Семейно-брачные отношения в средневековой Германии

Семейно-брачные отношения в средневековой Германии

ВВЕДЕНИЕ

Данная работа посвящена вопросу семейно-брачных отношений в средневековой Германии. Интерес к этой теме вызван нашей общей увлечённостью историей семьи и брака, а также их эволюцией. Выбранный нами временной промежуток простирается с 1000 г. до середины XIV века, то есть касается непосредственно так называемого Высокого Средневековья - периода, когда в странах Западной Европы становление феодальной системы постепенно начало приходить к своему логическому завершению.

Мы считаем, что затронутые в исследовании проблемы никогда не утратят своей актуальности, как и всё, что касается сферы межличностного общения. Кроме того, именно сейчас особенно возрос интерес к вопросам, касающимся семьи и брака. Интерес этот пробудился в середине XX столетия, в связи с чем начались активные исследования средневековой семьи, в которых стали подниматься такие вопросы, как эволюция брака, положение женщины в семье, отношение средневекового человека к детству и т. д.

В нынешнее время данная проблематика заняла серьёзные позиции в мировой историографии. Изучением вопросов, касающихся семейно-брачных отношений в Средние века, занимались и занимаются многие исследователи. А. Л. Ястребицкая, специализирующаяся в большей степени на итальянских городах, в статье «Семья в средневековом городе» характеризует семьи, происходящие из различных социальных слоёв: нобилитета, купечества, ремесленников и т. д. М. Л. Абрамсон, тоже предпочитающая рассматривать средневековые города Италии, в своей работе «Семья в реальной жизни и системе ценностных ориентаций в южно - итальянском обществе X - XIII веков» пытается реконструировать сознание средневекового горожанина с его представлениями о браке, семье и пр. Ю. Л. Бессмертный в его труде «Жизнь и смерть в Средние века» прослеживает эволюцию положения женщины, отношений к детству, представлений о семье и браке в Средние века в основном на материале французских источников. Л. П. Репина в статье «Женщина в средневековом городе» углубляется в юридическую сферу, приводя сведения о том, как заключались брачные контракты и повторные браки, осуществлялись разводы. Ф. Арьес в монографии «Ребёнок и семейная жизнь при старом порядке» рассматривает эволюцию представлений о детстве и изменение положения ребёнка в семье. Жак ле Гофф в труде «Рождение Европы» уделяет много внимания эволюции брака. А. Я. Гуревич в работе «Культура и общество средневековой Европы глазами современников» рассматривает женщину как постоянную обитательницу приватной сферы в рамках «цивилизации мужчин».

Работа «Женщина в истории Западноевропейского Средневековья» Т. Б. Рябовой рассказывает об истории средневековых воззрений на женскую природу, о роли женщины в социально-экономической и политической жизни, а также о связанной с ней частной сфере. В «Правах женщины и праве «опеки» в «Саксонском зерцале»» О. Б. Келлер пишет об институте «опеки», об отстранении женщины от публично-правовых дел и т. д. Монографию В. В. Стоклицкой-Терешкович «Основные проблемы истории средневекового города X - XV веков» мы использовали для получения сведений о положении детей и женщин в сфере ремесленного производства и внутрицеховых отношений в немецких городах периода Высокого Средневековья. Перевод «Саксонского зерцала» В. М. Корецкого с обстоятельным исследованием историко-юридического характера, освещающим социальную природу и особенности рассматриваемого нами памятника законодательства, также очень помог нам в нашем исследовании, особенно касательно области семейно-наследственных отношений. Монография «Повседневная жизнь женщины в Древнем Риме» Д. Гуревич и М.-Т. Рапсат-Шарлье позволила проследить некоторые заимствования в отношении женского пола из римского права, в частности относительно ограничения дееспособности женщин в политической и судопроизводственной сферах. Ещё нам очень пригодились предваряющие отдельные группы памятников статьи касательно биографии их авторов- женщин из сборника «Памятники средневековой латинской литературы X - XII веков».

В монографиях «Символическая история европейского Средневековья» Мишеля Пастуро, «Курс гражданского права» Победоносцева К. П. и «Цивилизация Средневекового Запада» Жака Ле Гоффа, а также в статьях «Дуальность терминологии кровного родства и свойства» Хвостенко А. А., «Престолонаследие» Лазаревского Н. И., «Немецкий героический эпос» Мелетинского Е. М. и «Родство против договора. Германский героический эпос глазами исторического антрополога» Элизабет Вестергорд достаточно подробно разбираются вопросы кровного родства и родства по браку. Работа «Средневековая культура и город в новой исторической науке» Ястребицкой А. Л. освещает тему представлений средневековых горожан о семье и браке. В четвёртом томе «Всемирной истории в десяти томах» под редакцией Жукова Е. М. и в статье «Наследование в праве средневековой Сербии и стран континентальной Европы (сравнительный анализ)» Ермоловича В. И. много говорится о системе наследования в Средневековой Германии. На основании труда «Жизнь и развлечения в Средние века» Виолле-ле-Дюка Э. Э. складывается общее впечатление о положении женщин в рассматриваемый период. В статье Журдена «О крестовом походе детей. 1212 год»сообщаются крайне любопытные сведения по истории детства, приводящие к мысли о чрезвычайной схожести сообщаемой автором истории с сюжетом о легендарном Крысолове из Гамельна. Во многих работах затрагиваются вопросы старости и старения, и особенно в «Словаре средневековой культуры» под редакцией Гуревича А. Я., «Рождении чистилища» Жак Ле Гоффа, «Всеобщей истории государства и права» Омельченко О. А., рассматривающего рецепцию римского права в Средневековой Европе, «Истории тела в Средние века» Жака Ле Гоффа и Николя Трюона, «Древней истории. Средних веках. Новой история» Иловайского Д. И., автореферате диссертации «Геронтософские поиски в русской мысли на рубеже XIX - XX веков» Телегина А. А., а также в рецензии на монографию Суламифь Шахар «Старение в Средние века» Бандуровского К.В.

При определении среднего возраста смерти немецких светских князей рассматриваемого периода мы воспользовались хронологической таблицей из «Истории Германии» под редакцией Бонвеча Б. и Галактионова Ю. В. Огромную помощь в определении причин эволюции отношения к представителям старшей возрастной группы нам оказала статья «Мировые продовольственные кризисы и производственные проблемы» Д. В. Балдова и С. А. Суслова.

Кроме этого, существует множество научных сборников, таких как «Женщина, брак и семья до начала нового времени» и «Человек в кругу семьи: Очерки по истории частной жизни в Европе до начала нового времени», где приведено множество статей различных исследователей, рассматривающих проблемы частной жизни на материалах отдельных стран. Ещё есть столь замечательное издание, как альманах гендерной истории «Адам и Ева».

К сожалению, несмотря на все старания исследователей проблема семьи и брака в XI - XV веках по-прежнему остаётся малоизученной. Это обусловлено тем, что исследователи, как правило, либо рассматривают вышеупомянутые проблемы в совокупности для всей Западной Европы, либо пробегают беглым взглядом Средние века разом, либо не используют источник, на который мы в своей работе опираемся, либо используют, но с целью освещения иной проблематики. Отсюда следует, что работ, во всяком случае, на русском языке, рассматривающих семейно-брачные отношения во всей их совокупности для Германии периода Высокого Средневековья, не так уж и много.

Особую, на наш взгляд, ценность представляет источник, лежащий в основе работы и переведённый нами со средневерхненемецкого языка, а именно «Саксонское зерцало» (Sachsenspiegel ) - старейший правовой сборник Германии, прекрасно освещающий область семейно-брачного законодательства. Данный памятник средневекового немецкого законодательства был создан в промежутке между 1224 и 1230 гг. Эйке фон Репгау, выходцем из небогатой рыцарской семьи. Целью его была систематизация существующих норм права, что было необыкновенно актуально для раздробленных германских земель. По задумке автора этот сборник должен был охватить все сословия, но на деле получилось иначе. «Саксонское зерцало» состоит из Земского и Ленного права. Первое охватывает все слои населения, второе - лишь лиц благородного происхождения. Но в целом низшим слоям населения в данном памятнике уделяется значительно меньше внимания, нежели высшим. В нашем исследовании в подавляющем большинстве случаев рассматривается лишь первая часть, но второй мы также периодически касаемся. Кроме того, мы уделяем пристальное внимание знати, в гораздо меньшей мере - горожанам и крестьянам.

При написании работы мы рассматривали помимо «Саксонского зерцала» и другие источники, такие, как третья книга «Дигест». В ней есть ссылка на Ульпиана, рассказывающего о предъявлении требований в суде и среди прочего о нарушающем традиции поведении во время судебных заседаний некоторых женщин, чтобы проследить процесс рецепции римского права в области семейно-брачного законодательства. Из общеимперского законодательства мы взяли и Имперский земский мир Фридриха II от 1235 года. Кроме этого, нами использовался текст «Песни о нибелунгах» перевода М. И. Кудряшева с целью показать, как правовое положение женщин отражено в литературных памятниках той эпохи. Мы рассмотрели и другие литературные памятники («Балладу о Генрихе Льве», «Крестьянина Гельмбрехта» Вернера Садовника и поэзию миннезингеров Генриха фон Фельдеке и Готфрида фон Нейфена), что позволило нам составить более полное представление о реалиях рассматриваемого периода, касаемых не только женщин, но также детей и стариков. Также в качестве источников нами были взяты некоторые из «Варварских правд» (Аламаннская правда , Баварская правда, Вестготская правда, Правда бургундов, Рипуарская правда, Саксонская правда, Салическая правда, Тюрингская правда, Эдикт короля Ротари (Лангобардская правда)), т. к. это даёт прекрасную возможность узнать, как менялось со временем семейно-брачное законодательство германских земель и откуда взялись отдельные правовые нормы. Кроме того, в качестве источников нами использовались античные («О душе» Аристотеля и «О происхождении германцев и местоположении германцев» Публия Корнелия Тацита) и средневековые («Книга об искушениях, переменчивой судьбе и сочинениях» Отлоха Эммерамского) трактаты, позволяющие проследить эволюцию представлений о семейно- брачных отношениях, старости, а также отношения к женщинам. Для рассмотрения интересующих нас вопросов касательно бюргерской среды мы брали памятники городского права: «Ларцовые книги» прихода СвятогоМартина, Нюрнбергские законы о роскоши, Нюрнбергский устав о нищих, Привилегию, данную Генрихом V городу Шпайеру и Право, сообщённое шёффенами г. Магдебурга судьям г. Гёрлица от 1304 года. Наконец, тексты грамот (Грамота об утрате свободного состояния от 1020 года) и договоров (Договор о найме ученика кёльнским золотых дел мастером Айльфом Брувером) помогли нам иллюстрировать некоторые из наших тезисов.

Новизна нашей работы заключается в анализе целого комплекса разнообразных источников, который позволяет по-новому взглянуть на уже рассмотренные другими исследователями процессы, проследить эволюцию взглядов на проблему семьи и вопросов, связанных с ней (родство, наследство, взаимоотношения и правоотношения внутри семьи и т.д.) и прийти к соответствующим выводам. Исследование проведено на основе собственного перевода оригинального текста, чтобы иметь возможность сравнить его с другими вариантами и избежать чужих ошибок.

Объектом нашего исследования являются семейно-брачные отношения в период Высокого Средневековья на основании данных «Саксонского зерцала». Предмет исследования - их особенности и эволюция.

При написании работы мы использовали исторический и сравнительно исторический методы, методы контент-анализа и дедукции, но чаще всего применяли метод сравнительно-исторический, с помощью которого выявляли общее и частное в рассматриваемых явлениях и наблюдали эволюцию некоторых из них.

Целями работы являются выяснение характерных особенностей семейно-брачных отношений в Германии периода Высокого Средневековья и рассмотрение условий, в которых они возникали и развивались.

Задачи - исследовать соотношение между кровными и договорными родственными узами; понять, что представляли из себя семья и брак; выявить основные черты отношений наследования; узнать, какое положение занимала женщина в средневековом обществе и в семье; рассмотреть, как средневековый человек относился к детству; проследить за эволюцией представлений о старости и старении.

Данная работа состоит из Введения, двух глав и Заключения. Первая глава рассказывает о наследственно-родственных отношениях в рассматриваемый период. Первый параграф освещает соотношение связей родства и свойства. Второй - представления средневековых германцев о семье и браке, третий - вопросы наследования. Во второй главе мы рассматриваем положение социально слабых групп населения в семье и в обществе. В параграфе первом рассматриваются позиции женщин, во втором мы обращаемся к вопросу об отношении к детству, в третьем нами освещается феномен старости и старения в Германии периода Высокого Средневековья.

ГЛАВА I. НАСЛЕДСТВЕННО-РОДСТВЕННЫЕ ОТНОШЕНИЯ

средневековый человек детство семья

§ 1. Связи родства и свойства

«К середине XI в... центром экономической, судебной и политической власти становится сеньория, а её ядром - укреплённый рыцарский замок». Феодалы начинают сплочаться не только благодаря иерархичной системе отношений между сеньорами и их вассалами, но и по причине новой организации семейно-родственных связей. XI и XII века становятся временем возникновения обширных аристократических семейных коллективов, объединявших собой тех, кто имел единого предка по мужской линии, «с нераздельным владением патримонием - родовыми землями».

Появлявшиеся таким образом аристократические образования не являлись пережитком родоплеменного строя. Они представляли собой элементы абсолютно новой общественной системы и отличались от первобытного клана, во-первых, меньшим масштабом родственной группы и чёткими экономическими связями, а во-вторых, развитым семейным сознанием, находившим своё отражение в родовом имени, гербах, символике цветов и т. д.

Геральдика прекрасно показывает, что отдельные индивиды благородного происхождения пытались по возможности подчеркнуть свою включённость в родство внутри одной семейной линии. Для этого им приходилось вносить в свои гербы бризуры, поскольку с конца XII века внутри одной семьи лишь глава старшей линии имел право носить герб целиком. Остальные же должны были показать, что они не претендуют на него, а вместе с тем и на звание главы старшей линии, чем и была обусловлена необходимость изменений, которые по большей части старались делать как можно более незаметными. Такая тенденция, в основном, имела место «в странах «классической» геральдики, то есть в странах, которые стали свидетелями рождения гербов на полях сражений в XII веке: во Франции, в Англии, Шотландии, Нидерландах, прирейнской Германии и Швейцарии». «Строгая внутренняя иерархия - подчинение младших авторитету старших в роде, принцип нераздельности фамильных владений, практика брачных альянсов - всё это было подчинено укреплению основ сеньориального господства: земельной собственности, власти над массами лично-зависимого и свободного крестьянского населения и иерархических отношений власти».

Вместе с тем были и бунтарские попытки младших братьев, как правило, когда отец умирал, и главой рода становился их старший брат, показать свою индивидуальность в рамках кровной семейной группы. Для этого младшие сыновья добавляли и устраняли крупные по размеру элементы, меняли местами цвета фона и фигуры и т. п. Позднее же, когда стало понятно, что спустя пару поколений таких изменений становится крайне сложно найти сходства между гербами младших и старшей ветви, позволяющие заключить, что у них был общий предок, младшие сыновья отдали предпочтение изображению неброских малых фигур. То же самое происходило и с нашлемниками. С середины XIII века большинство из них были связаны с семьёй, а добавить бризуру значило «выделить индивида в рамках его семейной группы».В то же время, начиная с XII века, когда происходит рецепция римского права, возникает и иная тенденция, с этого времени набирающая силу, а именно распространение значения отношений свойства. Если под родством мы понимаем связь по крови, то понятие свойства указывает «на отношения людей, возникшие в результате брачного союза», или договорные родственные узы, такие как «отношения одного из супругов с родственниками другого, а также между родственниками обоих супругов» . Мы считаем вполне целесообразным сравнивать между собой системы средневекового родства и свойства, а также римского когнатического и агнатического родства, хотя и признаём их неравнозначными. Агнатами являлись лица, которые через мужское поколение сводились к единому общему корню родительской власти. Это был союз гражданского родства, основывавшийся на подчинении одному домовладыке, а не на кровном родстве. Когнатами же назывались члены кровной семьи и в первую очередь те из них, что находились в признанном юридически родстве по женской линии. Родственников проще соотнести с когнатами, пусть даже кровное родство прослеживалось в большей степени как раз-таки по мужской линии, а вот что касается свойственников и агнатов, то первые в отличие от последних через брак выражают своё стремление к некоторому обособлению от рода, что особенно ярко проявлялось в ремесленно-цеховой среде, о чём будет сказано позднее. Впрочем, Лазаревский Н. И., русский юрист из числа кадетов в своей статье «Престолонаследие», говоря о феодальном обществе, определял, «совершенно несогласно с римским правом, агнатов как лиц мужского пола, происходящих по непрерывной мужской линии от родоначальника династии, и когнатов - как лиц, происходящих от него по женской линии».

Далее, относительно системы агнатического и когнатического родства мы знаем, что если первое изначально было преобладающим, поскольку наследственные права до определённого момента принадлежали исключительно агнатам, то ко времени Юстиниана когнаты, также получив наследственные права, сравнялись с ними, а впоследствии и вовсе преобладающее значение приобрело когнатическое родство. В системе же средневековых родства и свойства всё происходит с точностью до наоборот. Победоносцев К. П., государственный деятель, правовед и историк церкви, пишет об этом так: «Семейство нового мира, германское, представляется с иными свойствами; значение его основано на кровном родстве, и потому объем его не определен, как в римском праве, строгою, узкою, единообразною мерою. Ему нет меры и сроку, потому что кровь передается из поколения в поколение... Земля, которою владеет и распоряжается глава, почитаясь его землею, вместе с тем почитается достоянием рода... Таков тип германского семейства, исказившийся, впрочем, от смешения с чертами сначала феодального, потом римского права».

Несомненно то, что в период Высокого Средневековья договорные родственные, то есть свойственные, и вассально-сеньориальные узы со временем стали рассматриваться как столь же значимые, как и кровнородственные. Иногда даже они выступали в качестве более значимых. В связи с этим следует в первую очередь обратиться к тексту такого источника, как «Песнь о нибелунгах». Касательно приоритета вассально- ленных связей стоит вспомнить момент, когда Вольфвин же из дружины Дитриха Бернского сказал, что легче перенёс бы смерть родного отца, нежели гибель маркграфа Рюдегера: «Сказал из Амелунгов тогда Вольфвин- боец: / «Когда б сегодня умер тут у меня отец, Я меньше горевал бы, чем вот о нём. Увы! / Кто душу успокоит маркграфа доброго вдовы?». К тому же, учитывая высказывания Дитриха и его бойцов, есть смысл предположить, что бернский владыка находился в вассальной зависимости от Рюдегера. Хотя, быть может, отомстить за маркграфа было ещё и способом возвратить погибшему долг гостеприимства («Ну вот, его не стало, ушёл от нас приют, Что после дней печальных нам Рюдгер оказал. Изгнанников утеха, сражённый вами, в сече пал!»). Более того, мы знаем, что Готелинда, жена Рюдегера, двоюродная сестра Дитриха («Уж как мне это больно! Рюдгер то ведь убит. Всего то больше сердце моё о том болит: Готлинда благородная моей ведь тётки дщерь. Ах, сироты вы бедныя, в Бехларне как вам быть теперь?»), то есть были затронуты его договорные родственные узы. Таким образом, Вольфвин как бы говорил, что так как убийством маркграфа был нанесён ущерб его сеньору, то он готов пожертвовать как своими кровнородственными отношениями, так и собственной жизнью ради спасения его чести. Что же касается приоритета свойства над родством, то его замечательно иллюстрирует то, что, в отличие от более древней традиции, представленной в «Старшей Эдде», где Гудрун («предшественница» Кримхильды), мстит за братьев своему второму мужу Атли (Этцель в «Песни о нибелунгах»), наша Кримхильда «мстит не мужу за братьев, а братьям за мужа».

Подробно этот вопрос рассматривает датская исследовательница Элизабет Вестергорд в своей статье «Родство против договора. Германский героический эпос глазами исторического антрополога», где, рассматривая скандинавский цикл о Вёльсунгах, а также германскую «Песнь о нибелунгах», и сравнивая их, приходит к выводу, что в кризисных ситуациях столкновения обязательств побеждает то из них, которое в тот или иной исторический момент лежит в основе социальной организации. В «Песни о нибелунгах», по её заключению, побеждают связи договорные. Кровнородственные связи здесь тоже важны, но лишь в частных ситуациях, а когда дело касается конфликта, договорные отношения одерживают верх над кровными: «солидарность между супругами оказывается сильнее солидарности между братьями и сестрой... между сеньором и вассалом... также оказываются сильнее...».

И всё же в рассматриваемый период родство по крови и родство по свойству вполне мирно сосуществовали, проявляясь в большей или меньшей степени в различных средах. Например, исследуемое нами «Саксонское зерцало», основная цель которого - закрепить феодальную систему, подчёркивает первостепенность как раз таки кровного родства. Оно скрепляет воедино родство по крови и принадлежность к одному и тому же сословию и тем самым обусловливает семейно-наследственное право различных сословий. К наследованию за редкими исключениями допускался лишь круг кровных родственников. Более того, данный законодательный памятник вводит правило, согласно которому имущество вступающей в семью мужа жены не должно изменяться. Тем самым, по большей части оно вновь возвращалось в род её отца. Помимо этого, земля сосредотачивалась в руках наследников мужского пола, что позволяло также удерживать её в роду. И, наконец, «Саксонское зерцало» пыталось ограничить возможность составления завещаний, что и впрямь способствовало сохранению феодальных отношений.

В то же время «Саксонское зерцало» делает попытки преодоления кровной мести. Так, в суде в присутствии судьи и двух свидетелей заключались обязательства о прекращении вражды. «Если же обещание давалось не перед судом, то тот, кому была обещана мировая, должен был доказывать это сам-сем». На шею того, кто в целях самообороны убивал кого-то и, боясь расплаты, являлся в суд с повинной, но без тела убитого, «никто не мог притязать... поскольку он по праву просил о том, что следует согласно закону, до того, как была возбуждена жалоба против него» . Сын более не нёс ответственности за прегрешения своего отца.

Вообще с кровной местью дело обстояло непросто. Свойственная христианству идея Божьего возмездия отрицала справедливость её осуществления людьми, и Церковь кровную месть в период Высокого Средневековья осуждала, хотя и вынуждена была мириться с нею в действительности. В «Песни о нибелунгах» происходит смешение обоих типов представлений о мести. Дружина Зигфрида и его отец были готовы немедля мстить за своего повелителя, хотя и не знали ещё кому («Тут все бойцы Зигфрила к оружью бросились толпой. Мужей отменных сотен одиннадцать числом Явилось со щитами вослед за королём Сигмундом. За Зигфрида хотел всем сердцем он Отмстить его убийце»), но были отговорены Кримхильдой («Пускай по их заслугам Господь отплатит им за нас»), в той же самой авентюре, но чуть позже, сказавшей и «Пусть им Господь отплатит и мужнины друзья».

В средние века индивид принадлежал к линьяжу - коллективу, основанному на кровнородственных связях и брачных союзах, члены которого совместно владели собственностью и являлись носителями семейного самосознания. Сеньориальный линьяж определял все аспекты жизни рыцаря, в том числе его мораль и обязанности. Членов линьяжа связывали узы солидарности, проявлявшейся на поле боя («Брат милый, - так Данкварта тогда стал витязь звать. - На помощь! Витязь некий меня одолевать Уж стал, он биться мастер, не выпустит живым Меня он». -Смелый Данкварт сказал: «Так порешу ж я с ним»» ) и в вопросах чести («Надеюсь я устроить тайком, что в свой черёд Он за Брюнхильды слёзы поплатится ужасно» ), ас наибольшей силой - в обычае кровной мести, принявшей вид файды - «средневековой формы сеньориальной вендетты».

Обычай файды был связан с существованием в слоях знати культа предков, лежавшего в основе рода и способствовавшего его укреплению. Культ предков, в свою очередь, опирался на языческие представления об удаче и судьбе. Полагалось, будто каждому роду отмерено определённое количество удачи, часть которой в случае убийства одного из его членов уходила из него и переходила в род убийцы. Отсюда желание мстителей уничтожать как можно больше представителей враждебного рода (их цель - вернуть себе украденную удачу) и традиция передавать эту обязанность из поколения в поколение. В нашем случае жена Зигфрида Кримхильда принадлежала к роду его убийц, а следовательно за него можно было мстить и ей, пусть Зигмунд и сказал: «Не бойтесь! С вас не взыщут за то, что сгиб боец лихой».

Месть не предполагала сразу же наносить прямой удар своему обидчику. Первоначально она била по важным для него связям солидарности, а значит, и по его чести. Так, для мести связанному с ней кровнородственными отношениями Хагену Кримхильда руками связанного с ней договорными родственными узами Блёделя убивает слуг, связанных с её братьями и Хагеном договорными политическими отношениями, чем наносит им тяжёлое оскорбление. Выйдя замуж за Этцеля, Кримхильда пользуется родственными и политическими группами солидарности, связанными со своим мужем, в борьбе против собственных кровных родственников и тех, кто связан с ними договорными связями.В то же время существовала и личная удача, определявшая поведение и поступки человека. Чем более знатным и благородным он был, тем большей удачей обладал, и все, кто находился подле него, служил ему или дружил с ним, приобщались к ней. Поэтому, Дитрих, к примеру, сетует на утрату благорасположения к нему судьбы, из-за чего его дружинники погибли («Да как могло случиться, - сказал опять Дитрих, Что вдруг всех перебили бойцов таких лихих Те, что устали в бранях и сильно так страдали? Такая, знать, мне доля, а то с чего б они вдруг пали?»). Поскольку понимание судьбы было изменено христианской идеологией, то и удача оказывалась в зависимости от воли Бога даже тогда, когда очевидной являлась её нехристианская природа.

Что касается распространения отношений родства и свойства в городской среде, то они также были различными. Купечество и патрициат, стремившиеся в условиях политического соперничества и конкурентной борьбы поддержать и укрепить свой статус в обществе и системе хозяйствования, готовили своих сыновей к продолжению семейного дела. Такая подготовка «способствовала их раннему включению в систему широких родственных взаимосвязей». Здесь господствовали отношения кровного родства. В среде же ремесленников ориентация в родственных связях шла на супружескую семью.

Относительно же обычая кровной мести в городах согласно Имперскому земскому миру Фридриза II от 1235 года были созданы городские магистраты и законы, следящие за тем, чтобы никто не мстил за свои обиды, «потому что, где перестаёт действовать авторитет закона, там ничто не обуздывает своеволия жестокости». Отныне нельзя было мстить самому за себя, но надлежало подать жалобу и добиваться решения в порядке закона.

Итак, в период Высокого Средневековья возникают обширные аристократические линьяжи. Усиливается значение родства по крови. Вместе с тем, одновременно с процессом рецепции римского права развиваются и узы свойства, то есть родства, приобретённого посредством заключения брака. Оба этих типа родства уживались друг с другом, но имели неоднозначное соотношение в различных средах. «Саксонское зерцало» отдавало приоритет кровным узам. Та же ситуация наблюдалась и касательно городского купечества. Ремесленники, напротив, предпочитали отношения свойства кровнородственным. Текст «Песнь о нибелунгах» тоже заставляет прийти к выводу, что договорные родственные связи, равно как и сеньориально-вассальные, были более важны.

§ 2. Представления о семье и о браке

В рассматриваемый нами период в Германии постепенно преодолевалось более раннее представление о браке как о повторении первородного греха. Церковь по-прежнему приветствовала целомудрие, но в то же время говорила и о благой цели продолжения рода людского, а также порождения ангелов взамен падших. Отныне семья рассматривалась ею как нерасторжимый союз душ , а моногамный брак - как таинство и единственно законная форма сожительства. Важнейшим следствием этого стало устранение института полигамии, или многожёнства, широко распространённого в странах Европы вплоть до XI - XII веков. В тексте «Саксонского зерцала» не встречается уже упоминаний и о таком виде сожительства, как конкубинат, хотя ранее церковникам никак не удавалось с ним расправиться.

В светских кругах к браку и семье относились куда более прозаически. Большинство заключаемых в различных слоях общества, и в первую очередь среди горожан и знати, союзов определялись материальным расчётом. За счёт браков детей решались проблемы земельных владений, недостатка денежных средств и прочие. Так, жена помимо значительного приданого в виде ценностей и земли в некоторых случаях могла принести и определённые гражданские права, которые передавались законному супругу, а впоследствии наследовались им.

Бракам в ремесленной среде был присущ дух экономического партнёрства. Обычно они заключались в пределах одной или нескольких смежных профессиональных групп и достаточно часто «по свободному и взаимному волеизъявлению». Нередко ремесленное предприятие представляло собой результат инициативы обоих супругов.

Постепенное осознание средневековым немецким ремесленником своей принадлежности к семье «было обусловлено той социальной и хозяйственной ролью, которую она играла и в ремесленной среде», ведь наследуемость профессии являлась одним из основных условий приёма в ремесленные цеха. Например, Иозе Холле из Аугсбурга был принят в состав кёльнского цеха ювелиров благодаря рекомендательному письму, в котором старшины цеха ювелиров его родного города подтверждали, что он является сыном покойного мастера Хайнриха Холле и был рождён в законном браке.

Также семья носила характер своеобразного политического объединения, в основе которого лежал принцип сословности. В случае неравного брака жена следовала состоянию своего мужа. Как правило, ей приходилось опускаться несколько вниз по социальной лестнице, так как для родителей было не слишком-то просто выдать дочь за кого-то из своего социального слоя из-за неимения достойного приданого, боязни нарушить допустимую степень родства и по другим причинам. Вообще хартии, данные отдельным городам, позволяли их жителям заключать браки с любыми лицами, вне зависимости от того, под властью какого сеньора они находились.

После смерти мужа женщина приобретала сословные права по рождению, а опекуном её становился ближайший родственник равного рождения, способный носить меч, «но не родственник её мужа». Особенно ярким доказательством политического характера семьи служил существовавший в рамках ленного права и отсутствовавший в земском праве принцип единонаследия, согласно которому отцовский лен не дробился, а оставался у старшего сына. Таким образом, в руках способного носить оружие наследника-мужчины сохранялась земельная собственность как символ могущества феодала и его семьи.

Дети пользовались правами родителя, занимавшего более низкое положение на ступенях социальной лестницы, и ограничивались в правах наследования. Интересным являлось то, что человек, лишённый прав, тоже имел возможность жениться и даже завести с женой детей, но тогда он обрекал их на крайне мучительное существование, поскольку они приобретали равное с ним рождение, то есть становились фактически бесправными.

Препятствием для вступления в брак могло стать близкое родство, как кровное, так и духовное. В представлениях средневекового человека семья выступала в образе некого живого организма, головой которого являлись муж и жена, соединённые законным браком. Уже в «Салической правде» имелась статья, согласно которой браки наподобие тех, когда мужчина женился на племяннице, жене брата или дяди и т. п., являлись преступными и дети от них не могли считаться законными наследниками . В 506 году брак был объявлен недопустимым при любой степени родства, но чуть позднее, в конце VI века, Папа Григорий VII уточнил ограничение этого запрета седьмой степенью. Не могли вступать в брак родственники по покойным супругам и находящиеся в духовном родстве (крёстные и их крестники). Особенно сложно из-за этого оказывалось найти супругу монарху. Однако запреты соблюдались отнюдь не всегда, что вынуждало церковные соборы то и дело возвращаться к данной проблеме, и, таким образом, в 1215 году на Латеранском соборе для вступления в брак была признана допустимой четвёртая степень родства. Текст же «Саксонского зерцала» даёт нам несколько иные сведения. Полагаем, это связано с тем, что у власти находился Фридрих II Штауфен, то есть мы имеем дело с периодом ожесточённого столкновения между Священной Римской империей и папством. Первая, или «плечевая», степень родства была представлена детьми братьев и детьми сестёр. Далее шли ещё шесть степеней, на последней из которых, «ногтевой», родство заканчивалось, но лишь для наследования, поскольку Папа разрешал вступать в брак лицам, находившимся в пятой степени родства, к чему светские круги относились явно негативно, замечая, что он «не может устанавливать никакого права, которое могло бы испортить наше земское или ленное право».

В целом, по этому поводу не очень-то сильно и волновались, ведь тот, кто в силу каких-либо обстоятельств не мог вступить в церковный брак, вступал в тайный. Судя по всему, именно касательно такого рода союзов в «Саксонском зерцале» говорится, что «если кто возьмёт жену, которую не должен был по праву, и получит от неё детей, а затем они будут как должно разведены, то это не повредит правам их детей, рождённых до развода, а кроме того, ребёнку, которого мать носила».

Процесс заключения брака распадался на три этапа: договор семей, обручение и непосредственное бракосочетание. Все три можно рассмотреть на примере текста «Песни о нибелунгах». В нашем случае первый этап сводится к договорённости между Зигфридом и Гунтером («С Брунхильдою как только сюда вернуся я, Сестру свою дать в жёны тебе даю обет»), второй к обмену Зигфрида и Кримхильды клятвами («Ему не отказала она в руке своей, И знатный Нидерландский король клялся стать мужем ей. //

Когда ж друг другу оба они в том поклялись, Тотчас же крепко-крепко они тут обнялись» ), третий - к венчанию («Уж всё готово было, как сану подобало: Венцы, их одеянья и всё, что надлежало. Когда же там в соборе благословили их, То радостных узрели в коронах всех их четверых»).

Брачные союзы отныне заключались с согласия обоих супругов. «Конечно, не нарушу ни в жизнь я клятвы той И, чем смогу, готов я помочь вам в этом деле», - говорил по этой причине Зигфриду Гунтер. Несмотря на то, что он, как старший брат, за неимением отца являлся опекуном Кримхильды, король всё же должен был получить её удовлетворительный ответ на идею задуманного предприятия, что он затем и делает. Напротив, согласия со стороны родителей, сеньора и Церкви для вступления в брак в период Высокого Средневековья уже не требовалось, хоть оно и считалось желательным.

То, что для бракосочетания требовалось согласие как жениха, так и невесты, не меняло того обстоятельства, что большинство заключаемых в среде рыцарства союзов по-прежнему определялись расчётом, материальным либо политическим. Это прекрасно показано на примере помолвки Гизельхера с дочерью Рюдегера и Готелинды. В тексте «Песни о нибелунгах» они признаются равными по знатности, что ко времени написания «Песни о нибелунгах» являлось скорее исключением (всё-таки речь идёт о лицах королевской крови). Обычно же, как мы уже говорили, выходя замуж, невеста опускалась немного вниз по социальной лестнице из-за невозможности собрать достойное приданое или боязни нарушить разрешённую степень родства.

С одной стороны, в рассматриваемом нами фрагменте XXVII авентюры со стороны братьев жениха невесте были обещаны земли и бурги («Они земли и бургов дать обещались ей», взамен чего её отец давал за ней богатое приданое («А у меня нет бургов... Я серебра и золота за дочкой столько дам, Лишь сколько б сотня сумных коней свезти могла, Чтоб с честью сообразным тот дар его родня нашла».

Очень интересна материальная составляющая такого союза. Согласно древнегерманскому обычаю покупку невесты заменяла уплата её отцу покупной цены, которую он передавал дочери после того, как брак заключался. Теперь же, по каноническому праву, муж должен был дать своей жене так называемый «утренний дар» - подарок на утро после первой брачной ночи («Как утренний подарок достаться должен был он ей» ), составлявший приблизительно четверть всего недвижимого и движимого имущества жениха. Дары эти как бы являлись собственностью жены, но между тем находились под контролем мужа, и женщине, таким образом, не разрешалось отчуждать ничего из «своего» имущества без согласия на то супруга. В случае развода, разделения или смерти мужа жена обычно получала всё подаренное обратно (если жена умирала раньше, «подарок» снова становился собственностью мужа), причём в последнем случае это называлось «вдовьей долей», которой вдова, не состоявшая под опекой родичей, распоряжалась самостоятельно («Клад тот принадлежит ведь ей; Так как же помешаю я в том сестре моей?»), и дополнялось «женской долей», включавшей в себя домашнюю утварь, предметы личного пользования и украшения.

С другой стороны, есть вероятность того, что Хаген, родной дядя бургундских королей, рассчитывал скорее не на длительный брак Гизельхера, а на приобретение союзника в предстоящей борьбе. Здесь налицо политический расчёт.

Что касается разводов, то статьи церковного и светского законодательства сильно разнились. На Карфагенском соборе в 407 году развод объявлялся Церковью возможным лишь в тех редких случаях, когда христианка была замужем за еретиком, иудеем или же язычником. К примеру, Кримхильда вполне могла развестись с Этцелем, который вообще сомневался, пойдёт ли она за него замуж, говоря: «Она мне не чета, / Ведь я ещё язычник и нет на мне креста, / Она же христианка и вряд ли согласится». А вот в то время, когда была написана «Песнь о нибелунгах», ей удалось бы, согласно церковному законодательству, в лучшем случае отделиться (что было тоже крайне сложно) от мужа. «Разделение состояло просто в раздельном проживании, иногда оно включало и раздел собственности, причём разделённые пары не имели права потом соединяться вновь». Основанием для этого могло стать, в частности, признание его еретиком (а кроме того обнаружение факта родства с ним, излишняя жестокость с его стороны, проматывание им совместной собственности, проказа, импотенция или отказ от сексуальных отношений). Но развестись с ним она не могла.

Светское законодательство, вопреки строгому законодательству церковному, чаще разрешало разводы, причём как по инициативе мужа, так и по инициативе жены, хотя в последнем случае, разумеется, более неохотно.

По светскому же законодательству жена могла развестись с мужем, если он совершил убийство, осквернил могилу или прибегнул к колдовству, но не на основании измены, пьянства или игры в карты. Замуж после этого она смогла бы выйти спустя пять лет после развода, но если муж был оставлен ею за несерьёзные прегрешения, то никогда. Муж, согласно праву разведённый с женой, не мог лишить её пожизненного содержания, «которое он ей предоставил в своём имуществе» . Жена, законным образом разведённая с мужем, сохраняла право пожизненного пользования его земельной собственностью, свою долю продуктов и женскую долю. Всё то, что она принесла мужу и что мужем было ей обещано, «когда они только сходились», должно было быть ей передано.

В некоторых случаях брак могли признать недействительным и аннулировать (если вскрывался факт кровного или духовного родства супругов, повторности брака кого-либо из них или если муж страдал половым бессилием), а до XII века, согласно церковному законодательству, женщина могла повторно выйти замуж и в случаях, когда был установлен факт смерти её супруга в крестовом походе, на войне и т. п. или же его пленения, при котором не оставалось ни малейшей надежды на возвращение. Если муж каким-то чудом приходил обратно, то состоящая в повторном браке жена должна была к нему вернуться. С XII века вступление в повторный брак становилось возможным лишь при аннулировании первого брака по причине родства. Прекрасной иллюстрацией этому служат строки старонемецкой «Баллады о Генрихе Льве», записанной в XVI веке и подвергшейся многочисленным обработкам. Когда сатана сообщает герцогу о том, что его жена в Брауншвейге вновь выходит замуж, тот отвечает: «Её ли винить? Миновало семь лет. / Дай мне повидаться с женою /

И делай что хочешь со мною!» Когда же по возвращении жена видит его, она восклицает следующее: «Вернулся мой Генрих! Мой верный супруг! Навеки отныне мы вместе!».

К слову сказать, в тексте «Саксонского зерцала» не упоминается ни единого основания для развода за исключением браков, совершённых не по праву, когда один из супругов, к примеру, вводил в заблуждение другого касательно своей принадлежности к тому или иному сословию, но можно предположить, что набор был стандартный: для мужа - прелюбодеяние жены, занятие ею проституцией, чародейство; для жены - совершение мужем убийства, осквернение им могилы, колдовство. Последний пункт в обоих случаях особенно логичен, так как всякого, «кто связан с волшебством или с отравлениями, если его изобличат, следует сжечь на костре», а поскольку «изобличали» практически всегда, то один из супругов, либо муж, либо жена, в любом случае стал бы вдовым и смог бы повторно вступить в брак, так что смысла тянуть тут не было - лучше уж сразу развести.

Но, судя по всему, изредка случалось и такое, что просящий не получал согласия на развод у светского суда. В связи с этим в одной из статей упоминается забавный прецедент, когда муж, во всей видимости уже не знавший, куда бы подеваться от ненавистного ему брака, без согласия со стороны своей жены отправился в монастырь, а она вернула его из монашеской жизни по церковному праву. Получилось так, что и Церковь, на которую он так рассчитывал в этом деле, не оправдала ожиданий горемыки- мужа.

Мужчина мог вступать в повторный брак столько раз, сколько ему вздумается, «если даже у него три жены умерли или четыре, или больше» . То же касалось и женщин. Любопытно упоминание в только что указанной нами статье связи между повторным браком и смертью супруга. Есть смысл предположить, что если жена или муж умирали, то оставшийся в живых супруг мог вступить в повторный брак когда угодно, а вот если дело происходило после развода, то устанавливался срок, лишь по истечении которого можно было заново вступать в брак.

В тексте «Саксонского зерцала» отсутствует информация о возрасте согласия, однако же, вероятно, для мужского пола он совпадал с началом поры юношества по Земскому праву, т. е. с двенадцатилетним рубежом, а для женщин, возможно, наступал чуть раньше. Многими исследователями отмечается значительная возрастная разница супругов, состоящих в браке. Наиболее часто, по их мнению, в Средние века встречалась модель «престарелый муж - юная жена».

Однако же мы полагаем, что подобная тенденция была более характерна для крестьян, а вовсе не для лиц благородного происхождения и горожан, поскольку последние руководствовались при заключении браков в основном политическим и материальным расчётом, считая красоту и здоровье фактором второстепенным, а потому весьма часто женились на вдовах или на женщинах старше себя. В среде же крестьян женщина расценивалась как ещё одна пара рабочих рук и поэтому мужчины, вступавшие в брак повторно, старались выбирать себе как можно более молодую невесту, рассчитывая на её силу и здоровье. Уделом, ожидавшим крестьянку, было «ткать, да лён трепать, Да свёклу с репою копать, Да пыль глотать у сеновала» .

Если подсчитать количество статей Земского права, которое в плане семейно-брачных отношений контролирует не только поведение неблагородных, но, напротив, в первую очередь как раз знатных особ, где упоминается смерть мужа или смерть жены, то их окажется почти одинаковое количество, из чего можно сделать крайне приблизительный, но всё же отчаянно напрашивающийся вывод, что среди благородных мужская и женская смертность были приблизительно равны.

В городах, как правило, женились позднее, чем в деревне, что было обусловлено экономическими причинами. Для человека, стремившегося к финансовому процветанию и карьерному росту, семья являлась в некотором роде препятствием. Поэтому в брак вступали лишь после достижения определённых успехов. Чем выше была планка, которой собирались достичь, тем позже это происходило: «стремившемуся к карьере купца, банкира, юриста требовалось больше времени, чем обычному рядовому ремесленнику, для обзаведения семьей, соответствующей его социальному статусу» . К примеру, аугсбургские купцы в XIII - XIV веках женились лишь в 38 - 40 лет.

Опять же, если говорить о «брачном рынке», то в среде знати и горожан, согласно данным некоторых статей рассматриваемого нами сборника законодательства, не существовало того «дефицита невест», что был характерен для крестьянской среды, где женщины умирали от непосильного труда и мучительных родов. Здесь можно говорить скорее о «дефиците женихов», чем можно объяснить то, что девушки, незамужние женщины и, что самое главное, их опекуны соглашались на браки, в которых жена, следуя сословию мужа, опускалась вниз по социальной лестнице.

В основе семейно-имущественных отношений лежало положение, согласно которому «муж и жена не имеют раздельного имущества при их жизни» . Это было обусловлено совместным ведением натурального по своему характеру хозяйства. С момента вступления в брак жена вверяла всё своё имущество в руки мужа и он владел им «в порядке правомерной опеки».

Всё то время, что существовал брак, единственным, кто распоряжался имуществом, был муж, становившийся одновременно и законным опекуном своей супруги. Он же контролировал приобретённое и нажитое совместно в браке имущество. Жена не располагала подобным правом, но юридически сохраняла право собственности на то имущество, что принесла в семью, а также на всё, что было ей обещано в преддверии заключения брачного союза и что было подарено ей в браке. Без согласия мужа жена не могла «ни уступать принадлежащее ей имущество, ни продавать его, ни покидать», в отличие от девушек и незамужних женщин. В общем, без разрешения мужа жена не могла распоряжаться ничем, однако, на что уже делался акцент ранее, в случае развода она становилась значительно более свободной и обеспеченной.

Если муж и вовсе умирал раньше жены, то его лен становился «её законным леном»; смерть же жены не давала объятому горем мужу ничего, кроме той части женской доли, которую составляли «его кровать, стоящая так же, как когда его жена жила, его стол со скатертью, его скамья с периной, его стул с подушкой» .

В основе семейно-имущественных отношений между родителями и детьми лежал всё тот же принцип общности семейного имущества. Глава семьи владел всем семейным имуществом и исключительно он мог им распоряжаться, в то время как невыделённые дети вообще никаких прав на него не имели. Права на имущество дети получали лишь после своего отделения, и только после того, как отец, выделяя сына, или мать, выделяя дочь, давали им определённую часть имущества, у них образовывалась самостоятельная имущественная сфера, из чего следует, что выдел значил для детей освобождение от власти родителей и прежде всего от отцовской власти.

§ 3. Вопросы наследования

Особенно много внимания в «Саксонском зерцале» уделяется наследственным отношениям, служащим закреплению системы феодализма, феодальной собственности и феодальной семьи. Наследством называлось «всё имущество, с которым человек умер», и все жители Саксонии, будь они местными или пришлыми, приобретали наследство не по личному праву, а по праву страны.

Женщины оставляли два вида наследства: женскую долю для своей ближайшей родственницы по женской линии и наследство для ближайшего родственника любого пола.

Наследство благородного мужчины также состояло из двух частей: собственно из наследства «ближайшему родственнику, кто бы они ни был»и из особого имущества воина ближайшему родственнику, способному носить меч. Притязавший на военное снаряжение обязательно должен был быть способным носить меч родственником-мужчиной, а тот, кто требовал женскую долю - непременно родственником с женской стороны.

Мужчина нерыцарского сословия без военного щита оставлял лишь наследство. Всё движимое имущество из вышеописанного, не имевшее наследника, выдавали судье или же судебному исполнителю, «если он требовал это спустя тридцать дней» после смерти наследодателя. Требование каждого, кто не по родству, но на основании обещания претендовал на наследство, могло быть опровергнуто, если не имелось свидетелей того, что обещание это давалось перед лицом суда: «Кто на наследство претендует не по родству, но из-за данного обещания, неправ, если только обещание это не было перед судом дано».

Наибольшее значение в системе наследственного права занимало наследование ленов, которое происходило в особом, установленном Ленным правом порядке. Когда нормы Ленного права противоречили нормам

Земского права, преимущество отдавали первому. Именно к наследованию ленов была приспособлена вся система наследования. В основе принципа наследования ленов лежало то, что лен переходил по наследству лишь к одному сыну и, как правило, старшему. Его братья при этом не претендовали на лен, но это не затрагивало их интересов в наследстве другого рода, оставшемся после смерти отца и по Земскому праву поступившем в общий раздел. Прочие родственники не могли наследовать лен. Исключением была возможность перехода лена при условии отсутствия сыновей к лицу, имевшему так называемое «право ожидания». Обыкновенно это была жена умершего. По словам Лазаревского Н. И., «в большинстве феодов Германии и во всех феодах Франции женщины и когнаты исключались от наследования... То же правило действовало и для феодов княжеских домов... Некоторые феоды допускали переход в женские руки, но только по смерти последнего агната данного рода, как бы отдалённо ни было его родство с предшествующим владельцем. То же правило действовало и для аллодов княжеских домов».

Если не оставалось ни сыновей, ни лица, обладающего «правом ожидания», то лен отходил к господину. Освещалась возможность возникновения подобной проблемы и городским правом. К примеру, в статье «О выморочном наследстве» «Права, сообщённого шёффенами города Магдебурга судьям города Гёрлица» от 1304 года говорится, что «если остаётся наследство и если никто не предъявит на него своих прав в течение года и одного дня, то оно переходит во власть короля».

Тот, кто принимал наследство, должен был, согласно закону, оплатить долги наследодателя и первым делом выдать челядинам сумму, заработанную ими до дня смерти их господина, но только в пределах стоимости полученного от наследодателя движимого имущества.

Исключением становился любой долг, вытекавший из преступных действий. Такие долги наследник не покрывал, если сам не имел к ним отношения. В случаях, когда доказывалось обратное, он всё-таки оплачивал их. Кредитор мог на основании Земского или Ленного права обвинить наследника в том, что тот знал о долгах наследодателя, но последний имел возможность либо признать его правду и покрыть долг, либо отрицать его и приносить присягу о своём незнании. В то же время должникам покойного следовало уплатить наследнику всё, что они «были должны умершему».

Помимо долгов наследник, в качестве которого чаще всего выступал сын, сохранял преемственность и в отношении присяги. Если наследодадель умирал, дав поручителя в принесении присяги и не дожив до её принесения, к обещанному сроку присягу приносил либо сам поручитель, либо, что случалось значительно чаще, наследник. И всё же, несмотря на наследование долгов и присяги, это же действие не распространялось на какие-либо позорные деяния, а потому «сын не отвечал после смерти отца за преступление, которое тот совершил» .

Если мужчина умирал бездетным, наследство переходило к его отцу. Если и отца не было, то преимущественно перед братом наследство получала мать. Наследство бездетных тёти или дяди получал племянник и лишь в случае, когда его не имелось, племянница. Затем наследство переходило к более дальним родственникам, и тогда уже все наследники одинаково близкого родства получали равные доли вне зависимости от пола: «такие называются саксонскими сонаследниками». В пределах каждой отдельной степени родства наследство делилось между наследниками поровну. «Всякая более близкая степень родства устраняла от наследования родственников всех дальнейших степеней» .

Внуки получали наследство раньше родителей, а также братьев и сестёр, поскольку «покуда имеются равные по рождению нисходящие потомки» , наследство не уходило из рода.

Полнородные братья и сёстры получали наследство друг друга раньше неполнородных со стороны как отца, так и матери, а вот дети и тех, и других были равны в этом праве. Из братьев и сестёр предпочтение отдавали мужчинам-наследникам. В «Ларцовых книгах» прихода Святого Мартинамы находим запись сделки между Генрихом и Магдельдой, детьми господина Гериманна из Кёльна, в которой закрепляется разделение ими оставшегося после смерти отца наследства. Брат получает в собственность принадлежащий их отцу дом возле Старого рынка, а также поля в Морендорфе. Сестре же и её мужу Венемару достаётся лишь по 1 денарию, или пфеннигу, который имел достоинство в 1/100 марки.

Разделение наследования по мужской и женской линиям было связано с принципом наследования по кровному родству, свойственным феодальному обществу. Главной задачей являлось сохранение земельной собственности в руках наследников-мужчин, способных носить оружие. Древнеримское универсальное преемство не было известно Германии в период Высокого Средневековья. Зато для германского права в рассматриваемый период характерно деление правопреемников на наследников и дольщиков, то есть помимо основных наследников, в определённой последовательности наследовавших после умершего, существовал ещё целый ряд лиц, так называемые дольщики, которые могли получить свою долю из общей наследственной массы в числе первых (вдова и ближайший родственник, получавший военное снаряжение, если умирал мужчина; невыделенная дочь и ближайшая родственница с материнской стороны в случае смерти женщины).

Из имущества, остававшегося после умершего мужчины, сначала выделялась продуктовая доля вдовы, а затем - воинское снаряжение. Его получал самый близкий родственник со стороны мужа. При наличии же нескольких претендентов старший из них получал меч, а всё прочее делилось между остальными поровну. После завершения выделения военного снаряжения вдове выдавали принадлежащие ей по праву «утренний дар» и женскую долю.

Точно такой же порядок был и относительно наследования после материнской смерти. Дольщиков вновь удовлетворяли в самую первую очередь. К их числу относилась дочь, что не была ещё отделена. Получив свою часть наследства, она не должна была делить её с ранее отделившимися сёстрами. Если ни одной дочери не было, то женскую долю покойницы получала её ближайшая родственница с материнской стороны.

Наследник мог предпринять меры по охране наследственной массы. Для этого он должен был в течение двадцати девяти дней после смерти наследодателя приехать в имение его вдовы и получить от неё отчёт о состоянии наследственного имущества, чтобы заранее знать, не пропало ли что-либо из числа того, что ему причиталось. Кроме того, ему следовало дать вдове указания касательно проведения похорон на тридцатый день. После похорон они делили между собой всё имеющееся во всех домах умершего продовольствие. Далее вдова должна была позаботиться об особом воинском имуществе покойного мужа, в качестве которого отдавала наследнику меч мужа, его лучшего коня и лучшие латы, а также постель, кровать и прочее походное снаряжение, однако не отдавала ничего из того, что из этих вещей не имела, принося при этом «очистительную клятву в том, что у неё этого нет, относительно каждой отдельной вещи» .

Устойчивость господствующей феодальной системы обеспечивал и свойственный средневековому праву принцип охраны прав будущего наследника. Для заключения ряда сделок, связанных с отчуждением имущества, требовалось его согласие. Такое же значение имело и «право ожидания», которое закреплялось за определённым лицом на случай, если лен оказывался свободным из-за неимения наследника.

Было установлено множество ограничений права наследования для разных категорий лиц в зависимости от того, к какому сословию они принадлежали, какого были пола, профессии, моральных и физических качеств и т. д. Так, отдельные правила устанавливались для лишённых прав и священников. Уроды, карлики и дети-калеки не получали ни наследства, ни лена. Немые, безрукие, безногие и слепые не наследовали по Ленному праву, но наследовали по Земскому. Неблагородные не могли оставить после себя военное снаряжение и оставляли лишь обычное наследство. Министериалы не могли передавать и получать наследство «вне пределов власти своего господина». Если у наследодателя из числа министериалов не было сыновей, его имущество автоматически переходило к его господину.

Препятствием на пути принятии наследства становился, во-первых, так называемый «посмертный побор», отчуждаемый господином после смерти крестьянина из оставленного им наследства. Он взимался в натуральной форме и составлял около трети имущества. Во-вторых, феодал брал с наследника и побор в денежной форме «за «допуск» к наследству». Вплоть до Реформации и Крестьянской войны, по словам Фридриха Энгельса, крестьянин «не мог ни вступить в брак, ни умереть, без того чтобы господин не получил за это деньги» . Это нашло отражение в частности и в программе «12 статей».

Города отчаянно сражались за право не платить данный побор. Зачастую им сопутствовал в этом успех. Например, в «Привилегии, данной Генрихом V городу Шпайеру» от 14 августа 1111 г. мы видим именно такой случай. Генрих V при содействии князей в день похорон своего отца императора Генриха IV с целью обеспечения ежегодного помина души последнего освобождает всех живущих в указанном городе от посмертного побора, «наихудшего и непосильного», из-за которого «весь город находится под угрозой крайней бедности». После смерти горожанина, согласно этой привилегии, запрещалось брать что-либо из его имущества, и даже кухонную утварь. Он обретал «свободную власть оставлять своё имущество своим наследникам или отдавать на помин души своей, или кому- либо дарить». Важность данного завоевания показывает то, что привилегия эта была записана золотыми буквами на фасаде местной соборной церкви.

Огромное значение в деле наследования имели принципы сословности и законнорожденности. Так, право не только на военный щит отца, но и на отцовское и материнское наследство сохранял лишь ребёнок, имевший равное происхождение со своей матерью или высшее. Если же по происхождению он оказывался ниже, то, имея право отца, а не матери, не мог претендовать на наследство её или какого-нибудь родственника по материнской линии, а учитывая, что «никто не может приобрести иное право, чем то, что свойственно ему по рождению», человек, согласно «Саксонскому зерцалу», мог получить наследство лишь от того, кто был, как минимум, равного с ним сословия.

В системе права Германии рассматриваемого периода, как и других стран континентальной Европы, происходил «процесс юридического закрепления свободной передачи представителями господствующего класса движимого и недвижимого имущества своим прямым наследникам независимо от источника происхождения данной собственности», будь то условное владение (бенефиций либо феод) или наследуемый аллод.

«Саксонское зерцало» признавало исключительно наследование «по закону». Круг лиц, что призывались, как мы видели выше, к наследованию по закону, «определялся кровным родством и простирался до 7-й степени родства». Наследование по завещанию, свойственное римскому праву, оно категорически отвергало. Лишь духовные лица, жившие по римскому праву, могли составлять завещания. В церковных кругах свобода завещания даже приветствовалась, поскольку подразумевала завещания в пользу церковных учреждений. Однако, несмотря на указание в рассматриваемом нами сборнике законодательства на неосновательность притязаний на наследство не на основе родства, а на основе обещаний наследодателя, в реальной жизни из такого положения зачастую находили выход. С этой целью заключались договоры дарения, усложняемые такими условиями, которые при жизни приносили дарителю минимальный ущерб в его имущественных интересах и проявляли себя только после его смерти, т. е. договор этот являлся как бы замаскированным завещанием. Тут действовала оговорка о действительности обещания дарения в случае смерти наследодателя, если оно было засвидетельствовано в суде.

Вне всякого сомнения, несмотря на то, что «Саксонское зерцало» получило широкое распространение во многих городах и землях средневековой Германии и продолжало сохранять своё значение вплоть до 1 января 1900 года, когда в силу вступило «Германское гражданское уложение», оно всё же сталкивалось и с некоторым противодействием. Имелись определённые противоречия между нормами обычного права и общеимперского законодательства, содержавшимися в «Земском праве», и городским правом отдельных городов. Это касалось и вопросов наследования. Так, в Любеке, Кёльне, Брауншвейге, Магдебурге и Франкфурте, где господствовала также и система торгового права, завещательные акты были делом вполне привычным, особенно ближе к середине XIV века.

Местные бюргеры стремились «к свободному распоряжению наследственным имуществом и приобретённой недвижимостью, которые ещё в начале столетия рассматривались как исключительная принадлежность родственной группы». Достаточно частыми были случаи, когда в присутствии свидетелей, и в том числе родственников, завещатель объявлял завещаемую им недвижимость приобретённой лично им на его средства, а потому составляющей его «движимое имущество», с которым он может обходиться так, как ему вздумается. Так, Хардвик из Кёльна отдаёт в приданое своей жене Юте дом. Причём его дочь Отерна и сын Людовик соглашаются на это, хотя, согласно сделке, наследство перейдёт к ним лишь в случае, если Юта умрёт без наследников.

В городской ремесленной среде, где большое значение имел брак как тип экономического партнёрства, в случае отсутствия детей мужья завещали мастерские жёнам, а жёны мужьям - своё имущество. К слову сказать, городское держание являлось по сути своей наследственным. Уже с XII века при заключении горожанами какой-либо связанной с недвижимостью сделки никакой верховный собственник, в пользу которого нужно было уплатить установленный чинш, не упоминался.

Получение наследства в городах было и способом улучшить своё положение в случае, если, к примеру, умирал глава семейства или же нужно было как-то расплачиваться с долгами. Так, в Кёльне Гизела и её дети, чей муж и отец умер, предоставили другой семье свою таверну на условии, «чтобы в первый год она получала вследствие этого плату, и если год спустя в течение месяца ей не будет уплачено, то ровно через год эта таверна будет сохранена к её выгоде, и так во все последующие годы, покуда не будет уплачено». А Герберт, тоже проживавший в Кёльне, будучи доведённым до отчаяния, «передал неким своим друзьям Генриху и Рудольфу своё наследство, которое он держит от аббатисы Вилецензы, однако так, чтобы они ежегодно платили 24 солида, как делал Герберт: 1 солид - в казну епископа, 23 - той же аббатисе».

В общем, больше всего внимания в «Саксонском зерцале» уделяется наследственным отношениям. Причина этого - стремление закрепить систему феодализма с присущими ей феодальной собственностью и феодальной семьёй. Главное место в наследственном праве занимало наследование ленов. Наследник должен был отвечать за долги и присягу наследодателя, но не за его преступления. Принятию наследства мешали «посмертный побор» и побор за «допуск» к наследству. Существовало разделение наследования по мужской и женской линии, главной задачей чего являлось сохранение земельной собственности во власти наследников, носящих оружие. После смерти наследодателя наследник мог контролировать то, что происходило с причитающимся ему наследством. Для этого ему следовало вступить в переговоры с вдовой. Периоду Высокого Средневековья был свойствен принцип охраны прав наследника. Имелось множество ограничений права наследования. Огромное значение имели законнорожденность и сословность. Средневековое германское право признавало исключительно наследование «по закону». Система завещаний была отринута. Однако же, и в подобном деле как всегда находились обходные пути. К тому же, право городов зачастую противоречило тем нормам наследственного права, которые были изложены в «Саксонском зерцале», а потому получение наследства там являлось способом поправить свои дела.

По окончании этой главы следует сказать следующее. В период Высокого Средневековья быстрыми темпами развиваются как кровные узы, так и узы свойства. Оба этих типа сосуществовали, но имели неоднозначное соотношение в различных средах. Эта двойственность была вызвана, с одной стороны, возникновением обширных аристократических семейных коллективов, а с другой - рецепцией римского права.

Эволюция в области семейно-брачных отношений происходила в условиях, когда крайне сильно было желание знатной верхушки закрепить феодальную систему с её феодальной собственностью и феодальной семьёй.

Главной же задачей этого являлось сохранение земельной собственности в роду. Нельзя не отметить и многочисленные заимствования германского законодательства периода Высокого Средневековья из норм обычного права варварских королевств, а также из римского права.

Также нами был сделан вывод о том, что наследственным отношениям в «Саксонском зерцале» уделяется больше всего внимания, и самая объёмная часть повествования говорит о наследовании ленов.

ГЛАВА II. СОЦИАЛЬНО СЛАБЫЕ ГРУППЫ НАСЕЛЕНИЯ В СЕМЬЕ И В ОБЩЕСТВЕ

§ 1. Положение женщины

В Германии периода Высокого Средневековья степень участия полов в публично-правовых делах определялась особенностями патриархальной структуры общества того времени. Поскольку женщины, наравне со священниками, церковными служками и пастухами, были непригодны к военной службе, а следовательно, не могли носить оружие, сильный пол постепенно вытеснил их из публичной жизни, и это, в свою очередь, привело к тому, что и их правовое положение пошатнулось. Они были лишены ленного права, хотя в исключительных случаях, когда, к примеру, монахиня становилась аббатисой, имелась возможность приобрести у государства права военного щита. Кроме того, помня о любопытстве и наивности Евы, доведшей до греха Адама, а вместе с ним и весь род людской, средневековый человек относился к женскому полу с крайней настороженностью, обвиняя его буквально во всём.

К тому же, одежда женщин, имевшая свойство видоизменяться в зависимости от состояния экономики, в середине XII века значительно удлинилась, что привело в гнев моралистов, находивших такую моду верхом бесстыдства и непристойности. Доминиканца Этьена де Бурбона как и прочих пугали новые моды, когда «размеры одежды гордецов превосходят размеры их тел». Знатные дамы тогда стали носить чересчур пышные платья с «хвостами» («Князей богатых двое (как нам передавали), / Идя за королевой, шлейф госпожи держали / В руках, пока царь в встречу ей шёл»), которыми собирали блох и поднимали тучи пыли, не замечая при этом прячущегося в их складках дьявола.

Долгое время вообще сомневались, а имеет ли женщина душу. Так и не отыскав однозначного ответа на данный вопрос, сильный пол попросту стал доказывать приоритет мужчин буквально во всём. Как результат, мужчины стали считать самих себя воплощением высшей формы жизни, а женщины отнюдь не всегда признавались ими за людей.

Иногда слабый пол всё-таки подавал голос, но в условиях исторического этапа, когда господствующее мировоззрение смотрело на него как на дьявольский сосуд, для того, чтобы его услышали, нужно было соединять в себе признанную всеми святость, дар предвидения, гениальность и несгибаемую волю. По причине этого таких женщин можно было пересчитать по пальцам: в преддверии Высокого Средневековья - Хротсвита Гандерсгеймская, творившая в X столетии, в XII веке - Хильдегарда Бингенская и, наконец, в XIII столетии - Мехтхильда Магдебургская, Мехтхильда Хакеборнская и Гертруда Великая. Остальные женщины либо не могли, либо не хотели сопротивляться происходящему. Отсюда и проистекал уход их в приватную сферу.

У вытеснения женщины из публичной сферы в приватную и связанного с этим ухудшения её юридического статуса были и другие причины. Во- первых, доброжелательно относившееся к женщине варварское законодательство вытеснялось возрождавшимся римским правом, в результате чего приоритет наследования по мужской линии укреплялся, а контроль за концентрацией собственности, и особенно земельной, внутри семьи усиливался. Во-вторых, система бенефициев предполагала выполнение феодальных служб, а обеспечивать судебную, фискальную и военную службу с земельного владения было проще мужчине. В-третьих, центры образования перемещались из монастырей в университеты, куда был закрыт путь женщине, и это препятствовало её интеллектуальному росту.

Вытеснение женщины из публично-правовой сферы обусловило и то, что она больше не могла «быть говорителем и приносить жалобы без опекуна. Это право женщины утратили из-за Калефурнии, которая перед империей была недостойна в гневе, так как хотела добиться своего без представителя». Судя по всему, под этим именем скрывалась скандально известная Гайя Афрания, у Ульпиана самым чудесным образом превратившаяся в Карфанию. По всей видимости, Калефурния - окончательно видоизменённая версия данного имени. Эта особа дожила до второго консульства Гая Юлия Цезаря с Публием Сервилием и являлась женой сенатора Лициния Буккона. Она была знаменита своей склонностью к судебным тяжбам и всегда самостоятельно защищала себя перед претором, но не из-за того, что ей не хватало адвокатов, а по причине того, что чертовка была преисполнена бесстыдства и наслаждалась этим. Гайя Афрания стала ярчайшим примером женского навета и её имя использовали как обидное прозвище для дурных женщин. Каким образом к ней относились мужчины той эпохи, красноречиво характеризует то, что Валерий Максим называет её «чудовищем», а Ульпиан - «бесчестнейшей женщиной».

Таким образом, мы видим, что отношения опеки были позаимствованы германцами из практики римского права. Каждая из женщин отныне должна была иметь своего законного опекуна - мужчину, «поскольку нельзя тогда опровергнуть то, что они говорят и делают на суде», ибо женское слово крайне мало значило в сравнении с мужским. Впрочем, если дело доходило до присяги, то её приносить должны были сами женщины, а не их опекуны.

Последние же, лишь давали за своих подопечных судебное поручительство, принимали вызов или отвечали по нему.

Преступления сексуального характера, совершённые в отношении девушек и женщин, сурово карались, приравниваясь к убийству, незаконному взятию под стражу, ограблению, поджогу, если он не был тайно совершён ночью, нарушению мира и к супружеской неверности. Наказанием за них являлось обезглавливание. То, насколько они считались серьёзными, доказывало то, что «ни за какое из преступлений нельзя разрушать крестьянские дома, если только в них не была изнасилована девушка или женщина, или не притащена туда для изнасилования» . Всякое лицо, принимавшее участие в изнасиловании, лишалось головы. Это касалось даже тех случаев, когда объектом изнасилования становились лишённые прав и продажные женщины. Тех, кто насиловал лишённых прав женщин, за которых не полагалось вергельда, судили, однако же, «по закону о нарушении мира» . За изнасилование проститутки или наложницы смертная казнь полагалась мужчине в случае, «если он её положил без её согласия».

Сложность заключалась в том, что для того, чтобы преступника настигло возмездие, женщина должна была доказать, что её «положили» против воли, а для этого ей нужно было буквально схватить насильника за руку и каким-то образом обзавестись свидетелями-мужчинами, ибо женское слово в подобных ситуациях являлось недостаточным для обвинения в столь тяжком преступлении. В обстоятельствах, когда совершившего преступление по отношению к женщине или к девушке всё же ловили с поличным, а её законный опекун находится в отлучке, судья должен был дать ей временного представителя, если она не настаивала на судебном поединке. Если иск, напротив, вёл к поединку, опекуном мог стать «любой способный носить меч представитель равного с ней происхождения» .

Что интересно, в «Саксонском зерцале» почти нет упоминаний о других преступлениях против девушек и женщин помимо изнасилования. Вероятно, это напрямую зависело от амбиций мужчин, чьим продолжением являлись принадлежащие им женщины: жёны, дочери и т. д. Обратившись к тексту «Нюрнбергских законов о роскоши» XIV - XV вв., призванных, с одной стороны, «замаскировать очевидное проявление резкого имущественного неравенства в среде городского населения и предотвратить реакцию на это неравенство со стороны народных масс» и «подавить чужеземную конкуренцию» , а с другой, подчеркнуть сословное различие между знатью и бюргерством, мы увидели следующее: даже одежда женщины должна была соответствовать социальному статусу ответственного за неё мужчины. Так, бюргерши могли носить головные косынки и покрывала не более чем в четыре ряда, «причем концы должны лежать спереди на голове». В случае мороза или по причине болезни им разрешалось положить не более двух покрывал и косынок друг на друга. Для них находились под запретом платья из цинделя, шёлка, «с серебряной или золотой оторочкой» , а также переплетённые драгоценными металлами и камнями волосы. Им не полагалось иметь свыше двух цельно сшитых меховых одежд и прятать их где-либо. За нарушение этих правил следовали штрафы, которые оплачивались мужчинами.

От девушки требовали добрачного целомудрия, а от женщины - сохранения её женской чести. Первая должна была сохранить нетронутость вплоть до первой брачной ночи. Её девственность принадлежала исключительно законному супругу как гарантия того, что жена, оставаясь до брака нетронутой, продолжит хранить верность своему мужу и в браке, а все дети, ею рождённые, таким образом, будут от него.

Вторая же вредила нецеломудренным поведением собственной женской чести, а вместе с тем и доброй репутации родов отца и мужа, но прав своих, однако же, не теряла, «равно как и своего наследства». Между тем, по всей вероятности, женщина или девушка могла привлекать к ответственности и всякого, совершившего насилие над ней, оскорбившего её, нанёсшего телесные повреждения или же похитившего её, поскольку все эти преступления тоже считались тяжкими по причине того, что затрагивали честь мужчины, являвшегося для этой женщины отцом, женихом или мужем, то есть законным опекуном. Всё дело опять-таки оставалось за доказательством. Впрочем, если с доказательством всё складывалось не слишком гладко, ничто не мешало женщине прикинуться сумасшедшей (чтобы не быть обвинённой в клевете), ибо, согласно одной из статей, «слабоумных и безумных не стоит подвергать наказанию. Если они причинят кому-либо вред, их опекун должен его возместить».

Наказания для мужа за избиение супруги, кстати говоря, в светском законодательстве не предусматривалось. Как правило, супругу разрешалось учить свою жену с помощью кулаков, но «не до крови», а в некоторых уголках Европы муж не считался преступником, даже если бил жену так, что пускал ей кровь, при этом не доводя дела до летального исхода . Однако же, существовала статья, гласящая, что «нельзя присуждать женщину, носящую ребёнка, к наказанию более тяжёлому, чем телесное» , т. е. увечащие наказания и смертная казнь в отношении беременных не разрешались. То, что женщины в положении ценились куда больше, говорит нам та же «Тюрингская правда», согласно одной из статей которой убийство женщины, которая уже рожала и ещё не потеряла свою детородную способность, стоило убийце в три раза дороже, нежели убийство ещё не рожавшей женщины или женщины, которая больше не в состоянии рожать. По «Нюрнбергскому уставу о нищих» второй половины XV века получивший разрешение на выпрашивание милостыни нищий, имеющий какой-либо ужасающего вида телесный недостаток, вне зависимости от того, бюргер он или же приезжий, должен был скрыть его, ведь иначе он «может причинить вред беременным женщинам».

Что касается компенсации за убийство, то жена имела половину возмещения и вергельда её мужа, а девушка и незамужняя женщина - лишь половинное возмещение согласно своему происхождению.

Случалось и так, что обиду девушке, незамужней женщине или вдове наносил сам опекун. Как правило, это касалось либо земельной собственности, лена и пожизненного содержания, либо имения, на которое данный представитель женщины мог покуситься. Если подобное происходило, она, согласно нормам земского права, могла пожаловаться на него. В первом случае, когда опекуном незаконно присваивалась земельная собственность подопечной, если он в связи с этим трижды вызывался в суд, но не являлся на третье заседание, его объявляли плохим опекуном и лишали прав опеки. Опекуном женщины тогда становился сам судья, который и давал ей «судебную защиту в отношении добра, которое у неё было отнято» . Когда законный представитель делал попытки отнять у женщины принадлежащее ей по праву имение и она подавала соответствующий иск в суд, «то в суде ей должен быть назначен опекун» . Но не всегда женщина могла добиться в подобных делах справедливости.

Достаточно вспомнить небезызвестную Кримхильду, родной дядя которой абсолютно противозаконно отнял у неё свадебные дары мужа, а братья-короли, что должны были выступать в подобных случаях в роли гаранта права, позволили этому случиться и не отстояли её честь, за что впоследствии и поплатились.

И всё же девушки и незамужние женщины, то есть разведённые и вдовы, имели некоторое преимущество перед замужними, так как могли продавать принадлежащую им земельную собственность без согласия со стороны опекуна, если только он не являлся в то же время и их наследником.

Если до замужества роль опекуна выполнял отец девушки либо родственник со стороны отца, то с момента венчания эту функцию брал на себя уже муж. После того, как они впервые делили ложе, женщина, будь она изначально выше или ниже по происхождению, отныне принадлежала к тому же сословию, что и её супруг. И только «после смерти мужа она свободна от прав» его. Сохранились грамоты об утрате свободного состояния. Среди них есть и женские. Согласно одной такой, составленной в 1020 году в Аахене, свободная женщина Мейнца «по [своей] просьбе» вступает в законный брак с сервом Аахенской церкви св. Адальберта Годекином. При этом она обещает подчиняться закону сервов той церкви и передать его всему своему потомству, что, собственно говоря, и скрепляет данная грамота с печатью.

Вступали в брак в подавляющем большинстве случаев вовсе не любящие сердца, а земли и деньги, т. е. в сфере семьи господствовали отношения типа взаимовыгодного сотрудничества, причём каждая из сторон тщательно блюла свои права. По причине этого муж, становясь опекуном жены, брал «под своё крыло» в порядке правомерной опеки и всё принадлежащее ей имущество.

Из земельной собственности женщины и из её движимого имущества мужу не полагалось ничего, поскольку, делая такие дары, «тем самым она отнимает это у правомерных наследников после своей смерти» . А вот мужчина должен был дать жене так называемый «утренний дар» - обязательный «подарок» новоиспечённого супруга новобрачной в утро после свадьбы. Причём утренний дар лиц рыцарского сословия и неблагородных различался по составу. Так, рыцарь, собираясь на следующее после свадьбы утро вместе со своею супругою к столу, перед тем, как начать трапезничать, должен был подарить ей «без права оспаривания наследниками слугу или служанку, достигших совершеннолетия, и сад, и дом, и пасущийся скот» . Лица нерыцарского звания «дают своим жёнам как утренний дар лучшую лошадь или скот, что имеют». Помимо утреннего дара женщина брала «всё, что ей принадлежит. Это все овцы и гуси, сундуки с нарядами, вся пряжа, постели... Ещё ей принадлежат такие мелочи, как щётки, ножницы, зеркала... Ткань, не скроенная для женских платьев, и золото с серебром не в изделиях женщинам не принадлежат. Всё, что есть, помимо перечисленного, относится к наследству».

Безропотное подчинение в браке являлось одним из требований к женщине. Когда установленный порядок нарушался, это осуждалось. Но, судя даже по тому гигантскому перечню вещей, которыми заведовала жена, можно понять, что она также обладала ощутимой властью в доме. Под её бдительным наблюдением находились хозяйственные расходы, закупка продуктов, хранение и использование скарба и продовольственных товаров. Именно её, а вовсе не мужа, постоянно находящегося в отлучке, интересовало, какой вергельд полагается за годовалых кабана и свинью, а какой - за супоросую и подсосную свиноматку, а какой - за взрослого кабана. Ей же приходилось следить за тем, чтобы ветки хмеля не свисали к соседям через забор, рабочие животные никого не покалечили, а слуги - не загуляли. Тут вообще можно привести великое множество примеров из текста «Саксонского зерцала».

Доказательством того, что женщина была достаточно самостоятельна в плане управления хозяйством, можно считать и то, что она заменяла мужа всё то время, пока он находился вне дома, а ведь так было практически всегда: то мужчина отправлялся на войну, то в поход, то оказывался в плену, то уезжал на охоту. А ведь как-то жили, и хозяйство отнюдь не приходило в запустение за годы отсутствия господина, а скорее процветало, что доказывает то, что женщина правила в своих владениях уверенной рукой.

Удивительна и степень оказываемого ей доверия. Феодал всегда находился настороже, подозревая даже самых близким людей из своего окружения, и поэтому «в этой изолированной, замкнутой жизни, где велась борьба всех против всех, женщине отводилась важная роль» . По этой причине, отправляясь в очередной дальний поход, сеньор поручал самые неотложные дела тому, кто вместо него смог бы столь же властно и рассудительно распоряжаться делами замка, то есть своей супруге («Моя супруга! - молвил маркграф жене тогда. - Тех, что со мною ехать должны на Рейн туда, / Любезно надо будет вам наделить добром: Бойцам путь веселее всегда в убранстве дорогом» ), которая в большинстве случаев действительно вела себя разумно и преданно. И поскольку от природы женщине дано более живое воображение, а её привязанность к дому гораздо сильнее, нежели у мужчины, то ум её лучше подходил для осёдлой жизни, так что неудивительно, что в период развитого феодализма женщина «имела больше власти и влияния на повседневную жизнь замка, чем его владелец».

Как бы часто ни отсутствовал в родном замке сеньор, рано или поздно он возвращался. Вспомним, например, ещё один из эпизодов «Песни о нибелунгах»: «В Бехларне Готелинда и Рюдигера дщерь, Младая маркграфиня, ждала его теперь, Чтоб поскорей увидеть мужей и своего Отца: да, с нетерпением ждала красавица его». Тогда он множество долгих дней находился вблизи домашнего очага, что приводило к удивительной общности интересов обоих супругов, что тоже являлось показательным для той эпохи.

В городской же среде, где мужчина не нёс своему господину военной службы и должен был лишь пребывать в городе, в случае необходимости защищая его от врагов и участвуя в судебных разбирательствах по делам о ленах господина, напряжённость в семье наверняка была более острой, потому что горожанин не рассматривал дом как некий островок спокойствия, в отличие от того же рыцаря, которого прибивало к родному очагу крайне редко.

Ещё одним местом, где женщина так же, как и мужчина, могла проявить себя, являлся ремесленный цех, ведь, несмотря на то, что большинство этих городских организаций состояли из мастеров мужского пола, существовали и женские цехи, в которых неустанно трудились женщины-ученицы, женщины-подмастерья и женщины-мастера. Были и такие цехи, в которых мужчины и женщины работали совместно. Кстати говоря, после смерти мужа женщина вступала в так называемое «вдовье право» и могла стать членом цеха в качестве наследницы своего мужа, но тогда ей приходилось в обязательном порядке выходить замуж за старшего подмастерья.

Итак, женский пол, как неспособный носить оружие да к тому же виновный в грехопадении, постепенно вытеснялся из публично-правовой сферы в приватную. Следствием этого стали приниженное положение женщины по сравнению с мужчиной и невозможность для неё самостоятельно представлять себя в суде. Теперь за девушку или женщину нёс ответственность её опекун-мужчина, что являлось также и одним из заимствований из римского права. Изначально данную функцию выполнял отец или какой-либо родственник по отцовской линии, а затем этим занимался жених и впоследствии муж, в первое утро после свадьбы обеспечивающий жену «утренним даром» и «женской долей» и распоряжавшийся её имуществом в порядке правомерной опеки. За преступления в отношении девушек и женщин полагались серьёзные наказания вплоть до лишения головы. Исключением здесь являлся законный супруг, который мог поступать с женой по своему усмотрению, не доводя, между тем, до смерти. От женщины в браке требовалось беспрекословное подчинение, но, несмотря на это, она так же, как и её супруг, обладала весомой властью в доме. Помимо этого, она могла проявить себя как мастер, подмастерье или ученик мастера в одном из ремесленных цехов.

Но последнее касалось лишь незнатных женщин.

§ 2. Отношение к детству

Многие исследователи-медиевисты, занимавшиеся рассмотрением проблемы детства в средневековой истории, писали о неимении в данный период понимания детства как особой стадии человеческого развития, выражающемся в представлении о ребёнке как о маленьком взрослом и в недостатке тёплых чувств по отношению к нему со стороны родителей. Свою точку зрения эти историки обосновывали прежде всего особенностями изображения младенцев на иконах, отсутствием детских надгробий, а также тем, что даже авторы педагогических трактатов того времени не прослеживали возрастных особенностей детей.

«Саксонское зерцало» частично опровергает данное мнение, но в некоторых смыслах и подтверждает его. С одной стороны, в этом памятнике правовой мысли Средневековья вполне чётко прослеживается выделение детства как отдельного этапа в жизни каждого человека. Согласно нормам Земского права, период детства длился вплоть до достижения двенадцатилетнего возраста. После этого наступала пора юности. В рамках Ленного права детство «продлевалось» на год и спустя тринадцать лет и 6 недель с момента рождения уже не совсем ребёнок, но юноша должен был заявить господину отца о своих правах на отцовский лен и принять вассалитет. Но он не обязан был справляться со всем этим самостоятельно, поскольку в двенадцатилетнем возрасте у него, если подобная потребность возникала, появлялся опекун, который вёл его дела и объяснял ему правила выживания во взрослом обществе. Однако, если таковой надобности не наблюдалось, новоиспечённый юноша мог его «и не иметь», разбираясь с бесчисленным множеством обязанностей наследника собственными силами. Законный представитель же обязывался замещать ребёнка, достигшего юношеского возраста, но по-прежнему несовершеннолетнего, в работе по имению и в службе господину всё то время, «пока он сам не может содержать себя по причине неразумности и телесной слабости из-за своего малолетства».

Кроме того, в тексте (Земское право) сказано, что по достижении юношеского возраста он мог, при желании, стать опекуном своей жены или кого-то ещё и даже выступать в чью-либо защиту в судебных поединках, пусть и не достиг совершеннолетия, поскольку теперь, когда «он способен себя представлять... он может представлять своих подопечных». Но следует обратить внимание, что имеет место следующее противоречие: в отличие от Земского Ленное право утверждало, что «быть опекуном кого- либо не может тот, кто ещё не вышел из возраста юноши».

Можно сделать вывод, что от детей, во-первых, не ожидали подобных желаний, а во-вторых, не рассчитывали на то, что они будут в состоянии воплотить их в реальность по причине, как уже было сказано выше, своего малолетства. Впоследствии, вплоть до совершеннолетия, которое наступало в возрасте двадцати одного года, юноши имели определённую свободу действий. То, что германцы в период Высокого Средневековья выделяли детство как особый период, доказывает и тот факт, что по их обобщённому мнению, выраженному в одной из статей рассматриваемого нами сборника законодательства, малолетний ребёнок не мог сделать что-то такое, из-за чего его можно было бы лишить жизни. Даже если он совершил убийство или искалечил кого-нибудь, единственное, что могли спросить с него, так это вергельд, выплачиваемый опекуном ребёнка из имущества последнего. Таким образом, взрослые понимали, что маленький ребёнок не несёт ответственности за свои поступки, потому что не в состоянии их осмыслить. Данный пункт можно рассматривать и как попытку защиты детства. Впрочем, это опровергает уже второй параграф только что оговорённой статьи, согласно которому человек, убивший ребёнка, должен всего лишь «отдать за него полный вергельд». В случае, если бы наше предположение являлось верным, наказание, несомненно, было бы более суровым.

Детям по возможности обеспечивали безбедность дальнейшего существования. В период малолетства они не могли «ничего утратить в своих правах». Доход от их лена «до достижения ими поры юности» получал господин. Если он обрабатывал для ребёнка огород или фруктовый сад, или виноградник до дня святого Урбана, а ребёнок к тому моменту ещё не вышел из малолетства, то господин брал себе плоды. Если господин успевал засеять землю ребёнка до того момента, как тот перестал быть малолетним, то он сохранял посев, но не жнивьё и не виноградные лозы. После того, как ребёнок выходил из малолетнего возраста, господин уже не мог рубить его лес и косить его траву. Если он отказывался верить в то, что ребёнок вышел из малолетства, это должен был подтвердить под присягой опекун. После этого считалось недопустимым, «чтобы господин пользовался имуществом отрока». Вообще эта охранительная тенденция зародилась ещё в период Раннего Средневековья. К примеру, если изначально в «Бургундской правде» говорилось о том, что отец может подарить кому-либо что угодно из общего имущества даже до его раздела, но только не землю, полученную по жребию, в отношении которой действовал более старый закон, то впоследствии было сделано дополнение, носящее рекомендательный характер, согласно которому нужно оставлять всё, что было получено от королевской щедрости, своим сыновьям. «Рипуарская правда», более поздняя по происхождению, нежели «Бургундская», разрешает лишь в случае отсутствия сыновей и дочерей передавать своё имущество по наследству иным родственникам или кому-то ещё.

Как бы там ни было, а к детям относились отнюдь не равнодушно. К примеру, много внимания уделялось наказаниям в воспитательных целях, а потому тот, кто ругал ребёнка, хватал его за волосы и сёк розгами, не нёс ни малейшей ответственности, если, конечно, готов был поклясться в том, что совершал сей акт исключительно «вследствие его проступка», а вовсе не из-за собственного желания выпустить пар.

Возможно, эта норма восходит ещё к временам «Вестготской правды», один из титулов которой гласит, что если кто-то во время обучения кого-то, разумно и сдержанно наказывая своего ученика, под которым нам в первую очередь представляется именно ребёнок, ударит его и удар этот окажется летальным, учитель не несёт за произошедшее никакой ответственности.Она стала особенно актуальна в эпоху расцвета ремесленных цехов. Сохранились многочисленные договоры о найме учеников. К одному из них (от 24 января 1404 года) привесили свои печати Иоганн Тойнбург, старый бюргер Кёльна, отдающий своего, что следует подчеркнуть, законного сына Тениса, который дал на то согласие, в ученичество к кёльнскому золотых дел мастеру Айльфу Бруверу, а также его согражданин Якоб Мергейм, выступающий в роли свидетеля. Какие обязанности лежат на потенциальном ученике, его отце и мастере, к которому мальчика собираются отдать в обучение? Ученик обязуется служить своему мастеру восемь лет без перерыва и не сбегать. В случае нарушения данного обязательства он должен уплатить штраф в 42 гульдена. Отец даёт 16 гульденов за весь период обучения и обязуется в течение этих восьми лет исправно одевать его сообразно занимаемому им положению. Мастер же «кормит» ученика восемь лет, под чем подразумевается так же проживание, обучение и т. д., а в случае, если тот не протянет в ученичестве года и умрёт, возвращает отцу половину от уплаченного. Так вот, очень часто отданные родителями или же опекунами в ученичество дети сбегали от своих мастеров, к чему их вынуждали чрезмерная строгость с их стороны, жестокие побои, скудное питание и частое применение сил учеников за пределами процесса обучения. Случалось, что мастер наносил ученику тяжкие увечья, которые зачастую вели к смерти. Согласно городским статутам, все случаи бегства учеников рассматривались цеховыми властями с целью вынесения справедливых решений, но по факту, поскольку лица, разбиравшие подобные дела, сами являлись мастерами, вина в подавляющем большинстве случаев возлагалась ими именно на незадачливых беглецов.

В то же время можно вспомнить известный момент, когда опечаленный, но непреклонный отец прогоняет пытающегося вернуться в отчий дом Гельмбрехта без ничего, а мать даёт ему хлеба, «скрывая боль свою и муку».

С другой стороны, на основании данных «Саксонского зерцала» не так- то просто судить об отношении взрослых к детям. Если бы мы рассматривали не законодательный документ вроде выбранного нами «Саксонского зерцала», а какие-нибудь источники, более близкие к личностной сфере, наподобие тех же писем, то, вероятно, мы бы могли узнать, скажем, о взаимоотношениях отцов и сыновей или же о вынужденной близости матерей и дочерей. К сожалению, дочери в нашем тексте вообще упоминаются крайне редко в сравнении с наследниками мужского пола, да и взаимоотношения между родителями и детьми, в основном, видятся исключительно через призму имущественно-правовых отношений.

Несколько осветить то, как родители относились к своим детям, помогает поэзия представителей сельского миннезанга. Например, немецкий поэт XIII века Готфрид фон Нейфен пишет в одном из своих стихотворений о молодой матери-крестьянке, которой очень хочется веселиться, а она вместо этого вынуждена возиться с ребёнком: «Всё-то лето напролёт Быть мне при ребёнке, - Няня, это ль не беда? Там под липой хоровод, А меня пелёнки Не пускают никуда. До рассвета я пою: Баюшки-баю, Спи, любовь, не плачь!

Тоску укачаю я твою». Можно предположить, что в крестьянской среде существовала целая традиция обращения с детьми, поскольку в следующих строчках мы видим следующее: «Няня, ты помочь должна. Дитятко баюкай, Как баюкала меня». Но, разумеется, мы не исключаем и возможности того, что автор просто попытался перенести на крестьянскую почву реалии жизни рыцарского сословия.

Дети являлись своеобразным составным элементом взаимовыгодных сделок между отдельными семьями. По причине этого отношение к ним было по преимуществу равнодушным и преследовало прагматические цели. Большое значение имели законность их рождения и отсутствие физических недостатков. Высоко «ценились» полнородные дети, происходящие от одних и тех же отца и матери. Неполнородные дети, то есть единоутробные или единокровные, считались существами на порядок ниже. Если первые занимали в организме семьи место шеи, то вторые располагались где-то под ней. В тексте имеется циничное опровержение того, что для матери её ребёнок всегда рождён «по праву», согласно которому «это не так. Женщина может иметь правомерного ребёнка, свободнорожденного, крепостного и рождённого неправомерно». Такое отношение к детям было закреплено традицией, уходящей корнями в Раннее Средневековье. Так, в «Эдикте короля Ротари» сказано, что незаконнорожденные сыновья не равны законнорожденным за исключением тех случаев, когда последние признают их равными себе .

Ребёнок, рождённый свободным в законе, сохранял права своего отца, если тот был из числа крупного рыцарства. Если же кто-либо из его родителей являлся министериалом господина, права давались ему согласно рождению. Свободнорожденный и законный ребёнок сохранял военный щит отца, а также получал наследство как отца, так и матери, «если он равен ей по рождению или выше» . В случае если свободная женщина шёффенского сословия выходила замуж за мелкого земельного собственника биргельда или же за свободного поселенца ландзасса и имела от него детей, они были более низкого в сравнении с ней происхождения, имея право своего отца, а потому не могли претендовать на наследство своей матери и родственников по материнской линии. Считалось также, что рождение того, чьи права сохраняли чистоту в течение четырёх поколений, «никто опорочить не может, если он не лишился своего права». Законность происхождения и принадлежность к той или иной страте значили чрезвычайно много. Так, рождение «в законе» являлось привычным требованием для поступления в городах в ученики мастера. Более того, в рамках цехов существовала целая иерархическая система почёта. Немецкие цехи золотых дел мастеров отказывались принимать к себе учеников, происходивших из семей ткачей льняных изделий, цирюльников и представителей прочих презренных профессий.

Что касается отношения средневековых взрослых к физическим изъянам их детей, то показательным являлось то, что на уродов, карликов и детей-калек не переходили ни наследство, ни лен. Ребёнок, рождённый немым, безруким, безногим или слепым, был наследником по земскому праву, но лен не наследовал. Прокажённый не мог претендовать ни на лен, ни на наследство. Всё это выражает презрительное отношение к телесной слабости и ярко выраженное чувство стыда в случаях, когда ребёнок рождался неполноценным. Между тем, таких детей не бросали на произвол судьбы. Попечение о них брали на себя наследники и ближайшие их родственники. Если же ребёнок изначально был здоров, а уже затем обзавёлся какими-либо из вышеуказанных дефектов, он сохранял за собой всю полноту прав, «как другой человек».

Доказать законность происхождения было весьма сложно. Так, если женщина, выйдя замуж, рожала жизнеспособного ребёнка раньше положенного срока, его права могли оспариваться, поскольку он родился раньше, чем нужно. Если после смерти мужа ребёнок появлялся на свет позже положенного срока, его «законность» тоже подвергалась сомнению, так как он родился позднее, чем следовало.

Жена, беременная после смерти мужа и родившая живого ребёнка, для того, чтобы доказать, что она уже была в положении ко дню погребения своего законного супруга или к тридцатому дню после погребения, должна была представить четырёх свидетелей-мужчин, которые слышали голос новорожденного, и двух женщин, помогавших ей при родах. Тогда ребёнок получал наследство умершего отца, как законный. Законным не мог быть ребёнок того, кто «открыто прелюбодействует с чужой женой или изнасилует женщину... если он и женится на ней». Не мог иметь законных детей и человек, которого лишили прав, если только он не выходил на коне и с копьём впереди войска своего короля при столкновении с другим королём, за что ему возвращались его права. Прав были лишены наёмные бойцы и их дети, незаконнорожденные, актёры, все, осуждённые за кражу, грабёж, возвращение награбленного и изобличённые на суде, а также откупившиеся от телесных наказаний и смертной казни. Положение незаконнорожденных и лишённых прав было особенно плохо тем, что эти люди не могли иметь опекуна для судебных поединков и подачи исков.

Распространена была идея, что дети должны жить заветами своих отцов, придерживаться их образа жизни. Не стоило и пытаться стать тем, кем ты не являешься от рождения. Иначе тебя ожидала печальная участь, «ведь много есть птенцов зелёных, Повадкой Гельмбрехта прельщённых», а «подобный Гельмбрехту юнец Такой же обретёт конец». Нарицательное имя Гельмбрехта встречается в австрийских, богемских и чешских памятниках XIV века. Так, австриец Оттокар в своей «Рифмованной хронике» пишет: «Поучениям отца Гельмбрехта буду я подражать, а с беспутством сынка его - враждовать», а чешский философ Чтитни использует его имя при создании образа блудодея и развратника.

Несмотря на то, что отношение к детям, в целом, было снисходительным, от них многого требовали. Достигнув двенадцатилетнего возраста, то есть выйдя из периода малолетства и став юношами, они, как способные носить меч, должны были незамедлительно последовать на призыв о помощи, игнорировать который было позволительно лишь тогда, когда «имеется уважительная причина». Ещё им следовало контролировать свои связи, поскольку, к примеру, став вассалом кого-либо того же сословия, нельзя было унизить своего земского права и собственного происхождения, но «доблесть» военного щита при этом снижалась, что могло привести позднее к нежелательным последствиям.

Дети в Германии периода Высокого Средневековья, во всяком случае, те, что проживали в городах, ощущали себя вполне самостоятельными. Это подтверждается уже упомянутым нами фактом многочисленных побегов в ремесленной среде учеников от их мастеров. Помимо этого, следует вспомнить и о печально известном Крестовом походе немецких и французских детей 1212 года, замечательно освещённом в знаменитом письме французского востоковеда конца XVIII - начала XIX века Журдена. Предводителем немецких детей был Николай из Алеманнии, сумевший уверить множество других немецких ребят, как мальчиков, так и девочек, разного возраста и звания посредством произнесения ложного откровения, «что засуха в этот год будет так велика, что пучины моря обратятся в сушу» . Ведомые его словами, они отправились в Геную, чтобы оттуда прямо по открывшемуся дну Средиземного моря отправиться к Иерусалиму. Без всякого руководства и какого-либо плана они сбегали от своих друзей и родных, пытавшихся удержать их от этого необдуманного поступка. Сам Папа Римский Иннокентий III сетовал, узнав об их шествии: «Эти дети служат нам упрёком за то, что мы погрузились в сон, между тем как они летят на защиту Святой земли» .

Если ребёнок уже в период младенчества наделялся леном, то и его люди тут же начинали активизироваться, поскольку торопились получить от малолетнего наследника свои лены. При этом служили они вышестоящему сеньору, если только он не «передаёт малолетнему своё право»пользоваться леном до тех пор, пока ленник не достигнет совершеннолетия.

Из текста источника мы узнаём и то, что буквально за столетие до его появления считалось, что мальчиков должны воспитывать мужчины, а девочек, соответственно, женщины. Это нашло отражение, например, в «Песни о нибелунгах», где мир мужчин и мир женщин - абсолютно разные миры, которые по воле обстоятельств должны периодически соприкасаться. Мир мужчин - мир странствий, охоты и битв. Мир женщин - мир рукоделия, сплетен и домашнего уюта. До архиепископа Магдебургского Вихмана, то есть до середины XII столетия, сын, исходя из этого, сохранял право отца, а дочь - право матери. Аналогично, если они были министериалами, то «принадлежали господину отца или матери» . Со времён же Вихмана было установлено правило, по которому сыновья и дочери всякой матери принадлежали тому, кому принадлежала она сама, то есть её супругу. Но редко когда опекуном ребёнка оставался сам отец. В подавляющем большинстве случаев им становился равный по происхождению родственник мужского пола или же сеньор, из-за чего дети вынуждены были в раннем возрасте покидать своих родителей, а некоторые из них становились «заложниками по обмену» в богатых знатных домах, где и воспитывались.

Периодически в «Саксонском зерцале» упоминаются и дети, проживающие совместно с овдовевшим отцом или с матерью-вдовой.

Таким образом, в Германии периода Высокого Средневековья детство выделялось как особый период развития человеческой личности. От детей не ожидали слишком многого по причине их малолетства и связанных с ним неразумностью и слабостью. Считалось, что, какое бы преступление ребёнок ни совершил, его нельзя лишать за это жизни. В то же время наказание за убийство детей было не слишком серьёзным. С юношеского возраста ребёнок мог располагать защищавшим его интересы опекуном. В то же время дети являлись предметом своеобразной «купли-продажи» между отдельными семьями. От них многого требовали. К физическим уродствам своих детей родители относились презрительно, стыдясь их неполноценности, но и таких бедолаг не оставляли на произвол судьбы. Положение незаконнорожденных детей и детей лишённых прав родителей было очень сложным.

Что касается воспитания, то дети вообще редко видели собственных родителей, поскольку жили, как правило, вне дома. Многие из них, по крайней мере городские, считали себя вполне самостоятельными.

§ 3. Институт старости и старения

В период Раннего Средневековья, когда христианство повсеместно распространяется среди варварских народов, начинают происходить серьезные изменения в отношении к старости в целом. Если раньше в жизни разных народов их традиции и обычаи сосуществовали с остатками римского права, что положительно отражалось помимо всего прочего и на положении старшей возрастной группы, представленной в большинстве своём старыми воинами, выжившими в ходе военных столкновений, к которым, по свидетельству того же Тацита, относились с величайшим почтением и которых старались окружить как можно большим вниманием, то начиная с VI и вплоть до XII столетия, когда начался процесс рецепции римского права, всё меняется в худшую сторону.

Пятая заповедь «Декалога» говорила о необходимости почитать отца и мать, а в трудах таких авторитетных философов, как Августин Аврелий, Фома Аквинский и Роджер Бэкон, старость представала как этап человеческого бытия, когда человек отрекается от всего мирского, стремясь к вечной жизни, и близость его к Богу, таким образом, становится максимальной. Церковь также делала акцент на необходимости уважительного и благодарного отношения к старшим. Насколько подобные проповеди соответствовали действительности, точно сказать нельзя.

Вполне типичным для периода Раннего Средневековья являлось пренебрежение к отцу небезызвестного Живоглота из памятника более поздней эпохи: «Я уезжаю. Мне пора. С отцом не свижусь я, ну что ж, / Друг друга мы не ставим в грош». Впрочем, в данном случае мы имеем дело с нравоучительной повестью, где неблагодарному отпрыску аукаются все его прегрешения перед родителями: «Отца не слушал он с пелён И был за это ослеплён, Он мать не чтил и принял муку: И ногу Гельмбрехту и руку Палач железом отрубил. Отмстилось то, что он грубил Отцу при родственном свиданьи, Что мать свою унизил бранью, Её «чумазой» обозвав. За все грехи калекой став, Терзаясь муками расплаты, Он предпочел бы смерть стократы, Могильной насыпи покой Позору участи такой». А вообще всё зависело от богатства, принадлежности к определённой социальной группе и т. д. В целом же, люди старшего поколения отнюдь не пользовались почётом.

У того, что старшая возрастная группа в период Раннего Средневековья занимала столь низкое положение в социальной иерархии, были следующие причины. Во-первых, первые христианские проповедники, стремясь повернуть молодёжь к вере, заменяли старую латинскую традицию послушания родителям послушанием Богу. Изменить же это в обратную сторону впоследствии оказалось значительно сложнее. Престарелые родители стали восприниматься детьми как обуза.

Во-вторых, нищета и немощь возводились церковью, говорящей о греховности плоти и необходимости страданий для духовного очищения, в ранг морального достоинства, в связи с чем отношение к таким категориям тогдашнего общества, как нищие и калеки, среди которых львиную долю составляли старики, было равнодушным, ведь о них уже не стоит беспокоиться, они и так чисты перед Богом. Нужно радеть лишь о собственной душе.

В-третьих, старые люди не причислялись Церковью к числу обездоленных, а потому и не требовали особого к себе отношения. В средневековой Германии, как и в Западной Европе в целом, отсутствовали институты наподобие пенсии, маркирующие наступление старости. Почти везде, за исключением монастырей и гильдий, отсутствовали какие-либо гарантии на обеспечение старости, что заставляло стариков работать, невзирая на ухудшение здоровья.

Между тем, старые люди пользовались и некоторыми привилегиями.

После достижения определённого возраста на них накладывались меньшие штрафы за бродяжничество и попрошайничество, а впоследствии их даже освобождали от принудительного труда и перестали преследовать за нищенство. Иногда и Церковь принимала во внимание почтенный возраст, освобождая старых монахов от обязанности самоистязания и разрешая им принимать пищу раньше других.

Касательно восприятия средневековыми германцами такого процесса, как старение, существует множество неопределённостей. С одной стороны, средневековая культура взяла от Античности множество схем возрастов жизни. Особенным доверием пользовались те из них, которые базировались на цифрах «3», «4», «7». Так, согласно троичной схеме Аристотеля, описанной в его трактате «Риторика», старость соотносилась с фазой заката жизни. В четверичной схеме, восходящей к Пифагору и Диогену Лаэртскому, старость наполняла четвёртые двадцать лет жизни, когда человек становился «холодным и влажным». Исидор Севильский отдавал на откуп старости три периода из семи: от пятидесяти до семидесяти лет, после семидесяти лет и «глубокую старость».

Чётко определённого рубежа наступления старости не существовало.

Жак Ле Гофф и Николя Трюон в их «Истории тела в средние века» пишут, что продолжительность жизни была невелика. Люди, внешне выглядящие как старики, являли собой скорее исключение, но в то же время даже о достаточно известных людях, возраст которых не превышал и сорока пяти лет, в текстах некоторых средневековых источников говорилось как о стариках. «Мало кто из французских королей умер в возрасте старше пятидесяти или пятидесяти пяти лет» . Если говорить о возрасте смерти немецких светских феодалов , и в том числе королей, в период Высокого Средневековья (с 1000 г. и где-то до середины XIV века), то средний показатель составлял 56 лет. В этом возрасте скончались, например, Генрих IV, германский король (1056 - 1106 гг.) и император (с 1084 г.), а также Фридрих II Штауфен, германский король (с 1212 г.) и император Священной Римской империи (с 1220 г.). Рудольф Швабский, избранный большинством князей королём Германии (1077 - 1080 гг.) во время отлучения Генриха IV, прожил 55 лет, а Фридрих II Одноглазый Штауфен, герцог Швабский (1105 - 1147 гг.) - 57 лет. В целом же разброс очень велик.

По данным «Саксонского зерцала» шестидесятилетний человек считался достигшим предельного возраста. Он, как и несовершеннолетние, мог «иметь опекуна, если того желает», что никоим образом не влияло на размер его возмещения или вергельда. А согласно «Нюрнбергским законам о роскоши» «жёсткое или блестящее полотно красного цвета, именуемое «шетер»», в бюргерской среде могли носить лишь лица, достигшие пятидесятилетнего возраста.

С другой стороны, если говорить о самоидентификации средневекового германца, то она основывалась на мнении о нём окружающих и на его собственных ощущениях. Старым считался тот, кто был не в состоянии больше самостоятельно заботиться о себе и поддерживать своё существование. Такие индикаторы старости, как изменения во внешнем облике, не играли существенной роли. Размытость представлений о наступлении процесса старения была обусловлена и тем, что люди той эпохи вообще крайне смутно осознавали собственный возраст. Никто не стремился точно фиксировать дату своего рождения, что подкреплялось и отношением Церкви, для которой не имело никакого значения то, как много человек прожил, а важно было лишь, как именно он это делал.

Психологическое освоение средневековым сознанием процесса старения сопровождалось противоречивым сочетанием, с одной стороны, надежды на спасение, а с другой - страха перед гибелью и предшествующими ей болезнями. В отличие от языческой архаики, видящей в болезни, сопровождающей в том числе и старость, которая и сама воспринималась как страшнейшая из болезней, лишь временное несчастье, христианское миропонимание воспринимало её как ущербный способ существования, демонстрирующий несовершенство и слабость человека.

Болезнь воспринималась и как испытание, посланное праведнику для укрепления его веры, и как напоминание о бренности земной жизни, и как следствие первородного греха. Так же обстояло дело и с отношением к смерти. «Смерть приручённая», как назвал её Филипп Арьес, оказалась слишком страшной для средневекового германца, не понаслышке знавшего о крестовых походах.

Относительно того, играли ли старые люди важные социальные и политические роли в Средневековой Германии, можно сказать следующее: в целом, средневековое право не было настолько благосклонно к старикам, как право римское. Хотя отцовская власть и продолжала сохранять своё важное значение, однако же была крайне неустойчивой: как только отец терял способность эту власть физически поддерживать и начинал хиреть, он тут же попадал в полную зависимость от благосклонности близких, и в первую очередь своих сыновей. Эту тенденцию замечательно иллюстрируют уже некоторые титулы Варварских правд. Так, в «Баварской» и «Аламаннской» правдах есть однотипные статьи о злонамеренных сыновьях герцогов, которые пытаются восстать против своих отцов и отнять у них то, что по праву им принадлежит. Они говорят, что пока герцог-отец имеет силу и способен принести пользу королю, подобные намерения его сыновей будут рассматриваться как недостойные и преступные. «Эдикт Ротари» же предусматривает в качестве наказания за замышления и возможные покушения на жизнь и кровь отца, а также на его честь лишение права наследования. Имел место быть следующий парадокс: одержимое мыслью о старении и дряхлости мира общество, которое почитало седобородых пророков и библейских патриархов, было обществом, управляемым по преимуществу людьми нестарыми.

В период Высокого Средневековья положение представителей старшей возрастной группы в Германии было следующим. Старший родственник, равный по рождению и способный носить меч, в случае, если сыновья ещё не являлись совершеннолетними, сохранял для них военное снаряжение, становясь при этом их опекуном.

По наступлении их совершеннолетия «он обязывался возвратить всё им принадлежащее, если только не сможет доказать, что расходовал его в их интересах или утратил вследствие грабежа или несчастного случая без его на то вины». Согласно другой статье «Саксонского зерцала», шёффен в случае отсутствия у него сына «передаёт кресло по наследству ближайшему и старшему способному носить меч родственнику равного с ним рождения» . Вдовы, а среди них, что естественно предположить, и женщины весьма почтенного возраста, были защищены законом. Вдова «сохраняет все свои права в том виде, как это было на момент смерти её мужа». Женщина получала законное содержание с земельной собственности мужа, которого «при жизни никто не мог её лишить». Существовал и закон, согласно которому тот, кто убьёт своего отца (брата, родственника и т. д.), на земельную собственность или лен которого имел право ожидания, он теряет его, «если не совершил это в состоянии вынужденной обороны... или неумышленно».

В то время образ старика проникает в литературные произведения, исторические хроники и теологические трактаты, чего ранее почти не наблюдалось. Согласно советскому и российскому специалисту по истории западноевропейского Средневековья Бессмертному Ю. Л., ранее это было невозможно, поскольку в VIII - IX вв. мало кому удавалось дожить до внуков, по причине чего старики в лице тех же дедов и бабок упоминались тогда в источниках крайне редко. В XII - XIII веках положение несколько изменяется. Отныне возрастает интерес людей к предкам и семейной истории. Так, «Саксонское зерцало» говорит следующее: «Происхождение того, чьи права в течение четырёх поколений предков не были опорочены, то есть со стороны обоих дедов и обеих бабок, а также отца и матери, невозможно опорочить, если он не утратил своего права».

В литературных сочинениях старость зачастую рисуется в таком свете, что вызывает антипатию по отношению к олицетворяющим её героям.

Теологи не слишком интересуются ею, видя её предназначение исключительно в донесении до умов молодёжи моральных и эсхатологических идей. В исторических же хрониках и анналах старость представлена как нечто более возвышенное.Для данного периода характерна и следующая тенденция: почтенный возраст мужчин, важным достоянием которых становилась память, начинает пользоваться определённым уважением, на них распространяется благородный образ старого монаха. Иным было отношение к старым женщинам, отрицательное видение которых сформировалось ещё в период Раннего Средневековья. В «Вестготской правде», например, очень осуждаются те из них, что пытаются сочетаться узами брака с мужчинами младше себя по возрасту . Фламандский рыцарь Генрих фон Фельдеке, основоположник куртуазного стиля в немецкой и нидерландской литературе, писавший во второй половине XII века, упрекал дам за такого рода любовь: «Уже не первый год Молва идёт: «Пропал у старости почёт». Меня гнетёт, Что даме седина Не по сердцу: к юнцу она, К глупцу нежна. Не в том моя беда, Что голова седа. Мне в даме суетность горька: На медь она падка, Коль тускнет злата цвет... «Старца любить, - она в ответ, - Терпенья нет!»».

В целом, в период Высокого Средневековья отношение к старикам улучшается, и у этого есть множество причин. Первая из них - рецепция римского права. В XI - XII вв. в связи с общим оживлением городской жизни возникла острая потребность в изучении правового опыта прошлого. Многочисленные европейские глоссаторы занимались скрупулёзным изучением древних текстов, свидетельства которых могли быть, по их мнению, опровергнуты лишь самими этими текстами. Большое значение приобрёл тогда схоластический метод, позволявший сравнивать подобные тексты между собой. На смену глоссаторам в конце XIII столетия пришли комментаторы, сумевшие довести схоластический метод до совершенства. Они уже анализировали скорее не сами древние тексты, но описанные в них правовые принципы и институты. Вследствие этого произошло некоторое упрочение отцовской власти, что в большей степени, разумеется, касалось кругов знати.

Второй причиной являлся расцвет в XIII - начале XIV вв. схоластической философии, развивающейся в европейской университетской среде. Его интеллектуально стимулировало знакомство с трудами Аристотеля, а также его комментаторов, и в первую очередь арабских. Что же говорил о старости Аристотель? В своём трактате «О душе» он писал, что старость есть не изменение души, которая по сути своей неизменна, но изменение тела, в котором душа пребывает, «как это бывает в опьянении и болезнях», и даже умственные способности, таким образом, ослабевают по мере старения человеческого тела. Это позволяло отвергнуть убеждённость в том, что старость есть расплата за грехи, которых человек со временем совершает всё больше и больше. В связи с этим вспомним того же Отлоха Эммерамского, монаха монастыря св. Эммерама в Регенсбурге, жившего в начале XI столетия, который в своей «Книге об искушениях, переменчивой судьбе и сочинениях» писал на этот счёт следующее: «Кто из смертных может прожить без греха от начала и до конца жизни? Разве в старости можно обладать невинностью ребенка? Как учит Христос, говоря: «Если не обратитесь и не будете, как дети, не войдете в царство небесное»... Неужели же не пугает тебя угроза, которая содержится в словах пророка Иезекииля: «Душа, которая согрешила, она умрёт. Ибо умрёт всякий, кто грешит»».

Ещё одной причиной было изобретение в XII столетии Чистилища, разработкой которого в XIII веке занимался среди прочих и немецкий философ-теолог Альберт Великий, по мнению Жака Ле Гоффа, сумевший «лучше всякого другого схоласта... превратить в теорию систему чистилища». Вследствие этого происходил процесс рационализации верования. Кроме того, это способствовало, вне всякого сомнения, почтительному отношению к старикам, более близким к смерти, нежели молодое поколение, которое ожидала та же участь. Каждый мог оказаться в чистилище, где души «не страдают от худших кар, ибо пользуются светом веры и светом милости, им временно недостает блаженного лицезрения, но это лишение не должно отождествляться с внутренним мраком».

Далее, что касается крестовых походов, то если социальный состав первых четырёх из них был весьма разнообразен, и женщины, старики и дети отправлялись вслед за своими мужьями, сыновьями и отцами, по дороге избивая евреев и грабя сёла, чтобы выжить, то начиная с пятого, после печально известного крестового похода детей 1212 года, Германия уже не отличалась прежней активностью в борьбе с неверными, и в крестовых походах отныне участвовало почти исключительно рыцарство. Старики, как женщины и дети, оставались дома, вследствие чего их положение в семье и в обществе значительно укреплялось.

Наконец, в качестве причин улучшения положения стариков в период Высокого Средневековья можно назвать тесно взаимосвязанные Великий голод 1315 - 1317 годов, одно из крупнейших бедствий в истории европейского Средневековья , и пандемию чумы, прозванную Чёрной смертью. Первый, вызванный к жизни плохими погодными условиями весны 1315 года, повлёк миллионы смертей. Согласно некоторым оценкам, только среди городского населения Европы потери составили до 25 %. Иногда окончание Великого голода связывают и с 1322 годом, поскольку именно тогда прекратила ощущаться острая нехватка пищи. Его следствиями стали необычайный рост уровня преступности, массовое распространение болезней, крайне высокая смертность, а также каннибализм. Жертвами всех этих несчастий становились в первую очередь представители младших возрастов. А начиная с 1348 года, когда началась пандемия чумы в Европе, за первые три года уничтожившая более трети её населения, подавляющее большинство которого опять-таки составляли дети и молодое поколение, экономические и политические позиции людей старшего возраста ещё больше укрепились. Их доля в структуре населения, а также их власть и влияние, в том числе и в Германии, начали неуклонно возрастать.

Итак, начиная с XII столетия отношение к старикам улучшается, а их позиции в семье и в обществе значительно укрепляются. Причинами этого являлись рецепция римского права, расцвет схоластики, изобретение Чистилища, состав пятого и последующих крестовых походов, Великий голод и Чёрная смерть. Старость, как это видно из текста рассматриваемого нами памятника, защищалась законом. В период Высокого Средневековья образ старика проникает в литературные произведения, исторические хроники и теологические трактаты, чего до этого почти не наблюдалось, поскольку ранее мало кому удавалось дожить до внуков. Теперь же, согласно «Саксонскому зерцалу», стариком можно было считать человека, достигшего шестидесятилетнего возраста. В различных типах источниках старость и старение освещаются по-разному. Так, в литературных сочинениях старики зачастую рисуются в таком свете, что вызывают к себе антипатию. Теологи не слишком интересуются старостью, видя в ней лишь способ донесения до умов молодёжи моральных и эсхатологических идей. В исторических хрониках и анналах старость представляется как нечто возвышенное и благородное. Это было обусловлено психологическим освоением процесса старения средневековым сознанием, сопровождавшимся надеждой на спасение, но в то же время и страхом перед болезнями и смертью.

Завершая данную главу, отметим следующее. В Германии периода Высокого Средневековья женщина была вытеснена из публично-правой сферы, и это привело к тому, что её общественное положение ухудшилось, и она стала практически бесправной. В приватной сфере с ней также не особо церемонились, однако в отсутствие мужа она была полновластной хозяйкой в своём доме. У женщин незнатного происхождения имелась и иная возможность проявить себя наравне с мужчинами - работа в ремесленных цехах.

Детство в рассматриваемый период всё же выделялось германцами как особый этап в человеческом развитии. От детей не ожидали ничего особенного, но требовали многого. В то же время об их чувствах не заботились и без лишних раздумий делали предметом купли-продажи. В городской среде дети были более самостоятельны в принятии решений.

Отношение к старикам начиная с XII столетия значительно улучшается. Их позиции в семье и в обществе тоже укрепляются. И всё же понимание старости и старения было двойственным, что обусловливалось, с одной стороны, присущей христианам надеждой на спасение, а с другой - близким людской природе страхом перед болезнями и смертью.

ЗАКЛЮЧЕНИЕ

В современной Европе происходит постепенная трансформация семейных ценностей. Культ семьи и культуры семейных отношений постепенно размывается в личном и общественном сознании. Вследствие этого процент разводов постепенно увеличивается. Число законных браков, напротив, уменьшается. Люди сознательно стремятся к одиночеству, отдаляются от семьи, стремясь к обособлению. Становится всё больше союзов вне брака. Наблюдается рост проституции. Рождаемость падает. По причине этого проблема семьи сегодня занимает первостепенное место среди социальных проблем общества. Налицо потребность в сохранении и укреплении её основ. Отсюда и интерес к таким памятникам традиционного европейского общества, как «Саксонское зерцало».

В период Высокого Средневековья усиливается значение, с одной стороны, родства по крови, а с другой - родства, в которое вступали посредством заключения брачных договоров. Это способствовало усилению роли семьи в жизни тогдашнего общества. Причём, значение уз свойства всё более и более усиливалось, что приводило прежде всего к поразительному единению супругов.

Огромное влияние на характер семейно-брачных отношений оказывала Церковь, трактовавшая брак как таинство, а семью - как нерасторжимый союз душ. Для вступления в брак и для развода имелось огромное множество ограничений. Светское законодательство также пыталось укрепить семью и брак.

Наследование по мужской и женской линиям было раздельным. Предпочтение отдавалось наследникам-мужчинам. Большое значение имели законное рождение и принадлежность к определённому сословию. Система завещаний не работала. Признавалось лишь наследование в рамках закона.

Женщина вытеснялась в приватную сферу. Мужчина опекал её. Законный супруг мог поступать с женой по своему усмотрению. Приветствовалось беспрекословное подчинение.

Права детей охранялись. Какое бы преступление ни совершил ребёнок, его нельзя было лишать за это жизни. Вместе с тем, детей расценивали в качестве предмета своеобразной «купли-продажи». Но в то же время они были вполне самостоятельными. Что касается их воспитания, то мальчиками занимались мужчины, девочками - женщины.

Позиции стариков в семье и в обществе всё более укреплялись. На них уже не смотрели как на прокажённых. Получил широкое распространение образ благородной старости.

Рассмотренные особенности семейно-брачных отношений возникали и развивались в условиях крестовых походов, рецепции римского права, расцвета схоластики и изобретения Чистилища, что и определило их специфику. В то же время следует помнить о постоянном голоде и стремительно надвигающейся Чёрной смерти. То, что тогдашняя семья сумела пережить все эти бедствия, говорит о многим. Поэтому, быть может, современному обществу стоит у неё что-нибудь позаимствовать?

СПИСОК ИСТОЧНИКОВ

1. Аламаннская правда // Аламаннское и баварское общество VIII и начала IX веков / Данилова Г. М. Петразаводск: Карелия, 1969. С. 158 - 189.

2. Аристотель. О душе / Перевод и примечания П. С. Попова. М.: Государственное социально-экономическое издательство, 1937. 180 с.

3. Баварская правда // Аламаннское и баварское общество VIII и начала IX веков / Данилова Г. М. Петразаводск: Карелия, 1969. С. 245 - 287.

4. Вернер Садовник. Крестьянин Гельмбрехт: Пер. с нем. Р. В. Френкель. М.: Издательство «Наука», 1971. 112 с.

5. Вестготская правда (Книга приговоров). Латинский текст. Перевод. Исследование // Ауров О. В., Марей А. В. (отв. ред.). М.: Русский Фонд Содействия Образованию и Науке, 2012. 945 с.

6.Генрих фон Фельдеке. Уже не первый год // Зарубежная литература средних веков: Хрестоматия / Сост. Б. И. Пуришев; предисл. и подг. к печати В. А. Лукова. 3-е изд., испр. М.: Высш. шк. С. 485 - 486.

7. Готфрид фон Нейфен. Всё-то лето напролёт // Зарубежная литература средних веков: Хрестоматия / Сост. Б. И. Пуришев; предисл. и подг. к печати В. А. Лукова. 3-е изд., испр. М.: Высш. шк., 2004. С. 495 - 496.

8. Грамота об утрате свободного состояния (1020 г.) // Хрестоматия по истории Средних веков в 3-х томах. Под ред. акад. С. Д. Сказкина. Том 1. Раннее средневековье. М.: Издательство социально-экономической литературы, 1961. С. 511.

9. Дигесты Юстиниана / Перевод с латинского; Отв. ред. Л. Л. Кофанов. М.: «Статут», 2002. 584 с.

11. Из Рипуарской Правды // Западная Европа в Средние века: источники социально-экономической истории / Под ред. Н. П. Грацианского. М.: 1-я Образцовая типография Госиздата, 1925. С. 24 - 25.

12. Имперский земский мир Фридриха II 1235 г. // Антология мировой правовой мысли. В 5 т. Т. II. Европа: V - XVII вв. / Нац. обществ.-науч. фонд; Руководитель науч. проекта Г. Ю. Семигин. М.: Мысль, 1999. С. 433 - 437.

. Отлох Эммерамский. Книга об искушениях, переменчивой судьбе и сочинениях // Памятники средневековой латинской литературы X - XII веков М. Е. Грабарь-Пассек, М. Л. Гаспарова (отв. ред.). М.: Издательство «Наука», 1972. С. 148 - 150.

20. Песнь о нибелунгах: с введением и примечаниями / Пер. с средневерхненем. размером подлинника. М. И. Кудряшев. СПб.: Типография Н. А. Лебедева, 1889. 440 с.

14. Право, сообщённое шёффенами г. Магдебурга судьям г. Гёрлица (1304 г.). Статья LXVII // Антология мировой правовой мысли. В 5 т. Т. II. Европа: V - XVII вв. / Нац. обществ.-науч. фонд; Руководитель науч. проекта Г. Ю. Семигин. М.: Мысль, 1999. С. 342 - 348.

15. Салическая правда / Перевод проф. Н. П. Грацианского // Под редакцией профессора Семёнова В. Ф. М.: Московский государственный педагогический институт имени В. И. Ленина, 1950. 169 с.

16. Тацит Публий Корнелий. О происхождении германцев и местоположении германцев // Анналы. Малые произведения. История: Пер. с лат. / Публий Корнелий Тацит. М.: ООО «Издательство АСТ»; «Ладомир», 2003. С. 458 - 483.

17. Тюрингская правда // Варяжские законы с российским переводом и краткими замечаниями. Спб.: Типография Медицинского Департамента Министерства Внутренних Дел, 1824. 32 с.

18. Балдов Д. В. , Суслов С. А. Мировые продовольственные кризисы и производственные проблемы // Вестник НГИЭИ, 2014. № 3 (34). С. 3 - 17.

19. Бандуровский К. В. Рецензия на книгу: Shahar Sh. Growing old in the Middle Ages: «winter clothes us in shadow and pain». Translated from the Hebrew by Yael Lotan. L.; N. Y.: Routledge, 1997 // Социология власти, 2014. № 3. С. 224 - 232.

20. Бессмертный Ю. Л. Жизнь и смерть в средние века. Очерки демографической истории Франции. М.: Наука, 1991. 240 с.

21. Вестергорд Э. Родство против договора. Германский героический эпос глазами исторического антрополога // Другие средние века. К 75-летию А. Я. Гуревича / Сост. И. В. Дубровский, С. В. Оболенская, М. Ю. Парамонова. М. СПб.: Университетская книга, 1999.

22. Виолле-ле-Дюк Эжен Эмануэль. Жизнь и развлечения в средние века / Культура средних веков в памятниках исторической мысли Франции. Перевод с фр. Некрасова М. Ю. Спб.: «Евразия», 1997. 384 с.

23. Всемирная история в 10-и томах / Главн. ред. Е. М. Жуков. Том 4 (отв. ред. М. М. Смирина). М.: Издательство социально-экономической литературы, 1958. 824 с.

24. Гуревич А. Я. Культура и общество средневековой Европы глазами современников / Арон Яковлевич Гуревич. М.: Искусство, 1989. 368 с.

25. Гуревич Д., Рапсат-Шарлье М.-Т. Повседневная жизнь женщины в Древнем Риме / Пер. с фр. Н. Н. Зубкова. М.: Молодая гвардия, 2006. 260 с.

26. Ермолович В. И. Наследование в праве средневековой Сербии и стран континентальной Европы (сравнительный анализ) // Право и демократия (сборник научных трудов). Выпуск 26 / Гл ред. В. Н. Бибило. Минск: Белорусский государственный университет, 2015. С. 107 - 136.

27. Журден. О крестовом походе детей. 1212 год // История Средних веков: Крестовые походы (1096 - 1291 гг.). Том 3 / Сост. М. М. Стасюлевич. СПб.: ООО «Издательство «Полигон»»; М.: ООО «Фирма «Издательство «АСТ»», 2001. С. 461 - 464.

28. Иловайский Д. И. Древняя история. Средние века. Новая история / Д. И. Иловайский. М.: Современник, 1997

29. Лазаревский Н. И. Престолонаследие // Энциклопедический словарь. Том 25 / Под ред. К. К. Арсеньева и О. О. Петрушевского. СПб.: Типо-Литография И. А. Ефрона, 1898. С. 84 - 87.

30. Ле Гофф, Ж. Рождение чистилища / Жак Ле Гофф; пер. с фр. В. Бабинцева, Т. Краевой. Екатеринбург: У - Фактория; М.: АСТ МОСКВА, 2009. 544 с.

31. Ле Гофф Ж. Средневековый мир воображаемого: Пер. с фр. / общ. ред. С. К. Цатуровой. М.: Издательская группа «Прогресс», 2001. 440 с.

32. Ле Гофф Ж., Трюон Н. История тела в Средние века / Жак Ле Гофф, Николя Трюон; Пер. с фр. Е. Лебедевой. М.: Текст, 2008. 189 с.

33. Ле Гофф Жак. Цивилизация Средневекового Запада / Пер. с фр. под общ. ред. В. А. Бабинцева; Послесл. А. Я. Гуревича. Екатеринбург: У - Фактория, 2005. 560 с.

34. Мелетинский Е. М. Немецкий героический эпос // История всемирной литературы в девяти томах. Т. 2 / Отв. ред. -ы Х. Г. Короглы и А. Д. Михайлов. М.: Издательство «Наука», 1984. С. 522 - 526.

35. Келлер О. Б. Права женщины и право «опеки» в «Саксонском Зерцале» // Лютападаусюя сустрэчы-8: зб. арт. па матэрыялах Мiжнар. навук. канф. у гонар акадэмшау М. М. Нжольскага i У. М. Перцава. Мшск: БДУ, 2011. С. 135 - 142.

36. Омельченко О. А. Всеобщая история государства и права: Учебник в 2 т. Издание третье, исправленное. Т. 1. М.: ТОН - Остожье, 2000. 528 с.

37. Памятники средневековой латинской литературы X - XII веков / М. Е. Грабарь-Пассек, М. Л. Гаспарова (отв. ред.). М.: Издательство «Наука», 1972. 564 с.

38. Пастуро Мишель. Символическая история европейского Средневековья / Пер. с фр. Екатерины Решетниковой. СПб.: «Александрия», 2012. 448 с.

39. Победоносцев К. П. Курс гражданского права. Часть вторая: Права семейственные, наследственные и завещательные. М.: «Статут», 2003. 639 с.

40. Рябова Т. Б. Женщина в истории Западноевропейского Средневековья. Иваново: Юнона, 1999. 209 с.

41. Саксонское зерцало: Памятник, комментарии, исследования / Отв. ред. В. М. Корецкий; авт. ст. Л. И. Дембо, Г. А. Аксененок, В. А. Кикоть; Институт государства и права АН СССР. М.: Наука, 1985. 272 с.

42. Словарь средневековой культуры / Под ред. А. Я. Гуревича. М.: «Российская политическая энциклопедия» (РОССПЭН), 2003. 632 с.

43. Стоклицкая-Терешкович В. В. Основные проблемы истории средневекового города X - XV веков. М.: Издательство социально- экономической литературы, 1960. 351 с.

44. Телегин А. А. Геронтософские поиски в русской мысли на рубеже XIX - XX веков (автореферат). М., 2003. 16 с.

45. Хвостенко А. А. Дуальность терминологии кровного родства и свойства // Язык и культура. Выпуск № 1 - 2. 2012. С. 71 - 77.

46. Хронологическая таблица // История Германии: учебное пособие: в 3 тт. / Под общ. ред. Б. Бонвеча, Ю. В. Галактионова. М.: КДУ, 2008. Т. 1: С древнейших времён до создания Германской империи / Л. П. Белковец, С. А. Васютин, Е. П. 57. Глушанин и др.; отв. ред. С. А. Васютин и Е. П. Глушанин; сост. науч.-справ. аппарата А. А. Мить. С. 500 - 520.

47. Ястребицкая А. Л. Средневековая культура и город в новой исторической науке. Учебное пособие. М.: Интерпракс, 1995. 416 с.