Сталинизм и 'тоталитаризм'

Сталинизм и 'тоталитаризм'

А.В. Фатеев

Сталинизм и «тоталитаризм»[1]

Необходимость сохранения главного производственного отношения капитализма – получение прибавочной стоимости  путем эксплуатации наемного труда[2] – вынуждает владельцев капитала поддерживать консервативные формы идеологии. В середине ХХ века на основе правого либерализма и эволюционирующих в его сторону мелкобуржуазно-социалистических доктрин оформился конгломерат концепций, объединенных общим названием «цивилизационный подход». Концепции несли в себе черты «подхода», определившиеся еще в учениях Н. Я. Данилевского и О. Шпенглера. Независимо от формы, будь то представление о совокупности равноценных цивилизаций или о цивилизующей весь мир державе, основанной на непоколебимой системе ценностей, его философской основой является идеализм и вульгарный материализм. Цивилизациологи ищут «сверхидею», ценности, скрепляющие общество, но не рассматривают их «земное» происхождение и конкретно-историческое содержание, масштаб распространения, игнорируют противостоящие им ценности. Источником развития признается деятельность творческого меньшинства, которое способно дать «ответ» на «вызов» времени, а причиной потрясений – «кризис ценностей». Следствие – отбрасывание принципов системности и историзма, системного подхода. Отдельные цивилизациологи откровенно заявляют об отрицании поиска объективной истины и опоре на субъективизм: «духовный опыт, интуитивное знание, эстетические и моральные суждения»[3].

К «цивилизационному» видению мира вела логика борьбы между блоками в период холодной войны, классовые интересы советской номенклатуры и западного истеблишмента. Его разновидностями являются «сталинизм» и «тоталитаризм».

Сталинизм – мелкобуржуазный коммунизм индустриального времени[4], идеология номенклатуры политарного[5] государства, возникшего после войн и революций во враждебном окружении в слаборазвитом капиталистическом обществе с подавляющим преобладанием мелких собственников, инструмент для духовной мобилизации общества на модернизацию и самозащиту. Лидеры ВКП (б) не понимали противоречия целей и средств своей политики, допускали, что государственная эксплуатация трудящихся, которую мифологизированное сознание сталиниста не воспринимало как эксплуатацию, должна была привести к построению качественно нового социалистического общества. Особенность сталинизма – государственный статус, происхождение в результате опрощения социалистических идей в конце 20-х годов, спекуляция на идеях классиков марксизма. В сущности, это «политическая теология» (К. Маркс), приспособленная для оправдания насилия по отношению к обществу в чрезвычайных обстоятельствах, не имевшая ничего общего с диалектическим методом познания и революционной практикой марксизма. Материальной основой для воспроизводства сталинизма были «раскрестьянивание» и пролетаризация мелких буржуа – крестьян, ремесленников в период индустриализации[6]; сталинизм наиболее ярко выражен в период аграрно-индустриальной стадии развития. После реформ 1930-х годов его воспроизводству способствовал необычный для того времени социально-экономический уклад: капиталом стала огосударствленная экономика. И. В. Сталин и его группа осуществляли классовую диктатуру еще незрелой номенклатуры, рекрутируемой из народа. СССР не вырвался из рамок капиталистической формации, но его социально-политический строй субъективно воспринимался исторически ограниченными трудящимися и буржуазией всего мира как «социализм».

Идейными предтечами сталинизма были мелкобуржуазный социализм, критически-утопический социализм и коммунизм, «казарменный коммунизм», распространенные в ХIХ и ХХ веке в Западной Европе и России, не раз раскритикованные марксистами[7]. Идеологов течений роднит критика капитализма, в которой верно подмечены его противоречия, но предлагаются фантастические средства для трансформации. Они преувеличивали роль политических учреждений в жизни общества, стремились уничтожить эксплуатацию путем реформ в сфере обращения и распределения, предлагали уравнивание состояний как панацею для установления социальной справедливости в условиях закономерной социальной дифференциации. Их экономический и политический «романтизм» приводил к волюнтаризму. Российские народники, например, «выбрасывали за борт всякий исторический реализм, сопоставляя всегда действительность капитализма с вымыслом докапиталистических порядков»[8]. Подобную манеру рассуждений В.И. Ленин сравнивал с «узко интеллигентным самомнением или, пожалуй, бюрократическим мышлением»[9]. Для данного стиля характерно социальное прожектерство; недоверие к самостоятельным тенденциям отдельных общественных классов, творящих историю сообразно их интересам, отношение к ним как к материалу истории; игнорирование вопроса об условиях, которые могут развивать сознательную деятельность творцов истории – народных масс, количество которых будет возрастать по мере ускорения исторического процесса; стремление задержать или игнорировать противоречия реальной действительности в угоду утопиям вместо сознательного разрешения их. Догматизм идеологов приводил к отрицанию гуманистических ценностей предшественников, к эклектизму.

Во время и после Октябрьского политического переворота, совершенного социалистическими силами в рамках буржуазно-демократической и национально-освободительной революции, значительная часть мелкой буржуазии пошла за рабочим классом и РСДРП (б) – РКП (б). Вектор иллюзий мелких буржуа изменил направление: действительность капитализма «труженики-собственники» стали сопоставлять с вымыслом о лучшем будущем. В коммунистических грезах сконцентрировались не реализованные потребности десятков миллионов людей в отсталой стране, которые они мечтали удовлетворить при помощи государства. Свою роль сыграли Декрет о земле 1917 года; патриотическая борьба против интервенции и белогвардейцев; при всех перегибах политики «военного коммунизма» она оказалась в тех условиях более рациональной и эффективной, чем экономическая линия белогвардейских правительств[10]. Трудящиеся разочаровались в либерализме, с которым связывали эксплуатацию и  классовую политику Временного правительства.

Представители и выходцы из мелкой буржуазии приобретают черты, резко контрастирующие с социально-психологическим обликом буржуазии. Усиливается их враждебность власти крупного капитала[11], олицетворяющим его государствам. Облик российских и зарубежных революционно настроенных мелких буржуа запечатлен в поэзии и политических трудах[12]. Литературные критики отметили пристрастие писателей 20-х годов к образу нового человека. Для него были характерны стихийность, цельность, страстность, непосредственность, прямолинейность, инстинктивная тяга к справедливости, жадность к жизни, наивность, невежество, любознательность, непочтительное отношение к дореволюционным ценностям, коллективизм, ненависть к барам, неприязнь к интеллигенции[13]. На этой основе в период гражданской войны сформировался тип руководителя из числа рабочих и крестьян, который обладал «психологией прямого действия»: уверенностью в безграничных возможностях «революционных мер» при решении любых проблем[14].

Маркс наблюдал подобных людей в середине 19 века в революционной Европе. Их «грубый и неосмысленный» коммунизм, писал он, «есть только форма проявления гнусности частной собственности, желающей утвердить себя в качестве положительной общности». Неразвитость идеологов грубого коммунизма выражается в непонимании «человеческой природы потребности», отрицании значимости личности человека, возвеличивании физического труда в противовес миру «культуры и цивилизации», следовании идеалу всеобщего опрощения. Уверовав в «уничтожение человеческого самоотчуждения» на основе «общности труда и равенства заработной платы, выплачиваемой …общиной как всеобщим капиталистом», грубые коммунисты объективно оставались в рамках частнособственнических отношений[15].

Недалеко от «масс» ушли и вожди, которые пришли на смену Ленину. Хорошо знавший Сталина Л.Д. Троцкий заметил о его качествах: «Главное из них: несоответствие честолюбивой воли и ресурсов ума и таланта»[16]. Наблюдение Троцкого было подтверждено деятельностью Сталина: волюнтаристским перекраиванием планов первой пятилетки, некомпетентным вмешательством в формирование военной стратегии. Отрицательные черты самого Троцкого зафиксировал Ленин в «Письме к съезду».

НЭП – социалистическая, в интересах большинства населения, политика партии в условиях разрушенной страны, населенной людьми с мелкобуржуазной психологией, – был положительно встречен крестьянством и принес свои плоды. Характер политики определяли несколько тысяч революционеров со стажем и поредевший в боях гражданской войны слой социалистически развитых рабочих, а также Ленин во главе РКП (б). Об его исключительной роли писали современники и историки[17]. Ленин чувствовал слабость субъективного фактора революции после войны, но рассчитывал, что в исторически короткие сроки политика «культурничества» подготовит материальные и духовные предпосылки для перехода к новому строю[18]. Это была историческая альтернатива России. Однако отсталость страны, мелкобуржуазность ее населения, управленческое бескультурье, давление капиталистических государств создавали предпосылки для изменения характера политики, повод для культа личности. Общественная психология первой трети ХХ века в России опредметилась в виде Мавзолея В.И. Ленина.

После смерти Ленина и закономерного раскола в ВКП (б) субъективный фактор Октябрьской революции изменил содержание: приобрел мелкобуржуазно-коммунистический характер, стал отличаться «детской болезнью левизны» в политике. Для отсталой страны это имело огромное значение. Эпоха Октябрьской революции и ленинизма закончилась. В сетованиях крестьян периода раскулачивания: «Лучше Ленин, чем ленинизм. Лучшие коммунисты убиты и умерли. Остались сволочи»[19], была определенная доля истины. С поправкой, что под «ленинизмом» в 1929 году смоленский крестьянин имел в виду политику группы Сталина, а под «сволочами» навербованных из маргинализированных слоев населения чиновников. Адаптация идеологической составляющей надстройки общества в духе номенклатуры для удовлетворения потребностей возникающего в СССР индустриального общества и политического режима завершится вместе с публикацией «Краткого курса ВКП (б)» в 1938 году. Репрессии 30-х годов приглушили революционное сознание народа. Руководство страны выбрало вариант безальтернативных выборов[20]: уничтожило намек даже на буржуазную демократию, заменив ее мифом о «социалистической демократии». Обрыв социалистической политики, видимый М. Н. Рютину[21] уже в июне 1932 года, до ХХ съезда КПСС не был осмыслен: СССР продолжал служить надеждой для трудящихся, раздражая этим буржуазные слои западных стран[22].

Номенклатура использовала сталинизм для отчуждения трудящихся от собственности и власти, для эксплуатации. Идеалы равенства, справедливости, коллективизма, провозглашение построения «социализма», понятия «скромность» и «патриотизм» в их интерпретации чиновниками способствовали «затягиванию поясов», некритическому восприятию государственной идеологии, формированию упрощенных потребностей, сосредоточению бюджетных средств для решения макроэкономических, оборонных задач.

«Нотариально заверенные марксисты» (Э.Ильенков), изучавшие новейшую историю СССР, заявляли о приверженности  теории формаций, но не следовали ей на практике: не исследовали сущность производственных отношений – системообразующего элемента, отправной точки для анализа всей общественной системы[23]. Они не могли констатировать изъятие прибавочной стоимости государством, владевшим подавляющей частью средств производства, тесно переплетенное с докапиталистическими отношениями – рабством в форме ГУЛАГа и вторичным закрепощением крестьянства. На иллюзию о социалистическом характере СССР работали введенные впервые в мире бесплатные медицина и образование. Для малоимущих граждан они стали социальными лифтами и спасением, для трудящихся западных стран потрясением и идеалом. Сегодня, с учетом мирового опыта, мы можем охарактеризовать эти институты как доведенные до логического конца буржуазно-демократические преобразования. Социалистический характер они будут иметь только в совокупности с другими факторами, прежде всего преодолением отчуждения трудящихся от собственности и власти, высоким уровнем культуры народа. Тогда же, возможно, будет преодолено их остаточное финансирование. Происходила подмена всестороннего анализа реалий общества социальным морализированием, классовый протест интерпретировался как возмущение по поводу состояния нравов. Недостатки морального сознания рассматривались как психологическая проблема, которую легко преодолеть на пути самосовершенствования и незначительной модернизации надстроечных институтов[24]. С этой целью власть поощряла деятельность аттестованных ею сатириков.

Политика группы Сталина приводила к многочисленным жертвам и обострению общественных противоречий. Естественно, в военное и послевоенное время стал фактом рост религиозности населения. Власть задействовала возможности Русской православной церкви, иллюзорно-компенсаторную, регулятивную и интегрирующую функции религии для удержания граждан в повиновении. И.В. Сталин поспособствовал возрождению РПЦ.

Советский строй формировал качества человека капиталистического общества: конкуренцию вместо сотрудничества; индивидуализм и лжеколлективизм; зависть и стяжательство вместо стремления приумножать государственную собственность; авторитаризм вместо диалога; национализм и антисемитизм вместо интернационализма; гражданскую трусость и конформизм вместо установки на социальное творчество. Режим хищнически эксплуатировал патриотические и социалистические иллюзии граждан, что приводило к цинизму или апатии. Ученые, которые пытались развивать марксистские и иные взгляды[25], репрессировались государством. Объективно происходило формирование гносеологических предпосылок для усвоения обществоведами и гражданами либеральных форм цивилизационного подхода. В начале 60-х годов бюрократия осознала свой корпоративный интерес. Происходило ее обуржуазивание; советский бюрократизм – одна из форм буржуазности. Западные идеологи с удивлением обнаружили, что возникшая в эпоху Брежнева элита оказалась весьма похожа на элиту западных стран[26].

Соответственно, официозное искусство в не меньшей степени, чем западное, «перерезало нравственные корни, прорастающие в структуру личности из глубины социально-классовых интересов и идеалов, и имело дело с нравственностью, лишенной ее действительных корней»[27]. Сталинисты не могли заявить, что советское общество порождает антагонистические противоречия и личность буржуазного типа. «Отдельные недостатки» интерпретировались как результат влияния прошлого и западной пропаганды, действия врагов. Квинтэссенцию сталинского и голливудского понимания причин общественных конфликтов и развития в 1945 году дал выдвиженец Сталина А.А. Фадеев во время дискуссии с С.Я. Маршаком о книге В. А. Каверина «Два капитана»: «Таких просто злодеев полно везде. Ничего нет в книге Каверина западноевропейского. Есть просто плохие и злые люди и очень хорошо, что автор противопоставил прямодушие, преданность, долг – это настолько соответствует духу нашего общества и не является чужеродным в нашей Отечественной войне»[28]. Руководствуясь подобными установками, чиновники формировали, например, новую детскую литературу[29].

Прямодушие и долг, которыми был преисполнен до конца жизни Фадеев, после потери им мелкобуржуазной наивности способствовали превращению его в одного из первых советских диссидентов. Следствием работы проснувшейся во время «оттепели» мысли[30] было предсмертное письмо, в котором он осудил «сатрапа Сталина», отсталые слои народа, чиновников – «нуворишей от великого ленинского учения». Фадеева мучило, что чиновники, пользуясь ложным пониманием «партийности», превратили его и других граждански настроенных писателей в свой обслуживающий персонал – «мальчишек», орудие истребления ряда писателей и литературы[31]. Это было разочарование в обществе, возникшем при участии писателя и совершенно не совпадающим с его коммунистическим идеалом, – чувство, которое испытывала часть старых коммунистов[32]. Мстительная номенклатура не только скрыла письмо, но и преподнесла самоубийство только как следствие алкоголизма.

Вынужденные считаться с изменением обстановки, чиновники развивали идеологию. В неосталинизме уже не было тезиса о возрастании классовой борьбы по мере построения социализма, зато включено положение о мирном сосуществовании государств с различным общественным строем, а затем и концепция «развитого социализма». Но сложившиеся в СССР производственные отношения, которые номенклатура не подвергала сомнению, – государственная эксплуатация трудящихся – не могли обеспечить в должной мере развитие экономики и социальной сферы в эпоху НТР, коренного изменения социальной структуры. Идеология неосталинизма теряла авторитет среди все более образованных  и информированных граждан по мере сокращения национального дохода СССР, роста дефицита и теневой экономики.

На Западе для разоблачения «сталинизма» использовали возникшее в конце 20-х годов понятие «тоталитаризм». Новый ярлык обозначал «образ врага»[33], антилиберальные течения, системы, что отразил Ф.Боркенау в 1939 году в работе «Тоталитарный враг»[34]. Истеблишмент англо-саксонских стран считал тоталитаризм либо порождением иных цивилизаций, либо следствием действий всемогущих (дьяволоподобных) личностей, которые увели свои общества с либерального пути. В «цивилизациях» врагов в наибольшей степени проявили себя ненавистные крупному капиталу тенденции, прежде всего государственное регулирование дезорганизованной войнами и революциями экономики. В 1952 году политологический форум в США определил «тоталитаризм» как «закрытую и неподвижную социокультурную и политическую структуру, в которой всякое действие – от воспитания детей до производства и распределения товаров – направляется и контролируется из единого центра»[35].

Х. Арендт, К. Фридрих и З. Бжезинский в 1950-х годах[36] модернизировали термин для глобальной дискредитации вражеской «цивилизации» и сплочения либеральных держав на антисоветской основе. В 1956 году двое последних разработали концепцию «тоталитарного синдрома» из шести признаков, которые, по их мнению, описывали состояние СССР и стран Восточной Европы. Констатация признаков сопровождалась признаниями, которые, фактически, подрывали концепцию: «Однако в настоящее время мы не в состоянии сколько-нибудь убедительно объяснить возникновение тоталитарных диктатур»; Маркс, Энгельс, Гегель осудили бы тоталитарные государства[37]. Соответственно, концепция тоталитаризма обслуживала внутриполитические интересы праволиберальных сил западного мира в борьбе с государственными структурами их же стран за ту степень экономической свободы, которую общество после мирового кризиса 1930-х годов уже не могло предоставить корпорациям. В духе теории заговора правые силы переносили источник «тоталитарной заразы» в государства-соперники и обвиняли в «предательстве» своих внутриполитических оппонентов. «Тоталитаризмом» запугивали трудящихся Запада. Убедительность постулатам правых придавал развязанный в СССР террор. Понятие «тоталитаризм» отражало опасения и левых либералов по поводу нарастания государственно-монополистических тенденций в самом западном мире. Во второй половине ХХ века исследователи отмечали все больший изоморфизм так называемых коммунистических и либеральных государств. Со времен Ф. Рузвельта стало нормой государственное программирование экономических процессов. Подспорьем в укрощении социалистических врагов и строптивых левых либералов стал маккартизм: до полусмерти напугал интеллектуалов не только в США. Проводя в отношении ряда народов политику геноцида для ограбления их стран, западные лидеры лицемерно рыдали по поводу загубленных жизней в советском ГУЛАГе. Тот факт, что средства массовой информации на Западе принадлежали разным собственникам, не исключал насаждения ими исключительно либеральной идеологии: большинство их руководителей были консерваторами[38]. По крайней мере, они не были замечены в стремлении освещать достижения социалистических сил исключительно из любви к принципу плюрализма.

Развернувшаяся на Западе в период «разрядки» 1970-х годов дискуссия о концепции тоталитаризма закончилась развенчанием ее догм[39]. Стремление спасти концепцию заставило Арендт предложить применять термин только к обществу сталинского времени и фашистской Германии[40]. Она делала акцент на силу пропаганды и государственный террор, которые мешали ей, в отличие от установок по периоду правления Л.И. Брежнева, признать СССР всего лишь авторитарным государством с однопартийной системой. Однако роль террора власти по отношению к населению можно понять только в совокупности с другими средствами управления в контексте изучаемой эпохи. Он был показателем не всепроникающего могущества, а слабости государства и неуверенности руководителей во враждебной политической среде. Здесь уместна аналогия с событиями Французской революции. «Вина за господство террора в 1793 г., – писал Ф. Энгельс, – падает почти исключительно на перепуганных, выставляющих себя патриотами буржуа, на мелких мещан, напускавших в штаны от страха, и на шайку прохвостов, обделывавших свои делишки при терроре»[41]. В 1930-е годы «прохвостами» были, например, секретари комитетов партии, выдвиженцы из низших слоев населения, которые опасались, что в случае утверждения альтернативных выборов на основе новой конституции они не будут избраны в высшие органы власти[42]. Что касается пропаганды, то стоит отметить, что американская пропаганда по мощи превосходила советскую, особенно после ХХ съезда КПСС, но правые либералы не зачисляли США в тоталитарные государства.

После распада СССР организаторы ваучерной приватизации в России задействовали духовное наследие и концепции тоталитаризма, и сталинизма. Они использовали мелкобуржуазно-коммунистические представления бывших советских граждан об их совладении государственной собственностью, которую осталось-де только «честно» поделить во время приватизации. Итог – народ обманут и ввергнут в нищету. «Тоталитаризм» же стал инструментом нападения на граждан, которые возмущались почти бесплатной передачей созданной тремя поколениями народа собственности в руки спекулянтов, монополизмом. Либеральные романтики, уповая на западные инвестиции, решили любыми средствами доказать миру, что они уже «цивилизованные». Не удивительно, что в основу пропаганды правые силы положили, сменив знак оценки, сталинский лозунг «Сталин – Ленин сегодня», продлив волну антиисторизма. Это стимулировало развитие антисемитского мракобесия[45] и прославление попов – «ума, чести и совести» эпохи приватизации. Однако вождь революции оказался им не по зубам. Пиарщики могут говорить о Ленине, только нагло фальсифицируя его идеи и абстрагируясь от исторического контекста деятельности. Подобная пропаганда – способ отвлечь внимание людей. Капиталистический прогресс включает в себя эксплуатацию, социальный эгоизм, рост цен на мясо и лицемерную озабоченность власть предержащих этим фактом, издевательски низкие пенсии и выплаты на содержание ребенка, перманентный жилищный кризис. Ничтожная группа людей – «разумные люди», назвал их один из членов правительства во время обсуждения вопроса о финансовой амнистии,  –  захлебывается в роскоши и социальной грязи, а миллионы вынуждены выживать. Газеты занимаются благотворительностью: помогите сиротам от 2 до 7 лет – в детском доме нет канализации[46].

Либеральный романтизм закончился во время дефолта в августе 1998 года. К тому времени бывшие депутаты и члены либеральных правительств уже перестали заботиться об общем, даже в их понимании, благе, пересев в кресла руководителей банков и фондов. Они осуществили мелкобуржуазную мечту – «выбились в люди». Самые большие ревнители борьбы за «престиж в чистом виде» (Ф.Фукуяма) из них подвели под этот факт протестантскую идеологию, углядев в себе избранников Божьих.

Кстати, время и американский суд показали, что гарвардские консультанты «младореформаторов» были мошенниками. Интересно, что эти «миссионеры» подразумевали под понятием «Бог»?

Производственные отношения, политический режим и идеология, сложившиеся в СССР, были ответом отсталого общества и государства на враждебность капиталистических государств в период модернизации. Политарное государство, основанное на капиталистическом базисе, в 30-50-е годы ХХ века стало конкурентом западных государств в период их кризиса, перехода от капитализма свободной конкуренции к современному капитализму с программированной экономикой, «государством благоденствия». Никто из политиков того времени не мог однозначно предсказать итог соревнования. Кризис породил на Западе огромное количество людей, которые сочувствовали СССР. Конкуренция систем способствовала определенной гуманизации капиталистического общества и краху системы колониализма. Советское общество выстояло и развилось в ограниченных пределах в тяжелейших обстоятельствах ХХ века, что можно считать исторической победой. Падение СССР – переход от авторитарного государства с однопартийной системой и монопольно-государственной экономикой[47] к современному типу капиталистического общества в России – стало результатом внутренней эволюции и «отрицания отрицания» созданной в 1930-е годы системы, коренного изменения социальной структуры. Значительную роль в изменении сущности политики и вектора эволюции общества еще на рубеже 20-х – 30-х годов сыграл мелкобуржуазно-коммунистический характер руководства – следствие общей отсталости страны, которое не смогло последовательно проводить социалистическую политику. Закономерно, что советское общество не достигло наивысшей по сравнению с Западом производительности труда, не создало более высокий тип общественной организации труда, не сумело освободить женщину от кухонного «рабства» – не создало условий для победы социалистического строя[48]. Преодоление отсталости раннекапиталистическими методами привело к несистемности реформ, их огромной цене, хроническому отставанию от мирового уровня. Руководители государства в полной мере использовали раннекоммунистические иллюзии, сконцентрированные в сталинизме, для мобилизации народа на модернизацию. В 90-е годы произошло «тиражирование» и углубление главного производственного отношения в СССР – эксплуатация человека государством дополнилась эксплуатацией человека человеком. В совокупности с ликвидацией угрозы ядерной войны и интервенции после окончания холодной войны это привело к демократической революции, внутриформационному скачку. Ее плодами воспользовались номенклатура и легализовавшаяся в период перестройки буржуазия. Мы наблюдаем в России консервативный тип прогресса, цена которого непомерно велика, а исторические сроки ограничены.

Номенклатура советского политарного государства несет полную историческую ответственность за трагедии и переживания граждан в период перестройки и после 1991 года. В 1930-1980-е годы номенклатура страдала основанной на социально-политических интересах невменяемостью по отношению к нуждам рядовых граждан. Болтовня о марксизме сопровождалась игнорированием марксистской мысли о необходимости соединения «идей» с «интересом» трудящихся. Организация ловли шпионов, создание великого балета, улучшение имиджа страны за рубежом не сочетались с созданием условий для удовлетворения всеми гражданами материальных и духовных потребностей на самом высоком цивилизационном уровне, с реальным участием народа в управлении государством. В период «пробуксовки» реформ номенклатурные академики пытались оправдать неумение власти управлять страной ссылками на Ленина и якобы вечными недостатками русского народа. Они выдергивали первые четыре слова из высказывания: «Русский человек – плохой работник по сравнению с передовыми нациями. Это не могло быть иначе при режиме царизма и живости остатков крепостного права»[49]. Получалось глумление над русским народом, искажение мысли Ленина в духе цивилизационного подхода. Сегодня неосталинистам тяжело: они брюзжат о «могуществе», которое разрушили-де происки «врагов»[50] или «предательство вождей»[51]. В этой связи перед глазами встает сцена из фильма «Одиночное плавание», которая может дать гораздо более верное представление о причинах гибели СССР: убогая деревня, в которую приехали моряки современного ракетоносца к родителям погибшего товарища.

В тупике и сторонники концепции тоталитаризма: они никогда не ответят на вопрос, как в недрах «неподвижного» общества с «всеохватным» контролем созрели предпосылки переворота. Наиболее гибкие из них начинают приспосабливаться. Типичный пример – творчество Ф.Фукуямы. В одном месте своей работы он говорит о невозможности перемен и реформ в «тоталитарном государстве»[52], в другом подчеркивает, что реформы не навязаны извне и советские люди в период перестройки оказались «не тоскующими по сильной власти детьми, какими их рисовали западные теории»[53], то есть сам Фукуяма чуть выше, а «взрослыми» людьми. Чтобы заполнить пропасть, разделяющую эти высказывания, ему пришлось выбросить из философии Г.В.Ф. Гегеля диалектику, «скрестить» философию великого ученого с размышлениями его либерального комментатора А. Кожева; идеи Маркса просто изуродовать в духе Карла Поппера. Автор игнорирует связь экономических и политических структур капиталистического общества. Жестко – дело, фактически, сводится к отрицанию их генетической связи – разделяет периоды «сталинизма - тоталитаризма» и периода правления Брежнева и Горбачева, при которых стали-де возможны реформы. Фукуяма игнорирует факты западного давления на СССР, более того, обвиняет «тоталитаризм» – отождествив политику СССР с политикой фашистской Германии и милитаристской Японии – в экспансии для оправдания «Хиросимы». Он утаивает факты создания диктаторских режимов в Латинской Америке при помощи грубого давления и интервенций для обеспечения интересов корпораций США в регионе. Фальсификация идей и извращение связей между фактами истории на основе либеральных фантазий г-на Фукуямы понадобились для того, чтобы: А) объявить двигателем истории борьбу людей за признание, «за престиж в чистом виде», и развитие науки; Б) представить капитализм с его либеральной (буржуазной) демократией обществом, которое удовлетворит потребность у «раба» и у «господина» в признании, что позволит завершить процесс истории – преодолеть антагонизмы общества; В) раскритиковать марксистское понимание капитализма, точнее, подсунутую самим Фукуямой его интерпретацию; Г) скрыть экспансионистские намерения США в прошлом и в настоящем, объявить целые народы «неудачниками» на либеральном пути вследствие того, что «капитализм» (!) в этих странах «никогда всерьез не брался за дело»[54].

Однако факты – упрямая вещь. Фукуяма вынужден признать, что «экономический успех» азиатских «тигров» был достигнут не за счет социальной справедливости, а за счет эксплуатации западными корпорациями дешевой рабочей силы[55]. Уподобляясь попу, идеолог, отрицающий христианство – «идеология рабства», обещает трудящимся Азии процветание, правда, не на «том свете», а чуть попозже в жизни земной. Сомнительный прием, который выдает идейный тупик, видимый сразу, как только Фукуяма пытается объяснить причины бедности афроамериканцев. В своей аргументации автор «Конца истории» опирается на социал-дарвинизм: подчеркивает влияние иной культуры и плохого образования[56]. Фукуяма подробно не раскрывает особенности культуры и условия, которые не позволяют чернокожим американским гражданам в третьем-пятом поколении стать процветающими в жизни либералами. Представляется, не случайно. Во-первых, по своей сущности это будет унизительное для пятой части населения США объяснение – дальний родственник идеологии ку-клукс-клана. Во-вторых, думающий человек, изучающий реальные факты хотя бы с позиции здравого смысла, ссылаясь на судьбу Кондолизы Райс, обратит внимание оппонента на зависимость поведения личности в значительной мере от принадлежности к экономическому классу, а не к расе. «Черная пантера», которая смолоду умела противостоять расизму, знаток творчества Льва Толстого на русском языке и музыки Людвига Ван Бетховена, став богатым человеком и крупным государственным чиновником, проводит внешнюю политику истеблишмента, в подавляющей части состоящего из белых американцев, выгодную крупным корпорациям, а не той части афроамериканцев, которая так и не получила образовательные кредиты. Возникает вопрос: зачем ей теперь Толстой с его пусть наивным, но гуманизмом? Ответ – еще одна деталь в имидже, к прическе и кофточке, милая безделушка для придания блеска перед «русскими».

Использование подобного рода методологий и раньше подводило западных идеологов: Фукуяма признает, что никто из них не смог достоверно предсказать распад СССР[57]. Сегодня дела обстоят не лучше – ни одну тенденцию современного мира пиарщики не могут рассматривать без фальсификаций. Например, идеолог либерализма воспевает глобализацию, но не желает обратить внимание на ее вторую сторону: хищническую эксплуатацию и абсолютное обнищание трудящихся в слаборазвитых странах. Вне круга анализируемых фактов идеологов остается негатив о положении дел в странах «золотого миллиарда». В США, по признанию Пола Кругмана, идет относительное обнищание среднего класса: в 80-90-е годы доходы американских семей увеличились в среднем на 9 процентов, а доходы одного процента наиболее богатых семей на 140 процентов, разрыв между ними – с 10 до 23 раз; все менее доступным становится хорошее образование[58]. Эмиграционная политика государств – выкачивание лучшей рабочей силы из обглоданного «третьего мира» – в немалой степени способствует снижению заработной платы коренного населения развитых стран и возникновению националистических настроений. Подобного рода «либеральному решению» – наступлению транснационального капитала на социальные завоевания трудящихся – воспротивились действительно свободолюбивые французы, проголосовавшие против принятия европейской конституции. Представляется, они за единую Европу, но против либерально-бюрократического варианта объединения. Опровергая либеральные фантазии о преодолении классовой борьбы, трудящиеся Франции на практике развивают гуманистическую составляющую формационной теории. Они не юродствуют во Христе, как это делают «православные» российские «коммунисты», а  энергично борются за свои права и личное достоинство, за будущее детей адекватными ситуации методами, становятся активными историческими деятелями. Наконец, в «либерализм» входит обман американским и английским правительством своих граждан относительно намерений С. Хусейна и вторжение в Ирак, поправшее международное право, обернувшееся сотнями тысяч трупов (я считаю иракцев людьми) и десятками миллиардов долларов, перераспределенных в бюджете в пользу ВПК. Правые либералы не могут жить без образа врага, без насаждения своей «культуры» любыми средствами в обществах, которые они наметили для покорения и ограбления. Этим они невольно помогают процветать исламским фундаменталистам. Духовные ценности г-на Фукуямы дорого обходятся налогоплательщикам и всему миру. Россиянам, постоянно наблюдающим драку бандитов в смокингах и коже за передел собственности, как и многим американцам, на непонятливость которых сетует Фукуяма, трудно поверить, что борьба идет исключительно ради «престижа». Как тут не вспомнить статью В.И. Ленина «О лозунге Соединенных Штатов Европы» (1915 год): СШЕ – объединение капиталистов Европы против Америки и Японии, для подавления «социализма» и проведения колониальной политики; война – прямое и неизбежное развитие основ частной собственности, способ «проверить действительную силу капиталистического государства» в вопросе передела мира[59]. Но г-н Фукуяма свято верит, что противоречия либерального общества не имеют антагонистического характера, преодолимы[60]. Факт: подобными установками морочила головы согражданам советская номенклатура – СССР плохо кончил.

Либеральный Дон Кихот, Френсис Фукуяма ищет нравственную чистоту, людей долга и чести. Он мечтает остановить счастливое либеральное мгновение в постисторическом мире, наполненном классовой гармонией. Пока же идеолог встречает отсутствие высоких целей, «массовое разочарование в системе верований», жажду наживы, неравенство, эгоистичных буржуа[61], которым он прописывает испорченные временем лекарства. 

Подводя итоги можно сказать, что идея Зб. Бжезинского: «тоталитарные режимы» «постоянно претерпевают изменения, но нет оснований полагать, что они исчезнут в результате внутренней эволюции»[62], оказалась вымыслом по причине использования субъективного метода с целью дискредитации общества противника при помощи надуманных понятий. По этой же причине фантасмагорией был и провозглашенный сталинистами «социализм» – иллюзия, основанная на исторически и классово ограниченном понимании номенклатурой социалистического учения, с помощью которой улучшали «имидж» государства. Классики утверждали, что «всякое расширение общения (развитие производительных сил общества и универсального общения людей – А.Ф.) упразднило бы местный коммунизм»[63]. Так и получилось. Историческая практика в августе 1991 года еще раз подтвердила, что «дурная бесконечность» (Гегель) количественных накоплений существует только в фантазиях метафизиков, но не на практике, где количество переходит в качество, в новое состояние общества, подтверждая формационную теорию. Надо только избавиться от иллюзий о характере социально-экономического и политического строя СССР: это было отсталое капиталистическое общество и государство.