Своеобразие поэзии М. Волошина
СИМФЕРОПОЛЬСКИЙ ТЕХНИКУМ
ЖЕЛЕЗНОДОРОЖНОГО ТРАНСПОРТА
РЕФЕРАТ
ПО ТЕМЕ: Своеобразие
поэзии М. Волошина
Студента группы 1Д-6
Прокопенко
Дмитрия Николаевича
2002 год
СОДЕРЖАНИЕ.
1.
Автобиография………………………………………………………… 4 стр.
2. Особенности поэзии
М. А. Волошина…………………………………8 стр.
3.Список использоваемой
литературы………………………………………………………………… 15стр.
Автобиография
Кириенко-Волошины – казаки из
Запорожья. По материнской линии – немцы, обрусевшие с ХVIII века.
Родился в Киеве
16 мая 1877 года в Духов день.
С 4-х лет –
Москва из фона «Боярыни Морозовой». Жили на Новой Слободе у Подвисков, там,
где она в те годы как раз и писалась Суриковым в соседнем Первое впечатление
русской истории, подслушанное из разговоров старших – «1-ое марта».
Любил декламировать, ещё не умея
читать. Для этого всегда становился на стул: чувство эстрады.
С 5лет – самостоятельное чтение книг
в пределах материнской библиотеки. Уже с этой поры постоянными спутниками
становятся: Пушкин, Лермонтов и Некрасов, Гоголь и Достоевский, и немногим
позже –Байрон и Эдгар По.
Обстановка: окраины Москвы-
мастерские Брестской железной дороги, Ваганьково и Ходынка. Позже -
Звенигородский уезд: от Воробьевых гор и Кунцева до Голицына и Саввинского
монастыря.
Начало учения: кроме обычных
грамматик,заучиванье латинских стихов, лекции по истории религии, сочинения на
сложные не по возрасту литературные темы. Этой разнообразной культурной
подготовкой я обязан своеобразному учителю - тогда студенту Н. В. Туркину.
Общество: книги, взрослые домашние
звери. Сверстников мало. Конец отрочества отравлен гимназией.1- й класс -
Поливановская, потом, до V- го, - Казённая 1-ая.
Тоска и отвращение ко всему, что в
гимназии и от гимназии. Мечта о юге и молюсь о том чтобы стать поэтом . То и
другое кажется немыслимым. Но вскоре начинаю писать скверные стихи и судьба
неожиданно приводит меня в Коктебель(1895).
Феодосийская гимназия .
Провинциальный городок, жизнь вне родительского дома сильно облегчают
гимназический кошмар. Стихи мои нравятся, и я получаю первую прививку
литературной «славы», оказавшуюся в последствии полезной во всех отношениях:
возникает требовательность к себе. Историческая насыщенность Киммерии и строгий
пейзаж Коктебеля воспитывает дух и мысли.
В 1897 году я кончаю гимназию и
поступаю на юридический факультет в Москве. Ни гимназии, ни университету я не
обязан ни единым знаниям, ни единой мыслью. 10 драгоценнейших лет, начисто
вычеркнутых из жизни.
Уже через год я был исключён из
университета за студенческие беспорядки и выслан в Феодосию. Высылки и поездки
за границу чередуются и завершаются ссылкой в Ташкент в 1900 году. Перед этим я
уже успел побывать в Париже и Берлине, в Италии и Греции, путешествуя на гроши
пешком, был годом моего духовного рождения. Я ходил с караванами по пустыне.
Здесь меня настигли Ницше и «Три разговора» Владимира Соловьёва. Они дали мне
возможность взглянуть на всю европейскую культуру ретроспективно – с высоты
азиатских плоскогорий и произвести переоценку культурных ценностей.
Отсюда пути ведут меня на запад - в
Париж, на много лет, - учиться: художественной форме – у Франции, чувству
красок – у Парижа, логике – у готических соборов, средневековой латыни – у
Гастона Париса, строю мысли – у Бергсона, скептицизму – у Анатоля Франса, прозе
– у Флобера, стиху – у Готье и Эредиа… В эти годы – я только впитывающая губка,
я весь – глаза, весь – уши. Странствую по странам, музеям, библиотекам: Рим,
Испания, Балеары, Корсика, Сардиния, Андорра… Лувр, Прадо, Ватикан, Уффицы…
Национальная библиотека. Кроме техники слога, овладеваю техникой кисти и
карандаша.
В 1900 году первая моя критическая
статья печатается в «Русском мысле». В 1903 году встречаюсь с русскими поэтами
моего поколения: старшими – Бальмонтом, Вяч. Ивановым, Брюсовым, Балтрушайтисом
и со сверстниками – А. Белым, Блоком.
Этапы блуждания духа: буддизм,
католичество, магия, масонство, оккультизм, теософия, Р. Штейнер. Период
больших личных переживаний романтического и мистического характера.
К 9-му января 1905 г. судьба привела меня
в Петербург и дала почувствовать все грядущие перспективы русской революции. Но
я не остался в России, и первая русская революция прошла мимо меня. За её
событиями я прозревал смуту наших дней ( «Ангел мщения»).
Я пишу в эти годы
статьи о живописи и литературе. Из Парижа в русские журналы и газеты ( «Весы»,
в «Золотое руно», в «Русь»). После 1907 г. литературная деятельность меня
постепенно перетягивает сперва в Петербург, а с 1910 г. – в Москву.
В 1910 г. выходит
моя первая книга стихов.
Более долгое пребывание
в России подготавливает разрыв с журнальным миром, который был для меня выносим
только пока я жил в Париже.
В 1913 г. моя
публичная лекция о Репине вызывает против меня такую газетную травлю, что все
редакции для моих статей закрываются, а книжные магазины объявляют моим книгам
бойкот.
Годы перед войной я провожу в
коктебельском затворе, и это даёт мне возможность сосредоточиться на живописи и
заставить себя снова переучиться с самых азов, согласно более зрелому пониманию
искусства.
Война застаёт меня
в Базеле, куда приезжаю работать при постройке Гетеанума . Эта работа, высокая
и дружная бок о бок с представителями всех враждующих наций, в нескольких
километрах от поля первых битв Европейской войны, была прекрасной и трудной
школой человеческого и внеполитического отношения к войне.
В 1915 г. я пишу в
Париже свою книгу стихов о войне «ANNO MUNDI ARDENTIS». В
1916 г. я возвращаюсь в Россию через Англию и Норвегию.
Февраль 1917 года
застаёт меня в Москве и большого энтузиазма во мне не порождает, т. к. я всё
время чувствую интеллигентскую ложь, прикрывавшую подлинную реальность о
революции.
Редакции
периодических изданий, вновь приоткрывшиеся для меня во время войны,
захлопываются снова перед моими статьями о революции, которые я имею наивность
предполагать, забыв, что там, где начинается свобода печати – свобода мысли
кончается.
Вернувшись весной
1917 года в Крым, я уже более не покидаю его: ни от кого не спасаюсь, никуда не
эмигрирую – и все волны гражданской войны и смены правительств проходят над
моей головой.
Стих остаётся для
меня единственной возможностью выражения мыслей о совершающемся. Но в 17-ом
году я не смог написать ни одного стихотворения: дар речи мне возвращается
только после Октября, и в 1918 г. я заканчиваю книгу о революции «Демоны
глухонемые» и поэму «Протопоп Аввакум».
Ни война, ни
революция не испугали меня и ни в чём не разочаровали: я их ожидал давно и в
формах, ещё более жестоких. Напротив: я чувствовал себя очень приспособленным к
условиям революционного бытия и действия. Принципы коммунистической экономики
как нельзя лучше отвечали моему отвращению к заработной плате и к
купле-продаже.
19-й год толкнул
меня к общественной деятельности в единственной форме, возможно при моём
отрицательном отношении ко всякой политики и ко всякой государственности,
утвердившемся и обосновавшемся за эти годы, - к борьбе с террором, независимо
от его окраски. Это ставит меня в эти годы (1919 – 1923) лицом к лицу со всеми
ликами и личинами русской усобицы и даёт мне обширный и драгоценнейший
революционный опыт.
Из самых глубоких
кругов преисподней Террора и Голода я вынес свою веру в человека (
стихотворение «Потомкам»). Эти же годы являются более плодотворными в моей
поэзии, как в смысле качества, так и количества написанного.
Но так как темой
моей является Россия во всём её историческом единстве, т. к. дух партийности
мне ненавистен, т. к. всякую борьбу я не могу иначе рассматривать иначе, как
момент духовного единства борющихся врагов и их сотрудничества в едином
деле, - то отсюда вытекают следующие особенности литературной судьбы
моих последних стихотворений: у меня есть стихи о революции, которые одинаково
нравились и красным и белым. Я знаю, например, что моё стихотворение «Русская
революция» было названо лучшей характеристикой революции двумя идейными
вождями противоположных лагере (имена их умолчу).
В 1919 году белые
и красные, беря по очереди Одессу, свои прокламации к населению начинали одними
и теми же словами моего стихотворения «Брестский мир».Эти явления – моя литературная
гордость так как они свидетельствуют, что моменты высшего разлада мне удалось,
говоря о самом спорном и современном, находить такие слова и такую перспективу,
что её принимали и те и другие. Поэтому же, собранные в книгу, эти стихи не
пропускались ни правой, ни левой цензурой. Поэтому же они распространяются по
России в тысячах списков – вне моей воли и моего ведения. Мне говорили, что в
восточную Сибирь они проникают не из России, а из Америки, через Китай и
Японию.
Сам же я остаюсь
всё в том же положении писателя вне литературы, как это было и до войны.
В 1923 году я
закончил книгу «Неопалимая купина». С 1922 года пишу книгу «Путями Каина» –
переоценка материальной социальной культуры. В 1924 г. написана поэма «Россия»
(петербургский период).
В эти же годы я
много работал акварелью, принимая участие на выставках «Мира искусства» и
«Жар-цвет». Акварели мои приобретались Третьяковской галереей и многими
провинциальными музеями.
Согласно моему
принципу, что корень всех социальных зол лежит в институте заработной платы, -
всё, что я произвожу, я раздаю безвозмездно. Свой дом я превратил в приют для
писателей и художников, а в литературе и в живописи это выходит само собой,
потому, что всё равно никто не платит. Живу на «акобеспечение» ЦЕКУБУ – 60
рублей в месяц.
РАЗДЕЛ II
Особенности поэзии М. А. Волошина
Первым, по настоящему волошинским стихотворением о Крыме принято
считать написанное в 1904 году стихотворение «Зелёный вал отпрянул – и
пухливо…». И это справедливо, ведь только в 1907 году появится цикл
«Киммерийские сумерки» – 15 стихотворений, - лучшее, что написано о природе
восточного Крыма в мировой поэзии. Этот цикл создавался Волошиным во время
больших личных переживаний поэта:
Я иду дорогой скорбной в мой безрадостный
Коктебель…
По нагорьям терн узорный и кустарники в серебре
По долинам тонким дымом
розовеет внизу миндаль,
И лежит земля страстная в чёрных ризах и орарях…
В стихах этого цикла в первые перед
читателем возникает скорбная и величественная Киммерия. Древняя страна, которую
Максимилиан Волошин вывел из забвения и стал её певцом. В стихах Волошина
Киммерия жива памятью о своём прошлом:
Здесь был
священный лес. Божественный гонец
Ногой
крылатою касался сих прогалин.
На месте
городов ни камней, ни развалин.
По слонам
бронзовым ползут стада овец.
Безлесны
скаты гор. Зубчатый их венец
В зелёных
сумерках таинственно печален.
Кто знает
путь богов – начало и конец?..
В этих стихах чётко прослеживается
осознанное Волошиным единство истории и природы осуществлённое в пейзажах
древней Земли, существующее в её «снах» :
Над зыбкой
рябью вод встаёт из глубины
Пустынных
кряж земли: хребты скалистых гребней,
Обрывы
чёрные, потоки красных щебней –
Пределы
скорбные незнаемой страны.
Я вижу
грустные, торжественные сны –
Заливы
гулкие земли глухой и древней,
Где в
поздних сумерках грустнее и напевней
Звучат
пустынные гекзаметры волны.
И поэт становится на многие годы
голосом этой «глухой и древней» Земли и заставляет всмотреться и вслушаться
этот мир. Всмотреться в природу его и вслушаться в историю, говорящую пейзажами
Киммерии.
В 1910 году выходит первый сборник
стихов Волошина. В нём было много киммерийских стихов, но не было стихов нового
цикла «Киммерийская весна». Стихи этого цикла заметно отличаются от
«Киммерийских сумерок». Здесь меньше исторических образов Киммерии, а больше
реальных пейзажных образов радостной природы.
Солнце!
Твой родник
В недрах
бьёт по тёмным жилам…
Воззывающий
свой лик
Обрати к
земным могилам!..
Солнце!
Прикажи
Виться
лозам винограда,
Завязь
почек развяжи
Властью
пристального взгляда!
Сборник Волошина 1910 года был
иллюстрирован рисунками Константина Фёдоровича Богаевского – художника, чьё
творчество тоже неразрывно связано с Киммерией. В 1912 году в статье «
Константин Богаевский» Волошин писал: «Художник, пишущий портрет, только
тогда сможет воссоздать лицо человека, когда разберёт и передаст всю
совокупность внешних и внутренних знаков, оставленных на нём стилетом времени.
Такой портрет становится историческим… Точно также исторический пейзаж
стремится стать историческим портретом земли. Лицо земли складывается геологи
чески, так же, как человеческое лицо – анатомически, и точно так же определяется
морщинами, шрамами и ранами, оставленными на нём стихиями и людьми: знаками
мгновений.В этом смысл Исторического Пейзажа … В современной русской живописи
воссоздателем исторического пейзажа является Константин Фёдорович Богаевский,
а земля им изображаемая- Киммерия».
В 1913 году Волошин пристраивает к
дому мастерскую, а сверху дом завершает квадратная «вышка». Дом сразу
становится центром коктебельского пейзажа, и отныне Коктебель немыслим без
него…
Этот, уже окончательный вариант дома
стал местом рождения Максимилиана Волошина- художника. Художника Киммерии.
О том, как начал рисовать Волошин,
рассказано в воспоминаниях Елизаветы Кругликовой, и это было в 1901 году.
Максимилиан Александрович много рисовал в своих первых заграничных путешествиях,
работал темперой и карандашом. Но с 1914 года Волошин переходит на акварель.
Именно с этого времени он начинает свою тему в живописи – тему киммерийского
пейзажа.
Коктебель и его окрестности предстают
в этих пейзажах пустынной, ещё не заселённой людьми землёй. Море, скалы,
деревья, облака… Но все эти природные формы сочетаются бесконечно
разнообразными и кажутся одушевлёнными. Деревья то сбегаются в кудрявые рощицы,
то чёткими силуэтами замирают на фоне морских заливов. Волны бесшумно ластятся
к песчаным берегам, либо вспененными рядами атакуют скалы. А Солнце… То победно
горит среди бесцветного выжженного неба, то кровавит горизонт закатным огнём,
то холодно меркнёт в облачных пеленах. И лишь одно остаётся в этих акварелях
неизменным: прозрачность красок и безукоризненно чистый рисунок.
В методе творчества Максимилиан
Волошин следовал Багаевскому, - работая не с натуры, а по «воображению», - и
создавал, по его словам, музыкально-красочные композиции на тему киммерийского
пейзажа. В своей живописи Волошин оставался поэтом: часто тему художественный
композиции давала ему стихотворная строка или строфа, вдруг зазвучавшая в
природе. Он писал художнице Юлии Оболенской: « представьте себе, что вы идёте
с раннего утра и до позной ночи по тропинкам, погруженная в свои мысли и
созерцания, и иногда в Вас возникает стих или строфа: она не вполне
соответствует тому, на то что Вы смотрите, но она связана с общим настроением
пейзажа».
Такие строчки обычно и подписывались
на акварелях, в чём Волошин следовал «классическим» японским художникам, у
которых вообще многому, как живописец, учился.
В годы революций и гражданской войны в
творчестве Волошина происходит коренной сдвиг. Среди созерцательных лирических
стихов, певучих и разнодумчивых, медным голосом набата зазвучали строки
страстной гражданской поэзии. Но как она отличалась от «гражданской поэзии»
многих и многих поэтов:
Ты
соучастник судьбы, раскрывающий замысел драмы.
В
дни революции быть Человеком, а не Гражданином.
Помнить, что знамёна, партии и программы
То
же, что скорбный лист для врача сумасшедшего дома.
Быть изгоем при всех царях и народоустройствах.
Совесть народа – поэт. В государстве нет места поэту.
Все «волны
гражданской войны» – в Крыму особенно жёсткой – проходят над головой поэта, но
и с её огня он выносит более острую, почти мучительную любовь к своей Киммерии.
В эти годы
Киммерия предстаёт перед поэтом совершенно иной: в крови, страданиях,
беспощадной борьбе. И в торжественные видения древней земли врываются новые
тревожные образы, сам ритм стиха становится из привычно плавного ломаным и
напряжённым:
Войны,
мятежей, свободы
Дул ураган;
В сражении гибли народы
Далёких стран;
Шатался и пал великий
Имперский столп;
Росли, приближаясь, клики
Взметённых толп.
Суда бороздили воды,
И, борт о борт,
Заржавленные пароходы
Врывались в порт
На берег сбегали люди,
Был слышен треск
Винтовок и гул орудий,
И крик, и плеск –
Выламывали ворота,
Вели сквозь строй,
Расстреливали кого-то
Перед зарёй…
В водовороте этих ошеломляющих,
небывалых событий поэт чувствует себя летописцем. Он спешит закрепить в стихах
образы этих годин, развёртывая целую вереницу их: «Буржуй», «Спекулянт», «Матрос»,
«Красногвардеец», «На вокзале», «Гражданская война».
В «исступлении
усобиц» Волошин всеми силами борется против «бессмысленного уничтожения»
художественных ценностей, мужественно вставая на защиту людей, памятников,
книг. В1918 году он предотвращает разгром имения Э. А. Юнге, где хранилось
множество произведений искусства, редкая библиотека. В 1919-м с мандатом
«комиссара по охране памятников древности и искусств» Волошин неутомимо колесит
по Феодосийскому уезду, оберегая эго художественные и культурные ценности.
Летом этого же 1919 года он спасает белогвардейского самосуда генерала Н. А.
Маркса, видного ученного-палеонтографа, составителя «Легенд Крыма»,
участвовавшего в революции на стороне народной власти. В мае 1920года, когда
белой контрразведкой был настигнут подпольный съезд большевиков, собравшийся в
Коктебеле, один из делегатов нашел приют в доме Волошина. В том же году Волошин
помог освобождению поэта Осипа Мандельштама, арестованного белогвардейцами в
Феодосии. А сколько жизней и судеб спас Волошин годы «красного» террора в
Крыму!
В эти годы
появился ряд новых киммерийских стихов Волошина. Обращаясь к неизменной,
целительной красоте природы, поэт отдыхал от кипевшего вокруг него «круговорота
битв». Тогда возникали и певучие классически-строгие строфы:
Сквозь облак
тяжелые свитки,
Сквозь ливней
косые столбы
На горные
падают лбы.
Пройди по
лесистым предгорьям,
К гудящим
волной берегам,
Где в дикой и
пенной порфире,
Ложась на
песок голубой,
Всё шире, все
шире, всё шире
Развёртывается
прибой!
А летом 1917 года рождается
стихотворение «Коктебель», в котором Волошин особенно проникновенно сказал о
своей кровной связи с этим уголком земли:
С тех пор, как отроком у молчаливых,
Торжественно-пустынных берегов
Очнулся я – душа моя разъялась,
И мысль росла, лепилась и ваялась
По складкам гор, по выгибам холмов…
Моей мечтой с тех пор напоены
Предгорий героические сны
И Коктебеля каменная грива;
Его полынь хмельна моей тоской,
Мой стих поэт в волнах эго прилива,
И на скале, замкнувшей зыбь залива,
Судьбой и ветрами изваян профиль мой…
Кончились «расплавленные года»
гражданской войны – началась мирная жизнь. С 1923 года Дом Поэта – уже
несколько лет «слепой и запустелый» – постепенно оживает. Как и прежде,
начинают приезжать в Коктебель москвичи, ленинградцы: каждый из них привозит
своих друзей, знакомых – и все они становятся «подданными» Максимилиана
Александровича. Снова в доме звучат смех, шутки, читаются стихи и доклады,
отправляются в горы многолюдные экскурсии, как прежде, ведомые буйнокудрым
«властителем» Киммерии. Затаив дыхание ловят каждое слово коктебельского
мудреца юные поэты, художники, актрисы – те, кому суждено стать в последствии
славой и гордостью молодой советской культуры…
Сколько их пребывало в Доме Поэта в эти
послереволюционные годы! Иногда лишь на несколько дней заходя в Дом Поэта, чаще
- живя здесь неделями месяцами, гостями Волошина в это время были поэты А.
Белый и В. Брюсов, Г. Шенгели и Вс. Рождественский, писатели Е. Замятин, М.
Булгаков, А. Грин, Л. Леонов, В. Лидин, К. Чуковский. В Доме отдыхали и
работали художники К. Петров-Водкин, А. Остроумова-Лебедева, М. Шаронов, К.
Костенко и многие- многие другие. Артисты, литературоведы, музыканты,
археологи, летчики… «Из любой пятёрки московских и ленинградских художников
кисти и слова один непременно связан с Коктебелем через дом Волошина»,- писал в
1933 году Андрей Белый.
Волошин и создавал свой Дом как
«художественную колонию для поэтов, ученных и художников». И благодаря своему
хозяину Дом были духовным центром Коктебеля, мощным магнитом, притягивавшим к
себе всех творческих, мыслящих людей «попадавших в его силовое поле». Сочетание
слов «Дом Поэта» наполнено особым, двойным, смыслом. Это не только оригинальной
конструкции, своеобразно задуманное здание, но и творческое сообщество людей
самых разных интересов и познаний, живших крайне насыщенной духовной жизнью.
Возникнуть оно могло только благодаря человеческим качествам Максимилиана
Александровича, главными из которых были редкая способность «выслушивать
собеседника и удивительно мягкий подход к человеку». По словам того же А.
Белого, Волошин как никто умел «соединять противоречивые устремления» и потому
– «был вдохновитель мудрого отдыха, обогащающего и творчество и познание».
Всем, приезжавшим к нему, он исподволь прививал любовь к Киммерии – и «деятели
культуры, являвшиеся к нему москвичами, ленинградцами, харьковчанами, уезжали
патриотами Коктебеля».
В декабре 1926 года возникло
стихотворение «Дом поэта», в котором раздумья Волошина о собственном творческом
пути слились воедино с многолетними размышлениями о судьбах Крыма. В чеканных,
торжественных строках развертывается вся летопись древней Тавриды.
В декабре 1926 года возникло
стихотворение «Дом поэта», в котором раздумья Волошина о собственном творческом
пути слились воедино с многолетними размышлениями о судьбах Крыма. В чеканных,
торжественных строках развертывается перед слушателем вся летопись древней
Тавриды.
Строки, завершающие стихотворение, звучат
итогом всех жизненных раздумий поэта, дарованных ему Киммерией, его завещание
грядущим поколениям:
Будь прост,
как ветер, неистощим, как море,
И памятью
насыщен, как земля,
Люби далёкий
парус корабля
И песню волн,
шумящих на просторе.
Весь трепет
жизни, всех веков и рас
Живет в тебе.
Всегда. Теперь. Сейчас.
Привлекательность Волошина-твоца состоит в
его высокой духовности в широте культуры, в разнообразии его интересов.
Тридцать с лишним лет – с конца 20-х по начало 60-х – имя Максимилиана
Волошина находилось под фактическим запретом. Стихи не публиковались, о статьях
даже не упоминалось, живопись томилась в запасниках. Только теперь наследие
Волошина возвращается к нам.
Список использованной литературы:
1. Давыдов Захар Давыдович: «Максимилиан Волошин. Коктебельские Берега».
Издательство «Таврия» 1990 год.
2. Ненько И. Я. «Русский язык и литература в средних учебных заведениях
Украины». Издательство «Освіта». Киев
1992 год.