Краткая история имяславских споров в России начала ХХ века

Введение

Настоящая Дипломная работа ставит своей задачей рассмотрение истории развития дискуссии о почитании имени Божия в начале XX в. Богословский и философский анализ указанной проблемы предполагается осуществить настолько, насколько это необходимо для раскрытия исходных предпосылок, причин, результатов и последствий тех или иных исторических событий, связанных с исследуемым вопросом.

В наше время интерес к имяславию возродился в связи с публикацией ранее не издававшихся имяславских текстов о. Павла Флоренского и А.Ф. Лосева. Также была переиздана книга о. Сергия Булгакова «Философия имени». Увидели свет два выпуска религиозно-философского журнала «Начала», полностью посвященных имяславской тематике[1]. Постепенно открылся факт существования в России оригинальной философии языка, базирующейся на трудах Восточных Отцов Церкви. Стало ясно, что для дальнейшего изучения вопроса необходимо знание всех церковных и богословских перепитий имяславских споров начала XX в., значительное влияние на которые оказали с одной стороны труды афонских имяславцев и таких мыслителей как о. Павел Флоренский, о. Сергий Булгаков, В.Ф. Эрн, М.А. Новоселов, Н.А. Бердяев, С.А. Аскольдов, В.В. Розанов, А.Ф. Лосев, а со стороны противников имяславия – произведения митрополита Антония (Храповицкого) и архиепископа Никона (Рождественского), С.В. Троицкого, инока Хрисанфа (Минаева), о. Хрисанфа (Григоровича), а также других церковных и околоцерковных деятелей того времени.

Осмысление почитания имени Божия является одной из важнейших богословских проблем, основой литургического и молитвенного делания. Проблематика, затронутая в ходе имяславских событий, имеет многовековую предысторию – это и споры между Великими Каппадокийцами и Евномием в IV веке, между иконопочитателями и иконоборцами в VIII–IX веках, между Григорием Паламой и Варлаамом Калабрийским в XIV веке. Ключевую роль в формировании имяславия сыграла древняя традиция Иисусовой молитвы, существовавшая в восточно-христианском монашестве с V века и легшая в основу афонской практики молитвенного делания. Некоторые аспекты имяславия уходят корнями в библейское понимание имени Божия. В связи с тем, что ведущую роль в защите «боголепного почитания Имени Божиего» сыграли русские иноки, на формирование имяславского учения значительное влияние оказала русская богословская традиция, выраженная в учении таких Свв. Отцов как Нил Сорский, Димитрий Ростовский, Тихон Задонский, Паисий Величковский, Феофан Затворник, Игнатий Брянчанинов, Филарет Московский, Иоанн Кронштадтский и др.[2].

Поскольку имяславская проблема еще на получила всестороннего церковного рассмотрения, в настоящее время Синодальная Богословская Комиссия Русской Православной Церкви включила вопрос об оценке имяславских споров в повестку дня своей работы. Актуальность настоящей работы состоит в том, что точное и, насколько это возможно, беспристрастное восстановление церковно-исторической канвы имяславских споров способствует дальнейшему анализу догматических, богословских и канонических вопросов, связанных с затронутой темой.

«История «Афонской смуты» еще не написана, существует только полемическая и очень пристрастная литература», – писал прот. Георгий Флоровский в 1936 году[3]. В настоящее время имяславская проблематика вновь начинает волновать церковную общественность. На страницах газет и журналов публикуются статьи, посвященные историческим и богословским аспектам «имяславия» или «имябожничества» (в полемических статьях тот или иной термин используется в зависимости от пристрастий авторов), выходят и солидные исследования на эту тему, способные значительно приблизить соборное разрешение этого серьезнейшего богословского вопроса.

Впервые исследование по данному вопросу было опубликовано автором настоящей Дипломной работы в 2000 г.[4]. До того момента историческая канва событий была отражена в полемической литературе представителей дискутирующих сторон начала XX в. или в довольно краткой, тезисной форме в работе С.М. Половинкина (чрезвычайно богатой фактическим материалом)[5]. Поэтому необходимость создания более-менее полного исторического исследования на основе многочисленных разрозненных источников была очевидна, что и было проделано автором данной работы.

После выхода в свет №3 (12) журнала «Церковь и время» было получено несколько критических замечаний по содержанию опубликованного материала[6]. Кроме того, за истекшее время автору удалось познакомиться с большим числом первоисточников по исследуемому вопросу. Указанные факторы, безусловно, оказали положительное влияние на содержательную часть настоящей Дипломной работы.

Исследования имяславских споров в первую половину XX века в силу многих причин носили сугубо полемический характер. Работы, объективно отражающие ход развития дискуссии о почитании имени Божия, начинают появляться только в последнее время. Данная Дипломная работа призвана внести некоторый вклад в этот, надеемся, неизбежный процесс.

Реконструкция событий проведена как с использованием книг, статей периодической печати и архивных документов первых двух десятилетий XX века, так и с привлечением материалов, вышедших в свет в последнее десятилетие. Объем документов, затрагивающих историческую проблематику имяславских споров, необычайно велик и насчитывает многие сотни единиц. Это связано, прежде всего, с тем резонансом, который был вызван, как беспрецедентными драматическими событиями, происшедшими на Афоне в 1913 году, так и важностью самого догматического вопроса, поднятого во время имяславских споров и нашедшего отклик в трудах многих церковных и общественно-политических деятелей.

В работе использованы исторические свидетельства участников афонских событий. Это произведения иеросхимонаха Антония (Булатовича) (Моя борьба с имяборцами на Святой Горе. – Пг.: Исповедник, 1917; Афонское дело // История афонской смуты. – Пг.: Исповедник, 1917. – (Вып. 1). – С. III–XXVI), а также его многочисленные обращения, заявления и статьи в прессе (см. Приложение); исторические свидетельства противников «имябожников» архиепископа Никона (Рождественского) (Доклад Св. Синоду о поездке на Афон; его статьи, посвященные этому вопросу), монахов Климента и Пахомия (Павловского). В качестве источника фактического материала активно используется труд апологета имяславцев Е. Выходцева «История Афонской смуты», созданный на основе воспоминаний афонских имяславцев и изданный в Петрограде в 1917 г.

События, связанные с имяславием, получили широкое отражение в дореволюционной периодической печати – как в церковных, так и в светских журналах («Церковные ведомости», «Русский инок», «Миссионерское обозрение», «Дым Отечества», «Русская мысль», «Итоги жизни», «Исторический вестник», «Странник», «Христианская мысль») и газетах («Колокол», «Утро России», «Голос Москвы», «Московские ведомости», «Голос Церкви», «Русское слово» и прочие), поэтому некоторые из указанных источников также привлекаются для написания настоящей Дипломной работы. Многие официальные церковные документы были опубликованы именно в этих изданиях.

Богословская позиция представителей противоборствующих сторон представлена в первую очередь в книге схимонаха Илариона «На горах Кавказа» и многочисленных полемических работах иеросхимонаха Антония (Булатовича); позиция «имяборческой» стороны отражена в статьях митрополита Антония (Храповицкого), архиепископа Никона (Рождественского), инока Хрисанфа (Минаева), С.В. Троицкого.

Из изданий более позднего времени хотелось бы указать на труды известного советского востоковеда И.С. Кацнельсона (1910–1981), посвятившего несколько своих книг личности о. Антония (Булатовича) («По неизведанным землям Эфиопии», предисловие к книге Булатовича «С войсками Менелика II»). Выше уже упоминались два «имяславских» выпуска религиозно-философского журнала «Начала», вышедших в 1995 и 1998 гг. Без привлечения материалов, опубликованных в данных журналах, написание настоящей Дипломной работы было бы крайне затруднено. В работе также использованы материалы, опубликованные в журнале «Богословские труды», Сб. 33 (Кравецкий А.Г. «К истории спора о почитании имени Божия»; Василий (Зеленцов), епископ Прилукский «Общая картина отношений Русской высшей церковной власти к имябожникам в связи с вероучением об Имени Божием»).

С момента публикации статьи «Краткая история имяславских споров в России начала XX века» в журнале «Церковь и время» исследование имяславского вопроса значительно продвинулось вперед, в первую очередь благодаря подготовке таких работ, как сборник архивных материалов «Забытые страницы русского имяславия. Сборник документов и публикаций по афонским событиям 1910–1913 гг. и движению имяславия в 1910–1918 гг.»[7] и серьезная богословско-историческая работа епископа Илариона (Алфеева) «Священная тайна Церкви: Введение в историю и проблематику имяславских споров»[8]. Указанные источники активно цитируются в данной работе.

Несколько слов об условных обозначениях, принятых в рамках данной работы. Все сокращения в цитируемых текстах отмечены многоточием в квадратных скобках. Многоточия без квадратных скобок в цитатах принадлежат авторам цитируемых текстов. Слова, отсутствующие в цитируемых текстах, но внесенные для ясности, взяты в квадратные скобки. Курсив употребляется для выделения цитируемого текста.

В период имяславских споров термин «имяславие» писался по-разному: «имяславие», «имеславие», «именославие» и пр. В данной работе употребляется единственная форма данного термина – «имяславие», так же как и производные от него – «имяславский», «имяславцы». Термины «имебожники» и «имеборцы» заменены на «имябожники» и «имяборцы» соответственно. Ключевой термин споров – «имя» – применительно к именам Божиим в работе употребляется со строчной буквы, за исключением тех случаев, когда прописная буква требуется в соответствии с правилами синтаксиса.

1. Основные поводы и причины развития имяславских споров

Как уже говорилось выше, имяславская проблематика имеет древнюю предысторию, догматический интерес к этому вопросу в жизни Церкви прослеживается, начиная с V века от Р.Х. Но наибольшее сходство основных тем, корней и проблематики исследователи находят между полемикой, вспыхнувшей в связи с имяславием, и со спорами, возникшими в связи с учением афонских исихастов в XIV веке: оба учения основываются на «восточно-христианской мистико-аскетической традиции, на опыте молитвы Иисусовой и на богослужебном употреблении имени Божия»[9] – и в имяславии, и в паламизме ключевую роль играет учение о деятельности Божества в мире – энергиях Божиих.

Необходимо заметить, что отношение к исихазму и паламизму в официальном богословии начала XX века было более чем холодным. Даже в оригинальных изданиях православного государства сторонники св. Григория Паламы (память которого, кстати, Русская Православная Церковь празднует два раза в год) именовались не иначе, как «сектой исихастов» или «сектой паламистов»[10]. Аналогичного тона в отношении данного феномена придерживаются и другие авторитетные энциклопедии и справочники, изданные в начале прошлого столетия: «Движение исихастов было непродолжительно и скоро прекратилось»[11]; «вздорное мнение исихастов о условиях восприятия несозданного света вскоре само собой предано было забвению»[12]. Причем автор последнего утверждения, перу которого принадлежит солидный справочник для священнослужителей, в первом томе этого своего труда называет Паламу святым и говорит, что «многие ученики его сделались наставниками умного делания во всех православных странах, преимущественно в России»[13]; во втором же томе он причисляет Паламу к еретической секте, приверженцы которой «думали, что, положив подбородок на грудь и беспрестанно смотря на пуп, можно видеть райский свет и наслаждаться лицезрением небожителей»[14]. По мнению современного петербургского ученого, вышеупомянутая книга была «наиболее достоверным отражением отношения к исихазму в дореволюционной России»[15]. Именно таким состоянием богословского образования объясняется упомянутая митрополитом Сергием (Страгородским) в одном из писем, датированным 1936 годом, «общая в монастырях боязнь семинарщины»[16], сыгравшая определенную роль в афонских спорах.

По мнению епископа Илариона (Алфеева), «все основные догматические споры, имевшие место внутри восточного Православия, вращались вокруг темы Предания. […] Речь всегда шла об осмыслении церковного опыта, о наиболее правильном, православном его выражении. При этом защитниками Предания считали себя обе стороны в споре: и та и другая апеллировали к Библии, к авторитету Отцов, к церковной практике. В конечном итоге, однако, оказывалось, что лишь одна сторона защищает истинное и исконное Предание Церкви, тогда как другая экспонирует некий искаженный или извращенный его вариант»[17].

Именно поэтому в разгар афонских событий многие клирики и миряне говорили о том, что в Церкви возник живительный ток богословской мысли, разбуженный столкновением двух разных мировоззрений. «События эти, – писал С.Н. Булгаков в 1913 году, – после многовекового перерыва, вновь ставят перед сознанием самые основные и жгучие вопросы православия, – о природе Церкви и об ее догматическом сознании»[18].

Спор о возможности почитания имен Божиих и в том числе имени «Иисус» наравне с Самим Богом возник спустя два года после выхода в свет первого издания записок бывшего насельника Фиваидского скита Пантелеимонова монастыря на Афоне кавказского пустынника схимонаха Илариона. Книга была названа: «На горах Кавказа. Беседа двух старцев пустынников о внутреннем единении с Господом наших сердец, чрез молитву Иисус Христову, или Духовная деятельность современных пустынников»[19] и впервые вышла в свет в 1907 году по благословению оптинского старца преподобного Варсонофия; книга получила одобрение Цензурного комитета и активно рассылалась по монастырям. Второе издание осуществлялось на средства преподобной мученицы великой княгини Елизаветы Феодоровны. Право на последнее, третье, издание было приобретено у автора Киево-Печерской лаврой, и вслед за этим книга была напечатана небывалым для того времени тиражом – 10 тысяч экземпляров.

Схимонах Иларион (в миру И.И. Домрачев) родился около 1845 года в Вятской губернии. После окончания духовной семинарии он работал учителем. Более двадцати лет он провел в русском Свято-Пантелеимоновом монастыре на Афоне. Переселение на Кавказ произошло в 1875 году, когда часть афонских иноков основала на Кавказе монастырь «Новый Афон». О. Иларион прибыл на Кавказ вместе со своим духовным отцом старцем Дисидерием, чьи беседы об умной молитве и послужили основой книги «На горах Кавказа». После смерти старца о. Иларион продолжал путешествовать по Кавказу. Известно, что в течение долгого времени схимонах Иларион жил в Теберде (Домбай) на реке Гуначхир. В 1899 году о. Иларион основал Покровскую женскую общину в местечке Темные Буки на Мархотском хребте Кавказских гор (между Анапой и Новороссийском), в 1904 году преобразованную в монастырь. Официальные власти с подозрением относились к кавказским пустынножителям и не раз прилагали усилия к возвращению схимонаха Илариона в Ново-Афонский монастырь, к которому он был приписан. Но, по словам современника о. Илариона, «желание быть одному и предаваться безмолвному созерцанию брало верх, и старец Иларион, пробыв некоторое время в этом монастыре, опять уходил в горы»[20]. В 1907 году схимонах Иларион даже обращался в Святейший Синод с прошением «о содействии к прекращению предпринятого местными властями выселения из кавказских лесов». Конфликт был вызван тем, что о. Иларион со своими сподвижниками самовольно поселились в лесных казенных дачах «с целью образовать пустынножительную общину с особым аскетическим уставом», но эта идея не встретила понимания епархиальных властей[21].

«Годы уединения и пустынного молитвенного подвига привели схимонаха Илариона до весьма высокого духовного состояния – молитвенного созерцания. Плодом этого духовного опыта явилась книга «На горах Кавказа»», писал Е. Выходцев[22]. Книга создавалась в условиях, которые совершенно не способствовали литературному творчеству. В письме Л.З. Кунцевичу о. Иларион так описывал свой монашеский быт: «Можно ли представить те неудобства вообще для литературных занятий, кои неизбежно находятся в нашей пустынной жизни? Нет у нас – вообще у всех пустынников – удобного помещения, но какая-нибудь убогая хата, сплетенная из древесных ветвей, обмазанная глиной, с темными окнами, едва дающими возможность заниматься писанием; часто бывает – нет приличных ни стола для писания, ни стула для сидения, ни света для освещения ночью […] приходилось писать в лесе, как-нибудь пристроясь на упавшее от ветра дерево или на пне, или же просто лежа грудью на земли я писал мысли карандашом. Где возьмем в пустыне нужных книг для писания? Их нет всецело. Где советник, могущий разрешить недоумение в часы душевного омрачения? […] Я совершенно одиноким должен обдумывать и решать все недоуменные вопросы»[23]. Несмотря на все трудности при написании «На горах Кавказа» книга, как уже говорилось выше, была принята церковной общественностью с огромным интересом. Появление ее на свет многими было расценено как значительный вклад в развитие аскетической литературы и даже, скорее, как точное отражение святоотеческого учения в условиях жизни монашества начала XX века. Князь Е.Н. Трубецкой так отозвался о произведении схимонаха Илариона: «Эта книга прожгла мне душу. Ничего более чистого, прекрасного и святого из человеческих произведений я не читал. Это – человек, который видит Бога»[24].

Тема Иисусовой молитвы красной нитью проходит через все повествование «На горах Кавказа». «Вся забота наша была, – писал автор в предисловии ко второму изданию, – при составлении сей книги […] выразить всю нужду, важность и необходимость упражнения Иисусовою молитвою в деле вечнаго спасения для всякого человека. […] Делая возможно подробное объяснение Иисусовой молитве, слово нашего писания встретило неизбежную нужду коснуться и значения имени «Иисус» […], которое, заключая в себе всемогущую силу, сим свидетельствует, что в имени сем […] пребывает Сам Единородный, воплотившийся нас ради Сын Божий»[25]. Говоря о практике Иисусовой молитвы, старец настаивал на том, что «Имя Божие есть Бог», «В имени Божием присутствует Сам Бог – всем Своим существом и (всеми) Своими бесконечными свойствами»[26], что именно непосредственным присутствием Божества можно объяснить чудодейственную силу имени Иисуса.

Структура книги представляет собой разрозненные записки автора на те или иные темы, связанные с теорией и практикой Иисусовой молитвы. Книга состоит из двух основных частей. Первая часть включает в себя несколько сюжетных пластов: это рассказ старца об о. Дисидерее; учение о. Дисидерия о молитве Иисусовой; собственные мысли автора, отражающие его духовный опыт; цитаты из произведений различных авторов, призванные подкрепить излагаемое учение о молитве; описание природы Кавказских гор как средоточия Божественного промысла, как созданной Богом «пустыни» для взыскающих одиночества и молчания, через которую познается Божественная сила и премудрость. Вторая часть книги является плодом непрестанных размышлений автора над различными эпизодами евангельской истории и содержит авторское изложение Евангелия.

Многие мысли, изложенные в книге, вызывали критику, как со стороны противников, так и со стороны сторонников учения о. Илариона. Так С.Н. Булгаков писал, что в книге «благоуханнейшие страницы религиозной поэзии из жизни отшельников Кавказа» чередуются с «бесхитростными, иногда прямо семинарскими, рассуждениями»[27]. А.Ф. Лосев так же замечал, что существенным недостатком книги являются главы, посвященные антропологии: «здесь мистическое (антично-патристическое) учение путается с атеистической психологией новейшего времени и ее терминологией», но в то же время части книги, посвященные умному деланию, являются «чистейшим образцом восточно-святоотеческой мистики, восходящей через паламитов и исихастов, Симеона Нового Богослова, Максима Исповедника, Дионисия Ареопагита, Григория Нисского, к неоплатонизму и Платону»[28]. Архиепископ Антоний (Храповицкий) в книге схимонаха Илариона не нашел ничего, кроме «самообольщенного мечтания», обещающего «приближение Божества помимо церковного благочестия и без напряжения нравственного», а учение Илариона и его сторонников о том, что «имя Божие есть Сам Бог» архиепископ считает «бредом сумасшедших»[29].

Книга получила живое одобрение и интерес в первую очередь насельников различных пустыней, в особенности же афонских отшельников, интерес которых к произведению о. Илариона был вызван, во-первых, излагавшимся здесь практическим учением старца о молитве Иисусовой, во-вторых, тем, что о. Иларион был выходцем из Свято-Пантелеимонова монастыря и многих монашествующих знал лично; кроме того, живое описание Кавказской пустыни так же не могло не заинтересовать святогорских иноков. В то же время на Афоне образовалась группа монахов, состоящая по большей части из тех, кто до принятия монашества получил богословское или светское образование, не принявшая учение о. Илариона об имени «Иисус».

В связи с тем, что в богословских школах начала прошлого века господствовали пришедшие из западных университетов схоластика, рационализм и психологизм, чуждый какого-либо мистицизма, люди, стоявшие на этих позициях, не могли не увидеть в книге «На горах Кавказа» «очевидную» нелепость рассуждений о. Илариона об имени Божием. В то же время, богословская аргументация имяславцев была далека от совершенства. Многие частные мнения, изложенные в имяславской литературе и зачастую выходящие за рамки общецерковного учения, требовали значительных богословских комментариев, уточнений и корректировок. Именно поэтому конфликт двух богословских позиций и, в конечном счете, двух мировоззрений, выразившийся в имяславских спорах, был во многом предопределен.

По словам иеросхимонаха Антония (Булатовича), «если виною спора в значительной степени было взаимное непонимание спорящихся, то с другой стороны, причиною этого взаимного непонимания было не случайное недоразумение, но некая органическая разница веры тех и других в призывание Имени Господня»[30].

2. Возникновение полемики о почитании имени божьего на Афоне

В начале развития спора догматическое учение, изложенное в книге «На горах Кавказа» и одобренное афонскими отшельниками, не устроило, прежде всего, образованную («интеллигентную») часть афонских монахов, назвавших его «имябожием», примитивным мудрованием «фиваидских мужичков», выдумавших «свой догмат». Возражения вызвал в первую очередь тезис «Имя Божие есть Бог», воспринятый о. Иларионом из сочинений св. прав. Иоанна Кронштадтского.

«Простецы» – монахи были обвинены в обожествлении слогов и звуков имени «Иисус», магизме и пантеизме. Противники имяславцев – получившие от своих оппонентов прозвище «имяборцы» – говорили лишь о субъективном психологическом отождествлении имени и его носителя, не выходящем за пределы человеческого разума. По их мнению, имя Божие – номинально и присуще только сознанию, оно тварно и не может быть отождествлено с Богом.

Наибольшего накала конфликт между противоположными лагерями достиг на Святой Горе Афон. Главными противниками богословской позиции о. Илариона стали духовник Фиваидского скита иеромонах Алексий (Киреевский), схимонах Хрисанф (Минаев), проживавший в Ильинском скиту и о. Феофан «питомец Казанской духовной академии, бывший инспектор […] Вологодской семинарии»[31]. Первые два монаха происходили из состоятельных семей, о. Алексий в свое время учился (не окончив) в Московском Университете и Духовной Академии, инок Хрисанф, по некоторым слухам, ходившим среди монашествующих, был изгнан из России в связи со своим нигилистическим прошлым. Они и начали разъяснительную работу среди святогорцев, направленную на развенчание авторитета книги «На горах Кавказа».

В 1908 году духовник Свято-Пантелеимонова монастыря о. Агафодор так же встал на позиции активного неприятия сочинения о. Илариона[32]. Он направляет игумену Андреевского скита Ватопедского монастыря[33] Иерониму экземпляр книги с просьбой найти человека, способного написать на нее критический отзыв. Выбор пал на иеросхимонаха Антония (Булатовича)[34], выделявшегося среди братии своим дворянским происхождением, прекрасным образованием – он закончил Александровский лицей – и выдающимися заслугами офицера и путешественника. Ознакомившись с книгой «На горах Кавказа», о. Антоний нашел здесь прекрасно изложенное учение об умном делании, но счел соблазнительными утверждения старца о божестве имени «Иисус» и написал старцу Илариону письмо, в котором изложил свое несогласие с выражением «Имя Господа Иисуса Христа – Сам Господь Иисус Христос». «Но когда я написал это письмо, – писал впоследствии о. Антоний, – то на меня навалилась какая-то бесконечная пустота, хладность и темнота овладели сердцем. Чувствовалось оставление благодатью Божией; молитва сделалась бездейственной, богослужение не доставляло утешения». Проведя несколько дней в таком безблагодатном состоянии, о. Антоний случайно наткнулся на подаренную ему когда-то о. Иоанном Кронштадтским, по благословению которого он отправился на Св. Гору, брошюру «Мысли христианина». Открыв ее наугад, о. Антоний прочел: «Великие Имена: Пресвятая Троица или Отец, Сын и Святой Дух, Отец, Слово и Святой Дух, призванные с живою сердечною верою и благоговением или воображенные в душе, суть Сам Бог и низводят в душу нашу Самого Бога в Трех Лицах»[35]. После этого о. Антоний с облегчением уничтожил свое письмо и вернув игумену книгу, сказал, что «книга весьма духовна и написана в духе святых отцов»[36]. На этом на ближайшие три года роль о. Антония в имяславских спорах была исчерпана. Для себя он сделал необходимые выводы и в 1909–1910 годах жил в Андреевском скиту, занимаясь умным деланием, созданием книг «Памятка Подвижнику», «Летопись Андреевского скита», работая над переводом «Посмертных вещаний преподобного Нила Мироточивого», издание которого произошло в 1912 году. С марта 1911 по январь 1912 года о. Антоний вместе с монахом Иеронимом находился в Абиссинии (Эфиопии). Целью поездки были неосуществленные планы открытия русской православной духовной миссии и подворья Афонского Свято-Андреевского скита со школой на острове оз. Хорошал; визит к умиравшему негусу Менелику II[37], с которым о. Антония связывали давняя дружба, взаимные восхищение и симпатии; а также свидание с приемным сыном о. Антония эфиопским мальчиком Васькой, вернувшимся на родину по совету св. Иоанна Кронштадтского в 1908 году[38].

Рецензия на книгу «На горах Кавказа» все-таки появилась и была написана иноком Хрисанфом (Минаевым) в 1909 году. Хрисанф отрицал главный тезис имяславцев «Имя Божие есть Бог» и обвинял монахов в «обожении имени» и «воплощении имени в самую Сущность Божества», в пантеизме, в поклонении имени «Иисус», а не Самому Господу Иисусу Христу, по его утверждению имя «Иисус» – меньшее из имен Божиих, которое носили многие люди как до, так и после земной жизни Христа Спасителя. Сами имена Божии он называл «номинальными», «посредствующими ума и сердца», человеческими изобретениями. Данная рецензия, распространенная в рукописном виде по Св. Горе, вызвала бурю возмущения со стороны монахов – защитников Божественного достоинства имени Господа Иисуса. И в 1910 году во втором издании книги отца Илариона были помещены возражения схимонаха на рецензию инока Хрисанфа.

Догматические споры на Св. Горе вылились в постоянные столкновения и конфликты между противоборствующими партиями. Противники имяславия обвиняли «фивадских мужичков» в обоготворении звуков имени Божия, введении в Троицу четвертой Ипостаси – имени Иисус. Были предприняты и административные меры – старец и строитель скита Фиваида о. Авраамий через благочинного приказал духовникам не принимать на исповедь активных имяславцев[39]. В качестве демонстрации бессилия имен Божиих некоторые из них позволяли себе заведомо кощунственные поступки – «попрание ногами записочки со Святейшим Именем Господа Иисуса Христа»[40]; другие писали на бумажке имя «Иисус», клали в карман и говорили: «вот я твоего Бога в карман положил» или брали бумажку и бросали под ноги и говорили: «где же Бог твой?»; третьи посылали на поклонение к монаху по имени Иисус или говорили «Я с вашим Иисусом был в кабаке», имея в виду этого монаха[41].

Имяславцы так же были далеки от пассивного несогласия с позицией их противников. Во-первых, они начали активно собирать высказывания Св. Отцов, богослужебные тексты, цитаты современных авторов в защиту «достопоклоняемости» имени Иисус. Часто в стенах Пантелеимонова монастыря и различных скитов возникали стихийные диспуты об имени Божием. Некоторые иеромонахи отказывались от совместного служения с «имяборцами», многие избегали их благословения или принятия из их рук антидора[42]. В декабре 1910 года монахи скита Новая Фиваида направили игумену Свято-Пантелеимонова монастыря Мисаилу письмо (10 подписей) с указанием на заблуждения оо. Хрисанфа и Алексия и с приложением выписок из духовной литературы в качестве доказательств божественности Божиих имен. В этом же году имяславцы Андреевского скита направили жалобу на действия своих противников (в частности, духовника Пантелеимонова монастыря о. Агафодора) сенатору П.Б. Мансурову, известному дипломату и церковному деятелю, члену «Кружка ищущих духовного просвещения».

Фиваидские иноки в оправдание истинности своей веры подготовили свод святоотеческих текстов и представили краткое «исповедание», в котором, в частности, говорилось: «Божественнейшее и святейшее имя Иисус называю Богом по своей сердечной вере, что оно неотделимо и не может быть отъято от Него, господа и Бога Спасителя нашего Иисуса Христа, но едино с Ним». Игумен Пантелеимонова монастыря о. Мисаил, ознакомившись с представленными текстами, сказал: «чтож и я так верую», но подписать «исповедание» отказался, требуя в первую очередь примириться с о. Алексием (Киреевским)[43].

В обоснование «боголепного почитания Имени Божия» иноки-исповедники имени Господня, или как они себя называли «имяславцы», приводили обширный свод из ссылок на Священное Писание[44], богослужебные тексты[45] и писания Святых Отцов[46]. Приведем основные вероисповедные тезисы имяславцев, сформулированные в ходе спора[47]:

1) Исповедую, что Бог неотъемлемо присутствует в Своем имени Иисус.

2) Исповедую, что имя Иисус есть Сам Бог, то есть имя от Бога не отделяя и считая, что то и другое нераздельно.

3) Исповедую, что имя Иисус есть Богоипостасное и относится равно и к человечеству и к Божеству Его.

4) Исповедую, что имя Иисус вследствие присутствия в Нем Божества, всесильно творить чудеса и знамения и спасает призывающих и надеящихся на Него; и что чудо исцеления хромого Ап. Петром […] соделалось божественною силою имени Господня, как он и сам (апостол Петр) исповедал сие (Деян. 3: 16).

5) Исповедую, что имя Иисус нисколько не меньше и не больше других имен Божиих, как то: Господь, Саваоф, и других имен, коими Бог именовался во вся веки от начала бытия мира.

6) Отрицаюсь тех, кто имя «Иисус» считают меньшим прочих имен Божиих, и что Оно аки бы не предвечно, но лишь не столь давно наречено Ангелом.

Было предложено несколько кратких имяславских исповеданий: «Имя Божие – есть Бог, но Бог не есть имя Его»[48] или «Имя Божие есть словесное действие Самого Бога и Сам Бог»[49].

Одну из первенствующих ролей в обосновании имяславских идей играли сочинения праведного Иоанна Кронштадтского, авторитет и святость которого уже в то время для многих были бесспорны. Отец Иоанн не раз говорил о своем опыте, свидетельствовавшем о живом присутствии Бога в Его имени. Можно привести лишь некоторые цитаты: «Имя Божие есть Сам Бог»[50]; «Имя Господа есть Сам Господь»[51]; «Слово Бога – все равно, что Сам Бог. Потому несомненно веруй всякому слову Господа; слово Бога – дело […] Потому и на молитве слова наши должны быть делом и истиною»[52]; «Господь, при бесконечности Своей, есть такое простое Существо, что Он весь бывает в одном имени Троица, или в имени Господь, в имени Иисус Христос»[53] и др. Слова святого Иоанна Кронштадтского приводились имяславцами в апологетических сочинениях наряду со словами Святых Отцов. К тому времени дневник отца Иоанна «Моя жизнь во Христе», опубликованный на многих языках, был широко известен благочестивому читателю. До начала имяславских споров утверждения отца Иоанна у подавляющего большинства иерархов Российской Церкви не вызывали возражений, более того, сами оппоненты имяславцев допускали в своих сочинениях подобные выражения[54].

О. Антоний (Булатович) указывал и на духовную связь защитников имени Божия с кронштадтским пастырем. «Отпуская меня на Святую Гору, он мне сказал несколько прозорливых предсказаний, относившихся и до сей имяборческой ереси, которые и сбылись», – писал о. Антоний[55]. Книга о. Иоанна «Мысли христианина», собственноручно подаренная им Булатовичу со словами «Вот тебе в руководство», вразумила о. Антония в тот момент, когда он намеревался отправить критическое письмо схимонаху Илариону[56]. Фотография о. Иоанна, также подаренная им Булатовичу, была надписана следующим образом: «Афонским инокам – венцы мученические». В этом о. Антоний усмотрел пророчество о будущей судьбе имяславцев скончавшегося в начале 1909 года о. Иоанна Кронштадтского.

3. Начало печатной полемики

Смута, связанная с книгой о. Илариона и рецензией инока Хрисанфа, постепенно охватывала все большие круги русского афонского монашества, со временем спор выходит за афонские стены. О. Алексий (Киреевский) имел давнее знакомство с архиепископом Волынским Антонием (Храповицким), которым он не преминул воспользоваться для защиты своих позиций. Архиепископу Антонию была направлена для ознакомления рецензия Хрисанфа. С 1912 года на страницах журнала «Русский Инок», издававшегося в Почаевской Лавре и подконтрольного архиепископу Антонию, одна за другой появляются критические статьи, посвященные разбору «имябожнических» высказываний в книге «На горах Кавказа». Первой из них была рецензия о. Хрисанфа, печатавшаяся в журнале с февраля по апрель 1912 года[57].

В мае архиепископ Антоний в статье «Еще о книге схимонаха Илариона «На горах Кавказа»» ставит имя Иисуса в один ряд с именами других Иисусов. «Самое имя Иисус не есть Бог, ибо Иисусом именовались и Иисус Навин, и Иисус Сын Сирахов, и Первосвященник Иисус Сын Иоседеков. Неужели они тоже боги? Сообщение автора о том, что многие, прочитав критику на его книгу, перестали творить Иисусову молитву, либо вымысел, потому что сею молитвою занимались люди и не разделявшие суеверий автора, либо весьма отрадное, – если сию молитву перестали творить те, кто соединял с ней нелепое суеверие и, следовательно, творил молитву, будучи в прелести» – пишет архиепископ, приравнивая Богооткровенную истину к нравственно-психологическому явлению[58].

В августе 1912 года владыка Антоний называет схимонаха Илариона «впадшим в прелесть», а кавказских и афонских подвижников – «шайкой сумасшедших, предводимых честолюбивым, карьерствующим гусаром», сравнивает веру в Божественное достоинство Божиих имен с хлыстовщиной: «сущность этой хлыстовской прелести заключается в том, что какого-нибудь мужика, хитрого и чувственного, назовут воплотившимся Христом и какую-нибудь скверную бабу Богородицей, и им поклоняются, вместо Бога, а затем предаются свальному греху. Вот к такому-то заблуждению и направляет своих неразумных последователей о. Иларион, сам того, как мы надеемся, не сознавая»[59].

Несколько лет спустя великая княгиня Елизавета Феодоровна, будучи за обедом с владыкой Антонием, тогда уже митрополитом Киевским, поинтересовалась, в чем причина такого активного неприятия книги «На горах Кавказа». Владыка ответил, что сам он книги не читал, но ему докладывал миссионер (иеромонах Алексей (Киреевский)) о ложных идеях схимонаха Илариона[60]. Известно, что при жизни праведного Иоанна Кронштадтского архиепископ Антоний выступал за запрещение публикаций некоторых его «неправославных» сочинений, а позднее заявлял, что не допустил бы никого участия о. Иоанна, назначенного в 1907 году на должность постоянного члена Святейшего Синода, в делах Синода за его «сомнительное учение».

В августовском выпуске журнала «Русский инок» архиепископ Антоний также публикует текст письма, якобы написанного схимонахом Иларионом одному из афонских духовников[61]. В письме содержится просьба дать оценку догмату «важному, необычному, чрезвычайному и в таком виде […] не встречающемуся нигде, кроме как только у о. Иоанна Кронштадтского». В напечатанном здесь же ответе содержится предостережение о. Илариона в дальнейшем развитии «нового, придуманного им догмата». Инок Денасий (Десятковский), составитель этой публикации, резюмируя приведенные тексты, говорит: «Отец Иларион не принял советов с Афона, издал книгу и смутил множество монахов на Афоне и в России и даже благочестивых мирян». Значение этой статьи – в том, что здесь впервые говорится о сознательном введении имяславцами нового догмата[62], хотя в имяславской литературе подобные утверждения не встречаются. В авторитетных имяславских произведениях говорится лишь о том, что истина о Божестве имени Божия всегда хранилась в церковном сознании простой верой и преданием и лишь поднятый «имяборцами» вопрос заставил «обнаружить перед всем светом не замеченную доселе богословами догматическую истину о том, что Имя Божие есть Бог» «и Свв. Отцы, и современные великие сосуды благодати Божией единогласно свидетельствуют ту истину об Имени Божием, которую в наши дни повторил вслед за ними о. Иларион»[63], об откровении новых догматов, о догматическом развитии здесь речи не идет. Тем не менее, этот аргумент в дальнейшем активно использовался в анти-имяславской полемике и в конце концов был включен в Послание Святейшего Синода от 18 мая 1913 года, признавшего имяславие ересью[64].

Вступление в спор о. Антония (Булатовича) произошло в 1912 году. От одного из фиваидских иеродиаконов, поселившегося в Андреевском скиту, он узнал о «гонениях, которым подверглись некоторые фиваидцы со стороны их начальства за исповедание Имени Господня и которые вынудили покинуть скит многих фиваидцев и выехать на Кавказ», о «глумлении и возмутительных выходках» иноков-интеллигентов, «которая так возмутила простецов-скитян» и об опубликованных в России многочисленных нападках на книгу «На горах Кавказа»[65]. Проникнувшись сочувствием к инокам-имяславцам и полностью разделяя их понимание имени Божия, о. Антоний решил «предпринять словесную защиту Имени Господня»[66], на что, соблюдая обет послушания, он испросил благословение игумена о. Иеронима. Первым апологетическим произведением о. Антония стала статья «О почитании Имени Божия», в которой отсутствуют указания на имяславские споры, но содержится подборка цитат из Священного Писания, богослужебных текстов и произведений о. Иоанна Кронштадтского с целью обоснования имяславского учения о том, что имена Божии – суть Сам Бог, и имени Божиему присуща реальная объективная сила. Статья была опубликована с разрешения Духовно-цензурного комитета в журнале Андреевского скита «Наставления и утешения святой веры христианской» в апреле 1912 года. В то же время о. Антоний заканчивает написание статьи «О молитве Иисусовой», в которой так же на основании Св. Писания и Св. Предания проводится мысль о спасительности исповедания божественности Божиих имен: «почему так важно человеку знать Имя Божие? […] Потому, что Имя Божие не есть одно простое наименование, но в молитвенном призывании Имени Божия скрыта божественная благодатная сила», – пишет иеросхимонах Антоний[67]. Статья была опубликована отдельной брошюрой с разрешения Петербургского Духовно-цензурного комитета. В опровержение фактов, изложенных в письме инока Денасия (Десятковского)[68], опубликованного в официальной церковно-политической ежедневной газете «Колокол» 10 февраля 1912 года, о. Антоний отправляет в редакцию газеты статью, в которой излагает «истинный образ нашего понимания Имени Господня, как не отделимого от Бога, и понимание нами «Имя Божие Сам Бог» […] в смысле присутствия Бога в Имени Своем»[69]. Статью редакция газеты к печати не приняла.

Пропасть между дискутирующими сторонами все более расширялась. По свидетельству монаха Климента, «имебожники повели против противников своих агитацию: злословили их всюду и от всех требовали бегать от них, как от заразы, и тем подрывали авторитет тех лиц, перед коими доселе братия благоговела, а тех, кто не слушался имебожников, последние называли еретиками. Таким образом получилось начало насилия, вследствие которого пропаганда имебожников со временем получила успех»[70].

На Пасху 1912 года в связи с ожесточением споров, игумен Пантелеимонова монастыря отец Мисаил направляет фиваидским инокам послание, в котором под страхом отлучения от причастия и священнослужения запрещает обвинять кого бы то ни было в ереси, «возбуждать […] спор и пререкание, делать сходки и собирать подписи», разговаривать в скиту, даже на духу с духовниками, об имени Иисусовом[71]. Но стремление замолчать назревшую проблему не могло привести к миру.

Видя, что редакция журнала «Русский инок» прочно встала на путь активной анти-имяславской пропаганды, о. Антоний (Булатович) с согласия фиваидцев отправляет архиепископу Антонию Волынскому открытое письмо, в котором еще раз аргументировано поясняет имяславскую богословскую позицию и разбирает основные критические выпады в адрес этого учения. Письмо не было допущено к печати, а в ответ иноки получили «ласковое» письмо архиепископа и ужесточение позиции «Русского инока». Текст письма Булатовича архиепископ направил о. Алексию Киреевскому с просьбой передать его игумену Андреевского скита Иерониму «с выражением его крайнего неудовольствия по поводу упомянутого вмешательства иеросхимонаха Антония: и темой его дерзости и с советом воздействовать соответствующим образом на о. Антония»[72].

Осенью 1912 года инок Хрисанф и иеросхимонах Антоний (Булатович) обмениваются полемическими статьями. Хрисанф публикует в №17 «Русского инока» заметку «О статье Святогорца «О почитании имени Божия»», в которой обвиняет о. Антония в смешении понятий «сущности» и «деятельности» Божией. В ответ Антоний пишет статью «Новое бесословие имяборцев», где, опираясь на III и V анафемы против Варлаама Калабрийского, делает выводы о том, что богословская позиция инока Хрисанфа является продолжением учения противников свт. Григория Паламы в XIV веке. Здесь о. Антоний отождествляет имя Божие с нетварной энергией Божией и проводит четкую границу между энергией и существом Божиим: «о. Иларион не думает говорить, что Существо Божие есть имя, но только что Бог присутствует во Имени Своем»[73].

В 19-м номере «Русского инока» анонимный автор в заметке «Письмо с Кавказа» обвиняет схимонаха Илариона во всевозможных грехах – от плотских (винопитие, женолюбие и пр.), до утонченно духовных (невежество, гордость, тщеславие, прелесть и пр.) и указывает на его главное заблуждение – учение об имени Божием. Ответом стала статья о. Антония «К обличению имяборцев», содержащая подробный разбор и опровержение наветов на старца Илариона и его учение[74].

Таким образом, уже на первых этапах развития споров противники разделились на два лагеря, позиции которых со временем все более и более расходились. Это было связано с резкими и зачастую оскорбительными выпадами с обеих сторон, с нежеланием, а иногда и неспособностью услышать и понять позицию противоположенной стороны. Навешивание таких ярлыков, как «ересь», «имябожие», «имяборцы», «хлыстовство», «лапотники и сухарники», «мерзавцы» и т.п., которого всеми силами следовало бы избегать как недостойного метода разрешения спора, прочно вошло в полемический арсенал обеих партий.

4. Составление о. Антонием (Булатовичем) «апологии веры в божественность имен божиих и имени «Иисус» (против имяборствующих)»

После отказа владыки Антония опубликовать письмо отца Антония в «Русском иноке» за подписью «Иноки Афонские», последний пишет один из главных своих апологетических трудов «Апология веры в Божественность имен Божиих и имени «Иисус» (Против имеборствующих)». До начала работы над «Апологией» отец Антоний не мог вполне четко сформулировать те догматические предпосылки, на которых могла бы строиться защита божественного достоинства имени «Иисус». Инок Пахомий так описывал историю создания «Апологии»: «отец Антоний усердно молился Богу, дабы Господь отверз ему ум к разумению сущности оспариваемого предмета. На Пасхе, ежедневно прикладываясь к раскрытым по случаю праздника мощам великих святителей и учителей Церкви, […] он мысленно все время просил угодников Божиих о том же. И вот неожиданно постигла его тяжелая болезнь глаз[75] и заключила его в темную келию и в глубокое безмолвие и уединение. […] Путем осторожного и строгого анализа своих размышлений, отец Антоний Булатович пришел к тому заключению, что Имя Божие по внутренней стороне своей есть мысль о Боге, по внешней же стороне эта мысль символически изображается звуками и буквами. […] Если мысль о Боге есть тварь […], то недопустимо объективно называть Имя Божие Богом; если не тварь-то недопустимо Имя Божие иначе именовать, как Богом. Но идея о Боге есть истина Богооткровенная, открытая Самим Богом, следовательно, она не тварь, но некая предвечная истина. […] Находясь всецело в области таких размышлений, иеросхимонах Антоний однажды сподобился следующего откровения: пребывая […] в тонкой дремоте, или полусне, он восприял мысленно следующие ясные и определенные слова: «Аз есмь Истина, и Истина есмь Аз. Отец есть Отец Истинный, и Дух Святой есть Дух Истины. Бог есть Триипостасная Истина, и Имя Божие есть Истина о Триипостасной Истине, и следовательно, Имя Божие есть Сам Бог». Мгновенно встав с постели, иеросхимонах на ощупь взял лист бумаги, карандаш и записал эти откровенные ему слова, которые были ключом для решения сего спора»[76]. В одном из писем отцу Павлу (Флоренскому) отец Антоний писал: «новая Апология построена на том камне, что Имя Божие есть Богооткровенная Истина, а если так, то сия Истина есть действие словесное Божества, и, следовательно, по всей необходимости имеет Имя Бог»[77].

По причине болезни глаз отец Антоний не мог вести полноценную работу по составлению «Апологии», в основном состоящей из святоотеческих и богослужебных цитат. Сам он впоследствии вспоминал: «Промысл Божий послал мне, полуслепому, неожиданно и непрошено для меня многих помощников, которые, прочитывая святоотеческие книги, находили свидетельства и приносили их мне»[78]. Эти тексты и составили главное содержание «Апологии». Здесь уместно вспомнить слова преподобного Силуана Афонского, который, говоря о начитанности в святоотеческих писаниях афонских монахов, заметил: «наши монахи не только читают эти книги, но и сами могли бы написать подобные им. […] Монахи не пишут, потому что есть уже многие прекрасные книги, и они ими довольствуются, а если бы эти книги почему-либо пропали, то монахи написали бы новые»[79].

На создание «Апологии» потребовалось около двух месяцев – с середины мая по середину июля 1912 года. Книга состоит из 12 глав и заключения и содержит систематизированный свод цитат с комментариями на заданную тему из Священного Писания, творений Свв. Отцов и богослужебных текстов Православной Церкви.

В лагере имяславцев «Апология» принимается весьма одобрительно. Но под воздействием давления о. Алексия (Киреевского), о. Агафодора и, в конечном счете, архиепископа Антония (Храповицкого) игумен Андреевского скита Иероним запретил о. Антонию заниматься защитой имяславского учения и потребовал прекратить всякое общение с фиваидскими скитянами. Решающий разговор между игуменом и иеросхимонахом произошел 24 июля 1912 года. О. Иероним настаивал на прекращении имяславской агитации, пригрозив запретить о. Антонию священнослужение. В пылу полемики о. Иероним произнес: «Имя Божие – не Бог» и в качестве аргумента облокотился на свое кресло, написав предварительно пальцем на спинке имя «Иисус». В ответ на это о. Антоний воскликнул: «Если вы так говорите – вы еретик»! Перед уходом он вновь напомнил о. Иерониму святоотеческие свидетельства, подтверждающие имяславскую точку зрения, и попросил ознакомиться с законченной накануне «Апологией». На следующий день о. Иероним называет книгу Булатовича «салатом» и приказывает сжечь ее[80].

Отказавшись подчиниться, отец Антоний подвергается запрету священнослужения и причащения, после чего он был вынужден нарушить обет послушания и переселиться из Андреевского скита в Благовещенскую келию старца Парфения, который хотя, и не сочувствовал идеям отца Антония, но называл его «великим человеком» и содействовал изданию имяславских сочинений. Впоследствии, не без долгих колебаний и под нажимом епископа Никона (Рождественского), отец Парфений с братией Благовещенской келии подписал «формулу отречения от имябожнической ереси».

«Апология» довольно быстро распространилась по Св. Горе. 13 августа 1912 года о. Антоний обращается с просьбой к М.А. Новоселову[81], издателю и редактору серии «Религиозно-философская библиотека», принять участие в издании «Апологии». Редактированием рукописи и составлением предисловия к «Апологии» занимался о. Павел Флоренский, в предисловие был включен анонимный отзыв М.Д. Муретова, профессора Московской духовной академии по кафедре Священного Писания Нового Завета, написанный в ответ на полуофициальный запрос ректора МДА епископа Феодора (Поздеевского) об афонских спорах и книгах схимонаха Илариона и иеросхимонаха Антония. И предисловие, и отзыв полностью солидаризируются с «учением имяпоклонников о Божественности Имен Божиих». М.Д. Муретов отмечал, что изложенное в «апологии» учение лежит «в основе учения о единосущии и троеличности Божества, о богочеловечестве Спасителя, о Церкви, таинствах, особенно Евхаристии, икнопочитании и т.д.». В одном из частных писем князь Е.Н. Трубецкой так отзывался об «Апологии»: «Читаю книгу Булатовича и все более чувствую, до какой степени там суть не в богословии, которое у них слабое и неумелое, а в жизни, которая глубока, возвышенна и совершенно не умещается в этом богословии. Подойдите поближе к этой жизни, – вот где тепло и радостно»[82]. «Апология» увидела свет во время Великого поста 1913 года.

5. Дальнейшее развитие событий на Афоне

В середине августа 1912 года на Афон прибывает епископ Димитровский Трифон, викарный епископ Московской епархии. По утверждению Булатовича, «он принадлежал к почитателям книги о. Илариона и с мнением о ней архиепископа Антония отнюдь не соглашался»[83]. После ознакомления со сложившейся обстановкой еп. Трифон советует о. Алексию (Киреевскому) «ради успокоения братии» на некоторое время удалиться со Св. Горы. Так же неодобрительно он отнесся к поступку игумена Иеронима. В результате о. Иероним 13 августа пришел в Благовещенский скит и в присутствии о. Парфения и братии примирился с о. Антонием и просил его вернуться обратно в скит. От этого предложения Булатович осмотрительно отказался[84].

В этот же день, отцом Антонием было направлено обращение к Константинопольскому Патриарху Иоакиму III с просьбой о защите имяславцев. Понимая, что поддержка греческой патриархии чрезвычайно важна для благоприятного исхода спора, о. Алексий (Киреевский) и «выдающийся монастырский дипломат» о. Кирик в конце августа отправляются в Константинополь. Здесь о. Алексию удалось встретиться с русским послом в Константинополе Михаилом Николаевичем Гирсом и посвятить его в ход афонских споров. Естественно, что Гирс услышал позицию одной стороны, заведомо предвзятую и тенденциозную. Результатом стало то, что в дальнейшем русский посол оказывал максимальную поддержку противникам имяславцев: именно он взял на себя инициативу полицейской расправы над монахами-имяславцами, им были посланы на Афон пароходы с войсками для депортации «бунтовщиков», в дальнейшем он курировал ход следствия по этому делу и был инициатором передачи афонских монахов гражданским судебным органам[85].

На прием к Патриарху удалось попасть только о. Кирику, т. к., узнав о намерении о. Алексия, имяславцы послали второе письмо Патриарху, в котором предупреждали Иоакима III о готовящемся визите «великого возмутителя Горы Афонской и хулителя Имени Иисуса и великого клеветника на православных»[86].

О. Алексий за время пребывания в Константинополе сумел познакомиться с начальником патриаршей канцелярии, единственным русским переводчиком, выпускником Казанской Духовной Академии Христом Панаианни, которого постарался соответствующим образом настроить.

По заверениям имяславцев, «в письме Патриарха о Имени Иисусове не говорилось ни слова, а лишь указывалось, что в книге есть некоторые неправильные и опасные выражения, но это не давало еще права имяборцам уверять, что эти опасные выражения и есть именно слова, что «Имя Божие есть Сам Бог», ибо в книге о. Илариона были некоторые действительные дефекты и оплошности в богословских терминах. […] Все это наводило на мысль, что Патриарх Иоаким, по свойственной грекам двуличности, так тонко написал письмо, что его […] каждая сторона могла толковать в свою пользу. Патриарх косвенно делал упрек и иноку Хрисанфу за его действительно новые мудрования, вследствие жалобы имяславцев, а вместе с тем сделал угодное и Пантелеимонову монастырю, запретив книгу схимонаха Илариона. Это было сделано также и в угоду архиепископу Антонию Волынскому, который был уже тогда в сношениях с Патриархом по данному вопросу и указывал ему на книгу «На горах Кавказа», как на главную виновницу афонского смущения»[89].

В ответ отец Антоний отправляет в патриархию разбор послания Патриарха, жалобу на печатные выступления архиепископа Антония (Храповицкого) он 12 сентября направляет в патриархию и обер-прокурору Святейшего Синода. Отцы Агафодор и Мисаил также направили Патриарху жалобу на иеросхимонаха Антония, в которой указывалось, что о. Антоний отказывается признавать патриаршую грамоту, и открыто возбуждает против нее монахов, сочиняя «прокламации». Жалобу в патриархию доставил иеромонах Кирик, приезд которого совпал с получением Патриархом донесения о. Антония. В результате, по свидетельству Выходцева, «Патриарх Иоаким крайне вознегодовал на этого посланца-дипломата и, как говорят очевидцы, сказал Кирику: «Ты меня уже раз надул и опять надуть хочешь». И с этими словами прогнал посланца имяборцев из своих покоев»[90]. Необходимо заметить, что данное сообщение почерпнуто из источника, освящающего события небеспристрастно, и должно быть принято с некоторой долей скептицизма.

Сразу после отъезда с Афона епископа Трифона, 20 августа 1912 года, противники имяславцев во главе с игуменом Пантелеимонова монастыря отцом Мисаилом и наместником игумена отцом Иоакинфом составили т.н. «Акт о недостопоклоняемости Имени «Иисус»» или «Акт о исповедании веры во Имя Божие»[91]. Старцы Пантелеимонова монастыря были принуждаемы поставить подпись под этим документом. О средствах принуждения мы имеем свидетельство схимонаха Пантелеимонова монастыря Досифея[92]. Игумен и наместник решительно отказывались предоставить копию Акта отцу Досифею для внимательного прочтения в келии. Отец Досифей должен был подписать акт «на слух». После двухдневного противостояния отец Досифей все же смог получить копию «Акта о исповедании веры во Имя Божие» и составить свои возражения.

В Акте говорилось о том, что при произнесении имени Иисуса Христа мы «представляем себе невидимое присутствие Самого Господа […] Иисуса Христа», именем «Иисус» «подобает нам спастись», но чествовать и поклоняться подобает Самому Богу. Возражения отца Досифея основывались на том, что имени Божиему присуще не только представляемое благодатное присутствие, но Сам Бог через Свои действования. «Глаголы, яже Аз глаголах вам, Дух суть и Живот суть», – говорит Господь (Ин. 6,63). В подтверждение отец Досифей приводит слова святого Симеона Нового Богослова об онтологической разнице между человеческим и Божественным: «Слова человеческия текучи и пусты, слово же Божие – живое и действенное. Равным образом и истина Божия – есть паче ума и слова человеческого, – Бог непреложный, сый и живый»[93]. Разделение имени Божия и Бога, свойств Божиих и существа Церковь обличила на Паламитских соборах 1341, 1347, 1351 годов. Отец Досифей ссылается на 5-ю анафему против Варлаама второго Константинопольского собора 1341 года: «Анафема тем, кои думают, что одному только существу Божию свойственно имя Бога, а не энергии».

Прекрасный анализ последствий религиозного субъективизма и «представления» тождественности имени и его Носителя для молитвенной жизни сделал Владимир Эрн в своем «Разборе Послания Святейшего Синода об Имени Божием»: «Он (Синод – Д.Г.) утверждает, что в напряженнейшие и высшие мгновения сердечного горения человек не выходит из замкнутой сферы своего сознания. Он только «представляет» Бога, и силится воображением своим слить и отождествить произносимое сердцем Имя Божие с Самим Богом, но эти процессы воображаемого и молящейся душой производимого слияния отнюдь не приводят к реальному именованию Самого Сущего Бога. Синод утверждает, что дальше этого воображаемого отождествления молитва идти не может, что отождествление это «только в молитве, только в нашем сердце, и это зависит только от узости нашего сознания, от нашей ограниченности», молитвенно призываемый нами Бог вовсе не тождественен объективно с Богом Сущим. […] Молящийся […] не выходит из сферы своего сознания. Значит, в молитве он один, одинок. Значит, молитва есть настроение одинокой души, благочестивые ее эмоции»[94].

«После того я ушел из дому оставив надлежащее возражение […], раздал его во многих экземплярах отцам и братиям для предупреждения их от угрожающей погибели […], – пишет отец Досифей, – Немедленно по моем уходе пришел Наместник и Игумен с людьми, расхитили мою келию и мастерскую и теперь ищут схватить меня. Однако я удалился на одну из выдающихся подвигами поста и воздержания на Афоне обитель Благовещения»[95].

6. «Афонский бунт»

В связи с тем, что распря между иноками по вопросу почитания имени Божия не утихала, 2 декабря 1912 года свыше ста человек братии Фиваиды с разрешения скитского начальства созвала собор «для рассмотрения противоположных мнений о имени «ИИСУС» Христове, которые причиняли раскол и смущение духовное […] почти во всем русском монашестве на Святой Горе Афонской» с целью «стать твердо во св. истине, согласно Священного и Святоотеческого Писания, умиротвориться между собой, жить в мире любви, единодушия и единомыслия»[96]. После подробного анализа основных тезисов рецензии инока Хрисанфа и книги схимонаха Илариона по всем обсуждаемым пунктам (всего 10 пунктов) братия осудила рецензию и поддержала учение старца Илариона.

В начале 1913 года братия Андреевского монастыря потеряла всякое доверие к игумену Иерониму, который в январе попытался устроить показательное изгнание активных имяславцев из монастыря. В качестве зачинщиков раздора были выбраны трое: монах Петр, монах Викторин и иеромонах Илиодор. Был созван собор наиболее уважаемых двенадцати старцев скита. Но подсудимые потребовали вызова на собор старейшего его члена архимандрита Давида, сочувствовавшего имяславцам и не приглашенного на собор. После прихода о. Давида был зачитан обвинительный акт о подстрекательстве к бунту. На защиту обвиняемых монахов неожиданно для всех присутствовавших встал молодой писарь Порфирий, по долгу службы находившийся на соборе. Он с гневом обличил игумена «в неправомыслии о Имени Господнем» и напомнил о тех «хульных словах по отношению к Имени Господнем», которые слышал от о. Меркурия. После этого выступления на соборе «началось препирательство, окончившееся тем, что, выходя из залы заседания о. Давид воскликнул: «Братия, бегите: ваш игумен еретик. Он перед всем собором отрекся от Иисуса»». Вслед за о. Давидом удалились и остальные соборные старцы[97].

В связи со срывом осуждения имяславцев игумен решил созвать более представительный собор старейших иноков скита. На собор, который состоялся 8 января, явилось 60 человек старшей братии (по другим сведениям 80)[98] и, узнав о начале заседания по волновавшему всех вопросу, к залу подошли и монахи из младшей братии. Во время заседания был поднят вопрос о подлинности Открытого письма отца игумена о. Антонию (Булатовичу), в котором он писал о неприятии учения Булатовича, изложенном в его сочинениях и в частности в статье «О почитании Имени Божия». Статья в свое время была напечатана в журнале Андреевского скита по благословению архимандрита Иеронима. О. Иероним начал было утверждать, что письмо подделано Булатовичем для возмущения братии, но игумену указали на его собственноручную подпись. В ходе заседания в зал проникли монахи, не приглашенные на собор. И заседание стало совершенно неуправляемым – на о. Иеронима и сочувствовавших ему посыпались обвинения в имяборчестве и хуле на имя Господне. Братия почти единогласно потребовала смены игумена.

Тем временем, о. Антоний (Булатович) был вдалеке от происходивших в Андреевском скиту событий. Все его время занимало составление книги «Истина о Истине», содержащей запись беседы инока Досифея со старцем Амвросием, катехизическое изложение в вопросах и ответах сущности учения о имени Божием, рассуждение об имени Божием «Иисус», выдержки из Слова св. Димитрия Ростовского на Обрезание Господне.

Книга «Истина об истине» «неугомонного А. Булатовича» была издана в начале 1913 г. в Константинополе в количестве 5 тыс. экземпляров. «Эта брошюра, – писал в «Истории Афонской смуты» монах Пахомий (Павловский), – была разослана многим русским инокам и, кроме того, Булатович нашел лицо, переведшее брошюру на греческий язык, тоже напечатал, но разослать ее не удалось, ибо греческие власти, узнав о ней, уничтожили ее. В этой брошюре, кроме разглагольствований об обоготворении имени Иисус, Булатович, желая приравнять свое учение к учению св. Григория Паламы, дошел до смешного и совершенно вздорного вывода, что всякое слово, исшедшее из уст воплощенного Сына и Слова и записанное в Евангелии евангелистами есть Сам Бог»[99]. В брошюре, пишет далее о. Пахомий, мы встречаем и такие богословские выводы: «Страстью Своею на Кресте и излиянием Божественной Своей Крови Христос оправдал Свое Имя «Спаситель», а Воскресением Своим оправдал Свое Имя – «Бог». Вот почему это «Имя есть Имя паче всякого Имени», как говорит Апостол»[100]. Небрежность богословского языка и боевой напор автора в подобных выкладках делали его позицию весьма уязвимой, позволяя читателю прийти к выводам, не содержащимся в оригинале. По прочтении подобного текста может сложиться мнение, что имя «Иисус» выступает как нечто первичное к Самому Господу Иисусу Христу, Который должен был на Голгофе придать дополнительную силу Своему имени, «оправдать» его на Кресте.

В этой же брошюре содержится рассказ о состоявшемся в августе 1912 года визите схимонаха Досифея к авторитетнейшему старцу о. Амвросию, пребывавшему на Афоне более 55 лет и жившему в Зографе. На вопрос о. Досифея о начавшейся смуте в афонских монастырях о. Амвросий ответил: «От века еще не бывали такие еретики! Имя Иисус так неразрывно с Богом, что можно сказать, что Имя Иисус есть Сам Бог, ибо как можно отделить имя от существа? – это невозможно. Имя Иисус есть истинный Бог; невозможно спастись без Имени Иисуса. О еретиках же сих есть написано, что в последнее время будут еретики хуже первых; эти то и суть те страшные еретики, кои сладчайшее и спасительное Имя Иисус отвергают, то есть уничижают, аки простое человеческое и немощное, бессильное! […] Сии то и суть слуги антихристовы, ибо они поносят Святейшее Имя Божие». «Тогда я сказал, – продолжает о. Досифей: Как же нам быть и что мне делать? Молчать ли и ждать, каков будет конец, или говорить и писать в обличение их заблуждения?» На это старец ответил: «Вам молчать об этом нельзя, но надо и говорить, и писать во славу Имени Божия. Но только не спорить, ибо спор не есть от Бога. Если же дело будет доходить до спора, то лучше оставь и отойди от зла, и сотворишь благо». О. Досифей возразил: «Но если я так буду делать, то меня изгонят, и останусь без всего; чем я жить тогда буду?» «Бог покроет вас Своею благодатию и нужды не будет, ибо блаженны суть стоящие за Имя Господне и изгнанные правды ради», – ответил старец Амвросий[101]. Судя по развитию событий, именно этими словами руководствовались имяславцы когда с необычайным жаром и дерзкой настойчивостью принялись составлять и всеми доступными средствами распространять свои апологетические и обличительные сочинения в защиту «боголепного почитания Имени Божия». Однако споров, оскорблений и насилия с обеих сторон осмотрительный совет старца предотвратить не смог.

О. Антоний вел довольно замкнутую жизнь, пребывая безвыходно в Благовещенской келии и общаясь с 3–4 близкими ему иноками Андреевского скита. Закончив работу над книгой, он должен был 1 января ехать в Салоники для сдачи книги в печать[102]. 30 декабря о. Антоний прибыл на пристань, но на море поднялась сильная буря, больше недели не дававшая пристать к Афону пароходам. 6-го января на Афон прибыл пароход из Салоник, доставивший о. Иеронима. «9-го января […] около захода солнца показался дымок парохода, шедшего из Кавалы и который должен был отвезти меня в Салоники, – вспоминал о. Антоний. – Но в это самое время прибыл из скита о. Константин и передал мне всеобщую просьбу братии возвратиться в обитель и не оставлять ее в эти трудные минуты. […] Господу угодно было так удивительно удержать меня на Святой горе от предпринятого мною отъезда необычайной бурей»[103].

10 января по приглашению о. Игумена в Андреевский скит прибыли проэстосы – старцы монастыря Ватопеда – которые, по словам монаха Пахомия, испытав о. Иеронима и о. Давида, признали первого – православным, а последнего – еретиком[104]. В то же время в скит прибыл о. Антоний (Булатович) и направился в храм, где должен был проходить общий собор братии монастыря. Тогда же впервые после короткой встречи летом 1912 года встретились о. Антоний и о. Давид, проводившие замкнутую и необщительную жизнь.

На соборе братия составила обращение в Святейший Синод о смене игумена, под которым подписалось 4/5 состава монастыря (300 братий). Братское заявление гласило: «Я, нижеподписавшийся, верую и исповедую, что Имя Божие и Имя Господа Иисуса Христа свято само по себе, неотделимо от Бога и есть Сам Бог, как то многие Святые Отцы исповедали. Хулителей и уничижителей Имени Господня отметаюсь, как еретиков, и посему требую смены игумена Иеронима»[105]. На место игумена абсолютным большинством голосов был избран архимандрит Давид, много лет подвизавшийся в затворе. Но из-за противодействия Ватопеда поставление игумена затягивалось. 12 января в Ватопеде состоялся собор 12-ти старцев, на который были приглашены представители Андреевского скита, в числе которых был и Булатович. Старцы потребовали переизбрания игумена закрытой баллотировкой из четырех кандидатов монахами, пробывшими в иночестве не менее пяти лет на Св. Горе. Представители Андреевского скита согласились с этим условием и перед уходом получили запечатанный конверт с решением Ватопеда по рассматриваемому вопросу. Конверт был немедленно вскрыт и монахи обнаружили, что решение, изложенное здесь, не соответствует тому, что было заявлено им соборными старцами. Послание старцев Андреевским скитянам состояло из четырех пунктов: 1) низложение отца Иеронима – свершившийся факт; 2) выборы отца Давида – недействительны (не проведено предварительное избрание четырех кандидатов и закрытого голосования); 3) отец Атоний (Булатович) должен быть удален из скита; 4) те, кто «примут новую веру, проповедуемую отцами Антонием и Иларионом в книге «На горах Кавказа», будут признаны еретиками, изгнаны со Святой Горы и отлучены от церкви». Естественно, что такое решение не устраивало депутатов скита, т. к. согласно четвертому пункту этого определения, большинство братии должно было быть изгнано со Святой Горы за поддержку имяславского учения. Представители скита заявили, что в таком виде решение Ватопеда они принять не могут, в свою очередь председатель собора старцев о. Аркадий отказался изменить формулировки письма. Делегатам пришлось вернуться в Андреевский скит ни с чем.

По дороге они узнали, что в скиту за время их отсутствия ситуация еще более накалилась. Всю ночь «иеронимовцы» убеждением, подарками, обещаниями должностей и санов склоняли колеблющихся монахов на свою сторону. «При этом они хвалились, что и о. Давида, и всех его сторонников они выгонят из скита, потому что Ватопед на их стороне»[106]. О. Антоний позже вспоминал о тех тяжелых минутах: « «Что же теперь нам делать?», – вопросил я спутников. «Да что же больше, – ответил Божий простец и мудрец духовник и соборный старец Сергий, – как то, что делают греки: выгоним Иеронима и больше ничего». Но мне не хотелось применять этой суровой меры к своему бывшему духовнику, отцу и игумену, и я надеялся ограничиться только отнятием игуменского посоха, печати и переводом его из игуменской келии в другую. […] У ворот нас поджидала наиболее ревностная братия – человек 30–40 – и с горечью поведала нам о дерзких и наглых выходках иеронимовцев, о их прещениях и угрозах. […] Медлить было невозможно, ибо с каждой секундой промедления положение могло только обостриться и усложниться и довести стороны до того, что каждая вооружилась бы, чем могла, и дело дошло бы до кровопролития»[107].

За этим последовало событие, которое оставило серьезный отрицательный след в истории имяславского движения и в дальнейшем использовалось как один из главных аргументов при доказательстве их неблагонадежности и «революционной» настроенности: игумен вместе с 18-ю его сторонниками были силою выставлены за пределы Андреевского скита. Через несколько месяцев этот факт послужил поводом для изгнания всех русских святогорцев, сочувствовавших имяславию, за пределы Афона.

Решение об изгнании «имяборцев» было принято сразу же после возвращения депутатов из Ватопеда. По свидетельству о. Иеронима, он и его сторонники числом сорок человек собрались в зале заседаний соборных старцев. Сюда же и явились о. Антоний со своими единомышленниками. Булатович потребовал о. Иеронима сдать игуменство добровольно. «Последовал паки запрос от о. Антония Булатовича. «Сдаешь свое имущество?» И затем он, сделав крестное знамение и произнеся имя Св. Троицы: «Во имя Отца и Сына и Св. Духа!», вскочил на стол, за которым я сидел, с целью броситься на меня и закричал по-военному: «Ура! Ура!» Что по-видимому было сигналом к атаке. Все его единомышленники набросились на православных, которых бунтари называли «имяборцами» и затем началось побоище»[108]. В дневнике монаха Николая Протопопова, очевидца и участника сражения, мы находим следующее свидетельство: «Был великий бой с обеих сторон. Сперва кулаками, а потом один другого давай таскать за волосы. Это было чудное зрелище. Внизу руки, ноги, туловища, а вверху виднелась одна шерсть. И начали вытаскивать из этой кучи по одному человеку в коридор, где братия стояла в две шеренги, получая добычу и провожая кого за волосы, кого под бока и с приговором, кого за что бьют, чтобы он знал»[109]. В результате 18 противников имяславцев во главе с игуменом Иеронимом были изгнаны из скита, через несколько дней скит покинуло еще более 30 человек[110].

Через два дня о. Давид был вторично избран на игуменское место, причем от процедуры, предложенной Ватопедом, братия отказалась и отдала за него 307 подписей. Ватопед утвердил избрание нового игумена, но поставление отложил на несколько дней, сославшись на требование российского посольства.

Реакция властей на беспорядки в Андреевском скиту не замедлила себя ждать: греческие солдаты заняли посты у ворот скита, и 20 января на Афон прибыл представитель Российского посольства вице-консул Щербина. Щербина пригрозил отдать братию скита «на растерзание грекам»[111] и заявил, что правительство требует восстановления отца Иеронима в должности игумена.

Но 23 января[112] произошел неожиданный перелом: на братском соборе Пантелеимонова монастыря в присутствии вице-консула игумен отец Мисаил уничтожил имяборческий «Акт об исповедании веры во Имя Божие» от 20 августа 1912 года и поставил свою подпись под исповеданием иноков–имяславцев, из монастыря были удалены 8 активных противников имяславцев (в том числе о. Алексий (Киреевский), монах Денасий (Десятковский), духовник о. Агафодор)[113]. В монастыре это событие было отмечено, как долгожданная Пасха – весь день раздавался непрерывный колокольный звон, монахи со слезами целовались, приветствуя друг друга пасхальными словами: «Христос воскресе!» Отец Антоний (Булатович) был делегирован братией в Санкт-Петербург для защиты имяславия в Святейшем Синоде и перед правительством.

После отъезда о. Антония ведущая роль в стане имяславцев переходит к певчему Пантелеимонова монастыря монаху Иринею (Цурикову). Причем религиозные волнения в русских монастырях, по свидетельству действительного статского советника П.Б. Мансурова, посетившего Афон в марте 1913 года с целью выяснения возможности установления над русскими монастырями на Афоне управления из России, «достигли высшей точки возбуждения […], рознь между монахами наблюдается не только в Андреевском скиту, но и во всех русских монастырях на Святой Горе»[114]. «Только очевидцы знают насколько тяжела была атмосфера в монастыре для тех, кто не поддавался новоизмышленной ереси. […] Было заметно, что как только кто начинал склоняться к Иларионовскому учению (заблуждаться), так среди бунтовщиков проявлялся дух нетерпимости, братоненавистничества, злобы, вражды и насилия по отношению к братии, не разделявших их религиозных заблуждений и подобный инок делался каким-то мрачным, желчным, раздражительным, хотя бы даже раньше отличался кротостью и мягкостью нрава», – вспоминал о. Пахомий[115].

В апреле 1913 года на Афон прибывает «доканчивать свою жизнь в тишине и покаянии»[116] синодальный миссионер игумен Арсений[117]. Ознакомившись с сутью догматических споров, о. Арсений, принявший в свое время пострижение в Пантелеимоновом монастыре и пользовавшийся значительным авторитетом в среде афонских иноков, занял активную про-имяславскую позицию. 11 апреля им был учрежден «Союз Архангела Михаила исповедников Имени Божия», предназначавшийся «для противодействия распространяющемуся имяборчеству и для предохранения […] от общения с имяборцами»[118]. Союз рассылал свои листовки по всей России. «Тогда временно ослабевшее насилие, – пишет о. Климент, – приняло ужасающий размер. Имебожники, по приказанию своих главарей, стали сторониться от неприемлющих нового догмата, как от зачумленных, не стали с ними кушать за одним столом […]; в соборном храме отвели место в притворе, строго возбранив входить во внутренний храм и прикладываться к св. иконам. Священникам было воспрещено кадить их. […] Угроза, укоризна и брань на них слышалась более, чем на новоначальных. Нельзя было поручиться за их безопасность. Жизнь для православных в скиту до того стала невыносима, что многие задумали бежать из него. […] Один из переживших это время со скорбию сказал: «Ужас братии во время бунта до 13-го января в сравнении с ужасом времени владычества Арсения в скиту – ни что иное, как его тень»»[119]. 28–30 апреля по указанию игумена Арсения из Андреевского скита было изгнано около 25 монахов, еще несколько десятков человек покинули скит самостоятельно[120]. Во время одного из многочисленных соборов о. Арсений вместе с о. Давидом предали анафеме и проклятию архиеп. Антония (Храповицкого), игуменов Мисаила, Иеронима и Максима.

Деятельность о. Арсения оборвалась совершенно неожиданно – перед одной из проповедей, во время которой он планировал «сказать нечто «великое»»[121], с ним случился удар, и он был парализован, лишившись способности говорить и передвигаться. Скончался о. Арсений 20 августа 1913 года на Афоне и как «еретик» был похоронен без отпевания за оградой церковного кладбища. Этот случай анти-имяславская партия использовала в качестве яркого доказательства гнева Божия на сторонников «имяборческой ереси», противящихся церковной власти.

7. Анти-имяславская реакция

имяславский спор афоня апология

Победа имяславцев на Афоне была лишь временным затишьем перед надвигавшейся бурею: уже 29 января отцы Антоний и Давид и все «единомысленные с ними» подверглись запрещению афонским Кинотом в священнослужении, а Андреевский скит – церковному отлучению. В феврале место умершего константинопольского Патриарха Иоакима III занял Герман V, отцы Антоний и Давид как виновники «беззаконного восстания» и захвата скита были приглашены в Константинополь для «ответа священному Синоду за распространяемое ими учение об имени «Иисус»». Тогда же афонские имяславцы действиями Русского Посольства в Константинополе на 5 месяцев были лишены возможности получать почту, денежные переводы и продовольствие.

В феврале-марте 1913 года архиепископ Антоний в переписке с оо. Денасием и Иеронимом в частности пишет: «В «Колоколе» напечатана Ваша корреспонденция об изгнании о. Иеронима из обители, а послезавтра отпечатают перевод греческого письма из Ватопеда, а затем и дальнейшие Ваши сообщения о падении о. М[исаила] […] Конечно Булатовичей всех погонять и лишать монашества, их победа на две недели, но печально то, что последствием их хлыстовского бунта может оказаться требование греков изгнать с Афона всех русских». «День избавления Вашего близок. Булатовича запрещено пускать в Петербург и начальнику Андреевского подворья о. Антонину приказано от митрополита и Синода поминать Вас [о. Иеронима – Д.Г.] на эктениях, а если не послушает Антонин, то будет изгнан[122]. Свят. Синод просит нового Патриарха [Германа V – Д.Г.] подтвердить решение о сем деле покойного Иоакима III и разрешить прислать на Афон русского Архиерея для вразумления смущенных глупою ересью. Булатович без паспорта где-то скрывается, как говорят, по Петербургу у своих знакомых и прячется. О. Мисаил раскаивается в своем безволии, выразившемся в подписании нелепой бумаги озорников»[123]. Как видим, архиепископ Антоний, находившийся в то время в зените своего влияния на церковную политику Синода, принимал самое активное участие в подавлении «черного бунта»: он в курсе самых последних событий, связанных с новой «ересью»; он организует анти-имяславскую кампанию в российской прессе; принимает все возможные меры для того, чтобы обеспечить административный и численный перевес противников имяславцев как на Афоне, так и за его пределами.

По просьбе Св. Синода Патриарх Герман V запросил Халкинскую богословскую школу дать отзыв о православности учения имяславцев. В ответ был составлен отзыв, датированный 13 марта 1913 года, в котором в частности говорилось: «свойства и энергии Его невозможно, ни отделить, ни смешать с сущностью Его. Исходя из этого положения и опираясь на известное определение Церкви, что Божество принадлежит природе, – следовательно, и свойствам и энергиям Бога, они (имяславцы – Д.Г.) выводят заключение, что и имя Иисус, как и всякое вообще откровенное божественное имя, не только указывает на свойство и энергию Бога, но есть и Сам Бог. […] Само это мнение, что они суть энергии Бога, – есть новоявленное и суесловное, а их оправдание, что всякое слово Бога, как энергия Его, не только дает жизнь и дух, но есть сам дух, сама жизнь, Сам Бог, – это оправдание, применяемое вообще, ведет к заключениям (каковы: «имя Иисуса есть Бог […], всякое божественное слово в Евангелии есть Сам Бог»), которые, вопреки всем их отрицаниям, пахнут пантеизмом»[124].

В это время в России архиепископы Антоний (Храповицкий), Никон Вологодский[125] и профессор Петербургской Духовной Академии Сергей Викторович Троицкий [126] готовят разборы «имябожнического учения». Основные аргументы докладов против учения имяславцев можно свести к следующим:

·   «Имя – условное слово, более или менее соответствующее тому предмету, о коем мы хотим мыслить; это есть необходимый для нашего ума условный знак, облекаемый нами в звуки. […] Имена Его суть только слова, указующие на то или иное свойство […], это только идея о Боге, только благоговейная мысль о Нем, наше субъективное представление, а не Сам Он по Своему существу»[127].

·   «Для нас имя Божие есть только слабая тень одного из свойств или состояний Божиих, отмеченная в нашем слове или мышлении; мы и тени воздаем должное почитание, как иконе, ибо и тень апостола Петра исцеляла болящих»[128].

·   «Если обратиться к греческому оригиналу […], то мы увидим, что собор [Константинопольский собор 1341 года – Д.Г.] вовсе не называет энергию Божию Богом, а говорит лишь о ее божественности и ни разу не применяет к ней слова QeoV – Бог, а всегда лишь слово JeothV – божество, божественность. И во время споров паламиты всегда говорили лишь о божественности энергии Божией, а не о том, что она есть самое существо Божие, что она есть Бог[129] […], говорить, что имя Божие, как энергия Божия, есть Сам Бог, (а не божественность), – это значит становиться всецело на сторону именно варлаамитов […], подвергать себя анафеме собора, изреченной против тех, кто не признавал «разность божеского существа и энергии»»[130].

·   По мнению архиепископа Антония Волынского, «назвать это лжеучение ересью – значит оказать ему большую честь, т. к. это просто-напросто хлыстовские сумасбродные бредни».

·   Иноки дерзостно попрали законы монашеского смирения и послушания, «оставили молитву Иисусову и занялись рассуждениями, подобными занятию силлогизмами Варлаама»[131].

Указанные доклады послужили основой для составления Послания Святейшего Синода по вопросу имяславия. Экстренное заседание Синода для рассмотрения вопроса о православности учения имяславцев было созвано 16 мая 1913 года и проходило под председательством митрополита Петербургского Владимира (Богоявленского), будущего священномученика.

К этому времени в Константинополе уже состоялся суд над отцом Давидом, имяславие было признано «новоявленным и неосновательным […] хульным злословием и ересью, как отождествляющей и сливающей неслитное и тем самым ведущей к пантеизму (всебожию)»[132]. Отец Давид был отпущен на Афон с условием, что откажется от игуменства в Андреевском скиту. По свидетельству о. Антония (Булатовича) от «архимандрита Давида не потребовали ни покаяния, ни отречения от его «ереси», но свободно отпустили его обратно на Св. Гору под условием лишь отказа от игуменства в Андреевском скиту, чего добивалось наше посольство»[133]. Мнение Константинопольского Патриарха, который в свою очередь по свидетельству П.Б. Мансурова «сам в этот вопрос не вникал и основывался на взглядах архиепископа Антония», сыграло не последнюю роль в решении Св. Синода Российской Церкви. В осуждении о. Давида значительную роль сыграл посол Гирс: он «воздействовал на Патриарха в смысле самого скорейшего и решительного осуждения архимандрита Давида», по приезде о. Давида в Константинополь попытался арестовать его, затем потребовал написать расписку об отречении от игуменства[134]. По свидетельству противников имяславцев, первое время о. Давид соблюдал свое обещание не претендовать на игуменство в Андреевском скиту и жил на безмолвии вне скита, но в дальнейшем под воздействием игумена Арсения он вновь включился в борьбу с «имяборцами» и занял игуменское место[135].

На заседании Св. Синода были заслушаны указанные выше доклады, архиепископу Сергию (Страгородскому) Синод поручил составить сводку докладов в виде «Послания всечестным братиям, во иночестве подвизающимся». Послание было единогласно одобрено членами Святейшего Синода, опубликовано в «Церковных ведомостях» от 18 мая 1913 года и зачитано во всех церквях Российской Церкви[136]. Синод выдвигает обвинения имяславцев и их апологета отца Антония (Булатовича) в обожествлении слов и букв имени Божия, в «магическом суеверии», принуждающем Бога «быть Своею благодатию с […] человеком и творить свойственное ему»[137]. «Новые учители явно смешивают энергию Божию с ее плодами, когда называют Божеством и даже Самим Богом и Имена Божии, и даже церковные молитвословия, т.е. не только слово, сказанное Богом, но и все наши слова о Боге […] «слова, коими мы именуем Бога». Но ведь это обоготворение твари»[138]. «В молитве Имя Божие и Сам Бог сознаются нами нераздельно, как бы отождествляются, даже не могут и не должны быть отделены и противопоставлены одно другому; но это только в молитве и только для нашего сердца, в богословствовании же, как и на деле, Имя Божие есть только имя, а не Сам Бог и не Его свойство, название предмета, а не сам предмет, и потому не может быть признано или называемо ни Богом (что было бы бессмысленно и богохульно), ни Божеством, потому что оно не есть и энергия Божия»[139].

Естественно, что подобные утверждения о разделении молитвенной практики и богословия, слова и дела, подобно фантазии и действительности не могли быть одобрены афонскими имяславцами, опиравшимися в своих утверждениях на слова св. Иоанна Кронштадтского: «Молясь, нужно так веровать в силу слов молитвы, чтобы не отделять самых слов от самого дела, выражаемого ими; нужно веровать, что за словом, как тень за телом, следует и дело, так как у Господа слово и дело нераздельны: ибо Той рече, и быша; Той повеле, и создашася (Пс. 148: 5). И ты так же веруй, что ты сказал на молитве, о чем попросил, то и будет. Ты славословил – и Бог принял славословие, поблагодарил Господа – и Бог принял благодарение твое в воню благоухания духовного. То беда, что мы маловерны и отделяем слова от дела, как тело от души, как форму от содержания, как тень от тела, – бываем и на молитве, как в жизни телесни, духа не имуще (Иуд. 1, 19), оттого-то и бесплодны наши молитвы»[140].

До вынесения официального вердикта по вопросу присутствия Божества в Его имени мы видим, хотя и значительную, но все же преодолимую дистанцию в позициях имяславцев и, к примеру, С.В. Троицкого. Троицкий пишет: «Имя Иисус, понимаемое в смысле откровения Божия о спасении человечества, но не в смысле нашего именования Бога (т.е. произнесения имени Божия вместе с мыслию о Боге), есть сила Божественная или действие Божие, действие Святого Духа, неотделимое от Него, так же как и творение чудес, но имя Иисус, в смысле нашего акта произнесения имени Божия, не есть сила Божественная, а может быть условием проявления этой силы, если произнесение этого имени служит выражением веры и любви к ее Носителю»[141]. То есть Бог присущ Своему имени при условии благочестивого именования Господа, в этом случае Бог может явить Свои благодатные дары. Имяславцы говорили о безусловном присутствии Господа Иисуса Христа «в имени Иисус-Христовом». Возможность магических спекуляций в этом случае не исключена (ср. Деян. 19: 13–16), и именование будет недостойным, «в суд и во осуждение». «Бог поругаем не бывает» (Гал. 6: 7), и такое призывание имени Божия будет во вред дерзнувшего с нечистым сердцем приступить к святыне.

Мнение Троицкого о том, что святыня обретает силу при условии достойного прикосновения можно найти и у некоторых Святых Отцов. К примеру, преподобный Симеон Новый Богослов писал: «Если ядущие Его Плоть и пиющие Его Кровь имеют жизнь вечную […] мы же, вкушая их, не чувствуем, что в нас происходит что-то большее, чем [при вкушении] чувственной пищи, и не принимаем в сознании иной жизни, значит, мы приобщились простого хлеба, а не одновременно и Бога». Святитель Григорий Нисский, говоря о действенности таинства крещения, не без оговорок заметил: «Если баня послужила телу, а душа не свергла с себя страстных нечистот […], хотя и смело будет сказать, однако скажу и не откажусь, что для таковых вода остается водой, потому что в рождаемом отнюдь не обретается дар Святого Духа»[142]. В протестантском богословии решение этого вопроса закрепилось в его крайнем выражении: таинство действенно только при наличии активной положительной человеческой составляющей. Недаром защитники имяславия обвиняли членов Синода в «протестантствовании»[143], «религиозном субъективизме»[144] и «радикальном номинализме»[145]. С.В. Троицкий признавал объективность и Божество имени и Божественного откровения и на основании его тезисов, приведенных в заключении доклада «Афонская смута», был шанс найти компромиссные вероисповедные формулы. Но тенденциозность взяла верх, и диалог прервало появление официального осуждения и «Послания Святейшего Синода» от 18 мая 1913 года, в котором напрочь отрицалась возможность присутствия Бога в Его имени. После этого поток взаимных обвинений со страниц листовок, брошюр, церковных и светских периодических изданий многократно увеличился, книгу отца Илариона «На горах Кавказа» было приказано изъять из монастырских библиотек.

8. Удаление русских имяславцев с Афона

Святейший Синод по настоянию митрополита Петербургского Владимира командирует архиепископа Никона и С.В. Троицкого на Афон для прекращения смуты. На Святую Гору Никон в сопровождении С.В. Троицкого, В.С. Щербины, генерального консула в Константинополе А.Ф. Шебунина, сотрудника консульства Б.С. Серафимова, командира «Донца» З.А. Шепулинского, нескольких офицеров и вооруженных штыками матросов прибывает 4 июня на стационаре «Донец»[146]. Архиепископ Никон издает серию листовок с призывами к монахам-имяславцам отказаться от догматических исследований и примириться с Церковью, чтобы не подвергнуться суду и отлучению. Никон проводит беседы с отдельными лицами или целыми группами «зараженных», но все увещевания остаются без ответа – монахи называют Никона «масоном и еретиком».

Вслед за архиепископом вечером 11 июня к Афонской Горе подходит пароход «Царь» с 5 офицерами и 118 солдатами на борту, солдаты занимают Пантелеимонов монастырь. В тот же день после поздней литургии под охраной солдат в Покровском соборе архиепископ Никон пытался склонить имяславцев к отказу от «нового учения».

В 1913 году на страницах «Русского слова» была опубликована заметка, в которой роль владыки Никона в состоявшемся диспуте, предстает не в лучшем свете: «Вы, – говорил архипастырь, потрясая посохом, – каждое имя считаете за Бога. Так я скажу вам, что каждое имя Божие не есть Бог. И червяку имя только «червяк», а вы, пожалуй, скажете: «и червяк – Бог». Сын есть меньше Отца. Сам Иисус сказал, что «Отец есть более Меня». Вы скажете, что у вас и Христос – Бог…». Профессор Троицкий попытался поправить Никона: «Владыко, Христос – Бог! И на отпусте говорится: «Христос истинный Бог наш…"». Но владыка Никон, стуча о пол посохом, кричал: «Никто не смей мне возражать. Даже Англия и Франция так веруют, как я говорю…». Возмущенным монахам не дают возможности возражать. На замечание о том, что если имя Божие не есть Бог, то слова Псалтири «Хвалите имя Господне, хвалите, рабы Господа» надо произносить «Хвалите Бога Господа…» владыка в запале отвечал: «Да, так и нужно!». «Тогда нужно все книги переписать», – замечает монах. «И перепишем со временем! Все книги перепишем!» – заявил владыка. Нужно ли говорить, что после этих слов храм захлестнула буря возмущения, и архиепископу пришлось скрыться в алтаре[147].

Таково описание визита владыки Никона на Афон со стороны, сочувствовавшей гонимым монахам. Сам архиепископ писал о своей поездке на старый Афон иначе. По его свидетельству, к моменту прибытия обстановка на Святой Горе постепенно выходила из-под контроля властей, имяславцы за богослужением «не поминали ни Патриарха, ни Синода, ни игумена», несогласных с ними называли « «масонами, богохульниками, иудами-предателями, арианами», отплевываясь от них, как от нечистых, зараженных людей».

«Самый образ действий вождей этого движения близко напоминал фабричных забастовщиков и устроителей митингов. Толпа «имеславцев» во время бесед постоянно выполняла роль какой-то шумящей марионетки в руках ловкого главаря – Иринея: даст он знак – толпа, громко шумевшая, мгновенно смолкает; возвысит он голос – и она снова кричит, и из задних рядов слышатся по моему и о. игумена адресу досадительные слова: «еретики, масоны, иуды-предатели!» Собрания у Иринея происходили почти каждый день, а запретить их игумен был не в состоянии: никто его не слушал. Ириней все время был окружен своими приверженцами, которые и спали в коридорах, охраняя его особу. Безусловное повиновение вожакам, широко поставленная пропаганда гектографированными и рукописными записочками, искусное распространение ложных слухов о царской телеграмме, «писанной золотыми буквами», запугивание – вплоть до угроз застрелить, утопить – властей, сокрытие распоряжений власти, перехвачивание не только писем (три мои письма игумену за время с января пропало), но и официальных бумаг (грамота Патриарха Киноту так и не получена), подговор к захвату кассы, к поджогу (было покушение), троекратная порча телефона с Кинотом, – все это не напоминает ли поразительно, до мельчайших подробностей, программы организованных опытными агитаторами забастовок? И действия этих преступных элементов облегчались полным непротивлением терроризованного большинства мирных братий, неподготовленных, по самому настроению своему неспособных к борьбе с таким проявлением зла, да и не видевших в этой борьбе своего прямого долга при параличе законной власти», – так представил положение вещей архиепископ Никон в докладе Св. Синоду.

Представители Протата официально заявили, что «еретики ни в коем случае оставаться на Афоне не могут, и если мы (владыка Никон и консул с прибывшими солдатами – Д.Г.) их не удалим, то это сделают сами греки, несмотря ни на какие протесты кого бы то ни было […] Теперь здесь хозяева не турки, а греки, которые легко могли бы прислать хоть целый полк из Солуня». В этом случае при попустительстве Св. Синода и МИДа русские могли бы полностью лишиться своего присутствия на Афоне, и все русские монастыри оказались бы в руках греков.

Описанный выше диспут в Покровском соборе в изложении владыки Никона выглядит по-иному: «Обличая лжеучение, я обратился к их здравому смыслу, указывая на то, что их учитель Булатович все слово Божие считает Богом, но ведь в слове Божием, в Священном Писании, много слов и человеческих, например, приводятся слова безумца: «несть Бог» (Пс. 13, 1; 52, 2.); говорится о творениях Божиих, например, о червячке: что же, и это все – Бог? Так и все имена Божии как слова только обозначают Бога, указывают на Него, но сами по себе еще не Бог: имя Иисус – не Бог, имя Христос – не Бог. При этих словах по команде Иринея послышались крики: «еретик! Учит, что Христос – не Бог!», нет Бога. Я продолжал речь, а так как вожди смуты продолжали шуметь, то С.В. Троицкий обратился к близ стоявшим: «владыка говорит, что только имя Христос – не Бог, а Сам Христос есть истинный Бог наш.» […] Мне кричали: «еретик, крокодил из моря, седмиглавый змей, волк в овечьей шкуре!» […] В заключение мне все же удалось сказать: «будьте добросовестны, выслушайте меня: все прочитанные из Святых Отцов места вы сами можете прочитать в вашей библиотеке: приходите, мы их там покажем вам! Кто знает по-гречески – тому найдем и в греческих подлинниках». После этого я ушел из церкви через алтарь» [148].

29 июня владыка Никон обратился к афонским монахам с обращением «Мое доброе слово «имяславцам»», где еще раз укорял монахов в непослушании Константинопольскому Патриарху и Российскому Св. Синоду, «умолял» прекратить лжемудрствования и «сжечь свои тетради». В Открытом письме архиепископу Никону иеросхимонах Антоний обвинял последнего в том, что «Доброе слово» написано спустя 24 дня после прибытия Никона на Афон. «Когда же хотя один раз за это время вы обратились к имяславцам хоть с одним добрым словом? И сие ваше, так называемое, «доброе слово» не было вами сказано, но лишь написано к 29-му июню, т.е. тогда, когда вы уже все подготовили к избиению имяславцев и изгнанию из их духовного отечества. Итак это ваше доброе слово могли имяславцы прочесть только накануне своего избиения», – писал Булатович. На слова Никона о том, что он обращается к монашеской совести имяславцев «после многих увещаний, разъяснений, свидетельств и доказательств посредством выписок из Святых Отцов и Учителей Церкви», о. Антоний возразил: «Когда же и где происходили эти упоминаемые вами многие «увещания […]"? На Афоне вы всего дважды, кажется, съезжали на берег в течение целого месяца. За эти ваши два съезда были ли с вашей стороны какие либо увещания? […] Не ультиматум ли представили вы имяславцам, требуя от них подписи под грамотою Патриарха и под посланием Синода[149]»?

Все попытки «обращения» имяславцев успехом не увенчались, поэтому владыка Никон приступил к активному искоренению «ереси» на Афоне – с 14 по 17 июня проводилась перепись имяславцев Пантелеимонова монастыря. Результаты переписи: имяборцев – 661, имяславцев – 517, не явилось – 360[150]. Таким образом, можно сказать, что, несмотря на усилия представителей церковной власти, большая часть насельников Пантелеимонова монастыря (около тысячи) поддерживали имяславие.

2 июля на заседании Комиссии при Правлении Добровольного Флота было решено отправить на Афон пароход «Херсон» с целью выдворения монахов, «увлекшихся ересью Булатовича и […] не признающих власти ни Святейшего Синода, ни Вселенского Патриарха, проявляющих в своих воззрениях и выступлениях явно революционное настроение». Представитель департамента полиции МВД А.А. Волков предложил после доставки монахов в Одессу «передать отступников духовному суду, лишить сана и представить затем в распоряжение гражданских властей», Комиссией это предложение было одобрено[151]. Просьба о предоставлении парохода была направлена послом М.Н. Гирсом, руководствовавшегося в своих действиях позицией архиепископа Антония (Храповицкого).

К Свято-Пантелеимонову монастырю пароход подошел к 3 июля. После этого началось насильственное выдворение имяславцев из Пантелеимонова монастыря и Андреевского скита. Отец Антоний (Булатович) со слов монахов, присутствовавших при «зачистке» монастыря, писал: «безоружных, совершавших церковное служение иноков, подвергли неслыханному истязанию – их в продолжении целого часа окатывали в упор из двух шлангов сильнейшей струей холодной горной воды, сбивая с ног, поражая как сильнейшими ударами лицо и тело»[152]. Заранее подпоенные, полупьяные солдаты штыками и прикладами выталкивали монахов за пределы обители. Монахов растаскивали пожарными крюками и баграми, хватали за волосы, бросали на пол, били ногами, сбрасывали по мокрым лестницам с четвертого этажа, сознательно оскорблялись святые иконы, принадлежавшие гонимым инокам. Больших жертв удалось избежать только из-за крайнего незлобия монахов, которые не оказывали никакого сопротивления солдатам и помощникам игумена Мисаила. Но все же в ту ночь было похоронено четверо убитых[153], а раненых, пострадавших от холодного оружия, зарегистрировано 40 человек[154].

Согласно свидетельствам имяславцев, «монастырь превратился в поле сражения: коридоры были окровавлены, по всему двору видна была кровь, смешанная с водою; в некоторых местах выстланного камнями двора стояли целые лужи крови»[155]. Подобная же картина предстает перед нами при ознакомлении со свидетельством иеросхимонаха Николая (Иванова), стоявшего в первых рядах монахов, во время обливания их ледяной водой: «Когда всех измочили, многих сбили с ног, и они в одежде с иконами и крестами лежали на полу в воде, тогда набросились на меня два офицера […], которые моею епитрахилью чуть было не задушили меня. Они, сорвав с меня епитрахиль, рясу, схиму, их бросили на пол в воду и топтались по ним. Затем вырвали у меня из рук икону Божией Матери и ею два раза сильно ударили меня по голове, потом стали бить меня иконою же по всему телу […]; а потом те же два офицера и еще два солдата, приподняв меня кверху, сильно ударили меня о каменный пол, я лишился чувств. […] Когда же я стал приходить в чувство и, открыв глаза, стал ощущать сильную боль тела от побоев, и так как я лежал в коридоре поперек, то по мне солдаты топтались ногами и через меня таскали в просфорню мертвых – убитых монахов (я заметил только двух)»[156].

Архиепископ Никон в докладе Святейшему Синоду о раненых монахах говорит как о якобы «оцарапанных» иконами. В его донесении выдворение имяславцев выглядит следующим образом: «Почти три часа увещевали «имеславцев» добровольно идти на пароход: успеха не было. По-видимому, им хотелось вызвать кровопролитие, дабы приобрести славу мучеников; в то же время они, конечно, были уверены, что кровопролитие допущено не будет ни в каком случае, и вот, чтобы поиздеваться над правительственной властью и оттянуть время, они упорно противились: пели, молились, клали поклоны. Вообще, кощунственное отношение к святыне и молитве проявлялось в целях демонстративных постоянно: иконами защищались, пением отвлекали внимание, с пением потом плыли на лодке на «Херсон». Наконец, рожок заиграл «стрелять». Это было сигналом для открытия кранов водопровода. Вместо выстрелов пущены в ход пожарные трубы. Понятно, при этом не обошлось без царапин у тех, кто старался защитить себя от сильной струи воды доскою или иконою. Только тогда упорствующие бросились бежать. Их направляли на «Херсон». «Раненых», то есть оцарапанных, оказалось около 25 человек, которым раны были перевязаны нашим судовым врачом, а через два-три дня повязки были уже сняты» [157].

Сам Владыка Никон во время побоища в Пантелеимоновом монастыре осмотрительно не присутствовал, а находился на «Донце».

На пароходе «Херсон» в Одессу был вывезен 621 монах (из них насельников Пантелеимонова монастыря – 418, Андреевского скита – 183). Иноки Андреевского скита сопротивления не оказали, противники имяславцев объясняли покорность «имябожников» Андреевского скита тем, что они были уверены: пароход прислан Государем по ходатайству Булатовича для отправки имяславцев в специально отведенный для них российский монастырь[158]. Остаток имяславцев числом 212 был посажен на пароход «Чихачев» чуть позже и 17 июля был доставлен в Одессу.

В Одессе монахи подверглись подробному дознанию для выяснения личности и степени причастности к беспорядкам. Решение официальных лиц было довольно суровым: «Лица, признанные в сане и монашестве русскою церковною властью, в числе 8 были отправлены на подворье Андреевского скита. 40 человек, обвиняемых и подозреваемых в уголовных преступлениях, были отправлены в тюрьму, а остальные были направлены по проходным свидетельствам в мирском одеянии для водворения на родину по местам прописки»[159]. В России указом Синода от 24 августа 1913 года иноки, не принявшие Послания Святйшего Синода, запрещались в священнослужении и причащении Святых Тайн. В ознаменование окончания борьбы с имяславцами Патриарх Герман V наградил архимандрита и наместника Пантелеимонова монастыря золотыми наперстными крестами и грамотами. В послании к Святейшему Синоду Патриарх выразил пожелание, чтобы лица, изгнанные с Афона, даже при раскаянии не могли быть возвращены на Афон[160]. Именно эта цель, т.е. ослабление русского влияния на Афоне, по мнению многих исследователей, преследовалась Греческой Церковью во время борьбы с русскими имяславцами.

9. Суд московской синодальной конторы

По завершении расправы над непокорными монахами журнал «Русский инок» опубликовал заметку под названием: «Благодарность Государю за освобождение Афона от революционеров и сектантов», в которой цитировал благодарственную телеграмму архимандрита Пантелеимонова монастыря Мисаила. В адрес Императора отец Мисаил, собственноручно уничтоживший в свое время имяборческий «Акт о недостопоклоняемости имени «Иисус»» и подписавший имяславское исповедание, выражал «усерднейшую благодарность за освобождение […] монастыря от грозившей ему со стороны революционеров и сектантов опасности разорения»[161]. 24 августа обер-прокурор Синода В.К Саблер представил Государю записку игумена Иеронима аналогичного содержания, записка была датирована 3-м июля.

В ответ на несправедливо присвоенные имяславцам клички, о. Антоний (Булатович) пишет Открытое письмо архимандриту Мисаилу, в котором с гневом в резкой форме отвергает воздвигнутые на них обвинения: «да падет же это имя «сектанты» на вашу собственную голову, как некогда имя «идолопоклонники», коим иконоборцы клеймили православных исповедников и почитателей святых икон, пало на их-же главу, и мнившие себя около двух столетий православными: и цари, и архиереи, и ученые, и игумены, и всякие властные лица, яро преследовавшие мечем и огнем почитателей икон, ныне предаются ежегодно в Неделю Православия анафеме! […] Слово «революционер» означает противника существующего государственного строя. Но таковыми по всей справедливости есте вы и единомысленные с вами, по крайней мере, это можно сказать о главарях вашей имяборческой партии, ибо всем на Афоне известна их антидинастическая проповедь в 1905 году. Теперь ваши главари заделались монархистами, что же касается до нас, то мы никогда ими быть не переставали и не перестанем! […] Наш Великий Государь весьма премудро ответил на вашу безумную телеграмму: «Желаю Пантелеимоновскому монастырю мира, тишины и благочестия». Присоединяемся и мы самым искренним образом к сему благопожеланию, но, увы, оно не исполнимо, ибо вы отреклись от Имени Иисусова […]. Где ваши старцы-подвижники? Все изгнаны! Где самые теплые, горящие верою христолюбцы? Все изгнаны»[162]!

В конце сентября в Алупке Николай II принял наместника Пантелеимонова монастыря иеромонаха Иакинфа и духовника иеромонаха Мелитона. Иеромонахи благодарили Государя «за спасение от гибели». Царь, в свою очередь, интересовался обстоятельствами происшедших беспорядков и выразил пожелание «чтобы впредь не повторялись такие печальные события»[163]. Николай II все последнее время следил за конфликтом, и командирование архиепископа Никона, отправка на Афон солдат происходили с санкции Императора. Уже 17 июля, т.е. по истечении двух недель после начала силовых действий против имяславцев на Афоне, Император заслушал доклад обер-прокурора об этом событии. Вечером того же дня Николай II с Императрицей встречались с Григорием Распутиным, имевшим в то время определенное влияние на царскую семью. Сам Распутин был горячим сторонником имяславских идей, и его мнение не могло не быть услышано Государем Императором.

Согласно показаниям С.П. Белецкого, данным в 1917 году следственной комиссии Временного правительства, Распутин живо интересовался имяславским вопросом: «На одном из ближайших обедов у кн. Андронникова с Распутиным, – рассказывает С.П. Белецкий, – я навел разговор на тему об имябожцах […] мне хотелось выяснить, не было ли каких-либо влияний на Распутина со стороны какого-либо кружка, занимающегося церковными вопросами или интриги против Саблера, говорило ли в нем чувство жалости, когда он лично видел прибывших […] тайно в Петроград этих монахов преклонного возраста (многие из них были в схиме) с обрезанными бородами и надетом на них штатском платье, и когда он отвозил их в таком виде напоказ во дворец. […] Затронутая мною на обеде у Андронникова тема об имябожниках оживила Распутина и из его слов объяснения мне существа разномыслия, происшедшего на Афоне, и из его горячей поддержки их мнения мне было очевидно, что он сам был сторонником этого течения в монашеской среде; при этом, когда я ему поставил прямо вопрос, верует ли он так же как и они, он мне прямо ответил утвердительно и добавил, что не только на Афоне монахи придерживаются этого толкования Имени Божьего, но и в других старых монастырях, которые он посещал, и что спор этот давний. Затем впоследствии, как я уже говорил, Распутин все время отстаивал имябожцев»[164].

Желая выслушать обе противостоящие стороны, 13 февраля 1914 года Николай II принял в Царском Селе депутацию из четырех афонских старцев, изгнанных с Афона за исповедание имяславия. Император не вмешивался в развитие событий, предоставив решать догматические вопросы Синоду. Но уже сам факт высокомилостивого приема «имябожников» направил ход дел в более благоприятное для имяславцев русло.

Немирное положение дел чрезвычайно тяготило имяславскую сторону, они всеми силами пытались найти пути возвращения к общению с Церковью и возможности примирения противоборствующих партий. В начале февраля 1914 года иеросхимонах Антоний Булатович подает Прошение в Святейший Правительствующий Синод: «Покорнейше просим Святейший Синод, убедившись в Православии сих наших тезисов, признать, что мы, открыто исповедуя Божественность Имени Божия Иисус, ни в чем не отступили и не отступаем от вероучений и догматов Православной Церкви, и тем дать нам возможность со спокойной совестью предать себя духовному попечению Святейшего Синода и пастырей церковных, и с тем прекратить всякие дальнейшие догматические споры»[165].

Святейший Синод назначил членов суда для рассмотрения Московской Синодальной конторой дела двадцати пяти «имябожников». Начало суда было назначено на первые дни после Фоминой недели. Вследствие бедственного положения изгнанных иноков на родине, в Государственную Думу был подан запрос с просьбой срочно рассмотреть правовое положение лиц, утерявших насильственно монашеский сан. Дума проголосовала против срочности решения этого вопроса, и запрос передали в соответствующую комиссию для подготовки ответа.

В связи с подготовкой суда афонские иноки предприняли ряд встречных шагов. Святейшему Синоду было направлено «Исповедание веры афонских иноков», в котором афонцы просили пересмотра основных богословских положений и выводов, сделанных в Послании Святейшего Синода от 18 мая 1913 года. Отцы повторяли, что «именуя Имя Божие и Имя Иисусово: Богом и Самим Богом» они чужды «как почитания Имени Божиего за сущность Его, так и почитания Имени Божия отдельно от Самого Бога, как какое-то особое Божество, так и обожения самих букв и звуков и случайных мыслей о Боге»[166]. «Ибо несогласие руководящих тезисов с учением Святых Отцев не допускает нас принять вызов на Церковный суд и подчиниться его решению»[167], – резюмировали отцы-имяславцы. Но Синод настаивал на согласии с формулировками Послания и в случае отказа грозил монахам осуждением. Таким образом, суд не затрагивал богословских вопросов и превращался в принуждение к принятию «заведомо неправославного» официального мнения.

Отец Антоний, видя бесплодность дискуссии со Святейшим Синодом, 25 марта 1914 года направляет письмо Государю с просьбой о защите. «Суд над нами обставлен так, что он не в силах вынести какого-либо справедливого решения по главному догматическому вопросу о том, есть ли Имя Божие по природе – Бог, или – тварь? Есть ли Имя Божие – Божественная сила, или нечто не существующее реально? Есть ли Имя Божие – освящающая в таинствах Святыня или ничто?», – пишет он[168]. Отец Антоний предлагает создать независимую специальную комиссию из духовных и светских лиц и дать возможность высказаться обеим сторонам. В случае невозможности созыва подобной комиссии, отец Антоний просит дать высочайшее повеление производить суд, руководствуясь не Синодальным посланием, а катехизисом, Священным Писанием и писаниями Святых Отцов. В завершении письма он предостерегает Императора и Россию «от тех бедствий, на которые наталкивают ее последние действия Святейшего Синода». «Если суд Московской Синодальной Конторы состоится в таком виде, в каком он предположен Святейшим Синодом, – писал отец Антоний, – то это неминуемо доведет догматический спор до такого обострения, в котором невозможно уже будет примирить мнения, но возможно будет лишь разделение, а к каким дальнейшим бедствия это приведет Россию, это ведает один лишь Бог; одно лишь нам известно, что отступление от истинных догматов навлекало на страну и на народ великий гнев Божий и тяжкие кары, от коих да избавит Царствие Господь»[169].

Император был знаком с Булатовичем лично, отзываясь о нем как о «лихом офицере»[170], в бытность свою ротмистром игравшем значительную роль в русско-эфиопских отношениях. Возможно, это придало дополнительный вес обращению. В 1918 году при разборе в синодальном архиве документов, касающихся дела иноков-исповедников имени Господня, было найдено письмо Николая II митрополиту Московскому Макарию (Невскому), датированное апрелем 1914 года, с выражением благоприятного мнения об имяславцах[171]. Сам святитель Макарий подошел к этому вопросу с огромной осторожностью и духовным тактом, он «постарался положить конец розни, затянувшейся из-за смутного времени и, отложив окончательное решение церковного учения об Имени Божием до времени Соборного обсуждения, внес мир и восстановил справедливость. Святейший Синод в лице Высшего Церковного Управления запросил письменно старца схиигумена Германа, настоятеля Зосимовой пустыни, дать свое суждение об афонских спорах об Имени Иисусовом, на что старец отвечал: «Молитва Иисусова есть дело сокровенное, а потому возникшие разногласия следовало бы покрыть любовью», – что и выполнил на деле по велению своей совести и по послушанию митрополит Макарий»[172].

В пасхальные апрельские дни 1914 года обер-прокурор Святейшего Синода В.К. Саблер так же получает записку, подписанную Государем, где говорилось: «Душа моя скорбит об Афонских иноках, у которых отнята радость приобщения Святых Тайн. […] Забудем распрю: не нам судить о Величайшей святыне – Имени Божием, и тем навлекать гнев Господень на Родину[173]; суд следует отменить и всех иноков по примеру митрополита Флавиана[174] разместить по монастырям, возвратить им монашеский сан и разрешить священнослужение»[175].

Весной 1914 года чувствуется общее потепление отношений власть предержащих к изгнанным афонским инокам. Этому способствовали, во-первых, сочувствие имяславцам Государя и, во-вторых, мощная общественная реакция на действия архиепископа Никона на Афоне, выразившаяся в многочисленных публикациях в российской прессе, а также в активных прениях на эту тему в IV Государственной Думе. Газета «Вечернее время» в марте 1914 года, ссылаясь на неназванного члена Синода, писала: «в принципе уже решено принять меры к тому, чтобы облегчить течение процесса. Так, состав синодальной конторы пополняется на этот случай монастырскими старцами, которые высоко чтут имя Иисусово; при рассмотрении дела в Святейшем Синоде архиепископ Никон будет устранен от участия в заседаниях и т.д.; и если при этом подсудимые не проявят дерзостного неуважения к суду, то все они будут прощены и водворены в монастыри по собственному избранию. Вообще у нас, в Святейшем Синоде, царит в настоящее время такое настроение, что необходимо во что бы то ни стало исправить «оплошность» архиепископа Никона, а при таком настроении вряд ли можно толковать об усилении наказаний»[176].

Все же, сочтя участие в церковном суде бесполезным и даже вредным, обвиняемые монахи подали в Синод заявление об отказе от участия в суде и «отложении от всякого духовного общения с ним (Святейшим Синодом – Д.Г.) и со всеми с ним единомысленными, впредь до исправления означенных заблуждений и впредь до признания Божества Имени Божия, согласно с катехизисом и со Святыми Отцами»[177]. Первой под текстом заявления значилась подпись иеросхимонаха Антония, за ней следовало еще 11 подписей.

Заочный суд все же состоялся. На первых заседаниях, состоявшихся 24 апреля и 1 мая, в лоно Церкви было возвращено 10 иноков. Монахи обещали «пребывать в Церкви до конца дней, храня во всей неповрежденности ее учение и памятуя, что вне Церкви нет спасения», засвидетельствовав свой ответ целованием креста и Евангелия[178].

В Новгородской губернии, возле Любани, в трех избах, помещаются семнадцать иноков-афонцев. После молитвы и краткого моего слова к ним, я предложил им самим сначала высказаться, чем [сл. неразб.] их души, почему они чуждаются нас – архиереев Православной Церкви. Они стали говорить, я же терпеливо слушал их, а затем сам выяснил вопрос, как мог. Беседа наша лилась 6 часов. Я понял их болезнь и вынес убеждение, что они, согласные с догматами Православной Церкви, в своем учении об имени Иисуса также близки к нам, не умея только высказать свои мысли нашим богословским языком. Я видел их слезы от укоризны, что они будто бы имябожники. Я понял, что все души их трепещут при мысли, что их считают неправославными. Я у них увидел благоговение к сану епископа. Я увидел, что и мы с ними, как и прежде, будем славть единым седцем и едиными усты пречестное и великолепное имя Отца и Сына и Святаго Духа»[179].

Отец Антоний выдвинул два условия, в случае выполнения которых возможно возобновление общения со Святейшим Синодом:

1) признание исповедания иноков во всей его полноте за теологумен – частное богословское мнение;

2) отложить окончательное решение данного вопроса до Поместного Собора, иноков призвать к церковному общению, потребовав от них засвидетельствовать свою веру в церковные догматы целованием Креста и Евангелия.

Афонские старцы были более категоричны и не согласились с термином «частное мнение», считая его унизительным для столь значительного вопроса. В свою очередь, кроме заявления о необходимости соборного обсуждения догматических вопросов, они выдвинули ряд дополнительных требований:

1) Оповестить по епархиям, что они всегда пребывали в Церкви Православной. Наименование «имябожники» – отменяется.

2) Оставить все священнические и монашеские звания.

3) Предоставить скит «Пицунда».

4) Вознаградить изгнанных монахов из сумм тех обителей, которые их изгнали[180].

Результатом разбирательства Московской Синодальной конторы стал оправдательный приговор[181]. Контора в ходе заседания 7 мая сочла Заявление имяславцев об отказе от участия в суде плодом «недостаточного разумения ими своих деяний и намерений», постановив «прекратить судебное о них производство», кроме того Московская Синодальная контора признала, что в исповедании имяславцев «содержатся данные к заключению, что у них нет оснований к отступлению ради учения об именах Божиих от Православной Церкви». «Суд пришел к заключению, что в нас нет того состава преступления, за которое Святейший Синод предал нас церковному суду […], – писал позже отец Антоний, – и из этого заключил, что мы неповинны в приписанном нам было обожествлении самого тварного имени, взятого в отвлечении от Самого Бога, и, следовательно, что нет для нас оснований отлагаться от церковного общения с иерархией […], и иерархии нет оснований лишать нас ради нашего боголепного почитания Имени Божия причастия Святых Тайн и Священнослужения»[182].

Святейший Синод заслушал донесение Московской синодальной конторы от 8 мая 1914 года за №1443 на заседании, состоявшемся 10 мая и, несмотря на давление Императора, не согласился утвердить его. Часть афонских иноков постановлением Синода №4136 от 10 – 24 мая 1914 года была поручена епископу Модесту с помещением в Московском Покровском монастыре и разрешением им рясоношения в монастырях (с сохранением запрета священнослужения и участия в Таинствах). Об иеросхимонахе Антонии и архимандрите Давиде было постановлено иметь особое суждение. В то же время, Синодальной конторе и преосвященному Модесту было поручено «приводить увещаемых иноков к сознанию, что учение имябожников, прописанное в сочинениях иеросхимонаха Антония (Булатовича) и его последователей, осуждено Святейшим Патриархом и Синодом Константинопольской Церкви и Святейшим Синодом Церкви Российской и что, оказывая снисхождение к немощам заблуждающихся, Святейший Синод не изменяет прежнего своего суждения о самом заблуждении»[183].

В дневниковых записях архиепископа Арсения (Стадницкого), датированных маем 1913 года, мы находим следующую характеристику событий, связанных с судом над имяславцами и реакцией на его результаты членов Синода: «8-е мая. Четверг. Ликвидация имябожнической «ереси». Много шума из ничего. Как известно, Священный Синод передал дело об имябожниках на рассмотрение Московской синодальной конторы, усиленной приглашением духовных экспертов. В такой передаче сказывалась уже тенденция как-нибудь завершить [?] дело, так неосторожно раздутое. А тут говорят еще, что от Государя было письмо к митрополиту Московскому о прекращении этого дела. Суд назначен на Светлой неделе. […] Такой доклад [оправдательный – Д.Г.] представлен был епископом Модестом Московской Синодальной Конторе, которая, выслушав его, вполне согласилась с его выводами и постановила всех афонских иноков, проживающих сейчас в Петербурге и около Петербурга к суду не призывать, а, основываясь на докладе, принять их обратно в Церковь, как исповедующих Священную Православную веру, желающих общения церковного и признающих богоучрежденную иерархию; этих иноков принять в число братии вверенного епископу Модесту монастыря и поручить его руководству; всех же других иноков афонцев, находящихся вне общения церковного принимать обратно в церковь по общему их устному заявлению епархиальному архиерею о своем желании быть в числе чад Церкви, причем исправность своего заявления они должны подтвердить целованием святого креста и Евангелия. А где же суд? Его не было. Синод по обыкновению, посрамлен. Никон явился козлом отпущения, а Модест – козлом избавления. […] Во время таких рассуждений явился архиеп. Никон, который и возмущался оборотом дела с имеборцами и двойственною политикою Саблера. Он принес постановление Синода, под которым не хочет подписываться. И действительно, в постановлении Синода обойден вопрос о суде над ними, о его прежнем решении, и в основу поставлено было донесение Модеста, который де был командирован Синодом в Новгородскую губернию, с согласия Новгородского Епархиального Начальства, и в их суждениях не нашел ничего еретического. А посему постановляется разместить их в Московские монастыри, и преимущественно в Знаменский, настоятелем которого состоял еп. Модест, под его руководство. По поводу согласия Новгородского Епарх. Начальства, я сказал, что это – неправда, так как никто меня об этом не спрашивал, и я случайно узнал о поездке еп. Модеста в мою епархию. Никон возмущался такою постановкою дела на основании донесения еп. Модеста, который, вопреки прежнему решению Синода, не находит в исповедании имебожников ничего еретического, а только пустое разногласие мнений, и что имебожники отдаются под руководство еп. Модеста, который сам не разбирается в этих вопросах и не признает в воззрениях их чего либо ложного. Митрополит [Санкт-Петербургский Владимир] возмущался поверхностным отношением к этому вопросу митр. Московского Макария, который живет вне пространства и времени и живет детскими мечтами об Алтае, куда он и отправляется в трехмесячный отпуск. Оказалось, что митр. Макарий получил письмо от Государя, который высказал пожелание покончить это дело миром. С этого же письма Государь собственноручно снял копию и передал Обер-Прокурору для представления Синоду. […] В проекте постановления Синода сказано, что волю Царскую нужно принять к руководству. Никон возмущался таким постановлением, под которым не пожелал подписаться, не подписались также и другие члены. После переговоров с Саблером и решено было не подписываться членам Синода, а принять – к сведению. Вместе с тем преосв. Никон прочитал проект своего мотивированного отказа от подписи. Тут, между прочим, говорилось, что обязанность Св. Синода, как высшей Церковной власти и блюстителя правой веры, и состоит в том, чтобы обсудить этот вопрос. Вообще очень складно звучит этот отзыв. Я и спрашиваю: «а что же дальше?» – А ничего. «Как ничего?» – Приложат к делу, и больше ничего. – «Неужели такова судьба отдельных мнений? Ведь Царь не есть глава Церкви. Царь есть сын Церкви. Ведь и он может ошибаться. Синод должен блюсти за чистотою веры. В противном случае нужно Синоду, или Вам – уйти на покой. Ведь самодержавие Царя меньше всего должно касаться нашей веры». Со мною согласились, посетовали на порабощение Церкви, но по всему стало видно, что у Никона не станет смелости довести дело до конца, хотя бы ценою покоя»[184].

Таким образом, благодаря позиции членов Синода, принимавших ранее активное участие в борьбе с «имябожием», проект постановления, предоставленный Московской Синодальной конторой, был существенно переработан. Максимальная уступка имяславцам со стороны Синода – это разрешение ношения рясы без возможности священнослужения и причащения.

Указанное Определение Святейшего Синода не было опубликовано. Тщательное сокрытие Определения было мотивировано многими причинами. Во-первых, Синодом руководило два стремления – подтвердить истинность выводов, изложенных в Послании от 18 мая 1913 года и в то же время не встать в открытую оппозицию выводам Московской синодальной конторы и митрополита Макария, авторитетнейшего иерарха Российской Церкви, а также требованиям Государя Императора, Государственной Думы и широких масс общественности. Кроме того, это решение было продиктовано и соображениями икономии: имяславцы, узнав о действительной позиции Синода не смогли бы возвратиться к общению с Церковью, а это уже могло грозить расколом. Сведения о решении Московской Синодальной конторы были преданы огласке и получили общественный резонанс, но в официальных церковных органах постановление Синодальной конторы опубликовано не было.

Тем не менее, имяславцы пребывали в полной уверенности в том, что Синод своим постановлением оправдал их упование на имя Божие. Тем более, что в их руки попало письмо епископа Модеста к издателю журнала «Дым Отечества» А.Л. Гарязину следующего содержания: «Благодарение Господу Богу, все иноки-имяславцы оказались истинными чадами Церкви. Отец Антоний и виденные мною иноки Афонские назначены в число братии Знаменского монастыря. Употреблю все усилия, чтобы они остались пребыванием своим довольны […] Разность мнений не должна мешать единению и любви. Так было прежде (школы Антиохийскаая, Александрийская и др.), когда допускалось существование в Церкви мнений, которые потом Собором или объявлялись догматом или отвергались»[185]. Спеша воссоединиться с Синодом, афонские иноки в своем Заявлении от 18 мая на имя митрополита Макария благодарили за снятие обвинения в ереси, и брали обратно заявление об отложении. В то же время текст Заявления вновь содержит известные обвинения синодальных архиереев, а также повторяется просьба о предоставлении имяславцам скита «Пицунда» с обеспечением «соответствующей долей капитала Пантелеимонова и Андреевского монастырей»[186]. Раскаяние в явных и вопиющих, в первую очередь дисциплинарных, ошибках со стороны имяславцев в Заявлении отсутствует.

Все же слухи об истинном положении дел доходили до монахов, и они обратились к епископу Модесту с письменной просьбой сообщить им действительное синодальное решение их участи. Отец Антоний непосредственно от обер-прокурора Саблера получил формальную выписку из постановления Святейшего Синода, «содержащую урезанный текст этого определения с искажением смысла его в обратный, оправдательный для учения имябожников»[187]. Узнав в 1918 году от своих противников о полной форме Указа, отец Антоний в Заявлении на имя Патриарха и Святейшего Синода писал: «Если бы эта оговорка не была бы от нас скрыта, то едва ли бы мы решились возвратиться к церковному общению».

Тем не менее, раскол был уврачеван, и небольшая часть иноков-имяславцев вернулась к общению с церковной властью. Широкой огласки в церковных кругах решение Суда Синодальной конторы не получило. Епархиальные священники продолжали руководствоваться указом Святейшего Синода от 29 августа 1913 года, не допуская подозреваемых в «имябожничестве» ко Святому Причастию и лишая возможности участия в других таинствах без письменного отречения от ереси.

10. Имяславие в годы первой мировой войны, революции и первых лет советской власти

Осенью 1914 года митрополит Макарий, заручившись согласием обер-прокурора и митрополита Петербургского Владимира, снял на время войны наложенные Синодом запрещения, разрешив иеромонахам священнослужение с зачислением всех, за исключением архимандрита Давида и иеромонаха Пахомия, в действующую армию. В то же время монахи, не имевшие сана, продолжали оставаться «в положении отлученных от Церкви и лишенных монашества и его прав» и в большинстве своем вопреки церковным канонам были мобилизованы на фронт солдатами[188].

Как только началась война, отец Антоний (Булатович), следуя чувству долга и на волне патриотического подъема, охватившего тогда российское общество, покидает родовое имение в с. Луцыковка Марковской волости Лебединского уезда Харьковской губернии. 21 августа 1914 года он выезжает в Сумы, а оттуда в Москву и Петроград[189]. В Москве он получает рекомендательно письмо епископа Верейского Модеста на имя обер-прокурора Саблера с просьбой разрешить командирование Булатовича и других иеромонахов-афонцев на фронт в качестве священнослужителей. Саблер, проведя предварительные консультации с митрополитом Владимиром (Богоявленским), в письме от 1.09.1914 выражает согласие с предложением епископа Модеста.

Отец Антоний (Булатович) был назначен священником в 16-ый передовой отряд Красного Креста, находившийся на передовых позициях. Отряд был сформирован в сентябре 1914 года в Петрограде и 5 октября отправлен в Польшу на Западный фронт. В марте 1915 года о. Антоний был прикомандирован к 10-му Новоингерманландскому полку 3-й стрелковой дивизии в Карпатах. Здесь отец Антоний был награжден боевым орденом Владимира III степени с мечами за то, что собственным примером поднял солдат в атаку. В течение мая-июня 1915 года Булатович находился на лечении. В июле он возвращается в полк и в боях под Сопоковчиком в конце сентября вновь руководит атакой, за что командование ходатайствует о награждении его наперстным крестом на Георгиевской ленте[190].

О наградах о. Антония был сделан доклад на одном из заседаний Синода. Митрополит Владимир был крайне удивлен и возмущен тем, что Булатович принят священником в армию. Пытаясь понять, кто из членов Синода дал на это разрешение, подняли «дело о Булатовиче», в котором неожиданно для всех нашлись бумаги, свидетельствующие о том, что Булатович назначен на фронт митрополитом Московским Макарием, опиравшемся в свою очередь на письмо обер-прокурора Саблера. Митрополит Макарий не смог вспомнить о таком распоряжении, но ему тут же указали на его собственноручную подпись. В письме обер-прокурор извещал свт. Макария о том, что митрополит Владимир не возражает против назначения о. Антония священником в действующие войска[191]. Данный случай лишний раз подтверждает всю двусмысленность и неопределенность положения, в котором находился Св. Синод по отношению к имяславцам в описываемый период.

В течение трех фронтовых лет о. Антоний (Булатович) безвозмездно служил Божественную литургию и во время боев под огнем, и во время походов, делая это по благословению святого праведного Иоанна Кронштадтского ежедневно. Страдая болезнью глаз, перенеся на Карпатах возвратный тиф, отец Антоний в течение войны окончательно подорвал здоровье и почти ослеп. Поэтому осенью 1916 года он был вынужден уехать в отпуск в Петроград, на фронт он уже не вернется.

В 1916–1917 годах о. Антоний продолжает печатную полемику по афонскому делу. В ответ на опубликованную в «Историческом вестнике» в 1916 году статью монаха Климента[192] он пишет сочинение «Моя борьба с Имяборцами на Святой Горе», в котором описывает афонские события и старается ответить на многочисленные обвинения, помещенные как в статье монаха Климента, так и опубликованные в периодической печати и даже высказанные с трибуны Государственной Думы. Кроме того, Булатович публикует целый ряд апологетических богословских произведений: книги «Моя мысль во Христе. О деятельности (энергии) Божества» (Пг.: «Исповедник», 1914. Переизд.: 1916 г.) и «Оправдание веры в Непобедимое, Непостижимое, Божественное Имя Господа нашего Иисуса Христа (Пг.: «Исповедник», 1917); статьи в Миссионерском обозрении: «Имя Божие в понимании и толковании св. Григория Нисского и Симеона Нового Богослова» (№5–6, 1916), «Понимание Св. Писанием Имени Господня как Божественного действия и Божественной силы» (№7–8, 1916), «Древние и новые учители Церкви о Имени Господнем» (№9–10, 1916), «Понимание Церковью Имени Божия как Божественного действия и Божественной силы, свидетельствуемое из молитв и возгласов Богослужений», «Наше понимание Божества и Божественной силы Имени Господня» (№12, 1916); статью в газете «Колокол» «И паки клевещет на ны ритор Тертилл» (5.09.1916; 6.09.1916). 7 октября 1916 года Булатович направляет второе письмо на имя Императора, в котором просит назначить авторитетную комиссию для разбора имяславских исповеданий и проводит связь между многочисленными бедствиями, постигшими Россию в то время, и «похулением» имени Господня церковными иерархами.

В начале марта 1916 года монахами-афонитами было подано прошение Государю: «Покорнейше просим Ваше Императорское Величество об официальном опубликовании в «Церковных ведомостях» данного уже почти два года тому назад Синодального распоряжения, дабы не было препятствия совершать священнослужение тем из нас, приехавшим с Афона монахам, кто имеет священный сан, и всем нам, монахам, приобщаться Святых Христовых Таин. Вследствие отсутствия официального напечатания вышеупомянутого распоряжения мы, изгнанные с Афона монахи, имеем возможность совершать священнослужение и приобщаться Святых Таин не во всех епархиях святой Православной Русской Церкви, но лишь в Московской и Киевской, а также в армии и в лазаретах для больных и раненых воинов. По причине отсутствия общего по епархиям распоряжения епископы прочих епархий из боязни не решаются допускать нас к священнослужению и даже к приобщению Святых Христовых Таин, следствием чего уже были среди нас случаи смерти без христианского напутствия и даже без христианского чинопогребения, как это случилось с монахом Севастианом [в] Вятской губернии, Яранского уезда, Ихтинской волости». На прошении Государь начертал «следует удовлетворить». 5 марта Государь вручил прошение со своей резолюцией обер-прокурору Синода А.Н. Волжину. За этим последовало определение Синода от 10 марта: «уведомить Преосвященных, что афонские иноки, не принятые еще в общение с Церковью, могут быть принимаемы в таковое общение по надлежащем испытании их в верованиях и по засвидетельствовании ими о своей преданности Православной Церкви, точном следовании ее догматам и учению, отречении от имябожнического лжеучения и послушания богоустановленной иерархии, с целованием Святого Креста и Евангелия, без требования от них какого-либо письменного акта, и засим как принятые в общение с Церковью они подлежат допущению к Святому Причастию и погребению по правилам Православной Церкви, о чем, для исполнения настоящего определения, напечатать в «Церковных ведомостях»». Волжин не пропустил это определение Синода к исполнению, но «приказал отложить». Опубликовано оно не было[193].

В феврале 1918 года при помощи одного из афонских иноков в Москву без малейших средств к существованию возвращается о. Антоний (Булатович). Обратившись к Патриарху Московскому святителю Тихону с просьбой о поселении в обители, отец Антоний был приписан к Покровскому монастырю без разрешения священнослужения, что для него стало сильнейшим ударом. Многочисленные обращения отца Антония к Святейшему Патриарху и Священному Синоду остались без ответа, более того, запрещению подверглись и другие иноки Покровского монастыря, мирно проживавшие там во время войны.

К моменту возвращения отца Антония в Москву началась вторая сессия Всероссийского Поместного Собора 1917–1918 годов. Собор вынес вопрос о почитании имени Божиего в отдельную секцию под председательством архиепископа Феофана Полтавского (Быстрова), образовавшуюся при Миссионерском Отделе, в работе секции принимали участие архимандрит Гурий (Егоров), архимандрит Моисей, Е.Н. и Г.Н. Трубецкие, С.Н. Булгаков, Л.З. Кунцевич, П.Б. Мансуров и др. Секретарем подотдела назначен активный борец с имяславием В.И. Зеленцов[194]. Подотделу удалось провести лишь три заседания – 1.12.1917; 8.12.1917; 26.03.1918. На втором из них был составлен план работы подотдела и определены темы докладов и докладчики.

Не задолго до начала работы Поместного Собора архимандрит Давид (Мухранов), монах Ириней (Цуриков) и иеросхимонах Антоний (Булатович) направили в адрес «Всероссийского съезда духовенства и мирян» Обращение иноков–имяславцев, в котором монахи описывали бесчисленные злоключения изгнанных афонцев на Родине, защищали свое упование на имя Христово и призывали Собор провести объективный суд[195]. Но столь насущный вопрос так и не был рассмотрен, частично из-за усиливавшегося с каждым днем большевистского террора, а частично вследствие того, что «Собор, в подавляющем большинстве своих членов был так далек от существа вопроса, так мало заинтересован в нем, что просто сдал его в подкомиссию, чтобы спихнуть со своих плеч эту […] неприятную мелочь. […] Если бы члены Собора разумели хоть сколько-нибудь внутреннюю значительность афонского спора, они не отнеслись бы к нему с таким постыдным равнодушием», – писал М.А. Новоселов в открытом письме к одному из членов Высшего Церковного Совета[196].

В ноябре 1918 года отец Антоний, видя безрезультатность всех обращений, направляет Святейшему Патриарху Тихону и Священному Синоду заявление о своем «отложении от духовного общения с церковною властью ради исповедания им боголепности почитания Имени Господня». Говоря о событиях, предшествовавших заявлению об отложении, отец Антоний описывает нерадостную картину жизни имяславцев Покровского монастыря в 1918 году: «Покровский монастырь […] подвергся реквизиции для военных надобностей: иноков выдворили из келий, кухня прекратила свое существование, хлеб тоже почти не выдавался, изредка выдавалось лишь по восьмушке фунта, и я был поставлен в необходимость покупать на личные средства свое пропитание, но таковых у меня не было. Бедственное материальное положение и духовная скорбь по поводу продолжающейся на мне безвинно тяготеть духовной кары, вынудили меня снова (в сентябре сего года) подать прошение Святейшему Патриарху, и просить, в виду того, что секция Собора, которая должна была меня вызвать и допросить о моем уповании перед Священным Синодом, и убедившись в моей православности, разрешить священнослужение»[197]. Но одновременно с этим прошением отца Антония в Синод поступила докладная записка В.И. Зеленцова, где миссионер говорил об активном распространении «имябожнической» смуты по России и требовал лишить церковного общения нераскаявшихся «еретиков». Синод прислушался к мнению г. Зеленцова и в октябре 1918 года издал указ, которым прекращал действие разрешения Синода священнослужения изгнанным с Афона имяславцам. По мнению Синода, решение Синодальной конторы 1914 года касалось только отдельных лиц, а не общего правила принятия «имябожников» в церковное общение. Прошение отца Антония Священный Синод счел не заслуживающим удовлетворения до тех пор, пока он не прекратит «оказывать непослушание церковной власти и распространять свои осуждаемые церковной иерархией умствования к соблазну Церкви»[198]. Возвращение к церковному общению имяславцам могло быть позволено только после письменного «отречения от имябожничества и по изъявлении своего подчинения Церкви»[199], т.е. признания основных тезисов синодального послания от 18 мая 1913 года, которые по убеждению бывших афонских иноков «явно не согласны с учением святой Церкви о Имени Божием»[200]. Само дело об учении «имябожников» передано Собору для рассмотрения и вынесения церковного вердикта. Постановление от 8–12 октября 1918 года было подписано шестью иерархами: Патриархом Тихоном, митрополитом Агафангелом, митрополитом Арсением, митрополитом Сергием, архиепископом Евсевием, архиепископом Михаилом.

За три года безупречного служения на фронте отец Антоний позволил себе говорить об официально не принятом иерархией имяславии только среди лиц, которые должны были вскоре вынести решение о православности его упования на имя Божие. В тоже время, количество резких и зачастую безапелляционных заявлений, статей, заметок, писем в редакции журналов и газет, осуществленных Булатовичем в предсоборные годы говорит само за себя (См. Приложение к настоящей работе). Настойчиво ходатайствуя о скорейшем разборе имяславского вопроса и ведя активную полемическую борьбу, о. Антоний пытался подготовить почву для возможности принятия соборного решения, благоприятного для имяславия. Но работа имяславской подкомиссии Поместного собора так и не была завершена, а Патриарх с Синодом остались верны точке зрения Святейшего Синода 1913 года.

Отец Антоний искренне считал, что те бедствия, которые постигли Российскую империю в двадцатом веке, стали прямым следствием имяборческого движения, явившимся признаком повсеместного отхода россиян от основ православной веры. В уже упомянутом письме к Императору Николаю II от 25 марта 1914 года отец Антоний писал: «еще есть время удержать Россию от тех бедствий, на которые наталкивают ее последние действия Святейшего Синода. Ныне еще есть возможность бесстрастно разрешить вопрос об Имени Божием». Но, по словам отца Антония, Государь «не возымел мужества пойти в этом деле в разрез с верховными синодалами […], ограничившись лишь слабыми полумерами, и добившись лишь некоторого послабления в церковном гонении против – «имябожников», – оставил в официальном похулении державное и зиждительное Имя Господне»[201]. Во втором письме к Государю, датированным 7 октября 1916 года, отец Антоний приводил явные свидетельства гнева Божиего на хулителей Его имени: «Вспомните […] совпадения: поражение третьей армии совпало с тем моментом, когда Вы изволили удостоить особо милостивой грамотой архиепископа Антония Харьковского, и затем, дивное дело, противник остановился тогда, когда взял Почаевскую Лавру, ту самую Лавру, из которой раздались первые хулы архиепископа Антония Харьковского на Имя Господне, ибо там впервые были напечатаны […] мерзкие о Имени Господнем слова […] Припомните еще гибель лодки Донца[202]: она первая погибла в Одесском рейде, потопленная турецким миноносцем, не успев сделать и выстрела!»[203]. «Я не выдаю себя ни за пророка, ни за прозорливца, – писал отец Антоний уже после кровавых революционных событий, – однако, иногда и «Саул бывает во пророцех» […], ибо разве могло остаться безнаказанным посягательство Пастырей Христовых на Святыню Имени Его! Особенно знаменательно то, что переворот совершился именно в неделю святого Григория Паламы, боровшегося против Варлаама, которого мнения повторяют ныне имяборцы. […] Знаменательно также, что и имя «Волынь», от первопастыря которой изошли первые хулы на Имя Господне, – и это имя оказалось первенствующим в перевороте, ибо весь этот стихийный переворот начат и произведен был – «Волынским» полком. […] Имеяй уши да слышит о той страшной каре, которой подвергся митропол. Владимир[204], больше всех ответственный за все Афонское дело, как первопастырь, санкционировавший действия архиепископа Никона на Афоне, согласившийся с совершенно неправославными мнениями архиепископа Антония, и упорно до самого последнего времени противившийся тому, чтобы Афонское дело было авторитетно пересмотрено. […] В России, распявшей Имя Его, – камня на камне ныне не остается. Закрыты клеветавшие против нас и хулившие Имя Господне издания, и даже типографии их отняты! […] Но и еще «рука Его простерта»!». Следует отметить, что «страшная кара», постигшая митрополита Владимира, признана Церковью мученическим венцом, дарованным священномученику Владимиру от Господа.

Дальнейшая судьба имяславцев была плачевной, как и судьба России, на долгие годы погрязшей во мраке междоусобицы и разбоя, кровавом терроре, голоде и страхе перед грядущим днем. Схимонах Иларион скончался в 1916 году в совершенном недоумении о действиях церковной иерархии в отношении имени Христова, имяславцев и самого себя. Похоронен отец Иларион на Мархотском хребте Кавказских гор в урочище «Темные Буки» в основанном им Покровском монастыре. В 1919 году отец Антоний, живя без малейших средств к существованию в имении матери при селе Луцыковка Лебединского уезда Харьковской губернии, в ночь с 5 на 6 декабря был убит грабителями. Более 300 подвижников, удаленных с Афона, обосновалось на Кавказских горах и в долине Псху (80 км от Сухуми) во главе с отцом Пантелеймоном[205] и в 1928 – 31 годах были найдены властями, а затем отправлены в лагеря или расстреляны.

В двадцатых годах сформировался кружок ревнителей имяславия, к которому принадлежали такие выдающиеся люди, как петербургский священник отец Феодор (Андреев), президент математического общества Москвы профессор Д.Ф. Егоров, математик Н.М. Соловьев, артист М.Н. Хитрово-Крамской и другие. С кружком имяславцев были близко связаны отец Павел (Флоренский), М.А. Новоселов, супруги А.Ф. Лосев и В.М. Лосева-Соколова. Духовным отцом Лосевых был архимандрит Давид (Мухранов), совершивший в 1929 году над супругами тайный монашеский постриг под именами Андроника и Афанасии. Соборный старец Пантелеимоновского монастыря схимонах Ириней (Цуриков), один из главных деятелей имяславского движения (см. приведенные выше воспоминания архиепископа Никона) также оказывал влияние на работу имяславского кружка. В ноябре 1920 года епископ Тульский и Одоевский Ювеналий (Масловский) свидетельствовал перед Святейшим Патриархом Тихоном православность отца Давида и других монахов-имяславцев и просил принять в них участие. Ходатайство было поддержано представителями имяславского кружка В.А. Симанским (отец Патриарха Алексия I), Н.М. Соловьевым и Д.Ф. Егоровым. После этого часть Рождественского Поздравления епархиальных архиереев 1921 года было посвящено отношению к афонским имяславцам. Патриарх писал, что, не смотря на снисхождение Святейшего Синода к имяславцам в 1914 году[206], Синод «не изменил прежнего своего суждения о самом заблуждении, содержащемся в сочинениях Антония Булатовича и его последователей, которые решил передать на рассмотрение Всероссийского Священного Собора, от которого и зависит разрешение всего дела по существу», участие в таинствах и священнослужение возможно только лишь при письменном или устном свидетельстве «точного следования Православной Церкви и послушания Богоустановленной иерархии»[207]. Этим принципом и руководствовался Святейший Патриарх, когда несколько месяцев спустя произошло его совместное служение с архимандритом Давидом (Мухрановым).

Собрания имяславского кружка пришлось завершить уже в 1925 году, когда начались систематические аресты. В 1930 году ОГПУ было сфабриковано дело по разоблачению церковного монархического центра «Истинно-православная церковь». К следствию были привлечены все оставшиеся к этому времени в живых слушатели и докладчики имяславских собраний, всего 48 человек. Главой контрреволюционной организации был назван М.А. Новоселов, а теоретиком и идеологом – профессор А.Ф. Лосев. 3 сентября 1931 года А.Ф. Лосев был осужден на 10 лет лагерей (выпущен из лагеря досрочно в 1933 году); М.А. Новоселов – на 8 лет тюрьмы (приговорен к расстрелу 17.01.1938, Архиерейским Собором РПЦ 2000 года причислен к лику святых).

Заключение

В настоящей Дипломной работе осуществлена реконструкция истории развития богословских споров о почитании имени Божия в начале XX века в Российской Православной Церкви. Историческое повествование подготовлено на основе многочисленных разрозненных источников, вышедших в свет во втором десятилетии XX в. и в последние годы. Указанные источники можно разделить на исторические свидетельства непосредственных участников афонских событий; труды исследователей имяславских споров как в начале века, так и в наше время; официальные церковные документы; статьи и заметки изданные в периодической печати начала века; богословские и философские тексты имяславской и «имяборческой» сторон.

Благодаря использованию в данной работе источников, отражающих разные, зачастую взаимоисключающие точки зрения и описания одних и тех же событий, во-первых, удалось создать развернутое историческое повествование, учитывающее позиции многих участников имяславских споров, и, во-вторых, само повествование носит, насколько это возможно, беспристрастный характер. Эти два фактора отличают настоящую работу от трудов предыдущих исследователей[208].

Настоящее исследование носит подчеркнуто исторический характер и ограничено временными и церковными рамками – описание событий в пределах Российской Православной Церкви во втором десятилетии XX в. Но, в то же время, кроме сугубо исторического изложения фактического материала, автором произведена аналитическая работа с целью раскрытия исходных предпосылок, причин, результатов и последствий тех или иных исторических событий в первую очередь для жизни Российской Церкви. С этой же целью в работе значительное внимание уделено отражению богословских позиций участников имяславских споров.

Отдельно хотелось бы указать на Перечень основных произведений иеросхимонаха Антония (А.К. Булатовича), помещенный в Приложении. Данный Перечень наглядно показывает степень накала борьбы между противоборствующими сторонами, позволяет оценить активную полемическую деятельность о. Антония по защите имяславской позиции во втором десятилетии XX века, а также дает возможность увидеть все направления литературной деятельности Булатовича в целом.