Переводы Максима Амелина

Реферат

Переводы Максима Амелина

«…без любви никак и никуда. Все только по любви. По большой…»

из интервью с Максимым Амелиным

Прежде чем приступать к непосредственной работе с текстами Максима Амелина, кратко обозначим ключевые аспекты знакомства автора с творчеством Катулла, представляющие собой базис, на котором создавались вышедшие в 1997, 2005 и 2010 годах сборники русскоязычных переводов.

Первым шагом к словесному воплощению собственного видения лирики римского поэта стало прочтение Амелиным статьи о Катулле М. Л. Гаспарова, опубликованной в 1986 году в качестве послесловия к изданию серии «Литпамятник». Вдохновляющий и веселый, по словам самого Максима Альбертовича, текст, благодаря которому в воображении вырисовывался точный образ Катулла, его героя и переживаемых взаимоотношений, не соответствовал переводам С. В. Шервинского, представленным в основной части сборника. Облик «молодого человека», эмоционального и чувственного, затемнялся и несколько утрачивался в интерпретации советского поэта, что и побудило Амелина создать свой вариант перевода, который сумел бы наиболее полно отразить характер лирики Катулла.

Более того, не только Максим Амелин чувствовал желание привнести в историю переводов новое прочтение Катулла, но и само время ощущало эту необходимость. Существовавшие на тот момент тексты были ограничены цензурой (духовной, нравственной, идеологической) или же преломлялись сквозь призму культурного и социального контекстов актуальной эпохи. Высокая степень чувственности поэзии Катулла настораживала и частично отпугивала переводчиков, ощущающих себя в тесных рамках литературной нравственности: «Катулл в России был довольно популярен, хотя переводили его мало. Причина этого - в самом характере поэзии Катулла. Его сочинения полны брани и непристойностей, цикл стихов к Лесбии поражает откровенностью любовного чувства…». XXI век расширил границы «дозволенного» и предоставил Амелину возможность стать автором «практически первого» «свободного» перевода.

Так, главной задачей, которую поставил перед собой Максим Амелин, стало «оживить, восстановить, раскрасить» превратившееся в «монолит» наследие римского поэта: «Тексты Катулла, да и вообще античная поэзия - окаменелость. <… >Но как бывает: находишь серый камень, а он на самом деле - ракушечник, в котором, с первого взгляда, сложно увидеть пестрые ракушки. Поэтому нужна кропотливая работа, чтобы раскрыть это». Начав с перевода всего двадцати выборочных стихотворений, Амелин осознал симультанность творчества Катулла и, как следствие, необходимость комплексной работы со всеми текстами. Постоянное возвращение к уже переведенным вариантам и цикличность анализа лексического пласта обусловили динамичный характер деятельности Амелина, выраженный рядом изменений внутри каждого из выпущенных сборников: «…Когда наращивается корпус, с каждым новым стихотворением, которое прирастает, надо пересматривать все остальные…».

Согласно систематизирующему подходу переводчика, весь корпус текстов Катулла, дошедших до нас, делится на несколько частей или, иначе говоря, свитков: «Катулл «безделок» (I - LX) - восторженный, игривый и чувствительный, Катулл эпиталамиев и эпиллиев (LXI - LXIV) - сдержанный, повествовательный и разумный, Катулл элегий и эпиграмм (LXI - LXIV) - рефлектирующий, назидательный и рассудочный». Каждая группа стихотворений обладает индивидуальными особенностями, выраженными на лексическом, семантическом и стилистических уровнях. Любая деталь, включенная в оригинальный текст, играет важную роль в построении композиции целого стихотворения. «У великих поэтов нет ничего случайного», - утверждает Максим Амелин в статье «Разнузданная повесть благочестия». Как результат, работа переводчика осложняется множеством элементов, включенных Катуллом в свои стихотворения («аллюзии на малоизвестные греческие мифы», биографические факты, пародии на традиционные жанры, «судебные речи римлян»), которые необходимо переложить на русский язык, но перед этим увидеть и интерпретировать самому.

В плане внутреннего содержания сотворенное Катуллом неизменно определяется Амелиным как «поэзия отношений», имеющая своим началом феномен сильного чувства. Душевная эмоция выступает не как «отвлеченное понятие», но как пережитая самим поэтом стихия, прирученная и осмысленная в динамике времени. Переводчику, в целях сохранить живой голос лирического героя и найти ему отклик в умах и душах современных читателей, приходится в некоторой степени самовольно отдаться «вихрю» чувств, пропуская его через собственное сознание и видение.

Таким образом, обрисовав некоторую предысторию «переводческих отношений» Катулла и Максима Амелина, а также обозначив основные взгляды автора на творчество римского поэта, обратимся к русскоязычным текстам, с целью проанализировать концепцию любви, предложенную переводчиком.

Открывающий настоящую часть работы текст представляет собой перевод второго (II) стихотворения Катулла из, применяя терминологию Амелина, первого свитка.

перевод амелин катулл

Как уже упоминалось ранее, стихотворение имеет несколько возможных интерпретаций, в зависимости от принятия или, наоборот, отвержения сокрытого за основной поэтической картиной эротического подтекста. От индивидуального выбора в пользу одной из существующих концепций зависит составление словаря приведенного текста, включающего в себя семантически-окрашенную или же нейтральную лексику.

Что касается взгляда Максима Амелина на предмет множественных дискуссий, а именно на образ воробья, «баловства» возлюбленной лирического героя, переводчик сохраняет промежуточную позицию между двумя крайностями, допуская возможность эротической составляющей, но не настаивая на ней. Однако, несмотря на достаточно пассивное отношение переводчика к любимцу Лесбии, под сомнение ставится сама корректность русскоязычного «воробья» как аналога латинского существительного «passer». «Может быть, это не воробей, а другая птичка», - отмечает в интервью Максим Амелин. Тем не менее, следуя многовековой традиции видеть за «passer» представителя семейства воробьиных, переводчик во всех имеющихся вариантах стихотворения (датируемых 1997, 2005 и 2010 годами) использует общепринятое и общеупотребительное название птицы.

Наиболее показательным аспектом при анализе смысловой композиции стихотворения, а также при формулировании личной концепции «катулловской любви» переводчика, является выделенная нами раннее группа глаголов «ludere», «tenere», «incitare» и «jocari», характеризующая образ действий Лесбии по отношению к воробью. Первый из перечисленных глаголов, «ludere», переводится Максимом Амелиным как «играть», что соответствует наиболее распространенному варианту, предложенному рядом русскоязычных авторитетных словарей. Ключевая особенность лексемы состоит в ее семантическом ореоле, отражающем: а) развлекательный характер действия, б) несерьезность отношения к предмету игры, с) использование слабости объекта, с целью получения результатов оказанных воздействий. Пункты a) и б) применительны и к форме «позабавиться», в которой приставка «по» указывает на временность совершаемых действий и тем самым подчеркивает еще большую степень несерьезности.

«Играть», сопряженный к последующим действием, переданным с помощью слова «прижимать» (то есть, согласно словарю Ушакова «придавить»/ (перен.) «оказать давление»), акцентирует доминантность Лесбии, выраженную на лексическом уровне текста. Аналогичная идея присутствует, как нами было отмечено в 1 главе настоящего исследования, в оригинальном тексте, что указывает на стремление Амелина наиболее полно донести смысловые оттенки авторского видения Катулла.

Таким образом, лексема «играть», вписанная в канву последующих вариантов глагольных переводов, выступает в роли амбивалентного действия, носящего как оттенок развлечения, так и элемент принуждения:

Точное же значение «incitare» (в словаре: «возбуждать», «разжигать» (см. 1 главу)) представляется Максиму Амелину неоднозначным. Данный глагол единственный из рассматриваемых форм переводится по-разному в изданиях 1997, 2005 и 2010 годов: если в первых двух сборниках используется русскоязычный вариант «понуждать» (приневолить, вынудить), то в последнем тексте, вышедшим шесть лет назад, Амелин заменяет прежде выбранный перевод синонимом «добиваться». Такое частное лексическое преобразование не сказывается на основную смысловую канву стихотворения, но, тем не менее, придает акцент к характеристике образа воробья. Птица (а если принимать во внимание эротическое иносказание - «membrum virile» лирического героя) совершает укусы не только посредством единоличного и агрессивно-настойчивого воздействия своей хозяйки, но и в некоторой степени по собственному желанию, вызванному рядом усилий извне. К тому же, «понуждать», использованное Амелиным ранее, привносило в текст сексуальную окрашенность, выраженную темой насильных действий субъекта над объектом. Остановив выбор на более нейтральном глаголе, переводчик не только сгладил полемическую составляющую второго стихотворения, но и исключил излишнюю «книжность», приблизив свой вариант к общеупотребительной и, скорее, публицистическому или разговорному стилю речи.

Перейдем к корпусу существительных, предложенных Максимом Амелиным в качестве вариаций переводов оригинальных лексем. Воробей с первых же строк назван «баловством» (разг./ нар-разг.) Лесбии, что вводит в текст ноту легкой иронии. В противопоставление «радости» Шервинского или же «любви» Пиотровского, переводы которых Амелин принимал во внимание в первую очередь, выбранное слово снижает значимость любимца, трактуя его присутствие в досуге девушки как «проказу» или «занятие не всерьёз». Более того, существительное продолжает тему игры, варьируя ее при этом между безобидным детским увлечением и эротическим удовольствием («забава» - «вольность в поведении»).

«…подавать на укус кому мизинчик,

понуждая клевки больнее делать…» (1997).

«кончик пальца кому совать, укусов

добиваясь болезненных и частых…» (2010).

Как можно заметить при сравнении, переводчик обращает внимание не только на факт совершения укусов, но уточняет их характер, акцентируя физические ощущения и скорость темпа. Именно ввод дополнительного прилагательного во второй строке вынуждает Амелина, старающегося выдерживать стихотворный размер и ритм оригинала, уравнивать количество слогов посредством анжамбемана и использованием двух лексем вместо одной.

Следующее интересующее нас существительное, «desiderium», переведенное на русский язык как «пригожая» (именно в роли сущ.), не заключает в себя элемент «страстного желания», выделенного ранее в лексеме оригинала. Синонимичное обозначениям девушки в вариантах Пиотровского и Шервинского, «прелесть» и «красота», соответственно, форма, примененная Амелиным, вводит в ткань стихотворения нить народно-поэтического, областного словаря, тем самым оживляя текст и придавая ему некоторую лексическую «лоскутность», характерную, по мнению переводчика, оригиналам Катулла.

Состояние «gravis ardor», введённое переводчиком через двоеточие и отдельно не принадлежащее никому, но царящее между субъектом и объектом, изображается Максимом Амелиным как «огонь неугасаемый». Сомнительно, что это внутреннее ощущение применимо при толковании образа воробья единственно как птицы, а Лесбии как хозяйки питомца. Такое употребление выводит на поверхность эротический подтекст, от которого, как это видно на примере ряда других переводов (у Шервинского - «пыл тяжелый», у Пиотровского - «страсть (знаю - страсть!)»), невозможно комплексно отказаться. Тем не менее, в отличие от своих предшественников, Амелин изображает это чувство с помощью книжной формулы, используемой сугубо в художественных видах текста.

Последнее словосочетание, на котором мы остановимся во втором тексте, - «груз томлений душевных» как аналог «animi tristas curas». Сразу заметим, что Максим Амелин распространяет приведенный оборот оригинального текста существительным «груз». Такое дополнение помогает переводчику наиболее полно передать чувство лирического героя, отягощенного внутренними волнениями души. Обладая ярко выраженным оттенком поэтичности и литературности, словосочетание, построенное на приеме инверсии, вступает в смысловое и композиционное соседство с разговорной лексикой, неоднократно использованной переводчиком на протяжении всего текста.

Проанализировав ключевые лексемы и их употребление в стихотворении о Лесбии и ручном воробье, обратимся к следующему тексту, LI, совмещающему в себе, в оригинальной версии Катулла, несколько смысловых пластов понятия «любви».

Основаная группа, включающая в себя сочетания существительного и глагола, описывает физический аспект чувства, представляя собой словесное воплощение состояния сексуального возбуждения: «lingua torpet», «tintinant aures», «flamma demanat» (см. гл. 1). Максим Амелин переводит эти формы на русский язык с буквальной точностью, но, при этом, делает несколько акцентов, наделяя язык необходимой степенью поэтичности.

Первый из вышеперечисленных оборотов становится в интерпретации Амелина конструкцией «язык немеет», тем самым продолжая традиционный подстрочный перевод, избранный как Шервинским, так и Пиотровским. Обладая несколькими толкованиями, глагол «неметь» заключает в себе амбивалентность, становясь не только (а может быть, даже и не столько в данном случае) маркером крайней степени вожделения героя, но и признаком недостаточности слов для выражения ряда эмоций («неметь - терять способность говорить»). В русскоязычных текстах художественной литературы наиболее частотно употребление глагола во втором смысле, то есть как символа потерянного звука и молчания (например, у В. Я. Брюсова в «Свободе и войне», Д. Д. Бурлюка в «Рифмах о прошлом и теперь» или у современных авторов: В. Отрошенко в эссе «Тайная история творений», А. Дмитриева в «Призраке театра»). Тем не менее, «онемение» практически всегда становится результатом определенного эмоционального возбуждения, вызванного положительным или отрицательным явлением. Максим Амелин сохраняет амбивалентность и вариативность смыслового ядра лексемы, соблюдая таким образом оригинальный прием некоторой недосказанности и многозначности.

Что касается сочетания «tintinant aures», переводчик, начиная с издания 1997, не меняет своего выбора, остановленного на русскоязычном аналоге «перезвоны дребезжат в ушах». Если сравнивать этот перевод с вариантами Пиотровского («гул гудит») и Шервинского («звон стоит и шум»), которые, как нами упоминалось ранее, имели наибольшее значение для Амелина, можно заметить, что Амелин синтезирует опыт предшественников, создавая на его основе собственный лексический оборот, который совпадает по количеству языковых единиц (но не слогов) с переводом Шервинского, а также, вслед за вариантом Пиотровского, включает в себя прием звукописи, если быть точнее - аллитерации. В целом же «перезвоны дребезжат в ушах» представляется распространенной конструкцией, соединивший в себе лексику общего употребления с архаизмом. Более того, существительное «перезвоны» заключает в себе семантическую окрашенность, связанную с темой божественного и небесного («перезвон - звон во все колокола»). Такая косвенная отсылка, которая может быть считана или же опущена, созвучна с первой строкой и концепцией самого Катулла, изображающего в ряде текстов Лесбию как божественную «candida diva».

Последнее в рассматриваемой группе сочетание «flamma demanat» становится переведенным как «струится пламя». Глагол «струиться» относится к пласту книжной лексики и зачастую обозначает медленное распространение крови по телу (например, у Плещеева «Зачем при звуке этих песен…», Мандельштама «Вернись в смесительное лоно…», Бродского «Холмы»). В случае контекстуальной интерпретации перевода Амелина, внутреннее «течение» в организме лирического героя происходит по вертикальной оси (от глаз/ ушей к языку и по суставам), что может быть интерпретировано как постепенный прилив крови к «membrum virile» и, как следствие, видимый признак сексуального возбуждения. Сопряженное с глаголом существительное «пламя» поддается общеизвестной ассоциации «пламя страсти/ любви», что переводит его в разряд поэтической устарелой лексики. В предыдущих вариантах Амелин использовал другой оборот, «огнь переливается», что также сохраняло употребление устаревшего вокабулярия, но при этом не подчеркивало координаты заданного движения. Перемена была вызвана также добавлением в перевод прежде не учтенного противительного союза «но», что трансформировало первые две строки, заставляя перемещать лексемы и удлинять количество их слогов в целях сохранения размера оригинала.

Проведя анализ избранной лексики II и LI стихотворений, отметим, что Максим Амелин стремится соединить в своем переводе буквальную точность и поэтическую легкость, что, по его мнению, не удалось в должной степени у коллег - предшественников («[перевод Пиотровского] не выдерживает соседства с оригиналом. А перевод Шервинского - буквальный, но по мне - в нем мало поэзии»). Относительно индивидуальной смысловой концепции, было бы неправильным утверждать, что Амелин отстаивает своим переводом одну из полемизирующих точек зрения и акцентирует тот или иной подтекст. Скорее, автор придерживается нейтральной позиции, сохраняя при этом возможную амбивалентность слов, предоставляющую читателю возможность самостоятельной интерпретации образов и идей. Помимо коннотаций и многозначности выбранных для перевода лексем, Амелин переносит и «разноязычие» оригинального текста. Так, в стихотворениях отражаются архаизмы, разговорные слова и книжная лексика, разнообразие которых придают русскоязычному варианту исконную пестроту и яркость.

Перейдем к следующей группе лексем, перевод которых становится ключевым аспектом в целостном понимании образа Лесбии. Ранее мы выяснили, что несмотря на формальную синонимичность, два определения, «bella» и «formosa», заключают в себе внутреннее различие, которое наделяется особой значимостью в интерпретации Катулла. Если первое из понятий относится сугубо к внешней характеристике красоты, то второе представляет собой синтез телесной привлекательности и духовного богатства (см. гл. 1). Каким образом данная идея находит свое отражение в переводе Максима Амелина и будет основным вопросом настоящей подглавы.

Прежде чем перейти к непосредственному анализу, заметим, что переводы XLIII и LXXXVI текстов, в которых обнаруживаются интересующие нас лексемы, не перерабатывались Амелиным начиная с 1997 года. Статичность вариантов, на фоне множественных изменений в соседних стихотворениях, позволяет заключить об их релевантности (для самого Амелина), которая, по мнению самого переводчика, наиболее полно раскрывает созвучие русскоязычного текста с оригиналом.

Так, в качестве эквивалента прилагательному «bella» Амелин предлагает базовое понятие «красивая», числящееся первым в словарных статьях большинства авторитетных латинско-русских словарей. Согласно толкованию Д. Н. Ушакова, эпитет «красивый» встречается преимущественно в случаях, когда адресант стремится подчеркнуть видимые качества: «красивый - нравящийся своим внешним видом, поражающий зрение правильностью очертаний, сочетанием тонов, соотношением линий». Более того, смысловое ядро определения со временем трансформировалось, оставив за собой архаичное понимание: «красивый - привлекающий внимание, эффектный, но бессодержательный». Внутренняя пустота, нарочито подчеркнутая в форме выбранной лексемы, отвечает концепции разграничения двух видов «красоты» и становится центральным параметром при описании субъекта. Все вышесказанное не отменяет возможности использования слова в контексте восхваления нравственных или духовных аспектов индивида, что, впрочем, встречается относительно редко.

Помимо уже приведенных трактовок значения для Амелина существительного «образец», можно отметить еще одну, связанную с аллюзией на общеизвестное стихотворение А. С. Пушкина «Мадона» (1830). Образ Богоматери, величественной, прекрасной, а также просвещающей, созвучен по своему семантическому ореолу с образом Лесбии, которую Катулл не раз описывает через формулу «candida diva». Более того, одним из переводов имени «Мадонны» становится лексема «Госпожа», что представляет собой один из возможных эквивалентов к словам «domina» и «sua (amatoria)», примененным поэтом по отношению к фигуре Лесбии. В тексте Пушкина существительное «образец», сопряжённое с понятием «прелести», относится к характеристике образа Мадоны; у Катулла же аналогичным образом описывается возлюбленная. Так, созвучие поэтических единиц создают параллель, воспроизведенную в переводе Максима Амелина:

В качестве заключения к настоящей части работы отметим, что Максим Амелин перенимает оригинальную концепцию Катулла о двух формах «красоты», но при этом находит недостаточным применение прилагательного «красивая» (как это делали Шервинский и Пиотровский) как аналога латиноязычному «formosa». В качестве эквивалента переводчик выбирает понятие «образца», которое может восприниматься не только как попытка сохранения ключевых методов работы Катулла с единицами языка (то есть введения вокабулярия отдельных сфер), но и как обращение к культурной памяти читателя, сумеющего увидеть лексический параллелизм со стихотворением А. С. Пушкина.

Наряду с архаизмами и терминологией отдельных сфер общественной жизни, Катулл привнес в стихотворное пространство и диалектный элемент посредством включения в тексты словарного аппарата географической местности, а точнее его родной Транспаданской Галлии. Пример тому - V и VII стихотворения, в которых прежде общеупотребительные «osculum» и «svavium» (что в переводе - «поцелуй») уступили свое место территориальному понятию «basium» - «страстному поцелую». Провинциальный дух лексемы, заложенный в ее основе, но постепенно нейтрализующийся на фоне быстрого проникновения в узус, добавлял в полистилистику Катулла новый оттенок, разбавляющий интенсивность грецизмов, изысканность неологизмов и тяжеловесность тезауруса.

Максим Амелин, подходящий к переводческой работе как к процессу внимательного «препарирования» текста, осознал необходимость перенесения в русскоязычный вариант характерной черты транспаданского диалектизма и, одновременно с этим, недостаточность аналога «поцелуй» для комплексной передачи смысла. Таким образом, выбор Амелина остановился на устаревшей форме «лобзание» (гл. «лобзать»), которая, согласно Д. Н. Ушакову, часто использовалась в разговорной речи, придавая сообщению ироническую окрашенность (например: «Чуть кожу не содрал, зато как снисходительно меня он лобызал!» (Некрасов)).

В одной лексеме соединилось сразу несколько черт, присущих оригинальному вокабулярию Катулла: архаичность, разговорность, ироничность. Более того, синтезируя вышеперечисленные свойства слова, Амелин избегает необходимости поиска двух различных эквивалентов для «basium» и «basiationes» (ирон. «поцелуйчики»), а также создает свой «авторский» глоссарий, применимый ко всему корпусу переводов.

К тому же, глагол «лобзать» включен в список устаревших и малоупотребительных слов и выражений, представляющий собой приложение к «Илиаде» в переводе Н. И. Гнедича. Амелин, несомненно, был ознакомлен с этим словарем, доказательством чему служит неоднократное использование ряда аналогичных архаизмов (например: «зеница», «злодействовать», «снедь» (III)). Помимо этого, отсылкой к вышеназванной греческой поэме становится и сложное прилагательное «душносмолоносная», созданное Амелиным по образу составных эпитетов Гомера («розоперстая», «быстроногий», «прекраснопоножные»).

Так, с помощью лексической отсылки к древнегреческой литературе, а именно к «Илиаде», переводчик указывает на преемственность в текстах Катулла элементов другой культурной традиции и заимствование им группы языковых единиц. Однако, было бы ошибочно называть такие методы копированием или подражанием, это - ориентация на признанное греческое наследие, с целью построить новое - римское.

Предметом заключительной части анализа переводов Максима Амелина станет рассмотрение группы лексем, относящихся по своей природе к юридическому тезаурусу, но использованных Катуллом в качестве материала для создания конструкта «новой» деятельной любви. Речь идет о понятиях, включенных в стихотворения LXXVI («fides», «foedus», «beneficium» («benefacere»)), LXXXVII («fides in foedere»), LXXII («bene velle») и CIX («sanctae foedus amicitiae»).

Первое из перечисленных стихотворений объединяет в себе разрозненные единицы языка, которые впоследствии вступают во взаимосвязь, представляя собой отдельные словоформулы, употребляющиеся, как нами было указано ранее (см. главу 1. 2. 4), в исторических, юридических и дипломатических речах. В качестве перевода для существительного «fides» Амелин предлагает русскоязычное «доверие», принадлежащее к книжной лексике и объясненное Д. Н. Ушаковым как: «…убежденность в чьей-нибудь честности, порядочности; вера в искренность и добросовестность кого-нибудь». Как видно из предложенного определения, понятие вмещает в себя ряд моральных качеств, формирующих из индивида самостоятельный нравственный субъект, способный к полноценному и равному контакту с партнером. Более того, «доверие» входит в вокабулярий духовного словаря в качестве фундаментального явления, на котором строятся отношения между детьми и родителями, управляющими и управляемыми, государством и народом. Уже в этом понятии просматривается идея возвышенности «новой» любви, которая в полной мере прозвучит далее, в CIX тексте.

Одновременно оттенок «святости» просматривается и в союзе «зане» (церк.-книжн, старин.), раскрывающем причинно-следственную связь первого и второго стиха. Обратив внимание на наличие лексики, характерной для священных писаний, можно заметить схожесть текста с песнопениями, построенными на приеме скандирования, свойственного, в свою очередь, для античного стихосложения.

Что касается перевода лексемы «beneficium» («benefacere») - «благотворение» (устар. книжн.) и, соответственно, «благотворить», его также можно анализировать сквозь призму церковнославянского языкового аппарата (Евр. 13, 16) или же рассматривать как центральное понятие, составляющее базис любых отношений между людьми (будь то профессиональная, родственная или дружеская связи). Тем не менее, согласно данным, отраженным в Национальном корпусе русского языка, лексема «благотворение» наиболее употребительна в контекстах связанных с идеями веры, что указывает на стремление Амелина наделить свой перевод «высокими» мотивами, выраженными на уровне слова.

В качестве контраста к «духовной» лексике выступает существительное «договор» («foedus»), заимствованное Максимом Амелиным из терминологии сферы права. Буквальный перевод, точно отвечающий всем смыслам, заложенным в исходное понятие самим Катуллом, подразумевает наличие нескольких лиц, которые, посредством письменного или устного соглашения, устанавливают истины, актуальные для обеих сторон. Находящееся между «священных» понятий, слово «договор» переплетается с ними и образует единую конструкцию, перенимая коннотации божественного явления. Такой синтез отвечает идее оригинального текста, отмеченной в 1 главе настоящей работы: «Сам «договор», по своей природе, принадлежал к «священным» понятиям и требовал от индивидов, его принявших, «непреложной Верности». В случае нарушения принятых обязательств, признавалось несоблюдение «благочестия по отношению к богам», караемое общественным порицанием и внутренним чувством греха».

Вышерассмотренные отдельные лексемы стали только звеньями для составления ключевых элементов «нового» понятия любви. Амелин, утверждающий, что каждому переводчику необходимо иметь свой глоссарий, поддерживаемый на протяжении всей работы, не меняет выбранных прежде эквивалентов и, соединив их воедино, предлагает в качестве аналога латинского «fides in foedere» русскоязычный «верность в договоре». В данном случае небезынтересно сравнить варианты Амелина и Шервинского: если первый автор остается верным выбранным прежде переводам, то второй, несмотря на аналогичное представление отдельных лексем как «верность» и «договор», меняет их при комбинации и создает новый конструкт - «верность в союзе». «Союз» представляет собой более нейтральное существительное, приложимое ко множеству контекстуальных языковых ситуаций. Диаметрально противоположно интерпретировал «fides in foedere» их предшественник, А. Пиотровский, переведя словосочетание как «преданная дружба», что полностью исключило юридический элемент.

Таким образом, наиболее точным (как лексически, так и концептуально) из представленных вариантов становится перевод Максима Амелина, который, жертвуя некоторой степенью поэтичности, сделал выбор в угоду смыслу и использовал юридическую лексику, вторящую оригинальной.

Впрочем, тема дружбы, отчетливо выраженная в переводе Пиотровского, появляется у Амелина несколько позднее, в CIX стихотворении, в составе формулы «священной [нерасторжимо] дружбы договор». Переводчик, следуя Катуллу, соединяет ключевые понятия в цельную конструкцию, передавая сущность чувства любви посредством лексической перекодировки. Примечательно, что между единицами языка вторгается наречие «нерасторжимо», которое в предыдущих сборниках Амелина фигурировало в виде прилагательного и имело начальную позицию: «нерасторжимый священной дружбы договор». Такая перемена может иметь несколько мотивировок. Во-первых, форма «нерасторжимо», согласно словарю Д. Н. Ушакова, относится к книжной лексике, тогда как у аналогичного определения не наблюдается маркированной принадлежности к оному пласту. Во-вторых, если в изначальном варианте слово «нерасторжимый» относилось к существительному «договор», в дальнейшем, в результате перемены части речи, наречие стало характеризовать глагол («пронести»). Продолжив синонимичный ряд, «нерасторжимо» = «едино» = «неразрывно» = «вдвоем», выбранную лексему можно интерпретировать как свойство связи между героем и его возлюбленной, не предполагающей факт разрыва или добровольного расставания.

Рассмотрев элементы конструкта «нового» чувства в поэзии Катулла, обратимся к глаголам, выражающим действие, сопряженное с понятием «любви». Как упоминалось нами в 1 главе настоящего исследования, в противопоставление общеупотребительному «amare» римский поэт предложил несколько лексем: «diligere» и «bene velle». Для первой из них Максим Амелин использовал русскоязычное «ценить». Переводчик, в отличие от своих коллег-предшественников (Пиотровского и Шервинского), не разграничивших два различные по смысловому ядру слова «amare» и «diligere» (использовали «любить» в обоих случаях), почувствовал разницу между представленными языковыми единицами и постарался отразить ее в своем тексте. Так, глагол «ценить» толкуется как «беречь, относиться с должным вниманием, уважением к кому-нибудь» («ценить» зачастую дружбу) и, как следствие, выступает в роли глубокой, серьезной и искренней связи между людьми. Более того, косвенно относящаяся к понятию дружбы, лексема семантически не предполагает указаний на физический компонент, что и становится главным аспектом в ее противопоставлении форме «любить».

Таким образом, в переводе Максима Амелина противопоставляются два абстрактных действия: «любить» (с преимущественными эротическими коннотациями) и «благоволить» (c отражением духовной составляющей). Более того, в LXXVI тексте «любовь» выступает как негативный феномен и уподобляется телесному «противному недугу», завладевающему индивидом и ведущему к гибели души. Добавим, что оппозиция двух глаголов, обнаруживающая себя в оригинальном тексте стихотворения (amare vs bene velle), сохраняется на протяжении всей переводческой традиции, но при этом несколько варьируется в силу выбранных авторами лексем и сокрытых за ними смыслов. А. Пиотровский, например, предлагает следующую контрастирующую пару: жаждать vs любить. В целом, настоящий вариант весьма справедлив с точки зрения заключенной идеи: чувство плотского вожделения выступает как полярное явление духовному тяготению. Тем не менее, буквальность перевода выдержана недостаточно, что, как заметил Максим Амелин, приписывает тексту (или, конкретнее, его фрагменту) статус переложения. Противопоставление другого автора, С. В. Шервинского, «любить vs уважать» - ближе к варианту Амелина, однако, глагол «уважать» не воспринимается как книжная форма, становясь, скорее, общеупотребительной и нейтральной лексемой. К тому же, Шервинский называет «любовь» «лучшей радостью», что указывает на частичную разницу в понимании переводчиками общей концепции Катулла.

Подводя итоги настоящей части работы и главе в целом, отметим еще раз ключевые методы и приемы М. Амелина, которые придают его переводу индивидуальный и отличительный характер.

Во вступительной статье к сборнику переводов Катулла «Carmina» 2010 года Максим Амелин пишет: «Если расцветить кажущийся сейчас, по прошествии двух тысяч лет, ровным и гладким стиль Катулла: архаизм пометить красным, грецизм - синим, <…> просторечное словечко - желтым <…>, - то получится целая палитра». Переводчик, чувствуя яркость каждого выбранного Катуллом слова, ставит своей целью перенести интенсивность цвета в русскоязычный вариант, допуская варьирование ряда оттенков. Так, вместо грецизмов Амелин использует лексемы, представленные в словаре малоупотребительных слов к «Илиаде», вместо областных галлицизмов - просточечия и народные выражения, близкие нашему читателю, вместо катулловских архаизмов - устаревшие формы русского языка. Аллюзии на греческих авторов переводчик заменяет скрытыми отсылками к А. С. Пушкину, тем самым добиваясь аналогичного эффекта узнавания образов одного текста в другом.

В ходе работы Максим Амелин разрабатывает свой глоссарий, лексемы из которого встречаются на протяжении всего корпуса текстов. Так, любую молодую девушку, к которой лирический герой испытывает более вожделение, чем «благоволение», Амелин именует «малышкой» («puella»), подчеркивая несерьезность духовных чувств лирического героя. Достойную же спутницу, «подругу», автор называет «женщиной» («mulier»), подчеркивая ее статусность и значимость для партнера. В личный «словарь» в свой черед входит и лексема для обозначения поцелуев - «лобзание», а также ряд глаголов, относящихся к выражению искренней духовной привязанности («благотворить», «благоволить»).

В интерпретации Амелина основная концепция текстов Катулла, то есть представление «новой» амбивалентной любви, сохраняет свою целостность. Переводчик не пытается посредством своей работы со стихотворениями навязать читателю мысль о наличии эротического или какого-либо иного подтекста. Главнейшим для Амелина становится буквальное, наиболее точное воссоздание образа молодого человека, героя поэзии, охваченного страстью и, одновременно, чувством преданности и уважения к возлюбленной.

Прочувствовав характер поэзии Катулла, переняв его методы работы со словом, Амелин добивается особой степени яркости своих переводов, насыщая их иронией, романтической грустью или возвышенным настроением: «На разных этапах работы важны и метрика, и ритмика, и лексические соответствия, и синтаксис, и эвфония... Но куда важнее понимание характера переводимого поэта, его способа поэтического мышления, механизма его стихов, дабы освободиться от педантизма и обрести свободу действия, выражающуюся в ряде ограничений и условностей». Тексты Катулла, пройдя сквозь авторскую призму Максима Амелина, сбрасывают с себя тяжеловесность пережитых веков, обнажая динамичный язык и красочные образы. «Катулл актуален в любые времена», - считает переводчик. И это действительно так: тысячи лет могут изменить язык, но то, что он выражает, будь то влечение, искренность или истинное чувство «любви», не изменится никогда.

Литература

1.     Альбрехт М. История римской литературы / Пер. А. И. Любжина. М.: Греко-латинский кабинет Ю. А. Шичалина, 2003.

.       Амелин М. А. Мне не хотелось, чтобы из Катулла получился очередной литпамятник// Новая литературная карта России. URL: http://www.litkarta.ru/dossier/amelin-kalashnikova-interview/dossier_530/ (дата обращения: 07 апреля 2016 года).

.       Амелин М. Интервью с переводчиком (2014)/ беседу вела Алексеева А.

4.      Амелин М. Разнузданная проповедь благочестия // Гай Валерий Катулл. Лирика / пер. Амелина М. М.: Время, 2005.

.        Амелин М. Разнузданная проповедь благочестия // Гай Валерий Катулл. Лирика / пер. Амелина М. М.: Время, 2005.

.        Валевский В. Рецензия на «О латыни и моих переводах с латыни». URL: http://www.stihi.ru/board/list.html?start=86&rec_writer=slawjanka (дата обращения: 2 мая 2016 года).

.        Виноградов В. В. Русский язык. Грамматика. URL: http://slovari.ru/default.aspx?p=5310&0a0=3 (дата обращения: 22 апреля 2016 года).

8.     Гаспаров М. Л. Катулл или изобретатель чувства// М. Л. Гаспаров. Избранные статьи. М.: НЛО, 1995. URL: http://www.e-reading.club/book.php?book=1023938 (дата обращения: 20 мая 2016 года).

9.      Гаспаров М. Л. Поэзия Катулла // Гай Валерий Катулл Веронский. Книга стихотворений/ Пер. С. В. Шервинского, прим. М. Л. Гаспарова. М.: Наука, 1986.

.        Гиро П. Частная и общественная жизнь римлян. Спб.: Алетейя, 1995. URL: http://www.sno.pro1.ru/lib/giro/index.htm (дата обращения: 25 мая 2015 года).

11.   Калинина Н. Silphium: растение, истребленное в античности. URL: http://history-illustrated.ru/article_8515.html (дата обращения: 22 марта 2016 года).

12.    Кибальник С. А. Катулл в русской поэзии XVIII - первой трети XIX века// Взаимосвязи русской и зарубежной литератур. Л.: Наука, 1983.

13.   Латт Л. Зелий Смехов иллюстрирует стихи Катулла// Иерусалимский библиофил. Иерусалим: Филобиблон, 2003.

15.    Отто К. Сексуальная жизнь в Древнем Риме/ Пер. Л. А. Игоревский. URL: http://www.e-reading.club/book.php?book=1002754 (дата обращения: 20 мая 2016 года).

16.   Розенталь Д. Э., Голуб И. Б., Теленкова М. А. Современный русский язык. М.: Айрис-Пресс, 2002.

.       Славянка О. Интервью с переводчицей (2014)/ беседу вела Алексеева А.

.       Славянка О. Катулл в Википедии. URL: http://www.stihi.ru/2009/10/12/3288 (дата обращения: 10 мая 2014 года).

.       Славянка О. Комментарий переводчицы // Гай Валерий Катулл. Сочинения / пер. Славянки О. М.: Русская панорама, 2009.

20.    Славянка О. Рецензия на «К Лесбии. Гай Валерий Катулл. С латинского». URL: http://www.stihi.ru/board/list.html?start=66&rec_writer=slawjanka (дата обращения: 2 мая 2016 года).

.        Славянка О. Эпиграмма на Рахель/ Рахиль Торпусман// Журнал «Самиздат». URL: http://samlib.ru/s/slawjanka_o_p/torpusman.shtml (дата обращения: 07 апреля 2016 года).

22.   Торпусман Р. «От Катулла до Бялика»// Еврейская старина, 2004. № 20. URL: http://berkovich-zametki.com/AStarina/Nomer20/Torpusman1.htm (дата обращения: 20 апреля 2016 года).

.       Торпусман Р. Интервью с переводчицей (2014)/ беседу вела Алексеева А.

24.    Шумилин М. В. «Смесь» Анджело Полициано: искусство видеть то, чего не видят другие// Науки о языке и тексте в Европе XIV - XVI веков. М.: Издательский дом «Дело», 2015.

25.    Linné C., Salvius L. Species plantarum: exhibentes plantas rite cognitas, ad genera relatas, cum differentiis specificis, nominibus trivialibus, synonymis selectis, locis natalibus, secundum systema sexuale digestas... Holmiae :Impensis Laurentii Salvii,1753.

26.   Merill E. T. Commentary on Catullus. URL: http://www.perseus.tufts.edu (дата обращения: 24 апреля 2016 года).

27.    Robinson E. A commentary on Catullus. London: Clarendon press series, 1876.

28.   Textologia. Журнал о русском языке и литературе. URL: http://www.textologia.ru/slovari/lingvisticheskie-terminy/kratkoe-prilagatelnoe/?q=486&n=743 (дата обращения: 5 мая 2016 года).