предложить методические рекомендации по изучению цикла рассказов из цикла М.Горького «По Руси».
Работа состоит из введения, трёх глава и заключения. Библиографический список включает 76 единиц.
Глава 1. Творчество М. Горького в историческом и литературном контексте.
М. Горький вошёл в литературу в 1890-х годах. Основные тенденции этого времени характеризуются такими событиями и явлениями:
слом культурных эр - конец Нового времени и начало нового культурного мегацикла;
тотальный кризис сознания (в философии, религии, науке, социологии);
кризис классического типа культуры, исходящего из представлений о мире как о гармоническом Космосе, и рождение нового типа культуры - модернизма с его апологией хаоса (декадентство);
борьба и взаимовлияние (начиная с 90-х годов 19-го века и на протяжении всего 20-го) множества художественных стратегий (реализма, романтизма, неоромантизма - классических систем; символизма, акмеизма, экспрессионизма, абстракционизма и т.п. - модернистских систем).
В такое кризисное для русской литературы время пришёл Максим Горький. «Из глубин народных пришёл даровитый писатель и сразу покорил себе всю читающую Россию. (…) Его книги расходятся с неслыханною у нас быстротою, его имя передаётся из уст в уста в миллионах уголков, где ещё теплится интеллигентная жизнь». «Сочинения Горького разошлись за какие-нибудь пять лет (1903-1905), а то и менее, - 416000 томов», - отмечал Н.Я.Стечкин. Его, ведущего критика консервативного журнала «Русский вестник», возмущало то, что с такой популярностью не идёт ни в какое сравнение популярность Тургенева, Толстого, Достоевского.
Другие критики более взвешенно воспринимали популярность молодого писателя и пытались определить его место в движении художественного сознания. Так, Р.В.Иванов-Разумник писал: «Восьмидесятые годы дали русской литературе Чехова, девяностые - Горького, этих двух наиболее выдающихся представителей русской интеллигенции в области художественного творчества последней четверти 19-го века. (…) Мы имеем в Чехове и Горьком, как раньше имели в Пушкине и Лермонтове, двух тесно связанных, хотя и полярных представителей развивающейся русской общественной мысли». Другие критики утверждали, что опыт Горького столь же ценен для русской литературы, как опыт Тургенева и Толстого. Обратим внимание на сопоставляемые имена - для современников талант Горького был несомненен.
Современники Горького отмечали новизну и своеобразие его творческих поисков и открытий. Так, Н.Минский говорит о «свежем, незаурядном и главное, своеобразном таланте», о том, что «у него (Горького) свой круг излюбленных тем (…), своя излюбленная природа, (…), своя философия - предпочтение вольных, сильных инстинктов жизни перед надуманной мудростью и святостью». Современники в первую очередь отмечали в произведениях Горького дерзость, духовную силу и открытое, мужественное неприятие существующего порядка вещей. «Горький - это сплошной протест, вызов обществу, вызов гордого человека, презирающего власть сытой буржуазной толпы», - писал Дмитрий Философов. Практически все, кто писал о феномене Горького, видели главное его отличие от литературных предшественников и современников в активном отношении к жизни, в волевом напоре, в жажде деяния. Очевидно, после краха народнической идеологии и дискредитации идеи «общественности» это свойство таланта Горького было особенно заметно.
Примечательно, что писатели-современники, даже принадлежавшие к числу оппонентов Горького, подчёркивали кровную связь его творчества с Россией и её народом. А.Блок называл Горького певцом «великого, необозримого, просторного, тоскливого и обетованного, что привыкли объединять под именем Руси». Словно предвидя будущие идеологические построения советского литературоведения, он настаивал на том, что Горького нельзя «привязывать» к какой бы то ни было узкопартийной идее, ибо он - выразитель русского национального духа: «Есть факты неоспоримые, но сами по себе не имеющие никакого значения, например, Бэкон Веруламский - взяточник, Спиноза - стекольщик, Гаршин - переплётчик, Горький - социал-демократ. «Социал-демократизм» Горького говорит мне гораздо меньше, чем, например, землепашество Толстого или медицинская практика Чехова».
Следует заметить, что современники сразу же почувствовали, что в лице Горького явился писатель нового типа - не от литературы, а из жизни, из самых её низов, художник, опирающийся не на книжную, а на народную, фольклорно-поэтическую культуру.
В частности, Д.С.Мережковский утверждал: «В произведениях Горького нет искусства; но в них есть то, что едва ли менее ценно, чем самое высокое искусство: жизнь, правдивейший подлинник жизни, кусок, вырванный из жизни с телом и кровью… И, как во всём очень живом, подлинном, тут есть своя нечаянная красота, безобразная, хаотическая, но могущественная, своя эстетика, жестокая, превратная, для поклонников чистого искусства неприемлемая, но для любителей жизни обаятельная. (…) «С подлинным души моей верно», - подписался Горький под одним из своих произведений и мог бы подписаться под всеми». «Он открыл новые, неведомые страны, новый материк духовного мира», - заключает Мережковский. Движение «из жизни» было не просто идейно-творческой установкой, а стало эстетическим принципом, который определил сущностное своеобразие всей художественной системы писателя, его поэтику. Спустя примерно три четверти века после Мережковского выдающийся чешский славист Мирослав Дрозда доказывал, что Горький полемизирует с литературностью классического реализма, считая, что «текст необходимо вновь «раскрыть», сделав его внелитературно-достоверным», и что уже в своей ранней прозе писатель разработал «приёмы, при помощи которых (…) достигается эта новая «раскрытость» текста в жизнь и стимулируемая им новая достоверность художественного сообщения».
Есть ещё один аспект творческой индивидуальности Горького, который в высшей степени важен для исследователей истории русской литературы конца 19 - первой трети 20 века. Речь идёт о противоречивости его характера, о крайней сложности и драматизме его духовных и творческих исканий - обо всём том, что расходилось с насаждавшимся культом «великого пролетарского писателя». Константин Федин в узком кругу говорил: «Горький - человек великих шатаний, истинно русский, истинно славянский писатель со своими безднами, присущими русскому таланту…».
А. Федин знал, что говорил - он ещё с 20-х годов общался с Горьким и как раз работал над книгой «Горький среди нас». И в самом деле, ведь всю свою творческую жизнь Горький вёл мучительный внутренний диалог - придя к одной концепции, он буквально в следующем произведении выдвигал контроверзу, рассматривая противоположную версию человека и мироустройства.
В 90-е годы пишутся героико-романтические рассказы-легенды о фантастических героях, «людях с солнцем в крови» и тут же - «босяцкие рассказы», где бунтарь против мещанской морали оказывался не более чем рыцарем на час. В 1900-е годы за романом «Мать», где главной дорогой выпрямления личности провозглашается участие в революционной борьбе за «детей наших», следует «Исповедь» - где единственным способом возрождения личности провозглашается внутреннее, религиозное самоусовершенствование. В 10-е годы пишутся «Сказки об Италии» - с их верой в созидательные силы человека, а вслед за ними - новеллистический цикл «По Руси», грандиозная мозаика народных типажей, от «праздничных людей» до мрачных скептиков и тупых садистов, цикл, открывающийся радостным сюжетом о рождении человека на берегу тёплого синего моря и завершающийся жутким сюжетом об убийстве человека у того же самого моря. После Октября - цикл «Рассказы 1922-24 годов», с «достоевскими» подпольными человеками, вроде профессионального провокатора («Карамора»), и тогда же пишется серия литературных портретов о ярких, могучих личностях, рождённых Россией - Льве Толстом, Чехове, Блоке, Есенине…
Глава 2. Типы русской жизни в цикле рассказов М.Горького «По Руси»
М. Горький очень большое внимание уделил отбору и порядку расположения рассказов в цикле «По Руси». К примеру, рассказ «Весельчак», написанный гораздо раньше других новелл, заключает весь цикл. Значит, в порядке расположения рассказов есть определённая логика.
Т. Браже считает, что «определённая логика есть в динамике эстетического пафоса. Самые разные по фабульному материалу сюжеты рассказов, стоящих в начале цикла, имеют сходную динамику - в них побеждает отзывчивость и сострадание («Рождение человека», «На пароходе»), терпимость и способность подняться над ханжескими предубеждениями («Губин»), люди открываются навстречу друг другу («Женщина»)».
Слом начинается с рассказа «В ущелье» (он идёт восьмым по порядку). Поначалу ничего плохого не предвещается - наоборот, люди обнаруживают нравственную чистоту (история девушки, которая сохраняет верность своему любимому), ведут умные беседы, преисполненные любви к России и уважения к русскому народу, «который работает на трудной земле». Но постепенно атмосфера меняется - разгорается спор между мужиками, затем драка, которая заканчивается убийством человека.
По поводу восьми последних рассказов можно сказать следующее. Уже в первом из них («Герой») рассказчик признаётся: хоть несмотря на все разочарования, он и сейчас любит одеть человека более празднично, чем он одет», однако, делать это становится всё труднее, поскольку жизнь срывала с его души «светлые покровы юношеского романтизма». История одного из таких разочарований и лежит в основе сюжета рассказа «Герой»: человек, поначалу показавшийся рассказчику «интересным и значительным», оказался мелким провинциальным хлыщом.
Сюжет следующего рассказа («Клоун») - маленькая драма порядочного человека, «никем не понимаемого, страшно чуждого всему», который терпит поражение, когда пытается вмешаться в заурядную для российских нравов сцену издевательства над женщиной. А далее стоит рассказ «Зрители», где сюжет и гибель сироты Коськи Ключарёва вскрывает страшную истину: здесь, в российской глубинке, «человек нипочём, дешевле дров».
И каждый рассказ - это либо история жизни, «сжигаемой» без всякого смысла («Лёгкий человек»), либо сюжет о жизни, идущей на убыль или загубленной («Страсти-Мордасти», «Зрители», «Тимка», «На Чангуле», «Весельчак»). Финалы почти всех рассказов - это трагедии морально или физически «убитых людей». И не случайно в финале рассказа «Зрители» «бесконечно голубая печаль небес».
От рассказа к рассказу нарастает ощущение безысходности. Герой-рассказчик, собственно, и пошёл по Руси ради того, чтобы увидеть светлое в жизни, получить вдохновляющую поддержку от добрых и умных людей, всё острее испытывает чувство разочарования.
«Превосходная должность - быть на земле человеком!..» - вот его изначальная позиция. Но то, что он видит вокруг, наводит его на мысль, что человека «надо починить или - лучше переделать заново».
Имеется ещё одно существенное различие между первыми и последними рассказами цикла. В начальных рассказах очень важное место принадлежит мотиву, который обозначен в названии первой новеллы - «рождение человека». Если в первом рассказе этот мотив разворачивается в целый сюжет, то в рассказе «Губин» он заявлен в мечте мудрой Натальи Васильевны о том, чтобы невестка родила - «ей ребёночка, внучка надо». А в рассказе «Кладбище» поручик Хорват включает в ряд высших человеческих деяний вот это: «Женщина родила пятнадцать человек здоровых детей, - а! - это очень нужно записать: это великое дело - дать земле здоровых детей».
Если в рассказе «На пароходе» этот мотив промелькнул в метафоре, которой автор пытается передать состояние природы («Уже на прибрежных кустарниках виден жёлтый лист, но всё вокруг улыбается двойственной, задумчивой улыбкой молодухи, для которой пришла пора впервые родить, - и страшит это её и радует»), то в следующем рассказе («Женщина») героиня жаждет материнства, она уговаривает парня: «Я те деток нарожу-выкормлю…».
Если же мы обратимся к рассказам, поставленным в конце цикла, то в них выдвигается совсем противоположный мотив - мотив «неплодности», вырождения и гибели. Героиня рассказа «На Чангуле» - молодая женщина, которая стала жертвой надругательства, она уже никогда не станет матерью. Ребёнок-калека - вот кого смогла произвести на свет Машка Фролиха («Страсти-Мордасти»). А сюжет рассказа «Весельчак» - об убийстве, причём рассказчика поражает та лёгкость, с которой у человека отнимают жизнь.
Мы видим, что первый и последний рассказы цикла зеркально отражаются друг в друге, образуя некое композиционное кольцо. В рассказах совпадают внешние обстоятельства - место и время действия. В рассказе «Рождение человека» море - это своеобразная купель, в которой происходит омовение, «крещение» новорожденного. Он притягивает взгляд женщины-роженицы и насыщает своей синевой. В повествователе оно рождает тишину души: «…там тихо плавают светлые и гибкие надежды юности, как серебряные рыбы в морской глубине».
А в рассказе «Весельчак» - другое море, другое освещение, другая тишина. Море - «безбрежная стеклянная гладь»; оно легко меняется местами с небом: «как будто и под нами небо. А мы (…) висим в бездонной пустоте, точно на самолёте-ковре». И обитатели моря и неба тоже уподобляются друг другу: «…В море, у самой отмели, поблёскивают серебряные сельди, они кажутся отражениями бескрылых птиц, плавающих в воздухе».
И даже орудия убийства - ножи - поначалу выглядят «точно живые сельди». Эти образы вызывают впечатление ирреальности происходящего, словно перед нами мираж, где всё зыбко, «обманно».
И явление «персюка» тоже странно - он словно соткался из знойного марева: «…Ходит, качается у самой воды (…) и гасит ногами искры рыбьей чешуи». В этом зыбком мире даже психологические рефлексы «перевёрнуты». «Персюк» добрался сюда, чтобы отомстить своему «дыругу», который, пользуясь его отсутствием, соблазнил его жену. Но ведёт себя «персюк» как-то неадекватно: «весело сверкают в синеватых белках золотистые зрачки», и вообще он кажется «добряком» и «весельчаком»: даже о будущем убийстве он говорит, «оскалив зубы, весело». И схватка двух друзей, «персюка» и Изета, тоже выглядит какой-то «невзавправдышной»: «вдруг присел на корточки», «тоже смешно подогнул колени», «напоминая тетеревей на току, они переступали с ноги на ногу, подпрыгивали». Но абсолютно реальны кровь и смерть. «А всё кругом - снова как сон» - последняя фраза рассказа и всего цикла.
В рассказе, открывающем цикл «По Руси», на берегу моря совершалось чудо рождения человека. В последнем - на берегу моря человека отнимал жизнь у другого человека.
Таким образом. Мы можем сделать вывод, что все рассказы цикла объединяет сквозной сюжет (метасюжет). Его динамика такова - от утверждения жизни к её угасанию и уничтожению, от мажорной тональности к тональности трагической.
Композиционное единство этому циклу придают образы-лейтмотивы, музыкальная «аранжировка» и сквозной сюжет. Но роль этих композиционных «креплений» далеко не формальна - из вереницы рассказов складывается монументальное мозаичное панно, представляющее собой образ России и её народа. В цикле смысл каждого отдельного рассказа выверяется, подкрепляется, укрупняется через явный и неявный полилог со всем массивом рассказов, входящих в циклическое единство.
Отсюда вытекает вопрос об идейно-эстетической концепции, воплощённой и выраженной в цикле «По Руси» как художественном целом, о семантике того образа России, который сложился из мозаики рассказов.
Главный герой цикла «По Руси» - «народ, не нация, а именно народ, не этнос, а социум, тот его наиболее массовый слой, куда по традиции входят люди физического труда, те, кого именуют «трудовыми низами». Горький старается постигнуть не столько национальное своеобразие характера человека из русского народа, сколько сущностные качества человека из народной массы - того, кого принято называть «простым человеком».
Двадцать девять рассказов, входящих в цикл «По Руси», образуют грандиозное мозаичное панно - коллективный портрет народа. Но особенность этих портретов и всего коллективного портрета в целом состоит в том, что писатель пытается постигнуть психологию человека из народной массы в целом. Анализируя основные народные типы, представленные в цикле, мы пришли к выводу, что самое существенное свойство психологии народного характера состоит в его вопиющей противоречивости, в соседстве чистых и благородных начал с самыми дурными и низкими деяниями. И это более всего тревожит писателя. Ибо в таком свойстве массового сознания заложены очень разные возможности реализации - от высочайших духовных взлётов, объединяющих простых людей в могучую созидательную силу, до падения в бездну стихийности, превращающей народную массу в дикую толпу, бессмысленно разрушающую всё на своём пути.
В своём цикле Горький не исследует происхождение этих диссонансов в народной психологии. Писатель делает своего рода социально-психологический «срез» современной ситуации, анализирует духовное состояние, в котором пребывает народная масса именно в 1910-е годы.
В отношении Горького к народу нет ни преклонения, ни восхищения, ни тем более обожествления - ни грани того, что сам писатель иронически называл «народопоклонничеством». По этому поводу А.Блок говорил: «Сердце же Горького тревожится и любит, не обожествляя, требовательно и сурово, по-народному, как можно любить мать, сестру и жену в едином лице Родины-России». Но не что иное, как любовь к народу, заставляет Горького исследовать его духовное состояние, докапываясь до таких глубин народной психики, до которых не всякий из современных ему писателей добирался.
Своим циклом «По Руси» Горький вступил в полемику с идеализацией народа - с мифом об изначальной мудрости народного сознания, о его превосходстве над «книжным» знанием, с безоговорочной верой в созидательную силу «роевого начала», в способность народной массы интуитивно находить самые верные выходы из исторических испытаний. Персонажи из цикла «По Руси» существенно отличаются от тех литературных героев, в которых доселе видели квинтэссенцию народного нрава: от покорного Платона Каратаева, от светлого Макара Долгорукого из «Подростка» Достоевского, от совестливых «очарованных странников» Лескова.
Позиция Горького оказалась несовместимой ни с либеральной традицией, опирающейся на авторитет Толстого и Достоевского, ни с политическими ориентирами революционных партий, ни с официальной доктриной «православие, самодержавие, народность».
Горький остро ощущал эмоциональную атмосферу современности. Его, как и Ахматову, Маяковского, Мандельштама, переполняли предчувствия колоссальных исторических и социальных потрясений. Но именно Горький, который вошёл в литературу как возбудитель общественного протеста против существующего порядка, как «буревестник революции», первым увидел опасность для народной же революции в стихийности массового сознания, в противоречивости психического склада так называемого «простого человека». Эта тревога была очень своевременным предупреждением тех событий, которые обернулись кровавой смутой Октябрьской революции, когда политические спекулянты и карьеристы спровоцировали самые разрушительные качества народной стихии и использовали их как главное орудие, посредством которого они утверждали свою диктатуру.
Однако, как ни существенны социальные аспекты концепции, воплощённой в цикле «По Руси», ими не исчерпывается идейно-эстетический пафос книги. Ведь далеко не случайно психологический облик героев цикла, как правило, раскрывается в сюжетах, где идёт борение между жизнью и смертью, далеко не случайно в цикле заняла важное место тема материнства от его апофеоза до гротескного извращения, далеко не случайно динамика метасюжета ведёт к усилению мотивов деградации, распада, гибели.
Все эти мотивы и темы прямо связаны с конфликтами, в которых раскрываются вопиющие противоречия народного характера, являются следствием деяний людей. Тем самым Горький поднял проблему психологии народа на философский уровень: писатель предупреждает, что такие пороки массового сознания, как стихийность и низкий нравственный порог, пренебрежение достоинством личности и вообще жизнью отдельного человека, гибельны для самого же народа. Они ведут к самоуничтожению народа, самоистребления нации. И эти инерционные силы, таящиеся внутри народной стихии, куда опаснее нашествия внешних врагов, проникновения «инородцев», природных катаклизмов.
Заметим, что над циклом «По Руси» Горький начал работать в то же самое время, когда создавал «Сказки об Италии». Это наглядный пример диалогизма художественного сознания как очень специфического свойства творческой индивидуальности М.Горького. Ведь оба цикла находятся между собой в отношениях сопротивопоставления: если в «Сказках об Италии» писатель сосредоточивал внимание на самых светлых сторонах народного характера, поэтизировал их, чтобы поддержать созидательные тенденции в массовом сознании, то в цикле «По Руси» автор заглянул в тёмные глубины народной психологии, показал разрушительные последствия пороков массового сознания.
Рассказы с самого начала замысливались автором как цикл. «Цикла (от греч.kyklos - круг, колесо) - группа относительно самостоятельных произведений, составленная и объединённая самим автором и представляющая собой художественное целое. Циклы наиболее распространены в лирике. Расцвет цикла приходится на конец 19-начало 20 века». Следовательно, цикл - это такое жанровое образование, где, с одной стороны, каждый рассказ представляет собой идейно-художественное целое и может существовать в одиночку, а с другой - все рассказы образуют целостность более высокого порядка, которая несёт более ёмкий художественный смысл, не сводимый к сумме смыслов входящих в него произведений. Создавая цикл, автор обдумывает порядок расположения рассказов, в котором будет проступать сквозной сюжет цикла, а также разрабатывает определённую систему «скрепов», которые объединяли бы локальные миры отдельных рассказов в более масштабный и многомерный образ.
Какие же скрепы есть в цикле «По Руси»?
Можем перечислить и цементирующую роль героя-повествователя, и единство художественного пространства (российская «глубинка»), и персонажи рассказов при всей пестроте их характеров и судеб представляют собой народную массу. Чтобы понять общую эстетическую концепцию, которая получила воплощение в цикле «По Руси», из всей гаммы приёмов, цементирующих рассказы в единое целое, мы остановим наше внимание на таких, которые, с одной стороны, играют очень существенную роль именно в анализируемом цикле Горького, а с другой - весьма характерных для циклических образований вообще. Речь пойдёт об образах-лейтмотивах, об эмоциональной атмосфере и о сквозном сюжете.
Какую роль играют в образовании циклического единства образы-лейтмотивы? Вспомним об образе русской природы в новеллистическом цикле И.С.Тургенева «Записки охотника», об образе Прекрасной Дамы в стихотворном цикле А.А.Блока. Как правило, роль лейтмотивов выполняют очень ёмкие образы, которые представляют в наглядно-чувственной форме некие вечные ценности, общие законы человеческого существования, словом, являются «знаками вечности».
В цикле М.Горького зафиксирован один такой лейтмотив - это образ моря, который выступает как воплощение могущества природы и красоты бытия. Этим образом обнимается всё пространство цикла «По Руси», эстетическая семантика этого образа во всех рассказах цикла однозначна - море становится высшей ценностной мерой жизни человеческой, его добрым опекуном, а ещё чаще укором и уроком ему.
Наряду с образом моря, в цикле «По Руси» роль лейтмотива выполняет образ звезды. Этот образ здесь встречается очень часто. Образ звезды принадлежит, наряду с образом солнца и луны, к числу так называемых астральных образов. Они выступают «знаками вечности», а образ звезды обычно окружён аурой таинственности и загадочности - она манит и пугает, указывает путь и прожигает душу. Но, в отличие от образа моря, образ звезды имеет в горьковском цикле неоднозначный эстетический смысл. Иногда высокие звёзды воплощают «гармонию нетленных сил земли» («Калинин»), они противопоставлены обыденности, напоминая, что мир не ограничивается низкой притолокой убогого жилища. Иногда они олицетворяют мечту, зовущую прочь от этой скудной жизни: например, в рассказе «На пароходе» яркая утренняя звезда появляется в момент «непробудного сна» природы, является как начало нового дня, который должен сменить кажущуюся вечной ночь.
Чаще, чем в других рассказах, образ звезды встречается в «Губине». И каждый раз в ином эстетическом свете. Это не случайно. Звезда с её традиционной семантикой (как знак высокого порыва и духовной чистоты) контрастирует с бессодержательной жизнью «тихого города Мямлина» и населяющих его «зимних людей». Но здесь же, в захолустье, где «вся жизнь - на обмане», женщина, «смигнув страх», отдаётся своему чувству, и звезда влюблённых - Венера - освещает её дорогу к любимому. Её любовь вызывает в памяти рассказчика местную легенду о «князе с княгиней», которые всю жизнь прожили «в добросердечной, нерушимой любви»: «Одна для одного и один для одной на всю жизнь…» - А коли так, «здесь её (звезде) и гореть», - заключает рассказчик. В свою очередь, сам юноша-рассказчик увидел со дна нечищеного колодца дневные звёзды, заставляющие «думать о чём-то огромном». Можно утверждать, что в рассказе «Губин» образ звезды обретает значение символа, контрастирующего с окружающей «грязью», «гнилью» и «тлением».
Иной смысл обретает образ звезды в рассказе «На Чангуле», одном из самых трагических произведений цикла. Холодом веет от «серебряной звезды», которая «ослепительно черкнула» «по синей тверди небес». Она усиливает впечатление от неизбывного «тёмного безумия», в которое погружена девушка, ставшая жертвой насилия. Не случайно рассказчику, выслушавшему её историю, кажется, «точно весь шероховатый шар земной вкатывался на спину» ему. Эта пара космических образов - холодная звезда и тяжёлый земной шар - окружает сюжет трагической аурой.
В рассказе «Калинин» образ звезды - это метафора сердца, горящего в груди повествователя: «Так жарко хочется, чтобы кто-то боязливый, заплутавшийся в ночи - увидал этот маленький огонь…» - мечтает повествователь. А вот в начале рассказа «Страсти-Мордасти» появляется такой выразительный образ: «В грязной жирной воде отражалась какая-то большая звезда из чёрной пустоты», этим образом словно обозначены высота предназначения женщины и бездна её падения.
Всё это позволяет нам сделать следующие выводы. В целом в горьковском цикле образ звезды, как и другие космические образы, контрастирует с «глухими лесными уездами», «топкими берегами тусклых речек», «бестолковой тоской русской жизни». Но этот образ амбивавелентен, и, будучи лейтмотивом, он обозначает крайние эстетические полюса, между которыми мечется, томится и никнет человеческая душа.
Прежде чем говорить о музыкальной «аранжировке» цикла «По Руси», прокомментируем мысль героя-повествователя, вроде бы мельком брошенную в рассказе «Женщина»: «Думалось о маленькой и грустной человеческой жизни, как о бессвязной игре пьяного на плохой гармонике, как о хорошей песне, обидно испорченной безголосым, глухим певцом».
В этой фразе обозначен принцип отношений между музыкой и человеком - музыкальные образы, будучи прямым воплощением красоты, выступают как эстетическая мера человеческой жизни. Во-вторых, здесь само бытие ассоциируется с хорошей песней, а нескладная, суматошная, унылая жизнь людей ассоциируется с плохой игрой а музыкальном инструменте, с испорченной песней.
«Поражает разнообразие музыки, звучащей в художественном мире цикла: от бойкой частушки до похоронного причета, от певучей кантилены до военного марша, от задушевной песни про разлуку до похабного выкрика, от растиражированного шарманкой жесткого романса до романсов на стихи русских поэтов, от песни, только-только сложенной на глазах рассказчика, до старинных напевов. У каждой своя нота в музыкальной мозаике».
Музыкальная тональность цикла задаётся в песне, которая звучит в рассказе «Рождение человека». Она выражает тоску людей, оторванных от родных мест, образы самой песни и те, что возникают по ассоциации с ними, создают контраст между «чёрной душой темнотой южной ночи» и «севером, снежными пустынями, визгом метели и отдалённым воем волков».
Некое равновесие противостоящих мотивов вы видим в рассказах «Тимка» и «Как сложили песню». Во втором рассказе гармония достигается тем, что пеня естественно сливается с голосами природы. А песни Тимки, с одной стороны, внесли нечто праздничное в существование «никому - да и самим себе - ненужных» людей. С другой же стороны, «рисуя гибким голосом всё, о чём говорит песня», сам Тимка напоминает механического соловья, потому что поёт без увлечения, равнодушный к горю людей.
Целая какофония звуков слышна в рассказе «Зрители». Начинается он похоронным маршем, который «звучал, точно гимн солнцу». Но там же звучит бравая солдатская песня «В семьдесят семом году / Объявил турок войну…», которую поёт сапожник Дрягин, и она смешивается с «кудахтаньем наседок», дробью «молотков жестяных», «тонких палочек скорняков», барабанов похоронной процессии и «медным пением светлых труб».
Среди привычно-обыденных и возвышенно-торжественных звуков теряются слабый голосок истекающего кровью мальчика и крик его беспомощного заступника. Но песня сыграла свою роль - уплотнила и без того насыщенное звуками пространство, отчего, по ощущению рассказчика, «скука стала гуще, тяжелее», а драма Коськи Ключарёва, погибшего от равнодушия зрителей, ещё невыносимей.
По мере движения сюжета музыкальная «аранжировка» становится всё более и более мрачной. Так, похабные песни в устах малолетнего Лёньки («Страсти-Мордасти») звучит в унисон трагизму его подвальному существованию, как и звуки шарманки, которая «раздражённо визжала», «выбрасывая лохмотья какой-то мелодии». Но эти же песни контрастируют с чертами его лица, делающими его похожим на ангела. Особая роль принадлежит в рассказе колыбельной «Придут Страсти-Мордасти, / Приведут с собой Напасти», которую поёт своему сыночку Машка Фролиха. Песня не баюкает и не успокаивает, а пугает и угрожает.
В.А. Калашников справедливо полагает, что «песни, звучащие в финальных рассказах, становятся некими связующими нитями между психологической ситуацией и состоянием мира». Так, в предпоследнем рассказе («На Чангуле») песня обезумевшей девушки, вызывает такой эмоциональный эффект: «И дьявольское однообразие песни жутко сливалось в единый стон с пустотой нищей земли». Наконец, в заключительном рассказе («Весельчак») «воющая песня» перса «ещё более усугубляла знойную тоску пустого дня».
Подчеркнём, что музыка, «звучащая» в рассказах, действует на читателя незаметно, исподволь формируя настроение, соответствующее сюжетной ситуации. И, лишь позже, когда задумываешься над тем, как и почему та или иная сцена произвела столь сильное впечатление, начинаешь понимать значение музыкальных образов.
Общее же впечатление о музыкальной «аранжировке» цикла таково: здесь многообразие мелодий не складывается в полифоническую симфонию, наоборот, они скорее образуют сумбурную звуковую какофонию, в которой постепенно усиливаются мрачные аккорды. По сути, музыка такова, какова и жизнь, изображённая в цикле: диссонанс, какофония, и красота и безобразное рядом.
.2 Типы героев цикла рассказов «По Руси»
Зададимся вопросом: кто же те, о встречах с которыми автор рассказывает? Есть ли в их характерах нечто общее? И если есть, то что это? А в чём они различаются между собой? В соответствии с отмеченными различиями попытаемся как-то сгруппировать персонажей рассказов.
Общим основание для классификации может служить способность или неспособность героев преодолеть хаос жизни. Взяв этот критерий за основу типологии характеров, выделим в цикле следующие типы героев:
) «праздничные люди», догадывающиеся, что «человечья душа летает», и близкие им - «легкие люди»;
) «зимние люди» - это «обычная масса уездных людей, которые живут для работы и ради еды»;
) «ушибленные люди», «светящиеся обманчивым светом гнилушки», это «неудавшиеся люди», которыми «Русь изобилует», «десятки бесплодно и бессмысленно погибающих русских людей»;
) «зрители» - это те, кто занимает в жизни позицию сторонних наблюдателей.
Конечно, всякая типология условна, а в таком многообразии типов человеческих жизней всегда найдутся «пограничные» характеры. Один и тот же персонаж у Горького таит в себе разнородные, противоречивые начала и способен на столь же характерные поступки.
Все персонажи представлены в свете раздумий о сущности жизни. Горького больше всего интересуют отношения между тем, как человек понимает смысл жизни и как он на самом деле живёт. Рассмотрим характеристику каждого из выделенных типов характеров.
.3 Характеристика типа жизни «праздничных людей»
В рассказе «Как сложили песню» рождение песни рисуется Горьким как акт творчества, требующий напряжения души. Он преображает женщин, отодвигая на задний план всё обыденное. Песня противостоит их «неутешной тоске» по оставленному дому, когда «будто не вся живёшь - не вся вместе, - а половина души в деревне осталась…», создавая ощущение полноты жизни. Песня противостоит тишине, «поглощающей всё, как смерть».
Автор «ткёт» полотно рассказа с той же тщательностью, с какой женщины «слагают» песню. «Стелют» женщины «бархатом душевные слова», «нерешительно нащупывая мелодию» или «ловко» играя «словами и звуками», и песня гармонично вплетается в маленькую симфонию жизни, в которой звучат и «грустный звон колоколов монастыря», и их «медный плеск», и «стеклянное кваканье лягушек» - и всё это на фоне «цветистого догорающего дня».
Так в рассказе «Как сложили песню» заявляет о себе один из ведущих мотивов всего цикла - мотив самоценности жизни, жизни нелёгкой, но живой, в которой люди находят источник вдохновения. Сам момент душевной работы женщин, создающих песню, приравнивается в «полёту».
Что же такое «праздничный человек»? чем он отличается от других? Это, как правило, люди пытливой мысли, оттого беспокойные, способные нарушить размеренное, рутинное существование окружающих, «завести» их неожиданной идеей, нетривиальным решением, из ряда вон выходящим поступком.
Несомненно, к разряду «праздничных людей» принадлежит Осип, центральный персонаж рассказа «Ледоход». С ним рассказчика, в ту пору пятнадцатилетнего паренька-десятника, столкнула «непонятная, запутанная, обидная жизнь». Эта фраза даёт ключ к пониманию столь пристального внимания рассказчика к Осипу - он ищет в нём то, что показало бы, как разобраться в жизни. Горький строит повествование таким образом, что рассказчик видит поначалу лишь противоречивость натуры Осипа, начиная с внешности (человек «с ясными глазами и сумеречной душой») и кончая свойствами, тоже «несбалансированными». Так, в его сознании совмещаются лукавое приспособленчество к жизни («…без хитрости, без обману - никак нельзя прожить, такая жизнь…» и отзывчивости к людям («…только до них будь сердечней, до них добрее будь… Вот оно - что надо!»).
И в работе он разный. Человек «артельный» и «первейший лентяй артели». «Превосходно знает своё дело, умеет работать ловко, споро, со вкусом и увлечением, но - не любит утруждать себя» и «как раз в разгар работы» своими «волшебными историями» отвлекает от неё соартельников.
А подлинная суть характера Осипа раскрывается в момент опасности, угрожающей жизни всей артели, - она оказывается отрезанной от берега ледоходом. Максим видит преобразовавшегося Осипа, угадавшего «единое желание, которое могло бы связать людей в целостную, упрямую силу». Он преображается внешне и, кажется, внутренне:
«Показалось, что это не Осип, - лицо странно помолодело, всё знакомое стёрлось с него, голубые глаза стали серыми, он словно вырос на пол-аршина…
Ленивая, развалистая походка тоже исчезла - он шагал твёрдо, уверенно».
И голос у него «новый», «властный», словно созданный, чтобы отдавать точные, единственно правильные приказания - подлинный «воевода», способный спасти бригаду:
А после, уже переправившись на берег, он сразу меняется, даже физически:
«Стал он маленький, сморщился и словно тает, лёжа на земле, становясь всё меньше».
Это потому, что жизненный пик пройден, и ему снова надо приспосабливаться и хитрить, чтобы избежать наказания за своевольный поступок. Но минуты куража, испытанного Осипом и передавшегося всей бригаде и, конечно же, рассказчику, не забывались им: ведь ему открылся миг истины, когда человек явил высоту, на которую он может подняться. Максиму показалось даже, что найден ответ на «проклятый» вопрос: «Что такое человечья душа?». Он догадывается, что испытываемая им тоска и есть, «должно быть, то самое, что именуют душою человека», «с неустанной силой толкающей» его «куда-то вперёд, всё дальше, неугасимо разжигая сердце огнём желаний лучшего, мучая надеждой на сказочное счастье, взятое с боя» («На Чангуле»). Она, по выражению того же Осипа, «крылата, - во сне она летает».
Говоря о духовном потенциале «праздничного человека», подумаем, можно ли к этому типу героев отнести самого рассказчика или нет?
Имеются аргументы, которые дают основания считать «проходящего» одним из «праздничных людей», ведь это его желание отыскать в человеке то, за что можно было бы «ухватиться», наполняет его жизнь беспокойством, не даёт застывать на месте, ведёт его и нас от одной встречи к другой. Мы наблюдали его увлечённого идеей, «чтоб люди жили лучше» («Кладбище»), видели его способным совершить незаурядный поступок ради помощи другому человеку («Рождение человека»), были свидетелями его увлечённости незаурядной личностью и готовности идти «рядом (…) всюду, куда надобно, - хоть снова через реку, по льду, ускользающему из-под ног» («Ледоход»).
Ощущение праздничности возникает при чтении рассказа «Кладбище», название которого как будто противоречит его жизнеутверждающей интонации. Герой рассказа, поручик Хорват, должен быть причислен к породе «праздничных людей», потому что, как и повествователь, он из породы ищущих ответа на вопрос «Почему у нас, на Руси, никто не знает, зачем он? Родился, жил, помер - как все! Но зачем?». И он одержим идеей, которая заставляет его действовать. По мнению поручика Хорвата, «кладбище (…) должно знаменовать не силу смерти, а победу жизни, торжество разума труда». Противостоянием смерти должна быть память о благородных людских деяниях, занесённых в «Книгу живота»:
«…выстроил школу, замостил грязную улицу, первый научился хорошо ковать лошадей, всю жизнь боролся словом и делом с неправдой (…), женщина родила пятнадцать здоровых детей (…) это великое дело - дать земле здоровых детей!» -
Все они должны быть увековечены. Поистине созидательная идея. Примечательно, что в рассказе именно кладбище - это единственное, что противостоит своей манящей красотой скуке степного городка.
Способность поручика Хорвата «взбурлить», заразить своей мечтой выделяет его из ряда людей, населяющих российскую глубинку. И сам герой-рассказчик подпадает под его воздействие и готов идти за ним. Но что-то в самом поручике: то ли воспоминания о том, что жил он не так, когда был «смотрителем Усманской тюрьмы» (что-то он глухо недоговаривает), то ли сознание, что уже поздно, делает его проект неосуществимым, а противостояние скуке и смерти - только красивой мечтой.
К «праздничным людям» также принадлежит девятнадцатилетний Сашка, герой рассказа «Лёгкий человек». Очень многое привлекает юношу-рассказчика в нём. Не в последнюю очередь - похожесть их биографий: с семи лет Сашка «в людях». Но главных причин видится две: бурление в Сашке жизненных сил и почти полное отсутствие уныния, отчего он может взбодрить и «завести» других. Это качество наполовину объясняет, почему Сашка назван «лёгким человеком», то есть «неунывающим», «лёгким на подъём».
Но эта характеристика имеет и другой, негативный смысл: «лёгкий», то есть «легковесный». В принципе, в Сашке не оказывается ни одного качества, которое бы не перешло в свою противоположность. Отметим видимые противоречия в личности героя. «Грамота сильно тянет его своими тайнами», но человек он невежественный, путает Некрасова с Лермонтовым, а книга в «полтора вершка толщины» заранее навевает скуку.
Всё, «что схватывают его жадные глаза», интересует Сашку, но повествователь замечает: «Он набит вопросами, как погремушка горохом».
«Он добрый, Сашка, но жалости к людям у него нет. (…) Маленькие драмы буден не вызывают его сочувствия». Сашка жаждет любви («Сердце у меня растёт и растёт без конца, и будто я весь - только одно сердце!»), но он не очень-то морально разборчив, а иногда и не очень чистоплотен с женщинами.
«…Он уверен, что жизнь влюблена в него, как прачка Степаха, он может делать всё, что хочет, и всюду ждёт его успех», но в минуту откровения признаётся, что часто «ему делается скушно», что ничем не может наполнить свою душу, хоть и хочет, чтобы она «была полна, спокойна». А когда слышишь в конце рассказа его похвальбу: «А не плохо день сожгли мы с тобой?» - то начинаешь сомневаться, сумеет ли Сашка «растратить богатства души своей» на что-нибудь стоящее или пополнит ряды «неудавшихся людей».
В качестве варианта судьбы, которая может ожидать «лёгкого человека», можно проанализировать историю героя рассказа «Тимка». Тимка, помощник бондаря, отмечен физическим недостатком - он хромой, зато награждён необычайным талантом - он поёт «удивительно легко, точно жаворонок». Но он живёт, точно птица, не задумываясь, поэтому и не может ответить на вопрос: «Тебе чего от жизни хочется?». Душа его слепа, оттого он, умея передать в пении человеческие переживания, не умеет и не хочет видеть горя окружающих людей, называет «мусором», а в жизни ищет лишь плотских развлечений. Бессмысленной смертью обрывается жизнь «хроменького соловушки».
Подводя итог анализа образов «праздничных людей», отметим, что эти образы рождают мысль о том, что в душе так называемого «простого человека», человека из народной гущи, таятся колоссальные духовные силы и творческие задатки, в ней заложен огромный энергетический потенциал, способный поднять его над обыденщиной, почувствовать «полёт», повести за собою других.
Однако образы «праздничных людей» не так уж однозначно прекрасны. Осип из «Ледохода» являл собой загадку: как в одном человеке уживаются «крылатость» и инертность, азарт и апатия? А Сашка, «лёгкий человек», надолго ли хватает ему запала на добрые дела? Оказывается, что «праздничность» этих героев далеко не безупречна, и не только потому, что быть «бродилом» в застойной жизни российской глубинки нелегко, но и потому, что в характерах самих «праздничных людей» есть какие-то «червоточины», которые не позволяют им быть последовательными в реализации своих великолепных душевных задатков. Эти «червоточины» - как генетические пороки, которые человек получил по наследству от многих поколений своих предков.
.4 «Зимние люди»
Разговор о «зимних людях» следует вести, руководствуясь такими вопросами: кто такие «зимние люди»; что объединяет столь разных людей, называемых Горьким «неудавшимися» и «ушибленными» людьми; почему среди «зимних людей» так много претендующих на роль наставников или «духовных пастырей»; какие приёмы использует Горький, рисуя их портреты; в чём состоит суть противостояния Антипы Волкогонова и Нилушки; какие чувства испытывает герой-повествователь от встреч с «зимними людьми».
В рассказе «Губин» мы видим мучительные раздумья повествователя о «прекрасной земле», попираемой мертвенным, бесплодным существованием русского человека. Это пронзительная «грусть о другой жизни» становится доминантой эмоционального фона рассказа.
В рассказе «Губин» Горький так характеризует тех, кого он называет «зимними людьми»:
«…Обычная масса уездных людей, которые живут для работы и ради еды, отталкивая от себя всё, что может огорчить кусок хлеба (…). Угрюмо замкнутые, с одеревеневшим сердцем и со взглядом, всегда обращённым в прошлое, или фальшиво добродушные, нарочито болтливые и - как будто бы, - весёлые, но холодные изнутри, серые люди, они поражали своей жестокостью, жадностью, волчьим отношением ко всему в жизни».
Автор называет их «непобедимо зимними», приспособленными жить «для зимы, с её теснотой в домах, с её длинными ночами и холодом, который понуждает много есть». Они олицетворяют собой «безысходную, бестолковую тоску русской жизни, разогнанной по глухим лесным уездам, покорно осевшей на топких берегах тусклых речек, в маленьких городах, забытых счастьем».
Этой развёрнутой характеристикой автор охватывает огромную массу обывателей всех сортов и оттенков, являющихся таковыми независимо от возраста, рода занятий или местожительства. Но в этой массе «зимних людей» есть разновидности, различающиеся природой своей «зимности».
Так, «в плотной, скучной и жуткой массе» зимних людей» выделяется, «резко бросается в глаза» «неудавшийся человек»:
«…он вдумчивей, живее, у него более острое зрение, он - умел взглянуть за скучные пределы обычного и привычного, у него ёмкая душа, и всегда она хочет быть полной. В нём есть стремление к простору… («Губин»).
К таким людям, несомненно, относится и сам герой названного рассказа - Губин. Рассказчик не случайно выделил его из множества встреченных людей: бесспорное достоинство Губина в сравнении с другими «зимними людьми» состоит в том, что он «думает»: над устройством жизни, над правильностью жизни отдельного человека и своей собственной. Он понимает, что «всё не так, как надобно». Он и привлекает тем, что идёт «противу всех». Губин не без самолюбования заявляет:
«Я, брат, людям доброжелатель… ежели я вижу где промежду них злобу или лживость какую - я всегда обязан это вскрыть - наголо! Людей надобно учить: живите правдой, дряни…»
И тут оказывается, что он обличает людей не справедливости ради, а из мстительного чувства. Свои личные неудачи и «нескладицу» своей жизни он пытается компенсировать злобным порицанием тех, кто поудачливее, у кого жизнь сложилась получше. «Издёрганный, изношенный Губин» кричит о правде, «чтобы избыть скуку жизни».
Это и становится причиной расхождения между ним и Максимом, который с грустью заключает:
«Он любит светлое и сам как будто светится… (…) Но чаще всего - обманчивым светом гнилушки: присмотревшись к нему, понимаешь (…), что это лентяй, хвастун, человек мелкий, слабый, ослеплённый самолюбием, искажённый завистью, а расстояние между словом и делом у него ещё глубже и шире, чем у зимнего человека…»
Так писатель сближает «зимних» и «неудавшихся» людей.
Другая разновидность «зимних людей» - это обыватель, стремящийся играть роль пастыря или наставника. Об этом человеческом типе мы можем прочитать в рассказах «Вечер у Сухомяткина» и «Книга». Эта порода людей попадает в поле зрения Максима, героя-рассказчика, не случайно. Пережив недавно духовную драму (разочаровавшись в любви и самой жизни, он стрелялся и чуть не покончил с собой), он тянется к людям, которые, по его мнению, должны знать ответы на неразрешимые вопросы. Но жизненный опыт юноши ещё очень незначителен, и он нередко увлекается пустыми, фальшивыми проповедями. Ирония по отношению к своей неопытности и наивности звучит в его самохарактеристике, когда он, слушая одного из таких псевдонаставников, Шамова, превращается в «одно большое ухо». Но в описании тех, кто считает себя «лучшими людьми» и претендуют быть «духовными пастырями», звучит не ирония, а сарказм. Люди в гостиной оказываются «сектантами в тайной молельне», а удовольствие, с которым они «снимают ризы с (…) икон» (развенчивают Толстого и Чехова), и вовсе делает их, с точки зрения «ищущего», «фарисеями и книжниками», чья лукавая мудрость не права пребывать в Храме Знаний. Фарисейство лжепастырей проступает в том, как они преподносят свои рацеи - с использованием церковной и библейской лексики, с апелляцией к библейским мифам. Ради иронического эффекта Горький здесь также применил приём материализации метафоры: традиционно возвышенную метафору «духовная пища» он совмещает с обыкновенной едой: «Хозяева едят молча (…) и как бы духовно купаясь в жирном вкусном бульоне…» («Вечер у Сухомяткина»).
К породе псевдопастырей принадлежит и герой рассказа «Книга» Колтунов. Он, помощник начальника маленькой железнодорожной станции, затерянной в степи, причисляет себя к хранителям культуры. Но при внимательном рассмотрении он оказывается «мешком, набитым знаниями». Колтунов хочет монопольно обладать оказавшейся в его руках книгой не столько из любви к чтению, сколько из ревнивого чувства к тем, кто тоже может её прочесть. Книгу, которая всегда так много значила для юноши-рассказчика, Колтунов превращает в инструмент издевательства и властвования над другими. У него даже появилась тяга к книге, скорее, в процессе наблюдения за героями, он перенял у них страстное желание что-либо прочесть, скорее не осознанно, а видя, что другим это ценно, интересно, и на время избавляет от тоски. Сыграло роль и желание заполучить то, что страстно хотят заполучить другие: «Он, должно быть, имел какие-то свои догадки о жизни, но выражал их неясно, и даже казалось, что он не хочет быть понятым». Поступкам героя соответствует и его внешность: «…сухонький, тощий, он постоянно встряхивал вихрастой рыжей головой и, прикрывая серые глаза золотистыми ресницами»; «всегда полупьяненький, болтливый», «обгрызенные усы, воспалённые глаза, тоненький нервный голос». Обгрызенные усы в сочетании с фамилией (Колтунов) указывают на пропащесть персонажа.
Сын священника, явно знакомый с русской литературой, он опустился, спился, читает «незначительные рассказы». Но в связи с тем, что рассказ этот имеет связь с фактами его биографии, глубоко его переживает. Непонятно, остались ли в нём другие движения души, или он вытравил их своим пьянством. Он отчуждённо относится к своей дочери. Неизвестно, задевали ли его книги когда-либо также, как этот «незначительный рассказ», благодаря которому, тем не менее, он рыдал, ушёл в мир книжной иллюзии и, видимо, временно избавился от пустоты. Пустота заполнилась болью, и именно она заставляла звереть при попытках отнять у него книгу. Но боль - это не уход от реальности, который Колтунов предпочёл бы. Пустоту он привык заменять пьяным беспамятством, поэтому вскоре книга снова стала представлять ценность только в плане вещи, в которой нуждаются другие, а это даёт персонажу некое временное превосходство над автором и Юдиным.
И героя-рассказчика поневоле охватывает тоска и «тяжесть уныния» от мысли: «Разве для этих людей дана прекрасная земля?».
Несколько особняком стоит рассказ «Нилушка»: в нём представлены два антипода - Антипа Вологонов, «первый человек в слободе», «торговец «случайными вещами» и закладчик», и чуждый чему-либо бытовому или материальному Нилушка.
Антипа Вологонов и Нилушка противопоставлены друг другу прежде всего по своему «статусу»: Вологонов, подобно героям, о которых мы говорили, претендует на роль духовного наставника: «Я всякую жизнь испытал, я всё знаю, меня надобно слушать со вниманием…». А Нилушка-«дурачок», напоминает рассказчику либо существо неземное - «ангела древнего письма», либо «образы лучших и любимых людей русской земли»: «житийных людей», Алексия - «божьего человека» и «множество красивых, но безжизненных образов, в которые Россия вложила свою напуганную, печальную душу, своё покорное, певучее горе». Вологонов вполне вписывается в категорию «зимних людей». Вот как характеризует его рассказчик, вынужденный в силу обстоятельств (он - постоялец у Вологонова) выслушивать откровения и поучения «наставника»: «…Он злой колдун и хозяин этой (…) земли, болотистой, изгрызенной оврагами, неплодной. (…) Он набивает головы людей бессвязной жуткой чепухой, сушит их сердца страхом перед жизнью…».
Нилушку же не так просто отнести к какому-либо разряду. С одной стороны, он, «блаженный», развеивает злую скуку слободы Толмачихи - окраины «деревянного города Буева», где «отовсюду безнадёжно и мёртво смотрит всё подавляющая русская нищета», потому что «весь светится тёплым светом всему чужому веселья, легкий такой, приятный, внутренний чистый, легко вызывающий добрые улыбки, мягкие чувства». С другой стороны, жизнь его столь же никчёмна, как и у Вологонова, хоть лишена агрессивности последнего. Но отчего же смерть Нилушки вызывает сильное душевное потрясение у окружающих? Его мать Фелицата, «и в пенье, как в распутстве, - безудержная», вложив в надгробный плач весь свой талант «вопленицы», едва ли не впервые открыла в себе глубокое материнское чувство. На минуту и Вологонов перестаёт казаться «злым колдуном», а предстаёт неудачником, напрасно ждавшим всю жизнь, что судьба одарит его чем-то «чудесным, неожиданным». Видимо, предполагает рассказчик, «красавец Нилушка был необходим в грязной, нищенской и больной жизни слободы, он оттенял и завершал собою её ненужность, бессмыслие, безобразие». Возможно, он был своего рода противовесом низкому душевному строю слободского люда: «…Жили-были стервы-подлецы, а нажили праведника!». И самим своим присутствием он как-то делал спокойнее и «благообразнее» злую слободу. Но эти предположения не наполняют сердце рассказчика радостью, напротив, он испытывает грусть из-за ещё одной несостоявшейся жизни.
.5 Люди, заражённые страстью к бродяжничеству
Страсть к бродяжничеству Горький уподобляет «опьянению». Каковы же причины этой страсти и каковы люди, подверженные ей (рассказы «Женщина», «Вечер у Панашкина»)?
Причины бродяжничества горьковских героев очень различны, порой даже полярны. Сам герой-рассказчик бродяжит, движимый страстью понять людей, себя, жизнь. Конёв из рассказа «Женщина» - потому, что «одолела (…) бедность-нищета». Панашкин на вопрос Максима: «Чего вы искали?» - отвечает: «Как это - чего? Чего все ищут - сытости, покоя … принадлежности к чему-нибудь». Оказывается, духом бродяжничества можно проникаться, даже ведя вполне оседлый образ жизни. Таковы жители казачьей станицы («Женщина») - «всё никудышний народ», «мечтатели» или «лентяи, опьянённые широким простором богатой земли, пленники русской страсти к бродяжничеству».
Своеобразным критерием, определяющим суть бродяжнической натуры, становится отношение к труду. Глядя на Конёва, повествователь отмечает: «Этот человек не позволяет думать, что он работал много и любит работать». Панашкин не испытывает «никаких желаний, освещающих жизнь», кроме одного - стать обладателем трёх пятиалтынных, чтобы заказать «рыбью селянку». Станичники «работают в крайней нужде, когда уже нет возможности утолить голод иными способами - попрошайничеством или воровством». Максим же, мы знаем, не гнушается никакой работы, чем разительно отличается от этих людей.
Горький обнаруживает у тех, кто «прописался в босяки» - не обязательно в социальном, но обязательно в духовном смысле - ещё один существенный порок. Дух бродяжничества не позволяет им укорениться на земле, обрести свой очаг, обрасти результатами своего труда. Панашкина рассказчик сравнивает с «выдернутым из земли корнем». А герой рассказа «В ущелье» говорит: «Живём без корней, ходим из стороны в сторону, да всё мешаем…». Отсюда характерное для психологии бродяжнической натуры отсутствие привязанности к своей родине, нелюбовь к собственному народу.
Конёв, сам бродяга и далеко не праведник, однажды сказал: «…У нас в России люди праведниками считать себя очень стесняются». Это суждение, к сожалению, не лишено справедливости: в ней обобщено одно из свойств национального характера - выставлять напоказ плохое и стесняться хорошего, говорить о хорошем как о случайном, а о плохом - как о законе жизни.
Из наблюдений над типом людей, заражённых духом бродяжничества, можно сделать вывод, что и они пополняют ряды «бесплодно и бессмысленно погибающих русских людей».
.6 «Зрители»
Ещё один массовый тип, который привлёк внимание автора цикла - «зрители».
Так называется один из рассказов цикла - «Зрители».
«Июльский день начался очень интересно - хоронили генерала». Так начинается рассказ «Зрители», построенный как развёрнутая метафора: для большей части населения Прядильной улицы жизнь - не более чем зрелище.
Зрители настолько привыкли-притерпелись к ежедневным драмам в Прядильной улице, для них сама «смерть была слишком привычным явлением (…); бедные похороны не являлись зрелищем увлекательным, а только углубляли скуку жизни…». «Поднять на ноги всех людей, от подвалов до чердаков» может не повседневное, а исключительное событие. Таким заметным событием для Прядильной улицы становятся похороны генерала. На заднем плане этого неординарного действа происходит другое событие - эпизодическое - копытом лошади раздробило пальца на ноге у сироты Ключарёва.
Но поскольку ничего интересного в этом происшествии для зрителей нет, они (да и то лишь немногие) проявили любопытство, когда увидели кровь (это у «вечных зрителей», как говорит автор, «давнее пристрастие»), но вскоре оно сменилось скукой («становилось скучно»). Ни один из зрителей: ни хозяин мальчика, ни взрослые, ни сверстники - никто не помог истекающему кровью мальчишке.
Здесь Горький отмечает самое страшное свойство «зрительской» психологии - абсолютную моральную глухоту, восприятие даже трагедии, даже смерти только как развлечение, как заполнение вакуума скучного существования.
В сюжете рассказа есть поразительный момент: когда герой-рассказчик (сам тяжело больной, он не может покинуть свой подвал) пытается привлечь внимание прохожих к раненому мальцу, то крик из подвала становится лишь поводом для ещё одного развлечения - на голову Максима выливают ведро воды. Так зрители переключают внимание с неинтересного события на забавное - на то, что способно повеселить. Похороны Коськи Ключарёва на одно мгновение привлекли внимание и даже вызвали обмен мнениями - кто повинен в его смерти. Но вина возлагается на кого угодно, значит, ни на кого, своей же вины в смерти мальца на осознаёт никто. Будто смерть его происходит не в жизни, а на сцене, и даже чья-то сентенция - «дёшевы люди» - звучит безадресно и безучастно, как из зрительного зала, не задетого спектаклем.
«Вечные зрители», по Горькому, это существующая во все времена порода равнодушных людей, цинично взирающих на жизнь, они - самая опасная часть человеческой массы. Не случайно герой-рассказчик называет зрителей «вечными», а пристрастие лицезреть равнодушно - «древним». Не случайно также в рассказ входит пересказ истории о зрителях времён зарождения христианства, ставших свидетелями чуда воскресения Вонифатия. Эту историю «с клейкой русской ленцой» в голосе излагает один из обитателей Прядильной улицы, «знатока римской жизни», а слушающий эту историю вздыхает лишь о том, что нет ныне подобных чудес («в нашу бы пору что-нибудь эдакое…»), нет зрелищ, подобных рассказанному.
Задаёмся вопросом: что это такое, циничная психология «зрителя» - явление, рождённое социальными условиями, или порок, изначально заложенный в человеческой натуре? Ответ напрашивается такой: в российском захолустье любые негативные задатки человеческой натуры, помноженные на духовный застой (на то, что Горький называет «скукой жизни»), расцветают пышным цветом. В сущности, это обобщение мы можем распространить на все те человеческие типы, которые стали объектом пристального внимания в цикле «По Руси».
Резюмируем наши наблюдения над горьковской типологией народного характера.
Главное, что поражает в массе разноликих персонажей, - это вопиющие диссонансы: энергия, бьющая через край, и покорность вялому течению жизни, горячая отзывчивость и тупое безразличие, духовная святость и животная дикость, душевное здоровье и изломанность психики. Причём эти взаимоисключающие качества нередко как бы перетекают друг в друга, высокое и прекрасное уживается с низким и безобразным. Тревога автора очевидна: ведь не только «праздничные люди», но и «зимние люди», и «псевдопастыри», и «прописавшиеся в босяки», и «зрители» - это не исключительные феномены, не какие-то монстры или чудовища, это массовые типы, это люди из народной массы, разные варианты народного характера.
.7 Женские образы в цикле рассказов «По Руси»
Одной из ключевых составляющих многомерного изображения национального бытия и сознания в цикле «По Руси» стала система женских образов, которая раскрывается как на уровне психологически детализированных характеров, так и в широком спектре образно-символических ассоциаций. В сквозной для творчества Горького «незабываемой художественной галерее женских образов» конкретика социального плана соединилась с масштабностью бытийных прозрений, «его героини поднимаются до уровня архетипа «Человек - Вселенная - Бог»…».
Рассказ «Рождение человека» (1912), ставший экспозицией ко всему циклу, явил в себе основной потенциал дальнейшего художественного постижения женских характеров. Мифопоэтические пейзажные образы, запечатлевающие плодородие «благодатной земли», предваряют центральное в рассказе изображение жизнепорождающей стихии материнства и детства, что очевидно ив метафорическом образе «седых великанов с огромными глазами весёлых детей» , и в сопоставлении орловской «скуластой бабы» с «цветущим подсолнечником под ветром», и в образе материнских глаз, ассоциирующихся с небесной, морской бесконечностью, и в обобщающем видении женственного начала, глубоко укоренённого в природном бытии: «Журчит ручей - точно девушка рассказывает подруге о возлюбленном своём».
Природная органика, артистизм женских характеров в рассказе составляют внутренний контраст тому «мироощущению скучных людей, раздавленных своим горем», которое получает глубокое осмысление во всём цикле. Это противопоставление обретает и экзистенциальный смысл, ибо через него глубоко мотивируется «жгучее неприятие» рассказчиком «малости» человека перед лицом вечных сил природы, её великих даров. Описание пения героинь, сопровождённое меткими «жестовыми» ремарками, становится здесь, как и в ряде позднейших рассказов цикла, способом психологической характеристики, постижением дремлющих сил народной души, которые таятся за надорванными жизнью «сердитым», «сиповатым» голосами и «рыдающими словами» исполняемой лирической песни.
Одухотворение телесного, его возведение к масштабу вечного, архетипического происходит в кульминационной сцене родов. Обилие натуралистических подробностей, мелькнувшее сравнение роженицы с рычащей медведицей создают в рассказе ёмкое изображение жизнепорождающей стихии, высветляя сущностное родство всего живого. В мудром природном бытии, постигаемом и в «бездонных глазах» матери, 2горящих синим огнём», и в облике «красного и уже недовольного миром» младенца, в интуитивной опоре на «древние представления о единстве космоса и человека», рассказчик находит укрепление в пафосе пересоздания действительности, преображения национального опыта, тревожная рефлексия о котором проступает в раздумьях о «новом жителе земли русской, человеке неизвестной судьбы».
С проблемно-тематической и жанровой точек зрения в цикле выделяются рассказы-«портреты», содержащие целостное, часто протяжённое во времени изображение женских характеров.
В рассказе «Губин» (1912) предварением и в определённой мере, социально-психологическим комментарием к изображению героини, Надежды Биркиной, становятся мучительные раздумья повествователя о «прекрасной земле», попираемой мертвенным, бесплодным существованием русского человека. Эта пронзительная «грусть о другой жизни» становится доминантой эмоционального фона рассказа. На изображение внутренней забитости души Надежды, её «усталого лица» и в то же время «хмельного, пьяного» в её голосе, выдающем задавленное, нераскрытое женское начало, накладывается во многом символическая картина ночного пути Надежды «на свидание со своим любовником».
В этой сцене обрисовка героини неожиданно наполняется волшебными, сказочными тонами, ощущением просветляющего родства с природной жизнью, резко контрастирующими с общей атмосферой «ненужного бытия»: «…смотрел, как идёт женщина к своему делу; это было красиво, точно сон, и мне чудилось, что, оглядываясь вокруг голубыми глазами, он жарко шепчет всему живому».
Однако возвышенное изображение прекрасных в своей естественности устремлений женского существа осложняется переживанием того «нескладного, изломанного», что проступает в рассказе Губина о «жизни в обмане», о свекрови Надежды, которая когда-то «так же к любовнику ходила».
Это особенно болезненная конфликтность существования горьковских героинь в непросветлённом потоке русской жизни постигается в рассказе на уровне таких символических деталей, как «упавшее яблоко, подточенное червём», «опалённые птицы», в антонимической поэтике портретных описаний (у свекрови Надежды - «иконописное лицо… точно закопчённое дымом», а у самой героини сочетание «детского» оттенка в лице и «странных, жутких глаз»).
Значимо в этом плане расширение временной перспективы действия, которое достигается как за счёт сопоставления драматичных уделов двух героинь, так и в соотнесении жизненных путей каждой из них с дважды возникающим в рассказе сюжетом древней легенды о «князе и княгине, всю жизнь проживших в ненарушимой любви». В финале рассказа частная «жестовая» деталь поведения Надежды таит в себе глубинное обобщение и о человеческой судьбе, и о гибельных парадоксах национального бытия: «И склонила голову, подобную молотку, высветленную многими ударами о твёрдое».
Углубление перспективы психологического анализа женских образов, движение от эскиза к «романному» охвату судьбы героини явились весьма значимыми в рассказе «Женщина» (1913).
По пронзительности осознания болезненных противоречий национальной действительности главная героиня более, чем иные персонажи, приближается к рассказчику, диалогически отражает в своём органичном «мирочувствии» его мучительные сомнения, жажду обновления жизни и не случайно воспринимается им как воплощение уязвимой, по-детски прекрасной души родной земли: «На руки бы взять её, как покинутого ребёнка…». Художественным центром повествования становится горестно-восторженное исповедальное слово Татьяны, обретающее свою смысловую многомерность в «драматургии» живого диалога.
«Чудаковатость» неустроенной судьбы героини, странствующей по Руси в «поиске счастья», в динамике этой исповеди всё определённее уступает место взволнованным раздумьям о необходимости превозмочь бремя «зряшной жизни». В внешне возвышенно-наивной мечте Татьяны «устраиваться» для автора и рассказчика особенно ценна напряжённость духовного поиска, трезвость наблюдений о «плохой жизни», взыскание абсолютной истины, возвышающейся над временными и частными целями земного существования: «Одним часом жизнь не меряют…».
Индивидуализированный образ героини возводится в восприятии рассказчика до архетипического, трагедийного видения женственной красоты, уязвимой в своей беззащитности: «…почти до слёз, до тоски жалко эту грудь - я, почему-то, знаю, что бесплодно иссякнет её живой сок».
«Новеллистически» резкая концовка рассказа, запечатлевшая «яростную» обиду рассказчика, его душевную непримирённость с известием о загубленных чаяниях Татьяны, становится контрастом к изображению предшествующего пути героини и создаёт проекцию трагизма частной судьбы на широту общерусских обобщений: «Память уныло считает десятки бесплодно и бессмысленно погибающих русских людей».
Динамика развёртывания системы женских образов создаёт в цикле особый ритм авторских раздумий о болевых точках национального бытия. Рассказ «Страсти-Мордасти» (1917), один из завершающих в составе цикла, становится композиционно-стилевой и содержательной антитезой «Рождению человека».
В отличие от начального рассказа здесь вынесенные в экспозицию натуралистические детали в изображении героини - «пьяной певицы», её «расползавшегося тела» лишены прежней одухотворённости. Трансформируется и мотив детства, сопряжённый теперь не с упованиями на будущее переустройство мира, а с тягостным опытом лицезрения извращения женственной красоты и материнского предназначения.
Выстраивая повествование от лица не только рассказчика, но и ребёнка героини, автор достигает психологической глубины в постижении полярных проявлений уязвимых женской и детской натур. Коробка с насекомыми становится в восприятии ребёнка сниженной, гротескной моделью мира, а в его «детской, но страшной болтовне» повествователь угадывает причудливое совмещение естественной сыновней привязанности к матери, пронзительной жалости к ней («как маленькая всё равно…») и бремя фатального отчуждения от мира, огрубления души, что запечатлелось в экспрессивном изображении его не по-детски «страшных снов».
Психологическая детализация женского характера осуществляется в «драматургии» её диалогов с сыном, рассказчиком, основанной на конфликтном наложении прорывающейся нежности к ребёнку, душевной непосредственности («детски чистые глаза»), даже элементов проницательного самоанализа, которые ощутимы в её «неотразимо по-человечьи» звучащей исповеди, - и неизбывной ущербности духовного бытия, придавленного «кошмарной насмешкой» над человеческой, женской сущностью. Привнесение в образный мир рассказа фольклорного начала, которое актуализируется в финальном звучании страшных слов детской колыбельной песни («Придут Страсти-Мордасти, / Приведут с собой Напасти»), открывает в социально-психологических обобщениях рассказчика об «уродствах нищеты, безжалостно оскорбляющих» человека, бытийное измерение, тёмные недра народного подсознания, женской души самой России, несущие печать вековых бед и потрясений.
Целостное изображение женского характера подчас прорастает в горьковском цикле на почве частных, на первый взгляд малозначимых деталях поведения, речи героинь.
В рассказе «Светло-серое с голубым» (1915) из жестовой пластики надрывного поведения героини, «днём поющей трогательные песни, а по ночам плачущей пьяными слезами», с нарочитой жестокостью обращающейся с нищим, из напряжённой «драматургии» её диалогов с рассказчиком - рождается антиномичное художественное постижение как её прошлой раздавленной судьбы, так и слышащейся в итоговой реплике мечтательной тоски по гармонии бытия: «Красный цвет не к лицу мне, я знаю, а вот светло-серый или бы голубенький…». Цветовая характеристика, основанная на попытке превозмочь давление серого тона, который выступает в прозе Горького как «важный образ-символ обессмыслившегося мироздания», воплощает в душе героини чувство красоты, подъёма душевных сил, проступающее сквозь кору озлобленного, деструктивного существования, и образует в рассказе обобщающий ракурс художественного видения женской судьбы, а через неё - и мучительных узлов русской жизни в целом.
Неразрешимая антиномия красоты женской души и усиленного реалиями повседневного существования тёмного, разрушительного начала в ней запечатлено уже в названии рассказа «Ералаш» (1916). Фоновое изображение взволнованной атмосферы сельского праздника, весеннего оживления «поющей земли», «весеннего гула, победного звучания голосов девиц и женщин», исполнения хороводных девичьих песен рельефно подчёркивает авторское постижение иррациональных лабиринтов душевной жизни центральной героини.
На описание любовной встречи Марьи с татарином, в полноте раскрывающей «чистую красоту» женственной стихии «синих глаз», «душевного пения» и гармонирующей с «праздничным шумом милой грешной земли», - накладывается сквозная для цикла «По Руси» тема преступления: «пьяный чад» «жадных стремлений» героини таит в себе тёмные интенции, проявившиеся в мечтах об убийстве свёкра. Не поддающиеся традиционной, реалистической системе психологических мотивировок парадоксальные душевные движения Марьи становятся в рассказе основой художественного познания взаимопроникновения яркой, праздничной и тёмной, деструктивной сторон «ералаша» русской жизни.
Женские образы в цикле рассказов Горького входят в широкий круг ассоциативных связей и сопрягаются с изображением стихий природы, национального бытия, обстоятельств жизненных перипетий рассказчика.
В рассказе «Ледоход» (1912) акцентирование женственного, материнского начала в образе «огромной земли», «ожившей к весенним родам», обогащённое скрытыми мифопоэтическими обертонами, ассоциируется с «дерзкой мечтой» о «крылатости» «души человечьей» и знаменует тем самым целостное художественное восприятие картины мироздания, его земных недр и небесных высот.
А в рассказе «В ущелье» (1913) сквозные «женские», музыкальные ассоциации в пейзажных лейтмотивах, звучание лирической песни в исполнении героинь являют художественную диалектику многоликих ипостасей женской души. Раскрываемое в словах песни сокрушённое, смиренно-покорное начало женской натуры - в самой манере пения, в таинственно-зловещем «волчьем звуке» парадоксально осложняется напоминанием о жестоких, непросветлённых гранях действительности. Звучание женской песни становится не только проявлением «многоголосия» как доминанты композиционно-стилевой организации всего цикла, но и передаёт глубины народного опыта, способствует обогащению ритмико-интонационного рисунка прозаического текста и на невербальном уровне воздействует на общую атмосферу действия.
В системе пейзажных образов рассказа, пропущенных через восприятие повествователя и других персонажей, женское существо осмысляется и в своей мечтательной, девической ипостаси (южная «девка земля»), и в стремительных порывах любовной страсти («гибкая речка», подобная «болтливой, весёлой бабёнке», жаждущей «узнать великие радости любви»), и в ассоциации с ключевой для национальной картины мира волжской стихией. Многоликая тайна женской души раскрывается своими таинственными сторонами и в истории солдата, и в воспоминаниях рассказчика, в процессе его самопознания: «Таким ночами душа одета в свои лучшие ризы и, точно невеста, вся трепещет…».
Сквозное для целого ряда рассказов цикла изображение женского пения, знаменуя лирическое «преображение» прозы, высвечивает сплетение разнозаряженных стихий русской жизни, сокрытого в её глубинах творческого потенциала.
В путевом эскизе «Едут» (1913) «задорное» звучание женского голоса, исполняющего плясовую песню, накладывается на развёрнутый, выдержанный в мажорных тонах портрет «молодой бабы-резальщицы» и в сочетании с динамичным морским пейзажем воплощает глубинную антиномичность образа «весёлой Руси». Вдохновенное открытие неизведанных перспектив национального бытия, обусловленное не только «любованием силой, физическим здоровьем и красотой» героини, но и программной идеей «второго рождения» «всей России», осложняется ощущением разрушительных, преступных интенций народного характера, проступающих в содержании песни: «Воют волки во поле - / С голодухи воют: Вот бы свёкра слопали - Он этого стоит!».
Сам процесс рождения женской песни становится главным предметом осмысления в рассказе «Как сложили песню» (1915), где благодаря исповедальному звучанию «душевных слов», этой песни преодолевая инерцию сонного существования провинциального города, с «душным воздухом» и «заунывными стонами лягушек», - приоткрывается драматичный внутренний мир героинь, активизируются глубинные, поэтичные токи русской жизни: «Тихий голос женщины, медный плеск колоколов…».
А в рассказе «На Чангуле» (1915) постижение антиномизма песенной эмоциональности («глухое отчаяние… сочного женского голоса») заменяет собой сюжетное повествование о сломанной судьбе Ганны, становится ёмким выражением особого степного пространственного мироощущения, того, «чем бедна и богата степная ночь». Эмоциональная многомерность песни получает развитие и в портрете героини, в котором «сладкая боль», «щемящая грусть» передают заряд противостояния женской души, одухотворённой таинственной красотой мироздания, натиску разрушительной стихии жизни. Неожиданная «новеллистичная» концовка рассказа («Вероятно - давно уже умерла девица…»), усиливая ощущение неисповедимости судьбы героини, представляет этот путь в обобщающе-философской перспективе давнего народного сказания.
Стремление проникнуть в загадку женской натуры порой выступает в цикле и как знак душевного роста рассказчика, что обнаружилось, например, в психологическом этюде «Гривенник» (1916), где взыскание возвышенной женственности «с кроткими глазами Богоматери» предстаёт на контрастном фоне «банных разговоров баб», жизни «тяжёлых людей» и оборачивается, как и в рассказе «Герой» (1915), горьким отрезвлением, «грубо срывающим с души … светлые покровы юношеского романтизма».
В статье «Бальмонт-критик» И.Анненский, подметив, что «психология женщины очень часто останавливает на себе внимание Бальмонта», проницательно увидел в этом отражение существенной грани культуры Серебряного века, в художественно-философском дискурсе которого женский образ действительно соотносится и с прозрениями судьбы России (В.Соловьёв, Н.Бердяев, А.Блок), и с постижением тайных сплетений в душевном мире: «Образ женщины с неверной душой является … символом зыбкой, ускользающей от определения жизни».
В цикле Горького «По Руси» эта универсалия художественного сознания эпохи нашла своё самобытное преломление. Женские образы запечатлелись здесь и в непосредственном исповедальном самовыражении, песенных лейтмотивов, и в призме раздумий повествователя, создав особый ритм авторского изображения русской жизни. Глубокое познание судеб героинь, их нередко антиномичного внутреннего склада стало для автора основой масштабных психологических, национально-исторических и бытийных обобщений.
Автор цикла связывает поиски тех сил, которые могут обновлять мир, вносить в него свет, вселять надежду, питать энергию творчества с женщиной как носителем животворного начала.
Преклонением перед женщиной освещены и роман «Мать», и «Сказки об Италии». Но именно в цикле «По Руси» тема матери и материнства стала сквозным мотивом. Здесь образ женщины наполнен особым содержанием. Богородичный архетип, который всегда занимал очень важное место в системе ценностных ориентиров Горького, именно в цикле «по Руси» приобрёл наиболее сильное выражение.
Обращаем внимание на то, что в цикле «по Руси» материнство предстаёт и в его прямом, «телесном» воплощении - как рождение ребёнка, и в широком, философском смысле - как источник жизни, её пестование, её защита и благословение. В принципе, любой образ, связанный с темой материнства: персонаж, троп, деталь портрета, пейзажа или интерьера - задан в своём прямом и одновременно переносном значении. Тем самым создаётся своеобразный параллелизм между образом женщины и образами природы, природное начало в женщине и женское, материнское в природе Горький рисует с помощью одних и тех же образных средств, тем самым уподобляя их друг другу.
Например, в рассказе «Ледоход» о проснувшейся по весне в земле «силище» говорится так: «Ожила вся огромная земля к весенним родам…». «Спокойная и трогательно простая» улыбка природы сравнивается с «задумчивой улыбкой молодухи, для которой пришла пора впервые родить» («На пароходе»). И земля Прикавказья - «прямо сказать - девка-земля», «лёгкая, благодушная, - копнул её - она и родит, на - бери!» («В ущелье»). В этом же рассказе солнце - это «чаша, полная сока жизни, опрокинута над землёю и щедро льёт на неё свою творческую мощь», и потому оно способно «печально оттенить» смерть - «неживой, чуждый всему взгляд» отцеубийцы.
В свою очередь, мотив женщины и материнства у Горького нередко претворяется через ассоциации с образами земли и солнца. Так, в рассказе «Ералаш» «такая лубочная, но чистая красота женщины, сильная и спокойная», сравнивается с «весенней землёй, нагретой солнцем». Да и само солнце словно признаёт главенство женщины над собой и ищет у неё тепла и ласки:
«Через забор (…) смотрело мутное, красноватое солнце, по двору, у ног женщины, бежал тонкий ручей воды (…), солнечный луч мылся в нём и трепетал, точно желая попасть на колени женщины (…), чтоб она тоже приласкала его белой, до плеча голой рукою» («Губин»).
Писатель даже мифологизирует образ женщины. «Молодуха», готовая стать матерью, предстаёт этакой деревенской Деметрой («Едут»). Она словно символизирует огромные силы, таящиеся в России и её народе. И глядя на «дородное тело» молодухи, «богатырь-парень», её возлюбленный, обещает: «Всю Россию выкормим!». И ещё более убеждённо: «Прибудем домой - развернём дела!».
Следует отметить высокое, почти культовое отношение к женщине, которое несёт в себе герой-повествователь. В каком бы возрасте он ни представал - подростком, юношей, молодым человеком, в каких бы коллизиях он ни оказывался, его чувство к женщине всегда целомудренно. Он испытывает восторг перед животворной силой женщины и её красотой и проникается болью, когда уродуется эта красота, когда попирается достоинство женщины, когда она не может исполнить своё предназначение на земле.
В этой связи продуктивно будет поразмышлять над двумя образами - Фелицатой из рассказа «Нилушка» и Татьяной, главной героиней рассказа «Женщина».
В Фелицате, которую «господь телом одарил», бродит стихийная хмельная сила, и она «себя по земле несёт вроде ковша браги - пей, пей, кому хочется, покуда есть чего пить». И, однако, раздаривая себя без разбору, она забывает о собственном сыне, упускает его жизнь.
Рассказ о Татьяне не случайно назван просто «Женщина». Ибо Татьяна видит смысл своей жизни именно в том, чтобы исполнить главное земное предназначение женщины - быть жизнеустроительницей: давать миру детей, согревать людей лаской, помогать им обрести счастье («кабы можно, взяла бы всех и поставила на хорошие места»). Именно тоска и жалость к людям, неудовлетворённость нелепо устроенной жизнью заставляет её «бродяжить» в поисках нужной для «хорошего жительства» земли и такого человека, с которым она на этой земле «начнёт устраивать» новую жизнь: и силы в себе ощущает недюжинные.
Незаурядность Татьяны сразу бросилась в глаза юному Максиму, когда впервые они встретились случайно на «бродяжьих» тропах: «среди этих людей (бродяг) она, точно кусок меди в куче обломков старого, изъеденного ржавчиной железа». Однако сила, жизненная энергия, заложенная в этой женщине и ощущаемая всеми, кто повстречался с нею, оказалась «неплодной», а судьба смой Татьяны трагичной. Она попадает в тюрьму (хоть в «деле» случайно), и кто знает, суждено ли её сохранить в новых испытаниях свою мечту - «создать какую-то хорошую жизнь».
Женские характеры, вкраплённые в мозаику цикла «По Руси», помогают понять сложный и противоречивый образ России, готовой и неготовой к переменам. Горький, как никто из его современников, увидел в жизни российской глубинки такие свойства народного менталитета, которые умерщвляли живые начала России. И только женщина, чьё назначение - из рода в род продолжать жизнь, устраивать и защищать её, есть та сила, которая способна противостоять смерти. Или, если воспользоваться ёмким образом из рассказа «Нилушка», женщины, «работающие с напряжением отчаяния», «точно иголки и нитки», пытаются заштопать основу жизни, когда она, как «гнилая ткань», «расползается, рвётся».
.8 Автор-повествователь в цикле
М. Горький соединил 19-й век с 20-м веком. В это период, как известно, происходили большие социальные и политические идеологические сдвиги. «Реальные исторические процессы сочетались с необычайно интенсивными идеологическими движениями, быстрой сменой форм и способов осмысления историей, отмечают литературоведы.
Этому времени соответствует тип художественного сознания, условно названный литературоведами «индивидуально-творческим». Он характеризуется тем, что <…> стилистическая и жанровая аргументация заместилась видением историческим и индивидуальным», т.е. «центральной категорией поэтики становится «не стиль или жанр, а автор». Литературный процесс тесно связан одновременно с личностью писателя и окружающей его действительностью, направлен на её освоение.
Именно авторское начало создаёт единство горьковского жанра и стиля произведений, поэтому, на наш взгляд, целесообразно говорить об авторе в рассказах М.Горького - или об образе повествователя, он близок, но не тождествен автору.
Обратимся к закономерным явлениям развития литературы. По утверждению Ю.М.Лотмана, «в произведениях средневековья до эпохи романтизма автор создавал такой тип человека, который был предопределён «системой культурных кодов», то есть писатели изображали такого героя, который был воплощением идеала общества, «носителем его жизненных принципов». В таких произведениях не имело значения, какова позиция автора, но важным считался момент объективного показа действительности. Автор выступал в роли нейтрально повествующего летописца. Это было связано со сформировавшимися в литературе жанрами и стилями, где личность автора была ограничена нормами, канонами.
С появлением романтизма и сентиментализма меняется представление о роли автора в литературе и его творчество начинает восприниматься как индивидуальное. В поэтике романтизма происходит разграничение между автором и изображаемым, то есть между субъектом и объектом. В произведениях, которые имеют характер монолога, исповеди, происходит «самореализация автора».
С развитием реализма проблема автора переживает новый этап. Многообразие изображаемой писателями жизни, которое требовало полноты воспроизведения действительности, привело к тому, что автор, «с его голосом и позицией как-то терялся». В художественных произведениях автор отступает на второй план, хотя созданные писателями работами считаются творениями автора. Они связаны с личностью автора - историческим лицом. Возникает в литературоведении идея «имманентного» авторства. И для читателя, и для исследователя появляется необходимость разобраться, где образ автора, а где другие субъекты, то есть где замаскированный образ автора - его «присутствие» или «исчезновение» из произведения и где автор как историческая личность.
Литература, отражая кризисный период современности, столкнулась с проблемой «человека»-субъекта и проблемой отчуждения и дегуманизации человека-индивида. По мысли О.Э.Мандельштама, люди в этот непростой период истории «выброшены из своих биографий и личность как главное лицо сюжета словно исчезла». Роль автора была ослаблена.
В отечественном литературоведении проблема автора возникла в 20-е годы 20 столетия. Первыми, кто заговорил об этом, были В.Виноградов и М.Бахтин. Их подходы различны: стилистический - у В.Виноградова, эстетический - у М.Бахтина, но они сходились в том, что проблема автора - ключ к пониманию искусства слова.
С литературоведческой точки зрения к этой проблеме в ряде своих трудов обращался Г.А.Гуковский. Он объяснил причину зарождения проблемы автора в литературе появлением проблемы личности в русской действительности: «Вместе с возникновением в 18 веке, после крушения классицизма, идеи личности как основы искусства, весь мир предстал в искусстве как воспринимаемый личностью автора. Именно с этим связано и возникновение проблемы «точки зрения», а стало быть, и образа автора». Далее в своей монографии исследователь объяснил своё понимание образа автора: «Повествователь - это не более или менее конкретный образ, присутствующий вообще всегда в каждом литературном произведении, но некая образная идея, принцип и блик носителя речи, или иначе - непременно некая точка зрения на излагаемое, точка зрения психологическая, идеологическая и попросту географическая, так как невозможно описать ниоткуда и не может быть описания без описателя. И вот, при различии конкретно персонифицированных образов рассказчиков, эти образы могут быть объединены равенством отношения к изображаемому, повествуемому, единством точки зрения на него.
Необходимо учитывать, что всякое изображение в искусстве образует представление не только об изображённом, оно и, может быть, часто менее конкретизированное, но не менее отчётливое - об изображающем, носителе изложения и, что, пожалуй, особенно важно, носителе оценок, носителе разумения, понимания изображённого; это - образ носителя сочувствия или неприязни, и носителя внимания к изображаемому, и носителя речи, её характера, её культурно-общественной, интеллектуальной и эмоциональной типичности и выразительности. Это воплощение того сознания, той точки зрения, которая определяет весь состав изображенного в произведении, то есть отбор явлений действительности, попадающих в поле зрения читателя и образующих и образную силу и идейную направленность произведения, поскольку отбор о сочетание явлений действительности в искусстве играет решающую роль в формировании идейного, а также художественного его содержания. Между тем, мы, безусловно, ошиблись бы, приняв отношение «автора» как носителя речи и точки зрения к изображаемым им явлениям за нечто неизменное, само собой разумеющееся, исторически всегда и повсюду себе равное и стало быть, «выносимое за скобки» при анализе произведения, не выражающее его исторического содержания и смысла». Таким образом, авторская точка зрения, по мысли Г.Гуковского, присутствует в замысле произведения, отборе материала действительности, обрисовке и характеристике героя, сюжете и композиции, то есть выбор жанра и стиля произведения зависит от точки зрения автора на изображаемое им. Это наблюдается в рассказах М.Горького, где авторская позиция, как правило, может быть выявлена только при тщательном их анализе.
Выявление позиции автора в структуре рассказа, пожалуй, самое сложное. Анализируя рассказы, Я.Эльсберг так писал об особенности техники рассказа: «…ограниченность его площади … обусловливает … при всём многообразии его форм, особый, «закулисный» характер авторской субъективности, вмешательства самого писателя. Автор короткого рассказа всегда чувствуется, но почти никогда не виден - здесь нет места «проповеди». Поэтому, «в картину рассказа, казалось бы, совершенно и полностью объективную, заполненную всем тем, что изображает писатель, ввести интонации, оттенки, акценты, ритм, то «чуть-чуть», которое, выражая авторский взгляд и волю, придаёт всей картине неповторимо индивидуальный и субъективный характер, всегда представляет трудность».
И.К. Кузьмичёв считает, что авторская мысль становится конструктивным принципом поэтики горьковской прозы. Он считает, что авторская мысль выступает «организующей силой» художественного мира писателя. М.Горький использовал малый жанр, в частности рассказ, для формирования позиции автора на осмысливаемые им главные темы: человек и эпоха. С этой целью ему были необходимы новые герои, новые формы повествования о времени.
Л.М.Поляк, рассматривая книгу «По Руси», указывала на двойную функцию образа рассказчика: он - самостоятельный и самоценный характер, объективированный образ, по словам М.Горького, и «лицо деятельное, сознательно творящее нечто определённое» и вместе с тем, «он носитель авторского «я»: ему принадлежит комментарий о оценка других персонажей, он выстраивает их по шеренгам со знаками плюс и минус».
Е.Б.Тагер искал авторское в анализе особенностей стиля М.Горького. Он обнаружил, что горьковский герой в малой прозе внутренне не соответствует своему положению: «сквозь «босяцкие» или «купеческие» черты прорывались черты антибуржуазного сознания - гордого и свободолюбивого». Соответственно в герое проявляется авторское начало. Сюжеты построены на «сопротивлении» героя окружающей среде и «отпадении» его от неё. В этом второй способ выявления образа автора. К третьему способу обнаружения автора он причисляет патетику, яркую эмоциональную окраску, в котором «слышен голос автора». Следующим способом выявления автора исследователь называет рассказчика-проходящего. Его особенность состоит в том, что он раздваивается: это действующее лицо произведения и его речь самостоятельна, или на неё «наслаиваются фраз, выдержанные в совершенно ином, «авторском» ключе». И, наконец, пятое - это «эмоционально-оценивающее начало» в образе автора, которое угадывается во всём произведении, организуя его. По мнению учёного, горьковская манера письма выделяет и усиливает эмоциональную экспрессию образа, он аллегоричен, или символичен, или «экспрессивно-вещен». Его цветовые определения рассчитаны не столь на зрительное, сколько на эмоциональное восприятие.
На наш взгляд, Л.М.Поляк, указывающий на двойную функцию образа рассказчика, ближе к пониманию этого образа самим М.Горьким.
Горькому было очень важно сохранить в своих рассказах, входящих в цикл «По Руси», ощущение подлинности. Поэтика подлинности вовсе не означает буквального следования событиям, которые имели место в реальной жизни. Хотя среди рассказов, входящих в цикл, есть немало таких, сюжеты которых были почерпнуты из опыта хождений будущего писателя по России. Но и в этих случаях реальное событие преображалось авторской фантазией. Однако какие бы события ни описывались в рассказах, они вызывают ощущение достоверности, хотя это иллюзия подлинности. С этой целью писатель разрабатывает поэтику, которая должна рождать эффект достоверности, впечатление невыдуманности того, что написано. Видимо, автору крайне важно было, чтобы в рассказах цикла «По Руси» читатель смог узнавать ту самую Россию, в которой он «обывает», к которой он настолько пригляделся, притерпелся, что не задумывается над тем, какова она, что с нею происходит, куда она идёт.
Самым убедительным гарантом подлинности становится в горьковском цикле образ героя-повествователя. Он присутствует во всех рассказах, и все рассказы ведутся от его лица. Автор даже наделяет его автобиографическими чертами: его часто называют по имени - «Алексей» или по отчеству «Максимыч», по месту жительства - «нижегородский», что соответствует подлинному имени и отчеству писателя.
Из рассказов мы узнаём, что рассказчик молод - перед нами проходят эпизоды его жизни, когда он то 13-15-летний подросток, то молодой человек 21-22-х лет. Он находится в возрасте исканий - он хочет понять людей, жизнь, самого себя. И автор с высоты своих более сорока лет смотрит на себя молодого по-разному: с иронией, с сочувствием, с болью. Не удивительно, что такие характеристики дают ему разные люди: «наблюдающий» («Ледоход»), «прохожий» («Ералаш»), «господин ни то ни сё» и «бродяга» («Вечер у Панашкина»), «просветитель ты наш, Кирилл-Мефодий» («Вечер у Сухомяткина»). Сам автор называет рассказчика «проходящим», вкладывая в это слово особое содержание. «Я намеренно говорю «проходящий», а не «прохожий»: мне кажется, что прохожий не оставляет по себе следов, тогда как проходящий - до некоторой степени лицо деятельное и не только почерпающее впечатления бытия, но и сознательно вторящее нечто определённое». Так писал М.Горький в письме редактору журнала «Вестник Европы» Д.Н.Овсянико-Куликовскому в сентябре 1912 года, посылая несколько «очерков» (в письме рассказы названы очерками) для публикации. Из того же письма мы узнаём, что роль рассказчика должна была быть подчёркнута в подзаголовке : «Русь. Впечатления проходящего» - но автор сомневался, «не слишком ли громко» это будет звучать?». Готовя в 1923 году к печати все 29 рассказов цикла, Горький дал ему название «По Руси» и снял подзаголовок, но это, очевидно, не уменьшило значимости образа.
Что же составляет «изюминку» личности героя-рассказчика?
Сразу бросается в глаза, что он ищет в людях нечто особенное, необычайное с привычной точки зрения, чтобы «было за что ухватиться в человеке, чтобы открыть его, заглянуть в глубину души, где живут ещё незнакомые мне мысли, неслыханные мною слова» («Женщина»).
Отсюда такие свойства натуры героя-повествователя, как открытость миру и людям и желание их узнать. О первом свойстве он сам признаётся во взволнованном лирическом отступлении: «Я шёл босым сердцем по мелкой злобе и гадостям жизни, как по острым гвоздям, по толчёному стеклу. (…) Когда жизнь неприглядна и грязна, как старое, засорённое пожарище, приходится чистить и украшать её на средства своей души, своей волей, силами своего воображения, - вот к чему я пришёл наконец» («Герой»).
Второе свойство натуры героя проявляется в непрестанном вопрошании к людям и миру, в настойчивом поиске ответов на вопросы, которые принято называть «последними». Каждый встреченный - и чем больше не похож на других, тем лучше, - вслушивается и «допрашивается с пристрастием»: «Для чего даётся нам жизнь?; Что такое человечья душа?; …Родился, жил, помер - как все! Но зачем?; Прежде всего я узнаю: есть Бог или нет?; Какому Богу служите?; А как надобно жить, по-твоему?; Чего же людям ждать-то?; Тебе чего хочется?»
Сделав своего героя-повествователя взрослеющим человеком, наделив его открытостью и любознательностью, «лицом деятельным» («проходящим»), Горький использовал огромные эстетические возможности этого обстоятельства. С помощью именно такого героя можно было воссоздать «пёструю путаницу жизни»: запечатлеть духовное состояние Руси, дать наглядное представление и психологии народной массы и оценить менталитет социальной среды. И потому нам, читателям, интересно, с чем приходит Максим к людям и с чем люди обращаются к нему.
Но, как было отмечено выше, повествователь не только наблюдает, изучает, делает выводы, он действует, помогает людям, вмешивается, являя тем самым определённый тип русской жизни, её здоровое начало.
рассказ образ горький цикл
Глава 3. Изучение в школе цикла «По Руси»
Цикл рассказов, объединённых общим названием «По Руси», есть часть большого, можно сказать, метацикла, куда входят ещё два цикла - «Сказки об Италии» и «Русские сказки». Одной из причин, которой объясняется включение цикла «По Руси» в систему уроков, является то, что рассказы, входящие в цикл «По Руси», созданы в русле реалистической традиции, хотя первые одиннадцать рассказов были написаны одновременно со «Сказками».
Цикл интересен и поучителен исследованием типологических признаков русского человека, осмыслением различных жизненных ситуаций, характеров.
Цель литературного образования - интеллектуальное и эмоциональное обогащение личности, формирование взглядов и нравственных ориентиров. В новых программах последовательно осуществляется принцип вариативности, который даёт право учителю выбирать авторов и художественные произведения, а также пути изучения конкретной темы. Учитель вправе вносить в программный материал изменения (в пределах 20 процентов от общего количества часов в данном классе), не нарушая логики курса.
.1. Анализ программ по литературе
Проведённый анализ программ по литературе разных авторов выявил, что не все рассказы из цикла «По Руси» включены для изучения, по каким программа и в каких классах предусмотрено изучение рассказов из цикла «По Руси».
Так, в программе Р.Н.Бунеева и Е.В.Бунеевой «Образовательная система «Школа 2100» нет рассказов из цикла «По Руси». В программе под редакцией В.Я.Коровиной тоже не предусмотрено изучение рассказов М.Горького из цикла. И только в программе под редакцией А.Г.Кутузова находим, что один из рассказов по выбору учителя можно включить в план изучения.
Конечно, этого очень мало, ибо если мы утверждаем, что «изучение литературы как эстетического и национально-исторического явления рассматривается не столько как цель преподавания, сколько как средство гармонического развития личности», то рассказы из цикла «По Руси» являются отличным средством патриотического, нравственного, эмоционального воспитания, познания характера русского народа.
Следует также предложить ученикам темы рефератов по циклу рассказов «По Руси»:
.Интонационное разнообразие рассказов цикла «По Руси» (по выбору учащихся).
.Своеобразие повествовательной манеры в прозе М.Горького (по произведению, самостоятельно выбранному учащимся).
.Эффект достоверности в цикле «По Руси»: как он достигается и в чём его эстетическая функция?
Кроме того, предлагаем целый ряд тем сочинений, которые учитель может предложить учащимся после изучения цикла рассказов и темы обобщающего характера - после изучения всего творчества писателя. Причём, предлагаемые темы сочинений можно использовать не только на уроках обучения сочинению, но и в системе домашних и классных, проверочных и контрольных работ.
Темы сочинений по циклу рассказов «По Руси»:
.Какой предстаёт Россия 1910-х годов в цикле «По Руси».
.Образ «проходящего» в цикле «По Руси».
.Охарактеризуйте «большой хронотоп» в цикле «По Руси» и его роль в воплощении авторского замысла.
.«Праздничные» и «лёгкие» люди - что общего между ними и чем они различаются.
.Кого называет М.Горький «зимними людьми» и почему?
.Феномен «зрителя» - что его порождает и чем он опасен.
.Архетип Богородицы и его преломление в главных героинях рассказов «Рождение человека и «Страсти-Мордасти».
.Какой из рассказов цикла (или: персонаж какого рассказа) произвёл на вас наибольшее впечатление и почему.
.Что и кто противостоит смерти в рассказах цикла «По Руси».
.Сквозные образы и их эстетическая функция в цикле.
.Музыкальные темы в цикле «По Руси».
.Как бы вы охарактеризовали отношение писателя к России, выраженное в цикле «По Руси».
Следует также предложить учащимся и темы итоговых сочинений:
.Книга в жизни героев М.Горького (произведения по выбору учащихся).
.Россия в 1910-е годы: впечатления «проходящего» (по циклу «По Руси»).
.Архетип Богородицы и его современные версии в женских образах у М.Горького (произведения по выбору учащихся).
.Как организуется художественное единство новеллистического цикла у М.Горького (на примере одного цикла или на сопоставительном анализе двух циклов).
3.2.Методические рекомендации по изучению цикла
Цикл рассказов «По Руси» объединяет 29 рассказов - это большой и мозаичный материал, изучение которого требует особой методической формы. Приемлемая методическая технология - та, которая поможет систематизировать мозаичность рассказов.
Целесообразно будет предложить форму обзора рассказов по типам русской жизни, т.к. именно обзор - это достаточно свободная организация урока, где слово учителя и выступления учеников образуют единый мыслительный поток, направляемый общей исследовательской задачей. Предлагается также сочетать обзор с аналитической работой (предложить учащимся сопоставительный анализ рассказов «Рождение человека» и «Страсти-Мордасти»).
Вся исследовательская работа должна вывести учеников в конечном итоге, во-первых, к постижению общей эстетической концепции, воплощённой во всём цикле, во-вторых, к более глубокому пониманию существа такого жанрового единства, как цикл рассказов: углубить представление о его конструктивных особенностях и содержательных возможностях.
Чтение рассказов учениками следует предварить вопросами, которые должны ориентировать ученика-читателя на выявление наиболее существенных особенностей новеллистического цикла: на принципах отбора жизненного материала и способах организации его в художественное целое; должны помочь сопоставлять и систематизировать наблюдения над большим произведением, состоящим из ряда относительно самостоятельных текстов. Приведём примеры вопросов общего характера, которыми предваряются уроки:
.Герой-повествователь в цикле «По Руси» характеризуется разными способами: он рассказывает о себе сам, его характеризуют другие персонажи. Автор называет его «проходящим». Каким он видится вам?
.Почему в цикле рассказов «По Руси» автору понадобилось «доверенное лицо» - личный повествователь с теми чертами характера, которые мы с вами отметили?
.Есть ли что-то общее во времени и месте действия рассказов, входящих в цикл «По Руси»? Охарактеризуйте «большой хронотоп» всего цикла.
.Можно ли как-то классифицировать огромное разнообразие персонажей в цикле? Какое социальное явление они представляют в целом?
.Есть ли основания для сопоставления рассказов «Рождение человека» и «Страсти-Мордасти», для соотнесения рассказа, которым открывается цикл, с рассказом, которым цикл завершается. Каковы эти основания? Соотнесите также первый рассказ с восемью последними (начиная с «Героя») и, наконец, последние между собой. Опираясь на сделанные сопоставления, попытайтесь определить сквозной сюжет всего цикла. Какова логика его развития и каков его смысл?
.В статье «Народ и интеллигенция» А.Блок писал: «Сердце же Горького тревожит и любит, не обожествляя, требовательно и сурово, по-народному, как можно любить мать, сестру и жену в едином лице родины-России». В каких женских образах (или в женском образе), по-вашему, нашли воплощение авторские представления о родине-России?
.Как многие произведения Горького, цикл «По Руси» чрезвычайно «музыкален». Какие «музыкальные темы» вы выделили бы? Какую гамму эмоциональных настроений они создают?
.Как бы вы охарактеризовали общий эстетический пафос цикла «По Руси»?
Мы привели примеры методических рекомендаций Н.Л.Лейдермана. далее рассмотрим пути реализации данных рекомендаций.
В кратком вступительном слове учитель характеризует духовную атмосферу, в которой создавался цикл «По Руси». 1912-1917 годы - время усиливающихся революционных настроений, кризис всех сфер жизни и всех институтов российского общества, усугублённый Первой мировой войной, рост общественного недовольства, поиск выхода из сложившейся ситуации.
Затем рассматривается образ героя-повествователя. Анализ этого образа и его эстетической функции делают ученики, отвечающие на первый и второй вопросы: Кому же доверил Горький видение людей и мира, в котором они живут? Что же мы узнаём о нём от него самого и от других людей, с которыми сводит его судьба? Что же составляет «изюминку» личности героя-рассказчика?
После рассмотрения образа героя-повествователя зададим школьникам вопросы:
.А кто же те, о встречах с которыми он рассказывает? Есть ли в их характерах нечто общее? И если есть, то что это? А в чём они различаются между собой?
.В соответствии с отмеченными различиями попытайтесь как-то сгруппировать персонажей рассказов.
Учащимся следует предложить опережающее домашнее задание: подумать над этими вопросами и в тезисной форме записать на них ответы. Незадолго до урока учитель должен познакомиться с результатами ученических раздумий и с их учётом составляет новые опережающие задания.
Взяв за основу классификации героев рассказов по типам их способность и неспособность преодолеть хаос жизни, ученики совместно с учителем выделяют в цикле следующие типы: «праздничные люди», «лёгкие люди», «зимние люди» и т.д. Учитель может дополнить сделанное учащимися: все эти персонажи представлены в свете раздумий о сущности жизни.
Следующая фаза урока - характеристика каждого из выделенных типов характеров. Эту часть урока следует провести с помощью индивидуальных опережающих заданий. Каждое из заданий может быть дано не одному, а нескольким ученикам:
1.Кто такие «праздничные люди»? в чём состоит их праздничность? Кого из героев вы можете отнести к ним? (по рассказам «Ледоход», «Как сложили песню», «Кладбище», «Лёгкий человек»).
2.Можно или нельзя назвать самого героя-рассказчика Максима «праздничным человеком»? Ваши аргументы.
.Как вы понимаете смысл выражения «А душа человечья крылата, - во сне она летает»? и как бы вы ответили на вопрос Максима: «а что такое человечья душа»?
Логику выполнения этого задания строим следующим образом. Увертюрой ко всему анализу становится комментирование рассказа «Как сложили песню». С образов женщин из рассказа мы начинаем обсуждение вопроса о «праздничных людях». Центральное место здесь занимает анализ рассказа «Ледоход» и его центрального персонажа - Осипа. Ощущение праздничности возникает при чтении рассказа «Кладбище». К «праздничным людям» также относится Сашка, герой рассказа «Лёгкий человек». В качестве судьбы, которая может ожидать «лёгкого человека», ученик может проанализировать историю рассказа «Тимка».
Далее переходим к разговору о так называемых «зимних людях». Формулируем опережающее задание, которое должно помочь ученикам охарактеризовать подобный тип людей на основании обзора ряда рассказов («Вечер у Сухомяткина», «Книга», «Губин», «Нилушка»):
.Кто такие «зимние люди»? Что объединяет столь разных людей, называемых Горьким «неудавшимися» и «ушибленными» людьми?
.Почему среди «зимних людей» так много претендующих на роль наставников или «духовных пастырей»? Какие приёмы использует Горький, рисуя их портреты?
.В чём состоит суть противостояния Антипы Волкогонова и Нилушки (рассказ «Нилушка»)?
.Какие чувства испытывает герой-повествователь от встреч с «зимними людьми»?
Из своих наблюдений над типом людей, заражённых духом бродяжничества, ученики делают вывод, что они пополняют ряды «бесплодно и бессмысленно погибающих людей».
Следующий этап урока посвящён поискам ответа на вопрос: где же ищет Горький источники и силы, которые способны противостоять «скуке жизни», одолевать «неплодность» низменного существования? В цикле рассказов «По Руси» тема Матери и материнства стала сквозным мотивом. На этом этапе урока мы снова используем методику обзора, в который включены элементы лабораторной работы над текстом (материал для наблюдений будем брать в рассказах «Гривенник», «Ледоход», «Кладбище», «На пароходе», «В ущелье», «Едут», «Ералаш», «Губин», «Нилушка», «Женщина»). Обзор с элементами лабораторного анализа послужит своего рода увертюрой к центральной части этого этапа урока, посвящённой сопоставительному анализу двух рассказов «Рождение человека» и «Страсти-Мордасти»:
.Что, по-вашему, делает возможным сопоставление рассказов «Рождение человека» и «Страсти-Мордасти»? Определите параметры сопоставления и обоснуйте их.
.Каково место каждого из рассказов в сквозном сюжете (метасюжете) цикла?
.Через анализ деталей и подробностей воспроизведите место и время, обстановку, в которой разворачиваются события рассказа «Рождение человека», и среду обитания, показанную в рассказе «Страсти-Мордасти». На основе анализа пространственно-временных образов охарактеризуйте эстетическую тональность каждого рассказа.
.В предшествующем обзоре череды женских образов из других рассказов цикла мы говорили о том, что Горький выразил своё представление о России. Подтверждают ли эти суждения сопоставляемые нами рассказы? Обоснуйте свои доводы.
.Центральные образы в каждом из рассказов - мать и сын. С какими культурными архетипами эти образы ассоциируются у Горького? И каков смысл этих ассоциаций?
.Какое место занимают оба рассказа в общей идейно-эстетической концепции цикла «По Руси»?
Ученический анализ начинается с поиска ответа на вопрос: что даёт нам право сопоставлять рассказы «Рождение человека» и «Страсти-Мордасти»?
Ученики при помощи учителя определяют следующие параметры, по которым они будут вести сопоставительный анализ этих произведений:
по месту, занимаемому каждым из них в сквозном сюжете цикла;
по месту организации системы характеров в обоих рассказах;
по тому, как сопрягаются центральные образы этих рассказов (Мать и Сын) с архетипом Богородицы и Сына Божьего;
по той роли, которую играет в рассказах герой-рассказчик;
по общему эстетическому пафосу рассказов и по тому катарсису, который каждый из них вызывает.
Особенно важно отметить, что в рассказе «Рождение человека», и в рассказе «Страсти-Мордасти» обыденщина повседневной жизни простых людей так или иначе соотнесена с вечностью. Выяснению того, как осуществляется это соотнесение и какой эстетический смысл оно приобретает в каждом из рассказов, посвящается следующая ступень сопоставительного анализа.
По теме выступают три основных докладчика, затем начинается коллективная беседа обзорного характера. Эта фаза урока предваряется вопросами, которые будут освещать основные докладчики и которые должны направлять ход коллективного обсуждения:
1.Авторский замысел и его проявление в композиции цикла «По Руси».
2.Образы-лейтмотивы, их характер и идейно-эстетическая роль.
.Музыкальная «аранжировка» цикла и её семантика.
.Связь между первым и последним рассказом цикла как завязка и развязка сквозного сюжета.
.Каков общий эстетический пафос цикла «По Руси»?
В результате анализа ученики приходят к выводу: все рассказы цикла объединяет сквозной сюжет. Его динамика такова - от утверждения жизни к её угасанию и уничтожению, от мажорной тональности к тональности трагической.
Теперь учитель вместе с учениками сведёт воедино результаты исследования секретов целостности новеллистического цикла «По Руси». Полученный вывод о цикле как особом художественном единстве входит в «копилку» теоретико-литературных знаний учащихся. Увидев композиционное единство цикла, ученики глубже поймут авторский замысел. Поэтому только после этого следует перейти к выработке обобщающих выводов об идейно-эстетической концепции, воплощённой и выраженной в цикле «По Руси» как художественном целом. Это вопрос о том, какова семантика того образа России, который сложился из мозаики рассказов.
Другой вариант работы с циклом рассказов «По Руси» может быть таким. Обзорно рассмотреть рассказы: как создавались рассказы, какова была история замысла; какой период в творческой биографии переживал М.Горький; сколько рассказов водит в цикл; что такое цикл с точки зрения литературоведения. С этими сообщениями могут выступить ученики, заранее подготовившись, или учитель с лекцией, которая будет содержать в себе элементы беседы.
А затем посвятить оставшееся время анализу одного (или двух) рассказов из цикла, например, взять для анализа рассказ «Зрители». Чем вызван такой выбор? В рассказе «Зрители» мы видим равнодушных людей, с молчаливого согласия которых иногда совершаются самые страшные злодеяния.
Эпиграфом к уроку, посвящённому анализу рассказа «Зрители», можно взять слова из этого же рассказа: «…все события мира совершаются для удовольствия бездельников».
Сначала предложим ученикам ряд вопросов, которые помогут упорядочить усвоение содержания и выделить основные эпизоды рассказа:
1.Какое событие собрало жителей улицы?
2.Что нарушило «праздничное ликование июльского дня»?
.Над чем смеются обитатели улицы?
.Сколько человек вы насчитаете из числа тех, кто подошёл к Коське?
.Какие советы дают зрители?
.Много ли сочувствующих? В чём проявляется сочувствие?
После этого можно к этим вопросам добавить ещё один, одинаковый ко всем: Как ведут себя обитатели улицы, когда: наблюдают за похоронами генерала? когда видят упавшую даму в лиловом платье? когда подходят к раненому мальчику?
Ответив на эти вопросы, ученики приходят к выводу: всем всё равно, мальчик умирает у забора, но никого это не волнует.
Следующий вопрос (и он может быть последним): как соотнести вопиющее равнодушие зрителей и их разговоры о Христе, кто-то рассказывает какую-то легенду о святом; их слова «Человек - нипочём, дешевле дров»; разве не так же они сами поступили только что с раненым мальчиком? И как расценивать их слова о том, что в больницу только попади? Это значит, что не они виноваты в смерти мальчика, а доктора?
Кто пытался помочь мальчику?
Вывод, который мы сделаем вместе с учениками: равнодушие - зло; автор-рассказчик - не просто «проходящий», это деятельная натура, он не только и не столько смотрит, а вмешивается, пытаясь что-то исправить.
Заключение
На основании проделанных нами исследований мы можем представить следующие выводы.
.Изучив литературоведческую и критическую литературу о творчестве М.Горького периода конца 19-начала 20-го века, мы можем сказать, что творческие искания Горького, эволюция его эстетических взглядов стали ответом на горячие вопросы о судьбах России и русском национальном характере. В результате писателем был создан ряд произведений, в том числе и цикл рассказов «По Руси». Цикл должен был показать наиболее типичные свойства русского человека, многие из которых предстояло преодолеть в процессе движения к новой жизни. В старой патриархальной Руси Горький искал то, что предвещало возможность этого изменения.
.Очень большое внимание уделил Горький отбору и порядку расположения рассказов в цикле «По Руси». Герой-рассказчик и пошёл по Руси ради того, чтобы увидеть светлое в жизни, получить вдохновляющую поддержку от умных и добрых людей, но он всё острее испытывает чувство разочарования. Первый и последний рассказы цикла зеркально отражают друг друга, образуя композиционное кольцо. Все рассказы цикла объединяет сквозной сюжет (метасюжет). Его динамика такова - от утверждения жизни к её угасанию и уничтожению, от мажорной тональности к тональности трагической. Композиционное единство этому циклу придают образы-лейтмотивы, музыкальная «аранжировка» и сквозной сюжет. Главный герой цикла - народ. Горький стремится постигнуть не столько национальное своеобразие характера человека из русского народа, сколько сущностные качества человека из народной массы - того, кого принято называть «простым человеком».
.Общим основанием для классификации типов героев цикла «По Руси» может служить способность или неспособность героев преодолеть хаос жизни. Взяв этот критерий за основу типологии, мы выделили в цикле следующие типы героев: 1) «праздничные люди», догадывающиеся, что «человечья душа летает», и близкие им - «лёгкие люди»; 2) «зимние люди» - это обычная масса уездных людей, которые живут для работы и ради еды»; 3) «ушибленные люди», «светящиеся обманчивым светом гнилушки», это «неудавшиеся люди», которыми «Русь изобилует», десятки бесплодно и бессмысленно погибающих русских людей»; 4) «зрители» - это те, кто занимает в жизни позицию сторонних наблюдателей.
Заметим, что всякая типология условна, а в таком многообразии типов человеческих жизней всегда найдутся «пограничные» характеры. Один и тот же персонаж у Горького таит в себе разнородные, противоречивые начала и способен на столь же характерные поступки. Все персонажи представлены в свете раздумий о сущности жизни. Горького больше всего интересуют отношения между тем, как человек понимает смысл жизни и как он на самом деле живёт.
Особо выделяем женские образы в цикле «По Руси». Природная органика, артистизм женских характеров в рассказах составляют внутренний контраст тому «мироощущению скучных людей, раздавленных своим горем». Автор цикла связывает поиски тех сил, которые могут обновлять мир, вносить в него свет, вселять надежду, питать энергию творчества с женщиной как носителем животворного начала. Женские характеры, вкраплённые в мозаику цикла, помогают понять сложный и противоречивый образ России, готовой и неготовой к переменам.
Особо следует сказать об образе автора-повествователя. Именно авторское начало создаёт единство горьковского жанра и стиля произведений. Самым убедительным гарантом подлинности становится в горьковском цикле образ героя-повествователя. Он присутствует во всех рассказах, и все рассказы ведутся от его лица. Он ищет в людях нечто особенное, необычайное с привычной точки зрения, чтобы «было за что ухватиться в человеке, чтобы открыть его, заглянуть в глубину души, где живут ещё незнакомые мысли, неслыханные слова». Герой-повествователь открыт миру и людям в желании их узнать. Но он совершает поступки, действует, представляет особый тип.
.Нами даны методические рекомендации по изучению цикла рассказов «По Руси». Мы провели анализ программ по литературе на предмет включения в них цикла, обнаружили, что из трёх программ только в одной - под редакцией А.Г.Кутузова - предусмотрено изучение одного из рассказов по выбору учителя. Мы предлагаем выделить 2 часа на изучение рассказов цикла. Считаем, что на уроках следует рассмотреть такие вопросы: «Исследование мира с позиций реализма в цикле. Цикл как художественное целое. Мозаичная картина мира России и разнообразие портретов в рассказах. Борьба мотивов жизни и смерти в цикле». Нами предложены также темы рефератов и сочинений. Считаем, что данные методические рекомендации могут быть использованы учителями в работе.
Библиографический список
1.Горький М. По Руси. - М., 2001.
2.Горький М. Полное собрание сочинений. Художественные произведения: В 25т. - М., 1968-1976.
.Горький М. Собр. соч.: В 30 т. - М., 1949-1956.
.Горький М. Неизданная переписка. Материалы и исследования. - Вып. V. - М., 2000.
.Горький и советские писатели. - Неизданная переписка / Литературное наследство. Т. 70. - М., 1963.
.Горький и русская журналистика начала 20 века / Литературное наследство. Т. 95. - М., 1963.
.Горький об искусстве. - М.-Л., 1940.
.Федин К. Горький среди нас. - М., 1967.
.Аверинцев С.С., Андреев М.Т., Гаспаров М.Т., Гринцер П.А., Михайлов А.В. Категории поэтики в смене литературных эпох / Историческая поэтика. Литературные эпохи и типы художественного сознания. - М., 1994.
.Анненский И.Ф. Избранные произведения. - М., 1988.
.Бахтин М.М. Эстетика словесного творчества. - М., 1972.
.Блок А. Собрание сочинений: В 8т. - М., 1996.
.Виноградов В.В. О языке художественной прозы. Избранные труды. - М., 1980.
.Власть и художественная интеллигенция. - Документы ЦК РКП (б) - ВКП (б), ВЧК - ОГПУ - НКВД о культурной политике. 1917 - 1953 годов / Сост. А.Артизов, О.Наумов.- М., 1999.
.Гуковский Г.А. Проблема автора в художественной литературе. - М., 1959.
.Гуковский Г.А. Реализм Гоголя. - М., 1959.
.Долгополов Л. На рубеже веков: О русской литературе конца 19 начала 20 века. - М., 1985.
.Жак Л.П. От замысла к воплощению. - М., 1983.
.Иванов-Разумник Р.В. История русской общественной мысли. Т.2. - СПб, 1911.
.Крылов В.Н. История литературы конца 19 - начала 20 века. Серебряный век: учебное пособие для студентов филологического факультета. - Казань, 2007.
.Лотман Ю.М. Литературная биография в историко-культурном контексте. Избр.ст.: в 3-хт. Т.1. -Таллин, 1992.
.Мандельштам О.Э. Конец романа (1922) / Собр.соч.: в 4-хт. Т2. - М., 1991.
.Никонова Т.А. «Новый человек» в русской литературе 1890-1930-х годов: проективная модель и художественная практика / Т.А.Никонова. - Воронеж, 2003.
.Смирнова Л.А. Русская литература конца 19 - начала 20вв. - М., 1993.
.Хализев В.Е. Теория литературы. - М., 2000.
.Эльсберг Я.Е. Смена литературных стилей: На материале русской литературы 19-20 веков. - М., 1974.
.Балухатый С.А. М.Горький / Классики русской драмы. - Л.-М., 1940.
.Баранов В.И. Огонь и пепел костра: М.Горький: творческие искания и судьба/ В.И.Баранов. Горький. - М., 1990.
.Басинский П.В. Максим Горький / Русская литература рубежа веков (1890-начало 1920-х годов). Кн. 1. - М., 2000.
.Басинский П. Трагедия М.Горького ./ П.Басинский. горький. Проза. Драматургия. Публицистика. - М., 1996.
.Белкина Н. В творческой лаборатории М.Горького. - М., 1970.
.Белова Т.Д. Эволюция эстетических взглядов М.Горького (1890-1910 годы) в контексте культурологических исканий эпохи. - М., 2004.
.Белова Т.Д. Алексей Максимович Пешков (1868-1936) / История русской литературы 20 века. В 4-х кн. Кн. 2. 1910-1930 годы. - М., 2005.
.Бочаров С.Г. Психологическое раскрытие характера в русской классической литературе и творчестве Горького / Социалистический реализм и классическое наследие (проблемы характера). Сб. статей. - М., 1960.
.Бялик Б.А. Судьба Максима Горького. - М., 1986.
.Волков А.А. А.М.Горький и литературное движение советской эпохи. - М., 1971.
.Волков А.А. Путь художника. М.Горький до Октября. - М., 1969.
.Голубков М.М. Максим Горький. - М. 2000.
.Груздев И. Горький и его время. - М., 1962.
.Дрозда М. Нарративные маски русской художественной прозы. Гл. 8. - Ранний Горький. - Амстердам, 1994.
.Заика С.В. М.Горький и русская классическая литература конца 19 - начала 20 века. - М., 1982.
.Калашников В.А. Писатель и его герои. О полемической направленности и некоторых других особенностях рассказов М.Горького. - Минск, 1969.
.Касторский С.В. Горький-художник. - М., 1963.
.Кузьмичёв И.К. В художественном мире Максима Горького / Горьковские чтения. - Н.Новгород, 1988.
.Мережковский Д. Чехов и Горький / Максим Горький: pro e contra. - СПб, 1997.
.Меньшиков М. Красивый цинизм / Максим Горький: pro et contra. - СПб, 1997.
.Минский Н. Философия тоски и жажда воли / Максим Горький: pro et contra. - СПб, 1997.
.Михайловский Б.В. Творчество М.Горького. - М., 1968.
.Никонова Т.А. «…Хочу, чтобы каждый из людей был человеком!» Герой и «массовый человек» в творчестве М.Горького / Т.А. Никонова. Русская литература 20 века: Учебное пособие / Под ред. Е.Г. Мущенко и Т.А. Никоновой. - Воронеж, 1999.
.Овчаренко А. М.Горький и литературные искания 20 столетия. - М., 1971.
.Овчаренко А.И. Новые герои - новые пути. От М.Горького до В.Шукшина. - М., 1977.
.Овчаренко А.И. О положительном герое в творчестве М.Горького. - М., 1989.
.Поляк Л.И. Книга Горького «По Руси». - М., 1948.
.Поссе В.А. Певец протестующей тоски / Максим Горький: pro et contra / Вступ.ст., сост.и примеч. Ю.В.Зобнина. - СПб, 1997.
.Примочкина Н.Н. Горький и литературное движение 20- годов. - М., 1993.
.Пьяных М. К постижению «русского строя души» в революционную эпоху / М.Горький о России: Из революционного наследия. - Звезда. - 1991. - №7.
.Спиридонова Л.А. М.Горький: новый взгляд. - М., 2004.
.Стечкин Н.Я. Максим Горький, его творчество и его значение в истории русской словесности и в жизни русского общества / Максим Горький: pro et contra. - СПб, 1997.
.Тагер Е.Б. О стиле Горького: Избранные работы. - М., 1988.
.Философов Д. Завтрашнее мещанство / Максим Горький: pro et contra. - СПб, 1997.
.Айзерман Л.С. У бездны мрачной на краю (О рассказах «Страсти-мордасти» и «Бездна». - Литература в школе. - 1993. - №3,4.
.Баранов В.И. Как быть с М.Горьким в школе? - Литература в школе. - 2006. - №7.