Человек - семиотическое существо
МИНИСТЕРСТВО ОБРАЗОВАНИЯ И НАУКИ УКРАИНЫ
ЛУБЕНСКИЙ ФИНАНСОВО-ЭКОНОМИЧЕСКИЙ КОЛЛЕДЖ
ПДАА
РЕФЕРАТ
С КУЛЬТУРОЛОГИИ
НА ТЕМУ:
Человек
- семиотическое существо
Выполнил студент 25
группы
Резник Василий
Лубны 2009
Человек -
семиотическое существо
Поведение животных полностью определяется теми
ситуациями событиями, с которыми они сталкиваются (в случае опасности животное
бежит; если хочет есть, ищет пищу и т.д.). Поведение человека и ситуация, в
которой он оказался, задаются языком. Так, читая в данный момент (скажем, дома,
на диване) мою книгу, вы проживаете не ситуацию домашнего времяпрепровождения,
это момент второстепенный, вы его можете даже не замечать; проживается
совершенно другая ситуация — вы мыслите и воображаете, что такое личность, как
ее предлагает изучать автор, как личность становится в культуре. Но как,
спрашивается, возможно проживать события, которых вроде бы нет актуально? В
теоретическом плане, чтобы объяснить этот удивительный феномен, приходится
обратиться к семиотике, истолковывая ее, однако, не традиционно, а по-новому:
связывая семиозис, с одной стороны, с социальными отношениями и деятельностью
человека, с другой — с представлениями человека о том, что существует. При этом
помимо знаков приходится вводить схемы. Чем схемы отличаются от знаков?
Говоря о знаках, мы употребляем два ключевых слова —
«обозначение» и «замещение», например, некоторое число как знак обозначает
то-то (скажем, совокупность предметов), замещает такой-то предмет (эту
совокупность) в плане количества. У схемы другие ключевые слова — «описание» и
«средство» (средство организации деятельности и понимания). Например, мы говорим,
что схема метро описывает пересадки и маршруты движения, помогает понять, как
человеку эффективно действовать в метрополитене.
Знаки вводятся в ситуации, когда уже сформировалась
некоторая объектная область, но по какой-либо причине человек не может
действовать с объектами этой области (например, они разрушились, громоздки и
проч.). Замещая эти объекты знаками и действуя с ними, вместо того чтобы действовать
с соответствующими объектами, человек получает возможность достигнуть нужного
ему результата; при этом частично перестраивается и сама деятельность и
по-новому (сквозь призму означения) понимаются исходные объекты.
Схемы тоже означают некоторую предметную область
(например, схема души — состояния человека), но эта их функция — не главная, а
подчиненная; можно сказать, что она вообще находится на другом иерархическом
уровне. Более важны две другие функции: организации деятельности и понимания,
выявление новой реальности. Здесь нет исходной объектной области, которая означается.
Напротив, создается новая объектная и предметная область. До изобретения схемы
души никаких душ не существовало. Схема вводится с целью организации новой
деятельности, материалом которой выступают различные состояния человека, при
этом душа — это не еще одно интегральное состояние, а новая антропологическая
реальность.
Чтобы сделать понятными все эти утверждения, вернемся
назад и еще раз рассмотрим три уже сделанные реконструкции — возникновения
человека, формирования представлений об архаической душе, формирования идеи
богов.
Первая реконструкция. В ситуации парадоксального
поведения, как я писал выше, в психике обезьян происходит сшибка двух событий:
с одной стороны, они видят реальную опасность, с другой — вынуждены следовать
сигналу вожака, сообщающему, что опасности нет. В подобных парадоксальных
ситуациях, которые были в те времена массовыми, обычными, животное должно как
бы «выйти из себя», представить привычное событие в форме другого, часто
противоположного. В результате сигнал перестает восприниматься как часть
события, он соотносится теперь с новым поведением (ситуацией, предметом),
сохраняя, однако, связь со старым. Дистанция, напряженность между этими тремя
элементами (сигналом, новой ситуацией и старыми ситуациями) в конце концов
разрешается так, что появляется знак.
По механизму процесс формирования знака можно
представить так. Должна возникнуть связь знаковой формы с определенным
предметом (ситуацией), в данном случае сигнал «спокойно» вступает в связь с
ситуаций опасности. Необходимость (и эффективность) такой связи выясняется
задним числом. Важно, что эта связь — не органическая (природная), а так
сказать, «социальная»: она обусловлена коммуникацией и волей субъектов (властью
вожака). В психологическом плане необходимое условие формирования связи между
знаковой формой и предметом — активность субъекта, направленная на
перепредставление ситуации (так, ситуацию опасности нужно было понять как
спокойное, безопасное событие).
Сигнал теперь — не сигнал, а знак новой ситуации, он
обозначает, выражает некоторое событие. И контекст у знака другой — не часть
событийной ситуации, а коммуникация. Теперь члены сообщества напряженно следят,
какой сигнал-знак издаст вожак, а вожак всякую новую парадоксальную ситуацию
означает как некоторое событие. Начиная с этого периода, сигнал-знак влечет за
собой представление определенной ситуации, в которой назревает новое поведение.
В коммуникации действительность удваивается: один раз она сообщается вожаком,
издающим сигнал-знак, другой раз реализуется в конкретном означенном поведении.
Чем чаще первобытные особи прибегали к парадоксальному
поведению, тем больше сигналов превращалось в знаки и тем эффективнее становилось
их поведение. В конце концов процесс логически приходит к своему завершению:
парадоксальное поведение становится основным, нормальным, полностью вытесняя
старые формы сигнального поведения. Ситуации, действия или предметы,
почему-либо не получающие означения, не существуют теперь для сообщества
вообще.
При формировании человека и первых знаков воображение,
пусть еще в самой простой форме — как перепредставление ситуации, выступало необходимым
условием и представляло собой вовсе не простую операцию. Человекообразные
обезьяны должны были в буквальном смысле слова родиться заново, уже не как
животные, реагирующие на конкретную ситуацию, а как существа, действующие в
воображаемой ситуации, обозначенной знаком. Этот поворот психики обусловливал
как их необычное действие (нужно было изловчиться увидеть одно как другое), так
и своеобразный самообман (жить в иллюзии, как в реальности). Но если это так,
то можно сформулировать две гипотезы. Первая — язык (знаки) и социальные
отношения складываются параллельно с воображением, создающим (обеспечивающим)
для них предметную основу. Вторая — само воображение опирается на язык и
социальные отношения.
Вторая реконструкция. Где-то на рубеже 100—50 тыс. лет
до н.э. человек столкнулся с тем, что не знает, как действовать в случаях
болезни своих соплеменников, их смерти, когда он видел сны, видел изображения
животных или людей, которые сам же и создавал, а также в ряде других ситуаций,
от которых зависело благополучие племени. Этимология слова «душа» показывает
его связь со словами «птичка», «бабочка», «дыхание». Можно предположить, что
представление о душе возникает примерно так.
Не зная, как действовать в случаях смерти, болезни,
обморока, сновидений, встречи с изображениями животных или людей, вождь племени
случайно отождествляет состояния птички (она может вылететь из гнезда,
вернуться в него, навсегда его покинуть и т.д.) с интересующими его состояниями
человека (смертью, болезнью, выздоровлением и проч.) и дальше использует возникшую
связь состояний как руководство в своих действиях. Например, если человек долго
не просыпается и перестал дышать, это значит, что его «птичка-дыхание» улетела
из тела навсегда. Чтобы улетевшая «птичка-дыхание» не осталась без дома, ей
надо сделать новый дом, куда можно отнести и бездыханное тело. Именно это вождь
и приказывает делать остальным членам племени, т.е., с нашей точки зрения,
хоронить умершего.
Подобные языковые конструкции и являются первыми
схемами, они выполняют несколько функций: помогают понять происходящее, организуют
деятельность человека, собирают смыслы, до этого никак не связанные между
собой, способствуют выявлению новой реальности. Необходимым условием
формирования схем является означение, т.е. замещение в языке одних
представлений другими (в данном случае необходимо было определенные состояния
человека представить в качестве состояний птички-дыхания).
Изобретя представление о душе, человек смог действовать
во всех указанных выше случаях; более того, можно предположить, что выжили только
те племена, которые пришли к представлению о душе. На основе анимистических
представлений формируются и первые социальные практики (захоронения умерших,
лечения, толкования сновидений, вызывания душ и общения с ними), а также
соответствующее понимание и видение мира (он был населен душами, которые
помогали или вредили человеку).
И опять именно схемы помогали человеку распространить
анимистические представления на новые случаи и ситуации. Например, как можно
было понять, почему в семье и племени все люди похожи и связаны между собой? В
рамках этой схемы птичка могла переселиться из одного гнезда в другое,
аналогично, душа умершего могла вернуться в тело ребенка, родившегося в данной
семье (племени). Решая одни проблемы, архаический человек порождал другие,
решение которых — третьи и так до тех пор, пока не удавалось выйти на понимание
реальности (мира), обеспечивающей при сложившихся условиях устойчивую
социальную жизнь.
Третья реконструкция. Приглядимся к богам Древнего
Египта, Шумера, Вавилона, Древней Индии и Китая (напомню, по моей
классификации, они относятся к культуре древних царств). Выше я старался
показать, что главная их особенность в том, что они управляют человеком
(обладают властью), любым, даже царем (фараоном). Другая особенность — каждая профессия
и специальность имели своего бога-покровителя. Наконец, еще одно важное
свойство языческих богов — они всегда действуют совместно с человеком. Сеет ли
он зерно в поле, строит ли свой дом, зачинает ли собственного сына или дочь,
всегда вместе с ним действуют соответствующие боги, которые направляют человека
и помогают ему [135]. Осмысляя перечисленные характеристики богов, я
предположил, что боги — это мифологическое осознание (конституирование) новой
социальной реальности — разделения труда и систем управления (власти),
соответственно, отношения человека с богами выражали в мифологической форме
участие человека в разделении труда и в системах управления и власти.
По механизму обнаружение реальности богов должно
напоминать процесс, который привел к представлению о душе. Только здесь для
сборки разных смыслов и выявления новой реальности потребовались более сложные
схемы — мифы о том, как боги создали мир и человека, пожертвовав для этой цели
своей жизнью. Продумаем эти реконструкции с точки зрения проблемы
конституирования человека в культуре.
Первое, что приходится предположить: существуют периоды,
когда мы не можем говорить о каких-то структурах или качествах человека, их
просто еще нет в действительности. Например, до формирования первого семиозиса можно
говорить только о биологическом поведении человекообразных обезьян; до
изобретения идеи архаической души человек как культурное существо еще не
существовал; до формирования представления о богах не было человека культуры
древних царств. Второе — новые качества и свойства человека, новые типы
человека формируются в процессах и практиках, которые запускаются активностью
человека, направленной на разрешение так называемых ситуаций разрыва или
витальных катастроф.
Причиной изобретения знаковых средств являются «ситуации
разрыва». Их преодоление, мыслимое по функциональной логике, и ведет к формированию
знаковых средств. Конкретно, задавалось некоторое целое, понимаемое как
деятельность, потом строилось рассуждение, имитирующее относительно этого
целого процесс (ситуацию) , препятствующий нормальному функционированию
деятельности, наконец, вводилось знаковое средство, позволяющее вернуться к
нормальному функционированию исходной деятельности.
В отличие от понятия «ситуация разрыва» понятие
«витальная катастрофа» предполагает реализацию не функциональной логики, а
гуманитарного подхода и другое понимание развития культуры. Новая культура —
это прежде всего новообразование (новое целое), во вторую очередь заимствование
элементов предыдущей культуры. И объяснить ее нужно как новое целое, а не в
качестве результата развития и усложнения предшествующей культуры. Этой цели и
служит понятие «витальная катастрофа», предполагающее анализ предпосылок новой
культуры, новых возможностей, определенных проблем (каким образом в свое время
они переживались и осознавались, это другой вопрос).
Например, объясняя происхождение человека, я выделил
следующую предпосылку и одновременно проблему — изменение климата, приведшее к
тому, что человекообразные обезьяны вынуждены были жить в экстремальных условиях.
Наличие у ряда сообществ человекообразных обезьян развитой сигнальной системы и
сильной власти вожака рассматривалось мной как новая возможность. Именно данные
предпосылка, проблема (выживание в экстремальных условиях) и возможности
позволили мне объяснить массовый переход к парадоксальному поведению, а также
образование на основе сигнальной системы первого семиозиса. Назовем эту
витальную катастрофу «нулевой».
«Первой витальной катастрофой» можно назвать следующую
во времени, разрешение которой приводит к формированию представления об архаической
душе и дальше — культуры. Здесь я выделил такие предпосылки, возможности и
проблемы: «человек», перешедший к семиотическому поведению, в частности поэтому
вынужденный искать «семиотическое объяснение» основных психических процессов
(что такое смерть, болезнь, сновидения?), которые для животных не составляют
непреодолимых затруднений (они в этих случаях действуют инстинктивно и
ситуативно); изобретение рисунка и скульптурных изображений, воспринимавшихся
как живые существа, их тоже нужно было понять семиотически; необходимость для
племени принимать решения, действовать в указанных ситуациях (смерти, болезни,
сновидений, «встречи» с живыми существами, созданными самими людьми).
«Витальная катастрофа» предшествовала становлению
культуры древних царств. Это формирование больших сообществ (народов); переход
к интенсивному земледелию, предполагавшему согласованную и организованную
работу многих людей; необходимость защиты этих людей и объектов их труда (воды,
земли, производств) от кочевников и других народов, наконец, наметившееся
разделение труда и первые навыки управления коллективами.
Становление человека в культуре происходит одновременно
с самой культурой. В этом плане разрешение витальной катастрофы идет по двум
основным направлениям: с одной стороны, формируются базисные культурные сценарии,
складываются социальные институты, хозяйство и экономика, система власти,
общество и сообщества, с другой — практики, направленные на человека, и внутри них
сам человек данной культуры. Например, в архаической культуре параллельно
формированию представлений о душе (духах), семье, охоте и собирательству,
родоплеменной системе складывались архаические практики захоронения, лечения,
толкования сновидений, вызывания душ, общения с ними (жертвоприношения,
просьбы, угрозы и прочее), брачных отношений, инициации и ряд других, подробно
рассмотренные в культурологической литературе. Заметим, все эти практики были
коллективные, человек в них не только участвовал, но и одновременно выступал
объектом (его хоронили, лечили, толковали его сны, проводили через инициацию и
т.д.). Всего один пример. «Важнейший и наиболее образцовый переходный обряд —
инициация, отрывающая юношу, достигшего половой зрелости, от матери и сестер,
от группы непосвященных женщин и детей и переводящая его в группу взрослых
мужчин-охотников с последующим правом женитьбы и т.д. Этот переход включает
физические испытания на выносливость, мучительную посвятительную операцию и
овладение основами племенной мудрости в форме мифов, инсценируемых перед
посвящаемыми. Инициация включает также символическую временную смерть и контакт с
духами, открывающий путь для оживления или, вернее, нового рождения в новом
качестве. Символика временной смерти часто выражается в мотиве проглатывания
его чудовищем, посещения царства мертвых или страны духов, борьбы с духами, добывания
там ритуальных предметов и религиозных тайн» [103. С. 226]. Включенный в эти
процедуры юноша должен был строго соблюдать все «предписания» обычая; он не был
волен не только изменять что-либо из заведенного, но даже желать что-нибудь, не
укладывающееся в процесс инициации.
Согласимся, человек не пассивное существо, он активен и
действует осмысленно. Поэтому включение человека в архаические практики предполагало
для него соответствующее этим практикам осмысление действительности, включая
самосознание. Другими словами, как необходимое условие становления
перечисленных архаических практик выступает формирование представлений о душе,
смерти, болезни (здоровье-нездоровье), снах, брачных отношениях, уподобленных
охоте, проведении человека в период инициации через смерть и прочее.
Дополнение. В социальном отношении так (отчасти)
происходит и до сих пор. Проиллюстрируем это на теме здоровья. Обычно, говоря о
здоровье, подразумевают, что здоровье — это естественный феномен, т.е. особое
состояние данного природой организма или психики. Но вспомним медицинский
дискурс здоровья. Во -первых, сохранение, поддержание и восстановление здоровья
и в архаической культуре и сегодня обязательно предполагает медицинские услуги
и технологии (лечение, оздоровление, профилактику и пр.). Во-вторых, нормы
здоровья, на которые ориентированы медицинские технологии, тоже не естественный
феномен, а скорее искусственный. Действительно, с социальной точки зрения (а
именно на нее ориентирован медицинский дискурс) здоровый — это тот, кто
эффективно функционирует. Когда, например, в наше время летчик или военный
проходит обязательный медицинский осмотр (не потому, что они плохо себя почувствовали,
а потому, что они обязаны быть здоровыми), мы, обдумывая этот факт, начинаем понимать,
что здоровье специалиста определяется не относительно естественного, природного
состояния человека, а относительно социальных требований к его функционированию
в том или ином производстве. Но и обычное понимание здоровья ребенка, женщины,
мужчины с социальной точки зрения несет на себе печать этого же функционального
отношения. В медицине здоровье ребенка определяется не относительно его
идеальных природных характеристик, а относительно будущих требований к его
социальному функционированию: когда ребенок пойдет в школу, он должен
эффективно учиться; когда подрастет — эффективно служить в армии; когда создаст
семью — родить и воспитать здоровых детей; когда пойдет работать — эффективно
выполнять свои функции как специалист и т.п.
Вывод,
на мой взгляд, очевиден: здоровье не является естественным феноменом, это
социальный артефакт, неразрывно связанный с социальными (медицинскими)
технологиями. Но осознается этот артефакт обычно в превращенной форме (как
естественный феномен), последнее объясняется необходимостью оправдать
медицинские технологии «природой человека». Что такое природа человека, не
является ли она сама артефактом? Подтверждает наш вывод и то обстоятельство,
что человек и его здоровье, так же как и нездоровье, задаются в рамках
культурных семиотических представлений (картин мира). В архаической культуре
человек и его здоровье (соответственно — нездоровье и выздоровление)
осмысляются в рамках анимистической картины: человек — это тот, кто обладает
душой, нездоровье — временный выход души из тела, а выздоровление — наоборот,
ее возвращение. Сегодня мы осмысляем человека и его здоровье, главным образом,
в рамках научных картин мира. Но на «культурной периферии» сохраняются картины
мира, трактовки человека и здоровья, во многом сходные с анимистическими, античными
и средневековыми (например, магические представления — порча, сглаз,
представления о здоровье в народной медицине, астрологические представления и
др.).
От медицинских технологий необходимо отличать
медицинские и другие практики, в рамках которых складывается понимание здоровья
и болезни. Например, сегодня понимание здоровья и болезни формируется в контексте
таких практик, как собственно медицина, гигиеническая практика,
профилактическая, адаптационная, реабилитационная, социальной работы, инженерная
(генная инженерия, протезы, поддержание и улучшение качества среды обитания и
питания), психотехническая (зарядка, бег, специальное дыхание, питание и т.п.)
и другие. В рамках этих практик здоровье и болезнь все больше выступают в
качестве искусственных социальных образований и своеобразных технических
изделий. Но осознаются они, большей частью, по прежнему как естественные
феномены, как состояния, присущие человеку. Правда, сегодня становится
понятным, что и социальная действительность представляет собой не только
артефакты и искусственное, но и особую «вторую природу». Например, если
здоровье и болезнь рассматривать как массовые явления (т.е. статистически), а
также как обусловленные стандартными социальными практиками и тем, что Б.
Кудрин называет «документами» (нормативы здоровья, нормативные описания
диагностики, лечения, реабилитации, разного рода медицинские и экологические
стандарты и т.п.), то в этом случае здоровье и болезни выявляют свою
естественную природу, а именно, ведут себя как цинозы [80; 81]. При таком
подходе, предполагая константность данных социальных практик и документов,
можно говорить не только о биоценозах или техноценозах, но и валиоценозазс,
понимая эти ограничения, можно изучать «законы» валиоценозов, на основе таких
законов прогнозировать развитие заболеваний и выздоровлений, пытаться управлять
стихией болезни и здоровья. Но при этом нужно не забывать, что достаточно
измениться социальной практике, как старые законы уйдут или трансформируются, и
возникнут новые законы.
Обобщая данный пример, можно утверждать, что и другие
психические феномены архаического человека — прежде всего его представления о
собственной душе, теле, сновидениях, смерти являются артефактами и формируются
в ответ на архаические практики. Два механизма, как можно понять из нашего
анализа, обеспечивают становление этих феноменов: изобретение соответствующих
схем и самоорганизация на их основе психики. Вернемся еще раз к примеру
реконструкции становления архаической души. Изобретение представления о птичке,
в которой сосредоточена жизнь человека и которая живет в теле и может из него
выйти (вылететь), но и вернуться назад, т.е. представления о душе, с семиотической
точки зрения, представляет собой создание схемы, с психологической —
конституирование новой реальности. Схема души обеспечивает склейку двух
предметных реальностей (поведения птички и человека), так что одна представляет
другую; эта схема дает возможность различить разные состояния человека (которые
и получают названия — смерти, болезни, сновидения и пр.) и организовать на их
основе соответствующие коллективные действия (в результате начинают
складываться архаические практики). Необходимое психологическое условие
становления такой схемы связывание в одно целое через механизм означения и
синтеза представлений о птичке и человеке. Реальность души и формируется в рамках
этого целого. Поскольку все архаические практики в той или иной степени
строятся на основе представления о душе, конституирование представлений
архаического человека о самом себе полностью определяется анимистическим
мироощущением. Вслед за реальностью души архаический человек открывает
(начинает различать и переживать) у себя соответствующие душевные состояния:
выход души из тела или проникновение в тело чужой души (то, что для нас
выглядит как болезнь, слабость, головная боль, головокружение, обморок,
смерть); возвращение души в тело (соответственно, выздоровление или состояния,
которые мы называем «проснулся», «очнулся», «обрел сознание», «пришел в себя»,
«стало лучше», «ушла боль» и т.д.), встреча с душой (духом) (пример —
рассматривание и переживание архаическим человеком наскального или
скульптурного изображения тотемного духа).
Конечно, в каждом культурном регионе указанные состояния
архаического человека понимались и переживались по-разному в соответствии с
конкретной историей и условиями социальной жизни данного региона. Например, в
Тибете умирание и сейчас понимается так же, как и много тысяч лет тому назад.
Но есть одна особенность: оказывается, душа сама не может покинуть тело. Чтобы
душа вышла в правильном месте, через макушку, лама, глубоко сосредоточившись,
должен отождествить себя с покойником и за него сделать усилие (одновременно
произнося магические слова «хик» и «пхет»), которое бы заставило душу пробить
для себя в темени выход. Исключение составляют посвященные. Они «могут
самостоятельно осуществить восхождение своего духа к макушке головы и, чувствуя
приближение конца, самим для себя произнести освободительные "хик" и «пхет».
Таким способом они могут даже совершить самоубийство, и, если верить молве, такие
случаи действительно бывают».
Так как в архаической культуре вся жизнь понимается
(истолковывается) анимистически, то и все состояния человека, например ощущения
во время еды, полового общения, усталость или, наоборот, легкость после сна или
отдыха, страх, радость и т.д. тоже получают анимистическую окраску. Например,
страх понимается и ощущается как приближение опасной чужой души или стремление
собственной души покинуть тело (известное выражение «душа ушла в пятки»
относится как раз к последнему случаю).
Интересно, что схема души является средством
формирования не только новой коллективной деятельности и индивидуальной реальности,
но также базисных культурных сценариев и картины мира, а через них и других подсистем
архаической культуры как социального организма.
Хотя человек уже вполне осознавал свою индивидуальность
(ее выражала идея судьбы), он не считал, что его Я — это центр, в котором
сосредоточена его воля и жизнь. Жизнь человека находилась в руках богов, а воля
помогала только в том случае, если совпадала с волей богов. И состояния индивида
осознавались в той же логике: они определялись взаимоотношениями человека с
богами. Например, болезнь возникает не от собственного тела или души человека,
а потом}7, что боги не закрыли дорогу (врата души) демонам; в свою очередь,
последнее случилось потому, что боги были заняты более серьезными делами или по
какой-либо причине (данный имярек не принес жертву, не подчинился и т.п.)
разгневались на человека. Если современный человек часто ощущает свое Я как
центр мира, то для человека культуры древних царств топология мира задавалась
всем пантеоном богов, т.е. ощущалась именно как сакральный космос; Я отдельного
человека в этом космосе воспринималось как простая точка.
Правда, может возникнуть возражение: но разве цари и
верховные жрецы не сами принимали решения, т.е. их вполне можно считать личностями.
Но что значит принять самостоятельное решение? В нашей культуре это означает
совершить поступок, опираясь только на самого себя. В культуре древних царств
даже цари и верховные жрецы понимали свои решения как обусловленные богами.
Поэтому они, обращаясь к небу, ждали, когда боги подадут знак, какое решение из
предложенных или мыслимых нужно предпочесть и принять. Конечно, с современной,
например, психологической позиции все это выглядит как принятие в превращенной
форме самостоятельного решения, но с культурологической — как актуализация одной
из возможностей, заложенных в культуре, всего лишь реализуемой в фигуре царя
или верховного жреца.
Да, человек культуры древних царств осознавал свою
индивидуальность, имел собственную судьбу, а в ряде случаев, как писали поэты и
ученые народа нагуа, «сам себе выговаривал и дела его шли хорошо». Но в данном
случае индивидуальность — это была всего лишь вариация на общую тему, заданную
единым базисным культурным сценарием, общими и одинаковыми представлениями о
мире и человеке. Все люди, и последний раб, и цари, верили в богов и считали,
что те создали мир и определяют всю жизнь человека. Другое дело, что человек
уже поднялся до понимания того, что, «если он будет сам себе выговаривать»,
т.е. действовать с учетом сложившихся обычаев и обстоятельств, то его
взаимоотношения с богами будут улучшаться. И в то время, вероятно, уже было
известно, что «под лежачий камень вода не течет», поэтому активные и умные люди
старались повлиять на богов, чтобы склонить их к лучшему к себе отношению. При
этом они ни в коей мере не подвергали сомнению саму веру в богов или заданное
теми устройство мира.
Использованная литература
1.
Культурология: Розин В.М. Учебник. — 2-е изд., перераб. и доп. — М.: Гардарики,
2003. — 462 с.