Анализ особенностей художественного стиля гомеровского эпоса
Анализ особенностей художественного стиля гомеровского эпоса
Чтобы понять суть, квинтэссенцию художественного стиля Гомера, а, стало
быть, и сущность эпического стиля в целом, необходимо в первую очередь
проанализировать его связь с социально-исторической эпохой, во время которой он
возник и развился. Как известно, это был период общинно-родовых формаций, то
есть то, что в науке именуется первобытным и нерасчлененным коллективизмом.
При таком доклассовом коллективизме нет места для развития отдельной личности.
Вся жизнь отдельной личности, и внутренняя и внешняя, заполнена жизнью того
коллектива, в котором она находится. Но тогда и всякое изображение жизни,
которое создает отдельная личность, обязательно отличается одним неотъемлемым
свойством, которое по сути является приматом общего над индивидуальным.
Гомеровские поэмы не
были всего лишь художественным проявлением существования общинно-родового
строя; они получили свой окончательный вид уже в период его разложения и почти
в самый канун рабовладельческого строя. Поэтому Гомер как художник уже познал
сложность и глубину индивидуальной жизни, и не мог быть абсолютно незаинтересованным
и равнодушным летописцем жизни. У него проявились личные страсти, созрели
политические оценки, возник протест против разных социальных аспектов
окружавшей его жизни. Поэтому и стиль гомеровского эпоса, так же как и его
социально-историческая основа, и его идеология полны противоречий и очень
далеки от того детского и примитивного восприятия жизни, которое зачастую
приписывалось различными исследователями с высот европейского культурного
развития.
Если говорить об
эпическом стиле как литературном феномене, следует заметить, что, в целом,
ранний эпический стиль можно назвать строгим, в отличие от более позднего
свободного, или смешанного, стиля. В поэмах Гомера присутствуют признаки как
первого, так и второго, а потому оба стиля необходимо проанализировать
детально. Основные черты раннего стиля можно охарактеризовать следующим
образом.
Во-первых, это
объективность. Древний эпический стиль дает объективную картину мира и жизни,
не входя глубоко в психологию действующих лиц и не гоняясь за деталями и подробностями
изображения. Для строгого эпического художника важно только то развитие действительности,
которое совершается вне и независимо от его личного сознания, от его личных
взглядов и оценок. Важно только то, что данное событие фактически происходило, все
же остальное имеет для эпического художника только второстепенное значение.
Удивительным образом
все изображаемое в гомеровском эпосе трактуется как объективная реальность.
Здесь нет ровно ничего фантастического, выдуманного или измышленного только из-за
субъективной прихоти поэта. Даже все боги и демоны, все чудесное изображается у
Гомера так, как будто бы оно вполне реально существовало. Невозмутимый
повествовательный тон характерен у него для любых сказочных сюжетов. В строгом
эпическом стиле нет выдумок и фантазий.
Во-вторых,
«вещественное» изображение жизни. Вместо показа собственного отношения к
жизни эпический художник сосредоточивает внимание по преимущественно на
внешней стороне изображаемых им событий. Отсюда его постоянная любовь к
зрительным, слуховым и моторным ощущениям, в результате чего о психологии
героев часто приходится только догадываться, но зато внешняя сторона
оказывается изображенной с наибольшей любовью.
Автор уже не
скупится на всякие детали и даже любуется ими, потому что они не могут
заслонить для него объективного характера событий.
В-третьих,
традиционность. Объективный характер эпического изображения жизни
сопровождается в строгом эпосе сознанием постоянства царящих в ней законов.
Это и естественно для объективного подхода художника к действительности. Кто
подходит к действительности объективно, тот не ограничивается одними ее
случайными явлениями, но старается проникнуть в глубь этих явлений, чтобы
узнать их закономерности.
Однако строгий
эпический художник любит наблюдать постоянство жизненных явлений не только в
настоящем, но и в прошлом, так что для него, собственно говоря, даже и не
существует особенно глубокой разницы между настоящим и прошлым. Он изображает
по преимуществу все постоянное, устойчивое, вековое, для всех очевидное и
всеми признаваемое, всеми признававшееся раньше, старинное, дедовское и в
настоящем для всех обязательное. Без этой принципиальной традиционности
народный эпос теряет свой строгий народный стиль и перестает быть в собственном
смысле эпическим.
В-четвертых,
монументальность. Само собой разумеется, что все указанные выше особенности
строгого эпического стиля не могут не делать его величавым, медлительным,
лишенным суеты, важным, степенным. Широкий охват настоящего и прошлого делает
эпическую поэзию возвышенной, торжественной, далекой от субъективной прихоти
поэта, который считает себя незначительным и несущественным явлением в
сравнении с величавым и общенародным прошлым. Эта нарочито выставляемая
незначительность художника перед грандиозной широкой народной жизнью
превращает его произведения в какой-то великий памятник прошлого, почему и всю
эту особенность строгого эпического стиля нужно назвать монументальностью.
В-пятых, героизм.
Нетрудно показать, что особым стилем изображаются в эпосе и люди, если они
понимаются как носители всех этих общих свойств эпоса. Человек оказывается
героем потому, что он лишен мелких эгоистических черт, но всегда является и
внутренне и внешне связанным с общенародной жизнью и общенародным делом. Он
может быть победителем или побежденным, сильным или бессильным, он может
любить или ненавидеть — словом, обладать разнообразными свойствами
человеческой личности, но все это при одном условии: он должен быть обязательно
по самому своему существу в единстве с общенародной и общеплеменной жизнью.
Эпический герой вовсе не тот, кто лишен свойственной ему лично психологии. Но
эта психология в основе своей должна быть у него общенародной. Это и делает его
героем монументального эпоса.
И, наконец,
уравновешенное спокойствие. О спокойствии эпоса говорили всегда очень много,
противопоставляя его лирической взволнованности. Однако из предложенной выше
характеристики эпоса вытекает то, что эпическое спокойствие вовсе не есть
отсутствие больших страстей, какое-то безразличное отношение к жизни. Эпическое
спокойствие возникает в поэте, если он является строгим эпическим художником,
мудро созерцающим жизнь после великих катастроф, после огромных всенародных
событий самого широкого масштаба, после бесконечных лишений и величайших страданий,
а также после величайших успехов и побед. Эта мудрость проистекает из того, что
эпический художник знает о постоянстве законов природы и общества. Гибель
отдельных индивидуумов уже его не волнует, так как он знает о вечном
круговороте природы и о вечном возвращении жизни смена поколений, как смена
листвы на деревьях. Созерцая мировые события в их вековом развитии, он получает
от этого не только уравновешенное спокойствие, но и внутреннее утешение.
Подводя итог общим
особенностям строгого эпического стиля, надо сказать, что его всегдашняя
объективность отличается пластическим традиционным и монументальным героизмом,
отражающим собой вечный круговорот и вечное возвращение общенародной или
общеплеменной жизни.
Гомеровские поэмы
отражают века народного развития и, в частности, не только общинно-родовую
формацию, но и ее разложение и развитие частной собственности и частной
инициативы. Строгий эпический стиль художественных произведений уже не мог
оставаться на ступени своей старинной суровости, начиная отражать
индивидуальное развитие человека с новыми, гораздо более свободными чувствами и
с помощью новых, гораздо более сложных поэтических приемов.
“Илиада” и “Одиссея”
в целом являются героическими поэмами. Но эпосу Гомера свойственны и зачатки
других эпических жанров, например сказки. Сказка ничем существенным не
отличается от мифа по своему содержанию. Однако, миф верит в буквальную
реальность изображаемых в нем лиц и событий, в то время как сказка относится к
изображаемому уже достаточно скептически, рассматривая его как предмет
забавного и занимательного рассказа. Особенно далеко в этом отношении ушла
“Одиссея”. В IV песни этой поэмы имеется, например, большой рассказ о
превращении морского бога Протея в разных животных и о том, как Менелай поймал его
в тот момент, когда Протей был человеком, и заставил рассказать будущее. В XII
песни той же поэмы изображены сирены—полуптицы, полуженщины, завлекающие
путников своим сладостным пением. Здесь же — рассказ о том, как Одиссей
проскочил со своими спутниками между Сциллой, чудовищем с шестью головами и
двенадцатью лапами, и Харибдой, водоворотом, который поглощал всех плывущих
около него путников в морскую бездну.
В гомеровском эпосе
есть и элементы романа. Они повествуют о бытовых явлениях, уже выходящих за
пределы скромной и уравновешенной жизни общинно-родового строя (рассказ о
розысках Телемахом своего отца в II—IV песнях “Одиссеи” содержит элементы
романа приключенческого, а вся вторая часть той же поэмы, начиная с XIII песни,
— элементы романа семейного).
Гомеровский эпос,
несомненно, содержит и много лирических мест. Большим лиризмом проникнута в
“Илиаде” (VI, 395—502) сцена прощания Гектора с его супругой Андромахой перед
боем.
Страстная любовь к
жизни, особенно в условиях безвыходного положения, пронизывает обе поэмы. Душа
Патрокла расстается с телом, испытывая печальное чувство по поводу погибшей
юности (Ил., XVI, 856 и след.), как и душа Гектора (Ил., XXII, 363). Гомер
часто печалится о судьбе внезапно гибнущего героя на поле сражения, рисуя себе
страдания родных этого героя, которые пока еще ничего не знают о его злой
участи.
Наравне с лирикой, у
Гомера присутствуют элементы и трагедии, и комедии со всеми свойственными им
драматическими конфликтами. Трагичны почти все основные герои обеих поэм. Трагичен
Ахилл. обреченный на гибель в молодых годах, и он знает об этой своей
обреченности. Трагична гибель Патрокла. Драматическое развитие трагедии
Патрокла легко прослеживается в той части “Илиады”, где изображаются события от
посольства Агамемнона к Ахиллу до гибели Патрокла. Драматичен и трагичен
Гектор, причем и здесь нетрудно проследить назревание перипетий,
предшествовавших гибели Гектора и последовавших после нее. Несомненно,
драматичен и Одиссей, который сотни раз смотрел смерти в глаза и всегда проявлял
мужество. Трагична судьба и всех троянских вождей, гибель которых тоже
предопределена свыше. Таким образом, если понимать под трагизмом
катастрофическое развитие действия, вызываемое высшими силами, то поэмы Гомера
насквозь трагичны, а если под драматизмом понимать конфликт дееспособных
личностей, то трагизм у Гомера очень часто из эпического переходит в
драматический.
Этот комизм
достигает степени бурлеска, когда возвышенное изображается в качестве
низменного. Олимпийские сцены почти всегда лаются Гомером в стиле бурлеска.
Общеизвестный пример этого — песнь “Илиады”, где изображается супружеская
ревность Геры. Зевс хочет побить свою супругу, а кривоногий уродец Гефест
пытается рассмешить богов шутками.
Юмор, то есть более
глубокая степень комизма, тоже нередок у Гомера. Юмористично подана Афродита,
когда она вступает в сражение и получает ранение от смертного героя Диомеда, по
поводу чего ее осыпают насмешками боги на Олимпе (Ил., V).
Иронические мотивы в
поэмах Гомера очень заметны. Но иронию можно понимать и более широко — как
изображение чего-нибудь противоположного тому, что ожидалось или на что были
надежды. В этом смысле почти все основные герои обеих поэм являются у Гомера
объектом иронии. Агамемнон во II песни “Илиады” приказывает своему войску
отправляться домой, а на самом деле войску этому опять приходится браться за
оружие и воевать. Ахилл хочет причинить ущерб грекам за понесенные от них
оскорбления, а гибнет его сердечный друг Патрокл. Тот же Ахилл уверен в своей
победе над Троей, а на деле он сам гибнет (правда, за пределами “Илиады”) еще
до падения Трои. Гектор тоже уверен в своих победах над ахейскими героями (Ил.,
VIII, 536—541; XI, 286—290), но погибает от руки Ахилла.
Сатирический элемент
также очень силен в обеих поэмах. Не только циклопы изображены как карикатура и
сатира на людей, живущих без всяких законов (Од., IX); не только карикатурен
Ферсит, изображенный уродом, как пародия на гражданина, солдата и аристократа
(Ил., II). Сатирических черт много и в самом Агамемноне, который удивляет своей
жадностью, деспотизмом, трусостью и многими другими пороками.
О неравенстве богов
и людей говорит Аполлон (Ил., V, 441 и ел.) и о неизбежности смерти людей —
Афина Паллада (Ил., XV, 140 и ел.). Но Гомеру свойственны все же несокрушимый
оптимизм и жизнерадостность. Среди сентенций у Гомера можно найти и много
вполне здравых и практических мыслей. Так, Одиссей, предлагая отдать дань
погибшим, тут же в виде сентенции дает совет тем, кто остался целым, поесть
перед сражением (Ил., XIX, 228—231). Практицизма и утилитаризма в гомеровских
сентенциях очень много. Так, оказывается, что двоим идти легче, потому что они
друг другу помогают, а одному — тяжелее (Ил., XX, 224—226). Когда надвигается
ночь, то “хорошо покориться и ночи” (Ил., VII, 282), т. е. залечь спать. В
самых ответственных местах своих речей часто пользуются сентенциями и Ахилл, и
Патрокл, и Нестор, и Одиссей, и Гектор, и многие другие.
Крайне важным
аспектом творчества Гомера является единство его художественного стиля,
лишенного, однако, эпически-монолитной строгости. Те места обеих поэм, в
которых мы все еще находим строгость раннего эпического стиля, уже сами по себе
заставляют нас ожидать при их чтении более живых и более свободных приемов
творчества. Трагизм, комизм, юмор, ирония все время свидетельствуют о происходящих
сдвигах в этом эпическом стиле и говорят о наступлении небывалого раньше
идеологического и стилистического свободомыслия.
Стиль переходной
эпохи никогда не может быть монотонным. В нем обязательно должны чувствоваться
рудименты старого стиля, но в то же время и зародыши будущего стилистического
разнообразия.
Стилистические
оттенки, сколько бы их ни было, включаются в тот эпический стиль Гомера,
который представляет собой единое целое.
Художественный стиль
Гомера проявляется как в предметах эпического изображения (художественная
действительность), так и в способах этого изображения (художественный
язык). К примеру, Гомер пользуется всем мифологическим
богатством прежнего мировоззрения, но в то же самое время относится к нему эстетически,
любуясь им со всей остротой и любопытством нового мировоззрения. Почти все
предметы и вещи получают у Гомера неизменные эпитеты “священный”,
“божественный” или просто “прекрасный”, “сильный”, “блестящий” и т. д.
“Священными” являются у него города и вся домашняя утварь. “Божественна” та
соль, которой посыпают кушанья, обязательно “прекрасны” сандалии у Афины
Паллады. Гомер чрезвычайно любит блестящие предметы. Обычно все у него
сверкает, лучится. Изысканная одежда не только у Геры, но и у Кирки. Подробно
описывается оружие героев. Оно тоже обычно светится, ослепительно блестит, на
нем много золота, серебра и драгоценных в те времена металлов. Особенно ярко
изображены щит Ахилла (Ил., XVIII, 477—607) и вооружение Агамемнона (Ил., XI.,
15—46). Описывается блеск и убранство дворцов Алкиноя и Менелая.
Однако не нужно себе
представлять вещи, изображаемые у Гомера, обязательно роскошными. Гомеровские
поэмы заканчивали свое оформление в века гораздо более скромной и бедной жизни,
чем крито-микенская культура, которая в них реставрировалась. Дворец Одиссея,
несмотря на свое богатство, скромен. Отец Одиссея живет за городом довольно
простой, если не прямо убогой жизнью.
Подобным же образом
рисуются Гомером и герои. Почти все они сильны, красивы, благородны; они тоже
“божественные”, “богоравные” или по крайней мере ведут свое происхождение от
богов. Стандартным, однако, это изображение героев у Гомера никак нельзя
назвать. Оно часто весьма далеко от эпического трафарета, отличается большой
пестротой и предвозвещает уже сложность позднейшей литературы.
Ахилл — это грозный
герой гомеровского эпоса, уверенный в себе, преданный родине и народу. Однако
часто забывают, что он чрезвычайно гневлив и груб, что он из-за какой-то
пленницы оставляет поле сражения и изменяет своим соотечественникам; он упрям и
несговорчив, хотя послы (Ил., IX) всячески его уговаривают; к боям он
возвращается лишь потому, что стремится отомстить за своего друга; он беспощаден
к Гектору и проповедует право сильного зверя, отказывая ему в исполнении его
предсмертной мольбы, и с бессмысленной жестокостью и надругательством волочит
его труп вокруг Трои в течение девяти дней.
Но вместе с тем
Ахилл умеет благородно и снисходительно относиться к побежденному врагу и даже
питать к нему гуманные чувства (как это прекрасно рассказывает XXIV песнь: по
просьбе Приама он прекращает надругательство над трупом Гектора и с почетом
возвращает его отцу). Он искренне любит Брисеиду, Патрокла и, прежде всего,
свою мать и своего отца. Ахилл знает предопределение судьбы о своей близкой
гибели, и тем не менее он не страшится; образ его исполнен трагической скорби.
Другой главный герой
“Илиады” — Агамемнон — тоже не так прост, как его обычно представляют. Он
деспотичен и даже бесчеловечен, жаден и труслив, но он от души скорбит по
поводу поражения своего войска, сам бросается в бой и получает ранение, а в
конце концов бесславно гибнет от руки собственной жены; но и ему не чужды
нежные чувства.
Гектор — безупречный
герой и защитник своей родины, идеальный вождь своего войска, свободный от
мелких слабостей Ахилла и Агамемнона. Кроме того, он нежно любящий муж, сын и
отец. Но и его не надо представлять слишком упрощенно и трафаретно. Он настойчив,
часто принимает необдуманные решения, не всегда умен и сообразителен, а иной
раз ведет себя наивно, по-детски. Это идеальная, но вполне живая фигура.
Одиссей всем
известен своим умом, хитростью, дипломатичностью, ораторским искусством и
умением выйти из любого тяжелого положения. К этому, однако, нужно прибавить
два свойства, которые хотя обычно и упоминаются в характеристиках Одиссея, но
заслуживают гораздо большего внимания. Прежде всего Одиссей очень предан
интересам своей родины и не может о ней забыть в течение 20 лет. Нимфа Калипсо,
сделавшая его своим мужем, предлагала ему роскошную жизнь и бессмертие, и
все-таки он предпочел оставить ее и вернуться к себе на родину. Вторая черта,
без которой Одиссей немыслим, — это его невероятная и бесчеловечная
жестокость. Он перебивает женихов, наполняя весь дворец трупами, и вместе со
своим сыном вешает неверных служанок с каким-то патологическим хладнокровием.
Если к этому прибавить еще его постоянную храбрость, отважность как в мелких,
так и в больших делах, бесстрашие перед смертью, его неистощимую терпеливость и
вечные страдания, то нужно признать, ото и этот гомеровский характер бесконечно
далек от какого-нибудь скучного однообразия и полон самых глубоких
противоречий.
В науке уже давно
установлена разница между непосредственным сюжетом гомеровских поэм и теми
поэтическими и жизненными оценками этого сюжета, которые дает Гомер сам от
себя.
Гомер очень часто
прибегает к методу сравнения, желая пояснить менее понятное чем-нибудь более
понятным. И оказывается, что более понятным является мирный труд земледельца,
скотовода, ремесленника и обычная, чисто человеческая жизнь, с радостями и
страданиями маленького человека, не имеющего ничего общего с теми колоссальными
героическими фигурами, о которых говорит нам непосредственный сюжет гомеровских
поэм, — жизнь без всякой войны и даже без мифологии. Ведь если поэт сравнивает
что-нибудь с чем-нибудь, то, очевидно, предмет, привлекаемый для сравнения,
для него более понятен и более убедителен. Установлено, что в гомеровских
поэмах не мирный быт сравнивается с войной, а, наоборот, военный быт поясняется
картинами мирной жизни, так как эта последняя и является для Гомера более
понятной.
Особенно характерна
в этом отношении “Илиада”, в которой почти все картины из военной области
сравниваются с мирным бытом. Военные сравнения здесь почти отсутствуют (они
буквально единичны). Зато такая, например, военная картина, как выступление
двух Аяксов, сравнивается не с чем иным, как с двумя быками, пашущими землю
(Ил., XIII, 701—708). Враги выступают друг против друга, как жнецы сближаются с
обоих концов поля (XI, 67—71). Сражение врагов — веянье бобов и гороха на току
(XIII, 586—590). Погибший герой сравнивается с маслиной, выращенной заботливым
хозяином и вырванной ветром (XVII, 53—58), и т. д.
Многие свои
сравнения из области природы Гомер оживляет присутствием человека. Сияющие
звезды наблюдает пастух (VIII, 559). Человек в ужасе смотрит на разбитый
молнией дуб (XIV, 414—417). Пахарь ждет с надеждой северного ветра Борея (XXI,
346 и след.).
Таким образом,
интерес Гомера сосредоточен не только на его прославленных героях, но и на
малых, незаметных тружениках, несущих тяготы жизни. Это несомненное
доказательство того, что окончательное формирование гомеровского эпоса относится
уже ко времена восходящей греческой демократии и цивилизации.
Наконец, объектом
художественной действительности у Гомера являются также боги и судьба. Боги то
и дело вмешиваются в человеческую жизнь, и не только вмешиваются, но буквально
подсказывают человеку все его решения и поступки, все его чувства в
настроения. Троянец Пандар (Ил., IV) стреляет в греческий лагерь, вероломно
нарушая только что заключенное перемирие; читатель обычно возмущается и
осуждает Пандара. Но это случилось вследствие решения богов и прямого
воздействия Афины Паллады на Пандара. Приам направляется в палатку Ахилла (Ил.,
XXIV), и между ними устанавливаются дружелюбные отношения; обычно забывают, что
все это внушено Приаму и Ахиллу богами свыше. Если понимать сюжет Гомера
буквально, то с полной достоверностью нужно будет сказать, что человек,
безусловно, унижен у Гомера, что он превращен в бездушное орудие богов и что
героями эпоса являются исключительно только боги. Однако едва ли Гомер понимал
мифологию буквально. На самом деле гомеровские боги являются только обобщением
человеческих чувств и настроений, человеческих поступков и воли и обобщением
всей социально-исторической жизни человека. Если тот или иной поступок человека
объясняется велением божества, то фактически это значит, что данный поступок
совершен человеком в результате его собственного внутреннего решения, настолько
глубокого, что даже сам человек переживает его как нечто заданное ему извне.
Герои у Гомера
(Агамемнон, Ахилл, Менелай) нисколько не стесняются возражать богам и
возражать довольно грубо; сами боги вовсе не отличаются высоким моральным
поведением: им свойственны любые пороки, страсти и дурные поступки. Кое-где
можно предполагать предопределение судьбы. Но так же часто человек поступает и
“вопреки судьбе”. Ведь сегодня предопределение судьбы одно, а назавтра,
возможно, оно будет другим. Так почему же герою не поступать вопреки
известному ему на сегодня решению судьбы и не проявлять своей собственной воли?
Таким образом, и в
вопросе о богах и судьбе гомеровские поэмы занимают переходную позицию между
древним фатализмом и свободой человека позднейшего времени.
Большой интерес
представляет собой поэтическая техника эпоса как «техническое» средство
реализации особенного гомеровского художественного стиля, поэтому необходимо
проанализировать и ее.
Художественный стиль
гомеровского эпоса, во-первых, отличается большой строгостью, выработанностью
и традиционностью. Тут совпадает архаизация и модернизация гомеровского эпоса.
Архаизация имеется здесь потому, что Гомер склонен к восстановлению старых
мифов еще крито-микенской культуры, со всей свойственной им древней строгостью
поэтической формы. С этим связано также и то, что формирование гомеровских поэм
происходило в условиях уже твердой эпической традиции, доходившей до
искусственности и формализма. С другой стороны, однако, в эти отстоявшиеся и
исконные формы эпической поэзии Гомер вливает вполне новое содержание,
наполняет их психологией и отражением восходящей греческой демократии, в результате
чего древние мифы и строгие поэтические формы начинали звучать уже по-новому и
архаизация эпоса начинала сливаться с его модернизацией в единое и нераздельное
целое.
Одним из обычных
эпических приемов Гомера является многократное повторение целых стихов или их
частей (например, в “Одиссее”: “встала из мрака младая с перстами пурпурными
Эос”), рассчитанное на создание впечатления медлительности, важности,
спокойствия и вечной повторяемости жизни. Вместе с тем исследователи уже не раз
обнаруживали, что повторения у Гомера никогда не преследуют чисто механических
целей, но всегда вносят в эпический рассказ что-нибудь новое и интересное.
Те же цели
преследуются особым употреблением эпитетов (то есть определений, указывающих на
постоянное качество тех или иных лиц и предметов). Именно эти эпитеты неизменно
прилагаются к соответствующим лицам, часто даже независимо от их уместности в
данной ситуации. Таковы эпитеты: “быстроногий” — об Ахилле, “шлемоблещущий” — о
Гекторе, “волоокая” — о Гере, “многоумный” — об Одиссее. Однако у Гомера
имеется много текстов, где обычный стандарт имеет большую психологическую
значимость или преследует определенные эстетические цели.
Особенно удивительны
у Гомера своей многочисленностью, разнообразием и красотой сравнения. Предмет,
выступающий в качестве сравнения — чаще всего огонь (особенно бушующий в
горном лесу), поток, метель, молния, буйный ветер, животные, и среди них
особенно лев, искусства прикладные и изящные, факты обыденной жизни (трудовой,
семейной) — рисуется гораздо подробнее, чем это требуется для пояснения.
Встречаются несколько сравнений подряд (по 2—3), а иногда и целое скопление
сравнений (по 5) (Ил., II, 455—476) греков, выступающих в блестящем вооружении,
— с огнем, с птицами, листьями, мухами и козами. Прежде сравнения рассматривались
в отрыве от содержания поэм, как вставные эпизоды или как прием, имеющий целью
замедлить развитие действия или же несколько отвлечь слушателя от излагаемых
трагических событий. Теперь можно считать установленным, что сравнения тесно
связаны с Развитием действия в поэмах. Так, если проследить последовательно
сравнения в “Одиссее”, то нетрудно заметить, что они постоянно подготавливают
основное событие поэмы — картину избиения женихов.
Наконец, из
эпических приемов необходимо отметить частое введение речей. Речи эти обладают
весьма примитивной аргументацией и наивным построением, непосредственно
исходящим из души говорящего. Но
зато они всегда медлительны, торжественны, наивно убедительны, обстоятельны;
оратор становится на высокое место, прерывать оратора нельзя, и говорит он
долго и довольно красиво. Из простых и непосредственных речей можно отметить
речь Ахилла к Калхасу (Ил., I), Одиссея к Ахиллу (Ил., IX), Андромахи к Гектору
(Ил., VI). Даже когда герои бранятся, когда готовы вступить в бой, они все
равно говорят обычно пространно, торжественно.
Язык Гомера также
представляет собой сплав устойчивой, вековой традиции с исключительной
гибкостью и выразительностью. Традиционность и старинный стиль создавал для
древнего грека еще и древнеионийский диалект с некоторой примесью эолийских
форм, на котором слагались поэмы. Гомеровский язык отличается обилием гласных,
отсутствием сложных в синтаксическом отношении фраз, заменой подчинения
сочинением, что создавало большую певучесть и плавное течение речи.
Общему стилю,
наконец, вполне соответствовала и метрика. Поэмы Гомера написаны гекзаметром,
который отличался торжественностью, медлительностью и ласкал слух грека.
В науке установлено огромное значение гекзаметра для всей
поэтической речи Гомера. Так как гекзаметр не декламировался, но произносился
нараспев, речитативно, то он допускал в художественной речи многое такое, что в
простой декламации исключается. Хотя гекзаметр был достаточно гибок, языку
приходилось во многом ему уступать. Так, например, каждый греческий слог в
слове обладал определенной долготой или краткостью, и вот, ради соблюдения
правильного гекзаметра, приходилось часто растягивать один слог в два слога,
жертвовать строгостью морфологии и синтаксиса, вводить более редкие и менее
понятные слова вместо обычных и понятных, пользоваться стандартными
выражениями, не вполне соответствующими содержанию данного текста, но зато
хорошо укладывающимися в стопы гекзаметра, и т. д. В результате получалась
искусственная речь, весьма далекая от разговорной, но зато вполне соответствующая
вековым традициям эпоса.
В заключение
необходимо сказать, что воздействие Гомера на мировую культуру, бесспорно,
огромно. Больше всего влияние Гомера сказывается в поэзии. Гекзаметр стал
каноническим размером для всей античной эпической традиции. За Гомером открыто
следовал Вергилий в своей "Энеиде", гомеровские образы варьировали
Катулл, Гораций, Овидий. Авторы средневековых рыцарских романов и поэм, не зная
подлинного Гомера, вдохновлялись книгами его пересказчиков Дареса и Диктиса и
создавали свои варианты сказаний о Троянской войне. Начиная с эпохи Возрождения
Гомер вдохновлял выдающихся творцов национальных эпосов. Особенно это влияние
заметно в "Освобожденном Иерусалиме" Т. Тассо (1575), в "Лузиадах"
(1569) Л. де Камоэнса; у Гомера взял многие мотивы и образы Э. Спенсер для
своей "Королевы фей" (1596). В то же время, велико значение эпоса
Гомера и для прозы. Г. Флобер писал в 1852 г.: "Я и думаю, что роман
только нарождается, он ждет своего Гомера" (Г. Флобер о литературе. - М.,
1984. - Т. 1. - С. 237). Гоголь вдохновлялся в "Тарасе Бульбе"
эпическими сценами воинских поединков из "Илиады", Л. Толстой явно
учитывал опыт Гомера, создавая "Казаков", "Войну и мир".
Любопытно, что и в современном мире была попытка свой вариант
"Одиссеи" - роман "Улисс" (1921) Дж. Джойса.
Список литературы
1.
История греческой литературы. - М.; Л., 1946. - Т. 1.
2. Тренчени-Вальдапфель И. Гомер и Гесиод. - М., 1956.
3. Сахарный Н.Л. Илиада: Разыскания в области смысла и стиля гомеровской поэмы.
- Архангельск, 1957.
4. Боннар А. Греческая цивилизация. - М., 1958. - Т. 1.
5. Лосев А.Ф. Эстетическая терминология ранней греческой литературы // Уч. зап.
МГПИ им. В.И. Ленина. - М., 1954. - Т. 83.
6. Лосев А.Ф. Эстетика Гомера // Лосев А.Ф. История античной эстетики. - М.,
1963.
7. Полонская К.П. Поэмы Гомера. - М., 1961.
8. Маркиш С. Гомер и его поэмы. - М., 1962.
9. Грабарь-Пассек М.Е. Античные сюжеты и формы в западноевропейской литературе.
- М., 1966.
10. Шталь И.В. Художественный мир гомеровского эпоса. - М., 1983.
реконструкции. - М., 1989.
11. Жирмунский В.М. Сравнительное литературоведение. Восток и Запад. - Л.,
1979.
12. Древнегреческая литературная критика. - М., 1975.