Идейно-художественное своеобразие поэмы Н.В. Гоголя 'Мертвые души'
СОДЕРЖАНИЕ
ВВЕДЕНИЕ
ГЛАВА 1. ХУДОЖЕСТВЕННОЕ СВОЕОБРАЗИЕ ПОЭМЫ
«МЁРТВЫЕ ДУШИ»
.1 Замысел и источники поэмы «Мёртвые души»
.2 Жанровое своеобразие поэмы
.3 Особенности сюжета и композиции поэмы
ГЛАВА 2. ПОЭМА «МЕРТВЫЕ ДУШИ» КАК КРИТИЧЕСКОЕ ИЗОБРАЖЕНИЕ БЫТА И НРАВОВ XIX ВЕКА
.1 Образ Чичикова в поэме «Мёртвые души»
.2 Особенности изображения помещиков в поэме
.3 Лирические отступления «Мертвых душ» и их идейное наполнение
ЗАКЛЮЧЕНИЕ
СПИСОК ИСПОЛЬЗОВАННОЙ ЛИТЕРАТУРЫ
мертвый душа чичиков отступление
ВВЕДЕНИЕ
Творческой вершиной Гоголя, одним из шедевров русской и мировой литературы являются «Мертвые души». Обосновывая необходимость самого внимательного перечитывания этого вроде бы хорошо известного со школьных лет произведения, можно сослаться на В. Г. Белинского, который писал: «Как всякое глубокое создание, «Мертвые души» не раскрываются с первого чтения: читая их во второй раз, точно читаешь новое, никогда не виданное произведение. «Мертвые души» требуют изучения» [3, VI, с. 220] .
Поэма вышла в свет в мае 1842 г. под названием «Похождения Чичикова, или Мертвые души» (название было изменено под давлением цензуры, по той же причине из поэмы была выброшена и «Повесть о капитане Копейкине»). «Давно не бывало у нас такого движения, какое теперь по случаю «Мертвых душ», - писал один из современников, вспоминая полемику, вызванную появлением книги. [17, с .19] Часть критиков обвиняла Гоголя в карикатурности и клевете на действительноcть. Другие отмечали их высокую художественность и патриотизм (последнее определение принадлежало Белинскому). Особого напряжения полемика достигла после появления брошюры К. Аксакова «Несколько слов о поэме Гоголя: «Похождения Чичикова, или Мертвые души»», в которой развивалась мысль о воскрешении древнего эпоса в поэме. За мыслью об эпичности и ориентации на Гомера стояло утверждение бесстрастности гоголевского письма, вообще свойственной эпопее. В полемику с Аксаковым вступил прежде всего Белинский. Сам же Гоголь в это время уехал за границу, в Германию, а затем в Рим, поручив перед этим издание первого собрания своих сочинений Н. Я. Прокоповичу (вышло в 1842 г.). [17, с. 25]
В Риме он работал над вторым томом «Мертвых душ», начатым еще в 1840 г. Работа эта с перерывами будет продолжаться в течение почти 12 лет, т. е. почти до самой смерти Гоголя. Современники с нетерпением ждали продолжения поэмы, однако вместо нее в 1847 г. в Петербурге выходят «Выбранные места из переписки с друзьями», двойной целью которых (как Гоголь это для себя сформулировал) было объяснить, почему до сих пор не написан второй том, и подготовить читателей для его последующего восприятия. «Выбранные места» утверждали идею духовного жизнестроения, целью которого было бы создание «идеального небесного государства». Само название поэмы («мертвые души») предполагало возможность обратного: существования душ «живых»). Залогом того и должно было стать воскрешение главного героя для новой «прекрасной» жизни, а также появление новых, по сравнению с первым томом, «положительных» персонажей: образцовых помещиков (Костанжогло и Василий Платонов), чиновников, героев, которые могли бы восприниматься как alter ego самого автора (напр., Муразов) и о которых мы знаем по пяти сохранившимся главам черновых редакций [17, с. 173].
января 1852 г. Гоголь наконец сообщает, что второй том «совершенно окончен». В конце же января в Москву приезжает отец Матвей, духовный отец Гоголя. Содержание их разговоров, имевших место в эти дни, остается неизвестным, но существует косвенное свидетельство, что именно отец Матвей посоветовал Гоголю сжечь часть глав поэмы, мотивируя то вредным влиянием, которое они могут иметь на читателей[17, с. 174]. Так, в ночь с 11 на 12 февраля 1852 г. происходит сожжение беловой рукописи второго тома. Впоследствии судьбу Гоголя Андрей Белый назвал «страшной местью», сравнив отца Матвея со страшным всадником на Карпатах: «…земля совершила над ним свою Страшную месть. Лик, виденный Гоголем, не спас Гоголя: этот лик стал для него «всадником на Карпатах». От него убегал Гоголь» [17, с. 175].
Гоголь умер 21 февраля 1852 г. - десять дней спустя после сожжения рукописи поэмы. На его надгробном памятнике были высечены слова пророка Иеремии: «Горьким словом моим посмеюся».
«Мертвые души» - одно из самых читаемых и почитаемых произведений русской классики. Сколько бы времени не отделяло нас от этого произведения, мы никогда ни перестанем изумляться его глубине, совершенству и, наверное, не будем считать наше представление о нем исчерпанным. Прочитывая «Мертвые души», воспитываешь в себе благородные нравственные идеи, которые несут с собой каждое гениальное творение искусства. Гоголь показал всю современную Россию, сатирически изобразив поместное дворянство и губернское чиновничество. Но если задуматься, отвратительные и жалкие черты гоголевских персонажей не изжиты до сих пор и ярко проявляются и сегодня. В этом и заключается актуальность исследования этого произведения.
Цель данной работы - раскрыть идейно-художественное своеобразие «Мёртвых душ».
Объект исследования - поэма Н. В. Гоголя «Мертвые души».
Предмет исследования: уникальное идейно-художественное своеобразие произведения.
Данная цель предполагает решение следующих задач:
. Рассмотреть художественное своеобразие поэмы «Мёртвые души»
. Раскрыть замысел и источники поэмы «Мёртвые души».
. Определить жанровое своеобразие поэмы
. Проанализировать особенности сюжета и композиции поэмы
. Исследовать особенности изображения Чичикова, а также помещиков в поэме.
. Понять роль лирические отступлений в поэме «Мертвые души» и их идейное наполнение.
Методы исследования: описательный, биографический, культурно-исторический, структурный.
ГЛАВА 1. ХУДОЖЕСТВЕННОЕ СВОЕОБРАЗИЕ ПОЭМЫ «МЁРТВЫЕ ДУШИ»
.1 Замысел и источники сюжета поэмы
Считается, что так же, как и сюжет «Ревизора», сюжет «Мертвых душ» Гоголю подсказал Пушкин. Известны два рассказа, связанные с именем Пушкина и сопоставимые с фабулой «Мертвых душ». Во время его пребывания в Бессарабии (1820-1823) в Бендерах имели место административные злоупотребления: смертные случаи здесь не регистрировались, и имена умерших передавались другим лицам, беглым крестьянам, стекавшимся сюда со всех концов России; по этой причине жителей городка называли «бессмертным обществом». Впоследствии, находясь уже в Одессе, Пушкин спрашивал у своего бессарабского знакомого И. П. Липранди: «Нет ли чего новенького в Бендерах». [17, с.163] О другом случае, относящемся к пребыванию Пушкина в Москве, писал П. И. Бартенев в примечаниях к воспоминаниям В. А. Соллогуба: «В Москве Пушкин был с одним приятелем на бегу. Там был также некто П. (старинный франт). Указывая на него Пушкину, приятель рассказал про него, как он скупил мертвых душ, заложил их и получил большой барыш <…> Это было еще до 1826 года». Интересно, что эпизод этот вызвал у самого Пушкина непосредственную художническую реакцию: «Из этого можно было бы сделать роман», - сказал он между прочим» [17, с.163].
Однако есть сведения, что и Гоголь, независимо от Пушкина, был наслышан об историях с мертвыми душами. По рассказу дальней родственницы писателя М. Г. Анисимо-Яновской, ее дядя, некто Харлампий Петрович Пивинский, проживавший в 17 верстах от Яновщины (другое название имения Гоголей Васильевка) и занимавшийся винокурением, был напуган слухами, что подобный промысел будет разрешен только помещикам, владеющим не менее чем пятьюдесятью душами. Пивинский (у которого было только тридцать душ) отправился в Полтаву «да и внес за своих умерших крестьян оброк, будто за живых… А так как своих, да с мертвыми, далеко до пятидесяти не хватало, то набрал он в бричку горилки да и поехал по соседям и накупил у них за эту горилку мертвых душ…» Анисимо-Яновская утверждает, что эту историю знала «вся Миргородчина» [17, с.164].
О другом эпизоде, якобы также известном Гоголю, сообщал его соученик по нежинской Гимназии высших наук П. И. Мартос в письме к П. И. Бартеневу: «Насчет «Мертвых душ» могу рассказать следующее… В Нежине <…>, при гимназии высших наук князя Безбородко, был некто К-ачь, серб; огромного роста, очень красивый, с длиннейшими усами, страшный землепроходец, - где-то купил он землю, на которой находится - сказано в купчей крепости - 650 душ; количество земли не означено, но границы указаны определительно. … Что же оказалось? Земля эта была - запущенное кладбище. Этот самый случай рассказывал Гоголю за границей князь Н. Г. Репнин» [17, с. 165].
Здесь надо, правда, сделать оговорку, что Репнин, если и рассказал Гоголю данный эпизод, то уже за границей, когда работа над «Мертвыми душами» была уже начата. Но при этом известно, что за границей, в процессе написания поэмы, Гоголь продолжал собирать материал и выспрашивать знакомых о разных «казусах», «могущих случиться при покупке мертвых душ» (письмо В. А. Жуковскому из Парижа 12 ноября 1836 г.) [17, с. 167].
При вполне житейски-бытовом происхождении сама формула «мертвые души», вынесенная в заглавие произведения, была насыщена тематикой и литературной, и философски-религиозной. Собственно бытовой аспект этой формулы зафиксировал В. И. Даль в первом издании «Толкового словаря живого великорусского языка» (1863): «Мертвые души, люди, умершие в промежутке двух народных переписей, но числящиеся по уплате податей, на лицо» (статья «Душа») [2]. Однако в религиозно-философском аспекте гоголевская формула явилась антитетичной к библейскому понятию о «живой душе» (ср.: «И создал Господь Бог человека из праха земного, и вдунул в лице его дыхание жизни, и стал человек душою живою» - Библия, Бытие, 2, 7). К тому же оксюморонное выражение «мертвая душа» и производные от него - «мертвая жизнь», «живая смерть» - приобрели широкое распространение в западно-европейской поэзии еще с эпохи Средневековья [17, с. 166]; ср. также в мистерии В. К. Кюхельбекера «Ижорский»: «Тому, чем мог бы быть разумным я, // Не верит мертвая душа моя»). В поэме формула «мертвая душа» - «мертвые души» многообразно преломлялась Гоголем, приобретая все новые и новые смысловые нюансы: мертвые души - умершие крепостные, но и духовно омертвевшие помещики и чиновники, скупка мертвых душ как эмблема мертвенности живущего.
.2 Жанровое своеобразие поэмы
В жанровом отношении «Мертвые души» были задуманы как роман «большой дороги». Тем самым в определенном смысле они соотносились с знаменитым романом Сервантеса «Дон Кихот», на который Гоголю также в свое время указал Пушкин (параллель, на которой Гоголь настаивал впоследствии и в «Авторской исповеди»). Как писал М. Бахтин, «на рубеже XVI-XVII вв. на дорогу выехал Дон Кихот, чтобы встретить на ней всю Испанию, от каторжника, идущего на галеры, до герцога»[25, с. 168]. Также и Павел Иванович Чичиков «выезжает на дорогу», чтобы встретить здесь, по собственному выражению Гоголя, «всю Русь» (из письма Пушкину 7 октября 1835 г.). Таким образом, сразу же намечается жанровая характерология «Мертвых душ» как романа путешествий. При этом с самого начала предопределяется и то, что путешествие это будет особого рода, а именно странствие плута, что вписывает дополнительно «Мертвые души» еще в одну жанровую традицию - плутовского романа, пикарески, широко распространившегося в европейской литературе (анонимная «Жизнь Ласарильо с Тормеса», «Жиль Блаз» Лесажа и др.). В русской литературе наиболее ярким представителем этого жанра до «Мертвых душ» был роман В. Т. Нарежного «Российский Жилблаз, или Похождения князя Гаврилы Симоновича Чистякова».
Линейное построение романа, которое и предполагала пикареска (произведение, содержанием которого являются забавные приключения плута), сразу же придало произведению эпический характер: автор проводил своего героя сквозь «цепь приключений и перемен, дабы представить с тем вместе вживе верную картину всего значительного в чертах и нравах взятого им времени» (эта характеристика «меньшего рода эпопеи», данная Гоголем уже в середине 40-х годов в «Учебной книге словесности для русского юношества», во многом была применима и для «Мертвых душ»). И все же опыт драматурга не прошел зря: именно он позволил сделать Гоголю почти невозможное, интегрировать линейный сюжет, казалось бы, наиболее удаленный от драматургического принципа, в особое «драматическое» целое. По определению самого Гоголя, роман «летит как драма, соединенный живым интересом самих лиц главного происшествия, в которое запутались действующие лица и которое кипящим ходом заставляет самые действующие лица развивать и обнаруживать сильней и быстро свои характеры, увеличивая увлеченье». Так и в «Мертвых душах», - их скупка Чичиковым (главное происшествие), выраженная фабульно в цепи эпизодов (глав), в большинстве своем совпадающих с визитом героя к тому или иному помещику, объединяет всех действующих лиц единым интересом. Неслучайно многие эпизоды книги Гоголь строит на параллелях и на повторяемости поступков, событий и даже отдельных деталей: повторное появление Коробочки, Ноздрева, симметричный визит Чичикова к различным «городским сановникам» в начале и в конце книги - все это создает впечатление кольцевой композиции. Ту роль катализатора действия, которую в «Ревизоре» играл страх, теперь выполняет сплетня - «сгущенная ложь», «реальный субстрат фантастического», где «каждый прибавляет и прилагает чуточку, а ложь растет, как снежный ком, грозя перейти в снежный обвал» [25, с. 169]. Циркуляция и возрастание слухов - прием, унаследованный Гоголем у другого великого драматурга, Грибоедова, дополнительно организует действие, убыстряет его темп, приводя в финале действие к стремительной развязке: «Как вихрь взметнулся, казалось, дотоле дремавший город!»
На самом деле, план «Мертвых душ» изначально мыслился Гоголем как трехчастное соединение относительно самостоятельных, завершенных произведений [25, с. 170]. В разгар работы Гоголя над первым томом его начинает занимать Данте. В первые годы заграничной жизни Гоголя этому способствовали многие факторы: встречи с В. А. Жуковским в Риме в 1838-1839 гг., который увлекался в это время автором «Божественной комедии»; беседами с С. П. Шевыревым и чтением его переводов из Данте. Непосредственно в первом томе «Мертвых душ» «Божественная комедия» отозвалась пародийной реминисценцией в 7-й главе, в сцене «совершения купчей»: странствователь по загробному царству Чичиков (Данте) со своим временным спутником Маниловым с помощью мелкого чиновника (Вергилий) оказываются на пороге «святилища» - кабинета председателя гражданской палаты, где новый провожатый - «Вергилий» покидает гоголевского героя (в «Божественной комедии» Вергилий оставляет Данте перед вознесением в Рай небесный, куда ему, как язычнику, путь возбранен).
Но, по-видимому, основной импульс, который Гоголь получил от чтения «Божественной комедии», был идеей показать историю человеческой души, проходящей через определенные стадии - от состояния греховности к просветлению, - историю, получающую конкретное воплощение в индивидуальной судьбе центрального персонажа. Это придало более четкие очертания трехчастному плану «Мертвых душ», которые теперь, по аналогии с «Божественной комедией», стали представляться как восхождение души человеческой, проходящей на своем пути три стадии: «Ад», «Чистилище» и «Рай».
Это же обусловило и новое жанровое осмысление книги, которую Гоголь первоначально называл романом и которой теперь давал жанровое обозначение поэмы, что заставляло читателя дополнительно соотносить гоголевскую книгу с дантевской, поскольку обозначение «священная поэма» («poema sacra») фигурирует и у самого Данте («Рай», песнь XXV, строка 1) и еще потому, что в начале XIX в. в России «Божественная комедия» устойчиво ассоциировалась с жанром поэмы (поэмой называл «Божественную комедию», например, А. Ф. Мерзляков в своем «Кратком начертании теории изящной словесности»; 1822), хорошо известным Гоголю. Но, помимо дантевской ассоциации, в назывании Гоголем «Мертвых душ» поэмой сказались и иные значения, связанные с этим понятием. Во- первых, чаще всего «поэмой» определялась высокая степень художественного совершенства; такое значение закрепилось за этим понятием в западно-европейской, в частности, немецкой критике (например, в «Критических фрагментах» Ф. Шлегеля). В этих случаях понятие служило не столько жанровым, сколько оценочным определением и могло фигурировать независимо от жанра (именно в этом русле Грибоедов писал о «Горе от ума» как о «сценической поэме», В. Г. Белинский называл «поэмой» «Тараса Бульбу», а Н. И. Надеждин всю литературу называл «эпизодом высокой, беспредельной поэмы, представляемой самобытною жизнию человеческого рода»).
Впрочем, у Гоголя в данном обозначении, и это тоже следует иметь в виду, присутствовал и элемент полемики. Дело в том, что в жанровом отношении поэма считалась понятием, применимым лишь к стихотворным произведениям - как малой, так и большой формы («Поэмою назваться может всякое сочинение, написанное стихами, с подражанием изящной природе», - писал Н. Ф. Остолопов в «Словаре древней и новой поэзии», и в этом смысле «Божественная комедия» естественнее подпадала под такую классификацию) [25, с. 170]. В остальных случаях это понятие приобретало, как уже было сказано, оценочный смысл. Гоголь же употребил слово «поэма» применительно к большой прозаической форме (которую изначально естественнее было бы определить как роман) именно как прямое обозначение жанра, поместив его на титульном листе книги (графически он дополнительно усилил значение: на созданном по его рисунку титульном листе слово «поэма» доминировала и над названием, и над фамилией автора). Определение «Мертвых душ» как поэмы, пишет Ю. В. Манн, пришло к Гоголю вместе с осознанием их жанровой уникальности. Уникальность эта заключалась, во-первых, в том универсальном задании, которое преодолевало односторонность комического и тем более сатирического ракурса книги («вся Русь отзовется в нем»), и, во-вторых, в ее символической значительности, поскольку книга обращалась к коренным проблемам предназначения России и человеческого бытия [25, с. 171].
Таким образом, жанровые истоки «Мертвых душ» многообразны. В них синтезированы в единое художественное целое элементы и плутовского романа, и жанра путешествий и очерка, социально-психологического и сатирического романа, высокой и пародийной поэмы.
.3 Особенности сюжета и композиции поэмы
Композиция «Мертвых душ» стройна и по-пушкински соразмерна.
Всего в 1-м томе 11 глав. Из них глава I представляет собою развернутую экспозицию. Следующие 5 глав (II-VI), завязывая и развивая действие, вместе с тем представляют собой как бы 5 законченных новелл-очерков, в центре каждой из них - развернутый портрет одного из помещиков губернии, куда приехал Чичиков в надежде осуществить задуманную им аферу. Каждый портрет - это определенный тип.
В следующих пяти главах (VII-XI) рисуются преимущественно чиновники губернского города. Однако построены эти главы уже не как отдельные очерки с одним главным персонажем в центре, а как последовательно развивающаяся цепь событий, принимающих все более сюжетно напряженный характер.
Глава XI завершает 1-й том и вместе с тем как бы возвращает читателя к началу повествования.
В главе I рисуется въезд Чичикова в город NN, и уже делается намек на завязку действия. В главе XI происходит развязка, герой спешно выезжает из города, и здесь же дается предыстория Чичикова. В целом глава представляет собой и завершение сюжета, его развязку, и экспозицию, "разгадку" характера главного героя и объяснение тайны его странной "негоции", связанной с покупкой мертвых душ.
Изучая систему образов в «Мертвых душах», особо следует задуматься над особенностями типизации характеров, в частности образов помещиков. Обычно при всей их индивидуальной неповторимости в них акцентируется социальные черты помещиков-крепостников периода начавшегося в России разложения феодальной системы, о чем, в частности, говорится во всех школьных и вузовских учебниках.
В целом это правильно, но далеко не достаточно, поскольку при таком подходе остается неуясненной необычная широта художественного обобщения в этих образах. Отражая в каждом из них разновидность социального типа помещика-крепостника, Гоголь этим не ограничивался, ибо для него важна не только социально-видовая определенность, но и общечеловеческая характерность изображаемого художественного типа. Подлинно художественный тип (в том числе и у Гоголя) всегда шире любого социального типа, потому что он рисуется как индивидуальный характер, в котором социально-видовое, сословно-групповое сложно соотносится с социально-родовым, целостно-личностным, общечеловеческим - с большим или меньшим преобладанием одного из этих начал. Вот почему в художественных типах Гоголя содержатся черты, характерные не только для помещиков или чиновников, но и для других классов, сословий и социальных прослоек общества.
Примечательно, что сам Гоголь неоднократно подчеркивал незамкнутость своих героев социально-сословными, социально-видовыми, узко групповыми и даже временными рамками. Говоря о Коробочке, он замечает: "Иной и почтенный, и государственный даже человек, а на деле выходит совершенная Коробочка" [9, V, с. 52]. Мастерски охарактеризовав "широкую" натуру "исторического человека" Ноздрева, писатель и в этом случае не приписывает все его многообразные свойства исключительно помещику-крепостнику своей эпохи, утверждая: "Ноздрев долго еще не выведется из мира. Он везде между нами и, может быть, только ходит в другом кафтане; но легкомысленно непроницательны люди, и человек в другом кафтане кажется им другим человеком" [9, V, с. 72].
При всей своей несомненной социально-психологической ограниченности характеры гоголевских персонажей далеки от схематической одномерности, это живые люди с массой индивидуальных оттенков. Тот же, по словам Гоголя, «многосторонний человек» Ноздрев с его «букетом» отрицательных качеств (кутила, игрок, беспардонный враль, драчун и пр.) в чем-то по своему симпатичен: своей неуемной энергией, умением быстро сходиться с людьми, своеобразным демократизмом, бескорыстием и нерасчетливостью, отсутствием скопидомства. Беда только в том, что все эти человеческие качества приобретают у него уродливое развитие, они не освещены каким-либо смыслом, подлинно человеческими целями.
Есть свои положительные зачатки в характерах и Манилова, и Коробочки, и Собакевича, и даже Плюшкина. Но это, точнее, остатки их человечности, которые еще больше оттеняют восторжествовавшую в них под влиянием среды бездуховность.
Если, к примеру, Лермонтов изображал преимущественно сопротивление «внутреннего человека» окружающим его внешним обстоятельствам жизни, то Гоголь сосредоточивает в «Мертвых душах» внимание на его подчинении этим обстоятельствам, вплоть до «растворения» в них, акцентируя внимание, как правило, на конечном результате этого процесса. Так представлены Манилов, Коробочка, Ноздрев. Но уже в изображении Собакевича присутствует и иная тенденция - понять истоки процесса духовного омертвления человека: «Родился ли ты уж так медведем, - говорится в поэме о Собакевиче, - или омедведила тебя захолустная жизнь, хлебные посевы, возня с мужиками, и ты через них сделался то, что называют человек-кулак» [9, V, с. 105].
Чем больше человек теряет человеческие качества, тем в большей мере Гоголь стремится докопаться до причин его душевной омертвелости. Именно так он поступает «прорехой на человечестве» Плюшкиным, развертывая его жизненную предысторию, рассказывая о той поре, «когда он только был бережливым хозяином», «был женат и семьянин» примерный, когда в его «глазах был виден ум; опытностью и познанием света была проникнута речь его, и гостю было приятно его слушать; приветливая и говорливая хозяйка славилась хлебосольством; навстречу выходили две миловидные дочки, обе белокурые и свежие, как розы, выбегал сын, разбитной мальчишка...» [9, V, с. 117].
И затем автор, не скупясь на детали, показывает, как постепенно бережливость переходила у Плюшкина в бессмысленную скупость, как отмирали супружеские, отцовские и другие человеческие чувства. Умерли жена и младшая дочь. Старшая Александра Степановна сбежала с офицером в поисках вольной и счастливой жизни. Сын, став офицером, проигрался в карты. Вместо поддержки материальной или моральной Плюшкин послал им отцовское проклятие и еще больше замкнулся в себе и своей всепоглощающей страсти к накопительству, становящемуся со временем все бессмысленнее.
Наряду с патологической скупостью, подозрительностью, в нем развивается лицемерие, призванное создать подобие утраченных душевных свойств. В чем-то здесь Гоголь предвосхитил образ Иудушки Головлева, например, в сцене приема Плюшкиным «беглой» дочери с ее «двумя малютками»: «Александра Степановна как-то приезжала раза два с маленьким сынком, пытаясь, нельзя ли чего-нибудь получить; видно походная жизнь с штабс-ротмистром не была так привлекательна, какою казалась до свадьбы. Плюшкин однако же ее простил и даже дал маленькому внучку поиграть какую-то пуговицу... но денег... не дал. В другой раз Александра Степановна приехала с двумя малютками и привезла ему кулич к чаю и новый халат, потому что у батюшки был такой халат, на который глядеть не только было совестно, но даже стыдно. Плюшкин приласкал обоих внучков и, посадивши их к себе одного на правое колено, а другого на левое, покачал их совершенно таким образом, как будто они ехали на лошадях, кулич и халат взял, но дочери решительно ничего не дал; с тем и уехала Александра Степановна» [9, V, с. 119].
Но даже в таком «монстре» писатель ищет остатки человечности. В этом отношении показателен эпизод, когда Плюшкин во время «торга» с Чичиковым вспомнил единственного своего знакомого в городе, бывшего еще в детстве его однокашником: «И на этом деревянном лице вдруг скользнул какой-то теплый луч, выразилось не чувство, а какое-то бледное отражение чувства...» [9, V, с. 125].
Кстати, по замыслу Плюшкин должен был появиться в последующих томах «Мертвых душ» если и не воскресшим нравственно-духовно, то осознавшим в результате сильного жизненного потрясения меру своего человеческого падения.
Еще более подробно дана предыстория главного героя - «подлеца» Чичикова, который, по замыслу писателя, должен был на протяжении трех томов проделать существенную внутреннюю эволюцию.
Более лаконично, но не менее содержательно обрисованы типы чиновников, к примеру, прокурор с густыми бровями и непроизвольно подмигивающим левым глазом. Толки и слухи об истории с покупкой Чичиковым мертвых душ так на него подействовали, что он «стал думать, думать и вдруг... ни с того, ни с другого умер». Послали, было, за доктором, но вскоре увидели, что прокурор «был уже одно бездушное тело». И вот только тогда его сограждане «с соболезнованием узнали, что у покойника была точно душа, хотя он по скромности своей никогда ее не показывал» [9, V, с. 210].
Комизм и сатиричность изображения здесь незаметно переходят в иную, нравственно-философскую тональность: покойный лежит на столе, «левый глаз уже не мигал вовсе, но бровь одна все еще была приподнята с каким-то вопросительным выражением. О чем покойник спрашивал, зачем он умер или зачем он жил, об этом один бог ведает» [9, V, с. 210].
Поставлен именно тот кардинальный жизненный вопрос - зачем жил, зачем живет человек? - вопрос, который так мало беспокоил всех этих вроде бы благополучных обитателей губернского города с их заживо омертвевшими душами. Здесь невольно вспоминаются слова Печорина из «Героя нашего времени»: «Зачем я жил? Для какой цели я родился?» [26, с. 130]
Мы много и справедливо говорим о социальной сатире в «Мертвых душах», не всегда замечая их нравственно-философский подтекст, который с течением времени, и особенно в наше время, обретает все больше не только исторический, но и современный интерес, высвечивая в конкретно-историческом содержании «Мертвых душ» его общечеловеческий ракурс.
Глубокое единство этих двух аспектов подметил еще Герцен. Сразу же по прочтении гоголевской поэмы он записал в дневнике: «Мертвые души» - это заглавие само носит что-то наводящее ужас... не ревизские мертвые души, а все эти Ноздревы, Маниловы и tutti quaiili - вот мертвые души, и мы их встречаем на каждом шагу. Где интересы общие, живые?.. Не все ли мы после юности, так или иначе, ведем одну из жизней гоголевских героев? Один остается при маниловской тупой мечтательности, другой буйствует, как Ноздрев, третий - Плюшкин и пр. Один деятельный человек Чичиков, и тот ограниченный плут» [26, с. 135].
Гоголь подчеркивает трагизм судеб большинства из них, все чаще «задумывающихся» над своей бесправной жизнью - вроде того Григория Доезжай-не-доедешь, который «думал, думал, да ни с того, ни с другого заворотил в кабак, а потом прямо в прорубь, и поминай как звали». И писатель делает многозначительное заключение: «Эх! русский народец! не любит умирать своей смертью!» [9, V, с. 136].
Говоря о центральном конфликте в художественной структуре поэмы, надо иметь в виду его своеобразную двуплановость. С одной стороны, это конфликт главного героя с помещиками и чиновниками, основанный на авантюре Чичикова по скупке мертвых душ. С другой - это глубинный конфликт между помещичье-чиновничьей, самодержавно-крепостнической верхушкой России с народом, прежде всего с крепостным крестьянством. Отзвуки этого глубинного конфликта то и дело звучат на страницах «Мертвых душ».
Даже «благонамеренный» Чичиков, раздосадованный неудачей своей хитроумной затеи, спешно покидая губернаторский бал, неожиданно обрушивается и на балы, и на всю связанную с ними праздную жизнь господствующих сословий: «Чтоб вас чёрт побрал всех, кто выдумал эти балы!.. Ну, чему сдуру обрадовались? В губернии неурожаи, дороговизна, так вот они за балы!.. А ведь на счет же крестьянских оброков...» [9, V, с. 174]
Чичиков занимает особое место в образно-смысловой структуре «Мертвых душ» - не только как главный герой, но и как идейно-композиционный и сюжетно-образующий центр поэмы. Путешествие Чичикова, положенное в основу его авантюрно-меркантильных намерений, давало возможность писателю, по его слову, «изъездить... всю Россию и вывести множество самых разнообразных характеров», показать «всю Русь» в ее противоречиях и дремлющих потенциях [9, VIII, с. 440].
Так, разбирая причины краха чичиковской идеи обогащения путем приобретения мертвых душ, стоит обратить особое внимание на два вроде бы побочных эпизода - на встрече Чичикова с юной блондинкой, оказавшейся губернаторской дочкой, и на последствия этих встреч. Чичиков лишь на какое-то мгновение позволил себе искренние человеческие чувства, но этого было достаточно, чтобы спутать все его карты, разрушить его так расчетливо осуществлявшийся план. Конечно, говорит повествователь, «сомнительно, чтобы господа такого рода... способны были к любви...» Но, «видно, и Чичиковы на несколько минут в жизни обращаются в поэтов...» [9, V, c.168-169]. Стоило Чичикову в его мимолетном увлечении забыть о принятой на себя роли и перестать оказывать должное внимание «обществу» в лице прежде всего дам, как те не замедлили отомстить ему за такое пренебрежение, подхватив версию о мертвых душах, сдобрив ее по-своему легендой о похищении губернаторской дочки: «Всем дамам совершенно не понравилось такое обхождение Чичикова» [9, V, с. 170]. И они разом «отправились каждая в свою сторону бунтовать город», т.е. настраивать его против недавнего всеобщего любимца Чичикова [9, V, с. 189]. Эта «приватная» сюжетная линия по-своему высвечивает полную несовместимость в меркантильно-расчетливом мире деляческого преуспевания с искренними человеческими чувствами и движениями сердца.
В качестве основы сюжета в 1 -м томе «Мертвых душ» выступают злоключения Чичикова, связанные с его аферой, основанной на покупке мертвых душ. Весть об этом взбудоражила весь губернский город. Делались самые невероятные предположения, зачем Чичикову понадобились мертвые души.
Всеобщая растерянность и страх усиливались тем, что в губернию назначен новый генерал-губернатор. «Все вдруг отыскивали в себе такие грехи, каких даже не было» [9, V, с. 193]. Чиновники задумались, кто же такой Чичиков, которого они так любезно принимали по его платью и манерам: «такой ли он человек, которого нужно задержать и схватить как неблагонамеренного, или же он такой человек, который может сам схватить и задержать их всех как неблагонамеренных» [9, V, с. 197].
В этой социальной «амбивалентности» Чичикова как возможного носителя одновременно и закона, и беззакония отразилась их относительность, противоположность и взаимосвязанность в изображаемом писателем обществе. Чичиков был загадкой не только для персонажей поэмы, но и во многом и для ее читателей. Вот почему, приковывая к нему внимание, автор не спешил с его разгадкой, отнеся экспозицию, объясняющую истоки подобного характера, в заключительную главу.
Вывод по главе: Гоголь стремился показать страшный лик российской действительности, воссоздать «Ад» русской современной жизни.
Поэма имеет кольцевую «композицию»: она обрамляется действием первой и одиннадцатой глав: Чичиков въезжает в город и выезжает из него. Экспозиция в «Мертвых душах» перенесена в конец произведения. Таким образом, одиннадцатая глава является как бы неформальным началом поэмы и формальным её концом. Поэма же начинается с развития действия: Чичиков начинает свой путь к «приобретению» мертвых душ. Построение «Мертвых душ» отличается логичностью и последовательностью. Каждая глава завершена тематически, она имеет свое задание и свой предмет изображения. Главы, посвященные изображению помещиков, выстроены по схеме: описание пейзажа, усадьбы, дома и быта, внешности героя, затем показан обед и отношение помещика к продаже мертвых душ. В композиции поэмы присутствуют лирические отступления, вставные новеллы («Повесть о капитане Копейкине»), притча о Кифе Мокиевиче и Мокии Кофовиче.
Макрокомпозиция поэмы «Мёртвые души», то есть композиция всего задуманного произведения, подсказана Гоголю бессмертной «Божественной комедией» Данте: 1 том - ад крепостнической действительности, царство мертвых душ; 2 том - чистилище; 3 том - рай. Этот замысел остался неосуществлённым. Также можно отметить постепенность душевной деградации помещиков по мере знакомства с ними читателя. Такая картина создает у читателя довольно тяжелое эмоциональное ощущение от символических ступеней, по которым душа человека движется в ад.
ГЛАВА 2. ПОЭМА «МЕРТВЫЕ ДУШИ» КАК КРИТИЧЕСКОЕ ИЗОБРАЖЕНИЕ БЫТА И НРАВОВ XIX ВЕКА
.1 Образ Чичикова в поэме «Мёртвые души»
Образом Чичикова Гоголь вводил в русскую литературу складывавшийся в русской действительности тип буржуа-приобретателя, который делает ставку не на дарованные судьбой титулы и богатства, а на личную инициативу и предприимчивость, на «копейку», умножаемую в капитал, приносящий ему с собой все: блага жизни, положенные в обществе, знатность и пр.
Этот тип имел несомненные преимущества перед типом патриархального помещика-дворянина, жившего по обычаям, унаследованным, как и материальные блага, от отцов и дедов.
Не случайно Чичиков все время в пути, в движении, в хлопотах, в то время как другие персонажи малоподвижны и косны во всех отношениях. Чичиков всего в жизни добивается сам. Не раз он сколачивал солидное состояние и терпел крах, но вновь и вновь с прежней энергией устремлялся к своей заветной цели - разбогатеть во что бы то ни стало, любыми средствами.
Но вот эта ограниченность жизненной цели, неразборчивость и нечистоплотность в средствах ее достижения в итоге сводили на нет его положительные качества, опустошая его духовно, в конечном счете тоже превращая в мертвую душу.
Вместе с тем Чичиков - это очень емкий образ-тип. Недаром чиновники поочередно принимают его то за чиновника генерал-губернаторской канцелярии, то за фальшивомонетчика, то за переодетого разбойника, то даже за выпущенного с острова Елены Наполеона. При всей несуразности предположений перепуганных чиновников они не абсолютно беспочвенны: в Чичикове действительно есть нечто, роднящее его со всеми этими человеческими «экземплярами», к каждому из них он восходит какой-то своей стороной. Даже с Наполеоном у него имеется общее: тот же деятельный индивидуализм, переходящий в эгоцентризм и обусловливающий ограниченность всех целей; та же неразборчивость в средствах их достижения; восхождение к этим целям буквально «по трупам», через страдания и смерть себе подобных. Едва приехав в город, Чичиков интересуется, «не было ли каких болезней в губернии, повальных горячек, убийственных каких-нибудь лихорадок, оспы и тому подобного» [9, VI, с. 10].
Лишь одна из догадок, «кто таков на самом деле есть Чичиков», оказалось совершенно несостоятельной, когда почтмейстер вдруг заявил: «Это, господа... не кто другой, как капитан Копейкин!» [9, V, с. 199].
Следует подчеркнуть, что «Повесть о капитане Копейкине», несмотря на то, что она ни с основным действием поэмы, ни с образом Чичикова вроде бы не связана, несет в себе большое идейно-художественное содержание, дополняющее и углубляющее основной смысл «Мертвых душ». Недаром ею так дорожил сам Гоголь и глубоко переживал в связи с угрозой изъятия ее цензурой, о чем писал 10 апреля 1842 г. П. А. Плетневу: «Уничтожение Копейкина меня сильно смутило! Это одно из лучших мест в поэме, и без него - прореха, которой я ничем не в силах заплатать и зашить» [9, VI, с. 262].
В этой «поэме в поэме» (ср. слова почтмейстера: «это... в некотором роде целая поэма») повествование выходит за рамки губернии, вовлекая в свою сферу Петербург, высшие чиновничье-бюрократические и правящие круги, предельно расширяет его рамки, охватывая всю Россию [26, с. 135].
Кроме того, с образом капитана Копейкина, героя и инвалида Отечественной войны 1812г., представителя демократических низов страны, вновь и с новой силой звучит тема бунта. Разумеется, Гоголь, не будучи ни в какой мере революционером, не призывал к бунту. Однако, как большой и честный художник-реалист, он не мог не показать закономерности бунтарских тенденций при существующем социально несправедливом общественном и государственном устройстве.
Рассказ почтмейстера о капитане Копейкине внезапно прерывается, когда слушатели узнают, что Копейкин, разуверившись в «монаршей помощи», становится предводителем шайки разбойников у себя на родине, в рязанских лесах: «Только позволь, Иван Андреевич», сказал вдруг прервавши его полицеймейстер: «ведь капитан Копейкин, ты сам сказал, без руки и ноги, а у Чичикова...» Почтмейстер и сам не мог понять, как это ему и в самом деле сразу не пришло в голову, и он только «хлопнул со всего размаха рукой по своему лбу, назвавши себя публично при всех телятиной» [9, V, с. 205]. Знакомый нам по предыдущим произведениям Гоголя алогизм мышления - персонажей и рассказчиков.
Этот прием широко используется в «Мертвых душах», прежде всего для осмысления главной сюжетной линии, а через нее - и всей отображаемой действительности. Автор заставляет если не чиновников, то читателей поставить перед собой вопрос: а разве больше логики в повседневно совершаемых покупках и продажах «живых душ», живых людей?
Каким предстал бы Чичиков в финале трехтомной поэмы, сказать с определенностью затруднительно. Но, независимо от конечного замысла, в 1-м томе Гоголю удалось создать реалистический тип большой обобщающей силы. Его значительность сразу же отметил Белинский: «Чичиков как приобретатель не меньше, если не больше Печорина - герой нашего времени». Наблюдение, не утратившее актуальности и сейчас. Вирус приобретательства, приобретательства любой ценой, когда все средства хороши, когда забывается завещанная веками библейская истина: «не хлебом единым жив человек», - этот вирус настолько силен и живуч, что он беспрепятственно проникает всюду, минуя не только пространственные, но и временные границы. Тип Чичикова не потерял своего жизненно-обобщающего значения и в наши дни, и в нашем обществе, напротив, он переживает свое мощное возрождение и развитие. Обращаясь к читателям, Гоголь предлагал каждому задать себе вопрос: «А нет ли и во мне какой-нибудь части Чичикова?» При этом писатель советовал не спешить с ответом, не кивать на других: «Смотри, смотри, вон Чичиков... пошел!» [9, V, с. 247]. Этот совет обращен и к каждому из живущих сегодня.
.2 Особенности изображения помещиков в поэме
Образы, нарисованные Гоголем в поэме, были неоднозначно восприняты современниками: многие упрекали его в том, что он нарисовал карикатуру на современную ему жизнь, в смешном, нелепом виде изобразил действительность. Гоголь разворачивает перед читателем целую галерею образов помещиков (ведя своего главного героя от первого из них к последнему) в первую очередь для того, чтобы ответить на главный вопрос, занимавший его - каково, будущее России, в чем состоит ее историческое предназначение, что в современной жизни содержит хоть малый намек на светлое, благополучное будущее народа, что явится залогом грядущего величия нации. Иными словами, вопрос, который Гоголь задает в конце, в лирическом отступлении о «Руси-тройке», лейтмотивом пронизывает все повествование, и именно ему подчинены логика и поэтика всего произведения, в том числе и образы помещиков.
Первый из помещиков, кого посещает Чичиков в надежде купить мертвые души, - Манилов. Основные черты: Манилов совершенно оторван от реальности, его основное занятие - бесплодное витание в облаках, никчемное прожектерство. Об этом говорит как внешний вид его поместья (дом на холме, открытый всем ветрам, беседка - «храм уединенного размышления», следы начатых и неоконченных построек), так и интерьер жилых помещений (разномастная мебель, кучки трубочного пепла, разложенные аккуратными рядами на подоконнике, какая-то книга, второй год заложенная на четырнадцатой странице и т. д.). Рисуя образ, Гоголь особое внимание уделяет именно детали, интерьеру, вещам, через них показывая особенности характера владельца. Манилов, несмотря на «великие» помыслы, глуп, пошл и сентиментален (сюсюканье с женой, «древнегреческие» имена не совсем опрятных и воспитанных детей). Внутреннее и внешнее убожество изображенного типа побуждает Гоголя, отталкиваясь от него, искать положительный идеал, причем делать это «от противного». Если полная оторванность от реальности и бесплодное витание в облаках приводят к подобному, то, возможно, тип противоположный будет вселять в нас какие-то надежды? Коробочка в этом отношении - полная противоположность Манилову. В отличие от него, она не витает в облаках, а напротив, полностью погружена в быт. Однако и образ Коробочки не дает желаемого идеала. Мелочность и скаредность (старые салопы, хранящиеся в сундуках, деньги, складываемые в чулок на «черный день»), косность, тупая приверженность традиции, неприятие и боязнь всего нового, «дубинноголовость» делают ее облик едва ли не более отталкивающим, чем облик Манилова. При всей несхожести характеров Манилова и Коробочки у них есть одна общая черта - бездеятельность. И Манилов, и Коробочка (хотя и в силу противоположных причин) не влияют на окружающую их действительность. Может быть, человек деятельный явится образцом, с которого следует брать пример юному поколению? И, словно в ответ на этот вопрос, появляется Ноздрев. Ноздрев крайне деятелен. Однако вся его бурная деятельность носит по большей части скандалезный характер. Он завсегдатай всех пьянок и кутежей в округе, он меняет все что ни попадя на что попало (пытается всучить Чичикову щенков, шарманку, лошадь и проч.), жульничает при игре в карты и даже в шашки, бездарно транжирит деньги, которые выручает от продажи урожая. Он врет без всякой на то надобности (именно Ноздрев впоследствии подтверждает слух о том, что Чичиков хотел украсть губернаторскую дочку и брал его в сообщники, не моргнув глазом соглашается, что Чичиков - Наполеон, бежавший из ссылки и т. д.). Неоднократно он бывал бит, причем своими же друзьями, а на следующий день как ни в чем не бывало являлся к ним и продолжал все в том же духе - «и он ничего, и они, как говорится, ничего». В результате от «деятельности» Ноздрева происходит едва ли не больше бед, чем от бездействия Манилова и Коробочки. И тем не менее есть черта, которая объединяет все описанные три типа - это непрактичность.
Следующий помещик - Собакевич крайне практичен. Это тип «хозяина», «кулака». Все в его доме прочно, надежно, сделано «на века» (даже мебель, кажется, преисполнена самодовольства и хочет крикнуть: «Ия Собакевич!»). Однако вся практичность Собакевича направлена только к одной цели - получению личной выгоды, для достижения которой он не останавливается ни перед чем («ругание» Собакевичем всех и вся - в городе, по его словам, один приличный человек - прокурор, «да и тот, если разобраться, - свинья», «трапеза» Собакевича, когда он поедает горы снеди и так лее, кажется, способен в один присест заглотить весь мир, сцена с покупкой мертвых душ, когда Собакевич ничуть не удивляется самому предмету купли-продажи, но сразу чувствует, что дело пахнет деньгами, которые можно «содрать» с Чичикова). Совершенно ясно, что Собакевич отстоит от искомого идеала еще дальше, чем все прежние типы.
Плюшкин - своего рода обобщающий образ. Он единственный, чей путь до его нынешнего состояния («как он дошел до жизни такой») показывает нам Гоголь. Давая образ Плюшкина в развитии, Гоголь поднимает этот заключительный образ до своего рода символа, вмещающего в себя и Манилова, и Коробочку, и Ноздрева, и Собакевича. Общее для всех типов, выведенных в поэме, то, что их жизнь не освящена мыслью, целью общественно полезной, не наполнена заботой о всеобщем благе, прогрессе, стремлением к национальному процветанию. Любая деятельность (или бездействие) бесполезны и бессмысленны, если не несут в себе заботы о благе нации, страны. Именно поэтому Плюшкин превращается в «прореху ка человечестве», именно поэтому его отталкивающий, отвратительный образ скряги, потерявшего всяческий человеческий облик, крадущего старые ведра и прочий хлам у собственных крестьян, превратившего собственный дом в свалку, а своих крепостных - в нищих, - именно поэтому его образ - конечная остановка для всех этих маниловых, коробочек, ноздревых и собакевичей. И именно «прорехой на человечестве», подобно Плюшкину, может оказаться Россия, если не найдет в себе силы отторгнуть все эти «мертвые души» и вызвать на поверхность национальной жизни положительный образ - деятельный, с подвижным умом и воображением рачительный в делах и главное - освященный заботой об общем благе. Характерно, что именно такой тип пытался во втором томе «Мертвых душ» вывести Гоголь в образе помещика Костанжогло. Однако окружающая действительность не давала материала для подобных образов - Костанжогло оказался умозрительной схемой, не имеющей к реальной жизни ни малейшего отношения. Российская действительность поставляла только маниловых, коробочек, ноздревых и Плюшкиных - «Где я? Ничего не вижу... Ни одного человеческого лица,.. Вокруг только рыла, рыла...» - восклицает Гоголь устами Городничего в «Ревизоре» (ср. с «нечистью» из «Вечеров...» и «Миргорода»: свиное рыло, просовывающееся в окно в «Сорочинской ярмарке», глумливые нечеловеческие морды в «Заколдованном месте»). Именно поэтому горестным окриком-предостережением звучат слова о Руси-тройке - «Куда мчишься ты?.. He дает ответа...».
Итак, основной и главный смысл поэмы состоит в том, что Гоголь хотел через художественные образы понять исторический путь России, увидеть ее будущее, ощутить в окружающей его действительности ростки новой, лучшей жизни, различить те силы, которые свернут Россию с обочины мировой истории и включат в общий культурный процесс. Изображение помещиков - отражение именно этого поиска. Путем предельной типизации Гоголь создает фигуры общенационального масштаба, представляющие русский характер во многих ипостасях, во всей его противоречивости и неоднозначности. Типы, выведенные Гоголем, - неотъемлемая часть русской жизни, это именно русские типы, которые сколь ярки, столь же и устойчивы в русской жизни - до тех пор, пока сама жизнь коренным образом не изменится.
Подобно образам помещиков, образы чиновников, целую галерею которых Гоголь разворачивает перед читателем, выполняют определенную функцию. Показывая быт и нравы губернского города NN, автор пытается ответить на главный волнующий его вопрос - каково будущее России, в чем состоит ее историческое предназначение, что в современной жизни содержит хоть малый намек на светлое, благополучное будущее народа.
Тема чиновничества является неотъемлемой частью и продолжением тех идей, которые Гоголь развивал, изображая помещиков в поэме. He случайно образы чиновников идут вслед за образами помещиков. Если зло, воплощенное в хозяевах поместий - во всех этих коробочках, маниловых, собакевичах, ноздревых и Плюшкиных - рассеяно по российским просторам, то здесь оно предстает в концентрированном виде, спрессованное условиями жизни губернского города. Огромное количество «мертвых душ», собранных вместе, создает особую чудовищно-абсурдную атмосферу.
Если характер каждого из помещиков накладывал неповторимый отпечаток на его дом и поместье в целом, то на город влияет вся огромная масса людей (в том числе и чиновников, так как чиновники - первые люди в городе), живущих в нем. Город превращается в совершенно самостоятельный механизм, живущий по своим законам, отправляющий свои надобности через канцелярии, департаменты, советы и прочие общественные институты. И именно чиновники обеспечивают функционирование всего этого механизма. Жизнь государственного служащего, на которой не лежит отпечаток высокой идеи, стремления способствовать всеобщему благу, становится воплощенной функцией бюрократического механизма. По существу, человек перестает быть человеком, он утрачивает все личностные характеристики (в отличие от помещиков, которые имели пусть и уродливую, но все же свою собственную физиономию), теряет даже собственное имя, так как имя - все же некая личностная характеристика, и становится просто Почтмейстером, Прокурором, Губернатором, Полицмейстером, Председателем или обладателем невообразимого прозвища наподобие Ивана Антоновича Кувшинное Рыло. Человек превращается в деталь, «винтик» государственной машины, микромоделью которой является губернский город NN. Чиновники сами по себе ничем не примечательны, за исключением занимаемой ими должности.
Чтобы усилить контраст, Гоголь приводит гротесковые «портреты» некоторых чиновников - так полицмейстер знаменит тем, что, по слухам, ему достаточно только мигнуть, проходя мимо рыбного ряда, чтобы обеспечить себе роскошный обед и обилие рыбных деликатесов. Почтмейстер, которого звали Иван Андреевич, известен тем, что к его имени всегда прибавляли: «Шпрехен зи дейч, Иван Андрейч?» Председатель палаты знал наизусть «Людмилу» Жуковского и «мастерски читал многие места, особенно: «Бор заснул, долина спит», и слово «Чу!». Прочие, как саркастически отмечает Гоголь, были «тоже более или менее люди просвещенные: кто читал Карамзина, кто «Московские ведомости», кто даже и совсем ничего не читал». Примечательна реакция жителей города, в том числе к чиновников, на известие, что Чичиков покупает мертвые души - происходящее не укладывается в привычные рамки и тотчас же рождает самые фантастические предположения - от того, что Чичиков хотел похитить губернаторскую дочку, до того, что Чичиков - либо разыскиваемый фальшивомонетчик, либо убежавший разбойник, о которых Полицмейстер получает предписание немедленного задержания. Гротесковость ситуации лишь усиливается тем, что Почтмейстер решает, будто Чичиков - переодетый капитан Копейкин, герой войны 1812 года, инвалид без руки и ноги. Остальные чиновники предполагают, что Чичиков - переодетый Наполеон, сбежавший с острова Святой Елены.
Абсурдность ситуации достигает апогея, когда в результате столкновения с неразрешимыми проблемами (от умственного напряжения) умирает прокурор. В целом ситуация в городе напоминает поведение механизма, в который вдруг попала песчинка. Колесики и винтики, предназначенные для вполне определенных функций, прокручиваются вхолостую, какие-то с треском ломаются, и весь механизм звенит, бренчит и «идет вразнос».
Именно бездушная машина является своего рода символом города, и именно в этом контексте само название поэмы - «Мертвые души» - приобретает новое звучание. Вполне очевидно, что все сплетни, пустословие и пустомыслие в городе происходят от праздности ума и души, что чиновники - уже даже не карикатуры (так как карикатуру можно рисовать на какое-либо определенное лицо), но своего рода маски, за которыми проглядывает бездушная бюрократическая машина со всеми своими особенностями и издержками - кумовством, бесхозяйственностью и взяточничеством. Характерно, что каждый из чиновников занимается не своим делом - ни об одном из них не сказано, что он хорошо справляется со своей работой (Председатель палаты примечателен не тем, что он хороший председатель, но тем, что знает наизусть «Людмилу», Почтмейстер знаменит тем, что уснащает речь массой слов-паразитов и т. п.), лишь один из чиновников описан как более или менее цельная натура - Иван Антонович Кувшинное Рыло - за что, вероятно, и удостоился персонального имени (его профессионализм проявляется в том, что он мастерски берет взятки и выполняет взятые на себя обязательства).,Гоголь как бы задает вопрос - если первые люди в городе таковы, то каковы же все остальные? Где тот положительный идеал, который явится примером для нового поколения?
Если город - бездушная машина, убивающая в людях все живое, чистое, уничтожающая самую человеческую суть, лишающая их всех человеческих чувств и даже нормального имени, превращающая сам город в «кладбище» мертвых душ, то в конечном итоге и вся Россия может принять подобный облик, если не найдет в себе силы отторгнуть всю эту «мертвечину» и вызвать на поверхность национальной жизни положительный образ - деятельный, с подвижным умом и воображением, рачительный в делах и главное - освященный заботой об общем благе.
.3 Лирические отступления «Мертвых душ» и их идейное наполнение
Лирические отступления - очень важная часть любого произведения. По обилию лирических отступлений поэму «Мертвые души» можно сравнить с произведением в стихах А.С. Пушкина «Евгений Онегин». Такая особенность этих произведений связана с их жанрами - поэма в прозе и роман в стихах.
Лирические отступления в «Мертвых душах» насыщены пафосом утверждения высокого призвания человека, пафосом больших общественных идей и интересов. Высказывает ли автор свою горечь и гнев по поводу ничтожества показанных им героев, говорит ли он о месте писателя в современном обществе, пишет ли он о живом, бойком русском уме - глубоким источником его лиризма являются думы о служении родной стране, о ее судьбах, ее печалях, ее скрытых, придавленных гигантских силах.
Гоголь создал новый тип прозы, в котором неразрывно слились противоположные стихии творчества - смех и слезы, сатира и лирика. Никогда прежде они, как уже установлено, не встречались в одном художественном произведении.
Эпическое повествование в «Мертвых душах» то и дело прерывается взволнованными лирическими монологами автора, оценивающего поведение персонажа или размышляющего о жизни, об искусстве. Подлинным лирическим героем этой книги является сам Гоголь. Мы постоянно слышим его голос. Образ автора как бы непременный участник всех событий, происходящих в поэме. Он внимательно следит за поведением своих героев и активно воздействует на читателя. Причем голос автора совершенно лишен дидактики, ибо образ этот воспринимается изнутри, как представитель той же отраженной действительности, что и другие персонажи «Мертвых душ».
Наибольшего напряжения достигает лирический голос автора на тех страницах, которые непосредственно посвящены Родине, России. В лирические раздумья Гоголя вплетается еще одна тема - будущее России, ее собственная историческая судьба и место в судьбах человечества.
Страстные лирические монологи Гоголя были выражением его поэтической мечты о неискаженной, правильной действительности. В них раскрывался поэтический мир, в контрасте с которым еще острее обнажался мир наживы и корысти. Лирические монологи Гоголя - это оценка настоящего с позиций авторского идеала, который может быть осуществлен лишь в будущем.
Гоголь в своей поэме выступает, прежде всего, как мыслитель и созерцатель, пытающийся разгадать таинственную птицу-тройку - символ Руси. Две важнейших темы размышлений автора - тема России и тема дороги - сливаются в лирическом отступлении: «Не таки ли и ты, Русь, что бойкая, необгонимая тройка несешься? ...Русь! куда ж несется ты? дай ответ. Не дает ответа» [9, V, с. 356].
Тема дороги - вторая важнейшая тема «Мертвых душ», связанная с темой России. Дорога - образ, организующий весь сюжет, и себя Гоголь вводит в лирические отступления как человека пути. «Прежде, давно, в лета моей юности... мне было весело подъезжать в первый раз к незнакомому месту... Теперь равнодушно подъезжаю ко всякой незнакомой деревне и равнодушно гляжу на ее пошлую наружность; моему охлажденному взору неприютно, мне не смешно,.. и безучастное молчание хранят мои недвижные уста. О моя юность! О моя совесть!» [9, V, с. 255]
Наибольшее значение имеют лирические отступления о России и русском народе. На протяжении всей поэмы утверждается идея автора о положительном образе русского народа, которая сливается с прославлением и воспеванием родины, в чем выражается гражданско-патриотическая позиция автора: настоящая Россия - это не собакевичи, ноздревы и коробочки, а народ, народная стихия. Так, в пятой главе писатель славит «живой и бойкий русский ум», его необыкновенную способность к словесной выразительности, что «если наградит косо словцом, то пойдет оно ему в род и потомство, утащит он его с собой и на службу, и в отставку, и в Петербург, и на край света». На такие рассуждения Чичикова навел его разговор с крестьянами, которые называли Плюшкина «заплатанным» и знали его только потому, что он плохо кормил своих крестьян.
В тесном соприкосновении с лирическими высказываниями о русском слове и народном характере находится и то авторское отступление, которое открывает шестую главу.
Повествование о Плюшкине прерывается гневными словами автора, имеющими глубокий обобщающий смысл: «И до такой ничтожности, мелочности, гадости мог снизойти человек!» [9, V. с. 268]
Гоголь чувствовал живую душу русского народа, его удаль, смелость, трудолюбие и любовь к свободной жизни. В этом отношении глубокое значение имеют рассуждения автора, вложенные в уста Чичикова, о крепостных крестьянах в седьмой главе. Здесь предстает не обобщенный образ русских мужиков, а конкретные люди с реальными чертами, подробно выписанными. Это и плотник Степан Пробка - «богатырь, что в гвардию годился бы», который, по предположению Чичикова, исходил всю Русь с топором за поясом и сапогами на плечах. Это и сапожник Максим Телятников, учившийся у немца и решивший разбогатеть враз, изготавливая сапоги из гнилушной кожи, которые расползлись через две недели. На этом он забросил свою работу, запил, свалив все на немцев, не дающих житья русскому человеку.
В лирических отступлениях предстает трагическая судьба закрепощенного народа, забитого и социально приниженного, что нашло отражение в образах дяди Митяя и дяди Миняя, девчонки Пелагеи, которая не умела отличить, где право, где лево, плюшкинских Прошки и Мавры. За этими образами и картинами народной жизни кроется глубокая и широкая душа русского народа.
Образ дороги в лирических отступлениях символичен. Это дорога из прошлого в будущее, дорога, по которой идет развитие каждого человека и России в целом.
Произведение завершается гимном русскому народу: «Эх! тройка! Птица-тройка, кто тебя выдумал? Знать у бойкого народа ты могла родиться...» [9, V, с. 378] Здесь лирические отступления выполняют обобщающую функцию: служат для расширения художественного пространства и для создания целостного образа Руси. Они раскрывают положительный идеал автора - России народной, которая противопоставлена Руси помещичье-чиновной.
Для воссоздания полноты образа автора необходимо сказать о лирических отступлениях, в которых Гоголь рассуждает о двух типах писателей. Один из них «не изменил ни разу возвышенного строя своей лиры, не ниспускался с вершины своей к бедным, ничтожным своим собратьям, а другой дерзнул вызвать наружу все, что ежеминутно перед очами и чего не зрят равнодушные очи» [9, V, с. 254].
Удел настоящего писателя, дерзнувшего правдиво воссоздать действительность, скрытую от всенародных очей, таков, что ему, в отличие от писателя-романтика, поглощенного своими неземными и возвышенными образами, не суждено добиться славы и испытать радостных чувств, когда тебя признают и воспевают. Гоголь приходит к выводу, что непризнанный писатель-реалист, писатель-сатирик останется без участия, что «сурово его поприще, и горько чувствует он свое одиночество» [7].
Все это воссоздает лирический образ автора, который долго будет еще идти рука об руку со «странным героем, озирать всю громадно-несущуюся жизнь, озирать ее сквозь видный миру смех и незримые, неведомые ему слезы!».
На протяжении всей поэмы лирические места вкраплены в повествование с большим художественным тактом. Вначале они носят характер высказываний автора о его героях, но по мере развертывания действия их внутренняя тема становится все более широкой и многогранной.
Можно сделать вывод, что лирические отступления в «Мертвых душах» насыщены пафосом утверждения высокого призвания человека, пафосом больших общественных идей и интересов. Высказывает ли автор свою горечь и гнев по поводу ничтожества показанных им героев, говорит ли он о месте писателя в современном обществе, пишет ли он о живом, бойком русском уме - глубоким источником его лиризма являются думы о служении родной стране, о ее судьбах, ее печалях, ее скрытых, придавленных гигантских силах.
Итак, художественное пространство поэмы «Мертвые души» составляют два мира, которые можно обозначить как мир реальный и мир идеальный. Реальный мир Гоголь строит, воссоздавая современную ему действительность, вскрывая механизм искажения человека как личности и мира, в котором он живет. Мир идеальный для Гоголя - это та высота, к которой стремится душа человека, но в силу своей поврежденности грехом не находит пути. Представителями антимира и являются фактически все герои поэмы, среди которых особо яркими видятся образы помещиков во главе с главным персонажем Чичиковым. Глубоким смыслом названия произведения Гоголь дает читателю ракурс прочтения своего произведения, логику видения созданных им персонажей, в том числе и помещиков.
ЗАКЛЮЧЕНИЕ
Поэма «Мертвые души» является одним из самых замечательных произведений русской литературы. Великий писатель-реалист Николай Васильевич Гоголь показал всю современную Россию, сатирически изобразив поместное дворянство и губернское чиновничество. Но если присмотреться, отвратительные и жалкие черты гоголевских персонажей не изжиты до сих пор и ярко проявляются и сегодня, на рубеже нового века. Смех Гоголя включал в себя и чувство острой скорби, рожденное картинами духовного угасания, «омертвения» человека, его унижения и подавления, явлениями социального застоя. Недаром писатель говорил о том, что ему приходится озирать жизнь «сквозь видный миру смех и незримые, неведомые ему слезы». И вместе с тем смех Гоголя не вызывает разочарования, он пробуждает энергию сопротивления и протеста, энергию действия.
Н.В. Гоголь много размышлял о судьбе России, каждая строчка пропитана любовью к стране, глубокими переживаниями. «Не так ли ты, Русь, что бойкая необгонимая тройка, несешься?.. Русь, куда же несешься ты, дай ответ. Не дает ответа!» В образе тройки воплотилась вся Россия, и на вопрос «Куда ж ты несешься?» - не дает ответа, к сожалению и сам писатель не знает, куда она приедет, если править ей будут люди, подобные Чичикову, Манилову, Плюшкину.
Белинский весьма выразительно сформулировал основную особенность «слога» Гоголя, то есть его языка и стиля: «Гоголь не пишет, а рисует; его изображения дышат живыми красками действительности. Видишь и слышишь их. Каждое слово, каждая фраза резко, определенно, рельефно выражает у него мысль, и тщетно бы хотели вы придумать другое слово или другую фразу для выражения этой мысли» [3, V, с. 121].
Точное соотношение слова и мысли сочетается у Гоголя с живописностью слова, с наглядностью, изобразительностью образа. Слово, речевая характеристика у Гоголя прочно соотнесены с образом персонажа, раскрывают его сущность, его характер.
В языке Гоголя нашла свое выражение вся тогдашняя Россия - все ее социальные слои, профессии, самые разнообразные стили. Но в основе его работы над языком лежало стремление к максимальной демократизации речи, к включению в литературный язык всего богатства языка общенародного, к уничтожению граней между ними. Эта демократизация речи особенно отчетливо чувствовалась современниками.
Гоголь, как видим, одним из первых сделал попытку не только поставить важнейшие проблемы, над которыми будут потом биться писатели последующих эпох, включая и нашу, но и решить их единолично в своем грандиозном замысле поэмы-эпопеи. Но это оказалось не под силу даже гениальному художнику, каким был Гоголь. И тем не менее подвижническим творческим трудом, ценою бесконечных проб и ошибок, поисков и находок он своей поэмой пролагал дорогу жанру русского социально-психологического и нравственно философского романа, ставшего ведущим в русской литературе 2-й половины XIX столетия, заслуженно принесшего ей мировую славу.
Николай Васильевич Гоголь развил и углубил традиции Пушкина в прозе и в драматургии, означив вместе с тем новое направление русской литературы, которое получило благодаря революционно-демократической эстетике название «критический реализм». Однако Гоголь менее всего был озабочен критикой действительности, хотя в его произведениях были высмеяны многие стороны русской жизни. Все творчество Гоголя было одушевлено идеалом возвышенного. Он мечтал видеть Россию и русского человека свободными от всех нравственных искажений и указывающими путь всему человечеству к божественно-прекрасной и величественной жизни. Изживание пороков через смех и торжественная устремленность к духовному совершенству - таковы слагаемые Гоголя, в котором соединились писатель и пророк.
СПИСОК ИСПОЛЬЗОВАННОЙ ЛИТЕРАТУРЫ
1. Андре Н. Окара Творчество Гоголя как явление «общерусской культуры» /Н. Андре Окара // #"justify">. Анненский И. Эстетика «Мёртвых душ» и её наследие /И. Анненский // #"justify">. Белинский В.Г. Полное собрание сочинений /В. Г. Белинский. - М.: Академия наук СССР в 10 т., 1981г.
. Бочаров С. Г. О стиле Гоголя /С. Г. Бочаров // Теория литературных стилей. Типология стилевого развития нового времени. - М.: Художественная литература, 1976. - 412 с.
. Бурков И.А. Николай Гоголь /И. А. Бурков. - М.: Просвещение, 1989. - 549с.
. Воропаев В. Статьи о Гоголе /В. Воропаев // http: // www. library.ru.
. Гиппиус В. Гоголь: Воспоминания. Письма. Дневники / В. Гиппиус.- М.: Аграф, 1999. - 461 с.
. Гоголь Н. В. Собрание сочинений в 6 томах /Н. В. Гоголь. - М.: Художественная литература, 1950
. Заслонов В.А. Николай Гоголь. Опыт духовной биографии / В. А. Заслонов. - М.: Просвещение, 1980. - 120 с.
. Кривкевич А.М. Комментарии к поэме «Мертвые души» / А. М Кринкевич. - Мн.: Высшая школа, 2005. - 659с.
. Лотман Ю. В школе поэтического слова: Пушкин, Лермонтов, Гоголь / Ю. Лотман. - М.: Просвещение, 1982. - 352 с.
. Мажинский С. Художественный мир Гоголя /С. Мажинский. - М.: Просвещение, 1971. - 437 с.
. Манн Ю. В. В поисках живой души / Ю. В. Манн. - М., Художественная литература, 1987. - 325 с.
. Манн Ю. В. Смелость изобретения. Черты художественного мира Гоголя /Ю. В. Манн. - М.: Художественная литература, 1985. - 225 с.
. Манн Ю. М. Поэтика Гоголя /Ю. М. Манн. - М.: Художественная литература, 1995. - 413 с.
. Машинский С. Н. В. Гоголь в русской критике и воспоминаниях современниках. М.: Просвещение, 1959. -367 с.
. Набоков В.В. Лекции по русской литературе. Чехов, Достоевский, Гоголь, Горький, Толстой, Тургенев [пер. с анг. и предислов. Ив. Толстого] - М.: Изд-во «Независимая газета», 1998. - 440 с. (литературоведение)
. Нечипоренко Ю. Космогония Гоголя /Ю. Нечипоренко // www. library.ru.
. Николаев П. А. Художественные открытия Гоголя /П. А. Николаев // #"justify">. Николаев Д.П. Сатира Гоголя/ Д. П. Николаев. - М.: Художественная литература, 1984. - 367 с.
. Петров В. Живые люди Достоевского и мёртвые души Гоголя /В. Петров // #"justify">. Смирнова Е. А. Поэма Гоголя «Мертвые души» / Е. А. Смирнова. - Л.: Художественная литература. - 1987. - 355 с.
. Соколянский М. Г. Гоголь: грани творчества. Статьи. Очерки /М. Г Соколянский. - М.: Астропринт, 2009. - 455 с.
. Степанов Н.Л. Н.В. Гоголь. Жизнь и творчество /Н. Л. Степанов. - М.: Государственное издательство художественной литературы, 1959. - 510 с.
. Удодов Б. Т. Русская литература XIX века /Б. Т. Удодов. - Воронеж, Родная речь, 1995. - 136 с.
. Храпченко М. Б. Н. Гоголь. Литературный путь. Собрание сочинений в 4-х томах, Т. 1. /М. Б. Храпченко. - М.: Художественная литературы, 1980.