Выражение сопричастности в древнерусских текстах

Выражение сопричастности в древнерусских текстах

Выпускная квалификационная работа

В форме дипломного проекта (работы)

Выражение сопричастности в древнерусских текстах

Содержание

Введение

Глава 1. Сопричастность и её выражение в современном русском языке

Глава 2. Древнерусская литература: периодизация и система жанров

.1 Сопричастность как аспект средневекового миросозерцания

.2 Периодизация древнерусской литературы

.3 Система жанров древнерусской литературы

.4 Литературный процесс XVI - XVII вв.

.5 Церковный раскол и Аввакум

Глава 3. Выражение сопричастности в древнерусской литературе

.1 Литература XI - XV вв.

.2 Повести XVI - XVII вв.

.3 Жития XVI - XVII вв

Заключение

Список источников

Список литературы

Введение

Одним из феноменов языковой картины мира многих этносов является сопричастность. Это понятие имело серьёзную традицию теоретической разработки во французской культурной антропологии (Л. Леви-Брюль [1994]), а в российской лингвистике развивается И. Е. Кимом [2006а, 2006б, 2007а, 2007б, 2009]. Однако данное понятие не получило широкого распространения в гуманитарной науке и до сих пор остаётся невостребованным, особенно в отечественной науке.

Актуальность изучения этого вопроса определяется значимостью феномена сопричастности на сегодняшний день (обыденная жизнь русского человека пронизана сопричастностями) и необходимостью изучения развития данного явления в более ранний период.

Целью данной работы является исследование выражения сопричастности в древнерусских текстах.

Из такой постановки цели исследования вытекают следующие задачи:

) в результате обзора научной литературы представить понятие сопричастности, а так же рассмотреть наиболее регулярные средства ее выражения в современном русском языке;

) определить круг источников материала;

) произвести сплошную выборку контекстов, содержащих языковые средства выражения сопричастности;

) рассмотреть условия развития древнерусской литературы в определенные периоды;

) рассмотреть распределение средств сопричастности в зависимости от жанровой принадлежности, тематики и других организационных особенностей текста;

) сопоставить результаты исследования разных периодов между собой, сравнить их с ситуацией в современном русском языке.

В данной работе использован описательно - аналитический метод.

Материалом исследования послужили высказывания из древнерусских текстов (650 контекстов). Источники сплошной выборки: Житие Сергия Радонежского (100 контекстов), Житие Феодосия Печерского (55 контекстов), Повесть об Ульянии Осорьиной (16 контекстов), Пространное житие Мефодия (16 контекстов), Слово о полку Игореве (15 контекстов), Русская правда (8 контекстов), Повесть о Новгородском белом клобуке (9 контекстов), Стихи покаянные (1 контекст), Повесть о прихожении Стефана Батория на г. Псков (11 контекстов), Новая повесть о преславном Российском царстве (16 контекстов), Повесть о Петре и Февронии Муромских (3 контекста), Повесть о Горе - Злочастии (10 контекстов), Повесть о Савве Грудцыне (23 контекста), Повесть о Фроле Скобееве (22 контекста), Повесть об Ульянии Осорьиной (15 контекстов), Повесть о Марфе и Марии (18 контекстов), Повесть о женитьбе Ивана Грозного на Марии Темрюковне (20 контекстов), Повесть о Петре, царевиче ордынском (8 контекстов), Повесть о Фоме и Ерёме (2 контекста), Иов. Повесть о житии царя Фёдора Ивановича (11 контекстов), Житие протопопа Аввакума (200 контекстов). Источники, проработанные выборочно: Новгородская I летопись старшего и младшего извода (20 контекстов), Новгородские берестяные грамоты (5 контекстов), Духовное завещание новгородца Климента (2 контекста), Житие Александра Невского (1 контекст), Новгородские записные кабальные книги (1 контекст), Летопись по Архивскому сборнику (1 контекст), Повесть о болезни и смерти Василия III (2 контекста), Писание о преставлении и погребении князя Скопина - Шуйского (7 контекстов), Повесть о царице Динаре (2 контекста), Повесть о Луке Колочском (1 контекст), Повесть о Тимофее Владимирском (5 контекстов), Послание Иосифа Волоцкого княгине Голениной (1 контекст), Повесть о Псковском взятии (2 контекста), Сказание о князьях владимирских (2 контекста), Сочинения Ф. И. Карпова (3 контекста), Сочинения И. С. Пересветова (1 контекст), Псковская летописная повесть о смутном времени (1 контекст), Повесть о Карпе Сутулове (9 контекстов), Басни Эзопа (2 контекста), Повесть о Шемякином суде (2 контекста), Повесть о боярыне Морозовой (6 контекстов).

Способ сбора материала - картографирование.

Параллельный перевод к тексту был использован при работе с Житием Сергия Радонежского, Житием Феодосия Печерского, Пространным Житием Мефодия, Новгородскими берестяными Грамотами, Повестью об Ульянии Осорьиной. Тексты остальных источников были переведены мною самостоятельно.

В качестве источников материала были использованы не академические (как принято), а более популярные издания древнерусских текстов (Памятники литературы Древней Руси), поскольку интересующая нас тема - выражение сопричастности - является семантической категорией, анализ которой мало зависит от палеографических и иных материальных характеристик текста.

Дипломное сочинение состоит из введения, трёх глав и заключения. В первой главе рассматривается понятие сопричастности и приводится типология средств её выражения в современном русском языке. Во второй главе были рассмотрены необходимые для настоящего исследования характер средневекового миросозерцания, этапы развития (периодизация) и система жанров древнерусской литературы. В третьей главе рассматривается выражение сопричастности в древнерусских текстах XI - XV и XVI - XVII вв.

Материалы исследования частично были апробированы на научно-практической конференции СФУ "Дни науки" (10 - 11 апреля 2008), а так же на IX и XI Славянских чтениях (24.05.2008 и 24.05.2010 гг.).

Глава 1. Сопричастность и её выражение в современном русском языке

Одним из феноменов языковой картины мира является сопричастность. Понятие сопричастности (партиципации) было введено Л. Леви-Брюлем [Леви-Брюль, 1994] в первой трети 20-го века. В основе его теории лежит идея о неявной, неокончательной выделенности индивида из мира и социума в традиционных культурах. Человек - как будто бы часть единого организма, целостности, в которой существуют невидимые, мистические связи, которые, тем не менее, вполне реальны и известны всем членам социума. Но, однако, и внешние объекты также являются частью этого не вполне отделенного от мира и людей индивида. "Идея души отсутствует у первобытных людей. Ее заменяет представление, в общем весьма эмоциональное, об одной или нескольких партиципациях, которые сосуществуют и перекрещиваются, не сливаясь еще в ясное сознание подлинно единой индивидуальности. Член племени, тотема, клана чувствует свое мистическое единство со своей социальной группой, свое мистическое единство с животными или растительным видом, который является его тотемом, с душой сна, свое мистическое единство с лесной душой и т. д.". Автор называет такую связь интимной и фиксирует её внутренний характер [Леви-Брюль, 1994. С. 73]. Таким образом, с помощью понятия партиципации Леви-Брюль объяснял различие между традиционными (первобытными, примитивными) и цивилизованными (высокоразвитыми) культурами, доказывая, что отношения внутренней близости человека и явлений окружающего его мира (принцип сопричастности) является основополагающим в традиционных (примитивных) культурах, в отличие от принципа противоречия, доминирующего в культурах европейского типа.

Очевидно, что термин партиципация может быть осмыслен, как сходное ему по значению понятие сопричастности (к тому же этот термин используется в монографии Леви-Брюля: "…Коллективные представления первобытных людей … заключают в себе в качестве составных частей эмоциональные и моторные элементы, и, что очень важно, они вместо логических отношений (включений и исключений) подразумевают более или менее четко определенные, обычно живо ощущаемые партиципации (сопричастия)" [Леви-Брюль, 1994. С. 65]). Партиципации - сопричастности Леви-Брюля предполагают существование невидимых, но существующих в вещном мире связей между явлениями разных классов. Связи сопричастности довольно устойчивы, но не статичны. Магические действия изменяют или восстанавливают сопричастности, а нарушения табу разрушают их [там же].

Позже, в конце 20 века, выяснилось, что в современных культурах обыденный пласт общественного сознания так же включает в себя разные аспекты сопричастности, имеющие языковое выражение. Наличие или отсутствие особого отношения человека к объектам ментально-психической и знаковой деятельности применительно к языковым фактам было впервые обнаружено Ю. Д. Апресяном [Апресян, 1986]. Описывая довольно разнородные факты лексики (предикатные слова со значением мысли и речи) и грамматики (дейктические местоимения и актуализационные категории глагола и предложения), он ввел в употребление понятие личной сферы, которое удобно для толкования этих лексем и определения инвариантного значения грамматических категорий. По мнению Апресяна, личную сферу говорящего образуют "сам говорящий и все, что ему близко физически, морально, эмоционально или интеллектуально, все, что находится в момент высказывания в его сознании" [Апресян, 1986. С. 28]. Он рассматривает различные случаи включения в личную сферу (использование нового звательного падежа, псевдоинклюзивы и др.) и исключения из неё (использование прошедшего времени, переход на вы и т. д.).

Таким образом, включение в личную сферу, по Ю. Д. Апресяну, можно так же рассматривать как установление сопричастности (сопричастность).

Похожие на примеры Апресяна случаи описывают в своей монографии "Типология императива. Русский императив" В. С. Храковский и А. П. Володин [Храковский, Володин, 1986]. В ней описывается специфическое употребление инклюзивной формы императива (1 лица), обозначающей совместное действие говорящего и слушающего (слушающих), для обозначения действия только слушающего: "А теперь, дети, давайте запишем домашнее задание. - Возникает вопрос: какой эффект достигается при употреблении форм совместного действия вместо форм 2 лица? Очевидно, речь может идти об "эффекте сопричастности"; говорящий сознательно создает видимость того, что он будет выполнять каузированное событие совместно со слушающим / слушающими" [там же, с. 231].

Однако наиболее четкое и ясное определение данного понятия можно найти в статье И. Е. Кима "Сопричастность и чуждость в русской языковой картине мира": "Одной из категорий русской, и не только русской, обыденной картины мира является сопричастность - ощущение внутренней (психической, ментальной, духовной) близости, которое испытывает человек к другим людям, животным, реалиям, даже событиям и идеям" [Ким, 2007б. С. 51].

Таким образом, сопричастность (партиципация) является одним из базовых принципов мировосприятия не только традиционных обществ, но и обыденного пласта мировосприятия "цивилизованных" народов [Ким, 2007а].

Основная проблема описания выражения сопричастности заключается в том, что сопричастность, будучи в основном "скрытой" и нецентральной категорией, использует средства других языковых категорий. Сопричастность невидима и неощутима, она находится только в сознании индивида и зачастую её актуализация происходит совершенно неосознанно, бессознательно.

Сопричастности, которыми пронизана обыденная жизнь русского человека, могут проявляться и в языке. При этом можно говорить о том, что отношение сопричастности становится и смысловым компонентом языковых единиц, и элементом прагматической ситуации. С другой стороны, сопричастность может накладываться на отношения участников прагматической ситуации, тем самым модифицируя семантику дейктических показателей (местоимений и личных глаголов).

Таким образом, сопричастность - это широко трактуемое отношение, включающее в себя разные прямые и непрямые отношения героя к элементам осмысляемого им события (бенефициентность, родство, соседство и др.). Это отношение может быть и не выражено, важно осознание героем его наличия.

На сегодняшний день в современном русском языке представлен не один способ выражения сопричастности:

. Предикаты, актуализирующие сопричастность. Среди них можно выделить предикаты (и их производные), напрямую выражающие разные виды и аспекты сопричастности: сопричастный / сопричастность, причастный / причастность, родной / родство / родственный, любить / любовь, дружить / дружба и др. Кроме того, в эту группу входят предикаты (и их производные), включающие в себя семантический компонент сопричастности: разрешать, молитва / молить / умолять, поклон / кланяться, помогать / помощь и т.п. [Ким, 2009. С. 72-73].

. Наименования лиц и сложных социальных объектов. Употребление нарицательных имён так же реализует отношение сопричастности. По отношению к категории сопричастности нарицательные существительные со значением лица можно разделить на три класса:

) реляционные существительные, обозначающие лицо в его отношении к другому лицу (например, мать, друг, земляк).

Среди реляционных существительных (релятивов) можно выделить слова, обозначающие устойчивые отношения:

а) родства и свойства (мать, бабушка, муж, внук и др., сват, кум и др.);

б) пространственной близости (земляк, сосед);

в) профессионального единства (коллега, сослуживец, однокашник);

г) эмоциональной близости (друг, товарищ, любимая и др.).

"Эти слова, обозначая объективное отношение к другому лицу, одновременно могут выражать и сопричастность, особенно при обращении (особенно ярко роль реляционных существительных в выражении сопричастности при обращении видна в случае транспозиции)" [Ким, 2009. С. 76-77].

) существительные со значением социального статуса (директор, инженер, дворник и т.п.).

Конкретизация имени статуса связана с системой отношений между объектами, которые могут быть двух типов. Первый из них - "социальная локализация" (по терминологии И. Е. Кима [Ким, 2009. С. 78]), поскольку части наименования характеризуются отношениями вложения, или включения. Наименования данного типа принадлежат официальной коммуникативной сфере и не представляют для нас большого интереса. Второй тип - "актуализация" (по терминологии И. Е. Кима [Ким, 2009. С. 79]) - характеризует связь социального лица с другим лицом (лицами), то есть является сопричастностью. "Актуализация такого рода предполагает "привязку" социального лица к говорящему, слушающему или иному лицу (лицам), поэтому она аналогична дейксису" [там же]. Наименования данного типа принадлежат бытовой (обыденной, повседневной) сфере общения и являются основой для актуализации сопричастности.

) остальные существительные (не имеющие отношения к выражению сопричастности).

Кроме того, сопричастность может выражаться не только нарицательным или собственным именем, но и их сочетанием. Так, например, И. В. Утехин [2004] отмечает характерную особенность коммунального общения, связанного с сопричастностью: употребление по отношению к старшим соседям номинаций со словом дядя и тетя и деминутивными именами (например, дядя Саша или тетя Маша), сохранившееся с того времени, когда номинатор был ребенком и называл старших соседей в соответствии с бытовым речевым этикетом.

. Некоторые средства выражения оценочности, в частности, деминутивы. Оценка как языковая категория была рассмотрена Н.Д. Арутюновой [1988, 1999]. Она отмечает то, что человек оценивает явления только той части мира, которая связана с ним самим: "Для того, чтобы оценить объект, человек должен "пропустить" его через себя: природа оценки отвечает природе человека" [Арутюнова, 1999. С.181].

Однако оценка, кроме своей прямой обращенности к миру человека, может служить и средством выражения сопричастности. Есть стилистически маркированные, как правило, словообразовательные средства выражения оценки, которые являются характерной чертой разговорной речи и даже просторечия. Одним из таких средств является деминутив, который помимо своей прямой функции обозначения объектов небольшого размера также выполняет функцию выражения оценки [Ким, 2006б].

Собственно оценка деминутивов как средства отнесения обозначаемых ими явлений действительности к личной сфере говорящего была произведена Н.Ф. Спиридоновой [1997], которая утверждает, что оценочное значение деминутива "соотносится с понятием "личной сферы говорящего", введенным Ю. Д. Апресяном. <…> Данное значение будут принимать слова в контексте их эмоционального употребления, т. е. в ситуации, когда говорящему захочется (придется) включить их в свою личную сферу. Поскольку оценка может быть как положительной, так и отрицательной, и говорящий может включить в свою сферу объект, к которому относится негативно, мы ввели специальные пометы + / -, которые имеют четкое распределение. Оказывается, помету "+" получают названия неодушевленных объектов (чашечка, полюшко, бережок, скрипочка), а помета "-" соответствует названиям лиц (типчик, интеллегентик, царек, божок). Исключение составляют лишь имена родственников (братик, племянничек, мамочка) [там же, с. 264].

. Лексические и грамматические средства выражения посессивности. Понятие личной сферы было использовано Вяч. Вс. Ивановым, который безотносительно к исследованию Ю. Д. Апресяна относит к личной сфере круг объектов, связанных с лицом посессивными отношениями: "…Лингвистический анализ посессивов может очень много дать для выявления некоторых основных черт социальной психологии определенной эпохи. Характер посессивов позволяет очертить личную сферу, наметить границы индивидуальности и включившиеся в нее феномены".

На примере посессивов древне- и среднехеттского языков Вяч. Вс. Иванов устанавливает круг явлений, входящих в личную сферу индоевропейского человека:

) имена родства;

) части тела;

) "пространство, занимаемое чем-либо… его границы… или принадлежавшее кому-либо" [там же, с. 12];

) отвлеченные понятия: религиозный долг, имущественно-правовые обязательства, "принадлежащие личности огорчения, которые должны быть от него отделены заклятием" [там же, с. 13];

) угрожающие человеку состояния и свойства, а также действия, предотвращающие их;

) атмосферные явления (по отношению к богу) [там же, с. 14].

И. Е. Ким разработал классификацию посессивных отношений, выделив пять типов:

а) партитивные отношения: отношения человека к части тела, физической или духовной (душе, памяти, уму);

б) отношения обладания: отношения человека к принадлежащей ему вещи или другому объекту, например, пространственному;

в) отношения межчеловеческие, то есть отношения человека с другими лицами, в том числе родства, соседства и т.п.;

г) отношения актантные: отношения человека к событиям (процессам, состояниям, действиям), участником которых он является;

д) отношения другого рода, как правило, более сложные.

. Средства личного дейксиса. Важную роль в обозначении явлений, образующих личную сферу, играет личный дейксис - личные местоимения и формы лица глагола. Разнообразные транспозиции лица позволяют установить сопричастность грамматического субъекта с говорящим или отменить ее [Ким, 2009, 2006а].

Выделяют две комбинации коммуникативных ролей: автор + адресат(ы) (инклюзивная форма) и автор + персонаж(и) (эксклюзивная форма). Для их обозначения используется 1-е лицо множ. числа. Остальные употребления лица считаются транспозициями. Транспозиции предполагают перенесение свойств и иерархии ролей коммуникативной ситуации на мир, точнее, на его образ в психоментальной сфере говорящего [Ким, 2009].

Транспозиции, связанные с выражением сопричастности и её отсутствием, выстраиваются по двум линиям.

Первая линия связана со смещением по лицу и описана И.И. Ковтуновой [1986]. Ее можно представить как движение 1-е лицо - 2-е лицо - 3-е лицо.

Первое лицо характеризует эго-сферу автора, которая является непроницаемой для транспозиций. Транспозиция во второе лицо (говорящий - 2-е лицо; персонаж - 2-е лицо) выражает включение в личную сферу говорящего, т.е. установление с ним отношения сопричастности. Транспозиция в третье лицо (говорящий - 3-е лицо; слушающий - 3-е лицо) свидетельствует о выводе носителя соответствующей коммуникативной роли за пределы личной сферы, т.е. разрыв отношений сопричастности.

Вторая линия связана с движением по числу: ед. - множ. Такого рода транспозиции выражают смену интимности / официальности отношений автора и обозначаемого лица.

Из этих двух линий более сильной является линия лица, поскольку смена места в коммуникативной ситуации является более радикальным смещением, чем перевод коммуникации из интимной в официальную.

Такие образом множ. число 1-го лица обозначает общность, сопричастность с которой ощущает говорящий; ед. число 2-го лица отражает включенность в личную сферу говорящего; множ. число 2-го лица (применительно к единичному адресату) связано с выводом из личной сферы, но с сохранением включенности его в коммуникативную ситуацию; 3-е лицо означает вывод и из личной, и из коммуникативной сфер [Ким, 2009].

Как видим, инклюзив довольно часто сам по себе, без транспозиции, является средством выражения сопричастности, реализуемой через совместность автора и адресата.

Важно отметить, что на сегодняшний день наиболее регулярными средствами выражения сопричастности считаются оценочность, в частности деминутивы, лексические и грамматические средства выражения посессивности и средства личного дейксиса [Ким, 2007б].

Можно выделить два вида сопричастности: внешнюю, или диктумную, (сопричастность героя герою, выраженную явно со стороны автора и тем самым отчужденную от героя) и внутреннюю, или модусную, (сопричастность автора или носителя иной точки зрения, явно или неявно представленной в тексте, герою или адресату текста). Внешняя сопричастность связана, как правило, с такими средствами, как предикаты, прямо выражающие сопричастность, а внутренняя - с инклюзивом, деминутивом и транспозицией. В данном исследовании обнаруженные в древнерусских текстах примеры выражения сопричастности не были разделены по этому критерию, поскольку нашей изначальной задачей было исследование и общая классификация средств выражения сопричастности. Однако изучение обнаруженных примеров с подобной точки зрения может стать перспективой дальнейшего исследования.

Сопричастность, став категорией лингвистической, в исследованиях не обрела привычного для лингвистических категорий противочлена, не образовала бинарной привативной оппозиции [Ким, 2007б].

Второй член оппозиции совершенно самостоятельно был описан А.Б. Пеньковским. Одну из своих работ он назвал "О семантической категории чуждости в русском языке" [Пеньковский, 2004].

Им были очерчены основные свойства "чужого мира":

) чуждость и враждебность [С. 17];

) неподвижность, статичность и отсутствие разнообразия [С. 18];

) непознанность и непознаваемость [С. 22].

Таким образом, сопричастность во внутренней или знаковой сфере - это семантическая категория, характеризующая наличие связи между лицом (которое осознаёт эту связь), участвующим в психо-ментальном или знаковом событии, и лицом, предметом или событием, являющимся одним из объектов этого события.

Выводы:

) Сопричастность - ощущение внутренней (психической, ментальной, духовной) близости, которое испытывает человек к другим людям, животным, реалиям, даже событиям и идеям.

) Сопричастность - это широко трактуемое отношение, включающее в себя разные прямые и непрямые отношения героя к элементам содержательного события: бенефициентность, родство, соседство и др. Это отношение может быть и не вполне ясным, важно осознание героем его наличия.

) В современном русском языке выражение сопричастности представлено очень широко. Наиболее регулярно употребляются такие средства как оценка, деминутивы, посессивность, средства личного дейксиса (транспозиции лица).

Глава 2. Древнерусская литература: периодизация и система жанров

2.1 Сопричастность как аспект средневекового миросозерцания

Сопричастность представляет собой важный содержательный аспект произведений современной художественной литературы, сопряженный с такими ее свойствами, как эмоциональность, субъективность и т.п. Это свойство беллетристической литературы было заложено в 18 веке, в связи с ориентацией социальной и культурной жизни России на европейские стандарты. Для нас является важным установить, как происходило развитие выражения сопричастности до этого периода. Для этого нам необходимо рассмотреть, как была устроена литература Древней Руси и насколько сопричастность присутствовала в мировоззрении того времени.

"...Мир в сознании средневекового общества как бы раздваивается: с одной стороны, реально-историческая жизнь природы и общества, с другой, - религиозно-мифологический, сверхприродный и сверхисторический мир, населённый противостоящими и противоборствующими силами: добрыми ("божескими") и злыми ("бесовскими")" [Прокофьев, 1975. С. 5]. Отсюда два важнейших принципа средневекового сознания - каноничность (традиционализм) и символизм.

Религиозно-символический метод мышления заключался в том, что всё происходящее с человеком воспринималось не только как заслуга самого человека, но и как проявление высших, потусторонних сил [Прокофьев, 1975]. Это придавало особый характер и средневековой литературе, которая отражала реальные общественные отношения через призму необъяснимой (и принципиально необъясняемой) связи явлений природы и общества с потусторонним миром. "Направленность искусства на выражение высших духовных ценностей, ориентированных на умонепостигаемого Бога, привела к повышению уровня абстрагирования его художественного языка, повышению степени условности его выразительных средств и в конечном счёте к высокоразвитому художественному символизму, с которым мы встречаемся во всех видах древнерусского искусства" [Бычков, 2000. С. 233].

Каноничность - ещё один важнейший принцип древнерусского эстетического сознания и художественного мышления. "Высокоразвитое художественно-символическое мышление требовало для своего нормального функционирования в культуре какой-то системы фиксации основной символической структуры на уровне эстетического сознания. В Древней Руси, как и в ряде других древних и средневековых культур, роль такого фиксатора выполнял канон" [Бычков, 2000. С. 233]. Канон складывался из определённого набора структур (схем, моделей) художественных образов, наиболее полно и ёмко выражавших основные элементы духовного содержания культуры, то есть выступал первым уровнем выражения художественного символа. В системе христианского миропонимания на него возлагались задачи выражения духовных сущностей, то есть задачи создания системы символов, адекватных культуре своего времени [там же].

"Было время, когда идеи литературные и художественные составляли в сознании народа одно нераздельное целое, будучи в своих зародышах сосредоточены к религиозному созерцанию и набожному чувству верующего благочестия. Религия поглощала тогда все другие духовные интересы человека..." [Буслаев, 2001. С. 209]. Она же повлияла и на развитие отношений между людьми - возрастает значимость семьи и частной жизни, семейные отношения становятся действующей метафорой: Бог - отец, все христиане - его дети и братья друг другу. Несмотря на условность этих отношений (религиозно-символический метод мышления), выражение сопричастности стало неотъемлемой частью средневекового мировоззрения и непосредственной составляющей человеческих отношений.

Самые древние слова-понятия о членах семьи: мать, отец, сын, дочь, брат, сестра; все они - названия кровных степеней родства. Однако до того, как эти слова стали обозначать термины родства, они могли употребляться и в иных значениях. "Воспринимаемые теперь термины родства прошли длительный путь развития и разных замен, отбора одного лишь слова из многих; и каждый раз социальная структура общества определяла смысл слова, древнего и постоянного в языке слова, - смысл, который в различных обстоятельствах жизни изменялся, и слово становилось термином родства" [Колесов, 2003. С. 36].

Одними из первых появились наименования по женской линии, так как чрезвычайно важным было определить пределы "своих". Однако "своими" не были только родственники по крови, свойству или родству, "своими" могли стать и те, кто жил или трудился рядом. "Под давлением жизненных обстоятельств первоначальная парность конкретного отношения по принципу "ты - я" превратилась в иерархическую цепь зависимостей - цепь, открытую для новых поступлений. И к ней действительно всё время подключались новые связи и отношения... Из системы родственных отношений постепенно вырастали социальные ступени иерархии..." [Колесов, 2003. С. 39]. На этой основе и вырастали новые отношения между людьми.

Таким образом, можно заметить, что круг "своих" постоянно увеличивался, но не одни лишь родственные связи могли стать основой перехода "чужих" в "свои". "Семья как совокупная множественность родственных лиц из прежнего рода постепенно включала в себя и "другов", и челядь, и холопов - людей разной степени зависимости, находящихся на службе или помогавших в общем труде. В средние века семья стала включать в себя дворовых, разнообразную челядь и дальних родичей, которые также становились работниками данного дома, во главе которого оставался один хозяин (и одна хозяйка)" [Колесов, 2003. С. 41].

Так, например, сосед в Древней Руси долго назывался су-сhдъ (в этом слове та же приставка, что и в словах супруги или сутки), так как соседи не просто "сидели" рядом на одной земле, а были связаны общим долгом и правом (как навсегда связаны супруги) [Колесов, 2003]. Таким образом, соседи не являлись посторонними лицами, а были достаточно близкими людьми.

Последующее развитие феодальных отношений потребовало новой социальной терминологии, поскольку дружеские связи могли возникнуть и в рамках рода, и между "своими". Разграничение этих явлений находит отражение и в языке: по традиции развитие новых отношений выражается в терминах родового быта. "Слово братъ приобретает особое значение в середине XII в.: брат - тот, с кем можно жить в союзе, брат - союзник... Со второй половины XIV в. на этой основе возникает собирательный термин братство" [Колесов, 2003. С. 57]. Слово в форме братья означает не то же самое, что в форме браты; форма имени в этом случае материально выражает изменившиеся отношения лиц. Таким образом, получив форму и значение собирательности (братия), старинное слово, употреблявшееся раньше только в кругу семьи, расширило свои возможности в обозначении самых разных отношений между людьми [там же].

В этом же ряду стоит слово дружина. "Собирательное по форме, это слово выражает совокупность "другов", которые поклялись бороться вместе и все равны перед лицом опасности" [Колесов, 2003. С. 61].

Гость тоже мог стать другом, хотя изначально гость - это чужеземец, которому по закону гостеприимства предоставляют кров, но которого не наделяют пищей. "...Пища (пир и еда) определяла особый уровень отношений в том, что считалось гостеприимством. Накормить - значит сделать чужого человека своим" [Колесов, 2003. С. 67].

Таким образом, можно заметить, как изначальные термины родства постепенно распространяются на весь социальный быт древнерусского человека и как развиваются и усложняются его отношения с другими людьми. Всё это позволяет нам заключить, что сопричастность, органично сочетаясь с двумя основными принципами средневекового сознания - символизмом и каноничностью, как феномен, присутствовала в мировоззрении людей уже в Древней Руси, и, следовательно, должна была иметь своё выражение в литературе.

Выводы:

) Поскольку средневековое мировоззрение носило религиозный характер, принятая в христианстве условная метафора семейных отношений (Бог - отец, все христиане - его дети и братья друг другу) начинает активно распространяться, постепенно проникая во все сферы общения человека.

) С развитием общества развиваются и усложняются отношения между людьми. При этом новые отношения классифицируются с помощью известных ранее терминов родства, что дает большие возможности для выражения сопричастности, которая должна была отразиться и в письменных текстах.

2.2 Периодизация древнерусской литературы

Для изучения выражения сопричастности в древнерусских текстах нам необходимо рассмотреть их периодизацию. В разное время разными исследователями предпринимались попытки изучения периодов Древней Русской литературы [Буслаев, 1990; Гудзий, 1966; Лихачев, 1987а; Робинсон, 1980 и др.]. Однако единой точки зрения на этот вопрос нет и по сей день. В связи с этим существует несколько вариантов периодизации древнерусской литературы с разной степенью обобщенности. Рассмотрим некоторые из них.

Ф.И. Буслаев [1990] выделяет четыре периода: 1-й период - "до-исторический" и языческий, до принятия Русью христианской веры; 2-й период - от начала христианского просвещения до татаро-монгольского нашествия; 3-й период - татарский, до второй половины XV в., когда утверждается господство Москвы над старыми городами; 4-й период - московский, объемлющий вторую половину XV в. и XVI в.

Н.К. Гудзий [1966] также выделяет четыре периода развития древнерусской литературы, обозначая при этом несколько иные хронологические рамки: Киевская Русь XI - XIII вв., период феодальной раздробленности XIII - XIV вв., период объединения северо-восточной Руси и образования русского централизованного государства (с конца XIV до XVI вв.) и период укрепления русского централизованного государства (XVI - XVII вв.).

По наиболее общим качественным признакам А.Н. Робинсон [1980] разделяет древнерусскую литературу на три обширных периода: литература Киевской Руси и её традиции в областных литературах (XI - XIV вв.), литература Русского государства эпохи централизации (XV - XVI вв.) и литература России перехода от средневековья к новому времени (XVII). "Такая периодизация сохраняет представление об основных стадиях древнерусского национального, общественного и государственного развития" [там же, с. 43].

Однако наиболее разработанной представляется периодизация, предложенная Д.С. Лихачевым [1987а].

-й период - период относительного единства литературы (XI в. - начало XII в.). В основном литература развивается в двух (взаимосвязанных культурными отношениями) центрах: в Киеве на юге и в Новгороде на севере. Это период формирования монументально-исторического стиля литературы: век первых русских житий - Бориса и Глеба и Киево-Печерских подвижников - и первого дошедшего до нас памятника русского летописания - "Повести временных лет". Это период единого древнерусского Киево-Новгородского государства.

-й период - середина XII - первая треть XIII в. - период появления новых литературных центров: Владимира Залесского и Суздаля, Ростова и Смоленска, Галича и Владимира Волынского. В этот период возникают местные черты в литературе (язык, образы, темы), развивается и усложняется система литературных жанров, начинает распространяться злободневность и публицистичность. Это период начавшейся феодальной раздробленности.

Д.С. Лихачев отмечает, что целый ряд общих черт этих двух периодов позволяет нам рассматривать их в единстве. И доказывает это тем, что оба эти периода характеризуются господством одного, монументально-исторического, стиля. Поэтому литературу XI - первой трети XIII века можно рассматривать как единую литературу Киевской Руси.

-й период - середина XIII в. - середина XIV в. - период монголо-татарского нашествия. Это время, когда создаются повести о вторжении монголо-татарских войск на Русь, о битве на Калке, "Слово о погибели русской земли" и "Житие Александра Невского". Литература сжимается до одной темы, но тема эта проявляется с необыкновенной интенсивностью, и черты монументально-исторического стиля приобретают трагический отпечаток и лирическую приподнятость высокого патриотического чувства.

-й период - конец XIV в. - первая половина XV в. Это период Предвозрождения, совпадающий с экономическим и культурным возрождением Русской земли. Это эпоха экспрессивно-эмоционального стиля и патриотического подъема в литературе, период возрождения летописания, исторического повествования и панегирической агиографии.

-й период - вторая половина XV в. - первая треть XVI в. В этот период в литературе обнаруживаются новые явления: получают распространение памятники переводной светской повествовательной литературы (беллетристики), возникают первые оригинальные памятники такого типа, как "Повесть о Дракуле", "Повесть о Басарге и о сыне его Борзосмысле". Эти явления были связаны с развитием реформационно-гуманистических движений конца XV в. Однако недостаточное развитие городов (в западной Европе именно они были центрами возрождения), подчинение Новгородской и Псковской республик, подавление еретических движений способствовало тому, что движение к возрождению затормозилось. Завоевание турками Византии, с которой Русь была тесно связана, замкнуло Русь в собственных культурных границах. Организация единого русского централизованного государства поглощала основные духовные силы народа. В литературе развивается публицистика, внутренняя политика государства и преобразования общества занимают все больше и больше внимания писателей и читателей.

-й период - середина XVI в. - XVII в. В литературе все больше сказывается официальная струя. Наступает пора "второго монументализма": традиционные формы литературы доминируют и подавляют возникшее было в эпоху русского Предвозрождения индивидуальное начало. На грани XVI - XVII вв. литература встаёт перед необходимостью подчинения личностному началу, выработке личностного творчества и стабильного, авторского текста произведений.

Таким образом, развитие древнерусской литературы проходит в 6 этапов (периодов) длиной в семь веков, сменяя при этом несколько стилей - монументальный историзм, эмоционально-экспрессивный стиль и стиль идеализирующего биографизма (второго монументализма) [Лихачев, 1987а].

Вывод:

Существует несколько вариантов периодизации древнерусской литературы. Наиболее разработанной на сегодняшний день является периодизация Д.С. Лихачева, представленная шестью периодами: 1) XI в. - начало XII в.; 2) середина XII - первая треть XIII в.; 3) середина XIII в. - середина XIV в.; 4) конец XIV в. - первая половина XV в.; 5) вторая половина XV в. - первая треть XVI в.; 6) середина XVI в. - XVII в. Для нас, однако, важно более крупное деление: XI - XV вв., XVI - XVII вв.

2.3 Система жанров древнерусской литературы

Для наиболее четкого и глубокого анализа средств выражения сопричастности в древнерусских текстах нам кажется необходимым рассмотреть систему литературных жанров этого периода. Проблема жанров древнерусской литературы привлекала внимание многих исследователей - Д.С. Лихачева ("Зарождение и развитие жанров древнерусской литературы" [1973] и др. его работы [1963, 1987а]), Н.И. Прокофьева ("О мировоззрении русского средневековья и системе жанров русской литературы XI - XVI" [1975]), В.В. Кускова ("Характер средневекового миросозерцания и система жанров древнерусской литературы XI - первой половины XIII в." [1981]) и др.

Д.С. Лихачев ввёл в научный оборот понятие системы жанров: "Жанры составляют определённую систему в силу того, что они порождены общей совокупностью причин, и потому ещё, что они вступают во взаимодействие, поддерживают существование друг друга и одновременно конкурируют друг с другом" [Лихачев, 1963]. Многими исследователями отмечается зависимость критериев выделения жанров (и их особенностей) от характера средневекового миросозерцания [Кусков, 1981,1998; Лихачев, 1963, 1973; Прокофьев, 1975]: "Жанровая система была прочно связана с господствующей мировоззренческой системой - с религиозно-символическим методом мышления, <...> с эстетическими представлениями эпохи" [Прокофьев, 1975. С. 24].

В.В. Кусков отмечает, что с принятием христианства Древняя Русь переняла и ту жанровую систему, которая была разработана в Византии [Кусков, 1981, 1998]. Однако Д.С. Лихачев доказывает, что "... Русь и Византия стояли на разных стадиях общественного развития" и "... просто возводить жанровую систему Руси к византийской было бы неправильным" [Лихачев, 1973. С. 160]. Система жанров, перенесённая на Русь из Византии и Болгарии, не удовлетворяла всех потребностей в художественном слове, и система книжных жанров стала активно дополняться системой устных жанров. "Вот почему, не смотря на наличие двух взаимодополняющих систем жанров - литературных и фольклорных, русская литература XI - XIII вв. находилась в процессе жанрообразования. Разными путями, из различных корней постоянно возникают произведения, которые стоят особняком от традиционной системы жанров, разрушают её либо творчески её перерабатывают" [Лихачев, 1987а. С. 81].

Для русской литературы чисто литературные принципы выделения жанра вступают в силу в основном в XVII в. Жанры же средневековой литературы выделялись по иным признакам и были тесно связаны с их употреблением в быту - светском и церковном [Лихачев, 1973; Еремин, 1966], т.е. для чего они предназначались и что изображали. Отсюда и сложные структурные взаимоотношения жанров, их неоднородность и неоднозначность (под одним жанровым определением могли находиться совершенно разные по форме произведения, а одно и то же произведение в разных списках могло иметь различные жанровые определения).

В Древней Руси существовали художественно-публицистическая, богослужебная, научно-богословская и деловая литературы. По своему содержанию они были тесно связаны между собой, но каждая из них имела свою систему жанров и форм. В связи с этим выделяют обычно две жанровые системы: жанры богослужебной литературы и жанры "светской" художественно-публицистической литературы [Кусков, 1981, 1998; Лихачев, 1963, 1973, 1987а; Прокофьев, 1975].

Жанровая система церковной литературы являлась наиболее устойчивой, консервативной. "Здесь не было жанров в их современном литературоведческом понимании, а существовали каноны, закреплённые постановлениями вселенских соборов, "преданием", уставами и традицией" [Кусков, 1981. С. 4]. Богослужебная литература была внеисторичной, раскрывала "вечные истины", обращалась главным образом к чувству.

Система жанров церковной литературы была связана с ритуалом христианского культа и монастырского обихода. Внутри этой системы существовала определённая иерархия. Верхнюю ступень занимали книги "священного писания". Вслед за ними шла гимнография и "слова", связанные с толкованием "писания", разъяснениями смысла праздников. Затем следовали жития: каждому типу героя - мученику, исповеднику, преподобному, столпнику, юродивому - соответствовал свой тип жития [Кусков, 1981, 1998].

В литературе богослужебной, как и в светской, жанры были разделены на "первичные" (могли печататься отдельно, включаться в другие произведения либо входить в сборники) и "объединяющие" (сборники). К первичным жанрам относятся псалмы, каноны, молитвы, тропари, кондаки, жития и др. К объединяющим жанрам относятся такие, например, типы сборников, как служебники, часословы, минеи, каноники, псалтырь и т.д. [Прокофьев, 1975].

Рассмотрим в качестве примера некоторые особенности жанра жития.

Житие - это эпическое повествовательное произведение, рассказывающее об исторических церковных или княжеских деятелях. "Действие в житии выступает как средство показа исторического лица, оно развивается медленно, в хронологической последовательности человеческой жизни и соответственно связано с рождением человека, его детством, духовными и военно-княжескими подвигами, со смертью и посмертными скорбями, а в житиях святых - с чудесами. <...> Включение лирических форм в повествование (плачей, рассуждений, молитв, служб) придаёт житиям лирический оттенок" [Прокофьев, 1975. С. 33].

Светская или мирская литература обслуживала различные стороны жизни: 1) разрабатывалась богословская и научная литература (статьи с толкованием библейских текстов и служб, статьи о географии, медицине и т.д.); 2) существовала деловая письменность, задача которой состояла в том, чтобы оформлять различного рода государственные и церковные документы (договоры, завещания, уставы и др.); 3) собственно литература (художественная литература и публицистика) [Прокофьев, 1975]. Для каждой из этих групп литературы существовали свои особые формы. Они в свою очередь так же могли группироваться в сборники - летописи, хронографы и т.д.

Светская литература была прочно связана с исторической жизнью. Центральным героем являлся князь - воин, защитник своей страны, строитель городов и т.д. Господствующее положение среди жанров занимает историческая повесть, посвящённая выдающимся событиям, связанным с борьбой против внешних врагов Руси, злом княжеских усобиц [Кусков, 1981, 1998].

Рассмотрим в качестве примера некоторые особенности жанра повести.

"Повесть - это эпическое повествовательное произведение о событиях исторической жизни, в которых участвуют исторические лица и стоящие над ними внеисторические силы. События в повести конструируются или на основе логически-художественной обусловленности, или во временной последовательности, действие развивается неравномерно, оно прерывается включением в повествование других литературных форм-мотивов (видений, знамений, плачей). В центре древнерусской повести стоят сами исторические события, а лица показываются лишь как участники этих событий и занимают по отношению к событиям служебное положение" [Прокофьев, 1975. С. 32].

Развитие древнерусской литературы XI - XVII вв. идёт путём постепенного разрушения устойчивой системы церковных жанров, их трансформации. Жанры же мирской литературы подвергаются беллетризации. В них усиливается интерес к внутреннему миру человека, психологической мотивировке его поступков, появляется занимательность, бытовые описания. На смену историческим героям приходят герои вымышленные [Кусков, 1998]. Всё это постепенно начинает расширять возможности автора в выражении сопричастности.

Выводы:

) Жанры древнерусской литературы составляют определённую систему в силу того, что они находятся в постоянном взаимодействии - поддерживают существование друг друга и одновременно конкурируют друг с другом. жанр литература сопричастность язык

) Критерием выделения жанра служили его назначение в быту (для чего он предназначен), а так же особенности предмета его изображения (что и как изображает).

) В древнерусской литературе существовали две жанровые системы - литературы церковной (духовной) и литературы мирской (светской), которые были тесно связаны друг с другом и развивались во взаимодействии. При этом жанровая система церковной литературы являлась наиболее устойчивой, консервативной, так как была связана с ритуалом христианского культа и монастырского обихода.

) С постепенным проникновением в литературу художественного вымысла начинает усиливаться авторское начало, зарождается субъективность, что открывает новые возможности в выражении сопричастности.

2.4 Литературный процесс XVI - XVII вв.

Литература XVI - XVII вв. отличается от произведений более ранних периодов своей полемичностью и публицистичностью, что означает окончательное утверждение авторского, личностного, индивидуального начала в литературе. Это позволяет нам предположить, что развитие и распространение выражения сопричастности происходит в этот период наиболее интенсивно и представляет для нас особый интерес.

Развитие публицистики - политической и философической - происходит на фоне общего подъема веры в разум, совершается переустройство общества на основе принципов "правды", то есть "истины-справедливости" [Лихачев, 1984. С. 5].

Укрепляется вера и в силу человеческого слова, в книгу, роль и значение литературы значительно возрастает. "Сама литература меняет свой характер, становясь все более и более философичной, и проникается духом публицистической полемики" [Лихачев, 1984. С. 5]. Публицистика активно вмешивалась в жизнь, пытаясь её "исправить". Челобитные XVI века, с их проектами, стали своеобразным литературным жанром и были наиболее действенной формой литературы [там же, с. 8].

"Основной формой публицистической литературы были письма и послания, которые не выходили за пределы частной переписки, но и частная переписка становилась тогда общественным достоянием" [Еремин, 1987а. С. 153]. Знаменитыми публицистами того времени были Иван Пересветов, Ермолай-Еразм и Фёдор Карпов.

Важно, что развитие публицистической мысли вызвало появление новых форм. Нарушается устойчивость средневековой жанровой системы, в литературу проникают деловые формы, а в деловую письменность - элементы художественности. Таким образом, даже чисто художественные произведения становятся полемичными и публицистичными, что, несомненно, способствует развитию и распространению выражения сопричастности.

На первый план выдвигаются небольшие по размерам, но монументальные по замыслу произведения, во многих случаях являющиеся новаторскими по своему жанру. Одной из главных тем становятся гражданские чувства, так как авторы начинают осознавать свою собственную ответственность за события, в которых участвовали и о которых пишут.

"Повесть о житии царя Федора Ивановича", составленная патриархом Иовом не позднее 1603 года, открывает собой новый период древнерусской литературы, в котором события "Смуты" заняли центральное место. "Оно начинается с традиционного восхищения величием вселенной, имеющего яркие аналогии в былинном эпосе, и включает традиционный для фольклора, развернутый и отточенный по ритмичности плач царицы Ирины по своем умершем муже" [Лихачев, 1987в. С. 6].

Таким образом, в повести проникает яркая народно-песенная струя, изобразительность, фольклорность и лиричность - своеобразный стилистический разнобой, свидетельство новых художественных исканий, которые пронизывают собой в целом всю литературу, посвященную событиям Смутного времени,- времени, с которого начались многие новые явления в русской литературе.

"Здесь и влияние народных произведений, и церковная риторика, и простота летописного стиля, и фактографическая запись молвы и разговоров, и наблюдательность человека практического ума, и хитрость участника значительнейших событий и многое другое, из чего создавалось то необыкновенное смешение различных явлений, которое в дальнейшем должно было породить совершенно новую, решительно отличавшуюся от старой, средневековой, систему литературы нового времени" [Лихачев, 1987в. С. 7].

Литература этого периода резко отличаются от более ранних произведений повышенным интересом к человеческому характеру и новым к нему отношением. Изображение характеров исторических лиц становится одной из главных особенностей исторического повествования [Лихачев, 1987в. С. 12].

В произведениях более раннего периода, особенно в житийной литературе, человек изображался по преимуществу либо совершенно добрым, либо совершенно злым. В начале XVII века исторические писатели впервые открывают для себя противоречивость человеческого характера - каждый человек в той или иной степени "совращен" от "добраго нрава", данного ему при рождении. Следовательно, нет людей только злых или только добродетельных, каждый человек сам формирует свой характер в течение жизни [Лихачев, 1987в]. Писатели стремятся выяснить причины появления и роста в характере исторического лица тех или иных качеств, рассматривают влияние одного человека на другого. Представление о человеческом характере как о вневременной и абсолютной сущности разрушается, появляются изображения изменений и контрастов в характере.

Внешность человека в сознании писателя перестаёт связываться с его характером, таким образом, большее значение в характеристике исторических лиц приобретают их поведение и действия. Это особенно заметно в тех случаях, когда сравнение, образ, применяемый к человеку, имеет в виду его действия, но не его внутреннюю сущность, которая в известной мере признавалась непознаваемой. "Вследствие этой манеры применять к историческим лицам различные образные сравнения по их функции, по их действию, а не по их сущности, авторы прибегают к таким сравнениям людей, которые, казалось бы, совершенно не шли к ним, с точки зрения эстетической системы нового времени: историческое лицо может быть уподоблено реке, буре, молнии, горе, раю, ограде и т. д. <...> Внешне этот способ характеристики человека еще очень близок к средневековой системе,- самые образы старые, но функция их в значительной мере новая, поскольку новым оказывается самое видение человеческого характера, восприятие человеческой личности, ее оценка. И то, и другое, и третье оказываются бесконечно более сложными, чем в предшествующий период, и вместе с тем более реальными, более близкими действительности" [Лихачев, 1987в. С. 18-19].

Однако характеры исторических лиц показаны в произведениях о "Смуте" не изолированно. Они раскрываются в связи со слухами о них, в связи с народной молвой. В древнерусских летописях редко встречается передача автором разных точек зрения на описываемые им события. В XVII веке противоречивость авторских характеристик служит удостоверением объективности изображения - историческое лицо оценивается в исторической перспективе, в его "социальной функции" [Лихачев, 1987в. С. 19].

Если определять значение XVII века в истории русской литературы и в истории русской культуры в целом, то главное было в том, что век этот был веком постепенного перехода от древней литературы к новой, от средневековой культуры - к культуре нового времени.

"Литература с каждым днём всё увереннее пытается освободиться от авторитета церкви, приобретая всё более и более "светский" характер; традиционные темы и литературные формы начинают обновляться, идя навстречу новым задачам и требованиям всё усложняющейся жизни" [Еремин, 1987б. С. 168].

Важным для нас является то, что в XVII веке в литературу входит авторское начало, личная точка зрения автора, представления об авторской собственности и неприкосновенности текста произведения автора. Происходит индивидуализация стиля и многое другое. Официальное положение автора перестает иметь такое значение, как раньше. Вместе с тем каждый автор начинает стремиться к самовыявлению, иногда самооправданию, начинает писать со своей сугубо личной точки зрения (позиция мемуариста появляется даже у агиографа: сын Ульянии Осорьиной - Дружина Осорьин - пишет житие своей матери с позиций человека, близкого Ульянии). Появляется "тип писателя, осознающего значительность того, что он пишет и делает, необыкновенность своего положения и свой гражданский долг. Самосознание писателя в XVII веке стоит уже почти на уровне нового времени" [Лихачев, 1988. С. 7]. Таким образом, выражение сопричастности получает наиболее широкое распространение, проникая не только в художественную литературу, но и в агиографические, чисто церковные произведения.

В этот период активно распространяется повествовательная проза - небольшие по объёму повести, истории, сказания - не имеющая ещё чётких и устоявшихся жанровых очертаний [Еремин, 1987б].

С нашей точки зрения является важным разделить эти повести по тематической принадлежности. В таком случае можно выделить три группы (по трем основным темам): 1) повести религиозного характера ("Повесть о Новгородском белом клобуке", "Повесть о Савве Грудцыне", "Повесть о Тимофее Владимирском", "Повесть об Ульянии Осорьиной", "Повесть о Марфе и Марии" и др.); 2) военные повести (Повесть о прихожении Стефана Батория на г. Псков", "Повесть о Псковском взятии", "Псковская летописная повесть о смутном времени" и др.); 3) бытовые повести ("Повесть о Горе - Злочастии", "Повесть о Фроле Скобееве", "Повесть о Карпе Сутулове", "Повесть о женитьбе Ивана Грозного на Марии Темрюковне" и др.).

Принципиально новым в литературе XVII в. стало внимание к жизни и судьбе простого, рядового человека с его печалями и радостями [Ерёмин, 1987б]. Происходит эмансипация личности - эмансипация поведения действующих лиц произведения. Герои начинают нарушать принятые в средневековой литературе нормы поведения [Лихачев, 1988].

Однако раскрепощение человеческой личности в литературе стало и своеобразной конкретизацией ее изображения. "Герои литературных произведений "спускаются на землю", перестают ходить на ходулях своих официальных высоких рангов в феодальном обществе, как это было в предшествующие века. Их положение по большей части снижается, соответствуя отчасти положению нового читателя, пришедшего в XVII в. из масс, своими собственными силами выдвинувшегося или по своей собственной беспечности не выдвинувшегося в обществе. Для нового читателя герой литературного произведения не вознесен над ним, а вполне с ним сопоставим" [Лихачев, 1988. С. 8-9]. Снижается не только герой, но и сама действительность, язык, которым эта действительность описывается, отношение автора к своему произведению и пр. Читатель начинает чувствовать свою близость к тому, что происходит в литературном произведении, и поэтому сочувствует маленьким людям с их маленькими житейскими тревогами.

Если в более ранний период светские произведения были историчны и изображали только реальных лиц, то в литературе XVI - XVII вв. появляется новый герой, который не занимает прочного и самостоятельного общественного положения: например, купеческий сын, отбившийся от занятий своих степенных родителей (Савва Грудцын, герой "Повести о Горе-Злочастии"). Это способствует окончательному укреплению выражения сопричастности в языке художественных текстов.

В XVII веке с развитием индивидуализма судьба человека становится его личной судьбой, она "индивидуализируется". "Судьба человека оказывается при этом как бы его вторым бытием и часто даже отделяется от самого человека, персонифицируется. Эта персонификация происходит тогда, когда внутренний конфликт в человеке - конфликт между страстью и разумом - достигает наивысшей силы. Конфликт между страстью и разумом часто оборачивается также конфликтом между человеческой личностью и его судьбой" [Лихачев, 1988. С. 10]. Предшествующая литература не знала такого конфликта.

Рост личностного начала в литературе XVII века сказался и в некоторой индивидуализации прямой речи действующих лиц. Древняя русская литература и до XVII века была насыщена прямой речью героев, но по большей части это была речь автора за них.

Индивидуализация прямой речи происходит по мере того, как стилистически снижается речь самого автора, становится менее высокопарной и книжной, вбирает в себя разговорные элементы, проникающие и в повествование, и в прямую речь [Лихачев, 1988].

Быт обступает действующих лиц, "...помогает авторам в создании все усложняющихся обстоятельств, в которые попадают герои литературных произведений, объясняет их мучения и служит той сценической площадкой, на которой разыгрываются перед читателем их страдания от окружающей несправедливости" [Лихачев, 1988. С. 12]. Быт проникает даже в чисто церковные произведения ("Повесть о Марфе и Марии" и "Повесть об Ульянии Осорьиной"). "В XVII веке происходит постепенная деформация агиографического канона, в которой сказался процесс "обмирщения" древнерусской литературы. Жития сближаются с бытовой повестью" [Розов, 2005. С. 33]. Всё это является важным фактором для выражения сопричастности.

Таким образом, в литературе XVI - XVII веков представлены характерные для переходной эпохи черты. "Старина" и "новизна" сосуществуют рядом. Рост личностного начала во всех сферах литературного творчества, развитие изобразительности, эмансипация вымысла, расширение круга читателей, появление народной литературы, рост национальных черт произведении - все это послужило началом зарождения новой литературной системы - системы, отошедшей от средневекового типа.

Выводы:

) Широкое распространение в литературе XVI - XVII вв. получает повествовательная проза (повести), которая разделяется на три группы: религиозные повести, военные повести и повести бытовые.

) Литература этого периода как особая область художественного творчества отделяется от остальной письменности - от письменности деловой, церковной, научной и приобретает право на художественный вымысел. Углубляются и разнообразятся "художественные возможности" литературы: расширяется выбор тем, идей, образов и средств, увеличивается их значительность и значимость, обогащаются возможности литературного языка.

) В литературе постепенно развивается личностное начало: в тексте все шире проявляется личность писателя, индивидуализируются герои литературных произведений. Общественное значение литературы растет с развитием этого личностного начала. Эмансипирующаяся личность человека разрывает всяческие социальные ограничения литературы. И это стирание социальных границ также увеличивает общественное литературное значение. Литература все больше приближается к человеку как таковому, вне зависимости от его общественного или государственного положения. Появляется интерес к маленькому, незначительному человеку, в котором читатель мог узнавать самого себя, свои заботы и печали.

) Вследствие эмансипации личности и авторского начала, индивидуализации прямой речи и "снижения" героев до уровня читателей в литературу активно проникают бытовые черты (подробности). Подобное явление наблюдается даже в чисто церковных произведениях.

Три последних вывода позволяют нам предположить резкий рост выражения сопричастности в светской (и религиозной) литературе именно в этот период, поскольку усиление личностного начала в качестве одного из своих проявлений имеет демонстрацию различных форм сопричастности с другими людьми и разнообразие выражения этого отношения в тексте.

2.5 Церковный раскол и Аввакум

Постепенная утрата церковью былого авторитета в общественной и личной жизни, падение нравственности среди служителей культа вызывали тревогу правящих верхов. "...в XVII в. процесс отклонения народной религиозности от ортодоксального христианства в сторону фольклорно-языческих элементов значительно усиливается. Религиозная духовность повсеместно вытесняется "обрядоверием" - утилитарным отношением к культу <...> соответственно возрастает вера в магическую силу христианского обряда" [Бычков, 1989. С. 15].

Эти и многие другие причины обусловили необходимость церковной реформы, проведённой в середине века (начиная с 1652 г.) царём Алексеем Михайловичем и патриархом Никоном. Никоновские нововведения, основанные на "научной" правке старых текстов, фактически отрицали два важнейших принципа средневекового сознания - каноничность (традиционализм) и символизм. Это было воспринято как искажение всего символического (а для Руси ещё и сакрального, магического) смысла богослужения. Реакцией на реформу стал внутрицерковный раскол, затронувший всё русское общество того времени и фактически являвшийся завершением средневекового этапа культуры [Бычков, 1989].

"Реформа вызвала появление мощного антифеодального, антиправительственного движения - раскола, или старообрядчества" [Кусков, 1998. С. 280]. Раскол объединил представителей различных классов и социальных групп, что придало движению большую силу. Общим идеалом старообрядцев была уходившая в прошлое жизнь, с её устоявшимися формами бытового и религиозного уклада [там же].

Протопоп Аввакум был самым влиятельным представителем старообрядческой оппозиции и наиболее талантливым и плодовитым писателем, выдвинутым расколом. Незаурядность писательской манеры Аввакума сделали его сочинения выдающимся явлением литературы. Его произведения и по сей день привлекают внимание исследователей и читателей по всему миру [Гудзий, 1966; Демкова, 1970, 1974; Кусков, 1998; Лихачев, 1987а, 1987б; Панченко, 1999; Робинсон, 1963, 1967 и др.].

"Житие протопопа Аввакума" - первый в русской литературе опыт автобиографии. Своеобразие писательской индивидуальности Аввакума как раз в том и заключается, что традиционные формы мышления сочетаются у него с непосредственным выражением личного мнения и эмоциональности, присущих той среде, выразителем которой он был. "...Отсюда и та смелость его литературной манеры, которая делает из него подлинного новатора, разрушающего веками освященные литературные нормы. Новаторство Аввакума сказывается прежде всего в том, что он традиционное житие с его стилистическими и тематическими шаблонами деформирует в полемически заострённую автобиографию, в повествование не о каком-либо постороннем угоднике, а о самом себе" [Гудзий, 1966. С. 485]. До Аввакума ничего похожего в литературе не было - в древней Руси считалось гордыней писать своё собственное житие и делать собственную личность центром внимания и назидания.

Однако Аввакум убеждает нас в том, что жизнь его заслуживает описания, как результат проявившейся в ней божественной воли. Но в таком случае описание жизни (по существу своему героической) становится возможным только при отрицании собственных человеческих качеств. Литературная реализация этих принципов приводит к раздвоению образа автора, основные признаки которого выступают на фоне бытовых эпизодов. "Автор чётко определил свою двойную сущность ("грешный человек" - "пророк")... <...> Так сочетаются два плана повествования - торжественная "проповедь" и покаянная "исповедь"" [Робинсон, 1967. С. 361].

Аввакум так определяет рамки своего повествования: "...предлагаю житие свое от юности до лет пятидесят пяти годов". Он отбирает лишь самые важные, самые главные вехи своей биографии. "С традиционными формами агиографической литературы житие связывает немногое: наличие вступления, ссылки на авторитет "отцов церкви", присутствие религиозной фантастики, хотя характер её резко изменился по сравнению с традиционными житиями; использование ряда образно-изобразительных средств агиографической литературы - например, олицетворением судьбы выступает корабль, а жизнь человека уподобляется плаванию" [Кусков, 1998. С. 285].

Однако "Житие протопопа Аввакума" не является произведением качественно новой литературы, а стоит на стыке между литературой Древней Руси и литературой XVIII в. - новой ступени развития литературы. Аввакум гармонично сочетает в своём произведении черты старой и новой литератур. ""Житие" не превратилось в памятник мемуарной литературы, но в нём возник своеобразный художественный эффект объединения старых принципов отвлечённо религиозной "типизации" образа героя с новыми принципами его реально психологической "индивидуализации"" [Робинсон, 1967. С. 366].

Многими исследователями отмечается новеллестичность, эпизодичность "Жития" [Демкова, 1974; Лихачев, 1987б; Панченко, 1999; Кусков, 1998; Робинсон, 1967]. Однако "...это не случайная цепь эпизодов, вспомнившихся автору, не просто "замечательные случаи из жизни рассказчика", а художественное обобщение со свойственным ему строгим отбором фактов, о которых автор хочет поведать миру, и с соответствующим осмыслением их. В зависимости от значения того или иного факта в идейно-художественной системе Жития ему уделяется различное внимание, используется различный "масштаб" его изображения (краткое упоминание или законченная новелла)" [Демкова, 1974. С. 156].

Важно, что центральной темой "Жития" является тема личной жизни протопопа Аввакума [Елеонская, 1991]. Ни один из писателей русского средневековья не писал столько о своих чувствах [Лихачев, 1970]. У Аввакума же все пронизано субъективностью и личным отношением. Эта эмоциональность и субъективизм влияют и на выражение сопричастности, являющейся непосредственной составляющей языка автора.

Это обусловило и тот факт, что раскрытие характера Аввакума в "Житии" происходит через непосредственные отношения с другими людьми - как в семейно-бытовом плане, так и в плане его общественных связей. "Если по отношению к тем, кого Аввакум считал божьими врагами, еретиками, он был неумолимо враждебен и осыпал их самой неразборчивой бранью, то по отношению к своим единомышленникам и даже к тем своим недругам, которых считал лишь временно заблудшими и способными к исправлению, он мог быть и бывал в своих обращениях к ним очень деликатен и ласков" [Гудзий, 1966. С. 489].

Таким образом, всё в творчестве Аввакума проникнуто личным отношением и личными воспоминаниями. Он пишет, прежде всего, о том, что касается его самого и его дела. Но "несмотря на всю свою приверженность к воспоминаниям, к житейским мелочам, к бытовой фразеологии, Аввакум не просто бытописатель. Средневековый характер его сочинений сказывается в том, что за бытовыми мелочами он видит вечный, непреходящий смысл событий" [Лихачев, 1987б. С. 315]. Изображая себя в обстановке семейно-бытовых отношений, Аввакум стремится подчеркнуть неразрывную связь бытового уклада с церковью. Он стремиться доказать, что старый обряд тесно связан с самой жизнью, её национальными основами, а новый обряд ведёт к утрате этих основ. "Страстная защита "древлего благочестия" превращает житие в яркий публицистический документ эпохи. <...> Собственная его жизнь служит лишь примером доказательства истинности положений той веры, борцом и пропагандистом которой он выступает" [Кусков, 1998. С. 285].

Новаторство "Жития" Аввакума особенно ярко обнаруживается в его языке и стиле. Очевидно, что речи книжной он предпочитает обыденную, бытовую речь, в которую вводятся диалектические особенности родного города (постпозитивный член - указательное местоимение после существительного), пословицы и поговорки, просторечия, вульгаризмы. Иными словами, он пишет так, как говорит, а говорит он всегда эмоционально, сбивчиво. Он пишет "природным русским языком" о своей любви к которому заявляет ещё во вступлении [Гудзий, 1966; Кусков, 1998; Лихачев, 1987б].

В стиле "Жития" протопоп использует форму сказа - рассказа от первого лица, обращенного к старцу Епифанию, но в то же время подразумевающего и более широкую аудиторию. На протяжении всего произведения Аввакум сохраняет форму свободной и непринуждённой беседы. Его речь наполнена междометиями, обращениями. Его изложение, как живая речь, полно недомолвок, неясностей, он как бы тяготится своим многословием, боится надоесть читателю и торопится выговориться [Кусков, 1998; Лихачев, 1987б].

Таким образом, особенности жанра и стиля "Жития" Аввакума позволяют нам говорить о неповторимой творческой индивидуальности этого талантливого писателя XVII в., ярко отразившего характерные черты переходной эпохи.

Выводы:

) "Житие протопопа Аввакума" - это первая в истории русской литературы автобиография-исповедь, в которой рассказ о злоключениях собственной жизни сочетается с обличением правящих верхов и публицистической проповедью "истинной веры".

) "Житие" органично сочетает в себе старые, традиционные формы агиографической литературы (наличие вступления, ссылки на авторитет "отцов церкви", присутствие религиозной фантастики, использование ряда образно-изобразительных средств агиографической литературы) с новыми принципами психологической "индивидуализации" (автобиографизм, личное отношение, эмоциональность).

) "Житие" - это мастерски исполненный рассказ, ведущийся в форме свободной и непринуждённой беседы "русским природным языком", наполненным пословицами и поговорками, просторечиями и вульгаризмами - языком, понятным большой читательской аудитории.

) Одна из основных особенностей "Жития протопопа Аввакума" - тема личной жизни автора, его субъективность и эмоциональность.

3.1 Литература XI - XV вв.

В проанализированных нами древнерусских текстах разных лет и жанров (Житие Феодосия Печерского, 11 - начало 12 века; Пространное житие Мефодия, 12 век; Русская правда, 14 век; Новгородская I летопись, 12 век и др.) было найдено около 150 случаев выражения сопричастности.

Если рассматривать эти примеры с точки зрения средств выражения сопричастности, то можно выделить три группы:

. Предикаты, актуализирующие сопричастность. Среди них можно выделить предикаты (и их производные), напрямую выражающие сопричастность: любити/возлюбити/любовь. Например:

...Азъ любящая люблю... (Новгородская I летопись, 12 век).

Нъ не остави бъ великою милостию и любъвью до коньца члвкъ но в своей великой любви и милосердии Бог не оставил до конца человека (Пространное житие Мефодия, 12 век).

И оттолh велику любовь имяаше къ блаженному Феодосию и часто прохожааше къ нему и с той поры полюбил он блаженного Феодосия, и часто приходил к нему (Житие Феодосия Печерского, 11 - начало 12 века).

Кроме того, в эту группу входят предикаты (и их производные), включающие в себя семантический компонент сопричастности: разрhшати, молити / молитва, кланhться / поклон, благословити / благословhние, помогати / помощь, плакати / плачъ, цhловати, дарити / даръ, совhтоваться / совhтъ и т. д. Например:

Днhпрь темнh березh плачется мати Ростиславля по уноши князи Ростиславh на тёмном берегу Днепра плачет мать Ростислава по юноше князе Ростиславе (Слово о полку Игореве, конец 12 века).

Призъвавъ же и любьзно цhловавъ и отпусти и призвав его к себе и поцеловав, отпустил его (Житие Феодосия Печерского, 11 - начало 12 века).

Поклоно от Фовронее к Филиксу с плацомо поклон от Февронии к Феликсу с плачем (Новгородская берестяная грамота № 415, I половина 14 века).

. Наименование лиц и сложных социальных объектов (нарицательные имена). Можно выделить два способа наименования:

) реляционные имена: другъ, сынъ, отhцъ, пасынокъ, зhть, кумъ, сhстра, мать, свекор, мужъ, сосhдъ, возлюблhнный и т. д. Например:

Поклон от Якова куму и другу Максиму поклон от Якова куму и другу Максиму (Новгородская берестяная грамота № 271, 14 век).

Молю же вы, о възлюблении: да не зазрите пакы грубости моей молю вас, возлюбленные: не осудите невежества моего (Житие Феодосия Печерского, 11 - начало 12 века).

"Одинъ братъ, одинъ свhтъ свhтлый - ты, Игорю!" один, брат, один свет светлый - ты, Игорь! (Слово о полку Игореве, конец 12 века).

) нарицательные имена, актуализирующие определенный статус: свhрстникъ, ученикъ, слушатhль, вдова, властелин, владыко, помощьникъ и т. д. Например:

Молитвами твоими съхранена буду, честнhиши владыко молитвами твоими жива буду, честнейший владыко (Новгородская I летопись, 12 век).

И се, господи, ученици мои и вот они, господи, ученики мои (Житие Феодосия Печерского, 11 - начало 12 века).

"О вhтрh, вhтрило! Чему, господине, насильно вhеши?" о ветер, ветрило! Зачем, господин, веешь ты навстречу? (Слово о полку Игореве, конец 12 века).

. Притяжательные местоимения и суффиксы как показатели посессивности. Например:

И"ковъ идолы тьстьн" погоуби Иаков уничтожил идолы тестя (Пространное житие Мефодия, 12 век).

Ти тако възвращюся въ градъ свой И тогда вернусь в город свой (Житие Феодосия Печерского, 11 - начало 12 века).

"Туга и тоска сыну Глhбову!" горе и тоска сыну Глебову! (Слово о полку Игореве, конец 12 века).

Группы 1 (предикаты, актуализирующие сопричастность) и 2 (нарицательные имена) практически равнозначны по количеству представленных в них примеров, но намного превосходят третью группу (показатели посессивности), в которую входит наименьшее число случаев выражения сопричастности.

Если рассматривать обнаруженные нами факты выражения сопричастности с точки зрения семантики, то можно выделить 5 групп:

. Выражение родственных отношений. Например:

Родиста же блаженнаго дhтища сего родили они блаженное чадо своё (Житие Феодосия Печерского, 11 - начало 12 века).

. Выражение пространственных отношений. Например:

А домашним, что ся останет, тhм же ся подhлять а домашние, что им останется, поделят между собой (Русская правда, 14 век).

. Выражение эмоциональной близости. Например:

И того ради не тьрпяше без него и не мыслила жизни без него (Житие Феодосия Печерского, 11 - начало 12 века).

. Действия, актуализирующие сопричастность. Например:

И яко видhста другъ друга, падьша оба въкупh, поклонистася, и тако пакы охопистася, и надълзh плакастася, яко же много время не видhвъшася и когда встретились они, то, оба упав на колени, поклонились друг другу до земли, потом обнялись и долго плакали, ибо давно уже они не виделись (Житие Феодосия Печерского, 11 - начало 12 века).

Слышавши глаголы ея, дасть еи дары многы послушав речь её, преподнёс ей множество даров (Новгородская I летопись, 12 век).

Наибольшее количество примеров в данном случае содержит в себе пятая группа (действия, актуализирующие сопричастность).

Таким образом, можно заметить, что на представленном материале (а значит и в древнерусских текстах в целом) наиболее многочисленны примеры, в которых сопричастность, по способу выражения или по семантике, выражается наиболее прямо (напрямую). Это доказывает и тот факт, что распространенные в современном русском языке непрямые способы выражения сопричастности (такие, как оценка и транспозиции лица) в древнерусских текстах отсутствуют.

Выводы:

) Представленные в древнерусских текстах факты сопричастности можно разделить по двум параметрам: 1 - способ выражения сопричастности, к которому относятся следующие показатели: предикаты, актуализирующие сопричастность; наименование лиц и сложных социальных объектов (нарицательные имена); притяжательные местоимения и суффиксы как показатели посессивности; 2 - сопричастность как семантическая категория, в которую входят следующие отношения: родственные; пространственные; эмоциональная близость. К этой же группе относятся действия, актуализирующие сопричастность.

) Распространенные в современном русском языке непрямые способы выражения сопричастности (такие, как оценка и транспозиции лица) в текстах этого периода отсутствуют.

) На представленном материале (а значит и в древнерусских текстах в целом) наиболее многочисленны примеры, в которых сопричастность, по способу выражения или по семантике, выражается наиболее прямо. Это доказывает тот факт, что наибольшим количеством примеров представлены группы: по первому параметру - предикаты, актуализирующие сопричастность; нарицательные имена; по второму параметру - действия, актуализирующие сопричастность (сопричастность в пресуппозиции).

3.2 Повести XVI - XVII вв.

- XVII века - это эпоха перемен в литературе. Однако изменения коснулись не только самих произведений, но и способов выражения сопричастности в них.

В текстах данного периода (повестях) нами было найдено 200 случаев выражения сопричастности.

Если рассматривать эти примеры с точки зрения средств выражения сопричастности, то можно выделить три группы:

. Предикаты, актуализирующие сопричастность. В эту группу входят предикаты (и их производные), напрямую выражающие сопричастность (любити / возлюбити / любовь) предикаты (и их производные), включающие в себя семантический компонент сопричастности (плакати / плачъ / слезы, дарити / даръ, бити чhломъ, кланhться, просити / просьба и т.д.). Например:

И целовавшеся оба, и разъhхавшеся (Повесть о Тимофее Владимирском, к. 15 - н. 16 в.).

Азъ же молебные глаголы со слезами глаголахъ ей (Повесть о Савве Грудцыне, 17 в.).

Царь же и великий князь Федор Ивановичь всея Русии с великою любовию и неизреченною радостию патриарха Иерhмея приемлетъ (Иов. Повесть о житии царя Фёдора Ивановича, к. 16 - н. 17 в.).

И слезы от очию своею испущая (Новая повесть о преславном Российском царстве, к. 16 - н. 17 в.).

Царь же Шихалhя многими одаривъ дарами (Повесть о женитьбе Ивана грозного на Марии Темрюковне, 17 в.).

И кроме всех столников палъ пред ногами Скобеев столнику Нардину-Нащокину и просит прощения (Повесть о Фроле Скобееве, 17 в.).

. Номинация лиц. В эту группу входят реляционные имена (другъ, братъ, сынъ, отhцъ, мать, мужъ, сосhд и т.д.) и нарицательные имена, актуализирующие определённый статус (свhрстникъ, ученикъ, слушатhль, вдова, владыка и др.). Например:

И поехалъ в дом тестя своего (Повесть о Фроле Скобееве, 17 в.).

В некоихъ местех живяше два брата, земледhлцы (Повесть о Шемякином суде, 17 в.).

Мужу моему другъ есть (Повесть о Карпе Сутулове, 17 в.).

Како мя не пустите, не токмо господина моего, но и государя, кормильца моего, своими очи мнh видhти? (Писание о преставлении и погребении князя Скопина - Шуйского, к. 16 - н. 17 в.).

И мыслят со всеми своими пособники (Новая повесть о преславном Российском царстве, к. 16 - н. 17 в.).

Ближним моим другом и сусhдом на своем державстве радоватися! (Повесть о прихожении Стефана Батория на г. Псков, II пол. 16 в.).

Отрок же позна, яко той есть другъ его (Повесть о Тимофее Владимирском, к. 15 - I пол. 16 в.).

Бывши же ей шести лhтъ, и умре мати ея, и поятъ ю к себh в пределы Муромская бабка, матери ея мати, вдова Настасия (Повесть об Ульянии Осорьиной, 17 в.).

. Притяжательные местоимения и суффиксы как показатели посессивности. Например:

И даша ей вhнецъ и перъстень царевъ (Повесть о женитьбе Ивана Грозного на Марии Темрюковне, 17 в.).

И оттуду пошелъ молодецъ на свою сторону (Повесть о Горе - Злочастии, 17 в.).

Все великое наше государьство спасется (Новая повесть о преславном Российском царстве, к. 16 - н. 17 в.).

"Язъ вас, свою отчину, хощу жаловати и боронити, яко же отец нашь и дhды наши, великии князи" (Повесть о Псковском взятии, к. 15 - I пол. 16 в.).

Царь же самь срhте его и своима рукама поддержа его (Повесть о Новгородском белом клобуке, сер. 16 в.).

Возму сына ево в домъ свой (Повесть о Савве Грудцыне, 17 в.).

Таким образом, если рассматривать данные средства выражения сопричастности в целом, то нужно отметить, что группы 1 (предикаты) и 2 (номинация лиц) практически равнозначны по количеству представленных в них примеров, но намного превосходят третью группу (показатели посессивности), в которую входит наименьшее число случаев сопричастности.

Однако употребление того или иного средства выражения сопричастности зависит от тематической принадлежности текста (религиозная, бытовая, военная). Каждому виду повести соответствует определённый набор средств выражения сопричастности.

Среди предикатов (и их производных), напрямую выражающих сопричастность выделяются такие, как любити / возлюбити / любовь, а среди предикатов (и их производных), включающих в себя семантический компонент сопричастности, наиболее частотными являются случаи употребления дарити / даръ, радоваться / радость, умилhться / умилhние, молить, просить / просьба, цhловати / цhлование, скорбити / скорбь, слезы, кланhться / поклон, (воздавать) честь / благодать, а так же слова, обозначающие физический контакт. Например:

Полковник же велми его возлюби и назва его сыном своимъ, даде ему шляпу з главы своея (Повесть о Савве Грудцыне, 17 в.).

И возрадовастася о предивном томъ видhнии, и слезы от радости испустивше, богу благодать воздаяху (Повесть о Марфе и Марии. 17 в.).

И потече скоро к нему, и объемъ, паде на выю отроку, и целуя его и плакася з горкими слезами (Повесть о Тимофее Владимирском, к. 15 - I пол. 16 в.).

Тогда жь благочестивый самодержец от своея царьския выя златокованную чепъ возлагает на выю достохвального своего воеводы Бориса Федоровича, честь победе его воздая (Иов. Повесть о житии царя Фёдора Ивановича, к. 16 - н. 17 в.).

При номинации лиц используются реляционные имена (другъ, братъ, сынъ, отhцъ, мать, мужъ, любимый / возлюблhнный и др.), употребляемые иногда в сочетании с различными эпитетами (вhрный, дорогой, сладкий и т. д.). Нарицательные имена, актуализирующие определённый статус, в данном виде повестей отсутствуют.

И убо по плотскому рождению братья мы с тобою есмы, а нынh буди убо мнh братъ и другъ и не отлучайся от меня (Повесть о Савве Грудцыне, 17 в.).

Потомъ моли мужа, да отпуститъ ю в монастырь (Повесть об Ульянии Осорьиной, 17 в.).

Сокровище живота моего, звезда златазарная... О утроба моя... О прекрасный государь мой супружниче! (Иов. Повесть о житии царя Фёдора Ивановича, к. 16 - н. 17 в.).

Что ти воздамъ, любимый мой брате, и нелестный друже, и вhрный посланниче (Повесть о Тимофее Владимирском, к. 15 - I пол. 16 в.).

Среди притяжательных местоимений наиболее часто употребляются местоимения свой и мой. Суффиксы в качестве показателей посессивности в данном виде повестей не используются.

Прииди пакы обитать в дому моемъ (Повесть о Савве Грудцыне, 17 в.).

Своима рукама поставляя брашна свhтhйшему папе (Повесть о Новгородском белом клобуке, сер. 16 в.).

Помале же божию гнhву Рускую землю постигшу за грhхи наша (Повесть об Ульянии Осорьиной, 17 в.).

Како убо мы, убозии (Повесть о Марфе и Марии, 17 в.).

Таким образом, можно заметить, что в данном виде повестей для выражения сопричастности используется большое количество различных предикатов. Самым распространённым из них является предикат любити (и его производные), что не свойственно другим видам повестей. Данная группа средств выражения сопричастности (предикаты) представлена наибольшим количеством примеров (не только по отношению к произведениям этого типа, но и по сравнению с другими видами повестей).

Важно так же отметить, что среди способов выражения сопричастности в религиозных повестях встречаются случаи физического контакта (имъ за/подъ руку, припасть к колhнам и т. д.), чего не наблюдается в других видах повестей.

. Военные повести.

Среди предикатов (и их производных), напрямую выражающих сопричастность, употребляются такие, как любити / любовь (1 случай), а среди предикатов (и их производных), включающих в себя семантический компонент сопричастности - пожаловать / жалование, жалhти / жалость, дарити / даръ, проливати слезы / слезы, оборонhти / защищати / беречи. Например:

Первhе − показа любовь ко властодержавцем своим, и милость к народомъ, и праведный суд (Повесть о царице Динаре, к. 15 - I пол. 16 в.).

Яз вас хощу пожаловати своим жалованием (Повесть о Псковском взятии, к. 15 - I пол. 16 в.).

Умилостивив же ся государь до них, дары у них восприя (Повесть о прихожении Стефана Батория на г. Псков, II пол. 16 в.).

И тое бы посажену вhтвь брещи со всякимъ опасениемъ (Новая повесть о преславном Российском царстве, к. 16 - н. 17 в.).

При номинации лиц используются следующие реляционные имена: другъ (2 случая), братъ (3 случая). Среди нарицательных имен, актуализирующих определённый статус, выделяются (крhпко)стоятель, столпъ, спаситель, учитель. Например:

Не выдайте по бозh спасителей нашихъ и крhпкостоятелей (Новая повесть о преславном Российском царстве, к. 16 - н. 17 в.).

И рече къ всhм воеводам своим: "Друзи и братиа!" (Повесть о царице Динаре, к. 15 - I пол. 16 в.).

Нашь крhпкий столпъ стоитъ, и всhхъ насъ крhпитъ (Новая повесть о преславном Российском царстве, к. 16 - н. 17 в.).

Среди притяжательных местоимений и суффиксов как показателей посессивности наиболее часто употребляются местоимения нашъ/насъ и суффикс -овъ- (1 случай). Так же в эту группу входят средства личного дейксиса (инклюзивная форма глаголов - изволим, не предадим), а также оппозиция "здhсь/тамъ". Например:

Крhпкий воинъ Христовъ (Новая повесть о преславном Российском царстве, к. 16 - н. 17 в.).

Изволимъ же за святую ту христову вhру и умрети (Повесть о прихожении Стефана Батория на г. Псков, II пол. 16 в.).

Тогда грhхъ ради нашихъ в Московском государьствh бысть раздоръ в людехъ (Псковская летописная повесть о смутном времени, к. 16 - н. 17 в.).

Не подадим того пастыря нашего и учителя и того нашего православного града, иже за всhхъ за нас такоже стоитъ (Новая повесть о преславном Российском царстве, к. 16 - н. 17 в.).

Таким образом, можно заметить, что среди средств выражения сопричастности в военных повестях присутствуют средства личного дейксиса (инклюзивная форма глаголов), а также оппозиция "здесь/там", не используемые в других видах поветей. Данная группа средств выражения сопричастности (показатели посессивности) представлена наибольшим количеством примеров (не только по отношению к произведениям этого типа, но и по сравнению с другими видами повестей).

Важно также отметить, что в военных повестях совершенно особая номинация лиц (нарицательные имена - (крhпко)стоятель, столпъ). Она отличается от номинаций в других видах повестей, представленная даже в таком небольшом количестве примеров.

. Бытовые повести.

Среди предикатов (и их производных), напрямую выражающих сопричастность выделяются такие, как любить / возлюбить / любовь, а среди предикатов (и их производных), включающих в себя семантический компонент сопричастности, наиболее частотными являются случаи употребления кланяться, бити челом, дарити, жаловати, снабжати, плакати, просити и др. Например:

Друже мой Карпе, аз радъ снабдевати жену твою (Повесть о Карпе Сутулове, 17 в.).

Иакова сына своего возлюби паче всhх (Сказание о князьях владимирских, к. 15 - I пол. 16 в.).

Бил челомъ он добрым людемъ на всh четыре стороны (Повесть о Горе - Злочастии, 17 в.).

При номинации лиц используются реляционные имена (другъ, сосhдъ, гость, (названый)братъ, отhцъ, мать, мужъ, любимый / возлюбленный и др.), употребляемые иногда в уменьшительно - ласкательной форме (сестрица, матушка, батюшка, дядюшка и т. д.). Среди нарицательных имен, актуализирующих определённый статус, выделяются господинъ, холопъ/рабъ, сожительница(ник), защитникъ, кормилец, спасъ, забрало, доброхот. Например:

Царя Ивана Васильевича сожительница, царица Мария Темрюговна (Повесть о женитьбе Ивана Грозного на Марии Темрюковне, 17 в.).

Не тако, дядюшко, не тако (Повесть о боярыне Морозовой, 17 в.).

Государю благовhрному царю и великому князю Ивану Васильевичу всеа Русии, бьет челом холоп твой государевъ Ивашко, чтобы еси, государь, пожаловал холопа своего, велhлъ службишко моего посмотрити (Сочинения И. С. Пересветова, к. 15 - I пол. 16 в.).

О всевидимая радость, о совершенныя моея любви, о свете очию мою и возделесте души моея радость! (Повесть о Карпе Сутулове, 17 в.).

Среди притяжательных местоимений и суффиксов как показателей посессивности наиболее часто употребляются местоимения свой, мой, твой, нашъ и суффиксы -овъ-/-евъ- (2 случая). Например:

Онъ тебя, государь нашъ, не вhдаешь чhмь пожалуетъ (Повесть о женитьбе Ивана Грозного на Марии Темрюковне, 17 в.).

Братъ же Глhбов, Борисъ Ивановичь Морозовъ, велми любляше сноху свою (Повесть о боярыне Морозовой, 17 в.).

Любовнымъ своимъ гостемъ и другомъ билъ челомъ (Повесть о Горе - Злочастии, 17в.).

По вся же дни ходя к брату своему и к сносh своей на поклонение (Сочинения Ермолая-Еразма, к. 15 - I пол. 16 в.).

Таким образом, можно заметить, что в бытовых повестях самая развитая система номинаций: употребление уменьшительно-ласкательных форм, разнообразие нарицательных имён (господинъ, холопъ / рабъ, сожительница(ник), защитникъ, кормилецъ, спасъ, забрало, доброхот), чего в других видах повестей не наблюдается. Данная группа средств выражения сопричастности (номинация лиц) представлена наибольшим количеством примеров (не только по отношению к произведениям этого типа, но и по сравнению с другими видами повестей).

Учитывая вышеизложенное можно заключить, что основные средства выражения сопричастности представлены во всех видах повестей, но имеют при этом отличия. В религиозных повестях наибольшим количеством примеров выражения сопричастности представлена группа 1 (предикаты и их производные), в военных повестях - группа 3 (показатели посессивности), в которую также входят средства личного дейксиса и оппозиция "там/здесь", а в бытовых повестях - группа 2 (номинация лиц).

Если сравнивать полученные результаты с данными исследования текстов более ранних периодов, то можно заметить, что система способов выражения сопричастности развивается и усложняется: количество примеров 3 группы (показатели посессивности) значительно возрастает, появляются случаи транспозиций лица (инклюзивная форма глаголов), возникает оппозиция "здhсь/тамъ", совершенствуется система номинаций лиц (уменьшительно-ласкательная форма, увеличение количества нарицательных имён), чего в произведениях более раннего периода обнаружено не было.

Выводы:

) Распределение средств сопричастности зависит от тематической принадлежности текста. В религиозных повестях чаще всего употребляются предикаты (и их производные), напрямую выражающие сопричастность или включающие в себя семантический компонент сопричастности. В военных повестях наиболее часто употребляются местоимения и суффиксы (как показатели посессивности). В бытовых повестях наибольшим количеством примеров представлены реляционные и нарицательные имена (номинация лиц).

) Система способов выражения сопричастности развивается и усложняется: представленные в текстах XI - XV вв. примеры выражения сопричастности отличаются от средств, используемых в повестях XVI - XVII века. Возрастает количество примеров притяжательных местоимений и суффиксов как показателей посессивности, появляются транспозиции лица (глаголы в инклюзивной форме) и оппозиция "здесь/там", совершенствуется система номинаций, увеличивается количество нарицательных имён, реляционные имена начинают употребляться в уменьшительно-ласкательной форме.

3.3 Жития XVI - XVII вв.

В житиях XVI - XVII веков нами было найдено около 300 случаев выражения сопричастности: 100 контекстов - Житие Сергия Радонежского, 16 век; 200 контекстов - Житие протопопа Аввакума, 17 век.

Обнаруженные в Житиях средства можно разделить на несколько групп:

. Предикаты (и их производные), напрямую выражающие сопричастность, такие как любити / возлюбити / любовь, и предикаты (и их производные), включающие в себя семантический компонент сопричастности - радоваться / радость, молити / молитва, просити / просьба, скорбити / скорбь, кланяться / поклон, благодарити / благодарность и др. Например:

"И прошю от твоеа любве, да даси ми възлюбленнаго ти ученика и мнh желаема Андроника" и я прошу у твоей милости, чтобы ты дал мне возлюбленного твоего ученика и мне угодного Андроника (Житие Сергия Радонежского, 16 век).

И от радости хотh ити къ святому; но абие пакы возвращается в монастырь, яко да и братию утhшит от скръби, еже за святого... и, хотя в радости хотелось ему идти к святому, но он всё же назад возвратился в монастырь, чтобы братию утешить в скорби о святом (Житие Сергия Радонежского, 16 век).

...Прииде же нhкогда преподобному Сергию Алексие митрополит въ обитель посhщениа ради: имяше бо всегда любовь къ святому премногу и съузъ духовны, о всем съвhтъ творяше с ним пришёл к преподобному Сергию Алексей-митрополит в обитель навестить его: ведь он всегда был исполнен любви великой к святому и был с ним в близости духовной, обо всём советовался с ним (Житие Сергия Радонежского, 16 век).

Живутъ у меня и молятся богу; любятъ меня и домой нейдутъ (Житие протопопа Аввакума, 17 век).

Бояроня пожаловала − прислала сковородку пшеницы, и мы кутьи наелись (Житие протопопа Аввакума, 17 век).

И сам я, грhшной, волею и неволею причастенъ кобыльим и мертвечьимъ ... мясамъ (Житие протопопа Аввакума, 17 век).

. Номинация. При номинации лиц используются реляционные имена (другъ, (духовный) отhцъ, (духовная) дочь, сестра, жена, сноха и др.) и нарицательные имена, актуализирующие определённый статус - господинъ, владыка, кормилица, вдова, протопопица и др. Например:

Вси убо купно радовахуся и славяху бога о възвращении своего отца все вместе радовались и славили бога за возвращение их отца (Житие Сергия Радонежского, 16 век).

Съобщника же и свhдетеля устроити хотя сему видhнию, възгласивъ, призывает предреченнаго Симона, яко близ суща сообщника и свидетеля желая иметь этому видению, Сергий крикнул и позвал известного уже Симона, который близко находился (Житие Сергия Радонежского, 16 век).

...И поклонися святому Сергию на ону страну, идh же житие имhаше, рекь сице: "Миръ тебh, духовной брате!" и поклонившись святому Сергию в ту сторону, где тот жил, сказал так: "Мир тебе, духовный брат!" (Житие Сергия Радонежского, 16 век).

Дочь моя, бhдная горемыка, Огрофена, бродила втай к ней под окно (Житие протопопа Аввакума, 17 век).

А протопопица кричит: "Что ты, батко, меня задавилъ?" (Житие протопопа Аввакума, 17 век).

. Притяжательные местоимения и суффиксы как показатели посессивности. Например:

Възвратите мя пакы в домь мой! возвратите меня снова в дом мой! (Житие Сергия Радонежского, 16 век).

Нынh же приидохом к тебh явити мысли наша и хотhниа... ныне мы пришли к тебе открыть мысли наши и желания (Житие Сергия Радонежского, 16 век).

...И въ оружиа мhсто имhа честный крестъ Христовъ... а вместо оружия - честной крест Христов (Житие Сергия Радонежского, 16 век).

У протопопицы моей однарятка московская была... (Житие протопопа Аввакума, 17 век).

В нашей православной вhре без исповhди не причащаютъ; в римской вhре творятъ такъ, ... а намъ, православие блюдущим, такъ не подобает (Житие протопопа Аввакума, 17 век).

"Чье корабли?" И онh отвhщали: "Лукинъ и Лаврентиев". Сии быша ми духовные дhти, меня и мой дом наставили на путь спасения... (Житие протопопа Аввакума, 17 век).

Важно отметить, что в "Житии протопопа Аввакума" данная группа средств выражения сопричастности, по сравнению с "Житием Сергия Радонежского" и произведениями того же периода (не говоря уже о более ранних текстах), значительно возросла. Притяжательные местоимения и суффиксы как показатели посессивности по количеству примеров практически сравнялись с такими средствами выражения сопричастности как предикаты и номинация, чего ранее не наблюдалось (в том числе и в Житии Сергия Радонежского).

. Употребление инклюзивных форм императива. В "Житии Сергия Радонежского" данного вида средств выражения сопричастности найдено не было. В "Житии протопопа Аввакума" было обнаружено 2 случая употребления глаголов в инклюзивной форме:

Мы же речем: поторяли новолюбцы существо божие... (Житие протопопа Аввакума, 17 век).

Мы же, правовhрнии, обоя имена исповhдаем и в духа святаго... вhруем, ... за него же стражем и умираем... (Житие протопопа Аввакума, 17 век).

Отметим, что в других текстах этого же периода (повестях) так же было обнаружено несколько примеров употребления глаголов в инклюзивной форме. Таким образом, можно сделать вывод, что инклюзивная форма глаголов как одно из средств выражения сопричастности начинает развиваться именно с этого периода (XVI - XVII в.).

. Некоторые средства выражения оценочности, в частности, деминутивы. Например:

Ни курочка, ништо чюдо была: во весь годъ по два яичка на день давала (Житие протопопа Аввакума, 17 век).

Богу вся нодобно: и скотинка, и птичка во славу его... (Житие протопопа Аввакума, 17 век).

...И лошку в руки дал и хлhбца немношко дал и штецъ похлhбать - зhло прикусны, хороши! (Житие протопопа Аввакума, 17 век).

В та же времена пришла ко мнh с Москвы грамотка (Житие протопопа Аввакума, 17 век).

Заметим, что данное средство выражения сопричастности было обнаружено нами впервые только в "Житии протопопа Аввакума" (в "Житии Сергия Радонежского" оно найдено не было), из чего можно так же сделать вывод, что деминутивное выражение сопричастности начинает развиваться с XVII в.

Важно так же отметить комплексность средств выражения сопричастности в обнаруженных нами примерах из "Жития протопопа Аввакума" - в предложении используется уже не одно (как было раньше), а несколько средств выражения сопричастности, комплекс средств из разных групп. Сравним:

...Пришлю ти челядь и воскъ и скору, и вои в помощь (Новгородская I летопись, 12 в.).

...А домашним, что ся останет кунъ, тъм же ся подhлять ... (Русская правда, 14 в.).

И не токмо же се едино, но имь его за руку преподобный и посади одесную себh, ястиа же и питиа насладитися нудяше и, честию же и любовию учреждение сътвори ему и не только поцеловал его, но взял его за руку преподобный и посадил справа от себя, едой и питьём насладиться предлагая ему, с честью и любовью обходился с ним (Житие Сергия Радонежского, 16 век).

...Сынъ у меня былъ, Симеонъ, там родилъся, я молитву давалъ и крестил, на всякъ день присылала ко мнh на благословение, и я, крестомъ благословя и водою покропя, поцеловавъ ево, и паки отпущу; дитя наше здраво и хорошо! ("Житие протопопа Аввакума", 17 в.).

Если в первом и втором примерах использовано по одному средству выражения сопричастности (предикаты и номинация), а в третьем - разные виды одного средства (предикаты, напрямую выражающие сопричастность и предикаты, включающие в себя семантический компонент сопричастности), то в третьем примере мы находим целый комплекс средств - и предикаты, и номинация, и посессивность. Подобное явление (комплексность) наблюдалось нами и в более ранних текстах, но было скорее исключением и использовалось очень редко, в основном при описании особо эмоциональных моментов. В "Житии протопопа Аввакума" комплексность средств выражения сопричастности перестаёт быть исключением и становится очевидной тенденцией, наблюдаемой уже не только в особо эмоциональных моментах, но и во всём тексте в целом.

Таким образом, можно заметить, что система способов выражения сопричастности продолжает развиваться и усложняться не только по сравнению с более ранними текстами, но и произведениями того же периода - появляется оценочность, в том числе деминутивы, значительно возрастает количество примеров использования притяжательных местоимений и суффиксов как показателей посессивности, используется транспозиция (инклюзивная форма глаголов), что позволяет нам говорить о ней уже не как об исключении, а как о зарождающейся традиции, появляется комплексность средств выражения сопричастности.

Выводы:

) Система средств выражения сопричастности развивается и усложняется - появляется оценочность, в том числе деминутивы, возрастает количество примеров использования притяжательных местоимений и суффиксов как показателей посессивности, используется инклюзивная форма императива, появляется комплексность средств выражения сопричастности.

) Полученные нами результаты практически соответствуют системе выражения сопричастности в современном русском языке (в древнерусской системе доминируют такие средства как предикаты и номинация, а оценочность, деминутивы и инклюзив представлены наименьшим количеством примеров, в то время как в современном русском языке эти средства являются наиболее регулярными).

Заключение

Как показало исследование, сопричастность - это широко трактуемое отношение субъекта к разного рода объектам окружающей действительности. Это отношение может быть и не вполне ясным, важно осознание героем его наличия.

В современном русском языке выражение сопричастности представлено очень широко. Наиболее регулярно употребляются такие средства, как оценка, деминутивы, посессивность, средства личного дейксиса (транспозиции лица). Однако в древнерусских текстах 11 - 15 веков используются не все эти средства. Представленные в древних памятниках факты сопричастности делятся по двум параметрам: 1 - способ выражения сопричастности, к которому относятся следующие показатели: предикаты, актуализирующие сопричастность; наименование лиц и сложных социальных объектов (нарицательные имена); притяжательные местоимения и суффиксы как показатели посессивности; 2 - выражение сопричастности как семантическая категория, в которую входят следующие отношения: родственные; пространственные; эмоциональная близость и другие.

На представленном материале (а значит и в древнерусских текстах 11 - 15 веков в целом) наиболее многочисленны примеры, в которых сопричастность, по способу выражения или по семантике, выражается наиболее прямо. Это доказывает тот факт, что наибольшим количеством примеров представлены группы: по первому параметру - предикаты, актуализирующие сопричастность; нарицательные имена; по второму параметру - действия, актуализирующие сопричастность.

Однако, как показало исследование, изменения, которые происходили в литературе в 16 - 17 веках (рост общественного значения литературы, развитие личностного начала, появление интереса к маленькому, незначительному человеку, развитие и углубление "художественных возможностей" литературы, проникновение бытовых черт (подробностей) в произведения (даже чисто церковные), широкое распространение повествовательной прозы (повестей) и т.д.) повлияли так же и на выражение сопричастности. Выбор средств выражения сопричастности стал зависеть от тематической принадлежности текста (религиозная, бытовая, военная).

В религиозных повестях наиболее часто употребляются предикаты (и их производные), напрямую выражающие сопричастность или включающие в себя семантический компонент сопричастности. В военных повестях наиболее многочисленными являются примеры местоимений и суффиксов как показателей посессивности. В бытовых повестях наиболее часто употребляются реляционные (существительные - релятивы) и нарицательные (актуализирующие статус) имена (номинация лиц).

Возрастание количества примеров притяжательных местоимений и суффиксов как показателей посессивности, появление транспозиции лица (глаголы в инклюзивной форме) и оппозиции там/здесь (разделения на своё/чужое), совершенствование системы номинаций, увеличение количества нарицательных имён, употребление реляционных имён в уменьшительно - ласкательной форме - всё это является свидетельством того, что система способов выражения сопричастности развивается и усложняется по сравнению с более ранним периодом. Наиболее важным здесь является то, что появляются и развиваются средства, выражающие сопричастность "изнутри", то есть непосредственно испытываемую автором или героем сопричастность.

К концу 17 века эта система оформляется более ясно и четко и практически соответствует системе средств выражения сопричастности в современном русском языке - появляется оценочность, в том числе деминутивы, возрастает количество примеров использования притяжательных местоимений и суффиксов как показателей посессивности, используется транспозиция, появляется комплексность средств выражения сопричастности. Таким образом, система средств выражения сопричастности усложняется и отходит от древнерусской традиции выражения сопричастности наиболее прямо (предикаты, номинация), появляются примеры непрямого выражения сопричастности (оценка, в том числе деминутивы, транспозиция). Это позволяет нам заключить, что в конце 17 века древнерусская система выражения сопричастности максимально приближается к современной системе выражения сопричастности.

Список источников

1. Басни Эзопа, 1607 г. (опубликовано по списку: ГПБ, собр. М. П. Погодина, № 1964) // Памятники литературы Древней Руси: XVII век. Книга вторая./ Сост. и общая ред. Л. Дмитриева; Д. Лихачева. - М.: Худож. лит., 1989 - 704 с.

2. Духовное завещание новгородца Климента, II пол. XII в. (летописный свод XII века) // Василенко И. А. Историческая грамматика русского языка: Сб. упражнений. - М.: Просвещение, 1984.

. Житие Александра Невского (опубликовано по: F.IV.233, летописный свод XVI века) / Под ред. Н. Розова - СПб, 1992.

. Житие протопопа Аввакума, 1621 - 1682 гг. (опубликовано по списку: БАН, собр. В.Г. Дружинина, № 746) // Памятники литературы Древней Руси: XVII век. Книга вторая./ Сост. и общая ред. Л. Дмитриева; Д. Лихачева. - М.: Худож. лит., 1989 - 704 с.

. Житие Сергия Радонежского (опубликовано по спискам XV - XVI вв.) // Памятники литературы Древней Руси, XIV - XV в., под ред. Дмитриева и Лихачёва, 1981.

. Житие Феодосия Печерского (опубликовано по списку в составе Успенского сборника XI - XIII века) // Памятники литературы Древней Руси: начало русской литературы XI - начала XII в. / Под ред. Дмитриева и Лихачёва, 1978.

7. Иов. Повесть о житии царя Фёдора Ивановича, к. XV - н. XVI в. (опубликовано по списку II пол. XVII в.: БАН, 17. 2. 5, т. 2, л. 280 - 308) // Памятники литературы Древней Руси: к. XVI - н. XVII в./ Вступ. ст. Д. Лихачева; Сост. и общая ред. Л. Дмитриева; Д. Лихачева. - М.: Худож. лит., 1987 - 616 с.

. Новая повесть о преславном Российском царстве, 1611 г. (опубликовано по списку: ГБЛ, собр. МДА, № 10 (175), в 4-ку, л. 369 - 388, в составе сборника Троице-Сергиева монастыря) // Памятники литературы Древней Руси: к. XVI - н. XVII в./ Вступ. ст. Д. Лихачева; Сост. и общая ред. Л. Дмитриева; Д. Лихачева. - М.: Худож. лит., 1987 - 616 с.

9. Новгородская I летопись старшего и младшего извода (Синодальный список XII века и Комиссионный список XII века) / Под ред. Насонова А. Н. - М., 1950.

. Новгородские берестяные грамоты (№ 125: XIV - XV вв.; № 271: XIV в.; № 377: сер. XIII в.; № 415: I пол. XIV в.; № 497: II пол. XIV в.) // Памятники литературы Древней Руси, XIV - XV в., под ред. Дмитриева и Лихачёва, 1981.

. Новгородские записные кабальные книги (летописный свод XIII в.). - М., 1938.

. Новгородские летописи - Рязань: Александрия (опубликовано по спискам XI - XIII вв.). Кн. 1. - М., 2003.

13. Писание о преставлении и погребении князя Скопина - Шуйского, н. XVII в. (опубликовано по списку: ГПБ, собр. ОЛДП, F. 12, л. 896 - 904) // Памятники литературы Древней Руси: к. XVI - н. XVII в./ Вступ. ст. Д. Лихачева; Сост. и общая ред. Л. Дмитриева; Д. Лихачева. - М.: Худож. лит., 1987 - 616 с.

. Повесть о болезни и смерти Василия III, 1533 г. (опубликовано по списку к. XVI в.: ГПБ, F. IV, № 238 (ИЛ по списку Дубровского), л. 413 - 429) // Памятники литературы Древней Руси: сер. XVI в./ Вступ. ст. Д. Лихачева; Сост. и общая ред. Л. Дмитриева; Д. Лихачева. - М.: Худож. лит., 1985 - 638 с.

. Повесть о боярыне Морозовой, к. XVII в. (опубликовано по списку: ГПБ, О. I. 341) // Памятники литературы Древней Руси: XVII век. Книга вторая./ Сост. и общая ред. Л. Дмитриева; Д. Лихачева. - М.: Худож. лит., 1989 - 704 с.

. Повесть о Горе - Злочастии (список XVII - XVIII в., сб. ГПБ, собр. Погодина, №1773, л. 295 - 305) // Памятники литературы Древней Руси: XVII в. Книга первая./ Вступ. ст. Д. Лихачева; Сост. и общая ред. Л. Дмитриева; Д. Лихачева. - М.: Худож. лит., 1988 - 704 с.

. Повесть о женитьбе Ивана Грозного на Марии Темрюковне, II половина XVII в. (опубликовано по списку: ГПБ, собр. ОЛДП, Q. 155, н. XVIII в., л. 204 - 219) // Памятники литературы Древней Руси: XVII век. Книга вторая./ Сост. и общая ред. Л. Дмитриева; Д. Лихачева. - М.: Худож. лит., 1989 - 704 с.

. Повесть о Карпе Сутулове, к. XVII - н. XVIII в. (опубликовано по списку XVIII в.: ГИМ, собр. М. И. Соколова, № 196, л. 95 - 99) // Памятники литературы Древней Руси: XVII в. Книга первая./ Вступ. ст. Д. Лихачева; Сост. и общая ред. Л. Дмитриева; Д. Лихачева. - М.: Худож. лит., 1988 - 704 с.

. Повесть о Луке Колочском, к. XV - н. XVI в. (опубликовано по списку: ЦГАДА, ф. 181 (МГАМИД), № 11, "Летописец русский", II пол. XVI в., л. 222 - 225) // Памятники литературы Древней Руси: к. XV - I пол. XVI в./ Вступ. ст. Д. Лихачева; Сост. и общая ред. Л. Дмитриева; Д. Лихачева. - М.: Худож. лит., 1984 - 768 с.

. Повесть о Марфе и Марии, I пол. XVII в. (опубликовано по списку XVII в.: ГПБ, собр. Погодина, № 1582) // Памятники литературы Древней Руси: XVII в. Книга первая./ Вступ. ст. Д. Лихачева; Сост. и общая ред. Л. Дмитриева; Д. Лихачева. - М.: Худож. лит., 1988 - 704 с.

. Повесть о Новгородском белом клобуке (список к. XVI в.: ГПБ, Q I - 1409, л. 394 - 423) // Памятники литературы Древней Руси: сер. XVI в./ Вступ. ст. Д. Лихачева; Сост. и общая ред. Л. Дмитриева; Д. Лихачева. - М.: Худож. лит., 1985 - 638 с.

. Повесть о Петре, царевиче ордынском, к. XV в. (опубликовано по списку: ГПБ, Софийское собрание, № 1364) // Памятники литературы Древней Руси: к. XV - I пол. XVI в./ Вступ. ст. Д. Лихачева; Сост. и общая ред. Л. Дмитриева; Д. Лихачева. - М.: Худож. лит., 1984 - 768 с.

. Повесть о Петре и Февронии Муромских, XVI в. (опубликовано по списку: ГПБ, собр. Соловецкое, № 287/307) // Памятники литературы Древней Руси: к. XV - I пол. XVI в./ Вступ. ст. Д. Лихачева; Сост. и общая ред. Л. Дмитриева; Д. Лихачева. - М.: Худож. лит., 1984 - 768 с.

. Повесть о прихожении Стефана Батория на г. Псков, к. XVI в. (опубликовано по списку XVII в.: ГПБ, собр. СПб. Дух. Ак., № 302) // Памятники литературы Древней Руси: II пол. XVI в./ Вступ. ст. Д. Лихачева; Сост. и общая ред. Л. Дмитриева; Д. Лихачева. - М.: Худож. лит., 1986 - 640 с.

. Повесть о Псковском взятии (Погодинский список Псковской первой летописи - ГПБ, собр. Погодина 1404-а, II пол. XVI в., л. 659 - 664) // Памятники литературы Древней Руси: к. XV - I пол. XVI в. / Вступ. ст. Д. Лихачева; Сост. и общая ред. Л. Дмитриева; Д. Лихачева. - М.: Худож. лит., 1984 - 768 с.

. Повесть о Савве Грудцыне, II пол. XVII в. (опубликовано по списку: ГИМ, собр. Соколова, № 75, XVII в., л. 233 - 264) // Памятники литературы Древней Руси: XVII в. Книга первая. / Вступ. ст. Д. Лихачева; Сост. и общая ред. Л. Дмитриева; Д. Лихачева. - М.: Худож. лит., 1988 - 704 с.

. Повесть о Тимофее Владимирском, к. XV - н. XVI в. (опубликовано по списку XVIII в.: ГПБ, Q. XVII. 199, л. 187 - 191) // Памятники литературы Древней Руси: к. XV - I пол. XVI в. / Вступ. ст. Д. Лихачева; Сост. и общая ред. Л. Дмитриева; Д. Лихачева. - М.: Худож. лит., 1984 - 768 с.

. Повесть о Фоме и Ерёме, XVII в. (опубликовано по списку ГИМ, собр. Вахрамеева, №704, XVIII в.) // Памятники литературы Древней Руси: XVII век. Книга вторая./ Сост. и общая ред. Л. Дмитриева; Д. Лихачева. - М.: Худож. лит., 1989 - 704 с.

. Повесть о Фроле Скобееве, к. XVII - I пол. XVIII в. (опубликовано по списку: ГПБ, собр. Погодина, № 1617, л. 59 - 71) // Памятники литературы Древней Руси: XVII в. Книга первая. / Вступ. ст. Д. Лихачева; Сост. и общая ред. Л. Дмитриева; Д. Лихачева. - М.: Худож. лит., 1988 - 704 с.

. Повесть о царице Динаре, I пол. XVI в. (опубликовано по списку к. XVI в.: ГПБ, Соловецкое собрание, № 51/1510, л. 517 - 522) // Памятники литературы Древней Руси: к. XV - I пол. XVI в. / Вступ. ст. Д. Лихачева; Сост. и общая ред. Л. Дмитриева; Д. Лихачева. - М.: Худож. лит., 1984 - 768 с.

. Повесть о Шемякином суде (опубликовано по списку: ГПБ, собр. ОЛДП, № 18, к. XVII в., л. 417 - 421) // Памятники литературы Древней Руси: XVII век. Книга вторая./ Сост. и общая ред. Л. Дмитриева; Д. Лихачева. - М.: Худож. лит., 1989 - 704 с.

. Повесть об Ульянии Осорьиной (список II пол. XVII в. - ГПБ, О. I, № 25 (Толст. III, № 68), л. 1 - 31) // Памятники литературы Древней Руси: XVII в. Книга первая. / Вступ. ст. Д. Лихачева; Сост. и общая ред. Л. Дмитриева; Д. Лихачева. - М.: Худож. лит., 1988 - 704 с.

. Пространное Житие Мефодия (Рукопись середины XII века. Успенское собрание, 4, Синодальное собрание 1063) // Жития Кирилла и Мефодия / Под ред. Д. С. Лихачева и др. - М., 1986.

. Псковская летописная повесть о смутном времени, н. XVII в. (опубликовано по рукописи ЛОИИ, собр. Археографической комиссии, № 252) // Памятники литературы Древней Руси: к. XVI - н. XVII в./ Вступ. ст. Д. Лихачева; Сост. и общая ред. Л. Дмитриева; Д. Лихачева. - М.: Худож. лит., 1987 - 616 с.

. Русская правда (Пространная редакция по Троицкому списку II пол. XIV века). - М., 1941.

. Сказание о князьях владимирских, XVI в. (опубликовано по списку XVI в., ГБЛ, собр. Волоколамского монастыря, № 572, л. 190 - 197) // Памятники литературы Древней Руси: к. XV - I пол. XVI в. / Вступ. ст. Д. Лихачева; Сост. и общая ред. Л. Дмитриева; Д. Лихачева. - М.: Худож. лит., 1984 - 768 с.

. Слово о полку Игореве (список XII в.) // Повести Древней Руси. XI - XII века / Составление В. Понырко. - Л.: Лениздат, 1983. - 574 с.

. Сочинения И. С. Пересветова, XVI в. (опубликовано по Олонецкому списку - БАН 33. 7. 11 (30-е гг. XVII в.), л. 225 - 252) // Памятники литературы Древней Руси: к. XV - I пол. XVI в. / Вступ. ст. Д. Лихачева; Сост. и общая ред. Л. Дмитриева; Д. Лихачева. - М.: Худож. лит., 1984 - 768 с.

. Сочинения Ф. И. Карпова, к. XV - I пол. XVI в. (опубликовано по списку: ЦГИА, ф. 834, оп. 3, № 3990) // Памятники литературы Древней Руси: к. XV - I пол. XVI в. / Вступ. ст. Д. Лихачева; Сост. и общая ред. Л. Дмитриева; Д. Лихачева. - М.: Худож. лит., 1984 - 768 с.

. Стихи покаянные, II пол. XV в. (опубликовано по рукописи ИРЛИ, Древнехранилище им. В. И. Малышева, колл. К. П. и А. Г. Гемп, № 70, 70 - 80-е гг. XVI в., л. 150 - 152) // Памятники литературы Древней Руси: II пол. XVI в./ Вступ. ст. Д. Лихачева; Сост. и общая ред. Л. Дмитриева; Д. Лихачева. - М.: Худож. лит., 1986 - 640 с.

Список литературы

Апресян Ю.Д. Дейксис в лексике и грамматике и наивная модель мира // Семиотика и информатика, 1986. Вып. 28. С. 5-33.

Арутюнова Н.Д. Оценка в механизмах жизни и языка // Арутюнова Н.Д. Язык и мир человека. - 2-е изд. - М.: Языки русской культуры, 1999. С. 130-274.

Арутюнова Н.Д. Типы языковых значений: Оценка. Событие. Факт. - М.: Наука, 1988. - 341 c.

Буслаев Ф. О литературе: Исследования; Статьи. / Сост., вступ. статья, примеч. Э. Афанасьева. - М.: Худож. лит., 1990. - 512 с.

Буслаев Ф.И. Древнерусская литература и православное искусство. - СПб.: Лига плюс, 2001. - 352 с.

Бычков В.В. 2000 лет христианской культуры sub specie aesthetica. В 2 т. Т. 2. Славянский мир. Древняя Русь. Россия. - М. - СПб.: Университетская книга, 1999. - 527 с.

Бычков В.В. Эстетика в России XVII в. - М.: Знание, 1989. - 64 с.

Бычков В.В. Эстетическое сознание Древней Руси (Из цикла "История эстетической мысли"). - М.: Знание, 1988. - 64 с.

Васильев В.К. Сюжетная типология русской литературы XI - XX веков (Архетипы русской культуры): учеб. пособие. Ч. I / В.К. Васильев; Краснояр. гос. ун-т - Красноярск, 2005. - 243 с.

Гудзий Н.К. История древней русской литературы. - 7-е изд., испр. и доп. - М.: Просвещение, 1966. - 544 с.

Демкова Н.С. Житие протопопа Аввакума (Творческая история произведения). - Л., Изд-во Ленингр. ун-та, 1974. - 168 с.

Демкова Н.С. Изучение художественной структуры "Жития" Аввакума. Принцип контрастности изображения // Пути изучения древнерусской литературы и письменности. [Доклады совещания , 13-14 мая 1968 г. Ред. Д.С. Лихачев и Н.И. Дробленкова]. - Л.: Наука, 1970. С. 100-108.

Дёмин А.С. "Имение": Социально-имущественные темы древнерусской литературы // Древнерусская литература: Изображение общества. - М.: Наука, 1991. С. 5-55.

Дмитриев Л.А. Литературные судьбы жанра древнерусских житий (Церковно-служебный канон и сюжетное повествование) // Славянские литературы: VII международный съезд славистов. Варшава, август 1973. Доклады сов. делегации. - М.: Наука, 1973. С. 400-418.

Елеонская А.С. "Земля наша": Быт в произведениях древнерусских писателей // Древнерусская литература: Изображение общества. - М.: Наука, 1991. С. 155-189.

Ерёмин И.П. Московская публицистика конца ХV - первой половины XVI века // Лекции и статьи по истории древней русской литературы / ЛГУ им. А.А. Жданова - 2-е изд., доп. - Л.: Изд-во ЛГУ, 1987а. С. 150-155.

Ерёмин И.П. Русская литература второй половины XVII века // Лекции и статьи по истории древней русской литературы/ ЛГУ им. А.А. Жданова - 2-е изд., доп. - Л.: Изд-во ЛГУ, 1987б. С. 168-171.

Ерёмин И.П. Литература древней Руси (Этюды и характеристики). [Вступ. ст. Д. Лихачева]. - М. - Л., Наука, 1966. - 263 с.

Иванов Вяч. Вс. Синхронная и диахроническая типология посессивности // Категория посессивности в славянских и балканских языках. - М.: Наука, 1989. С. 5-43.

История русской литературы Х - XVII вв. / под ред. Д.С. Лихачёва. - М.: Просвещение, 1980. - 459 с.

Ким И.Е. Личная сфера человека: структура и языковое воплощение: монография / И.Е. Ким. - Красноярск: Сибирский федеральный ун-т, 2009. - 325 с.

Ким И.Е. Личный дейксис и личная сфера // Российский лингвистический ежегодник. 2006. Вып. 1 (8). Красноярск, 2006а. С. 54-67.

Ким И.Е. Оценка и личная сфера // Филология - Журналистика 2006: Сб. науч. статей / Краснояр. гос. ун-т. Красноярск, 2006б. С. 51-57.

Ким И.Е. Прагматика и семантика сопричастности в современном русском языке // Российский лингвистический ежегодник. 2007. Вып. 2 (9). Красноярск, 2007а. С. 148-155.

Ким И.Е. Сопричастность и чуждость в русской языковой картине мира // Современная филология: актуальные проблемы, теория и практика: сб. мат. 2-й междунар. науч. конф. Красноярск, 10-12.09.2007 / Ин-т естественных и гуманитарных наук Сибирского федерального университета. Красноярск, 2007б. С. 51-57.

Ковтунова И.И. Поэтический синтаксис. - М.: Наука, 1986. - 206 c.

Колесов В.В. Древняя Русь: наследие в слове. Мир человека. - СПб.: СПбГУ, 2000 - 326 с. (Серия "Филология и культура").

Кусков В.В. История древнерусской литературы: Учеб. для филол. спец. вузов - 6-е изд., испр. и доп. - М.: Высш. школа, 1998. - 336 с.

Кусков В.В. Характер средневекового миросозерцания и система жанров древнерусской литературы XI - I пол. XIII в. // Вестник Московского ун-та. Сер. 9. Филология. 1981, № 1. С. 3-12.

Леви-Брюль Л. Сверхъестественное в первобытном мышлении. - М.: Педагогика-Пресс, 1994. - 608 с.

Лихачев Д.С. Зарождение и развитие жанров древнерусской литературы // Славянские литературы: VII международный съезд славистов. Варшава, август 1973. Доклады сов. делегации. - М.: Наука, 1973. С. 160-177.

Лихачев Д.С. Избранные работы: В 3 т. Т. 1.: О себе; Развитие русской литературы; Поэтика древней русской литературы; Монографии. - Л.: Худож. лит., 1987а. - 656 с.

Лихачев Д.С. Избранные работы: В 3 т. Т. 2.: Великое наследие; Смех в Древней Руси: Монографии; Заметки о русском. - Л.: Худож. лит., 1987б. - 496 с.

Лихачев Д.С. Исследования по древнерусской литературе: сб. статей.- Л.: Наука, 1986. С. 389-390.

Лихачев Д.С. Подступы к решительным переменам в строении литературы // Памятники литературы древней Руси, конец XVI - первая половина XVII веков. - М.: Худож. лит., 1987в. С. 5-22.

Лихачев Д.С. Семнадцатый век в русской литературе // Памятники литературы древней Руси, XVII век. - М.: Худож. лит., 1988. С. 5-26.

Лихачев Д.С. Система жанров древней Руси // Славянские литературы: V международный съезд славистов. София, сентябрь 1963. Доклады сов. делегации. - М., Изд-во Акад. Наук СССР, 1963. С. 47-70.

Лихачев Д.С. Человек в литературе древней Руси. - 2-е изд. - М.: Наука, 1970. - 180 с.

Лихачев Д.С. Эпоха решительного подъёма общественного значения литературы // Памятники литературы древней Руси, конец XV - первая половина XVI века. - М.: Худож. лит., 1984. С. 5-18.

Панченко А.М. Русская история и культура: Работы разных лет. - СПб.: Юна, 1999. - 520 с.

Пеньковский А.Б. О семантической категории чуждости в русском языке // Очерки по русской семиотике. - М.: Языки славянской культуры, 2004. С. 13-49.

Прокофьев Н.И. О мировоззрении средневековья и системе жанров русской литературы XI - XVI вв. // Литература Древней Руси: Межвузовский сборник научн. трудов. - М.: МГПИ им. В.И. Ленина, 1975. Вып. 1. С. 5-39.

Робинсон А.Н. Жизнеописания Аввакума и Епифания. Исследования и тексты. - М., Изд-во Акад. Наук СССР, 1963. - 316 с.

Робинсон А.Н. Исповедь - проповедь (о художественности "Жития" Аввакума) // Историко-филологические исследования. Сборник статей к семидесятилетию акад. Н.И. Конрада. [Вступит. статья И.С. Брагинского. Глав. ред. акад. М.Б. Храпченко]. - М.: Наука, 1967. С. 358-370.

Робинсон А.Н. Литература древней Руси в литературном процессе средневековья XI - XIII вв.: Очерки литературно-исторической типологии. - М.: Наука, 1980. - 336 с.

Робинсон А.Н. Литература Киевской Руси среди европейских средневековых литератур (типология, оригинальность, метод) // Славянские литературы: VI международный съезд славистов. Прага, август 1968. Доклады сов. делегации. - М.: Наука, 1968. С. 49-116.

Розов А.В. Проблемы специфики, поэтики и метода русской литературы: Учеб. пособие/ А.В. Розов; Краснояр. гос. ун-т. - Красноярск: РУМЦ ЮО, 2005. - 192 с.

Спиридонова Н.Ф. Русские деминутивы: проблемы образования и значения // Тр. Межд. семинара "Диалог97 по компьютерной лингвистике и её приложениям". Ясная поляна, 10-15.06.1997. С. 264-265.

Урысон Е.В. Фундаментальные способности человека и "наивная анатомия" // Вопросы языкознания. 1995. № 3. С. 3-36.

Утехин И.В. Очерки коммунального быта. - 2-е изд. - М.: ОГИ, 2004. 277 c.

Храковский В.С., Володин А.П. Семантика и типология императива. Русский императив. - Л.: Наука, 1986. - 272 с.