Функционирование лексемы "белый" в поэтических текстах С. Есенина

Работа на тему:

Функционирование лексемы «белый» в поэтических текстах С. Есенина

2005

Содержание

Введение. 3

1. Сочетание цвета и звука в поэзии С. Есенина. 5

2. Мифологема женского начала и патриотизма в лирике С. Есенина. 9

3. Философское сравнение цвета в поэзии А. Фета и С. Есенина. 14

Заключение. 18

Список литературы.. 19

Введение

Большой художник, Есенин зажег публику свежестью и яркостью своего творчества. Первых своих читателей поэт пленил тем, что повел по забытой ими прекрасной земле, заставляя ощутить шелк трав, запомнить шепот и тишину природы, всем существом впитать ее запахи.

Есенин залил голубизной рязанские пейзажи, наполнив и поля, и чащобы то нежной, то почти черной синью, по которой мы отчетливо узнаем его руку. Стремясь придать пейзажу звучность, поэт насыщал его белым, малиновым и кумачовым цветами, но пользовался ими редко. Сбереженные рябиновые и алые краски делали стихотворные образы четкими, ощутимыми.

Очень характерно для палитры Есенина его пристрастие к белому и желто-золотому цвету.[1] В этой гамме выдержаны все его автопортреты. И это не случайно. В образе, затушеванном словом его языческой фамилии, образе, который расшифровывался как осень, Есенин ощущал свое предназначение в мире. Поэтому судьба виделась поэту в «золототканом цветении». В белом цвете видел Есенин рожок месяца над крышей, долину, освященную солнцем, и даже зелень деревьев.[2] Часто пейзаж у поэта был решен в два цвета: светлая масса близкой реки и синяя полоска дальней рощи, алые, словно зажженные светом огня одежды Руси и шаль с зеленой каймой, красношерстная верблюдица и желтый горб зари.

Красный, желтый, зеленый и, конечно, синий цвета составили основной колорит пейзажной лирики Есенина. Врожденная точность художественного зрения поэта служила ему эстетическим камертоном. Но его звук не позволял поэту не заменить удивительного белого цвета освещенной заходящим солнцем печи, напряженного плата небес, гаснущего вечера, густо черного - белого крыла глухарки.

Среди этого буйного многоцветия яснее и легче становилась словесная походка Есенина.

1. Сочетание цвета и звука в поэзии С. Есенина

По мысли Потебни, любовь к чистым и ярким краскам - свойство наивного, неиспорченного цивилизацией сознания. Обладая таким свойством, поэт Сергей Есенин углубил цветовосприятие тончайшими впечатлениями от реального мира.[3]

Уже первые стихи Есенина отражают мир многоцветный и радостный. Все в нем живет и дышит, развивается. Поэт замечает росу на крапиве, слышит песню соловья и за рекою - колотушку сонного сторожа. Есенинская зима поет и аукает над чащобой мохнатого леса, “метелица ковром шелковым стелется”, и голодным воробушкам под вихри снежные снится весна.

Есенинская зарница не просто светит в темной ночи, сноп ее лучей рассыпается в нежных струях облаков. А лунный луч уподобляет поэт белоснежному перу, заря у него ассоциируется с маковым цветом, в сонной тишине зимнего леса отчетливо горят снежинки в серебряно - белом огне луны, роса превращается в белые хлопья на зеленых кустах лугов. Увядание природы Есенин уподобляет пожару, осень - поджигателю, отсюда образ: “горек запах черной гари” осень рощи подожгла”. Казалось бы, противоестественный для осени запах леса находит оправдание, если пред ставить голые деревья, “сожженные пожаром осени”.

У Есенина цвет и звук соединяются в одном образе: “звонкий мрамор белых лестниц”, «стозвонные зеленя». Удивительно умение поэта находить новые оттенки для употребления. Если белый цвет черемухи Есенин сравнил со снегом (“сыплет черемуха Снегом”), то дальше следует такой образ: «Как метель, черемуха машет рукавом». Березка привлекает внимание поэта своей стройностью, белизной ствола, густым убранством кроны. Ее неяркий, но изящный наряд вызывает в сознании поэта ряд неожиданных ассоциаций. Ветви березки превращаются то в шелковые косы, то в зеленые сережки, а цвет ее ствола - то в “березке молоко”, льющееся по равнинам родной земли, то в «берёзовый ситец» (белый ситец). При дуновении летнего ветра ветки березок колышутся и, «как сережки», звенят. Поэт очень удачно замечает сходство стройной березки с девушкой, а звон украшающих её сережек и кос - с ветвями дерева.[4]

Россия представляется поэту как бескрайние просторы родных полей, лугов, лесов, рек, озер, наполненных своими многоголосыми звуками, окрашенными в свои сезонные и суточные цвета, со своими запахами и всем, что составляет чувственный мир, находящийся в постоянном движении, с визгом и свистом метели, то ярко- зеленый, то багряный и рыжий, подчас закованный в ледяные латы и разливающийся половодьем, то хмурый и пасмурный.

Конечно, творчество Есенина очень противоречивое и неоднородное, порой беспросветно грустное и безысходное, порой жизнерадостное, бодрое и смеющееся. Кажется, что именно в лирике выражено все, что составляет душу есенинского творчества.

Подобно шишкинскому лесу или левитановской осени, нам бесконечно дороги и близки и «зеленокосая» есенинская березка - самый любимый образ поэта; и его старый клен «на одной ноге», стерегущий «серебряную Русь», и цветы, низко склонившие в весенний вечер к поэту свои головки.

Все богатство словесной живописи у Есенина подчинено единственной цели - дать читателю почувствовать красоту и животворящую силу природы:[5]

                  Сыплет черемуха снегом,

                  Зелень в цвету и росе.

                  В поле, склоняясь к побегам,

                  Ходят грачи в полосе.

                  Никнут шелковые травы,

                  Пахнет смолистой сосной.

                  Ой вы, луга и дубравы, -

                  Я одурманен весной.

В стихах Есенина природа живет богатой поэтической жизнью. Она вся в вечном движении, в бесконечном развитии и изменении. Подобно человеку, она рождается, растет и умирает, поет и шепчет, грустит и радуется. В изображении природы Есенин использует богатый опыт народной поэзии. Цветовая гамма способствует передаче тончайших настроений, придает романтическую одухотворенность, свежесть образам Есенина.

Любимые цвета поэта - синий и голубой. Эти цветовые тона усиливают ощущение необъятности просторов России («только синь сосет глаза», «солнца струганные дранки загораживают синь» и т. п.), создают атмосферу светлой радости бытия («вечером лунным, вечером синим», «предрассветное, синее, раннее», «в летний вечер голубой»), выражают чувство нежности, любви («голубая кофта, синие глаза», «парень синеглазый», «заметался пожар голубой» и т. п.).

Открытие Есениным поэтической ценности разных жизней у современных людей пронизано минором. А это значит, что Есенин идеализировал совсем не современность, а некое сверхбудущее, похожее на патриархальность. Что можно теперь добавить,- так актуально при перспективе глобальной экологической катастрофы, грозящей человечеству, если оно не откажется от идеала материально-хозяйственного прогресса и не заменит его идеалом прогресса акцентированно-духовного.

Алла Марченко в своей книге «Поэтический мир Сергея Есенина» делает подробный анализ символики цвета у Есенина: «Многосмысленность и многозначность - в природе любого образа, но Есенин доказал, что цветовой образ, так же как и фигуральный, может быть «тучным», то есть вобравшим в себя сложное определение мысли, не переставая при этом быть образом, не превращаясь в абстракцию, аллегорию. В том, что Есенин перевел его из «пристяжных» в коренные, заставив везти «упряжку смысла» наравне с фигуральными уподоблениями, - и состояло, собственно, его открытие. С помощью слов, соответствующих краскам, он сумел передать тончайшие эмоциональные оттенки, изобразить самые интимные движения его души» Белый - более простой земной цвет, но когда происходит вознесение на небо, в «синюю высь», появляется серебряный. Сопоставление белого и всех оттенков серебряного – излюбленный прием Есенина, так как эти цвета взаимно увеличивают выразительность друг друга.[6]

Символическое значение цветов досталось Есенину от соловьевцев. Андрей Белый в статье «Священные цвета» говорит о том, что светлый, белый цвет, “соединяющий цвет неба - это символ богочеловечества, двуединства”, а серебряный – «восторг святых о небе». Еще раньше Белого Павел Флоренский определяет золото как “чистый белый свет, и его никак не поставить в ряд красок, которые воспринимаются как отражающие свет: краски и золото зрительно оцениваются принадлежащими к разным сферам бытия».[7]

К единству Богородицы, матери - земли, природы и животных присоединяется и мать человека. Есенин с большой теплотой описывает свою мать, и помещая ее в привычную обстановку:[8]

                   Мать с ухватами не сладится,

                   Нагибается низко,

                   Старый кот к махотке крадется

                   На парное молоко. (“В хате”)

Изба благодаря присутствию матери наполняется теплом и уютом, как парное молоко. Женщина настолько неотделима от дома, что они в творческом сознании поэта могут взаимозаменять друг друга:[9]

                   О красном вечере задумалась дорога,

                   Кусты рябин туманней глубины.

                   Изба - старуха челюстью порога

                   Жует пахучий мякиш тишины

2. Мифологема женского начала и патриотизма в лирике С. Есенина

Мифологема женского начала оказывается устойчивой категорией в творчестве С.А. Есенина.[10] Она дает возможность лирическому герою поэта устоять во времена кризисов, являясь опорой, поддерживающей его жизнь.

В ранней лирике, когда поэт исповедует прекрасно и мудро устроенный мир, построенный на основе света, добра и почитания материнства, мотив женского начала звучит жизнеутверждающе. Своим присутствием оно облагораживает землю. В результате такого настроения практически во всех стихотворениях 10-х годов звучит тема матери, выражающаяся в разных образах: Богородицы, матери - земли, природы, России, матерей тварного мира, матери поэта и даже в образах окружающих их предметов. Такое разнообразие способов его выражения обусловлено тем, что на лирике Есенина сказалось влияние двух традиций: литературной, доставшейся ему от символистов, в русле которой софийность мира подчеркивается присутствием в нем Богоматери - хозяйки прекрасно устроенного мира, и фольклорная, в которой тоже было заложено представление о священном характере земных сил благодаря неразрывной связи божественного и природного миров. В своем творчестве поэт стремится объединить эти два начала в единое целое. Наиболее полно эта попытка реализуется в стихах о Руси, в которых образы женщины, родины и природы слиты воедино.

Это ответный удар женского начала на те проклятия, которые лирический герой посылает ей в «Москве кабацкой». Теперь вместо возрождения, вместо материнского начала она является знаком мести, расплаты за поругание над святынями. Из матери она превращается в «злую и подлую оборванную старуху» с «невеселой холодной улыбкой». Этот мотив является устойчивым для последнего периода творчества Есенина. В стихотворении «Вижу сон. Дорога черная...» появляется образ женщины, которую нельзя любить: к нему едет “нелюбимая милая”:[11]

                   Вижу сон. Дорога черная.

                   Белый конь. Стопа упорная

                   И на этом на коне

                   Едет милая ко мне.

                   Едет, едет милая, только нелюбимая.

Она несет с собой гибель лирическому герою, символом которой является белый конь. Он хочет задержать ее появление. И с этой просьбой обращается к тому, что было ему ближе всего на земле - к природе, к березке:[12]

                   Эх, береза русская!

                   Путь - дорога узкая.

                   Эту милую, как сон,

                   Лишь для той, в кого влюблен,

                   Удержи ты ветками,

                   Как руками меткими.

Поэт перед смертью хочет примириться с «нелюбимой» - ради «березовой Руси», ради всего, что было ему дорого:[13]

                   Хулиган я, хулиган.

                   От стихов дурак и пьян.

                   Но и все ж за эту прыть,

                   Чтобы сердцем не остыть,

                   За березовую Русь

                   С нелюбимой помирюсь.

Мотив женщины, несущей смерть приходит к Есенину от Блока, из цикла «Снежная маска». Его предшественник писал:[14]

                   Нет исхода из вьюги,

                   Завела в очарованный круг,

                   Серебром своих вьюг занавесила...

Февральская революция 1917 года коренным образом меняет мироощущение Сергея Есенина. Если в лирике 10-х годов он исповедовал прекрасно устроенный мир, то в “маленьких поэмах” он переживает преображение мира - конец нынешних времен и начало новой, вневременной жизни:[15]

                   Зреет час преображенья,

                   Он сойдет, наш светлый гость,

                   Из распятого терпенья

                   Вынуть выржавленный гвоздь. (“Преображение”)

Ощущение наступления нового времени после революции переживал не только С.А. Есенин, но и другие писатели его времени. Они ждали преображения мира и видели в революции способ его изменения. У соловьевцев, например, символом преображения была София. Младосимволисты хотели увидеть Россию, построенную на основе белого света, добра и, главное, мудрости. Революцию 1917 года они воспринимали как интеллигентскую.

Первая из историко-революционных поэм этого периода, «Песнь о великом походе», написана Есениным летом 1924 года. Эпоха Петра и эпоха Октября - к ним приковано внимание поэта в двух «сказах», двух частях поэмы.

"Мы всему цари" - эта ведущая идея первого «сказа» получает художественное воплощение в образе «рабочего люда», построившего средь туманов и болот город. Те, кто строил его, погибли, «на их костях лег тугой гранит». Но всесильного царя Петра страшит народное возмездие. По ночам ему слышится гневный голос погибших: [16]

                  И все двести лет

                  Шел подземный гуд:

                  "Мы придем, придем!

                  Мы возьмем свой труд..."

Питерские рабочие, чьи деды и прадеды гордо заявляли: «Мы всему цари», поднявшиеся на защиту города революции, - главные герои второго вольного «сказа».

Поэт слагает песнь в честь бойцов "красного стана";[17]

                  Пусть вас золотом

                  Свет зари кропит.

                  В куртке кожаной

                  Коммунар не спит.

Сатирически рисует Есенин «белый стан», передавая обреченность, моральное падение его защитников. Вместе с тем, изображая врага, он не преуменьшает смертельной опасности интервенции. Отсюда острота, напряженность драматического конфликта, сила художественной правды поэмы, которая как мы видим, выражается в применении поэтом смысла «белого» цвета.[18]

3. Философское сравнение цвета в поэзии А. Фета и С. Есенина

Критик Валерий Лысенко, поднявший вопрос о цветовых «звучаниях» произведений классиков приводит следующее сравнение:[19]

«…здесь видна дистанция между автором, наблюдателем (лирическим субъектом) и объектом описания (лирическим объектом). Когда уши слышат то, что по ситуации им слышать не следует, глаза открыты, когда им положено быть закрытыми, а мозг переводит слышимое и зримое в слова, ритмы и рифмы, - естественно, ни слияния с природой, ни даже с возлюбленной не происходит, автор и лирический субъект раздельны и между собой, и с природой, и с лирическим «объектом» - той, кто пришла на свидание... Автор выступает как субъект по отношению к своему лирическому двойнику, лирический герой находится в позиции субъекта по отношению к природе и возлюбленной. То есть отношения … субъект-объектные».

То же и с другим фетовским стихотворением, разобранным Лысенко.

Печальная береза

У моего окна,

И прихотью мороза

Разубрана она.

Как гроздья винограда,

Ветвей концы висят, –

И радостен для взгляда

Весь траурный наряд.

Люблю игру денницы

Я наблюдать на ней,

И жаль мне, если птицы

Стряхнут красу ветвей.

1842 г.

Он разбирает его в сравнении с есенинским:

Белая береза

Под моим окном

Принакрылась снегом

Точно серебром.

На пушистых ветках

Снежною каймой

Распустились кисти

Белой бахромой.

И стоит береза

В сонной тишине

И горят снежинки

В золотом огне.

А заря, лениво

Обходя кругом,

Обсыпает ветки

Новым серебром.

1913 г.

Различие обнаруживается с самых первых определений. У Фета береза «печальная», у Есенина - «белая». Можно ли сказать, что слово «белая» имеет смысловую соотнесенность со словом «печальная»?

К печали больше «подходит» черный (темный, во всяком случае) цвет. Белый цвет ассоциируется, как правило, с жизнелюбием, уверенностью, спокойствием. Но есть и еще разница. «Белая береза» - устойчивое словосочетание, традиционное для России, имеющее положительный подтекст, но в то же время не субъективно-оценочное.

«Печальная береза» - выражение явно субъективное, связанное с определенным умонастроением наблюдателя. Фет именно так видит зимнюю березу, и именно Фет так видит…

У Фета береза - просто красивое дерево. У Есенина - живое самостоятельное существо в живой природной семье. Береза Фета - объект не только по отношению к лирическому субъекту, но и среди других природных явлений. Она разубрана прихотью мороза, а есенинская береза сама принакрылась снегом. У фетовской березы ветвей концы висят, как гроздья винограда (сравнение довольно любопытное, заставляющее думать, что лирическому субъекту вспоминается лето), а у есенинской - на пушистых ветках снежною каймой распустились кисти белой бахромой (сравнение из деревенского быта: береза как будто платком принакрылась, как будто девушка задумалась перед свиданием). Субъективность в стихотворении Фета очевидна: [20]

И радостен для взгляда

Весь траурный наряд (“траурный” – белое на черном);

«И жаль мне...»; «красу ветвей». Но эта субъективность - свидетельство субъект-объектного видения мира (лирический субъект передает в терминах поэтической речи свое восприятие природного объекта). У Есенина - нечто совершенно иное. Прежде всего, в его стихотворении виден антропоморфизм - одушевление природы, приписывание ей человеческих свойств с помощью белого цвета. Береза Есенина - самостоятельный субъект наряду с другими субъектами («заря, лениво обходя кругом...»). И мы вправе сделать вывод о том, что отношение лирического «я» к природе в стихотворении Есенина - субъект-субъектное.

Здесь два принципиально разных мировидения. Одно можно определить так: мир - вне меня; я и мир существуем раздельно, но не мир смотрит на меня, а я - на мир; и это моя привилегия - видеть мир таким, каким только я могу его видеть. Другое - я внутри мира, и поэтому мир и я нераздельны и неслиянны; я вижу мир, и мир видит меня; и это привилегия мира - рассматривать меня в качестве объекта. Отсюда - разные эстетические подходы к изображению мира. В одном случае художник волен использовать любые ассоциации, которые возникают в его сознании по поводу изображаемого, выражать свое эмоциональное отношение к тому, что он описывает; в другом же случае происходит своеобразный диалог между художником и субъектным миром. Таковы мировоззренческие позиции и эстетические программы двух больших (и очень разных) русских поэтов.

Стихотворение написано через год после отъезда Есенина из родного села. И то слияние с описываемым, что выявил в стихотворении Лысенко, есть выражение тоски по дому человека, лишенного уравновешенности (как о нем свидетельствуют биографии).

Какое-то отношение к неуравновешенности имеет и то, какую обыкновенность – всего-навсего заснеженную березу - в ранг какой ценности автор возносит: дважды он одаряет ее «серебром», видит ее «в серебряном огне» (драгоценные все металлы), дважды она «белая», а это цвет чистоты и невинности, каким украшается к свадьбе беспорочная невеста. Нужно чувствовать себя лишенным нравственных ценностей, чтоб так ценить их.

У устойчивого словосочетания «Белая береза», недискретность пространства, как в словосочетании «под рукой», в словах «Под моим окном». Тогда как вдохновлено это неположительным переживанием разлуки со своей малой родиной. Образ автора, слитого с природой, отделен от живого автора, с нею не слитого, что и образует противочувствия, а, следовательно, и - нецитируемый катарсис, возникающий от взаимного уничтожения противочувствий.

Заключение

Глубоко прав писатель Леонид Леонов, который в январе 1926 года писал: «Могучей творческой зарядкой был отмечен звонкий есенинский талант. Глубоко верю, что многое еще мог бы сделать Сергей Есенин. Еще не иссякли творческие его соки, еще немного оставалось ждать, и снова брызнули б они из есенинских тайников, как по весне проступает светлый и сладкий сок на березовом надрезе». [21]

И кто знает, окажись в трагические для поэта дни рядом с ним настоящие, верные друзья, не почувствовал ли бы он опять, после метели на сердце, весну в груди. "Не будем винить только его, - писал после смерти Есенина А. В. Луначарский. – «Все мы - его современники - виноваты более или менее. Это был драгоценный человек. Надо было крепче биться за него. Надо было более по-братски помочь ему».

Сколько радости приносил поэт людям, открывая перед ними светлые дали, новые горизонты прекрасного в жизни! Сколько людей согревало свои сердца у чудесного костра поэзии Есенина, сколько наслаждалось задушевными звуками его лиры. И как часто они были, к сожалению, невнимательны к Есенину - Человеку, как часто он был одинок и беззащитен. «Я видела, как ему трудно, плохо, как он одинок, - вспоминает актриса Камерного театра Августа Миклашевская. - Понимала, что виноваты и я и многие ценившие и любившие его. Никто из нас не помог ему по-настоящему. Он тянулся, шел к нам. С ним было трудно, и мы отходили в сторону, оставляя его одного».

«Не удержался. Видать, разбился о камень черствых людских сердец»,[22] - сказал Сергей Миронович Киров, узнав о смерти поэта.

2. Марченко А.М. Поэтический мир Есенина. М., 1989.

3. Белый А. Символизм как миропонимание. / Сост., автор вступ. ст. и прим. Л.А. Сугай. М., 1994.

4. Есенин С.А. Собр. Сочин.: В 5 т. Т. 5.

5. Мусатов В.В. Поэтический мир Сергея Есенина // Литература в школе, 1995. № 6.

6. Есенин С.А. Отчее слово. М., 1962.

7. Мусатов В.В. Пушкинская традиция в русской литературе первой половины ХХ века. Блок. Есенин. Маяковский. М., 1962.