Система государственного противодействия социалистическим теориям в России на рубеже эпох (1840–1860 гг.)
Система государственного противодействия социалистическим теориям в России на рубеже эпох (1840 - 1860 гг.)
Введение
крестьянский герцен социализм петрашевский
Актуальность исследования обуславливается тем, что объективное рассмотрение отношения Российской самодержавной власти к инакомыслию позволит глубже раскрыть характер её политики в гуманитарной сфере. На рубеже 1840-х - 1860-х годов, с точки зрения правительства, наиболее оппозиционной являлась социалистическая идеология. В силу этого государство предпринимало ряд мер по противодействию ей. Представляет интерес выяснение специфики методов борьбы в эпоху управления императора Николая I и в момент подготовки отмены крепостного права при императоре Александре II. Это тем более важно, что именно тогда российская интеллигенция проявила интерес к западным социалистическим теориям и в дальнейшем выдвинула из своей среды идеологов русского общинного социализма.
Объектом исследования являются история отношений власти и общества в России в последнее двадцатилетие накануне отмены крепостного права.
Предметом исследования является система государственного противодействия социалистическим теориям в России на рубеже эпох (1840 - 1860 гг.).
Цель выпускной квалификационной работы - определить методы государственного противодействия социалистическим теориям в России в период с начала 1840-х по начало 1860-х гг.
Задачи заключаются в следующем:
Представить политические взгляды «раннего» Герцена и особенность восприятия им учения французского социалиста-утописта А. де Сен-Симона.
Раскрыть смысл Фурьеризма петрашевцев.
Рассмотреть меры полицейского преследования по отношению к А.И. Герцену и петрашевцам.
Охарактеризовать основные черты герценовской теории общинного социализма и взглядов Н.Г.Чернышевского на историческую перспективу России.
Показать тактику борьбы российской власти с идеологами русского крестьянского социализма.
Хронологические рамки исследования определяются периодом от ужесточения политики императора Николая I по отношению социалистам в начале 1840-х гг. и до начала 1860-х годов, когда к власти пришёл император Александр II и приступил к разработке программы либеральных реформ.
Основными источниками, использованными в выпускной квалификационной работе являются воспоминания А.И.Герцена «Былое и Думы, а также документы следствия по делу петрашевцев: М.В.Петрашевкого, А.П.Баласогло, Н.Я.Данилевского, И.Л.Ястржембского, Ф.Г.Толя, П.А.Кузьмина, А.П.Беклемешева и др. В этих материалах содержатся подробности расследования государственными органами деятельности социалистически кружков. Кроме того они позволяют увидеть идеологические предпосылки организации данных кружков. Эти документы вошли в состав издания 1937 года «Дело петрашевцев». Не меньшей интерес представляют воспоминания участников общества М.В.Буташевича-Петрашевского2.
Благодаря изучению этих документов проясняются идеологические предпосылки организации данных кружков. Для изучения содержания теории общинного социализма, разработанной Герценом в качестве источника, мною были привлечены письма начала 1850-х гг. французскому (И.Мишле) и итальянскому (И. Мацине) социалистам3. Источником отражающем позицию Герцена по отношению к реформам Александр II, является газета «Колокол», издававшаяся в Лондоне вольно русской типографии.
Те же источники были использованы для выявления форм противодействия социалистическим теориям со стороны российской власти. В сборнике «Дело петрашевцев» немало документов, которые показывают, как велось дознание, как проходили допросы обвиняемых, каким был приговор, и какова была суть предъявленного обвинения, именно эти материалы указывают на то, что основанием для преследования и обвинения участников кружка Петрашевского была приверженность социалистической теории. Сторона обвинения особое внимание придавала представителям радикальной ветви этого общества. Я использовал фактический материал, опубликованный в монографической литературе.
Научная литература по данной теме включает работы, опубликованные в советское время, авторы которых с позиции марксистско-ленинской методологии рассматривали основные аспекты темы (И.А.Федосов 5 , В.Р.Лейкина-Свирская).
Рассматривались работы, В.А.Прокофьев «Петрашевский», А.С.Атишев«Создание и деятельность III отделения и охранных отделений в России». Н.К.Шильдер «Император I, его жизнь и царствование», В.Д.Лазуренко,«Государственно-правовые взгляды М.В. Петрашевского».
В отечественной историографии особое внимание заслуживает труд В.А.Исакова «Концепция заговора в радикально социалистической оппозиции. Вторая половина 1840-х - первая половина 1880-х годов.», где подробно рассматриваются составляющие идеологии радикальных социалистов. Отводится место рассмотрению подпольной деятельности революционеров. Подробно рассматриваются такие фигуры как С.Г. Нечаев, А.И. Герцен, Н.Г. Чернышевский в их отношении к заговорщичеству и радикальному социализму.
Следует отметить труд Н.М.Пирумовой «Александр Герцен: революционер, мыслитель, человек», в котором исследуется период противоборства государственного надзора с заграничной издательской деятельностью Герцена.
Структура работы включает в себя: введение; основную часть, разделённую на две главы, в свою очередь, разбитые на параграфы; заключение, а также список использованных источников и литературы.
Глава I. Полицейский надзор за распространением социалистических идей в России во второй четверти XIX века
.1 А.И. Герцен как сенсимонист. Арест и ссылка
Деятельность А.И.Герцена охватывает целую эпоху от начала 30-х годов до конца 60-х годов XIX столетия. В.И.Ленин называет Герцена писателем, сыгравшим великую роль в подготовке русской революции. «Герцен принадлежал к поколению дворянских, помещичьих революционеров первой половины прошлого века»,- писал В.И.Ленин7.
На развитие Герцена, как общественного деятеля и революционера, непосредственное влияние оказало восстание декабристов. Сам Герцен видел свое призвание в том, чтобы продолжать дело декабристов. Он говорил: «Мы от декабристов получили в наследство возбужденное чувство человеческого достоинства, стремление к независимости, ненависть к рабству, уважение к революции, веру в возможность переворота в России, страстное желание участвовать в нем, юность и непочатость сил».
Глубокие национальные корни движения декабристов, отразившего интересы народных масс России, Герцен видел в том, что его возникновение связано с победой в Отечественной войне 1812 года, которая всколыхнула широчайшие слои русского народа. Герцен понимал также, что исторический смысл движения декабристов состоял в пробуждении лучших людей из дворянской среды на борьбу против крепостничества и дворянско-помещичьей монархии.
В то же время причины поражения декабристов Герцен видел в том, что «в день восстания на Исаакиевской площади декабристам не хватило народа», что «массы не были с ними, и судьба их была решена».
Именно поэтому главную задачу своей деятельности в 40-х годах Герцен видит в разработке революционной теории, в расширении круга передовых людей, понимающих ближайшую и неотложную задачу русской жизни того времени задачу борьбы против крепостничества и реакционного самодержавия. Все формы научной, литературной и общественной деятельности Герцен поставил на службу революции. Философская статья и публицистический фельетон, роман и повесть становятся у Герцена средством пропаганды освободительных идей.
В этот период Герцен вместе с Белинским развернул непримиримую борьбу против всех форм реакционной, антинародной идеологии. В этой идейной политической борьбе он стремится с революционных, демократических позиций решить главный вопрос русской жизни вопрос о крепостном праве.
Но Герцен покинул Россию в 1847 году, и поэтому он не видел и не мог еще видеть революционного народа. По этой же причине в 50-е годы, в период подготовки крестьянской реформы, Герцен колебался между революционным демократизмом и либерализмом.
В статье «Памяти Герцена» Ленин писал: «Чернышевский, Добролюбов, Серно-Соловьевич, представлявшие новое поколение революционеров- разночинцев, были тысячу раз правы, когда упрекали Герцена за эти отступления от демократизма к либерализму. Однако, справедливость требует сказать, что, при всех колебаниях Герцена между демократизмом и либерализмом, демократ все же брал в нем верх».
Только в период революционной ситуации в России, в 1859 - 1861 годах и особенно после реформы, убедившись воочию, что помещики и царизм способны только грабить народные массы, что возмущение народа против существующих порядков непрерывно растет, Герцен окончательно освобождается от либерально-дворянских иллюзий. «Не вина Герцена, а беда его, что он не мог видеть революционного народа в самой России в 40-х годах. Когда он увидал его в 60-х - он безбоязненно встал на сторону революционной демократии против либерализма. Он боролся за победу над царизмом, а не за сделку либеральной буржуазии с помещичьим царем. Он поднял знамя революции».
Истинным представителем народной Руси становится для Герцена
«новый кряж людей, восставший внизу и вводивший исподволь свои новые элементы в умственную жизнь России»
В новых исторических условиях главным массовым деятелем освободительной борьбы становится революционно-демократическая разночинная интеллигенция. Её первым представителем в развитии русской общественной мысли является В.Г.Белинский. Он был, как указывал Герцен,
«настоящим представителем молодой России, действительным революционером в нашей литературе»
Впервые Герцен по достоинству оценивает значение и размах революционно-демократической пропаганды: «Она дала тон литературе и провела черту между, в самом деле, юной Россией и прикидывающейся такою Россией, немного либеральной, слегка бюрократической и слегка крепостнической. Идеалы её были в совокупном труде, в устройстве мастерской, а не в тощей палате, в которой бы Собакевичи и Ноздревы разыгрывали «дворян в мещанстве» и помещиков в оппозиции»
В идейном развитии А. И. Герцена 40-е годы по плодотворности духовной деятельности и разностороннему богатству достижений были
«поистине блистательным периодом его жизни периодом, когда были заложены «начала всего сделанного потом»
Пять лет жизни в Москве определению самого Герцена, с 1842 по 1847 год «это самая изящная возмужалая по деятельная полоса» его жизни14. В этот период он закладывает основы своего революционного мировоззрения, своих общественно-политических и философских убеждений.
В идейно-политической борьбе 40-х годов при решении любого вопроса Герцен так же, как и Белинский, исходил из интересов освободительного движения против царизма и крепостничества. У Герцена были все основания сказать: «С этой минуты (май 1840 г.) и до кончины Белинского мы шли с ним рука руку» .
Общественно-политические взгляды Белинского и Герцена формировались в идейной борьбе с различными реакционными течениями и, в частности, со славянофилами.
Славянофильство, как идейное направление, явившееся помещечье- аристократической реакцией на восстание декабристов и революционные события на Западе, возникло еще в 30-е годы, но окончательно сформировалось в начале 40-х годов.
В «Былом и думах» Герцен рассказывает: «Возвратившись из Новгорода в Москву, я застал оба стана на барьере. Славяне были в полном боевом порядке, со своей легкой кавалерией под начальством Хомякова и чрезвычайно тяжелой пехотой Шевырева и Погодина, со своими застрельщиками, охотниками, ультра-якобинцами, отвергавшими все, бывшее после киевского периода, и умеренными жирондистами, отвергавшими только петербургский период».
Герцен писал впоследствии в «Колоколе»: «Я любил его (Запад) всею ненавистью к николаевскому самовластию и петербургским порядкам. Видя, как Франция смело ставит социальный вопрос, я предполагал, что она, хоть отчасти, разрешит его, и оттого был, как тогда называли, западником».
Однако самодержавию Герцен противопоставлял не контрреволюционные буржуазно-помещичьи порядки, господствовавшие в
30-40-х годах в странах Западной Европы, как это делали либералы- западники, а революционную традицию Франции, которая, по его тогдашнему убеждению, первая должна была вступить на путь преобразований социалистического характера. Только в борьбе против славянофильской апологии патриархальной отсталости и застоя, только в том, что он возлагал надежды на революционное развитие Европы к социализму и заключалось так называемое «западничество» Герцена. Позиция Герцена в этом вопросе выражает одну из черт революционного просветительства, отмеченных Лениным в статье «От какого наследства мы отказываемся?».
Как мы видим, «западничество» Герцена было прямо противоположно взглядам либералов-космополитов.
Решительное размежевание Герцена и Белинского с либеральными западниками в 40-х годах XIX века охватило коренные вопросы идеологической жизни того времени. Размежевание между революционерами и либералами-реформистами, между материалистами и идеалистами привело к коренному расхождению и в вопросе об отношении к буржуазному Западу.
Огромное значение этого размежевания заключается в том, что оно положило начало двум направлениям в русской общественной мысли: революционно-демократической идеологии и идеологии помещичье- буржуазного либерализма. Дворянско-буржуазная историография и либеральное литературоведение всячески замазывали и смягчали глубину и резкость этого раскола, чтобы прикрыть великим авторитетом Герцена и Белинского либеральные традиции преклонения перед Западной Европой.
В настоящей статье Мы рассмотрим некоторые вопросы истории идейной борьбы Герцена против реакционного славянофильства и либерального западничества в 40-е годы.
В дальнейшем отрицательное отношение Герцена к славянофильской теории становится все резче и определеннее: «Они так же нелепы и вредны, как пиэтисты»,- записывает Герцен в дневнике 29 июля 1842 г.18, а в ноябре того же года еще раз подтверждает: славянофильство «принимает вид фанатизма мрачного, нетерпимого».
Расхождение идейного и личного моментов в отношении Герцена славянофилам вызвало резкую отповедь со стороны Белинского, который расценивал личные симпатии Герцена к отдельным славянофилам, как проявление барского прекраснодушия, как «умеренность» и недостаток последовательности. В письме к Боткину от 6 февраля 1843 года он негодует против Герцена: «Письмо его (Герцена) ко мне меня опечалило - от него попахивает умеренностью... Он толкует, что г. Хомяков - удивительный человек, что он, правда, лежит по уши в грязи, но - видишь ли - и страдает от этого. А в чем выражается это страдание? В болтовне, в семинарских диспутах prо и contra».
Герценовской характеристике Хомякова Белинский противопоставляет свою: «Я знаю, что Хомяков - человек не глупый, много читал и, вообще, образован; но мне было бы гадко его слышать, и он не надул бы меня своей диалектикой... Хомяков это изящный, образованный, умный И. А. Хлестаков, человек без убеждения, человек без царя в голове».
Белинский рассматривал уже тогда идейную борьбу, как борьбу политическую, и поэтому не допускал никакой двойственности в отношении к идейным противникам. «Плюю в лицо всем Хомяковым, и будь проклят, кто осудит меня за это» - пишет он, но тут же добавляет, что этот спор с Герценом не может изменить главного в отношениях между ними: «Крепко пожми руку Герцену и скажи ему, что я, хоть и побранился с ним, люблю его тем не менее».
Переписка с Белинским способствовала переходу Герцена к более решительным выступлениям против славянофильства. Но, апеллируя к
«светлой гуманности, которая всегда бежит от исключительных теорий и взглядов» (письмо Кетчеру от 27 апреля 1844 г.) 24 , Герцен долго не мог отказаться от иллюзий дворянского прекраснодушия, от непоследовательности в этом вопросе.
Это приводит к новому обострению спора с Белинским, в Белинским после 22 апреля 1844 года, когда на банкете в честь Грановского (по поводу окончания курса его публичных лекций) Герцен открыто выразил свои симпатии к славянофилам. Это вызвало целую бурю негодования со стороны Белинского.
«Примирительный обед так раздражил его, что после него он стал писать в «Отечественных записках» против славянофилов еще злее»25 - вспоминает И. И. Панаев.
Узнав о банкете, Белинский написал Герцену «огромное письмо, вроде диссертации». Письмо это не сохранилось, но о его гневном пафосе достаточно выразительно рассказывает сам Герцен в дневниковой записи от 17 мая 1844 года. Там приведены слова великого критика:
«Я жид по натуре и с филистимлянами за одним столом есть не могу...».
«Филистимляне для него- славянофилы»,- поясняет Герцен .
Некоторое время Герцен настаивает на том, что противоположность взглядов не должна мешать близости со славянофилами и симпатиям к ним. При этом он обнаруживает недостаточное понимание той высокой принципиальности и революционной нетерпимости, которая является оборотной стороной пламенной любви к своему народу и составляет одну из самых сильных сторон Белинского. «Странный человек, - читаем мы в дневнике Герцена за 1844 год, - он ищет любви, он полон нежности и, между тем, так раздражителен, так неверотерпим, что при малейшем разномыслии готов обругать человека».
Беспощадная и страстная критика Белинским герценовской
«умеренности» и непоследовательности в 40-х годах не осталась бесследной. В «Былом и думах», вспоминая об этом времени, он так характеризует эту нравственную победу Белинского: «С нашей стороны было невозможно заарканить Белинского; он слал нам грозные грамоты из Петербурга, отлучал нас, предавал анафеме и писал еще злее в «Отечественных Записках». Наконец, он торжественно указал пальцем против «проказы» славянофильства, но с упреком повторил: «Вот вам они!» Мы все понурили голову: Белинский был прав!».
В дальнейшем под влиянием Белинского и в результате самого хода идейной борьбы, принявшей более открытые, политически определенные формы, отношение Герцена к славянофилам становится все более принципиальным и непримиримым. По поводу защиты диссертации Самариным, на которого два года назад Герцен возлагал большие надежды, он записывает 4 июня 1844 года в своем дневнике: «Диссертация и защита её произвела какое-то грустное чувство. Во всем этом есть что-то ретроградное, негуманное, узкое, как и во всей партии национальной. Как с ними не ладь в некоторых остается страшный овраг, делящий и непроходимый».
Постепенно испаряются и личные, симпатии Герцена к славянофилам. 4 сентября 1844 года он записывает в дневнике: «Мне даже люди выше обыкновенных в Москве начинают быть противны; этот суетный 40-летний парень Хомяков, просмеявшийся целую жизнь и ловивший нелепый призрак русско-византнйской церкви, делающейся всемирной, повторяющий одно и то же, погубивший в себе гигантскую способность, и Аксаков, безумный о Москве, ожидающий не нынче-завтра воскресения старинной Руси,
перенесения столицы и чорт знает что... Даже: И.В.Киреевский странен при всем благородстве».
Отрицательное отношение к деятелям славянофильства, в особенности к Хомякову, в письмах 1844 года становится все более и более резко выраженным: Герцен высмеивает подражание, народу в одежде и манерах, как недостойный маскарад, как бессознательное барское лицемерие. «Константин Сергеевич Аксаков в бороде, рубашка сверх панталон, и в мурмолке и терлике ходит по улицам. Хомяков восхищается этим и ходит во фраке» 31.
Герцен сам приходит к убеждению, что точка зрения Белинского, для которого «человек - ничто, а убеждение их единственно отвечает интересам идейной борьбы. Он что ему мешало в этой борьбе «чисто личное пристрастие, славянофилы что-то совершенно опротивели; разумеется, иные исключения и разумеется, что это скверно; как личность, как всякое чисто личное пристрастие, оно стесняет) пишет от Кетчеру 15 декабря 1844 года. А три дня, 18 декабря, он развивает эту мысль в «Наши личные отношения много вредят характерности моте мнений. Мы, уважая прекрасные качества лиц, для них резкостью мысли. Много надобно иметь силы плакать, и, все-таки, уметь подписать приговор Камиля Демулена!».
К сознанию неизбежности полного разрыва со славянофилами Герцена толкал самый ход борьбы, в которой обнаруживались все новые и новые для Герцена черты славянофильства, как течения глубоко реакционного. Немалое значение имело также то, что сами славянофилы перенесли борьбу из чисто теоретического плана в план практической политики.
В результате этих событий Герцен переходит к ожесточенной полемике, к беспощадному разоблачению в периодической печати реакционной нелепости их идей. Краевскому и, Белинскому он обещает присылать сатирические «Письма из провинции» о каждом номере «Москвитянина».
Первая статья о «Москвитянине», которая называлась«Москвитянин и вселенная», была напечатана в третьей книжке «Отечественных записок» за 1845 год. В остроумном, подчёркнуто-пародийном тоне Герцен подвергает уничтожающей критике не только отдельных авторов, но и всю программу журнала.
Основная мысль статьи «Москвитянин и вселенная» сформулирована в заключении: «Славянизм... не имеет в себе ничего национального; это явление отвлеченное, книжное, литературное; оно так же иссякнет, как отвлеченные школы националистов в Германии, разбудившие славянизм»35 . Более определенно высказать свою мысль было тогда невозможно.
Борьба со славянофилами не прекращается и в «1846-1847 годах. В 1846 году Белинский писал Герцену: «В Харькове я прочел «Московский сборник»: луплю и наяриваю о нем».
В 1847 году и Белинский, и Герцен живо откликаются на полемику между Самариным и Кавелиным, которая развернулась на страницах «Москвитянина» и «Современника». Белинский возмущенный статьей Самарина («О мнениях «Современника» исторических и литературных»), упрекает Кавелина за недостаточно резкий ответ: «Статья Ваша против Самарина жива и дельна... но я крайне недоволен ею с одной стороны. Этот барич третировал нас с вами du naut de sa как мальчишек, а вы возражали ему, стоя перед ним на коленях. От его статьи несет мерзостью... Катать их, мерзавцев! И Бог вам судья, что вы отпустили живым одного из них, имея его под пятой своею. Верьте, когда удается наступить на гадину, надо давить её, непременно давить». Здесь же в письме к Кавелину Белинский добавляет: «Вам следовало бы подавить его вежливо иронией, презрительной насмешкой... Церемониться со славянофилами нечего».
Герцен отнесся к статье Кавелина так же, как Белинский, В письме к Коршу, Грановскому и Жавелину (уже из-за границы) Герцен писал: «Кавелин слишком серьезно возражал; Самарина следовало бы истерзать колкостями,- вот, Кавелин, ты и мало изигольничался».
Таким образом, эволюция отношений Герцена со славянофилами с 1841 по 1847 год привела к резкому размежеванию, открытой и непримиримой борьбе с ними.
год был годом кризиса в борьбе идейных течений, годом полного раскрытия их политической сущности. Позднее, вспоминая об этом времени, Герцен писал: «До ясности не договорились ни те, ни другие, но по дороге было возбуждено множество вопросов; в полном разгаре спора его настигла февральская революция. Она является тем третьим, который своей кровью поставил точки над «и».
Славянофилы, напуганные революцией 1848 года в Европе, откровенно и открыто встали на позиции «охранителей» самодержавия, православия и народности. В противоположном лагере окончательно определился раскол
между Грановским Анненковым, Боткиным, с одной стороны, Белинским и Герценом - с другой, разрыв, наметившийся значительно раньше, но теперь принявший политический характер. Первые встали на путь дворянско- буржуазного либерализма, который оказался совершенно несовместимым с революционно-демократическими позициями Белинского и Герцена.
1848 год завершал период, когда борьба против славянофильства была одним из важнейших вопросов развития русской общественной мысли. Это понимал и сам Герцен.
«Полемика разрасталась все более и более,- писал он.- Она длилась до 1848 г., достигнув своей кульминационной точки около 1847 г.: как будто предчувствовалось, что через несколько месяцев в России нельзя будет рассуждать ни, о чем и что эта полемика должна побледнеть перед важностью событий». А в 1855 году, подводя итоги этой борьбы в «Былом и думах», Герцен писал: «Я оставил поле битвы и уехал из России. Обе стороны высказались еще раз (имеется в виду полемика Кавелина и Самарина), и все вопросы перестаивались громадными событиями 1848 года».
Социалистический концепт в программе М.В.Петрашевского. Полицейское наблюдение за петрашевцами
Изучая документы из дела петрашевцев можно чётко заключить, что они показывают их нам как массовых представителей прогрессивной интеллигенции, хотя связанных ещё с дворянской средой, но являющихся уже по существу предшественниками революционных разночинцев 60-х годов, первым представителем которых был Белинский. Документы отражают ненависть петрашевцев к крепостному строю, ненависть к отсталости России к старой «Московии». Баласогло выражает горячее сочувствие европеизации России и любовь к русскому простому народу, который богатырски идёт вперёд, «не отставая, не унывая, не приклоняясь», неутомимо стремясь к просвещению. С патриотическим негодованием Баласогло отвергает мысль о том, что в России нет людей европейского склада, писателей художников, «нет мысли и воли на просвещение». «В России есть и должно быть всё», в ней рождаются европейские люди «что ни день, то горсть, что ни десяток лет, то поколение».
Тяжесть и нетерпимость крепостничества в личных и общественных условиях жизни петрашевцев обостряла у многих из них чуткость к классовым противоречиям русского общества, порождала чувство близкой общественной катастрофы. Чрезвычайно интересны в этом отношении высказывания Баласогло и Беклемишев. Баласогло представляет себе эту катастрофу в виде революционного переворота, когда «чернь будет терзать дворян и чиновников», когда распадётся Россия, потому что восстанут и отложатся от неё покорённые царизмом Польша, Украины, Кавказ и восточные народы. Беклемишев пишет в «Письме об обращении крестьян в свободные землевладельцы» о том, что настоящие отношения помещиков и крестьян не могут долго существовать.
«Идея свободы, как электрическая искра, пробежала по деревням и сёлам, умы крестьян в брожении, страсти разгораются… Уже распускаются самые опасные слухи в народе, толкают даже, будто вышел уже указ о свободе, который будто бы скрывается помещикам… Логическое следствие этой мысли глубоко вкоренившейся в народе, может быть только рано или поздно - общее восстание крестьян против предполагаемых утеснителей своих; не нужно, я думаю, объяснять следствие такого восстания народа буйного, необразованного и к тому же большею частью действительно угнетенного».
Петрашевцы, стремясь к уничтожению крепостного строя, выставляя требования ряда политических и социальных и социальных реформ, остро сознавали необходимость политического действия. Они искали этого действия и находили его в пропаганде. Пропаганда являясь для петрашевцев сознательно поставленной организационной задачей. Самые «пятницы» Петрашевского были одной из форм пропаганды. В публикуемых документах мы встречаем много соответствующих высказываний. Филиппов говорил: «система нашей пропаганды есть возможности исполнения наших идей»46 Спешнев и Ханыков отвечали Тимковскому на вопрос, какая цель их кружка, что «цель их - осуществление реформ социальных, а для этого первое и важнейшее средство - пропаганда, которую они намерены устроить в большом размере» 47 . Толь объяснял Антонелли, «что цель общества состоит приготовлении способных людей на случай какой-нибудь революции, чтобы при избрании нового рода правления не было недоумения и различия мнений, но чтобы большая часть уже были согласны в общих началах, и, наконец, приготовлять массы к восприятию всяких перемен».
Ястржембский и Белецкий пытались вести пропаганду в прессе своей педагогической работы. Тимковский вёл устно пропаганду фурьериста в в знакомых домах в Ревеле. Беклемишев пытался распространять написанную им серию писем, посвящённых пропаганде системы Фурье.
В большом ходу у петрашевцев были различные издательские проекты для осуществления целей пропаганды. Петрашевский высказывал желание основать журнал на акциях48. На его собраниях деятельно обсуждались всякие способы и ухищрения по борьбе с цензурой. У Плещеева обсуждали возможность издания литературы за границей, чем увлёкся даже Данилвский, возгоревшись желанием напечатать популярное общедоступное изложение
системы Фурье на русском языке . Большой успех рукописного письма Белинского к Гоголю вызвал стремление писать и распространять агитационные произведения, одно из которых - «Солдатская беседа» - и было составлено Григорьевым.
Логическим следствием этих стремлений явилось подготовка к устройству нелегальной типографии нелегальной типографии (Спешневым и Филипповым), осуществлению чего помешал только арест петрашевцев. Вести политическую борьбу с крепостным государством путём пропаганды - к этому петрашевцы были готовы. Баласогло с особым увлечением отмечал тот факт, что, когда «по случаю западных происшествий, цензура всею своею массой обрушилась на русскую литературу» и весь литературно либеральный город прекратил о домам положенные дни, Петрашевский не поколебался продолжить свои «пятницы», зная, что его могут во всякую минуту схватить и начать розыск .
Петрашевцы пропагандировали материализм, боролись с религией. В
«Карманном словаре иностранных слов» Петрашевский основательно популяризировали Фейербаха. Очень интересен факт влияния кружка петрашевцев на верующего Тимковского, который в короткое время убедился, «что не верить, а знать должен человек; что всё должно поверяться разумом и чего разум не может доказать, то недостойно занимать мышление».
Петрашевцы подготовили ряд документов, обращённых непосредственно к народу, крестьянским и солдатским массам («Десять заповедей»; «Солдатская беседа» и др.). Сам Петрашевский посещал собрания ремесленников. Он и его сторонники предприняли попутку развивать подпольную типографию. Петрашевский установил связи с провинцией, найдя себе новых сторонников, будут надёжной опорой и широкой базой тайного общества. Он пытался организовать снабжение провинции литературой.
Подобно некоторым западноевропейским социалистам, Петрашевский наивно надеялся, что при известных условиях можно убедить правящие круги оказать содействие организации образцовых социалистических колоний. Как и Огарев, Петрашевский предпринял попытку создать - на этот раз под Новгородом - подобную колонию. Трудно сказать, чем было вызвано предложение Петрашевского самодержавному правительству помочь создать под Парижем фурьеристский фаланстер, выделив для этой цели 2 млн. руб.
«под соответствующие проценты». Возможно, что Петрашевский надеялся таким образом убедить царских судей в исключительно мирном характере своей деятельности и тем самым добиться смягчения наказания для арестованных петрашевцев.
Многие петрашевца считали, что социалистическое общество можно построить путём преобразования современной им крепостной России. Революционно настроенные петрашевцы предполагали, что это будет достигнуто при помощи крестьянской революции. Полного единства взглядов по этому принципиальному вопросу у них не было.
В отличии от Петрашевского, который колебался в вопросе об организации народного вооружённого восстания, Спешнев высказывался за немедленное уничтожение помещичьего землевладения и крепостного права и призывал к подготовке всенародного вооруженного восстания, к идее восстания склонялся Достоевский.
Тайное общество, к созданию которого призывал Спешнев, могло, по его мнению, придерживаться трёх способов действия: заговора, пропаганды и восстания. Он отдавал предпочтение восстанию, убеждая других петрашевцев немедленно приступить к организации центрального комитета, который должен заняться подготовкой восстания.
Спешнев имел возможность близко познакомиться с западноевропейским революционным и рабочем движением: с 1842 по 1846 гг. он был за границей (В Париже, Вене, Дрездене), познакомился с деятельностью революционеров, установил связи с П.Леру, А.Вейтлингом, знал о деятельности К.Маркса и читал его отдельные произведения, частности «Нищету философии». Все это не могло не оказать глубокого влияния на склад его мышления. Размышляя над неудачей восстания декабристов, Спешнев пришёл к выводу, что идея военного переворота не оправдала себя, что следует обратиться к широкому народному восстанию. В условиях самодержавной России самым действенным был бы, по его мнению, «пугачёвский путь». Спешнев, как и некоторые другие петрашевцы, опирался на опыт многочисленных крестьянских восстаний, о которых был хорошо осведомлён. Он мечтал об общем централизованном руководстве повсеместном вооружённом выступлении.
Деятельность петрашевцев совпала с возникновением в России «рабочего вопроса», вызванного быстрым развитием промышленности. До этого времени рабочих игнорировали как социальную силу. Теперь государственная необходимость толкала самодержавие на российской промышленности. Так, в 1840 г., обеспокоенное низкой производительностью труда, правительство издало указ, разрешающий заводчикам и фабрикантам набирать «свободную» рабочую силу и избавляться от так называемых посессионных рабочих.
«В России, - отмечал Ф.Энгельс в статье «Движения 1847 года», - развитие промышленности идёт гигантским шагами…» . Он отмечал, что крепостное право подвергается ограничениям, а это неизбежно влечёт за собой ослабление дворянства и «создание класса свободных крестьян».
Главное направление деятельности петрашевцев - теоретическая разработка вопросов уничтожения в России крепостничества и самодержавия. Петрашевский дал глубокую и всестороннюю критику абсолютизма. Не подозревая, что его внимательным слушателем является Антонелли: «Одно правительство республиканское, представительное, достойно человека, потому что и неприлично и смешно существу, одарённому разумом, и волею, и самопознанием, подчинять и тело своё, и душевные способности произволу другого существа, отличающегося от него только самопроизвольным деспотизмом. Всякий народ должен управляться сам собой, быть сам властелином… Где закон больше сбивчива, бестолковы, противоречащие, как не у нас? Да и в самом деле, как может составить человек, принадлежащий к совершенно другому классу, закон для людей, которых ни нужд, ни характера, он не понимает, да и понять не заботится? Из этого вы видите, что перемена правительства нужна, необходима для нас».
Выделяющийся среди петрашевцев радикализмом Н.А.Спешнев разрабатывал план восстания горнозаводских рабочих Урала, распространения восстания на Поволжье, Дон, Москву. У него же после ареста при обыске обнаружена собственноручно им составленная «Обязательная подписка» члена тайного общества, которое Петрашевский и Спешнев собирались организовать. Поскольку в дореволюционной и современной литературе можно встретить мнение, что кружок петрашевцев представлял собой не революционную организацию, а безобидное «общество либеральных журфиксов», приведу текст этой подписки полностью.
«Я, нижеподписавшейся, добровольно, по здравом размышлением и по собственному желанию, поступаю в русское общество и беру на себя следующие обязанности, которые в точности исполнять буду:
Когда распорядительный комитет общества, сообразив силы общества, обстоятельства и представляющийся случай, решит что настало время бунта, то я обязуюсь не щадя себя, принять полное и открытое участие в восстании и драке, - т. е., что, по извещениям от комитета, обязуюсь быть в назначенный день, в назначенный час, в назначенном месте, вооружившись огнестрельным или холодным оружием, или тем и другим, не щадя себя принять участие в драме и как я могу, споспешествовать успеху восстания.
Я беру на себя обязанность увеличивать силы приобретением обществу новый членов. Впрочем, согласно с правилами русского общества, обязуюсь сам более пяти не аффилировать.
Аффилировать, т. е. присоединять к обществу новых членов обязываюсь не наобум, а по строгим соображениям и только таким в которых я твёрдо уверен, что они меня не выдадут, если бы даже и отступились после от меня; что они исполнят первый пункт и что действительно желают учавствовать в этом тайном обществе. Вследствие чего и обязываюсь с каждого мною аффелированного взять письменное обязательство, состоящее в том, что он перепишет от слова до слова вит самые условия, которые я здесь даю, с первого и до последнего слова, и подпишет их. Я же, запечатав своё письменное обязательство, передаю его своим аффильетеру для доставления в комитет, тот своему и так далее. Длясего и переписываю для себя один экземпляр сих условий и храню его у себя как форму для аффильяций других».
Этот важный документ представляет интерес не только с точки зрения направленности кружка петрашевцев. Здесь видны элементы принципа конспиративности («пятёрки»), которые позднее встречаются у революционеров «Земли и воли», «Народной воли». Этот принцип должен был обеспечить необходимую конспиративную деятельность, поставить барьер на пути возможного проникновения в организацию провокаторов.
«Обязательная подписка» служит убедительным аргументом против заключения американского учёного Д. Эванса, считавшего, что петрашевцы отрицали революционное действие как средство борьбы за установление нового справедливого общества. По Эвансу, петрашевцы не были революционерами и не стремились к восстанию. Ликвидацию кружка американский исследователь расценил как результат преувеличения его революционности со стороны властей.
Революционизирующее воздействие петрашевцев на развитие общетсвенно-политической мысли в России было весьма велико. «Марксизм, как единственно привальную революционную теорию, писал В.И.Ленин, - Россия поистине выстрадала полувековой историей неслыханных мук и жертв, невиданного революционного героизма, невероятной энергии и безответственности исканий, обучения, испытания на практике, разочарований, проверки, сопоставления опыта Европы».
В декабре 1848 г. в доме Петрашевского достоялось собрание, посвящённое обсуждению вопроса об организации тайного революционного общества. Из-за серьёзных идейных расхождений между участниками собрания создание тайного общество было сочтено преждевременным. Пропагандистская же работа петрашевцев активизировалась. Основные усилия петрашевцев направлены на пропаганду среди «людей различных характеров, различных состояний, мужчин, женщин…, людей специальных познаний, учёных, людей практических: архитекторов, ремесленников, художников, артистов, военных людей…». Собираясь путём пропаганды подготовить из молодежи будущих революционеров, петрашевцы предполагали затем развернуть широкую агитацию в народе, пробуждая в нём революционное сознание.
Первостепенное значение придавалось изданию и распространению антиправительственной литературы, для чего было задумано создание нелегальной типографии. За это взялся Н.Спешнев. Петрашевец Н.П.Григорьев специально написал «Солдатскую беседу» для пропаганды в войсках. П.Н.Филиппов работал над агитационным произведением. «Десять заповедей», готовился перевод сочинений Ф. Ламенне.
Даже краткое знакомство с взглядами и деятельностью петрашевцев позволяет сделать такие выводы.
Во-первых, мировозрение основной, ведущей части петрашевцев хотя и не было свободно от противоречий и непоследовательности, явилось важным этапом развития русской общественной мыли.
Во-вторых, встав на путь организации танцы революционных кружков, петрашевца стремились повторить попытку декабристов и подготовить открытое революционное выступление против царского самодержавия.
В-третьих, свободно ориентируясь в современной философии и политической экономии, петращевцы признавали решающую роль народных масс в историческом процессе, отстаивали принципы морали, проникнутые духом революционно-демократического гуманизма, развивали идеи о Белинского и Герцена о необходимости творческого применения социалистических идей к Условиям России, к насущным потребностям освободительной борьбы против царизма.
Реализовать свои широкие замыслы петрашевцы не успели. Увлёкшись научными дискуссиями, полемикой они наивно полагали, что их благородная деятельность остаётся скрытой от правительства и полиции.
Когда 7 апреля 1849 г. на обеде, устроенном в честь дня рождения социалиста-утописта Ш. Фурье, Петрашевский провозгласил свой знаменитый тост, завершавшийся призывом к революционному действию: «Мы осудили на смерть настоящий быт общественный, надо приговор наш исполнить», он не подозревал, что рядом с ним почти постоянно находился агент Антонелли. Не знал, что сам попал в поле зрения руководителя III отделения и чиновника по особым поручениям при министре внутренних дел И.Липранди. Не знал он и того, что кроме Антонелли ещё два полицейских агента - Шапошников и Наумов - регулярно доносят в полицию о «пятницах» о составе собирающихся кружковцев.
Нужно отметить две стороны пропагандисткой деятельности петрашевцев. Когда они выступали с критикой крепостного бюрократического строя в России, восставали против самодержавно - полицейского произвола, требовали освобождения крестьян, введения гласного судопроизводства, свободы печати - в этом была их сильная сторона, этим они выражали интересы широких закрепощённых масс и являлись представителями революционно-демократического движения в России, подрывавшего крепостной порядок.
Но объективная слабость сил для активной борьбы с крепостным государством, отсутствие связи с массами у их движения, всё ещё продолжавшего быть «страшно далёким от народа» - заставляли петрашевцев искать систем общественного переустройства, не связанных с революционно политической борьбой. Такой системой, горячо увлекавшей и покорявшей петрашевцев, была система Фурье.
Документы «Дела петрашевцев» дают обильный и ценный материл для анализа русского фурьеризма. Изложение системы Фурье и замечания о ней оставлены нам Петрашевским, Данилевским, Беклешевым, Тимковским и др. Особенно ясное и толковое изложение учения Фурье не потерявшее ценности и до сегодняшнего дня, сделано Данилевским.
Фурье, беспощадно критиковавший недостатки и противоречия капиталистического строя, создал красивую мечту о будущем счастливом социалистическом обществе. Утопизм Фурье, соответствовавший идеологии ещё незрелого нарождавшегося пролетариата, заключался в его иллюзии о возможности сотрудничества классов, о возможности реорганизации общества без уничтожения классов и экономического неравенства, без жёсткой классовой борьбы. В 40-х годах, в то время когда в Европе уже родился научный социализм Маркса и Энгельса, в крепостной России, в условиях неразвитых ещё капиталистических противоречий, петрашевцы использовали и критику Фурье, и его положительную систему в применении к современным окружавшим их общественным отношениям.
Петрашевцы видели социализм, вслед за буржуазными демократами Запада 40-х годов, в том, чтобы, по определению Ястржембского60, заменить конкуренции классовых противоречий и в установлении классового мира.
Большинство петрашевцев (было, правда, несколько исключений) отвергали систему коммунизма (утопического, домарксовского коммунизма), который представлялся им в виде отрицания всякой собственности и в виде раздела богатств, не связанного с вопросом об увеличении общественного богатства, о развитии производительности труда. Петрашевцы признавали фурьеризм оставлявший в неприкосновенности частную собственность и переносивший центр внимания на вопросы увеличения производительности труда.
«Вся задача общественная, - пишет Данилевский, - Будет состоять в том, чтобы так устроить междучеловеческие отношения, чтобы страсти одних людей не сталкивались враждебно со страстями других… заменить борьбу частных интересов между собою и интереса частного с интересом общим - всегдашним совпадением этих интересов».
Вопрос об удовлетворении интересов всех упирался в вопрос увеличения количества материальных средств. Количество производства материальных богатств, писал Данилевский, зависит наличия материала в природе, от средств науки и «от экономического устройства обществ, от сего зависит возможность пользоваться данными природы и средствами науки».
Петрашевцы давали, вслед за Фурье, убедительную критику способа потребления при разделении хозяйств по семействам и делали вывод о необходимости ассоциации, потому что экономия увеличивается с увеличением числа соединяющих хозяйств. «Ассоциация, - говорит Данилевский, - позволяя применение всех средств науки к производству и сохранению материальных богатств, позволяя более экономичный способ потребления ресурсов».
Чрезвычайная простота, неоспоримость и кажущаяся лёгкость осуществления системы Фурье, для проведения в жизнь торой не нужно будто бы ничего, кроме убеждения и сговора группы людей соединиться в фалангу -- всё это было причиной успеха фурьеризма в России 40-х годов. Здесь капиталистические противоречия были ещё слишком неразвиты, чтобы подорвать доверие к этой утопии. Система Фурье отвечала утопическому стремлению петрашевцев устранить. классовые современной им общества.
«Нынешние неимущие получали бы много, - заявляет Тимковский, - а имущие ещё увеличили бы своё достояние. Не было бы недовольных, каждый дорожил бы спокойствием общественным, следовательно, пресеклись бы все причины к смутам и революциям… Система Фурье достигает своих целей путём мира, без смут, без насильственных потрясений, при какой бы то небыли форме правления». Ещё более откровенно говорит об этом Беклемишев, который в своей «Переписке двух помещиков» всячески доказывает преимущества ассоциации - «сообщения» нас «дроблением по разным отраслям труда».
«Опыт доказал и доказывает нам ежеминутно, что помещики, т. е. владельцы, лучшие и вернейшие защитники порядка и враги смут; сообщите помещиков и крестьян, и тогда все без исключения и тогда все без исключения будут враги беспорядков. Тогда помещики не будут более, как ныне, дорожить ежеминутно за жизнь свою, они будут спокойно ложиться спать. Отчего? Оттого, что не будет больше рабов: порою потрясающих самоё твёрдое иго, не будет больше нищих, в вечной борьбе с обществом, отказывающим им в насущном хлебе, не будет пролетариев, не будет отверженцев» .
.2 «Дело петрашевцев» и его исход
Период царствования Николая I был временем жестокой реакции во всех областях внутренней жизни страны России. Суровое подавление массовых крестьянских волнений, преследование всякой свободной мысли, малейшего недовольства существующим порядком, стремление регламентировать, поставить под контроль всю общественную жизнь - таковы основные черты этого периода. Характеризуя Николая I и ту эпоху, в которую он правил, А.И.Герцен писал, что именно тогда произошло усиление деспотизма: «В окружении посредственностей, солдат для парадов балтийских немцев и диких консерваторов, виден был Николай, подозрительный, холодный, упрямый, безжалостный, как и те, что его окружали».
Подавив движение первых русских революционеров, Николай I заявил: Революция на пороге России… Но клянусь, она не проникнет в Россию, пока во мне сохранится дыхание жизни» . И вся деятельность царизма, огромного бюрократического аппарата была подчинена решению этой основной задачи, одним из свидетельств чего служит следующий эпизод.
В начале сентября 1844 г. у учеников бывшего Царскосельского лицея (переехавшего к тому времени в Петербург и получившего название Александровского) были произведены очередные обыски. У одного из лицеистов было найдено либретто к сатирическим опер-буфф «Поход в Хиву», где высмеивался ряд приближённых ко двору сановников.
Необходимо отметить что между полицией, подчинявшейся министру внутренних дел, и III отделением подчинявшемся непосредственно царю, всегда существовала затаённая, но глубока конкурентная неприязнь. Перовский, в частности полагал, что III отделение следовало бы все упразднить, передав все дела по политическому сыску в руки полиции.
Две полиции в одном государстве, по его убеждению, держать было неразумно, - лучше иметь одну, но хорошо организованную и не стеснённую в средствах, и, конечно, при его министерстве. Царь не разделял этого мнения. Но, напуганный европейскими революциями, нередко высказывал недовольство своим детищем - III отделением, которое, как он считал, недостаточно оперативно обнаруживало крамолу и доносило ему о ней.
На основе агентурных наблюдений жандармских офицеров, платных и добровольных агентов, усердных деятелей типа Вигеля Булгарина и им подобных, а также анализа следственных материалов III отделение ежегодно составляло «всеподданнейшие» нравственно-политические отчёты, которые содержали в себе наблюдения и характеристики настроений в различных кругах русского общества.
Подобную роль играли и соответствующие разделы ежегодных отчётов губернаторов.
По мнению Перовского, в это тревожное время III отделение, подвергая сплошной перлюстрации всю частную переписку, только и делало, что подсовывало царю всякие письма, отчёты и т. п., а о подлинных заговорах, антиправительственных выступлениях не знало. И если сам министр внутренних дел не мог похвастаться, что его полиция и агентура блещут мастерством и сообразительностью, то относил это только за счёт того, что министерство не имеет возможности подобрать нужных людей из-за отсутствия тех сумм, которые отпускаются Орлову. Не нравилось Перовскому и то, что в случае обнаружения его полицией каких-либо важных дел они тотчас же «по высочайшему повелению» перекочевывали в III отделение, руководители которого доставались и царские милости. Полиция постоянно стремилась доказать царю своё превосходство над любимыми им жандармами. Отсюда такой интерес полиции к записке Петрашевскго.
Литографированная записка Петрашевского не была воззванием или призывом к бунту. Но она напоминала о «явлениях возмутительных», а император в то время был страшно напуган и как никогда решителен, что также учитывал Петровский.
Идеалом Николая I было безмолвие армейского повиновения, «порядок, строгая безусловная законность, никакого всезнайства и противоречия».
Педантичный, упрямый, крайне самонадеянный, Николай I обладал цепкой памятью; помнил множество деятелей различных дел и пугал своих министров тем, что не забывал мелочей.
У Николая I было десять министров. Каждого он принимал в определенные дни. Но для начальника III отделения Орлова и министра внутренних дел Перовского по важным делам дверь приёмной была открыта всегда - больше всего его пугал призрак революции.
В противоборстве с III отделением ловкий царедворец Перовский учитывал это и решил в докладе царю сыграть на его страхе, представив записку Петрашевского и его «пятницы», о которых знал весь Петербург, как заговор, призыв к бунту. Он, предвидев, что если дело Петрашевского приукрасить, раздуть и пресечь, то благосклонность императора и признательность «общества» ему будут обеспечены.
Последняя «пятница» в доме М.В.Петрашевского состоялась вечером 22 апреля 1849 г. Участники разошлись в 4 часа утра 23 апреля.
В 6 часов утра для ареста Петрашевского к его дому прибыли Липранди и начальник штаба корпуса жандармов генерал Дубельт. Липранди оставался в карете (ведь Антонелли предупреждал о возможном вооружённом сопротивления), а Дубельт вошёл в квартиру, разбудил спавшего хозяина и предложил ему одеться, чтобы следовать в III отделение. При этом не обошлось без проявления свойственной Петрашевскому «дерзости» по отношению к начальству. Затем Петрашевский иронично посоветовал Дубельту не смотреть на книги его огромной библиотеки, поскольку все они сплошь запрещённые и от одного взгляда на них жандармскому генералу может стать плохо68.
При обыске в топке печи обнаружили кучу пепла, в связи с чем Дубельт заметил, что много бумаг сожжено. Слова эти прозвучали предупреждением: мол, отвечать придётся не только за бумаги, найденные при обыске, но и за сожженные. «Слыша эти слова, я невольно вздрогнул…, - признавался Петрашевский впоследствии, - тогда же невольно поверил рассказам, что многие особенно в отдалении от столицы, услышав имя Леонтия Васильевича Дубельта, неожиданно произнесённым, …крестятся и говорят: «Да сохранит нас сила небесная!».
Арестовали петрашевцев по списку, составленному агентом Антонелли на «пятницах» в доме Петрашевского. В списке значилось 36 фамилий, в том числе, для зашифровки провокатора, и фамилия Антонелли. В ночь с 22 на 23 апреля было арестовано 34 человека.
Утром начальник III отделения Орлов докладывал царю: «Честь имею донести Вашему Величеству, что арестование совершено, в III отделение привезено 34 человека, со всеми их бумагами… Приказания были исполнены с точностью и с большой быстротой, по моим сведениям, все совершено с большой тишиной, без всякой огласки и с наивеличайшей аккуратностью».
На докладе Николай I наложил резолюцию: «Слава Богу! Теперь ждать буду, какое последствие имело над ними сие арестование и что при первом свидании с главными ты от них узнаешь».
Доставленных в III отделение петрашевцев по одному выводили в кабинет Дубельта, коротко допрашивали, производили личный обыск и разводили по комнатам. Наиболее важных арестантов запирали поодиночке.
Поздно вечером задержанных стали свозить в Петропавловскую крепость. В 2 час ночи комендант крепости генерал-адъютант Н.А.Набоков выдал последнюю записку на доставленного арестанта. Крепость, под стенами которой некогда враг и пушки которой никогда не стреляли боевыми зарядами, давно обрела не ратную славу защитницы Петербурга, а мрачную репутацию застенка свободолюбивых людей России, где в сырых казематах заживо хоронили врагов царизма. Декабристы ещё продолжали томиться в сибирской ссылке, а казематы крепости вновь заполнились пришедшей им на смену передовой русской молодёжью. Правительственные сообщения пренебрежительно называли эту смену «горстью ничтожных молодых людей», но действия, предпринятые всем аппаратом самодержавия против этой «горсти», демонстрировали, какую опасную силу представляли они для царизма. Возможно, они, безоружные, были менее реальной угрозой, самодержавию, нежели декабристы, но они были не менее страшны ему своими всепроникающими революционно-демократическими идеями.
Для расследования дела петрашевцев была высочайше утверждена секретная следственная комиссия под председательством коменданта Петропавловской крепости. Н.А.Набокова; в состав комиссии вошли князь П.П.Гагарин, товарищ военного министра князь В.А.Долгоруков, генерал Л.В.Дубельт и начальник военных учебных заведений генерал Я.И.Ростовцев.
Одновременно была создана вспомогательная «учёная» комиссия во главе со статс-секретарём князя Голицыным. В эту комиссию вошли также Липранди и жандармский генерал Сагтынский. Задачей последней было разобраться в бумагах и книгах петрашевцев. На неё возлагались большие надежды в смысле отысканию документов, свидетельствующих об уставе, подробных планах и тому подобных атрибутов тайных заговорщиков. А пока комиссия Набокова вынуждена была руководствоваться в своей деятельности обширной справкой, составленной Липранди на основании агентурных донесений. Здесь не было недостатка в устрашающих общих выводах, но отсутствовали факты «преступных» действий, столь необходимые следователи для того, чтобы уличать, запугивать, добиваться признаний.
Кропотовв собственноручных показаниях ругал Петрашевского
«дураком, человеком полупомешанным, чудаком, несчастным по характеру, по постройке головы», повторял расхожие анекдоты и сплетни о Петрашевском, услышанные в салонах и гостиных Петербурга. Пусть следователи не примут их ко вниманию, но зато увидят, какой он, Кропотов.
Некоторые же из них избрали тактику притворного раскаяния, признательных показаний по фактам, которые так или иначе уже были известны следствию. Как отмечает ряд исследователей 74 , при анализе материалов III отделения бросается в глаза, что, во-первых, при наличии улик обвиняемый, как правило, полностью признаёт себя виновным и детально освещает свою «преступную» деятельность (ряд декабристов, петрашевцев). Однако сразу же вслед за этим он немедленно употребляет второй тактический приём, призванный светись на нет собственное признание: утверждает, что своими действиями преследовал вовсе не революционную цель, а лишь намерен был выведать образ мыслей собеседника, чтобы испытать его благонамеренность или, чтобы предостеречь его.
Характерен в этом отношении пример петрашевца П.Г.Шапошникова. Когда ему предъявили донесение агента, в котором сообщалось «о безумных мыслях и разговорах» петрашевцев Катенева и Толстова об убийстве царя, он
признался, что действительно рассказывал об этом агенту, но с тем, чтобы
«предостеречь» его от знакомств ас такими людьми». Когда же ему предъявили донесение о том, что он, указывая на портрет царя, говорил: «убить государя есть блаженство», то П.Г.Шапошников ответил: он цитировал драму
«Железная маска» и обращался при этом не к портрету государя, а к купцу Шеину, сидевшему на диване как раз под портретом.
Одновременно, пытаясь усыпить их бдительность, он 28 мая 1849 г. в письменной форме «чистосердечно» высказывает «милостивым государям и почтеннейшим следователям» мысли, которые бы он хотел сообщить лично его императорскому величеству. Они сводятся к ряду административно- экономических нововведений, которые были бы полезны для государства. В частности, Петрашевский предлагает царю разрешить курение на улицах,
«высоумно» запрещённое в связи с пожарами. Это нововведение, по подсчётам арестанта, могли бы дать не менее 600 тысяч руб. дохода. Из них 200 тысяч руб. Петрашевский перелагал передать французским фурьеристам для покупки земельного участка под Парижем и устройства общины, что будет способствовать улаживанию взаимоотношений между народами и уймёт волнения в Европе.
Он не скрывает перед следователями своего увлечения учение Фурье, а, наоборот, подробнейшим образом рассказывает, какое сильное впечатление произвела на него книга французского утописта. Он признаёт, что много беседовал об этой книге с друзьями, социальную систему, предлагаемую Фурье.
Эта тактика Петрашевского будет понятна, если иметь в виду, что книга Фурье не была запрещена в России.
Показывая следственной комиссии, таким образом, свою «благонамеренность», Петрашевский в то же время предпринимает активные меры к организации противодействия следствию, для чего избирает
оригинальный способ общения с товарищами по заключению: на кусках штукатурки, отбитых от каменной стены, пишет на французском инструкции товарищам. Эти своеобразные записки он при прогулке в крепостном садике разбрасывал вдоль дорожки. В них советы: «Не отвечать на вопросы неопределённые, неясные, вкрадчивые, требовать, чтоб их вам объяснили. Задавать вопросы следователю. Стараться по возможности встать в положение нападающего, задавать вопросы навстречу. Таким образом выяснить, что он хочет и то он надеется найти»76.
Однако большинство членов кружка было не так гибко. Их полностью откровенные показания не совпадали с показаниям с Петрашевского, которым из-за этого следственная комиссия не верила.
сентября 1849 года секретная следственная комиссия свою работу закончила, представив подробнейший доклад о своей работе и «обвинительные статьи» о каждом арестованном (их оставалось 28 человек, остальные до суда были выпущены). В докладе комиссии подробно описывалась история возникновения кружка петрашевцев, собраний у Петрашевского, слежки за ним и посетителями его «пятниц», «арестования злоумышленников». Но, в главном, комиссия, всё же, потерпела поражение: ей не удалось установить каких-либо деяний обвиняемых, и суду могли быть преданы только идеи.
По указанию царя военный министр князь Чернышев сформировал военно-судную комиссию для суда над петрашевцами. Возглавил её брат министра внутренних дел генерал-адъютант В. Перовский, военными членами были назначены: товарищи министра внутренних дел генерал-адьютант Строгонов, генералы Анненков и Толстой. Кроме того, в комиссию входили три гражданских лица: сенаторы Лобанов-Ростовский, Веймаре и Дураков. Последние не представляли себе, как на основании военного уголовного устава можно судить невинных людей, да ещё в мирное время. Сомнения разрешил Чернышев, предписавший комиссии пользоваться «сходными» статьями военного уголовного уложения об измене, т. е. применить аналогию.
По поводу суда над петрашевцами герценовский «Колокол» писал:
«Военный суд употребляется как самое удачное средство, когда хотят, чтобы обвиняемый непременно найден был виноватым; а также невинные желания очень часто приходили в голову Николая… Так, между прочим, решено было и дело Петрашевского, потому что, судись он в обычных судах, по общему порядку, то много-много, если б был приговор к шестимесячному заключению в крепости. А его надо было, во что бы то не стало, найти подлежащим смертной казни и, в виде монаршего милосердия, сослать в каторжную работу. Без суда же не желали этого сделать, злодейство нужно было довершить ещё лицемерием - вот и отдали под военный суд, да ещё с появлением судить по полевым военно-уголовным законам».
Пытаясь соблюсти видимость объективности процессуального рассмотрения дела, военно-судная комиссия решила вначале, что ей следует исследовать (или хотя бы прочесть) все подлинное следственное дело. Для этого был установлен строгий режим работы: заседания утром, днём и вечером с очень небольшим перерывом на обед. Однако оказалось, что при таком режиме прочесть 9 тысяч страниц «подлинника» в сжатый срок физически невозможно, а военный суд должен быть, прежде всего, скорым. Выход из положения был найден следующем образом: делопроизводителям поручили составить краткую записку о каждом обвиняемом, а допрашивать подсудимых в судебном заседании сочтено было излишним. От обвиняемых требовали только признания вины или «дополнительных показаний» для раскаяния.
Военно-судная комиссия в течении полутора месяцев рассматривала дело петрашевцев, привлечённых к уголовной ответственности, и 16 ноября 1849 г. вынесла в отношении 23 человек приговор, по которому «за преступный замысел к ниспровержению к существующей в России государственного устройства» 15 человек было приговорено к расстрелу, остальные к каторге в ссылке. Из комиссии дело поступило в генерал-аудиториат (высший военный суд), который изменил приговор и осудил 21 человека к расстрелу, в том числе Ф.М.Достоевского, обвинявшегося главным образом в чтении на собрании петрашевцев «Письма Белинского к Гоголю». 22 декабря 1849 г. приговорённых привели на Семёновский плац в Петербурге, где была разыграна издевательская инсценировка смертной казни, после которой осуждённым сообщили о «помиловании».
Николай I и здесь остался верен себе, разыграв трагический фарс приведения приговора «о расстрелянии» в исполнение. Описание казни сохранилось.
На заснеженную, окружённую войсками площадь приговорённые были привезены в крытых повозках. Каждую повозку сопровождали четыре конных жандарма. Осуждённых высадили и повели по глубокому снегу вдоль линии войск. Он шли, продрогшие, в лёгкой одежде, в которой были арестованы весной, истощённые, заросшие. Затем их заставили зайти на черный эшафот посреди площади ,снять шапки и, выстроившись в ряд, заслушать приговор, утверждённый 19 декабря царём, который написал: «Быть по сему». На осуждённых надели белые саваны с колпаками. К ним подошёл священник, но никто из 21 приговорённого к смерти не пожелал исповедоваться.
Священника сменил палач. Петрашевцев поставил на колени и над их головами переломили шпаги - символ поруганной дворянской чести. Затем солдаты отделили троих - Петрашевского, Спешнева, Момбелли, свели с эшафота и, надвинув им на глаза колпак, стали привязывать к столбам, врытым неподалеку в землю. Движением головы Петрашевский резко сорвал с головы колпак и крикнул: «Я не боюсь смерти, и могу смотреть ей прямо в глаза!».
Шестнадцать солдат по команде офицера взвели ружья. Ударили барабаны. В это время на площади появился конный фельдъегерь и передал распоряжавшемуся казнью генералу депешу. Троих, приготовившихся принять смерть, отвязали от столбов и вновь привели на эшафот, чтобы они вместе с остальными выслушали царский указ. Громко была зачитана новая конфирмация: Петрашевскому каторга - без срока, Момбелли и Григорьеву - 15 лет, Львову - 12, Спешневу - 10 и Достоевскому - 4 года каторги. Остальные были приговорены к 2-6 годам каторжных работ и направлены в арестантские роты, ссылку, отданы в солдаты в действующие полки на Кавказе.
Сразу же после объявления приговора царское правительство поторопилось выступить с официальным объяснением мотивов столь суровой расправы: «Пагубные учения, породившие смуты и мятежи во всей Западной Европе и угрожающие ниспровержению всякого порядка и благосостояния народов, отозвались, к сожалению, в некоторой степени и в нашем отечестве. Но в России, где святая вера, любовь к монарху и преданность престолу основаны на природных свойствах народа и доселе хранятся непоколебимо в сердце каждого, только горсть людей, совершенно ничтожных, большею частью молодых и безнравственных, мечтала о возможности попрать права религии, закона и собственности».
Глава II. Тактика борьбы российской власти с идеологами русского крестьянского социализма (рубеж 1850-х - 1860-х годов)
.1 А.И. Герцен в эмиграции: разработка теории общинного социализма
Для начала отметим, что вместе с разгромом декабристов была силой остановлена деятельность, созданных ими, тайных революционных обществ. Однако идеи, зарождённые в этих кругах, продолжали развиваться в умах передовых людей того времени. Со временем определяющая роль в периодической печати перешла к московской журналистике.
Самыми яркими проводниками революционных идей были А.И.Герцен и Н.П.Огарев, чья публицистическая и издательская деятельность стала
предвестием будущих революционно-социалистических преобразований в
России. Изучение роли этих двух фигур в общественной дискуссии, важно
начать с определения такого важного фактора, как распространение декабристских идей.
Созданием Вольной русской прессы за границей открывается новый этап взаимной борьбы Герцена и царизма. Пожалуй, самым хитроумным, хотя и неудавшимся, замыслом правительства Александра II, направленным на нейтрализацию все возрастающего влияния Герцена, была попытка осуществить в 1857-1859 гг. издание своеобразного анти-«Колокола». C этим намерением царского правительства оказалась неразрывно связана разработка цензурной политики и правил книгопечатания, примирительных к новым условиям.
Уже в середине XIX в. стало понятно, что для того чтобы различные политические движения в России получали широкую поддержку у масс, им необходимо распространять свои идеи через печать. Зачастую агитация носила пропагандистский характер, чему способствовал деятельности революционных народников в 60-70-е гг. XIX века. Их пропаганда обрела форму в распространении социалистических идей, привнесённых утопистами. Под утопическим социализмом понимается совокупность тех учений, которые выразили идею о желательности и возможности установления такого общественного строя, где не будет эксплуатации человека человеком и иных форм социального неравенства и угнетения.
Одними из первых, кто определил для себя необходимость применения пропагандистских методов, были Н.П.Огорёв и Н.В. Шелгунов. Они понимали под пропагандой некое народное образование , организацию крестьянского восстания через распространение запрещённой литературы. Целью этого являлось приучение народных масс к самой мысли о возможности свержения самодержавной власти, к тому, что крестьянин - такой же человек, как и барин:
«Говорите чаще с народом и с солдатами, объясните им всё, что мы хотим, и как легко всего этого достигнуть: нас миллионы, а злодеев сотни». В работах П.Л.Лаврова явно прослеживается его отношение к пропаганде, как ключевому методу подготовки социальной революции, и от того, насколько грамотно будет работать этот механизм, зависит исход любой революционной ситуации в России. П.Н.Ткачёв отводил особую роль печатному органу революционной партии, так как считал печать одним из факторов сплочения революционно настроенных сил.
В 1903 году В.И.Ленин писал, что революционная социалистическая интеллигенция России имеет поучительную, более чем полувековую историю своего развития и ведёт своё начало примерно от кружка петрашевцев. В этой ленинской оценке содержится и определение исторической роли петрашевцев в развитии революционной философии, социологической и социалистической мысли в России XIX века.
Возникновение кружка петрашевцев в России было подготовлено революционно-демократической пропагандой Белинского и Героина. Вторая четверть XIX века - один из важнейших периодов в истории русского революционного движения. Хронологически этот период укладывается в рамки первого этапа освободительной борьбы в России. Указывая на мучительные поиски русскими революционерами правильной революционной теории, В.И. Ленин относил начало этого процесса к 30-40-м годам прошлого столетия. Это время, по выражению Герцена, «наружного рабства и внутреннего освобождения», период огромной внутренней идейной работы, период накапливания сил для последующего подъёма революционного движения.
В условиях торжества реакции, наступившей после разгрома восстания декабристов, реакции, давившей всё свободолюбивое, становилось очевидной необходимость поисков новых организационных и тактических форм борьбы, идейная жизнь должна была сосредоточиться в тесных узких кружках людей, связанных близкими товарищескими отношениями. В такие кружки было трудно проникнуть полицейскому агенту, и лишь неосторожность или попытки расширить свою деятельность обычно приводили к обнаружению кружка и его разгрому.
В тот период создание тайных революционных кружков, имевших тенденцию превратиться в тайные революционных организации, было наиболее характерной формой активного протеста против существовавшего социального и политического строя. В кружках проходила огромная идейная работа, мучительные поиски революционной теории, формировались кадры революционеров. В.И. Ленин указывал: «кружки, т.е., тесные, замкнутые, почти всегда на личной дружбе основанные, сплочения социализма и рабочего движения в России».
Участников нелегальных антиправительственных кружков отличали пламенный патриотизм, горячая любовь и сочувствие к своему народы,
ненависть к самодержавию и крепостничеству. А.И. Герцен, сам основавший в начале 30-х годов один из таких кружков, писал о кружковцах: «Главная черта всех их - глубокое чувство отчуждения от официальной России, от среды, их окружавшей, и с тем вместе стремление выйти из неё, а некоторых порывистое желание вывести и её самое». Он называл декабристов своими старшими, а петрашевцев считал своими младшими братьями.
Организация Герценом Вольной русской типографии в Лондоне явилась логическим следствием всей его предшествующей общественно-литературной и революционной деятельности. Вместе с тем, она показывает, какое огромное значение придавал Герцен бесцензурной литературе в деле освобождения родины от крепостничества и тирании. «Основание русской типографии в Лондоне, - писал Герцен 20 мая 1853 г. - является делом наиболее практически революционным, какое русский может сегодня предпринять в ожидании исполнения иных, лучших дел». И надо отдать должное царскому правительству, которое сразу же оценило, какого грозного и опасного врага оно обрело в лице Герцена-издателя. Показательным в этом отношении является известное официально обращение шефа жандармов А. Ф. Орлова к министру народного просвещения А. С. Норову от 24 июня 1853 года. Сообщая о том, что «изгнанник Герцен учредил недавно в Лондоне русскую типографию с целью печатать в оной возмутительные сочинения», Орлов предписывал А. С. Норову «обратить на это особенное внимание цензурных комитетов, так как в оные, в числе книг, привозимых из-за границы, могут быть представляемы помянутые злонамеренные сочинения». Одновременно А.Ф. Орлов «отнеся к г.г. министру финансов и генерал-губернаторам пограничных губерний империи, прося их распоряжений к обращению строжайшего внимания на привозимые наши
пределы русские книги и к воспрепятствованию ввоза таковых книг, печатанных в означенной типографии».
2.2 «Лондонские пропагандисты» в фокусе внимания Российской тайной полиции
Вплоть до самой смерти Герцена, его издательская деятельность была в центре внимания и объектом борьбы со стороны царского правительства, особенно усилившейся с момента выхода «Колокола». Герцену пришлось преодолеть немалые трудности, прежде чем он завоевал широкое признание и установил связь с многочисленными корреспондентами из России. Особенно тяжелыми и мучительными были для Герцена первые два года существования лондонской типографии, когда между ним и Россией была воздвигнута непреодолимая стена молчания. Страстные призывы «лондонского изгнанника» оставались безответными. Николаевский режим лишил людей дара речи. И только с конца 1855 года долгожданный сочувственный отклик долетел до берегов Альбиона. Вскоре нескончаемым потоком потекли в туманный Лондон к Герцену корреспонденции из России. Они помогли Герцену и Огареву осуществить издание «Колокола», принесшего Вольной русской типографии наибольшую популярность. Очень образно и живо рассказал о росте влияния
«Колокола» накануне «крестьянской реформы» Герцен в «Былом и думах». Он писал: «Колокол» - власть», - говорил мне в Лондоне, horribile dictu 86 , Катков и прибавил, что он у Ростовцева лежит на столе для справок по крестьянскому вопросу... И прежде его повторяли то же и Тургенев, и Аксаков, и Самарин, и Кавелин, генералы из либералов, либералы из статских советников, придворные дамы с жаждой прогресса и флигель-адъютанты с литературой…».
Отметим, что эта колоритная и эмоциональная характеристика лишена тщеславия и преувеличения. Она исторически верно передаёт отношение к
«Колоколу» образованной России конца 50-х начала 60-х годов. О высоком авторитете Герцена и «Колокола» в эти годы имеются многочисленные свидетельства представителей различных социальных групп и общественных направлений. Так, Е.А.Штакеншнейдер, хорошо осведомленная о студенческом движении в годы первой революционной ситуации, записала 6 октября 1857 г. в своем дневнике: «Искандер теперь властитель наших дум, предмет разговоров... «Колокол» прячут, но читают все. Корреспонденции получает Герцен отовсюду из всех Министерств и говорят даже из дворцов. Его боятся и им восхищаются».
В письме директора Петербургского училища правоведения А.П.Языкова от 30 сентября 1858 года к Л.Шнейдеру в Потсдам читаем: «Никогда еще Россия не обнаруживала такого сильного стремления к переменам, как ныне; влияние «Колокола» растет с каждым номером и читают его везде. Тут не поможет никакая китайская стена, чтобы не впустить его в Россию, именно потому, что он так строго запрещен, всякой желает прочесть его, а так как он печатается на родном языке нашем, то действие его сильно и повсеместно». Письмо это после перлюстрации попало в III отделение, и сменивший А.Ф.Орлова на посту шефа жандармов В.А.Долгоруков представил его для прочтения царю. Александр II наложил довольно типичную для него резолюцию: «Очень нужно Языкову обо всем этом писать Шнейдеру».
Один из видных цензоров второй половины XIX в. Ф.П.Еленев, получивший литературную известность как автор очерков «В захолустье и в
столице», опубликованных под псевдонимом «Скалдин», характеризуя деятельность Герцена в изучаемый нами период, писал: «...успех его изданий превзошел все ожидания; они расходились во множестве экземпляров; многие русские, приехавшие в чужие края, покупали (большею частью просто из любопытства) запрещенные листки и книжки. Довольно этих листков и книжек пробиралось и в Россию и здесь читалось с неменьшим любопытством. Авторитет Герцена все рос и рос, имя его сделалось знаменем в известных кружках, и остроумный фельетонист стал героем нашей ультралиберальной партии».
Исключительная популярность Герцена была хорошо известна правящим кругам России и очень беспокоила их. М. А. Корф, спустя почти десять лет по истечению описываемых событий, в официальном докладе отмечал: «...именно в то время, когда правительство всего строже преследовало известные лондонские издания, они расходились по России в тысячах экземпляров и их можно было найти едва не в каждом доме, чтобы не сказать в каждом кармане» . Поэтому, царизм с удивительной настойчивостью и последовательностью стремился в 1857-1861 гг. с помощью полицейского преследования, запретительных мер и административных воздействий пресечь распространение лондонских изданий в России. Небезынтересно отметить взаимосвязь деятельности вольной русской топографии с распоряжениями царского правительства, направленными против её изданий. Выше уже отмечалось, что открытие Вольной русской типографии в Лондоне для царского правительства было освещено циркуляром А. Ф. Орлова от 24 июня 1853 года. Вслед за выходом «Полярной Звезды» последовал запретительный циркуляр министра внутренних дел от 26 декабря 1855 г. за № 267. А на ложную информацию относительно намерения Герцена и Огарева издать в Лондоне возмутительное воззвание «для распространения в России между
Герцен в заметке «Ложный донос на нас и безграмотный о наших книгах», опубликованной в 10 листе «Колокола» 1 марта 1858 г., разоблачил возведенную на лондонских издателей клевету и предал гласности злополучный документ, подписанный С.С.Ланским . Однако, Герцену осталось неизвестным распоряжение начальника III отделения В.А.Долгорукова от 17 октября 1857 г., которое и предопределило появление на свет безграмотного циркуляра С. С. Ланского. «Высочайше повелено, - писал в нем В.А.Долгоруков, - принять надлежавшие меры против ввоза и распространения этого воззвания в России. Между тем просить господина министра иностранных дел, чтобы он через посольство наше в Лондоне приказал собрать сколь возможно положительные сведения, как насчет действительного существования означенного воззвания, так и насчет способов, которые полагают употребить для ввоза его в пределы России». 28 января 1858 г. В.А.Долгоруков в ответ на аналогичное распоряжение, посланное одновременно С.С.Ланскому и министру иностранных дел Д.М.Горчакову, получил копию с донесения русского поверенного в делах при дворе английской королевы Виктории барона Николая, в котором сообщалось, что «помянутое воззвание не было напечатано в Лондоне».
В данном случае нас интересует не безымянное воззвание, написанное, кстати, в подлиннике на немецком языке. Отметим лишь попутно, что текст воззвания не отличается грамотностью. Основная идея этого несущественного обращения к широким читателям состояла в провозглашении лозунга единения народа с царем вокруг трона российского. «Встаньте! Спасите вашего отца, вашего царя, - говорилось в воззвании, - да падут под ударами вашими те, которые втеснились между вами и вашем отцом! Освободите его от их уз и вперёд он будет жить с вами, как истинный отец и посадит нас на широкую землю в возлюбленном вашем отечестве, в Руси святой».
По своему содержанию эти верноподданнические призывы рассчитанные на наивный монархизм русского крестьянства не имели ничего общего с идеологией Герцена и Огарева.
Но вернемся к циркуляру С.С.Ланского. Хотя он был непосредственно вызван распоряжением В.А.Долгорукова как мера против «подготавливаемого воззвания», однако имел более широкий смысл и целевую направленность. Как нам представляется, циркуляр С.С.Ланского явился одновременно своеобразным откликом на издание «Колокола», сразу же завоевавшего широкую популярность. В пользу этого предположения говорят следующие факты. Царское правительство не ограничилось запретом лондонских изданий в самой России. Оно добивается в мае 1857 г. от правительства Пруссии (при активном воздействии на него А.М.Горчакова, А.С.Норова, В.Ф.Адлерберга, русского поверенного в Дрездене барона Вельо и др.) аналогичного распоряжения. Но и на этом дело не кончилось. Специальным декретом от 17 (29) октября 1857 г. в Пруссии «Колокол» был объявлен под запретом. Герцен писал, что это «первое запрещение от сотворениярусского журнала вне России». 29 января 1858 г. «Колокол», «Полярная Звезда» и другие издания подверглись запрету в Саксонии.
Хронологическая близость циркуляра С. С. Ланского от 28 октября 1857 г. с распоряжением Прусского и Саксонского правительств, запрещающих распространение «Колокола», вскрывает основную идейную направленность министерского документа. В упомянутом злополучном циркуляре «Колокол» непосредственно не назван, но именно он подразумевается как главный объект борьбы.
В частности, об этом писал 18 июня 1858 г. Н. А. Мельгунов Герцену из Франкфурта-на-Майне.
В течение первой половины 1858 г. русскому правительству удалось добиться официального запрещения «Колокола», кроме Пруссии Саксонии, в Риме, Неаполе, Франкфурте-на-Майне. Не достигнув решающего успеха в своем обращении к английскому правительству с просьбой запретить издательскую, деятельность Герцена, царизм настойчиво выяснял возможность поставить заградительные рогатки русским лондонским изданиям в Париже. 8 ноября 1858 г. советник посольства в Париже В.П.Балабин писал из Петербурга русскому послу во Франции П.Д.Киселеву: «Кн. Горчаков сообщил мне по секрету, что III отделение предложило, или собирается предложить вам запретить продажу «Колокола» в Париже. Я отвечал, что это доказывает только, что III отделение заинтересовано, вероятно, непосредственно в издании этого журнала, как запрещение лучшее средство увеличить его продажу». В последнем, как мы увидим ниже, В. П. Балабин оказался прав.
Полицейские меры царизма против «Колокола» и других изданий Вольной русской прессы не приносили желаемых результатов. Не удавалось правительству Александра II лишить Герцена корреспонденции из России. 8 сентября 1857 г. министр финансов А. М. Княжевич в ответ на распоряжение Б. А. Долгорукова от 19 августа 1857 г. доносил: «...что касается до вывоза за границу русских рукописей для изданий сочинений Герцена, то министерство финансов не имеет возможности пресечь таможными мерами вывоз таковых рукописей, так как по опыту известно, что никакими распоряжениями нигде нельзя было совершенно воспрепятствовать даже привозу из-за границы разных запрещенных книг... тем более, что рукописи занимают весьма мало места и удобно, могут быть скрываемы под одеждой и в разных потаенных помещениях» . Несмотря на все таможенные препятствия, «Колокол» проникал в Россию, где в короткое время тираж его значительно увеличивался как с помощью распространения отдельных статей в списках, так и путем литографирования.
Однако, как первые, так и вторые сходились в какой-то степени на том, что борьба с опасным влиянием «Колокола» требует создания специального периодического органа, который при внешней самостоятельности находился бы под непосредственным правительственным контролем, взяв на себя инициативу печатного выступления против Герцена.
С конца 1857 года до начала 1859 года вокруг вопросов цензурной политики и, особенно, по поводу открытия журнала или газеты антигерценовского направления идет оживленная полемика, которая захватила не только высшие государственные учреждения (Совет министров, III отделение, министерства внутренних и иностранных дел, а также народного просвещения и финансов), но и довольно широкий круг благонамеренных литераторов. «Словом, - как метко определил И.Аксаков, - возвели дело на степень государственного вопроса».
Одним из инициаторов постановки вопроса об изменении цензурной политики правительства и о средствах идеологической борьбы с изданиями Вольной русской прессы явился министр иностранных дел А. М. Горчаков, высказавший свои соображения в беседе с известным поэтом Ф. И. Тютчевым, который вскоре после этого на долгие годы (1858-1873) возглавил Комитет по иностранной цензуре. В ответ на суждения А. М.Горчакова Ф. И. Тютчев в начале ноября 1857 г. написал своему высокопоставленному собеседнику записку, в которой изложил личное мнение.
Переходя к вопросу о влиянии Герцена на русское общество, определяя средства борьбы с этим влиянием, Тютчев писал: «Нельзя предполагать, чтобы правительство не озабочивалось весьма искренно явлением, возникшим несколько лет тому назад и стремящимся к такому развитию, которого значение последствия никто в настоящую минуту предвидеть не может. Вы понимаете, что я разумею под этим основание русской печати за границею вне всякого контроля нашего правительства. Это явление бесспорно важное и даже весьма важное, заслуживающее самого глубокого внимания. Было бы бесполезно скрывать уже осуществившиеся успехи этой литературной пропаганды. Нам известно, что в настоящую минуту Россия наводнена этими изданиями, что они переходят из рук в руки с величайшею быстротою в обращении, что их с жадностью домогаются и что они уже проникли, если и не в народные массы, которые не читают, то, по крайней мере, в весьма низкие слои общества. С другой стороны, нельзя не сознаться, что за исключением мер положительно- стеснительных и тиранических было бы весьма трудно существенным образом воспрепятствовать как привозу и распространению этих изданий, так равно и высылке за границу рукописей, предназначаемых к их поддержке. И так решимся признать истинные размеры, истинное назначение этого явления: это просто отмена цензуры, но отмена ее во имя вредного и враждебного влияния, и чтобы лучше быть в состоянии бороться с ним, постараемся уяснить себе, в чем заключается его сила и чему оно обязано своими успехами».
Как считает Тютчев, Герцену «даёт значение и доставляет влияние именно то, что он служит для нас представителем свободы суждения, правда на предосудительных основаниях, исполненных неприязни и пристрастия, но, тем не менее, настолько свободных (отчего в том не сознаться?), чтобы вызвать на состязание и другие мнения, более рассудительные, более умеренные некоторые из них даже положительно разумные. И теперь, как скоро мы убедились, в чем заключается тайна его силы и влияния, нам не трудно определить, какого свойства должно быть оружие, которое мы должны употребить для противодействия ему. Очевидно, что газета, готовая принять на себя подобную задачу, могла бы рассчитывать на известную долю успеха лишь при условиях своего существования, несколько подходящих к условиям своего противника».
ноября 1857 года Тимашев вновь возвращается к затронутым его
«Замечаниях» вопросам в связи с получением от посредственного литератора Р.М.Зотова, в котором содержался еще один проект издания правительственной газеты под названием «Россия». Информируя обо всем этом Б.А.Долгорукова, Тимашев писал: «Вашему сиятельству изменение мое о пользе, которую должно ожидать от издания у нас правительственной газеты, а потому считаю излишним распространяться о причинах, по которым вполне сочувствую и мысли и цели, выраженным господином Зотовым в письме его. (Это письмо Р.М.Зотова, к сожалению, нам пока обнаружить не удалось.) Издание правительственного органа должно быть руководимо одним из лиц, имеющим по положению и занимаемому месту в своих руках концы нитей распоряжений по государству. Таковых лиц, по моему мнению, два: председатель государственного совета или Комитета Министерств и шеф жандармов. И тот и другой, не принадлежа прямо ни к одному из ведомств, имеют влияние на все без исключения. Мысль г. Зотова близка к этому, и с ней нельзя не согласиться, но не могу сказать того же о характере, который он полагал бы дать предлагаемой им газете, ее программе и указываемых средств к изданию.
Помещение в правительственном органе суждений о пьесах и спектаклях, рецензий, о новых русских и иностранных книгах, повестей и романов и на четвертой странице пропечатание объявлений неуместно, неприлично и пахнет спекуляцией. Официальная газета не может быть подчинена обыкновенной гражданской цензуре, а должна иметь цензора, принадлежащего ведомству, при котором производилось бы издание. За сим, остальные пункты правил издания газеты «Россия», как относящиеся до материальной части издания, не подлежат еще обсуждению в настоящую, минуту.
В заключение, - пишет Тимашёв, - беру смелость обратить внимание вашего сиятельства на странное - обстоятельство: в бытность вашу за границей вам с Александром Михайловичем Горчаковым пришла мысль об издании официального органа, одновременно с этим в Петергофе я в разговоре с князем Константином Николаевичем развил ту же мысль, Барадов и Карцев обрабатывают, как я узнал на днях, нечто подобное по Военной газете и, наконец, г. Зотов является с таким же предложением».
Не стояли в стороне от осуждавшегося в правительственных кругах вопроса об антигерценовском издании «благонамеренные», а точнее консервативные литераторы. Многие из них подавали на имя Тимашева, оказавшегося в центре этих событий, различные проекты и предложения. Среди тех, кто предлагал свои услуги правительству для борьбы с Герценом, мы не встречаем ни одного талантливого или популярного литератора. В бумагах А. Е. Тимашева имеется обращение заурядного поэта Е.А.Вердеревского, готового издавать с 1859 г. журнал «Крестьянский вопрос». Там же находится записка П.В.Мельникова, служившего тогда особых поручений в министерстве внутренних дел, намеревавшегося сотрудничестве с Артемьевым, Ахматовым, Волкенштейном Э.Перцовым осуществить издание газеты «Русский дневник». Интерес представляют документы, относящийся к попыткам организовать выпуск правительственной газеты «Всеобщий указатель» («Le Meniteur») и журнала «Эхо России» («L'Eecho de la Russie»), редакция которого должна была находиться в Петербурге для удобства цензурного наблюдения за её работой, а печатать журнал предлагали в какой. либо заграничной типографии, где имелся русский набор.
К обсуждению цензурно-издательских вопросов подключились и отцы русской цензуры. 19 ноября 1858 г. А.В. Никитенко записал в своём дневнике:
«Обер-прокурор святейшего синода граф А.П.Толстой относился к нашему министру (речь идёт о министре народного просвещения А.С.Нараве) с заявлением, что русская литература посягает на веру». Но на этом действия А.П. Толстого не ограничились. По всей видимости, вскоре, а может быть даже одновременно, он послал царю докладную записку под названием «О противодействии сочинениям Искандера», специально посвящённую задачам борьбы с лондонскими изданиями. В ней А.П.Толстой высказывал серьёзное опасение за нравственное состояние общества и народа при широком распространении «Колокола», «Полярной звезды» и «Голосов из России». Эти издания, пишет - А.П.Толстой, имеют «стремление к ниспровержению монархической власти, религии, нравственной любви к отчеству и вообще всякого порядка на основании неправильного истолкования пророческих, апостольских и евангельских истин, ссылкою ссылок на тексты священных писаний».
«Записка Тимашёва-Долгорукова» была принята Советом Министров как руководство к действию. Правда, в ходе обсуждения её наметился ещё один очень интересный аспект решения вопроса. «После многосторонних обсуждений о средствах к противодействию вредному направлению заграничной литературы (имелось в виду герценвские издания - И.П.) Совет, - записано в «Протоколе», - пришёл к мысли, одобрёной государем императором, что в случае появления в заграничных изданиях какой-либо замечательной статьи, в которой будет урезываться не на одни личности, но на самые события (факты), министры и главноупровляющие могут изготовлять по своим ведомствам, когда то признают нужным и полезным, опровергательные статьи для передачи их министру иностранных дел, по распространению коего они будут печататься в каком-либо иностранном издании».
Из приведённой цитаты видно, что министры добивались от Александра II разрешения печатать, хотя бы за границей, статьи против Герцена. Царь в какой-то степени пошёл на уступку. Но воспользоваться ею Шедо-Ферроти удалось лишь после злополучного «Манифеста 19 февраля 1861 г.». В отношении же изданий, осуществляемых в самой России, самодержец до марта 1862 г. оставался непреклонным. В этом случае по прежнему сохраняло силу распоряжение Николая I, согласно которому ни под каким видом не разрешалось называть в печати имён государственных преступников.
Кроме приведенной выше «Записки». А.Е.Тимашев подготовил 23 декабря 1858 г. проект создания из отделения царской канцелярии специального учреждения для наблюдения за направлением литературы. Но, новый наблюдательный орган в области литературы и цензуры был создан 21 января 1859 г. в виде «Комитета по делам книгопечатания» в составе А.Адлерберга, Н.А.Муханова, А.Е.Тимашева, Ф.И.Тютчев остроумно назвал злополучный «Комитет» - «троемужьем», а Герцен в статье «Vегу dangerous!!!» саркастически именовал «цензурным триумвиратом» или «тройкой из царских конюшен» 109 . «Комитет» был негласным, или, иначе говоря, - секретным. Совет министров, стремясь сохранить в тайне свое решение об его учреждении, не посылал даже копии с журнала заседаний министрам. Таковые копии с разрешения царя были вручены только министру народного просвещения Е.П.Ковалевскому и всем трем членам «Комитета». Однако слухи о создании какого-то учреждения по делам литературы и цензуры не только муссировались в разговорах, но и получили гласность. 13 декабря 1858 г. об этом появилась информация в 347 номере газеты «Allgemeine Zeitung», издававшейся в Аугсбурге (Бовария).
Какие-то сведения доходили и до Герцена. В 30-31 листе «Колокола» от15 декабря 1858 г. в разделе «Смесь» Герцен откликнулся на заметку в
«.Allgemeine Zeitung»: «Немецкая газета, - писал он, говорит... о каком-то
политическом бюро, которое будет exofficio сообщать не только новости, но и давать направление журналам, и этот домашний «Колокол» будут издавать тоже двое - Долгорукий и Тимашёв».
В заметке, опубликованной в «AllegremeineZeiffung», имена Долгорукова и Тимашёва отсутствуют. В связи с этим напрашивается предположение, не назвал ли Герцен Долгорукова и Тимашёва издателями «домашнего»
«Колокола» потому, что получил соответствующую информацию об их соавторстве в написании названной выше «Записке».
Сохранить абсолютную секретность «Комитета» правительству не удалось. Уже 22 февраля 1859 года один из агентов III отделения доносил Долгорукову: «О новом цензурном комитете, учреждённом под председательством Суханова с целью дать литературе нашей направление, желаемое правительством, говорят, что Комитет этот успел до сего времени завербовать в свои сотрудники из числа литераторов только одного Греча. Уверяют, что комитет по отъезде Аксакова за границу будет сам продолжать издание газеты «Парус» и полагают, что газета эта будет иметь немного подписчиков. Хвалят издателя «Русского вестника» Каткова за то, что он отказался давать этому комитету подписку, которую обязаны все издатели других журналов печать всякие статьи, которые будут присылаться к нему из Комитета, а согласился печать в своём журнале такие только из комитетских статей, которые не будут противоречить направлению, им принятому, объявив при этом, что если его будет принуждать, то он прекрати издание журнала своего. Общее впрочем мнение о сём Комитете такое, что он не успеет изменить того направления, которая приняла ныне наша литература и потому вскоре будет закрыт». Характеризуя деятельность «триипостасной цензуры Адлерберга, Тимашёва и Муханова», Герцен писал о ней: «Полное затмение ума, бред и лепет с отсутствием сознания и логической ответственности».
То, что «Комитет» потерпит фиаско, предрекали многие из высокопоставленных лиц (Д.Блудов, Ф.Тютчев, А.Никитенко, Е.Ковалевский). Но император захотел иметь такое учреждение. Однако, менее чем через год, и он убедился в бесцельности и бесплодности «Комитета». Уже в конце 1859 г.
«Комитет» фактически прекратил своё существование, передав свои функции Главному управлению по делам книгопечатная во главе с М. Корфом. Отмечая полный провал надежд, возлагаемых на пресловутый «Комитет», Герцен писал:
«…государь застыдился до того, что придумал одного цензора и того назвал начальником V отделения собственной канцелярии и для большей скромности вверил это место Модесту Корфу, историографу 14 декабря».
Как нам представляется, одной из важных причин ликвидации
«Комитета» было то, что он не смог нейтрализовать влияние Герцена. Кроме того, хотя это выглядит довольно парадоксально, сам царь создал для него непреодолимые трудности. Он требовал неукоснительного исполнения распоряжения Николая I не называть в печати имя Герцена. Однако в этой линии поведения Александра II следует усматривать не столько проявление сыновнего уважения, сколько реализацию собственных убеждений и взглядов царствующего монарха. Разрешить журналам газетам, издававшемся в России, вести открытую полемику с Герценом означало внести серьёзное изменение в цензурную политику и, безусловно, пойти на предоставлении литературе большей свободы. В борьбе против передового общественного мнения Александр II возлагал особые надежды на цензурные притеснения. Познакомившись с постановкой книгоиздательского дела во Франции, он написал на представленном ему докладе: «Всё это к нам не применимо, так как благодаря богу у нас ещё существует цензура» . Усиливая цензуру, Александр II тем самым боролся против Герцена, требовавшего его ликвидации и заявлявшего, что он искренне желает предоставления русским журналам права отвечать «Колоколу».
Немаловажное значение в том, что вопрос о возможности печатных выступлений против Герцена решался правительством Александра II отрицательно, имело отсутствие среди благонамеренных преданных престолу литераторов человека, который по своим дарованиям и авторитету среди читателей мог противостоять издателю «Колокола». Удачи с изданием брошюры члена редакционных комиссий генерала-адьютанта С.П. Голицына под названием «Печатная правда», в которой содержался явный намёк на колокол и его «вредную пропаганду», а также басни Б. Фёдорова «Ороскоп кота» (акростих) остановили эксперименты правительства в этом направлении.
Царизм не только широко пользовался всевозможными полицейскими средствами, окружив Герцена целой сетью агентов III отделения, но и не гнушался услугами подозрительных авантюристов и явных провокаторов. Известны имена ряда лиц, изъявлявших готовность посредством диверсии и предательства оказать помощь царизму в борьбе с Герценом (Михаловский, Майор). Далее ещё некоторые любопытные факты.
В начале 1858 года министр внутренних дел С.С.Ланской а директор Публичной библиотеки М.А.Корф - автор книги «Восшествие на престол императора Николая I», получили по почте письма, написанные одинаковым почерком. В них содержались предложения за определенные денежное вознаграждение (70 фунтов стерлингов) уничтожить вольную русскую типографию в Лондоне, расплавив её наборный состав, раскрыть, какими путями доставляются в Россию запрещенные издания и, в частности, книга «14 декабря 1825 г. и император Николай», содержащая уничтожающую на
«творение» А.Корфа. Автор письма (судя по подписи, Норвннский - И. П.) обещал даже содействовать аресту Герцена, когда он приедет на материк. Предложения эти показались очень заманчивыми руководителям III отделения.
Но шеф жандармов В. А. Долгоруков и начальник штаба А. Е. опасались, нет ли здесь какой-либо ловушки со стороны Герцена. Они всех людей мерили на свой полицейский аршин. Поэтому Тимашев 15 (27) марта 1858 г. послал в Париж письмо к небезызвестному Я.Н.Толстому, выполнявшему, как было отмечено выше, по совместительству с должностью чиновника русского посольства, роль агента отделения. В нем Тимашев давал задание установить лиц, писавших письма, и определить степень «возможности осуществить сделанные ими предложения».
мая 1859 г. Н.Ф.Крузе со всем семейством направился за границу. Узнав об этом, В.Х.Долгоруков 13 мая дал письменное распоряжение: «Из Москвы должен был прибыть в С-Петербург для отъезда за границу бывший цензор Федорович фон Крузе. Узнать, приехал ли он и где остановился» 115 . На следующий день шефу жандармов было доложено, что Н.Ф.Крузе «остановился в Большой Конюшенной в гостинице Демута». Того же 14 мая В.А.Долгоруков письменно пригласил Н.Ф.Крузе к себе на квартиру. От такого приглашения трудно было отказаться. В нем почти невозможно установить грани между гостеприимством высокопоставленного сановника и приказом главы полицейского сыска России. Для нас же совершенно ясно, что не ради праздного любопытства вызвал к себе шеф жандармов популярного цензора. Видимо, во время этой встречи и состоялся тот разговор, суть которого изложена П.В.Долгоруковым в 1867 г. на страницах «Колокола». Какая-то часть беседы шефа жандармов с интересовавшими его деятелем литературы сохранилась в архиве III отделения. 16 мая в одном из документов канцелярии Долгорукова была сделана следующая запись: «Крузе был у князя и уверял, что он не везет за границу никаких рукописей и вообще не имеет никаких дурных мыслей. В действиях своих по должности цензора он оправдывал себя тем, что поступал по своим убеждениям»116. Не добившись от Н.Ф.Крузе согласия на сотрудничество с правительством в борьбе против Герцена, В.А.Долгоруков во избежание излишних разговоров в обществе не стал препятствовать ему в поездке за границу. Однако lII отделение продолжало собирать о Н.Ф.Крузе сведения и не выпускало его из поля зрения.
Не менее активен был в борьбе с Герценом и начальник штаба корпуса жандармов А.Е.Тимашев. К его ретивости по службе примешивалось в этом случае еще и чувство личной неприязни к Герцену. Летом 1859 г. А.Е.Тимашев, неудовлетворенный, по всей видимости, результатами «путешествия по Европе с специальными учеными щелями» старшего чиновника III отделения А.К.Гедерштерна, сам совершил заграничную поездку. Цель её - оказать давление на правительство ряда стран (и прежде всего Франции) в том отношении, чтобы они воспрепятствовали проникновению и распространению изданий Вольной русской типографии на континенте.
Эта полицейская миссия А.Е.Тимашева нашла яркое отражение в «Колоколе» и в переписке Герцена. 1 июля 1859 г. в 47 листе «Колокола» в разделе «Смесь», была напечатана заметка, в которой сообщалось: «Тимашев, генерал от III отделения, посетил Париж, где был принят с подобающим почетом, только не русскими путешественниками, а французскими блюстителями порядка и молчания, у которых он успешно хлопотал о запрещении наших изданий. Говорят, что свою ученую прогулку генерал от III отделения продолжит до Лондона. Ну, здесь-то к кому он обратится? Страна безобразная, ни ценсуры, ни корпуса чтоб жандармов, остановить Колокольный ни каземат, ни Адлероерга с Сухановым - чтобы остановить Колокольный звон по случаю вожделенного приезда его превосходительства». Л. Е. Тимашеву удалось добиться от французских властей запрета на пятую книжку «Полярной звезды» и листы «Колокола», которые были задержаны «в закромах французских таможен». По этому поводу Герцен писал в статье «Второе занятие Парижа русскими»: «Мы уверены, что, как только Тимашев воротится в Петербург, кн. Долгорукий представит его к ордену Всеслышащего уха с надписью «За взятие Колокола а Париже во время каникулярных жаров 1859 года» 118 . Однако никакие полицейские меры не смогли уменьшить популярности герценовских изданий и воспрепятствовать их распространению в России, как и в ряде других стран Европы.
Это обстоятельство во многом объясняется тем, что 1857- 1861 гг. являлись годами подъема общественного движения в России, в котором, как отмечал В. И. Ленин, «Колоколу» принадлежала выдающаяся роль. Отсюда понятно, почему идеологической борьбе с «лондонскими пропагандистами» правительство Александра II отводило столь большое Внимание придав ей государственную значимость. Имея сведения о повсеместном успехе
«Колокола», царское правительство после всестороннего обсуждения вопроса не рискнуло перейти в от. крытое наступление на Искандера. Поиски самых различных средств нейтрализации идейного влияния Герцена и Усиление полицейских мер против него являются еще одним своеобразным свидетельством «кризиса верхов» во время первой революционной ситуации в России.
2.3 Социалистическая пропаганда Н.Г.Чернышевского. Арест, гражданская казнь, ссылка
Новый этап в становлении народнической доктрины был связан с идеями Н.Г.Чернышевского. Его взгляды имеют немало общего с идеологией Герцена, как например понимание теории прогресса, роли России в общем цивилизационном развитии. Но были и различия, если прослеживать их истолкование наследия принципов западноевропейского мышления, оценок такого явления как крестьянская община, а также отношения к законам общинной эволюции.
Как отмечал известный исследователь народничества В.Ф.Антонов, всё творчество Н.Г.Чернышевского «пронизано идеей прогресса». Толкование им всеобщих законов развития основывалось на принципиальном утверждении о неразрывной связи природы и общества и преобразующей роли «деятеля истории - человека» . Отправной точкой его концепции социального прогресса становилась констатация единства биологической и духовной составляющих человеческого бытия.
Подтверждение этой идеи Чернышевский находил в антропологическом принципе философии Л.Фейербаха. Антропология человеческого существования, во многом зависящего от окружающей среды. Однако, наряду с определяющим влиянием природы на человека, он и сам обладает врожденной любознательностью и стремлением к улучшению своей жизни. Эти качества «первые две из основных сил, производящих прогресс». Побудительным мотивом к любого рода деятельности служит «личный интерес» человека, забота о собственной пользе, удовольствии, благе, в основе которых, по мысли Чернышевского, «лежит чувство, называемое эгоизмом».
Вместе с тем, человек не может существовать в окружающем мире в одиночку, и, заботясь об удовлетворении своих потребностей, он одновременно должен помнить об установлении и поддержании отношений с другими индивидуумами. Средством, объединяющим людей в сообщество, становится труд, направленный на преобразование природы и удовлетворение разумных потребностей каждого члена общества. Следовательно, биологический вид homo sapiens не только включен в эволюционные процессы планетарного масштаба, но и сам непосредственным образом на приспособление природных условий к собственным интересами целям. Действие социальных сил противопоставлялось Чернышевским биологическим факторам, чем выше
развитие общества, тем слабее влияние географической среды и тем сильнее возрастает значение других условий.
Поскольку главным в жизни человека Чернышевский считал труд, то первостепенным фактором, обеспечивающим поступательное движение общества, для него становились техническое усовершенствование производства и характера трудовой деятельности. По мере улучшения орудий труда улучшается и качество произведенных продуктов, повышается квалификация производителя, «качества работника, исполняющего эти операции». Таким образом, производительный труд в определении прогресса человеческого общества становился базовой категорией, действующей «на человека с необходимостью физических законов».
Вместе с тем не только обеспечение физиологического существования людей влияет на общественное развитие. Отмеченный Чернышевским природный эгоизм человека руководит всеми его поступками, побуждает всё соизмерять расчетом, «...велящим отказываться от меньшей выгоды или меньшего удовольствия для получения большей выгоды, большего удовольствия». И даже общество, достигшее высокой степени в технологии производства, неминуемо столкнется с проблемой баланса интересов его членов.
Избрав отправной точкой мысль о единстве физического и духовного в человеке, Чернышевский снова возвращается к ней, но уже на уровне анализа его социального бытия. Материальные потребности и собственный интерес индивидуума должны быть соотнесены с общими понятиями.
«Общечеловеческий интерес стоит выше выгод отдельной нации, общий интерес целой нации стоит выше выгод отдельного сословия, интерес многочисленного сословия выше выгод малочисленного», - так он определяет общественные приоритеты.
В стремлении соединить индивидуальные и социальные начала Чернышевский прямо следовал рациональному подходу, свойственному Герцену: «Эгоизм и общественность - не добродетели и не пороки; это основные стимулы жизни человеческой, без которой не было бы ни истории, ни развития…».
Концепция Чернышевского приобретала, казалось бы, завершенный универсальный характер, однако в действительности теория прогресса была лишена целостности. Эклектичное соединение разнохарактерных просветительских идей с открытиями немецкой философии свидетельствовало о «глубоком идеализме истового материалиста» , пытавшегося дополнить объективные основы существования человека субъективными элементами его деятельности и на их основе сконструировать универсальные законы социальной эволюции. И если Герцен, сформировавший свое мировоззрение в постоянной полемике с гегелевской философией, всегда подчеркивал антителеологическое содержание идеи прогресса, то во взглядах Чернышевского процесс развития, напротив, приобрети общемировую направленность, в значительной степени нивелирующую особенности разных стран и народов.
Для него прогресс общества определялся разумной необходимостью объективного бытия: «Что является, то является по необходимости; что исчезает, то исчезает по необходимости; если в известное время еще нет известного явления, значит, оно еще невозможно; если в известное время уже нет известного явления, значит, оно уже стало невозможно» . Эти утверждения прямо контрастируют с убежденностью Герцена в том, что общественному бытию не присуща однолинейная заданность.
Чернышевский боялся необдуманных и стихийных выступлений. Главной задачей в жизни страны он считал освобождение крестьян с землей без выкупа.
Действия правительства в конце 1850-х гг., направленные на отмену крепостного права Чернышевский первоначально приветствовал как факты
«всемирно-исторического значения». Однако впоследствии, убедившись в непоследовательности, половинчатости решения крестьянского вопроса он неоднократно критиковал избранный вариант освобождения и призывал изменить его основные положения «для отклонения смут».
Среди других неотложных мер Чернышевский особенно выделял ликвидацию «дурного управления», реформирование государственного аппарата и судебной власти. В целом предлагаемую им программу можно назвать программой демократизации России, программой привлечения наиболее активной и просвещенной части населения к деятельному участию в преобразовании страны. Благодаря свободе слова, печати, собраний можно было бы преодолеть инерционную силу бюрократии. придать новый импульс реформаторскому процессу.
Путь к такому устройству нелегок и тернист. Установление конституционного порядка зависит от кропотливого труда, пропаганды «партии просвещенных людей», составляющих «мирную оппозицию» власти и требующих октроирования конституции, а созыва депутатов для свободного её составления». Действовать нужно крайне осторожно, чтобы не вызвать подозрительной настороженности властей и необузданного бунта народа, уставшего ждать подлинной воли. На первых порах можно быт ограничиться подготовкой общественного сознания к подаче адреса государю, затем начать собирать подписи. И лишь когда «настанет время, подготовленные требования будут представлены «...спокойно, торжественно, с непреодолимой силою, перед которою робко преклонится правительство».
Чернышевского не считал, что обращаться придется к российскому императору, который вряд ли благосклонно отнесется к поднесенному адресу. Он был убежден - опасность национальной смуты заставит главу государства согласиться на введение конституции. Династия «...будет потом стараться взять назад свои уступки», но и «партия просвещенных людей» может изменить свои требования.
Публицистическая деятельность Чернышевского привела к его аресту, который произошёл 12 июня 1862 года, в тот же день его направили в Петропавловскую крепость. Он был обвинён в составлении прокламации
«Барским крестьянам от их доброжелателей поклон», которая была записана от руки и передана завербованному человеку. Кроме того к делу была привязана история с посредничеством в договорном процессе о выпуске запрещённого
«Современника». Следственный процесс вёлся на протяжении полутора лет. Чернышевский активно протестовал против действий полиции, в том числе по средствам голодовки. Во время нахождения под следствием, Чернышевским был написан роман «Что делать?». 7 февраля 1864 года Чернышевского приговорили к 7 годам каторжных работ, после чего он на долгие годы отправился в заключение.
Заключение
Изучив мировоззрение «раннего» Герцена, мы можем заключить, что свою главную задачу он видел в разработке революционной теории для расширения круга противников крепостничества и реакционного курса самодержавной власти. В 1840-е годы Герцен противопоставлял самодержавию революционную традицию Франции. В идеях социалиста Сен-де Симона он увидел парадигму правильно организованного общества, основанного на коллективной собственности, имущественном равенстве, отсутствии эксплуатации.
Резюмируя выводы об идеологической платформе петрашевцев, можно так же заключить, что они были убеждёнными социалистами. Петрашевцы, стремясь к уничтожению крепостного строя, выставляя требования ряда политических и социальных, остро сознавали необходимость политического действия. Петрашевцы пропагандировали материализм, боролись с религией. В «Карманном словаре иностранных слов» Петрашевский основательно популяризировал Фейербаха. Нужно отметить две стороны пропагандисткой деятельности петрашевцев. Когда они выступали с критикой крепостнического, бюрократического строя в России, восставали против самодержавно - полицейского произвола - в этом была их сильная сторона, этим они выражали интересы широких закрепощённых масс и являлись представителями революционно-демократического движения в России, подрывавшего крепостнический порядок. Но, объективная слабость сил для активной борьбы с самодержавным государством, отсутствие связи с массами заставляли петрашевцев искать такой идеал общественного переустройства, который был не связан с революционной борьбой. Поэтому их увлекла система Фурье.
Деятельность петрашевцев с самого начала оказалась под контролем российской тайной полиции. В дальнейшем состоялся длительный следственный процесс, завершившейся суровым приговором.
Таким образом в годы правления императора Николая I, русская интеллигенция, увлекавшийся социалистическими теориями запада, подвергалась полицейскому преследованию, арестам, ссылкам что доказывает репрессивный метод в борьбе самодержавия с распространением социалистической идеологии в России.
С приходом к власти императора Александра 2 репрессия перестала быть единственным методом в борьбе с социалистической идеей.
А.И. Герцен, к тому времени разработавшей теорию общинного социализма, оставался в центре внимания Царского правительства и объектом борьбы.
Царизм с удивительной настойчивостью и последовательностью стремился в 1857-1861 гг. с помощью полицейского преследования, запретительных мер и административных воздействий пресечь распространение лондонских изданий в России. В течение первой половины 1858 г. русскому правительству удалось добиться официального запрещения
«Колокола», кроме Пруссии и Саксонии, в Риме, Неаполе, Франкфурте-на- Майне. Непримиримым врагом А.И.Герцена был обер-прокурор Святейшего Синода А.Е.Тимашев, который требовал у правительств европейских государств оказать давление на издательскую деятельность Герцена. Тогда же правительство намеревалось применить новый способ борьбы с Герценом, используя в этих целях печать. Так появляются произведения Шедоферотти, заметка на страницах «русского вестника» М.Н.Каткова и различные предложения сановников.
Однако эти меры не привели к снижению популярности Герцена в России.
Помимо борьбы с Герценом правительство Александра II организовала преследование НГ Чернышевского. Новый этап в становлении народнической доктрины был связан с идеями Н.Г.Чернышевского. Его взгляды имеют немало общего с идеологией Герцена, как например понимание теории прогресса, роли России в общем цивилизационном развитии. Кроме того с именем Чернышевского связан новый этап в становлении народнической доктрины. В дальнейшем публицистическая деятельность Чернышевского привела к его аресту, который произошёл 12 июня 1862 года. 7 февраля 1864 года Чернышевского приговорили к 7 годам каторжных работ, после чего он на долгие годы отправился в заключение.
В конце отмечу, что основной тактикой борьбы российской власти с идеологами русского крестьянского социализма, были административно- полицейские меры (надзор, запрещение к распространению сочинений социалистической характера, попытка организовать публичную полемику, арест) по отношению к их издательской и публицистической деятельности.
Список использованных источников и литературы
Источники и документы
«Красный архив»,1937, кн. 2
«Русский инвалид», №276, 23 декабря 1849 г.
«Сын Отечества», 1862, М
Беклемишев А.П. «Письмо об обращении помещичьих крестьян в свободных землевладельцев»
Беклемишев А.П. Письмо об обращении помещичьих крестьян в свободных землевладельцев
Белинский В. Г. Письма, т.1
Белинский В.Г. Полное собрание сочинений; т. Х
Боткин, Письмо П. В, Анненкову, 14 мая 1874 г., сб. «Западники 40-х годов», составил Ф. Ф. Нелидов, 1910 г., стр. 25
Герцен А.И. «Былое и, думы», т. 1931
Герцен А.И., полное собрание сочинений и писем под ред. М.К.Лемке Дело петрашевцев, т. 3
Киреевский И.В. Полн. собр. соч. Москва. 1911 г., т. 1 Кириевский И.В. Т. 1, стр. «О новых началах философии» Кодан С.В. Петрашевцы на нерченской каторге
Кузьмин П.А. Записки генерал-лейтенанта. - «Русская старина», 1895, № 4 Ленин В.И. Полн. собр. соч., т. 41
Ленин В.И. Соч., т. 18 Ленин В.И., Соч., т. 17
Материалы, собранные особою комиссию... для пересмотра действующих постановлений о цензуре и печати. Ч. 1, Спб., 1870
Никитенко А.В. Дневник. Т. II. Гослитиздат, 1955
Огарёв Н.П. Избранные социально-политические и философские произведения. Т. 2. М., 1952
Панаев И.И. Литературные воспоминания Петрашевский М.В. Биографический очерк
Плеханов Г.В. Очерки по истории русской общественной мысли в XIX веке, Философские и общественно политические взгляды петрашевцев Чернышевский Н.Г. Полное собр. соч., т. III
Литература
Базилева З.П. Колокол» Герцена. М.. Голситиздат, 1949 Возный А.Ф. Полицейский сыск и кружок петрашевцев Зверев В.В. Русское народничество, М. 2009
Исаков В.А. Концепция заговора в радикальной социалистической оппозиции Вторая половина 1840-х годов., М. 2004
М. Лемке. Очерки по истории русской цензуры и журналистики XIX столетия. СПб, 1904,
М.К.Лемке. Эпоха цензурных реформ 1859-1865 годов. СПб, 1904 Маркс К., Энгельс Ф. Соч. 2-е изд., т. 4
Маркс К., Энгельс Ф. Соч. 2-е изд., т. 4
Минаева Н.В. Петращевцы и идеи утопического социализма, М. 1989 г. Мороховцев В.Р. Крестьянское движение в России. - М., 1931 Пирумова Н.П. Александр Герцен. Революционер. Мыслитель. Человек. Порох И.В. Из истории борьбы царизма против Герцена. М. 1976 г.