Практики участия крепостных и помещиков в судебном процессе

Практики участия крепостных и помещиков в судебном процессе

Контрольная работа

Практики участия крепостных и помещиков в судебном процессе

Содержание

1. Мотивы, причины и цели подачи челобитных

. Обстоятельства подачи челобитных

. Практики написания и покупки челобитных

. Внесудебное влияние помещиков и крепостных на судебный процесс

Список литературы

. Мотивы, причины и цели подачи челобитных

Прежде всего, необходимо понять, каковы были наиболее распространённые мотивы крепостных и помещиков подавать челобитные друг на друга, каковы были главные преступления, за которые истцы обвиняли ответчиков.

После этого, принципиально важно также выяснить, что именно становилось «последней каплей» и побуждало крепостных и помещиков принимать решение об обращении в суд, и выявить непосредственную причину доноса, в тех случаях, когда её можно отчётливо проследить. Вместе с тем, за мотивом скрывается цель доноса, которая помимо возбуждения дела и привлечения к ответственности преступника содержала стремление помещика обеспечить безопасность и порядок в имении.

Прежде всего, в отличие от жалоб помещиков, в челобитных крепостных всегда присутствует причина подачи доноса. Дело в том, что крепостные подавали челобитные в суд на помещиков, часто из последней надежды остановить несправедливости, длящиеся долгие годы по отношению к ним.

В то же время, в делах помещиков против крепостных причина подачи доноса зачастую равнозначна мотиву и челобитные иногда подаются помещиками вскоре после того как они узнают о первом преступлении своих крепостных. Иногда дворяне не испытывают личных страданий до того, как узнают о преступлении, не касающемся их лично, но, с их точки зрения, несущего для них лично угрозу. Отличались и цели челобитных дворян и их крепостных: восстановить порядок и обеспечить безопасность с одной стороны; спастись от угрозы вере, чести, здоровью, выжить, порой даже с готовностью отправиться на каторгу, - с другой.

Преступая к разговору о серии челобитных помещичьих крестьян и дворовых на имя Екатерины II (прим. Е.М. - все рассмотренные нами, кроме челобитной Романовского), необходимо сказать о традициях написания челобитной монарху. Свидетельства о подаче жалоб великому князю, а позднее царю, относятся к XV-XVI вв., когда к царю начали подавать петиции представители практически всех сословий и социальных групп, включая частновладельческих крепостных. Со времени Ивана III для возвеличивания великого князя, а затем царя в обращениях к нему знатные люди стали именовать себя «холопами», в то время как остальные челобитчики зачастую называли себя «сироты». В 1700 г. Пётр I запретил обращаться в прошениях к царю «не по чину», а в 1702 г. изменил обращение «сирота» на обращение «нижайший раб» для всех сословий. В екатерининское время закрепилось обращение «всеподданнейший раб» до тех пор, когда по указу 1786 г. оно не было изменено на «всеподданнейшего» или просто «подданного», а сами «челобитные» не были изменены на «жалобы».

Тем не менее, традиция представляться в качестве «сирот» сохранялась среди крепостных, что видно, к примеру, из челобитной Екатерине II крепостных Муромцева. 4 раза в своей челобитной они употребляют слова, производимые от слова «сирота»: «…о чем наше сироцкое кровное слезное прошение о том значит в сем прошении ниже сего по пунктам…», «Имелося нас сирот ваших слезных просителеи… по ревизии 24 души…», «…а куда бежала [Матрёна] и пропала безвестно, которую нам, сиротам вашим просителем приказывает отыскивать и привести к нему», «…и дабы Высочайшим вашего императорскаго величества указом по велено было сие наше сироцкое прошение принять».

В то же время, крестьяне Завьялова в челобитных не использовали особенных форм обращения к правителям и представлялись простыми крестьянами: «бьет челом… крестьяне Тихвинские Тимофей Ефремов с товарищами…». Вместе с тем, необходимо учитывать, что челобитную в этом случае писал музыкант обер-егермейстерского корпуса Семён Пурьер, возможно, самостоятельно выбравший обращение.

Крестьяне Мещерского представлялись «бедными»: «Матушка ваше величество избавьте нас бедных из рук варварских от онаго вышепоказанного господина нашего которой мучит нас каждую минуту…», «…и взять нас бедных от онаго вышепоказаннаго господина нашего куда ваше величество поволите, хотя на каторгу». В остальных случаях доносы были устными или подавались в судебные учреждения.

Дворяне, жалующиеся на своих крепостных, такие как Милославский, Лопухин, Шиловский, Пашков, Собакин, Салтыкова, Трофимов, Кисленская в челобитных не Екатерине II, а в судебные учреждения, никакой формы обращения к правителю не используют.

Стоит отметить, что обращение крепостных к императрице связано с теми формами, в которые власть облекала идеологию. По словам Е.Н. Марасиновой: «В Манифесте о вступлении на престол Екатерина в соответствии с традиционными представлениями о монархе выступила как защитница «православного греческого закона», который «восчувствовал свое потрясение и истребление своих преданий церковных»». Соответственно, крепостные восприняли правительницу как защитницу христианских законов и веры. Видимо поэтому крепостные Теплова, Муромцева, Мещерского, что я рассматриваю далее, писали в челобитных об оскорблении их чувств, как верующих, Екатерине II.

Народное представление о власти было связано с целями челобитных, заключавшихся в защите чести, здоровья, спасении от жестокости. С точки зрения челобитчиков только богоизбранный, просвещённый христианский правитель мог их спасти от тиранства господ.

Важно также отметить подчас неожиданную, неадекватную интерпретацию законодательства в крестьянской среде, которая накладывала отпечаток как на представления о власти, так и на цели челобитных. Именно поэтому часто указы (прим. Е.М. - например, о запрете подавать челобитные правителю) повторялись по нескольку раз, ведь их могли понять неправильно.

Необходимо отдельно рассмотреть вопрос о мотиве, й причине и цели челобитных на основе анализа судебных дел.

Дело И.П. Завьялова связано с жалобой крепостных на чрезмерный оброк, дела А.А. Карабановой, Д.Н. Салтыковой и С.А. Муромцева - с доносом, главным образом, об убийствах, а дела Г. Теплова и В.Ф. Мещерского - с доносом о мужеложстве. Мотив всех этих дел - наказание помещиков за несправедливость.

октября 1780 г. тихвинский крестьянин И.П. Завьялова, Тимофей Ефремович Петунов подал Екатерине прошение, дополнив его поверенным письмом, от имени себя и товарищей о том, что их господин заставлял крепостных работать 6 дней в неделю, бил, отнимал лошадей, облагал крестьян оброком в размере 15 рублей в год (прим. Е.М. - что являлось мотивом подачи иска). Вместе с тем, у крепостных нашли две челобитных в Санкт-Петербургское губернское правление. В одной из таких черновых челобитных прослеживается, что решение подать донос было не сиюминутным, но результатом претерпевания крепостными страданий на протяжении долгих лет: «[подати]нам нести не в силах, но как принужденными себя находим прибегнуть к вашему императорскому величеству по придчине чего нашего горестнаго состояния что мы пришли чрез то в самое беднейшее и крайнее разорение».

Целью доноса, таким образом, было спасение от нищеты и голода. По всей видимость, наступила та черта, когда крестьяне больше не могли работать на помещика, хоть он и не совершал таких преступлений как Теплов, Муромцев и Салтыкова, крепостные которых так же постепенно пришли к идее подать челобитную.

октября 1775 г. Алексей Романовский был принят в Тайной экспедиции при Московской губернской канцелярии, где устно жаловался на свою госпожу, А.А. Карабанову. Мотивом было убийство крепостными Карабановой по её приказу Н.Т. Турыкина, совершённое в феврале 1774 г. в буераке Траина, за что Василий Иванов и Игнат Козьмин получили 10 рублей, а Потап Корнеев - пару лошадей. Также он доносил об убийстве Е.И. Карлина и собственном 16 месячном заключении в имении по приказу помещицы в наказание за попытку доноса. Десять из шестнадцати месяцев он содержался вместе с женой. В этом случае, цель крепостного - спасти свою жизнь. Ведь данная жалоба была уже третей попыткой крепостного подать челобитную на госпожу. В то же время, после второй попытки, 25 октября 1775 г. Карабанова в 3 часа ночи отправила Романовскго вместе с караулом в печально известное село Покровское, где ранее убили Е.И. Карлина. Только выпрыгнув из кибитки и с боем перебравшись в ехавший рядом обоз Романовский спасся от караула и доехал до обер-полицмейстера, где и жаловался на помещицу. В этом случае, можно считать, что причиной доноса крепостного на злодеяния госпожи было покушение на его собственную жизнь.

Однако нельзя забывать, что об убийстве Турыкина Романовский услышал ещё в феврале 1774 г. от служанки госпожи, Авдотьи Семёновой. Тогда он спросил Авдотью о причине её плача: «Как мне не плакать вот теперь приходил к барыни Андрей Курбатов и при ней сказывал барыне, что де Турыкина убили до смерти, А барыня на то пожавши плечами сказала: «На тебе Бог спросит». Так де я думаю, что и моему сыну не миновать, потому что де и сын мой с тем Турыкиным был вместе скован». В том же месяце Романовский рассказал о том, что он узнал, Фёдорову, но когда его позвали в полицию в качестве свидетеля в том же месяце, феврале, - лжесвидетельствовал, будучи подкуплен.

После он всё же решил написать записку с жалобой об убийстве, на всякий случай, о наличии которой в июне того же года зачем-то поведал господским людям. Вскоре его взяли под надзор, а затем забрали из кармана записку, заключив горе-доносителя более чем на 16 месяцев под караул.

Из протокола допроса: «Он, Романовский, услыша от него, Кондратьева [прим. Е.М. - речь идёт о поваре госпожи, Дмитрии Кондратьев], сии слова, сказал ему: «Я уже о это убивстве написал и челобитную, только ты о этом никому не сказывай, вить ты человек безграмотной». Далее он « не подавал, затем, что его со двора никуда не спускали. И приставлен был к нему караульщик Роман Андреев, который видел, как он челобитную писал. После сего в июне том же пришёл к нему в лакейскую лакей Степан Степанов и тот, надеясь на него, сказал ему: «Вот брат, я тебе по дружбе покажу доношение на барыню о убивстве. По приказу ее Турыкина только пожалуй ты о этом никому до времяни не сказывай, и как оной Степанов уверил его, что никому конечно о сем не скажет ,то он означенное доношение ему и прочол и прочтя положил к себе в карман. А после того ж дня в вечеру оной Степанов пришед наедине ж ему сказа: «Я де про доношение твоё, которое ты мне читал, сказывал Купреянову и Куреянов де велел тебе сказать чтоб ты доношение изодрал». На что он ,Романовской сказал: «Нет, я его не издеру не из чего, оно еще мне надобно». А на другой день после обеда как он, Романовской с себя скинул кафтан и положил на постелю, а сам вышел из покоя на двор, то оной Степанов из кармана означенное его доношение вынул, и вынув того ж самого дня отдал помянутому человеку Купреянову, а он донёс госпоже. Того же дня Купреянов заковал его в кандалы и в цепь…». Тем самым, история написания этой челобитной так и осталась неизвестной. Смотря со стороны, мы бы сказали, что Романовский должен был хранить свой план в секрете. Ведь более чем за 17 месяцев неволи ему пришлось не только бороться за наказание убийц и за справедливость в имении, но и, подавая донос, спасать собственную жизнь.

июня 1775 г. 9 крепостных гвардейского капитана В.Ф. Мещерского из Москвы пришли в Коломенское и в начале неудачно подали одну челобитную Павлу I, но затем им удалось подать другую челобитную Екатерине II, после чего они через некоторое время оказались у С.И. Шешковского, в Тайной экспедиции при Сенате. Мотив челобитной - желание избыть высоких поборов, побоев и мужеложства, бороться против несправедливости. Цель - уберечь собственные здоровье, честь, спастись от нищеты, а кроме того - остаться непоколебимыми в своей вере, пусть даже, поменяв место жительства с поместья на каторгу.

В челобитной крепостные жаловались об истязаниях («плетьми, палками, дубовой дубиной, арапниками и протчими истезателства»), голоде, чрезмерной работе («месечину дает малую, которои не становится на пол месяца, а купить не нашта: жалованья дает малое которое ему назат со сторицею отдаем, на жон наших положен оброк несносной каждую неделю каждая баба и девка стаые и малыя самаи тонкои пряжи дают по три фунта которои не толко три фунтка ниже четверти фунта, напрясть некогда, а ежели не толко не полнои весит ежели нитка против нитки неровна за то каждую неделю два раза мучит вышепоказанными варварскими муками не разбирая ни стараго ни малаго ни мужески ни женски пол»), выкидышах у беременных женщин из-за побоев помещика, сексуальных домогательствах к мужчинам («Баб беременных мучит, которыя уже многия в самое то время и выкидывали: и такия нехристианские дела делаит, которыя и описать страшимся (прим. Е.М. - в допросах раскрывается, что под нехристианскими делами имеется в виду мужеложство)»).

То, что крепостные стремились не только к спасению собственного тела, но и душ, прослеживается из завершающей части челобитной, которая содержит множество образов: «И дабы высочаишим ВАШЕГО ИМПЕРАТОРСКОГО ВЕЛИЧЕСТВА матерним милосердием повелено было сие наше слезное прошение принять и милостивое решение учинить и взять нас бедных от онаго вышепоказаннаго господина нашего куда ваше величество поволите, хотя на каторгу. Мы все желаем с радостию а у него нам жить невозможно… прими наше бедных прошение и избавь нас от варварскаго служения возьми нас от онаго вышепоказанного господина нашего, так как ты защита всем, избавь и нас бедных от онаго нехристианина, которои более двадцати лет не бывал на духу. В данной челобитной прослеживаются народные представления о власти императрицы как «милосердной», «просвещённой», а значит, ограждающей от варварства, монархини. Власть представляется крепостным при этом не только светской, но и религиозной, поскольку она также может защитить их от нехристианина.

Между тем, о непосредственной причине доноса, как видится, можно узнать уже из допросов. А именно, Василий Афанасьев сообщил, что за 2 недели до доноса 15-летний дворовый Мещерского, Марквел Иванов (сам же Марквел занимался по должности одеванием и раздеванием помещика), при других помещичьих людях, Иване Кононове, Иване Иванове и Андрее Никитине, рассказывал о том, что помещик заставлял его в своём кабинете мужеложствовать. После этого собрания сын дворецкого, Фёдор Петров, вместе с упомянутым лакеем Андреем Никитиным написали челобитную императрице. Но Никитина после неудачных попыток подать челобитные императрице в Троице-Сергиевой лавре и в Коломенском, на обратном пути в Москву, поймал слуга помещика. Затем Мещерский своего крепостного Андрея Никитина «за то, что он отлучался без спросу, посадил на чепь». Поэтому крепостные «так и все на помещика своего бить челом были согласны», что и осуществили 11 июня 1775 г.

Того же 11 июня 1775 г. крепостные пьяницы и изувера С.Я. Муромцева подали челобитную Екатерине II, когда она выходила из кареты, после того как 9 июня Павел Петрович не принял их челобитную. Они жаловались на то, что помещик ранее убил 6-х крестьян, а остальных бил, запугивал, увеличивал без меры оброк и барщину (при том, что у помещика осталось 7/24 крепостных из тех, что были в ревизии 1761 г., не считая челобитчиков). Челобитная 5-ых крестьян Муромцева, как и 9-и дворовых Мещерского (Афанасий Тимофеев, однако, был крестьянином, находившийся на службе в Москве) изобилует образами символической власти. Начинать можно с того, что крепостные не просто бьют челом, но «Бьют челом и плачются...», а рассказ о себе начинают со слов «Имелося нас сирот ваших слезных просителеи у его господина нашего подпрапорщика Саввы Муромцова за ним крестьян по ревизии 24 души…». Из челобитной можно также понять, что крестьяне Муромцева, как и дворяне Мещерского видели в императрице избавительницу от нехристя. Вероятно, для читателя сказок образ Муромцева мог бы быть схож с образом Синей бороды, а для крестьян он предстал не иначе как антихристом, сатаной, поскольку: «Завсегда напивши[сь] мертвецки пьянским образом то и говорит тела вашего наемся и крови вашей напьюсь». Спасение души среди целей челобитчиков, однако, здесь так же стоит на втором месте в связи с просьбой крестьян оспасении жизни в середине челобитной: «А нынече мы слезные просители, нестерпя себе как побоев и всякого над нами и женами нашими и детьми малолетними всякаго ругательства и нехоша, недожив своего смертнаго часа от того безовременно и умереть не хочется от того нынече лишились своих домишков и осталося во присмотру свое последнее крестьянские рутики [прим. Е.М. - пожитки]…».

Дополняет эту прозьбу мольба крестьян в конце челобитной: «сие наше сироцкое прошение принять а о вышеписанном божески разсмотреть и жалостно разсудить а от него прапорщика Савы Муромцова оборонить иих наличности от него выключитьи куда ВАШЕ ИМПЕРАТОРСКОЕ ВЕЛИЧЕСТВО соблаговолит поволить и определенном вашим императорским указом и о чей нашей слезном прошении учинить милостивое решение».

К образам «милостивой» монархини и защитницы праславия, здесь, по сравнению с обращением дворовых Мещерского, вместо «избавь нас от варварскаго служения»добавляется просьба об обороне и выключении наличности в виду того, что «безовременно и умереть не хочется». Менее метафоричный, и вовсе перформатиый язык, используется здесь потому, что крепостные Муромцева находятся в более критической ситуации, чем крепостные Мещерского. Поэтому они обращаются к императрице с прямой, естественной просьбой о жизни, а челобитная кричит о том, что главной целью подачи доноса является спасение от угрозы быть убитыми помещиком.

Мотивы и цели челобитной не были бы полностью поняты нами без анализа причины её подачи. В отличие от челобитных Романовского и Мещерского, крестьяне Муромцева подавали челобитную не в единственно возможный момент. Время поступков крепостных здесь шло медленней. Побег от помещика не задумывался и тут же исполнялся в считанные часы, а был результатом относительно длительных раздумий, как и в делах Завьялова, Теплова, Салтыковой. Дело в том, что в какой-то момент крепостные понимали, что дальнейшая жизнь с помещиком явно хуже даже чем жизнь на каторге, которая грозила челобитчикам на своих владельцев (прим. Е.М. - если, конечно, считать поведение крепостных рациональными). Так или иначе, среди рассмотренных дел нет тех, где бы крепостные утверждают, что имеют право жаловаться на помещиков по указам (хотя в целом в XVIII в. такие были), что является другой крайностью). Тем не менее, как было во всех рассмотренных делах, здесь также присутствуют события, которые непосредственно подвигли крепостных подать челобитную.

На решение подать жалобу здесь повлияли четыре фактора: тяжёлая ситуация в имении, побои после Пасхи за увечье сына Муромцева, челобитная сотского Якова Емельянова в Муромскую воеводскую канцелярию, приказ помещика поймать беглую М.И. Максимову под угрозой пытки.

В то время как о первом факторе я уже рассказал, необходимо сказать о втором. Ситуация в имении усугубилась, когда с полугодовалым сыном Муромцева, Василием Савельевичем случилась «децкая некощ и повредило от той некощи руку и ногу накось». За это после Пасхи во вторник бил 15 своих крепостных, считая, что кто-то из его людей или крестьян изувечил его сына. По словам крепостных «а у того сына ев имеется нянька, которая ничего не показывает, а он, Муромцев, того числа над нами, просителями, надругался всячески как побоями, так и брил у нас головы, да и у женки одной обрил всю голову ж дочиста. Да и запретил всем головы повязывать и шапки надевать…».

Затем «во котором ево над нами ругательств и несносных наших нетерпимых побоях, что бьёт нещадив он на смерть уведомился от сторонних людей» соцкий голова Яков Емельянов, живущий в другой вотчине. Емельянов подал обо всём явочное челобитье в Муромскую воеводскую канцелярию.

Ситуация в вотчине наколилась до предела, когда от помещика сбежала Матрёна Иванова дочь Максимова. Её отца и мать, Ивана Максимова и Марину Максимову, в также брата, 12-летнего Матвея, помещик забил до смерти езжалыми кнутьями, батогами, плетьми, сыромятными кожами. Бил он и Матрёну, залечивая после побоев её, как и брата, сыромятными кожами (прим. Е.М. это был метод Салтычихи), чтобы можно было продолжать пытку. Но 29 мая 1775 г. Матрёна бежала, не выдержав издевательств. Муромцев приказал крестьянам отыскать её и привезти, угрожая пыткой (прим. Е.М. - подрезанием жил под пятками), после чего совершил убийство 13-летней девочки Евдокии Прохоровой. Примерно в это время крепостные сбежали от Муромцева - вероятно, в тот же или на следующий день.

Тем самым, понадобилась череда ужасных событий, после чего крепостные Муромцева отправились с челобитной на своего господина. Вместе с тем, было и то, что их удерживало от челобитной помимо законов, - оставшиеся в имении их жёны и дети, ведь не только о помощи лично себе молили крестьяне у Екатерины II: «…Муромцов напосле нас забрав жен наших и детей и держит в засаде в тёмном месте скованные руки и ноги под крепким караулом и бъёт несносными побоями, и морит голодною смертию».

Вместе с тем, помимо личного вреда, крепостные постарались найти также и другие преступления Муромцева по отношению к государству, для того, чтобы дополнить свою челобитную. По словам просителей, у Муромцева имеется винная шинка, и «от того завсегда пьянствует и выливается из ума из сего более над нами просителями всячески надругается,вином торгует и продает сторонним людям, о чем изобличить можем». Традиция жалоб крепостных не только о вреде, который наносит помещик своими действиями им лично, но и о вреде, который он чинит государству, пролеживается среди крепостных и в других делах, что показывает исследование Е.Б. Смилянской.

Рассмотрю следующее дело. В июне 1763 г. крепостные Г.Н. Теплова жаловались на него Екатерина II об изнасиловании им крепостных мужского пола побоями, уговорами, подкупом на протяжении 7 лет. Причина доноса была проанализирована мной ранее, в связи с выстраиванием нарратива о деле в главе «Правоприменение в судебных делах дворян и их крепостных». Как было упомянуто, в результате изнасилования Тепловым 6-ых крепостных, после одного из его приездов в Москву, крепостные подали челобитную И.П. Елагину. Потом Теплов узнал о замысле крепостных от лакея Базарова, обо всём донёсшего ему из-за своей ссоры с Качеевым. Тогда Теплов начал проводить «ликбез» с крепостными, уча их о том, что нужно говорить на допросе. Но именно тогда, в июне 1763 г., крепостные решили идти жаловаться Екатерине II, чтобы первая «их челобитная втуне не осталась».

Говоря о цели доноса, нельзя забывать о неприятии «содомии» крестьянами как людьми, придерживающимися традиционных семейных ценностей и православной идеологии. Прежде всего, крепостные хотели с помощью челобитной защитить своё доброе имя, не столько перед людьми, сколько перед богом. Теплов, в свою очередь, хотел, чтобы его служители не говорили о преступлении священникам и не доносили на него в суд. Приведу фрагмент из допроса Власа Качеева, петербургского камердинера Теплова: «…он и чинить принужден был потому ж, боясь побой, и за то оной Теплов награждал ево Качеева деньгами и платьем. А когда он того мужеложства и сквернодействия чинить отговаивался, то, хотя тогда он ево и не бивал, но после придрався к чему нибудь другому за то ево бивал по щекам и дирал за волосы. И при тех чинимых мужеложстве и сквернодействии запрещал ему Качееву чтоб он не только другим кому, но и священникам бы на исповеди о том отнюдь не сказывал. Уверясь при том, что в том будто бы никакова греха нет. И эта де одни дураки попы уставили для своей корысти. Однако он Качеев поставлял и поставляет то быть грехом немалым. Чего ради всегда был он в раскаянии и чювствуя такое беззаконие на исповеди в великие посты по долгу христианскому священникам в Малой России домовой графа Кирилы Григорьевича церкви. По прозванию капеляну. А в Москве придворному Степану (а отечества и прозвания ево не знает) о том о всем объявил он имянно. И за то малороссийской к причастию ево не допустил. А придворной наложил на него за то епитимию и велел роздавать нищим милостну».

Как видим, крепостные испытывали глубокое чувство стыда и первым шагом к жалобе на помещика была для них исповедь священнику. Несмотря на грешность деяний, служители Теплова не могли не рассказать обо всём случившемся священникам, а те, вопреки уверениям Теплова, утверждали их в мысли о неправедности такого «сожительства».

Другие служители вели себя схоже с Качеевым и также испытывали необходимость исповедоваться, несмотря на уверения Теплова. Алексею Семёнову Теплов говорил, что в случае его доноса в суде «… я де скажу что ты взбесился или с ума сошел», а также отговаривал от похода к священнику. Тем не менее, в 1762 г. в Великий пост Семёнов хотел исповедоваться своему духовному отцу, но Теплов его до исповеди не допустил, потому что, якобы, Семёнов не постился. По прошествии некоторого времени Семёнов пошёл к тому же придворному священнику Степану, что и Качеев, и объявил ему обо всём на исповеди. В ответ священник сказал, что «оной Теплов всех вас пересквернил» и не хотел допускать до святого причастия. Но «по усилной его прозбе и боясь Теплова» всё-таки он согласился приобщить крепостного святых тайн. Лобанов исповедовался капеллану домовой церкви К.Г. Разумовского на Украине, священнику Петру Тимофееву бывшей церкви Петра Ивановича Шувалова в Петербурге, а в Москве упомянутому придворному Степану. «Малороссийский велел за то ему почасту ходить в церковь божию и о том согршении просить у бога отпущения. А при том и нищим милостыню раздавать. А придворной каждую субботу читать акафисты Богоматери».Янов исповедовался в мужеложстве священнику церкви Николая Чудотворца, Ивану. Тиханович из-за того, что Теплов запрещал исповедоваться в домовой церкви, говорил о мужеложстве священнику домовой церкви К.Г. Разумовского.

Между тем, во всех случаях Теплов принуждал крепостных к насильным действиям уже после того, как они исповедовались. Служители, в свою очередь, хотели остановить богомерзкое, в первую очередь, действие. В какой-то момент они не смогли больше терпеть издевательства помещика, что усугубило очередное совершённое им изнасилование, и подали челобитную.

Рассмотрю дело Салтычихи. Мотив доносителей во всех случаях был связан с убийствами и побоями помещицы, несмотря на то, что по повальному обыску стало известно из повальных обысков. Непосредственная причина доносов была связанна с увиденными ими преступлениями барыни. Цель подачи челобитных в этих случаях - спастись от помещицы-изуверки, что можно понять из протоколов допросов за неимением в деле письменных челобитных.

Наиболее важными доносами с точки зрения инициирования дела были устные жалобы Шавкуновых, Некрасова, Тарнахина и других крестьян, которые в марте говорили о преступлениях своей госпожи 26 марта 1762 г. в Съезжем дворе, а затем и в Полицмейстерской канцелярии, а 22 апреля 1762 г. они устно жаловались в Сенатской конторе. Важную роль играла также жалоба Мелентия Некрасова в Сенатскую контору 22 апреля 1762 г. и донос 3 мая Артемия Тарнахина в Полицмейстерскую канцелярию и в Сенатскую контору. Особенное значение, в свою очередь, имеет письменный донос Савелия Мартынова и Ермолая Ильина летом 1762 г. А.И. Глебову, а затем К.Г. Разумовскому, поданный им на имя Екатерины II.

Как крепостные попали в суд? Как я уже писал, будучи наслышанными, по всей видимости, об указе 21 февраля 1762 г., Иван и Владимир Шавкуновы, Семён Алексеев, Игнатий Угрюмов, после побега из села Троицкого в марте 1762 г., отправились в Москву, предположительно, ещё без намерения кричать «слово и дело». Помещица узнала об этом и послала за ними в погоню «крестьян с десять». Только тогда Шавкуновы и другие крепостные скорей добежали до будки, и уже там кричали «караул», впоследствии дойдя до судебных учреждений. О пути Мелентия Некрасова неизвестно. Вероятно, он без преград пришёл на крыльцо Сенатской конторы 22 апреля.

Больший интерес, однако, вызывает случай доноса Артемия Тарнахина, который необходимо рассмотреть отдельно. 22 апреля Артемий Тарнахин бежал из дома своей госпожи за Мещанской слободой около церкви Воскресения Лазаря кладбищенской. Вскоре 8 команда полиции подала рапорт в Полицмейстерскую канцелярию и в Сенатскую контору о том, что 22 апреля в 1 час ночи неизвестными у западных дверей церкви Воскресения Лазаря кладбищенской отломан в замок с петлёю, украдены голубые камчатые ризы, оплечья бархатные, серебряной сетки подола и около рубля денег из жестяной кружки. На следующий день Иван Тимофеев, церковный староста, привёл Артемия Тарнахина в Съезжий двор, как подозреваемого. 26 апреля Артемий был отправлен в Сыскной приказ, но из-за того, что в тогда в приказе не было присутствующих - появилось время для раздумий.

На следующий день, в Полицмейстерской канцелярии, Артемий Тарнахин объявил «слово и дело». На вопрос о пунктах в присутствии канцелярии, Артемий сказал, что объявляет по первому пункту. Однако, на 2-ом слушании, когда ему был зачитан 5 пункт указа 21 февраля, объявил, что не знает содержания первого пункта, но показать о деле может только в Сенате. С помощью различных ухищрений Артемий Тарнахин, подозреваемый в воровстве, присоединился к подследственным и пробыл с ними вплоть до 1768 г., хотя мог быть наказан за воровство и, возможно, разбой.

Ермолай Ильин и Савелий Мартынов 24 апреля сбежали из дома Салтычихи после доносов Некрасова и других крепостных в Сенатскую контору. Несмотря на попытки Салтычихи поймать крепостных с помощью посылаемых военных караулов в сёла Вокшино и Бегичево и в деревню Телячково, где скрывались беглецы, их поймать не удалось. Напротив, беглецы устроили восстания в указанных сёлах и деревнях, призывая крепостных не подчиняться Салтычихе.

Чтобы понять, какой была непосредственная причина и цель челобитья крепостных нужно также понять, о каких именно убийствах, совершённых Салтычихой, крепостные доносили в первую очередь.

Дела крепостных были объединены в Розыскной экспедиции при Сенате в одно дело. Некрасов донёс о том, что дворовые Ермолай Ильин и Иван Шавкунов имели разные годы по три жены каждый. Из них первые и вторые жёны были убиты от побоев, совершённых по приказу Салтычихи в её московском доме на Лубянке, и затем отвезены в в Троицкое для похорон, причём «…мертвые их тела в летнее время в телегах и в зимнее в санях заклаженые сеном и посадя в телегу и сани онои ж помещицы ево дворовую девку Аксинью по прозванию Коченогую чтоб посторонние немогли об оных мертвых телах дознатца…». От Ильина и Шавкунова Некрасов также узнал о том, что и третьи жёны были убиты, но уже в селе Троицком. Кроме того, Некрасову запомнилось, что на четвёртой неделе Великого поста в 1762 г. (с 9 марта по 15 марта), за месяц до того, как он отправился с челобитной в суд, Салтычиха с Ильиным и Шавкуновым била свою дворовую жёнку вдову Прасковью за нечистое мытьё полов, от чего она умерла через 3 или 4 дня, а затем вышеупомянутым образом была увезена в Троицкое. В третьих, он сообщил об убийствах около пятидесяти девушек по приказу Салтычихи, которых помещица брала из своих вотчин «…ветлужского уезда их села спаского вологодского уезду из деревни мурыгиной и с подмосковных селца акшина [прим. Е.М. - Вокшино] селца бегичева их деревни теплых станов медынского уезду из деревни гребенкиной да из деревни скрыпоровойа коего уезду не упомнит…». На очной ставке по данному пункту обвинения крепостные Игнатий Угрюмов, Владимир Шавкунов и Артемий Тарнахин показывали, что об убийствах Федор Иванов доносил в Сыскной приказ, а Федот Богомолов в Московскую губернскую канцелярию, из которых Богомолов, отданный обратно помещице, сбежал из заточения в селе Троицком, а Иванов до сих пор содержится скованный в сельце Бегичево. Четвёртым пунктом доноса Некрасова было сообщение о состоявшемся доносе Василисы Нефедьевой на Салтычиху (прим. Е.М. - как сказали на очной ставке крепостные, в Сыскной приказ). Пятым пунктом доноса Мартынова был рассказ о том, как у дворовой девки Аксиньи окоченели ноги потому, что госпожа била её в своём московском доме и (прим. Е.М. - не в летнюю пору) приказала держать её под караулом на улице босой.

Далее следует шестой пункт допросов, согласно которому крепостные Иван Шавкунов, Игнатий Угрюмов и Артемий Тарнахин показали, что в 1761 в Петров пост (прим. Е.М. - то есть во время с 11 июня по 28 июня) помещица забила до смерти дворовую Мавру Петрову. В седьмых, они же доносили об убийстве Салтычихой через 4 недели дворовой Прасковьи Титовой. В восьмых, крепостные рассказали об побоях и убийстве дворовых Устиньи Никитиной, Феклы Гавриловой и Лукерьи Петровой. Девятый пункт - о доносе Ивана Шавкунова об убийстве Салтычихой побоями в Филиппов пост (прим. Е.М. - или Рождественскй пост - с 23 ноября по 25 декабря) в своём московском доме дворовых Устиньи Естифеевой, упомянутых жены Иванова, Аксиньи Яковлевой, и жены самого Шавкунова, Степаниды Тарасовой « за мытье оными… в полатах». Иван Шавкунов, Игнатий Угрюмов и Артемий Тарнахин также вместе показали 10-ым пунктом об убийстве Салтычихой упомянутой вдовы Просковьи Евдокимовой и девки МарьиАлексеевой в Великий пост 1762 г.

Тем самым, видим, что кроме приблизительного числа 50 убитых Салтычихой, крепостные назвали имена своих убитых родственников, а также тех, кто были убиты недавно - в 1761 и в 1762 годах. Видимо, именно эти годы стали наиболее тяжёлыми для крепостных, почему они, несмотря на риск быть пойманными, собрались большой компанией и донесли на Салтычиху для того, чтобы спастись от неё.

Разберём челобитные помещиков. Прежде всего, необходимо сказать о мотивах доносов в каждом случае. Так, Ф. Сезиков и его товарищи обвинялись в отраве и в околдовании жены помещика, Г. Шилин - в заговоре на помещика с помощью корешков, Ф. Лотышев - в краже и замысле к побегу из имения, Р.А. Татаринов - в отравлении лошадей господина, Г. Михайлов и А. Иванова - в попытке убийства помещика, Е. Кузьмин - в жалобе на помещика Екатерине II, У. Трофимов - в поджоге господского двора.

Н.М. Милославский 5 июня 1762 г. жаловался в Сыскной приказ на Ф. Сезикова с товарищами так как узнал о замысле к отравлению, а после, к околдованию своей жены, А.А. Милославской. Неизвестно, что побудило помещика подать челобитную в первый раз, однако, 13 июня он подаёт новую челобитную. Здесь он признаётся, что узнал от дворовой Мавры Петровой, что крепостные не только хотели отравить А.А. Милославскую мышьяком, но и поставить свечку в пустой церкви перед перевёрнутой иконой Николая Чудотворца, чтобы помещица умерла, а не чтобы задобрить её, как они признавались на допросах. Тем самым, вероятно, первая челобитная была также связана с оговором Мавры Петровой, донос которой является непосредственной причиной подачи челобитной.

июня 1762 г. П.Е. Пашков жаловался в Сыскной приказ на своего крепостного Г. Шилина. В своём московском доме, где работал Г. Шилин, П.Е. Пашков нашёл коренья и воск, и начал допрашивать его, узнав также, что тот собирался класть коренья воск под порог покоев господина, где он проходил, что является мотивом подачи доноса. Когда Г. Шилин оправдал себя и рассказал о другой крепостной, Прасковье Васильевой, которая, якобы, хотела дать соседке пирог с наговорной солью, помещик вызвал её в Москву из веневского поместья и представил с челобитной в Сыскной приказ со словами: «объявленную бабу Прасковью Васильеву дочь в Сыскной приказ принять и против показывания крестьянина Григорья Шилина во всем обстоятельно допросить и произвесть указныя пытки».

По всей видимости, цель доноса - стремление обезопасить себя и близких, держать конфликт с крепостными под контролем. Как я показал в анализе правоприменения, в деле не была вызвана даже сообщница в преступлении и свидетельница, что доказывает то, что для помещика было важнее собственное здоровье, чем здоровье крепостных, которых упомянутые люди могли бы отравить или «околдовать» в дальнейшем.

января 1763 г., коллежский советникФ.Д. Шиловский жаловался на своего крепостного Ф.М. Лотышева в Сыскной приказ. Мотив здесь связан с совершением преступления и скорой поимкой преступника. 7 января ночью Лотышев украл пожитки у собственного отца и бежал из сельца Лешино Московского уезда Замыцкого стана, где жил с женой Ириной Ефимовной с которой, по его словам «совету нет, ибо она весьма гнусна». После он отправился в Михайловский уезд, в село Верейкино, откуда был намерен взять свою возлюбленную, крестьянскую девушку Ирину Ларионову и сбежать с ней в Малороссию, в Стародубские старообрядческие слободы куда ранее от Шиловского ушло «до 10 душ».

Естественно, помещик хотел не только наказать вора, но и узнать обстоятельства подготовки побега, а также сведения побеге других крестьян. Цель доноса в данном случае - установить порядок в имении и прекратить дальнейшие побеги. Последнее помещик реализовал в следующей своей челобитной 12 марта 1763 г., где изъявляет желание сослать Лотышева с его женой, по его словам: «ныне усмотря что онои мои крестьянин Лотышев из деревни моеи не от иного чего но как в допросе значит бежал».

Назидание призвано быть внушительным для остальных крепостных имения, тем более, что дворянин разлучает двух возлюбленных, Лотышева и Ларионову, обрекая их на вечную разлуку. А видели они друг друга перед допросом только один раз в жизни, ведь, по словам Лотышева: «он… с тою женкою в вотчине ж помещика Ивана Васильева сына Сухарева в Ефремовском уезде в деревни Лупани прошлаго 762 году летнею порою жали хлеб, и в том время с тою женкою чинил он, Лотышев, блудное дело; и в то время уговаривались они, как де он, Лотышев, возымеет намерение бежать в Малороссию в Стародубския слободы, то б взять с собою и ее, Ирину».

октября 1762 г. калужский помещик А.Г. Лопухин подал челобитную на своего крепостного Р.А. Татаринова. здесь было то, что в результате действий Татаринова, работавшего на конном заводе Лопухина в Орловской губернии, умерли две лошади, о чём узнал Лопухин.

Цель его доноса - обезопасить собственную семью, ведь человек, занимающийся колдовством (прим. Е.М. - которое в судебной практике того времени чаще всего отождествлялось с отравлением), был в представлении помещика опасен сам по себе. Лопухин отправил Татаринова в Сыскной приказ, потому что Татаринов может быть ему веден, и прямо попросил выяснить, мог ли конюх мог быть виновен в «отраве… меня с фамилиею».

Помещик здесь хотел не только установить порядок в имении, как Ф.Д. Шиловский, но и боялся за своё здоровье, как П.Е. Пашков. Ведь, как казалось, убийство лошадей могло бы выразить неподчинение к крепостной власти и стать прологом к покушению на господина. Чтобы следствие видело в Татаринове серьёзного преступника он обвинил его «во многих домовых кражех, и в пьянствах, и в других непотребствах», что, впрочем, могло быть и правдой. Когда же Татаринов оправдал себя в непреднамеренности убийства лошадей, Лопухин его принял обратно в поместье, однако не тот час, как принял Шилин Васильеву, а по учинении трёх пыток.

декабря 1762 г. Н.Ф. Сабакин пожаловался в Сыскной приказ на своего дворового Григория Михайлова (прим. Е.М. часто называемого в деле по отчеству, Владимировичем) и крестьянина Алексея Иванова в том, что они покушались на его здоровье (прим. Е.М, - что и было как мотивом доноса, так и его непосредственной причиной). Изрядно выпивши, преступники не продумали своего преступления, почему и были пойманы во время покушения на помещика находившимися в покоях дворовыми. Целью доноса в этом случае, видимо, также является желание обеспечить безопасность и порядок в имении, однако, угроза им, в данном случае, была прямой.

ноября 1767 г. поверенный служитель генерала Н.М. Леонтьева, С.А. Толмачёв, доносит в Московскую губернскую канцелярию о возвращении из бегов Емельяна Кузьмина, который, якобы, вместе с прочими содержащимися в губернской канцелярии крестьянами «был первым зачинщиком» «в возмущении и в непослушании» (прим. Е.М. - мотив челобитной), что обозначало, в том числе, подачу доноса Екатерине II. Возможно, что помещик таким проявлением «бдительности» хочет продемонстрировать верноподданнические чувства в связи с судебным процессом более чем о сорока крепостных челобитчиков различных помещиков, подававших доносы императрице, что, в прочем, не отменяет его желание упрочить порядок в имении.

Подведём итоги изучения мотивов, причин и целей подачи челобитных помещиками и крепостными. Прежде всего, необходимо отметить, что проведённый анализ позволил выйти на новый уровень вопросов. Какие представления о власти отражены в челобитных крепостных дворовых и крепостных правителю? В каких случаях челобитная подаётся в чрезвычайной ситуации, в каких - в результате эскалации конфликта помещика и крепостного, а в каких - в результате длительных раздумий? Насколько на цели доносителей влияли их религия и мировоззрение? Какие действия крепостных в имении помещики считали угрозой лично для себя, и от чего спасались крепостные?

. Обстоятельства подачи крепостными челобитных

Все помещичьи крестьяне, отправлявшиеся с челобитной в суд без паспорта или поверенного письма рисковали быть пойманными как беглые.

Кроме того им требовались поверенные письма, которые нельзя было получать без ведома помещика. Запрет самостоятельного составления таких писем хорошо виден из приговора к делу Завьялова, где назначено наказание представителям духовенства, старосты, выборные, приложившие руку к «верющему письму». челобитная крепостной судебный

Тем не менее крепостные в 60-70 гг. жаловались на своих помещиков, и в 5 из 6 выявленных мной случаев - они жаловались императрице и её наследнику. Эти случаи составляют наибольший интерес для изучение практик непосредственной подачи доноса, поскольку обстоятельства приёма доносителей в судебных учреждениях и органах, как правило, не описываются в протоколе, в отличие от обстоятельств подачи челобитных на имя Екатерине II и Павлу Петровичу.

В первую очередь, рассмотрим случаи, когда крепостные дворовые ил люди подавали доносы на имя Екатерины II люяи, ответственным за приём челобитных, среди которых были К.Г. Разумовский, И.П. Елагин, Г.Н. Теплов, А.В. Олсуфьев и А.А. Безбородко.

Как известно, Савелий Мартынов и Ермолай Ильин жаловались на Салтычиху А.И. Глебову и К.Г. Разумовскому на имя императрицы летом-осенью 1762 г. В допросе крепостные просили императрицу обратить внимание на доношение, которое они ранее подавали генерал-прокурору А.И. Глебову, «по причине знакомства его с помещицею». Обращаются они на этот раз к Кириле Григорьевичу Разумовскому, дежурному при приёме доносов. Так или иначе, после их доноса дело начали рассматривать. Известно также, что в декабре 1762 г. на имя императрицы была подана новая челобитная от имени 40 крестьян Салтычихи, которые жаловались на то, что дело в Юстиц-коллегии не ведётся под тем предлогом, что Дарья Николаевна, якобы, в болезни. Тем не менее, в материалах к делу этих челобитных не приводится, вероятно из-за того, что в судебном деле, отложившемся в Фонде 264, описи 5, деле 5 отсутствуют первые 28 листов. Вместе с тем, не указано, была ли подана последняя челобитная крепостными Екатерине лично, или передана ей через секретарей.

Дело Завьялова начинается 7 октября передачей письма от А.А. Безбородко в Тайную экспедицию С.И. Шешковскому от крепостных, подавших челобитную Павлу Петровичу. Крепостным, как известно, в написании челобитной помогал бывший канцелярист А.А. Безбородко, уволенный за пьянство, Александр Степанов, который также им показал расположение дома бывшего работодателя. А именно: «сам ходил с ним и указал двор его[А.А. Безбородко], кою [челобитную] они и подали». «После им от действительного статского советника Шешковского сказано было, что они из селения отлучились без позволения помещичья и ему не повинуясь приняли дерзость подать на помещика всемилостивейшей государыне в противность божеских и гражданских законов». Примечательно, что в деле задокументировано как Степан Иванович объясняет крепостным, в чём именно они виноваты и за что их судят. Далее, как известно, следовал допрос в Тайной экспедиции. Прежде, однако, «На сие оныя крестяьне говорили: да мы де люди слепыя ничего не знаем, нам что скажут, то и делаем. Есть ли б нам кто-нибудь сказал в деревне, что это дурно, то б мы не пошли в Петербург, да и по приходе сюда, ежели б кто нам сказал так, как ваша милость теперь нам говорит, то бы мы сего не зделали и послушались…А то нас Степанов наставил подать челобитную Государыни, а мы по его словам оную и подали». Тем не менее незнание закона не освобождает от ответственности. А крепостные на сей раз использовали ту же злосчастную форму «да мы де люди слепыя», что говорили ранее и Степанову, которого просили написать поверенное письмо, которое впоследствии подписали в деревне у священника и крестьян.

Вместе с тем, в других случаях известно, что крепостные подходили к Екатерине Алексеевне или к Павлу Петровичу и передавали им челобитные лично. Здесь важное значение приобретает распорядок дворцовой жизни, необходимость учитывать который усложняет практики подачи доноса. Крепостным приходилось приходить к дворцу и ждать Екатерину или её сына, а иногда даже передвигаться по России в их поисках, как, например, крепостной Мещерского, Никитин, следовавший за Екатериной из Троице-Сергиева монастыря в Коломенское. Кроме того, после тщательной подготовки, крепостным также необходима была сноровка для того, чтобы «поймать» монарших особ во время их прогулок и переездов.

Необходимо рассмотреть дела Теплова, Мещерского и Муромцева, где хопрактики обращения крепостных к Екатерине II и Павлу Петровичу хорошо задокументированы.

Дворовым Г.Н. Теплова пришлось убеждать сначала И.П. Елагина, состоявшего у приёма челобитных у Екатерины. Ему дворецкий Качеев от лица шестерых крепостных, Медведева, Семёнова, Лобанова, Янова, Тихановича, Пачекова, Рогова, подал жалобу на своего господина, придя к Елагину на первой неделе Великого поста 1763 г. (прим. Е.М. - т.е. с 3 по 6 февраля) в дом один, принеся также записку Рогова.Качеев, между тем, не прекращал общения с Елагиным, хоть цели своей и не добился: «А между тем помянутого Елагина завсегда он прочил чтоб он по той челобитной доложил ЕЯ ИМПЕРАТОРСКОГО ВЕЛИЧЕСТВА и оной обнадёживал, что он о том доложит. Но только не докладывал». Записки Медведева, Лобанова и Семёнова, написанные об издевательствах Теплова, достались жене Теплова, как было упомянуто. После этого в конце июня 1763 г., Качеев, «согласясь он с помянутыми Лобановым и Семеновым написали и подаче самой ЕИВ вторичную челобитную и приложа ко оной одни они руки ЕЯ ИМПЕРАТОРСКОГО ВЕЛИЧЕСТВА подали».

К сожалению, подробностей подачи жалобы неизвестно. Неизвестно в точности, жаловались ли крепостные императрице лично или подали ей донос через посредников. Возможно, личная аудиенция была единственным спасением доносителей, так как к тому времени, предположительно, приближённые Екатерины знали от Теплова, Елагина и Разумовского о том, что люди Теплова являются своего рода «personanongrata». Об этом может говорить и переговоры Г.Н. Теплова, Р.Л. Воронцова и А.И. Глебова после подачи жалобы крепостных Екатерине, учитывая то, что дело рассматривал именно А.И. Глебов. Вскоре, на третий день после доноса, он переговорил с крепостными лично, а после отослал их к прапорщику Московского батальона Попову, что стало ступенью к дальнейшей отсылке их в Сибирь.

Как ранее было упомянуто, 11 июня 1775 г. 9 крепостных гвардейского капитана В.Ф. Мещерского, в составе Василия Афанасьева, Фёдора Петрова и других дворовых и крестьян, из Москвы пришли в Коломенское и жаловались сначала безуспешно Павлу Петровичу, а затем Екатерине II, после были отправлены к С.И. Шешковскому, в Тайную экспедицию при Сенате.

В результате проведения допросов у Степана Ивановича крепостные рассказали, в том числе, о том, как именно они подавали челобитные. Как было упомянуто, после рассказа 15-летнего Марквела Иванова об издевательствах, претерпеваемых от помещика, дворецкий Фёдор Петров вместе с лакеем Андреем Никитиным написали челобитную императрице. Далее, как выясняется из допроса дворового Василия Афанасьева,«Никитин в Троицком походе сперва подавал ЕЯ ИМПЕРАТОРСКОМУ ВЕЛИЧЕСТВУ, а потом и в Коломенское ходил же с тою челобитною, но не нашол случаю подать. Ту челобитную оставил на квартире в Коломенском, а как он шол из Коломенскаго в Москву, то слугою помещика его оной Никитин пойман и приведен в дом; помещик оного Никитина, за то, что он отлучался без спросу, посадил на чепь». Без дополнительных знаний, как выясняется, к Екатерине Алексевне действительно было обратиться трудно.

В дальнейшем 8 дворовых Мещерского и один крестьянин«согласясь между собою от помещика бежали с тем, чтобы просить у ЕЯ ИМПЕРАТОРСКОГОВЕЛИЧЕСТВА, чтоб их всех от помещика взять и написать не только в солдаты, хотя в профосы; а коли лучше того уж нет, то хоть на каторгу, чего ради сперва ту челобитную, когда его императорское высочество изволит смотреть в окошко, в намерении только том, чтоб Его высочество по оной доложить ЕЯ ИМПЕРАТОРСКОМУ ВЕЛИЧЕСТВУ ,а потому б и скорейшую резолюцию получить могли, они подавали, но его высочество челобитной не принял, а изволил сказать что он челобитен не принимает. После того как Ея величество стала садится в карету, то они подошед к крыльцу хотели о вышеписанном о всем Ея императорское величество просить и подать другую написанную Федором Петровым челобитную, но не допустили, а взяли под караул, и потом графом Брюсом были спрашиваны».

Как видится, крепостные здесь подошли и к окошку Павла, и к крыльцу, около которого, садилась в карету Екатерина (прим. Е.М. - не пройдя от крыльца и несколько шагов, что символизировало политическую «харизму» императрицы). Кроме того, им пригодилась челобитная Петрова, которую он оставил ранее «на квартире в Коломенском», так как Павел, как далее увидим, изымал челобитные, которые передавали ему для его матери.

Крестьяне С.Я. Муромцева 11 июня 1775 г., в составе Степана Васильева и его товарищей, жаловались в одно время и в одном месте с дворовыми В.Ф. Мещерского. 10 дней они шли из муромского поместья своего господина, кормясь милостынью. «Будучи же в дороге заставы проходили они мимо для того, что в проходящих ими деревнях жители сказывали им, чтоб они шли не тою дорогою, коя прямо в Москву, но другими, тут де вам и кормная будет». В результате, 8 июня 1775 г. крепостные пришли в дворцовое село Коломенское, где «ночевали у овины на соломе. /да в последующие ночи там же/».

Здесь, 9 июня «спрашивали они у работающих при дворце плотников, что не принимает ли Павел Петрович челобитен, и плотники сказали им, что де временем и он принимает, и того ж дня услышали они, что его высочество изволит гулять по берегу». Тем самым, в отличие от крепостных Мещерского, видимо, обладавших меньшими знаниями о дворцовом распорядке, крестьяне Муромского смогли добиться личной аудиенции у наследника престола, узнав о его запланированной прогулке по берегу Москвы-реки.

Затем крепостные в тот же день «пришли все пред него [Павла Петровича] и, пав на колени, подавали ему челобитную, но Его высочество им сказал: нет, други, я не принимаю, как изволит матушка. Почему они и ожидали к ЕЯ ИМПЕРАТОРСКОЕ ВЕЛИЧЕСТВО изволит выттить изо дворца, и не пойдёт ли куда гулять». Крепостным Муромцева пришлось ждать до 11 июня, - того же дня, когда, как впоследствие оказалось, подали донос дворовые Мещерского. В этот день после встречи с крестянами Муромцева у крыльца дворца, как видимо, Екатерина поехала из Коломенского. Но поездка была осуществлена не так, как планировалось. Судя из дальнейшего протокола допроса Степана Васильева, крестьяне Муромцева, чуть только Екатерина выехала из дворца, пятером остановили её карету на дороге.

Из протокола: «И вчерашней день как Ея величество изволила выехать из Коломенского, то они близ оного на дороге подавали Ея величеству челобитную. Но Ея величество принять не изволила, а только слышали они, что Ея величество с Государём цесаревичем что-то изволили переговаривать, и изволили поехать; они как остались то тутошний Управитель прислал к ним рассыльщика и челобитную у них взяли. А потом из них его Васильева призвали во дворец к графу Брюсу, который спрашивал его, для чего они подают челобитную, на что он, васильев, графу сказал. Те же обстоятельствы, ком в челобитной написаны, а граф ии приказал их всех отдать под караул в Коломенском и в ночи послали их с прочими таковыми ж содержащимися под караулом в Москву».

Таким образом, крепостные Муромцева присоединились к крепостным Мещерского, отправленным к С.И. Шешковскому. Но следствие далее не проводилось, возможно именно потому что «Ея величество с Государём цесаревичем что-то изволили переговаривать», как только получили челобитную от крепостных

В дальнейшем, как известно, следственные дела Муромцева и Мещерского из Тайной экспедиции были доложены Екатерине II и Павлу Петровичу, которые согласились с постановлением Тайной экспедиции. 18 июня императрица, говоря о постановлении, передала через А.А. Вяземского, что «соизволила по оному исполнение учинить», вернув в тогда же в Тайную экспедицию просмотренные ею челобитные.

Тем самым, жалобы крепостных Мещерского, Муромцева и, более чем вероятно, Теплова были поданы лично Екатерине, в то время как крепостные Салтыковой и Завьялова жаловались правительнице через «дежурных» по принятию челобитных.

Рассмотрев обстоятельства подачи доносов правителям, необходимо отметить, что практики инициации судебного процесса являются актуальным предметом для дальнейших исследований. Судебные дела позволяют понять, что именно должны были сделать помещичьи крестьяне и дворовые, чтобы их донос был услышан правителем, какие стратегии подачи жалоб применялись.

Проводя анализ практик подачи доносов крепостными важно понимать, что все данные практики были запрещены по указам. Являлись преступниками как сами крепостные, так и те, кто им помогали в дороге. Были преступниками и те, кто показали крепостным, куда подать жалобу (прим. Е.М. - как, например, плотники в Коломенском, рассказавшие крепостным о прогулке Павла Петровича по побережью). Кроме того, нарушали закон и те, кто писал крепостным челобитные и поверенные письма. Отдельно вопрос о написании челобитных и об их цене рассмотрен в следующем параграфе.

. Практики написания и покупки челобитных

В результате анализа нормативной базы и правоприменения в настоящей работе стало ясно, что жалобы крепостных на помещиков в конфликтных ситуациях вне сферы действия нормативной базы по «слову и делу», были сопрежены в каждый случае с противозаконными действиями. Тем не менее, крепостные писали челобитные. Более того, они обращались к профессиональным писарям для того, чтобы написать жалобу, видимо, не доверяя собственной компетенции. Вместе с тем, интересно, что и помещики не всегда просили писать челобитные собственных служителей, иногда составляя их сами или прося помощи сторонних людей.

В связи тем, появляется целый ряд вопросов. В каких случаях помещики и крепостные писал челобитные друг на друг друга сами, а в каких им помогали сторонние люди? Как крепостные находили того, кто им напишет челобитную? Какой могла быть цена написания челобитной на «теневом рынке»? В какой мере помощь писаря могла включать не только написание челобитной, но и предоставление других услуг? Писали ли помещики челобитные на своих крепостных за деньги?

Как станет понятно из анализа данной темы, материалы для анализа социальных практик появляются здесь в большей степени именно в тех случаях, когда крепостные платили писарям за написание челобитных. Процесс работы с текстом самих крепостных либо помещиков, сопутствующая написанию челобитных обстановка не отражены в источниках.

Помещики не платили никому за написание челобитной, по крайней мере, в 7 рассмотренных мной делах. Тем не менее, иногда они обращались к писарям не из числа собственных крепостных. Так, служитель действительного статского советника Алексея Кириловича Лихорева служитель Максим Новиков, помог Милославскому написать донос на Сезикова и других крепостных. Но о плате Милославского за челобитную, естественно никого не допрашивал, как и Новикова не допрашивали о его зароботке.

В некоторых случаях дворяне писали челобитные сами. Так, например, Сабаким самостоятельно написал челобитную на Иванова и Михайлова, пытавшихся его убить.

Однако в остальных случаях просили написать челобитные своих служителей, знающих канцелярский язык. Челобитные Пашкова на Шилина и Васильеву писал его служитель Клим Труханов. Жалоба Лопухина на Татаринова была написана его служителем Василием Петровым, который, впоследствие, взял на расписку горе-отравителя лошадей. Первую челобитную Шиловского о Лотышеве писал его служитель Сергей Васильев, а прошение об отправке Лотышева в Сибирь с женой писал уже служитель Иван Лукьянов. Челобитная Леонтьева о жаловавшемся императрице в 1767 г. крестьянине Кузьмине была написана поверенным служителем Сергеем Толмачёвым. Вместе с тем, поджигатель и вор Петров был приведён в Алексинскую воеводскую канцелярию при челобитной его помещицы Кисленской, но в деле не указано, привела ли помещица его канцелярию лично или попросила других.

Крепостных, напротив, тщательно допрашивали для того, чтобы выявить их помощников, а значит соучастников таком преступлении как жалоба на помещика. Именно вследствие этих допросов стало известно, что крепостные Муромцева и Завьялова платили писарям за то, чтобы они написали донос. Необходимо также отметить, что интерес следователей к тем, кто был соучастниками в подаче челобитных является причиной сохранности челобитных Муромцева и Завьялова. С другой стороны, делопроизводственных материалах отложилась также жалоба крепостных Мещерского, возможно из-за того, что это дело было скреплено вместе с делом Муромцева. В свою очередь, жалобы крестьян и дворовых Салтыковой, Теплова и Карабановой в материалах отсутствуют.

В деле Д.Н. Салтыковой не приводится каких либо сведений о челобитных, поданных Савелием Мартыновым и Ермолаем Ильиным А.И. Глебову и К.Г. Разумовскому на имя императрицы летом-осенью 1762 г., кроме самого наличия доносов

Челобитную на имя Екатерины о преступлениях В.Ф. Мещерского в июне 1775 г. писал один из челобитчиков, сын дворецкого, Фёдор Петров, которому также давал советы Андрей Никитин, который ранее хотел подать жалобу на господина императрице и ходил с челобитной Троице-Сергиев монастырь и в Коломенское. Сам Никитин, как было упомянуто, был пойман на обратном пути слугой помещика и посажен на цепь.

Крепостные Г.Н. Теплова шестером самостоятельно написали челобитную и подали её И.П. Елагину. Следующую челобитную написали уже только трое крепостных, Качеев, Лобанов и Семёнов и подали её Екатерине II в июне 1763 г. Их жалоба, однако, к делу не приобщена.

Андрей Романовский, дворовый А.А. Карабановой, в июне 1774 г., будучи в Москве написал челобитную об убийстве Турыкина для подачи в Полицмейстерскую канцелярию. Возможно он воспользовался чьей-либо помощью, и, возможно, небезвозмездно, но об этом следователи на допросе спросить забыли. Далее, как известно, Романовский рассказал о записке господским людям Карабановой и записку у него отобрали.

Разберём непосредственно дела Мумромцева и Завьялова. Крепостные муромского подпрапорщика Саввы Яковлевича Муромцева обратились к сельскому писцу Петру Васильеву в июне 1775 г. Среди них были сбежавшие от него и ранее упомянутые Степан Васильев, Степан Савельев, Федор Дмитриев, Семен Иванов, Матвей Михайлов. Как отмечалось выше, крестьяне были вынуждены сбежать для подачи доноса, убоявшись пыток за непоимку беглых. Возможно, они восхитились соцким соседнего поместья, который незадолго до этого пожаловался на Муромцева в Муромскую воеводскую канцелярию.

Вместе с тем, крестьяне возможно понимали всю неисполнимость поставленной ими цели. Именно поэтому они решили не писать челобитную самостоятельно, а поручить это дело профессионалу. Из допроса крестьянина Степана Васильева, проводимого 12 июня 1775 г., становится известна стратегия крепостных в поисках помощника. Перед крепостных встал вопрос о дальнейших действиях, и «пошед дорогою прямо в Москву вздумали на дороге написать челобитную о налогах (прим. Е.М. - видимо слово употреблено как синоним слова «обиды») от помещика своего».

В дальнейшем на допросах доносителей спрашивали не только о том, кто написал челобитную, но и отом, кто их надоумил к этому.Как признался Степан Васильев: «Челобитье ж подавать их ни кто не научал, а вздумали сие сами потому ,что жить у господина от причиняемых разных побоев и мучительств стало не сносно».

В дальнейшем, «поворотя влево, пошли мимо разных деревень, сказываясь везде, где их ни спросят, куда идут, в Москву с прозьбою к Всемилостивой Государыне от смерти и спрашивали по деревням пища написать челобитную, и, будучи в одной деревне Липне /а чья не знает / (прим. Е.М. - запись канцеляриста, переписывающего допрос), по спросу их о писце баба сказала им, что есть в сельце Крутцах /кое разстоянием от их деревни вёрст до 150/ (прим. Е.М. - та же природа записи) земский Пётр Васильев. Он вам напишет челобитную, почему они и пошли все в село Крутцы но он, Васильев, пошёл наперёд, а товарищам своим велел идти позади, и пришед он к тому селу, увидел одного человека с косою и с лошадью, работающего на поле, который спросил его, Васильева, что он за человек, и откуда и куда идёт, а он, Васильев, расказав ему о себе и что он идёт в Москву с прозьбою на помещика своего, спрашивал того человека, кто у вас есть Пётр Васильев. А тот человек спросил его, на что де тебе его. А он, Васильев, сказал ему, что надобно мне и товарищам моим, кои к нему и пошли, написать челобиную Всемилостивой государыне на помещика своего, рассказав ему о налогах. На что тот человек сказал, что я, де, Пётр Васильев, почему он , Степан, и стал его просить о написании челобитной, но он, Пётр, сперва отговаривался, что долго надобно челобитную писать. Однако как он, Степан, говорил, ему пожалуй, что хочешь возьми за труды, да напиши, то оной Пётр Васильев и согласился, и поехал домой.А он, Степан, Пошёл в другую деревню, /но как ее звать и чья не знает/ (прим. Е.М. - та же природа записи) потому что у него болят ноги то отдохнуть. А при том и дождался товарищей, кои с ним о сём так согласились, и ночевав в той деревне, на другой день пришли к нему и товарищи его, и с собою принесли челобитную, сказав ему что челобитную Пётр Васильев написал. А потом пошли прямо в Москву. И будучи в дороге 10 дней и кормясь милостнею, назад тому дней с пять пришли в Коломенское, в котором и ночевали у овины на соломе».

Мы видим, что сельский писарь не стал тот час представляться крепостным, но сначала начал говорить о Петре Васильеве не как о себе, а как о чужом человеке. До того, когда крепостные поведали писарю о природе их просьбы, Пётр спросил: «на что де тебе его». Дальнейшая краткая запись в протоколе запроса («пошли написать челобиную Всемилостивой государыне на помещика своего, рассказав ему о налогах») в действительности может обозначать длительный разговор, которые провели крепостные с писарем, уговаривая его помочь. Тем не менее, Пётр Васильев «сперва отговаривался, что долго надобно челобитную писать», а, возможно, боясь преследования властей за пособничество владельческим крестьянам.

Степан Савельев, Фёдор Дмитриев, Семён Иванов и Матвей Михайлов показали то же самое, что и Степан, достроив картину его челобитной. А именно, когда Степан Васильев остался отдыхать в другой деревне из-за того, что у него были больные ноги (прим. Е.М. - возможно, они болели от долгой дороги), где и заночевал, Савельев с товарищами «пришли прямо к писцу Петру Васильеву и его дожидались в доме, которой как приехал, то по прозьбе их и написал им челобитную, за которую и взял с них один рубль. И на другой день пошли от него, и пришли к Васильеву в деревню в коей он их дожидался». Можно предположить, что писарь не стал прерывать своей работы в поле с косьбой и лошадью и только через некоторое время пришёл к крестьянам. Вероятно, написание челобитной потребовало от него всего вечера и, может быть, даже ночи. В результате получилось 6 листов, где обстоятельно были описаны все преступления Муромцева, которые вспомнили крепостные.

Живописуя ужасы, происходившие в не столь далеко находящейся от него деревне, Пётр Васильев, то и дело вставлял в челобитную обращение «сирота», которое перестало быть необходимым для челобитных ещё в 1702 г., но использование которого по его замыслу могло бы помочь крепостным.

Необходимо отметить, что единственным, кто не стал оговаривать Петра Васильева в написании крепостным челобитной, был Фёдор Дмитриев. Он сказал, «что научали их челобиную писать прежде хождения их и живущие с ними в месте, и около их других помещиков крестьяне, когда случалось им о налогах и о убивствах помещиком их крестьян, с теми другими крестьянами разговаривав». Неизвестно, хотел ли он спасти Васильева, или просто отдать ему дать уважения. Так или иначе, остальные крепостные рассказали о том, что Васильев им помог, причём неизвестно, были ли они добры или злы на него, за то, что он оказал им помощь, тем самым подведя у пытке.

Что интересно, о дальнейшей судьбе Петра Васильева из материалов дела неизвестно в то время как крепостные Муромцева и Мещерского по определению Тайной экспедиции, утверждённому Екатериной II и Павлом Петровичем, были сосланы в Нерчинск.

Другое дело, связанное с теневой экономикой написания челобитных, было инициировано по жалобе Павлу Петровичу крестьянина Тихвинского уезда, Тимофея Петунова, на своего помещика Завьялова. Дело было инициировано занимающимся бумагами и прошениями статс-секретарём Екатерины А.А. Безбородко 6 октября 1780 г..

При крепостных Сакнт-Петербурге нашли две черновых черновых в Санкт-Петербургское губернское правление и начали выяснять, кто помог им их написать. По допросу Тимофей Петунов показал, что, когда они пришли в Санкт-Петербург в августе 1780 г. для того, чтобы подать прошение Павлу Петровичу на своего помещика, они начали искать писца, который бы им помог. Далее из рассказа Петунова история развивалась следующим образом: «…и на последок пришел он с Петровым [прим. Е.М. - имеется в виду крестьянин той же деревни Артемий Петров] двое к церкви Владимирския богородицы и увидя одного церковника стоящаго у церкви подошед просили его как грамотея, чтоб он написал им на помещика челобитную, а оной дьячок скзал. «Я де вам писать не могу, а знаю де я кабинетскаго канцеляриста, которой де челобитныя писать горазд». И они прочили того дьячка, чтоб он им того канцеляриста указал. Оной дьячок по той их прозьбе к канцеляристу и отвёл, который живёт в преображенскм полку и зовут его Александр Степанов; пришедши ж они к Степанову сперва расказали о налогах на них от помещика и потом просили его чтоб он написал им челобитную для подачи великому князю. Но он им сказал, что Великой князь челобитен не принимает, а надо де подать государыне. И они ему сказали: «Ин де пожалуй напиши к Государыне». Степанов спросил их: «Есть ли у вас от миру верющее о подаче такой челобитной письмо, на что они сказали, что нет. Ионой Степанов сказал. А коли де письма нет, то де и челобитной писат не можно. На что они сказали: «Да мы де люди слепыя не знаем как и письмо та написать, так разве вы напишите. А мы вашей милости заплотим за труды». После сих слов оной степанов написал им верющее письмо, кое они подали при челобитной и взяв с них два рубля отдал им и велел идти в деревню, чтоб они то письмо дали подписать приходскому попу и церковникам, а равно и окольним крестьянам».

Как оказалось, кабинетский канцелярист Александр Степанов, который, по словам Петунова, работал в Преображенском полку, оказался уже бывшим канцеляристом, работавшем нелегально.

А именно, будучи допрошен после всех крепостных, Александр Степанов рассказал свою историю: «Отец его Степан Петров был ведомства канцелярии от строений архитектурии за подмастерья и находился при строении Невского монастыря, а в 1756-м году умер. Он Александр по смерти его обучась грамоте определился в службу в 1758 году в кантору строения невскаго монастыря писарем. И во оной находился по 1768 год. А в том году по прошению его определен в кабинет ЕЯ ИМПЕРАТОРСКОГО ВЕЛИЧЕСТВА и был у тайного советника Стрекалова при письменных делах копеистом по 1775-й год, и им произведен в 1779-м году [прим. Е.М. - видимо имеется в виду 1769 г.] подканцеляристом, в 1774-м годех канцеляристом. А как господин Стрекалов от службы уволен, то взят он, Степанов, к брегадиру Безбородке. У коего так же при письменных делах находился по генварь месяц 1778 года».

Выясняется, что далее стремительная карьера канцеляриста пошла на спад и от влиятельного графа А.А. Безбородко он был «за нехождение к должности и пьянство отослан к тайному советнику Олсуфьеву, а от него в герольдмейстерскую кантору для определения к другим делам. Пропитание ж имел от жены своей, кою взял назад тому четвертой год с довольным по состоянию своему приданым».

На самом деле выясняется, что Степанов «халтурил» нелегальным написанием челобитных. Возможно, не только священник церкви Владимирской богородицы помогал ему находить клиентов, но и другие люди. Тем не менее, представляется, что именно священники лучше кого бы то ни было подходили на роль помощников в зароботках на нелегальном написании челобитных, поскольку всегда могли найти клиетов среди своих прихожан. Клиентами могли быть крепостные, которым жаловаться на господ по указам было запрещено, или, что менее вероятно, колодники. Помощь церковнослужителей крепостным в нелегальном написании челобитных за деньги прослеживается мной, в частности, из других дел 80-90-ых гг., рассматриваемых в Московском регионе.

Также возникает вопрос о том зачем бывший канцелярист Степанов попросил у крепостных поверенное письмо. Возможно, он считал, что наличие поверенного письма у крепостных поможет ему избыть больших наказаний, потому что в случае его отсутствие бывший канцелярист А.А. Безбородко мог быть наказан за укрывательство беглых. Возможно, однако, степанов хотел только заработать написанием поверенного письма больше денег, ведь они ему как безработному требовались, несмотря на то, что его жена 4 года назад получила большое приданое. Приданого к концу 1780 г. могло и вовсе не остаться.

Так или иначе, Тимофей Петунов отправился вместе с Артемием Петровым в вотчину, откуда вовратился к Степанову уже с другим крестьянином, Сидором Красиковым: «Почему они и ходили с письмом в вотчину и просили священника Михаила Максимова и церковников, а также и крестьян, чтоб они приложили к тому письму руки. Кои по прозьбе их и подписались. А по подписании вышеписанных двух крестьян [Артемия Петрова и Герасима Ларионова] остались в деревне а вместо их пошед с ним крестьянин Сидор Красиков. По приходе сюда пришли они прямо к Степанову и просили.Почему они ту челобитную и подали. За писание ж челобитной Степанову передавали они в разные времена как деньгами так на вино и прочее рублей до двенадцати. Жили ж они здесь в квартире у него, Степанова».

Необходимо отметить, что такая большая сумма связана, отчасти, с тем, что во время своего пребывания в столице крепостные жили у Степанова. Со временем он написал им две черновые челобитные в Санкт-Петербургское наместничество. После этого пришёл музыкант обер-егермейстерского корпуса Семён Пурьер, друг семьи Степанова, и переписал начисто доношение за 50 копеек. На другой день, поскольку Степанов сказал крестьянам, что лучше подать челобитную государыне, Пурьер пришёл вновь и сделал ту же работу за 25 копеек. Степанов советовал подать эту челобитную графу А.А. Безбородко, принимавшему тогда прошения на имя императрицы. Несмотря на свой заработок, Степанов, как видится, сделал не так много и мог получить меньше. Ведь, например приведённая в деле черновая челобитная в Санкт-Петербургское правление состоит всего из 3 листов.

Тем самым Степанов использовал известные ему по службе сведения, чтобы направить крепостных к А.А. Безрабодко. Тем не менее, он недооценил риска и возможности возбуждения судебного дела в дальнейшем. На судебных допросах одним из предметов разногласий крепостных, С. Пурьера и А. Степанова был вопрос о том, кто именно решил жаловаться Екатерине. По словам доносителей: «… Степанов наставил подать челобитную Государыни, а мы по его словам оную и подали». По словам Семёна Пурьера: «Сказал [Александр Степанов] напиши еще челобитную к Безбородке, а он де подаст ее Государыни, на сие он сказал, да не важно ли, я де писать боюсь, потому что на имя государыни, и чтоб мне за это чего не было. А Степанов ему сказал, чево ты опасаешся, ты видишь что я на черно писал, так что будет ли нет ли мне, а тебе ничего не будет. Почему он Пурьеров ту челобитную и написал. И Степанов ему с черной сказывал». Сам же Степанов отрицал тот факт, что именно он посоветовал крепостным жаловаться императрице, что было запрещено. По его версии в первый день он им сказал: «лучше де подать в наместничество, и мужики сказали, да там де долго резолюции не получим. Однако ж он Степанов челобитную написал начерно в здешнее губернское правление и поехал к знакомому Пурьеру…». На второй день крепостные «стали у него просить челобитной… не подавать в наместничество, там де не скоро выйдет резолюция». Вместо этого они сказали «лутче де подайте Безбородки так де от государыни скорее выйдет резолюция». Степанов признался, что только тогда взял с крепостных 6 рублей и написал, как они просили, государыне. Вместе с тем, по его словам, он «прежде челобитные государыне а равно и в присутственные места ни о чем не писал»да и сие он учинил единственно от одного только своего пьянства, в чем и приносит повинную и просит в вине своей у ЕЯ ИМПЕРАТОРСКОГО ВЕЛИЧЕСТВА всемилостивейшаго помилования». Тем не менее, умысел Степанова подать челобитную именно императрице был доказан.

Крепостных, как видно, также спрашивали, знают ли они, что им нельзя жаловаться на господ. На очной ставке, однако, Петунов утвердился на своей версии, согласно которой «Степанов того, чтоб на помещика не подавать челобитной им не говорил, а сам советывал подать им челобитную государыни, а есть ли б он нам онакой [прим. Е.М. - видимо речь идёт об указе 22 августа 1767 г.] толко дал, что челобитен государю на помещиков подавать не велено, то б они его послушали, и челобитной на помещика своего не подали.

Подписавшиеся в верющем письме в дальнейшем были сысканы по предложению А.А. Вяземского 10 октября 1780 г. Новгородским наместническим правлением. Само же верющее письмо было прислано в наместничество из Тайной экспедиции 14 октября. Они были наказаны в числе 43 человек виновных в непослушании Завьялову крестьян ударами кнута и ссылкой на Днепровскую линию с зачётом помещику в рекруты.

Писцу Степанову повезло гораздо меньше, чем Васильеву, упомянутому в рассмотрении предыдущего дела. 18 октября 1780 г. А.А. Вяземский написал У.С. Потапову письмо с просьбой по приказанию Екатерины II отослать бывшего канцеляриста А. Степанова, «которой обращался во всегдашнем пьянстве», в смирительный дом. Не помогло и то, что на допросах 29-летний бывший канцелярист Степанов раскаивался в содеянном и сказал, что всё «учинил единственно от одного только своего пьянства». Видимо императрица знала о выгнанном от графа А.А. Безбородко за пьянство канцеляристе и смягчила его вину.

Подводя итог изучению практик написания целобитных и практик их покупки необходимо нельзя не отметить значительную разницу между жалобами дворян и крепостных. Тогда как помещикам в большинстве случаев челобитные писали их люди, подача прошения для крепостных была для них громадным трудом, начиная с решения написать жалобу, заканчивая её подачей. В связи с этим возникали ситуации, когда крепостным требовалась квалифицированная помощь в написании доноса, в связи с этим иногда они обращались к нелегально работающим писцам, рискующим так же как и господские люди и крестьяне, быть наказанными.

Следует отметить, что анализ «теневого рынка» челобитных сочетает подходы экономической истории, микроистории и истории права и является актуальным направлением для дальнейших исследований.

4. Внесудебное влияние помещиков и крепостных на судебных процесс

Помимо описания практик подготовки к подаче челобитной и непосредственной её подачи, необходимо сказать также о внесудебных факторах, влияющих на судебный процесс. Ведь качество рассмотрения дела, обстоятельства вынесения приговора в каждом случае в большой степени зависели от того или иного вмшеательства сторон в нормальный ход урегулирования судебного конфликта.

В первую очередь, необходимо сказать о слабой способности крепостных влиять на судебный процесс какими-либо иными способами, чем участвуя в установленных законом процедурах следствия. Редкие исключения доказывают правило. Так, например, после того как известные читателю доносители Мартынов и Ильин 24 апреля 1762 г. сбежали от Салтычихи, чтобы подать на неё жалобу, восставшие крепостные сёл Вокшино и Бегичево, деревни Телячково, находящейся близ Вокшино, собрали средства на судебное преследование их госпожи. Из челобитной Салтычихи, поданной ей 17 июля для усмирения восставших крестьян села Бегичево, следует, что староста села Вокшино, Родион Титов, укрывающийся в Бегичево подговорил крестьян отказаться от 6-ти подвод сена (прим. Е.М. неизвестно, своего или господского) для отправки его родственнику Титова в Москве, поручику Василию Иванову, чтобы он «всячески противодействовал» Дарье Николаевне.

Вероятно, дача крепостными взятки в мае-июле 1762 г. не помогла им в деле против Салтычихи, чьё влияние в приказной среде Москвы было сильным. Так или иначе, дело вышло из горизонта московской волокиты тогда, когда Мартынов и Ильин пришли в Санкт-Петербург и подали жалобу на имя Екатерины.

Между тем, из сказки 1765 г. собранной во время проведения третьей генеральной ревизии в селении Бегичево Шахова стана Московского узеда Московской губернии следует, что в нём 103 мужчины остались жить после ревизии 1743 по 1747 гг., а вместе с новорождёнными в Бегичево жило 189 человека мужского пола. Можно предположить, в связи с этим, что 6 телег сена были значительной потерей для хозяйства.

Другое дело, связанное с убийством 27 июня 1777 г.тремя крепостными их односельчанки Федосьи Ивановой для завладения её приданым (прим. Е.М. - такие дела не попадали в выборку) так же, вероятно, связано с подкупом крепостными чиновников или, по крайней мере, с внесудебным вмешательством крепостных в судебный процесс.

Дело было инициировано в конце июня-начале июля 1777 г. по доносу надворного советника Михаила Рословлева в Коломенскую воеводскую канцелярию. После, однако, дворянин жаловался в Московскоскую губернскую канцелярию в конце сентября 1777 г. и 13 февраля 1778 г. о непорядочном производстве по делу в канцелярии и самом деле.

Одним из главных фигурантов дела был матёрый вор Никита «Какура» Васильев, ранее неоднократно замеченный в кражах. В челобитных помещик сообщает, что канцелярия более чем 7 месяцев не собирала доказательств по делу. Кроме того, в ней, якобы, разрешали подсудимому ходить в город и общаться с главным свидетелем по делу, дворовой жёнкой Прасковьей Ларионовой. Так, например, однажды Какура по свидетельству Прасковьи пришёл к ней и сказал, «чтоб о подговоре Федосьи Ивановой она его не оговорила напрасно». Вместе с тем известно, что крепостными было украдено у Ивановой 1000 рублей, из которых он, по свидетельству Ларионовой получил с остальными тремя убийцами «равную долю». Это факт не может не вызвать подозрения в «задабривании» чиновников подозреваемым.

В результате расследования Какура был освобождён на расписку и отдан помещику, который, однако, запрещал священнику и служителям принимать его на поруки. Можно сравнить ситуацию в Коломенской канцелярии, к примеру, с ситуацией в колодничьей избе Бежецкого магистрата, где двери были открыты для посетителей, а преступники часто пили вместе с конвойными, которые разрешали им различные игры. Кроме того, по словам исследователя А.Б. Каменского «условия содержания в колодничьей избе, отсутствие решеток на окнах и кованых желехных дверей способствовали частым побегам заключенных, которым, чтобы выбраться на волю достаточно было выбить оконную раму». Тем самым, можно предположить, что крепостные, даже без дачи взяток, в некоторых случаях, имели относительную свободу передвижения, находясь в остроге.

Исследуя практики участия в судебных делах последовательно, необходимо отметить, что помещики могли запугивать или, наоборот, задабривать крепостных ещё перед тем, как они шли в суд для подачи доноса.

Так, например, Салтычиха говорила своим крепостным: «Вы мне ничего не сделаете… сколько вам ни доносить, мне они все ничего не сделают и меня на вас не променяют».

Теплов демонстрировал крепостным указ о неподаче челобитных крепостными на помещиков и говорил: «Вы де знаете, что меня государыня жалует, и я де человек дельной. И меня де государыня за людей своих потерять не захочет. И мне де всегда могут больше поверить, нежели слугам». Также он говорил это крепостным, призывая их по одиночке. Когда Качеев с Лобановым и Семёновым уже подали Екатерине вторичную челобитную, Теплов вторично призывал крепостных к себе, каждому говоря, «…чтоб они о показанном мужелостве и сквернодействии на него не сказывали. А оные хотя о том и будут ево спрашивать никогда не скажет имени де, пытать не будут. А пытать де будут вас.». Тем самым, он в последний раз попытался показать крепостным, насколько бессмысленно их желание судиться с Тепловым, тогда как лучше обо всём договориться без суда.

С другой стороны, когда помещики узнавали о том, что крепостные собираются на них жаловаться - они заточали доносилей.

Первый приходящий на ум случай - заточение Алексея Романовского за то, что он написал жалобу о совершении убийства Турыкина по приказу своей помещицы А.А. Карабановой. Как известно, за это деяние он был заточён на 16 месяцев под караул, два раза пытался бежать и чудом остался жив. Наздор за Романовским в селе Зыково, где он был заточён вместе с женой, был осуществлён крайне методично. Незадолго до первого побега крепостного для подачи жалобы Москве в начале сентября 1775 г., помещица приказала «из того сельца Зыкова из господского дому, где он с женою содержались, дворовых людей всех развесть по другим деревням». Тем самым, надзор в данном случае затрагивал интересы не только заключённого, но и населения всего села.

В других случаях помещики заточали уже тех крепостных, которые подавали на них донос и были присланы в имение по решению судебных органов. В результате доносов на Д.Н. Салтыкову, Давыд Иванов и Федот Богомолов были наказаны плетьми и отправлены в заключение под караул: первый в село Троицкое, а второй - в деревню Бегичево. Первому из них удалось сбежать, в то время как второй сидел в заточении с 1759 по 1762 гг. Между тем, заточение в поместье приравнивалось к пытке и официально запрещалось в поместье как мера наказания для помещичьих крестьян.

С другой стороны, доносивших крепостных могли заточить после их поимки, в то время когда они шли подавать донос или уже возвращались. Так, первого доносителя на князя В.Ф. Мещерского, Андрея Никитина, поймал слуга помещика. Его тогда посадили на цепь. Тем не менее, он смог передать обыт другим крепостным, которые отправились донести на господина в Коломенском.

Таким образом, второе внесудебное и незаконное средство влияния на доносителей - их поимка. Так, например, Иван и Владимир Шавкуновы, Семён Алексеев и Игнатий Угрюмов в марте 1762 г. сбежали из московского дома Салтычихи, чтобы подать донос в Сенатскую контору. Помещица послала за ними в погоню «крестьян с десять», но доносители успели добежать до будки стражи и крикнуть «караул», иначе они бы не смогли избежать участи Романовского.

Между тем, Романовский, по его словам, «из-под караула бежал в Москву минувшего сентября в первых числах для доносу о тех смертных убивствах и чтоб он остался жив, оставя там жену свою и двух малолетних детей. И по приходе в Москву шёл по Арбацкой улице в дом князь Александр Ивановича Шаховскаго к свойственнику своему стряпчему Ивану Евтееву то, тут человеком госпожи ево сапожником Яковом Козленком пойман. А помощию рогаточных караульных приведен в дом госпожи ево, состоящий между Арбацкой и Никицкой улиц в приходе церкви Фёдора Студита».

Схожим образом, был пойман и упомянутый служитель Мещерского, Никитин. Таким образом, на сбежавшего челобитчика накладывалась (прим. Е.М. - при желании достичь выполнения намеченной цели), помимо необходимости не быть опознанным как беглый, крепостные были должны скрываться от тех, кто был отправлен на их поимку, а также от их осведомителей.

Далее, когда крепостные, преодолев все тернии, инициировали дело, помещики могли начать выстраивать преграды рассмотрению начатого дела по законам. Казалось бы, дворяне не должны были беспокоиться за то, что к ним будут приняты строгие меры. Тем не менее, они, к примеру, могли повлиять на судейских чиновников.

Салтычиха для того, чтобы судьи были к ней благосклонны, отправляла своих крестьян строить дачу копиисту Тайной конторы Ивану Ярову, а во время доноса Некрасова с товарищами весной 1762 г. она отправляла президенту Полицмейстерской канцелярии А.И. Молчанову сначала 20 возов сена, а после ещё 120 рублей. Кроме того, она подарила крестьянского сына Гаврилу Андреева актуариусу Сыскного приказа Ивану Пафнутьеву. Из протокола следует, что Пафнутьев показал, «что таковой именем Гаврило Андреев в доме у него жителство имел, но будто б не от онои Салт[ы]чихи к нему дошедшей а крепостной тетки родной жены ево вдовы Агафьи протоколиста Алексеевской жены Леонтьева а от нее Леонтьевой отдан был в услужение тетке ж ево Леонтьевой сержантской жене Аксинье Ларионовой дочери которая жителство имела по свойству в доме ево а от кого тот человек оной Леонтьевой достался о том не показал». Тем не менее, суд увидел здесь взятку, хоть и скрытую за что Пафнутьев, единсвтенный среди всех чиновников, сотрудничавших с Салтычихой, наказали. 11 ноября 1768 г. с него был снят офицерский чин и ему запредили впредь служить где бы то ни было в канцеляриях.

Иногда такое влияние из-за высокого положения чиновников можно считать протекцией. Так, например, можно считать показателем наличия таковой переговоры Р.Л. Воронцова, А.И. Глебова (прим. Е.М. - будущего обвинителя по делу) и Г.П. Теплова после того, как крепостные жаловались на Теплова Екатерине. Вместе с тем, как было упомянуто, А.И. Глебов был знаком также и с Салтычихой. По словам М. Некрасова и Е. Ильина, он хотел отправить их обратно в имение Салтычихи, когда они пришли с доносом на барыню в Санкт-Петербург.

Между тем, иногда, вместо просьбы о покровительстве, помещики манипулировали судебными чиновниками. Так, например, происходило в деле крепостных Тютчева, не вошедшем в выборку настоящей работы. В 1763 гг. крестьяне Андрея Тютчева жаловались в Сенат на высокий оброк, а также утверждали, что они должны быть выведены из состояния крепостных, а именно: «Предки их корелян вышедшие их Шведского владения… «аходились под дворцовым владением». Крестьяне жаловались и ранее - в Бежецкую воеводскую канцелярию, а затем, в 1751 и 1762 гг., в Сенат. Но последняя их попытка правовыми мерами решить конфликт закончилась тем, что Тютчев «приказал стряпчему тех крестьян переловить», который далее их «бил немилосердно и, отобрав все у них доказывающие документы, отослал в деревню», где Тютчев, в свою очередь, решил проблему кардинально - продал до 20 мужчин и женщин другим помещикам. В 1779 г. крепостным пришлось отправиться в Санкт-Петерубрг и подать члобитную государыне. Вместе с тем, 149 помещичьих крепостных восстали, чтобы обеспечить выполнение их просьбы. Были присланы воинские команды, но уполномоченному они сказали, что «если команда станет их брать, или тронет, то они всех перебьют, сколько б ни было». Между тем, возможно, дальнейшего кровопролития можно было бы избежать, если бы сенатский чиновник послушал не Андрея Ттютчева, но доносителей.

Вместе с тем, следует упомянуть ещё одно средство, подчас дополняющее влияние на судейских чиновников. Помещик мог переубедить уже подавших жалобу крепостных сказать на суде неправду, убедить их лжесвидетельствовать.

Так, например, лжесвидетельствовал упомянутый Андрей Романовский в деле, инициированном феврале 1774 г. в Розыскной экспедиции при МГК Л.М. Карабановым против А.А. Карабановой, где главным свидетелем был Тихон Фёдоров, который ссылался на Романовского. Как было упомянуто, сам Карабанов передумал жаловаться на свою жену и передал Романовскому через своего человека, Фёдорова, 20 рублей со словами «тебя не оставит барин тихою милостынею». При этом не упоминается того, чтобы Романовского допрашивали дополнительно. Тем не менее, у Карабановой были потребованы оговорённые братья Курбатовы «но госпожа отозвалась, что оных Курбатовых в доме её не имеется, а отпущены де от неё прошлого 1773 года на волю и где они находятся не знает» (прим. Е.М. - в дальнейшем от крестьян села Покровского Романовский услышал о том, что, на самом деле, братья Курбатовы, Василий Иванов и Игнат Козьми, причастные к убийству Турыкина жили сначала в деревне Мармыжи, а затем были высланы в Рузский уезд в местечко Ямбур (оба принадлежали Карабановой)). Затем Романовского и вовсе отпустили на поруки: «Спустя 6 недель, на Страшной неделе Великаго поста он, Романовский, отдан госпоже его на росписку с тем, что, когда он потребен в розыскную экспедицию будет, то б его она поставила». Тем самым, Карабанов и Карабанова решили «замести следы». В результате Романовский был отпущен из канцелярии уже через 6 недель, тогда как в других схожих случаях подсудимые за разноречием допрашивались.

Аналогичный инцидент оплаты дворянами лжесвидетельства крепостых произошёл и в деле Салтычихи. В ноябре 1759 г. Салтычиха вместе с гайдуками забила до полусмерти своего дворового Хрисанфа Андреева. 17 ноября его тело барыня поручила отвезти в Троицкое его родному дяде, Федоту Богомолову, и бросить «хоть в лес, или в воду», перед тем, если будет возможно, приведя Хрисанфа к исповеди у священника. Но Хрисанф по дороге умер.

Далее Федот не послушал барыню. По всей видимости, у него созрел план о том, как инифиировать против неё судебный процесс. Богомолов первоначально поставил сани с мёртвым телом в хлеву, в Троицком. Затем он перенёс тело, и пололожил его в поварне под очагом , уговорив старосту села, Ивана Михайлова быть с ним заодно. По всей видимости, мёртвое тело со следами побоев, казалось крепостным, могло доказать вину их помещицы. Собственно, именно тогда Федот и донёс об убийстве своего племянника в Московской губернской канцелярии.

Помещица сначала вызвала к себе старосту, который на вопрос: : «Где тело?» ответил «Нету тела». Затем Салтычиха послала в Троицкое поочерёдно Романа Иванова и его брата, Давида Иванова, но они не нашли тела. В третий раз Салтычиха отправила в Троицкое другого служителя, Ивана Артамонова, который, по совету барыни с актуариусом Сыскного приказа, Иваном Пафнутьевым и подканцеляристом Тайной канцелярии, Иваном Яровым, когда нашёл тело, бросил его в поле. Далее солдаты Сыскного приказа, слушаясь лояльного Салтычихе руководства, 26 ноября, «найдя» тело Хрисанфа, отвезли его в загородный дом Салтычихи, а затем и в Сыскной приказ, откуда оно было отвезено по осмотру на погребение по расписке Ивана Абрамова.

Ранее Мартьян Зотов своевременно доложил в Полицмейстерскую контору о том, что Хрисанф сбежал. По доносу Салтычихи, якобы, за 5 дней до нахождения Хрисанфа в поле, она отправила его Москву «за копчёной колбасой».

Главным свидетелем преступления, по словам Федота, находящеговся всё это время в МГК, был староста Троицкого, Иван Михайлов, с которым они вместе прятали убитого. Именно его, однако, Салтычиха сначала хотела отстранить от дела, выслав в село Троицкое, а затем решила использовать как лжесвидетеля, вызвав его в Москву в декабре 1759 г. Здесь Иван Михайлов жил три дня в доме упомянутого Ивана Ярова, который учил его, что именно нужно говорить на допросах в МГК. А именно, он показал, что от Салтычихи не так давно сбежал некий Николай (прим. Е.М. - по допросу это «переменное имя» Хрисанфа). Тем самым, дело было прекращено, а Федот Богомолов после наказания по силе Гл. 2, ст. 13 Соборного уложения бит за ложный донос кнутьями и отдан в дом помещицы. Здесь он содержался под караулом в Троицком, откуда после сбежал.

С лжесвительством связано, как мы показали, и дело Теплова.Судя по словам его камердинера Качеева, когда Теплов узнал, что крепостные подали на него челобитную Елагину, он увещевал их в случае допроса изменить их показания: «А меня де хотя и спросят, так я только скажу, что вы напрасно на меня взвели, и так де вас замучат до смерти. А ежели де вы скажите, что вы якоб видели меня з девкою в беззаконии, то де вас слехка высекут и выпустят и я де вас при себе ж держать буду. А кто хочет того на волю отпущу. И для того и других вышеозначенных людей велел ему к тому уговаривать, на что он сказал ,что де я все то буду делать как вы приказали. С чем от него и вышел. А после того неоднократно о том с крайним устрастием ему подтверждал. Также и означенным Янову, Лобанову, Семенову и Тихановичю по одиночке призывая их к себе тож чтоб они на него о показанном мужеложстве и сквернодействии где хотя и спрашивать их будут не показывали». В результате такого подхода помещика к недовольным крепостным, вторичную челобитную на него подали Екатерине из пятерых только трое: Качеев, Лобанов и Семёнов.

Тем самым, помещики широко использовали внесудебные средства влияния на судебный процесс в делах крепостных против помещиков. Во всех случаях, рассмотренных мной, кроме дела Завьялова, помещики так или иначе вмешивались в судебный процесс (в широком понимании, охватывая подготовку крепостными челобитной к подачи).

Задабривание, запугивание или заточение доносителей, подкуп судейских чиновников, а также лжесвидетелей казались помещикам допустимыми средствами для того, чтобы выиграть судебный процесс. Дворяне использовали целый комплекс теневых практик влияния на суд, в то время как использование таких крепостными было делом единичным.

Кроме того, необходимо отметить, что в делах помещиков против крепостных помещики также не ограничивались подачей челобитных. Они прикладывали дополнительные усилия для влияния на ход следствия. Хоть в данных случаях, используемые ими средства не были уголовно наказуемы, в отличие от рассмотренных выше.

Дворяне проводили, к примеру, досудебные распросы крепостных. П.Е. Пашков «по спросу» выяснил у своего дворового, Григория Шилина, что он собирался класть коренья и воск в его доме и подумал, что Шилин замышлял его околдовать. Тем не менее, в суде Шилин показал, что хотел лишь задобрить помещичео стряпчего. Тем самым, до суда помещик пришёл в результате допроса крепостного к более неприятным выводам, чем те, что проистекали из судебных допросов Шилина в дальнейшем.

В публикуемом Л.Н. Трефолевым деле помещик С.С. Мотивилов ещё в поместье заставил своего дворового, Никиту Лукьянова, дать показание об отравлении жены господина «зельем-целибухой», что крепостной на допросах будет отрицать.Кажется, в этом случае, на импровизированном доследствии помещик был излишне пытлив в выявленнии истины.

Вероятно, использовались и другие средства влияния на ход дел, инициированных дворянами против крепостных. Так или иначе, они применялись не часто, из-за того, что такие дела в любом случае рассматривались общем случае в пользу дворян и под их контролем, что было рассмотренно выше. В частности, во многих делах помещики регулировали число пыток для крепостных в суде, поскольку могли в любой момент забрать своих дворян и крестьян обратно в имение.

Проведённый анализ позволил нам выявить малую возможность для крепостного защищать свои интересы в суде не только потому, что правоприменение по таким делам проводилось с нарушением установленных процедур и отсутствовала нормативная база, способствующая выигрышу крепостными дел у помещиков. Но также из-за того, что помещики нередко использовали «теневые средства» влияния на судебный процесс и за это они не были судимы (прим. Е.М. - кроме Салтычихи, насколько мне известно среди изученных дел периода 60-90-х гг. в Московском регионе).

В заключение раздела, можно предложить гипотезу о том, что неравенство крепостных и помещиков в суде проистекает из особого типа субъектно-объектных отношений, связывающих помещиков и крепостных в XVIII в. Помещики относились к своим крепостным как к собственности, допуская сравнение убийства крестьянской женки с уроном, принесённым подтоплениями соседской мельницей лугов и леса.

Даже в суде, находясь с крепостными по разные стороны баррикад, помещики контролировали поведение своей «крещённой собственности». Наказания кнутом и плетью, регулирование пыток, задабривание, запугивание, подкуп и заключение доносителей можно рассматривать в дискурсе нормализующего наказания у М. Фуко, подобного «более интенсивному научению, многократно повторяемому уроку». Дисциплинарная власть в поместье, предусматривала «муштру» в целях взимания больших доходов и санкции для тех, кто не желал работать на благо господина. Главными врагами дисциплины являлись челобитчики, желающие выйти из-под власти помещика, но они оставались подконтрольны ему даже в суде.

Список литературы

Кром М.М. Историческая антропология / М.М. Кром. - СПб.; М : изд. ЕУ СПб; Квадрига, 2010. - 214 с.

Кремер Н.Б. Социальные отношения и организация управления в крепостной усольской вотчине Орловых, Орловых-Давыдовых (1768-1861 гг.) : дис. ... к-та ист. наук : 07.00.02 / Н.Б. Кремер ; СПбГУ. - СПб., 2004. - 231 с.

Курукин И.В., Никулина Е.А. Повседневная жизнь тайной канцелярии XVIII в. / И.В. Курукин, Е.А. Никулина. - М. : Молодая гвардия, 2008. - 639 с.

Лавров А.С. Колдовство и религия в России. 1700-1740 гг. / А.С. Лавров. - М. : Древлехранилище, 2000. - 576 с.

Ле Руа Ладюри Э. Монтайю, Окситанская деревня (1294 - 1324) / Пер. c французского В. А. Бабинцева и Я. Ю. Старцева / Э. Ле Руа Ладюри. Екатеринбург : Издательство Уральского Университета, 2001. - 544 с.

Лукин П. В. Народные представления о государственной власти в России XVII века / П. В. Лукин. - М. : Наука, 2000. - 294 с.

Мадариага И. де. Россия в эпоху Екатерины Великой / И. де Мадариага. - М. : Новое литературное обозрение, 2002. - 976 с.

Манькова Л. Кровавая барыня / Л. Манькова // Родина. - 2002. - № 2. - С. 44-51.

Марасинова Е.Н. Власть и личность: Очерки политической истории XVIII века / Е.Н. Марасинова. - М. : Наука, 2008. - 460 с.

Марасинова Е. Н. Психология элиты российского дворянства последней трети XVIII века. (По материалам переписки) / Е. Н. Марасинова. - М. : РОССПЭН, 1999. - 302 с.

Маррезе М.Л. Бабье царство. Дворянки и владение имуществом в России (1700-1861) / М.Л. Маррезе. - М. : НЛО, 2009. - С. 256-301.

Мельников П.И. Выписка из дела о вдове Салтыковой, судившейся за жестокость в обращении с людьми и многия смертоубийства / П.И. Мельников // Чтения в императорском обществе истории и древностей российских при Московском университете. - М. : Университетская типография на Страстном бульваре, 1872. - Кн. 1. - С. 38-44.

Милов Л.В. Великорусский пахарь и особенности российского исторического процесса / Л.В. Милов. - М. : РОССПЭН, 1998. - 573 с.

Муратов Х.И. Крестьянская война 1773-1775 г. в России / Х.И. Муратов.- М. : Воениздат, 1954. - 207 с.

Мыльников А.С. Искушение чудом : «Русский принц», его прототипы и двойники-самозванцы / А. С. Мыльников. - Л. : Наука. Ленингр. отд-е, 1991. - 265 с.

Нерсесянц В.С. Философия права Гегеля / В.С. Нерсесянц. - М. : Юристъ, 1998. - 352 с.

Овчинников Р. В. Следствие и суд над Е.И. Пугачевым и его сподвижниками (Источниковедческое исследование) / Р. В. Овчинников. - М. : ИРИ РАН, 1995. - 272 с.

Пайпс Р. Россия при старом режиме. М. : Захаров, 2004. - 496 с.

Ржаникова Т.П. Помещичьи крестьяне среднего Поволжья накануне восстания Е. Пугачева (50-е-нач. 70-х годов XVIII в.) : автореф. дис. ... к-та ист. наук : 07.00.02. / Т.П. Ржаникова ; ЛГУ им. Жданова. - Ленинград, 1953. - С. 4.

Семевский В.И. Крестьяне в царствование Екатерины II / В.И. Семевский. - М. : Тип. А.И. Мамонтова и Ко, 1881. - Т. 1. - 672 с.

Семевский М.И. Очерки и рассказы из русской истории XVIII в. Слово и дело. 1700-1725 / М.И. Семевский. - М. : Х.Г.С., 1991. - С. 11, 68.

Сен А. Развитие как свобода / Пер. с англ. под ред. и с послеслов. Р.М. Нуреева / А. Сен. - М. : Новое издательство, 2004. - 432 с.

Смилянская Е.Б. Волшебники. Богохульники. Еретики. Народная религиозность и духовные преступления в России XVIII в. / Е.Б. Смилянская. - М. : Индрик, 2003. - 463 с.

Смилянская Е.Б. Дворянское гнездо середины XVIII века : Тимофей Текутьев и его «Инструкция о домашних порядках» / Е.Б. Смилянская. - М. : Наука, 1998. - 204с.

Студенкин Г.И. Салтычиха / Г.И. Студенкин // РС. - СПб., 1874. - Т. 10. - С. 497-548.

Трефольев Л.Н. Рассказы о Ярославской старине. Зелье - цилибуха / Л.Н. Трефольев // РА. 1876. - Вып. 11. - С. 324-328.

Уортман Р. Сценарии власти / пер. С.В. Житомирской; ред. И.А. Пильщиков, Т.Н. Эйдельман / Р. Уортман. - М. : ОГИ, 2002. - С. 153-199

Успенский Б. А. Царь и патриарх : харизма власти в России (Византийская модель и ее русское переосмысление) / Б. А. Успенский. - М. : Языки русской культуры, 1998. - 680 с.

Фаизова И.В. «Манифест о вольности» и служба дворянства в XVIII столетии / И.В. Фаизова. - М. : Наука, 1999. - 222 с.

ХеллиР. Холопство в России 1450 - 1725 / пер. Ю.И. Турчаниновой, Э.Н. Гусинского; науч. ред. А.Б. Каменский / Р. Хелли. - М. : Академия, 1998. - 712 с.

Шеппинг Д.О. Поместье Салтычихи / Д.О. Шеппинг // РА. - М., 1871. - Т. 16. - С. 1281-1286.

Энгельман И.Е. История крепостного права в России / И.Е. Энгельман. - М. : Изд. С. Скирмунта, 1900. - С. 1-179.

Эскин Ю.М. Дело Салтычихи / Ю.М. Эскин // Родина. - 2002. - № 3. - С.56.

Dennison T. Economy and Society in Rural Russia: The Serf Estate of Voshchazhnikovo, 1750-1860 / T. Dennison // The Journal of Economic History. - Vol. 65. - №. 2. - June, 2005. - pp. 536-539.T. The Institutional Framework of Russian Serfdom / T. Dennison. NY : Cambridge University Press, 2011.- pp. 254.V. Muscovite Citizenship: Rights without Freedom / V. Kivelson // The Journal of Modern History. - 2002. - Vol. 74. - №. 3. - September. - P. 465-489.N.S. Crime and punishment in early modern Russia / N.S. Kollmann. NY : Cambridge University Press, 2012. - pp. XVI+488.I. Catherine II and the Serfs: A Reconsideration of Some Problems / I. Madariaga // Slavonic and East Europeen Review. - 1974. - Vol. 52. - № 126. - January. - P. 47-54.H.E.Serfdom and the Peasant Economy in Russia: 1780-1861 / H.E. Melton. Ann Arbor : University Microfilms International, 1992. Columbia University. - pp. 203.D. Abolition of serfdom in Russia: 1762-1907 / D. Moon. London : Longman, 2001. - pp. XIX+203.S.L. Serfdom and Social Control in Russia: Petrovskoe, A Village in Tambov / S.L. Hoch. Chicago; London : University of Chicago Press, 1986. - pp. 230.A. Serfs, slaves, or wage earners? The legal status of labour in Russia from acomparative perspective, from the sixteenth to the nineteenth century / A. Stanziani // Journal of Global History. - Volume 3. - Issue 02. - July 2008. - pp. 183 - 202A. The Legal Status of Labour from the Seventeenth to the Nineteenth Century: Russia in a Comparative European Perspective / A. Stanziani // International Review of Social History. - Paris, 2009. - pp. 359-389.A. The Traveling Panopticon: Labor Institutions and Labor Practices in Russia and Britain in the Eighteenth and Nineteenth Centuries / A. Stanziani // Society for the Comparative Study of Society and History. Paris, 2009. - pp. 715-741. E.K. Legal identity and the Possession of Serfs in Imperial Russia / E.K. Wirtschafter // The Journal of Modern History. - 1998. - Vol. 70. - № 3. - September. - pp. 561-587.E.K. Russias age of serfdom 1649-1861 / E.K. Wirtschafter. - Oxford : Blackwell Publishing, 2008. - pp. XX+287.