Публицистика Тургенева

Публицистика Тургенева

ВВЕДЕНИЕ

И.С. Тургенев - одна из центральных фигур литературного процесса ХIХ века. Его произведения заслуженно входят в сокровищницу русской литературы. «Могучий талант, в котором счастливо соединились пушкинское и гоголевское начала, единственный, как дыхание, гуманизм, воспитанный в среде Белинского и Станкевича, Грановского и Герцена, высокая духовность, разносторонняя образованность и врожденная культура - все это сделало писателя и публициста одной из центральных фигур своего неповторимого времени - второй половины XIX столетия, времени, когда творили Гончаров и Писемский, Достоевский и Толстой, Салтыков-Щедрин и Николай Лесков. Тургенев являл собой образ русского интеллигента, аристократа духа в пушкинском истолкование этого понятия. Ему были равно чужды и крайности славянофильства и крайности западничества. Это была на редкость гармоничная натура, - так пишет о Тургеневе В.Г. Фринлянд. - Прекрасна была его художническая судьба, драматична и до конца непостижима судьба человеческая. Свою жизнь Тургенев разделил между Россией и Европой, но его искусство до последней строки принадлежало только родине…» Свой путь в литературе Тургенев начинал как поэт и до конца жизни не порывал с поэтическими жанрами. Однако Тургенев был писателем в том емком и высоком значении этого слова, от которого неотделимы понятия «гражданин» и «общественный деятель». Это проявлялось в актуальности и социальном масштабе его произведений, обеспечивая им горячий прием современников и живой интерес потомков. Это нашло прямое отражение в деятельности Тургенева - в его публичных выступлениях и так называемых записках общественного назначения. Литературно- критические статьи, рецензии, речи, и воспоминания Тургенева позволяют более объективно представить облик этого многогранного, сложного и противоречивого художника, внесшего столь огромный вклад в развитие русской литературы и в целом русской общественной мысли.

Наиболее полно литературно-критические и публицистические статьи Тургенева объединены в первом советском издании сочинений И.С. Тургенева под редакцией Б.М. Эйхенбаума и К.И. Халабаева, в 1933 г. В это издание, однако, не вошли, например, две статьи И.С. Тургенева, ярко характеризующие его не только как мастера литературного портрета, критика и теоретика, но и как выдающегося пропагандиста русской классической литературы на западе и передовой западноевропейской литературы в России: некролог «Проспер Мериме», опубликованный Тургеневым на страницах «Санкт-Петербургских ведомостей» от 6 октября 1870 г № 275, и предисловие к статье французского критика А. Бадена о «Войне и мире» Л. Толстого (в журнале «La Nouvelle Revue» от 15 августа 1881 г.). Таким образом, есть все основания предполагать, что как в русских, так и в зарубежных журналах и газетах затерялось немало статей и заметок Тургенева, до сих пор неизвестных его исследователям.

Художественное наследие писателя всегда привлекало внимание исследователей в России и за рубежом, оно широко изучено в критике и литературоведении (Г.Б. Курляндская, Г.А. Бялый, П.Г. Пустовойт, А.И. Батюто, С.Е. Шаталов и др.). Литературно-критическая деятельность Тургенева высоко оценивалась преимущественно западниками: Т.Н. Грановским, П.Н. Кудрявцевым, А.Д. Галаховым, Е.М. Феоктистовым и др. Но особенно показательно мнение Белинского, который после сближения с Тургеневым летом 1843 года стал даже считать его "способным на одну лишь критическую и этнографическую деятельность" Более подробно восприятие современниками литературно критической деятельности Тургенева освещено в работах А. Лаврецкого, Н.Л Бродского, Ю.Г. Оксмана, Л.Н. Назаровой, А.И. Батюто.

Однако в отечественной и зарубежной науке очень мало работ, в которых такой обширный пласт творчества Тургенева, как публицистика, изучается целостно и системно. Между тем, творчество И.С. Тургенева неразрывно связано с социальными, нравственными, психологическими процессами российской истории.

Актуальность дипломного исследования определяется интересом современного литературоведения и потребностью в целостном изучении творчества писателя. В этом контексте вызывает интерес исследование публицистики И.С. Тургенева как самостоятельного дискурса, позволяющего выявить становление и развитие мировоззрения писателя. Изучение специфики публицистического текста, воплощенных в нем идей и оценок истории, современности, культуры виднейшего русского писателя ХIХ века дает возможность понять типологические и индивидуальные особенности мировоззрения И.С. Тургенева, место и роль публицистики в его творчестве. Все это углубляет представления о своеобразии индивидуального мировоззрения писателя и его судьбе.

Понятие «публицистика», которое было общепринятым в конце XIX - начале XX в., отражено в соответствующей статье популярного «Энциклопедического словаря Ф.А. Брокгауза и И.А. Ефрона». Автор статьи - известный критик и литературовед А.Г. Горнфельд - констатировал: «Публицистика - обсуждение в печати насущных вопросов общественно-политической жизни. Вопросы эти могут быть также предметом научного исследования <…> Разница определяется прежде всего мотивами <…> для публицистики изучение, теория есть всегда лишь средство, ведущее к определенной цели - практическому выводу <…> Популяризует ли публицист выводы науки или сообщает результаты своего исследования, он делает это не для обучения, а для поучения, не для сообщения знаний, а для воздействия на ту политическую силу, которая называется общественным мнением <…> С вынужденной часто самоуверенностью публицистика опережает выводы осторожной науки и решает вопросы, которые так или иначе должны быть решены тотчас же; всегда субъективная, она исходит не столько из исследования прошлого, сколько из идеала будущего».

Положения, сформулированные Горнфельдом, были развиты и авторами статей в советских и постсоветских справочных изданиях. Отмечалось, например, что публицистика принципиально не замкнута в жанровых границах и «особое место» в ней «занимают такие жанры, как воспоминания, письма, дневники». Причем публицистичность нередко «является органической частью идейно-образной системы» художественных произведений (статья М.К. Добрынина в «Литературной энциклопедии» 1929-1939 гг.). С рядом уточнений, дополнений и сменой идеологических акцентов эта точка зрения была закреплена в позднейших литературных энциклопедиях (И.А. Дедков в «Краткой литературной энциклопедии» 1962-1978 гг., О.В. Соболевская в «Литературной энциклопедии терминов и понятий» 2001 г. и др.). Сходным образом формулировались определения в авторитетных монографических исследованиях, например, В.В. Ученовой.

Сущность публицистики (лат. publicus - общественный) заключается, прежде всего, в том, что этот вид литературы, характеризующийся злободневным общественно-политическим содержанием, предназначен для воздействия на сознание максимально широкого круга читателей. Публицистический дискурс, представляя собой разновидность риторического, прагматичен, выполняет эмотивную функцию и направлен на достижение конкретного эффекта внушения, убеждения или побуждения. Писательская публицистика - переходное явление, объединяющее публицистичность и художественность как способы мышления. Писательская публицистика - тип творчества, предшествующий художественному или следующий за ним как авторский комментарий эстетики художественных текстов, выражение позиции по самым разным вопросам действительности. В понятие публицистики нами включаются жанры критической статьи, очерка, поскольку определяются самой логикой развертывания публицистического дискурса.

Возможности публицистики привлекают писателей с отчетливой гражданской позицией. Большое значение в публицистике имеет фактор современности - оперативность отклика на те или иные события и проблемы. Умение ярко и эмоционально подать свою мысль, чтобы воздействовать на общественное мнение, повлиять на развитие общественно-политических процессов, - неотъемлемое свойство публициста. В публицистике раскрывается масштаб личности - искренность, глубина переживаний.

Публицистика реализует свою способность воздействовать на жизненную реальность путем вовлечения читателей в действенный диалог о животрепещущих вопросах современности, трансформируя знания аудитории в убеждения. Писатели-публицисты обращаются к прямому слову, потому что хотят непосредственного воздействия на читателя. Объектом публицистики выступают социальные, политико-идеологические, философские, литературные, моральные, религиозные, исторические, экономические, экологические и другие проблемы. Публицистика требует изменения образа мышления художника. Главное в публицистике - аналитическая мысль автора, откликающегося на самые живые потребности общества, обращающегося к наиболее насущным вопросам.

Для достижения поставленной цели нами были выдвинуты следующие задачи:

) рассмотреть и проанализировать публицистику И.С.Тургенева в отношении к литературной и общественной жизни России ХIХ века;

) проследить эволюцию взглядов И.С. Тургенева на национальные, экономические, исторические проблемы российской истории и современности.

Научная новизна работы определена тем, что в ней была предпринята попытка исследования литературной критики И.С. Тургенева как целостной системы в контексте всей его деятельности; рассмотрено формирование литературно-критических и эстетических взглядов И.С. Тургенева, исследована жанровая специфика его критики. В анализе его проблематики осуществляется системная реконструкция авторской позиции, устанавливаются факторы ее формирования, определяются этапы становления и развития. Полученные результаты открывают значение публицистического типа высказывания для самосознания писателя и углубляют представления о месте и роли литературно-критической деятельности в творчестве И.С. Тургенева.

Объектом исследования является весь корпус литературно-критических произведений писателя с 1834 по 1883 г.

Предмет исследования - публицистика писателя, ее эволюция.

Методы исследования: интерпретация публицистических текстов, т.е. комментарии тех прямых заявлений, которые составляют содержание писательских выступлений.

Практическая значимость дипломной работы заключается в том, что ее результаты могут использоваться в изучении литературного процесса ХIХ века

Структура дипломной работы: состоит из введения, двух глав, заключения, приложения и списка литературы.

Глава 1. ПРОБЛЕМАТИКА ПУБЛИЦИСТИКИ И.С. ТУРГЕНЕВА

.1 Литературно-критическая деятельность писателя

тургенев литературный публицистический

«Литературно-критические тексты в многоголосой своей совокупности помогают осмыслять и оформлять литературную жизнь эпохи и нации. Одновременно сама литературная критика была и остаётся суверенным объектом специального исследовательского внимания. По точному заключению Ролана Барта, литературная критика "занимает промежуточное положение между наукой и чтением". И этот маргинальный статус - пристрастное интуитивно-интеллектуальное "просвечивание" - прочтение словесно-художественного текста, обусловленное волнениями, соблазнами, сомнениями, связующими словесность с пёстрой реальностью, - вызывает повышенный интерес к разножанровой литературно-критической продукции».

Русская литературная жизнь последних трёх столетий протекает в напряжённых идейно-эстетических диалогах и спорах. Искания и прогнозы разных по своим убеждениям литературных критиков позволяют полнее и внятнее выявить природу историко-литературного процесса в России. Судьба русской литературной критики неразрывно связана с драматически сложной историей отечественной культуры и социально-политического бытия страны. В России, начиная с 1830-40-х годов, история критики тесно увязана с историей и теорией журналистики: литературная критика - почти обязательная составная часть (отдел, рубрика) литературно-общественных журналов, позднее газет, а со второй половины ХХ века - программ радио- и телепередач; в последнее десятилетие мы вправе говорить о сетевых версиях литературно-критического бытия. Литературная критика с разной мерой интенсивности влияет на общее интеллектуальное направление в работе регулярных печатных изданий, электронных средств массовой информации, существенно воздействует на структуру и контекст периодики.

Критические суждения выдающихся писателей всегда крайне важны и интересны. Они являются неотъемлемой составной частью истории критики и представляют огромную ценность даже на ее самых зрелых стадиях развития. В большинстве случаев суждения писателей особенно ценны для характеристики внутренней творческой лаборатории писателей. Кроме того, литературно-критические суждения писателей служили надежным оплотом против декаданса даже тогда, когда «официальная» передовая критика явно пасовала и делала уступки идеализму, субъективизму, как это было с народнической критикой. Следует учитывать и различную степень профессиональных связей писателей с критикой, случайность и неслучайность поводов для их выступлений и самый характер выступлений (речь, статья, трактат, дневник).

Тургенев-критик идет рука об руку с Тургеневым-писателем на всем протяжении творчества. Круг его интересов беспредельно широк. Одной творческой работы над художественными произведениями Тургеневу было недостаточно. Его также влекло и к критике, которая оставалась тогда для мыслящего русского человека ареной наиболее откровенного выражения общественной позиции.

Обращение Тургенева к критике не было случайным. К жанру критических выступлений по вопросам литературы он обращался на протяжении всей сознательной жизни. И, как правило, в его статьях поднимались не только вопросы собственно творческие, но и важнейшие проблемы современной ему жизни.

Деятельность Тургенева-критика заслуженно оценили многие из его современников. Е.М. Феоктистов, выражавший, видимо, не только свое мнение, но и суждения московских «западников» (А.Д. Галахова, П.Н. Кудрявцева и др.), писал Тургеневу 18(30) марта 1853 г.: «Я Вам и забыл совсем сказать о Вашей маленькой статейке в „Современнике об Аксаковской книге („Записки ружейного охотника Оренбургской губернии) - она мала, но прекрасна. Она-то и подожгла меня передать Вам мои догадки об том, что из Вас вышел бы блестящий критик или что-нибудь подобное. Когда вспоминаю статьи <...> об Островского комедии (и это самая лучшая), о „Племяннице и вот последняя даже, как бы она ни была мала - я все более и более убеждаюсь в моем мнении» о том, что и сам Тургенев придавал известное значение своим литературно-критическим статьям, написанным в конце 1840-х - начале 1850-х годов, свидетельствует то, что он включил многие из них в первый том издания сочинений 1880 г. 10(22) апреля 1879 г. Тургенев писал В.В. Думнову: «В издание это войдут <...> нигде не напечатанные критические статьи». В письме к нему же от 19 сентября (1 октября) 1879 г. Тургенев посылал «список статей, долженствующих составить 1-й том», включив в этот список статьи о «Племяннице» Е. Тур и «Несколько слов о стихотворениях Ф.И. Тютчева».

О том, что Тургенев в молодые годы серьезно относился к своей деятельности в качестве литературного критика, свидетельствуют и те его замыслы, которые по разным причинам не были им осуществлены. О них известно преимущественно из писем Тургенева и его современников. Так, например, 28 марта (9 апреля) 1845 г. Тургенев сообщал Белинскому, что пишет статью для «Отечественных записок» «по поводу двух статей Киреевского в „Москвитянине». О задуманной им статье под названием «Славянофильство и реализм» Тургенев писал Белинскому 14 (26) ноября 1847 г.. Однако обе эти статьи не были им написаны.

Первая литературно-критическая статья Тургенева - «Путешествие по святым местам Русским» (рецензия на книгу А.Н. Муравьева, 1836 г) выходит в «Журнале Министерства народного просвещения». Автор книги, разбираемой Тургеневым, - Андрей Николаевич Муравьев (1806-1874), писатель, влиятельный чиновник Синода. Будучи на дипломатической службе во время русско-турецкой войны, он после ее окончания отправился в Палестину, результатом чего явилась книга "Путешествие по святым местам в 1830 году", СПб., 1832. Кроме этого разбираемого Тургеневым "Путешествия", Муравьев написал ряд сочинений подобного же рода, драмы "Битва при Тиверияде" и "Михаил Тверской" (отрывки из первой напечатаны Пушкиным в "Современнике" 1836 года, кн. II), а также ценные воспоминания - "Знакомство с русскими поэтами", Киев, 1871. Книга, разбираемая Тургеневым, вызвала избрание Муравьева в 1837 г. членом Российской Академии. История написания рецензии изложена Тургеневым в его письме в редакцию "Вестника Европы" от 21 ноября (3 декабря) 1875 г. "В "Московских ведомостях", - писал Тургенев, - появилась заметка г-на П. Библиографа, в которой указывается на разбор книги Муравьева: "Путешествие по святым местам русским", помещенный в "Журнале Министерства просвещения" за 1836 год, как на первое мое печатное произведение. Существование этой статьи меня удивило более, чем кого-либо. Мне тогда только что минуло семнадцать лет, я был студентом С.-Петербургского университета; родственники мои в виду обеспечения моей будущей карьеры, отрекомендовали меня Сербиновичу тогдашнему издателю "Журнала Министерства просвещения" Сербинович, которого я видел всего один раз, желая, вероятно, испытать мои способности, вручил мне ту книгу Муравьева с тем, чтобы я разобрал её; я написал нечто по ее поводу - и вот теперь, чуть не через сорок лет, я узнаю, что это "нечто" удостоилось тиснения. Ни тогда, ни впоследствии я моей напечатанной статейки в глаза не видал! Вы, конечно, согласитесь со мною, что не могу же я, по совести, считать это ребяческое упражнение своим первым литературным трудом".

Соглашаясь с Тургеневым, что его первое печатное произведение не имеет серьезного литературного значения, нельзя не отметить, однако, проявленную им самостоятельность в оценке рецензируемой книги. Если в рецензиях на "Путешествие по святым местам русским", появившихся одновременно с рецензией Тургенева, в первую очередь отмечалось, что эта книга будет способствовать пробуждению в читателях религиозных чувств (см., например «Библиотека для Чтения», 1836, т. XVII, отд. V, стр. 1-26, и «Северная Пчела», 1836, № 109), то Тургенев понял ее значение иначе. Упомянув во вступительной части рецензии об историческом значении принятия Россией христианства, Тургенев подчеркнул, что книга Муравьева интересна своими рассказами о монастырях, которые в прошлом сыграли значительную роль как крепости, противостоявшие иноземным захватчикам, а в настоящее время являются хранилищами памятников русской старины: летописей, созданий зодчества, живописи и т. д. Впоследствии, с точки зрения исторической и научной, а не только религиозной, книга А. Н. Муравьева была оценена в 1840 г. на страницах "Отечественных записок" (т. XI, № 7, отд. VI, стр. 11-14) и "Литературной газеты" (1840, № 66, стр. 1490-1491).

Своеобразие литературно-критической деятельности Тургенева заключалось в том, что она всегда непосредственно была связана с выполнением им творческих задач, что иллюстрирует таблица (см. Приложение).

Так, например, занимаясь переводами из Шекспира, Байрона и Гёте, Тургенев выступал со статьями, посвященными разбору переводов на русский язык таких произведений мировой классической литературы, как «Вильгельм Телль» Ф.Шиллера и «Фауст» И. Гёте. В них Тургенев не только критиковал тот или иной из конкретных переводов (Ф.Б. Миллера, М.П. Вронченко), но и высказывал теоретические соображения о принципах художественного перевода вообще.

Обращение к немецкому романтику Шиллеру формально мотивировалось появлением русского перевода драмы, однако имелись иные, более серьезные мотивы, и они проявились в статье Тургенева весьма отчетливо. К тому времени Шиллер уже давно был известен русскому читателю и зрителю. Его произведения имели успех в России. Герои Шиллера с их возвышенными характерами напоминали о героических деятелях русского освободительного движения, о тех лучших представителях дворянской революционности, которые отважились восстать против самодержавия.

Тургенев в своем анализе драмы Шиллера стремился к осмыслению характера героя на фоне социально-исторических обстоятельств, в связи с национальной культурой германского народа, в свете важнейших философских проблем. Перед читателем встают такие вопросы, которые непременно напоминали ему о декабристах: выступление Телля против законной власти - это бунт или подвиг? случайный порыв или закономерное явление? Воспевание Телля в драме - это возвышение действительно героического характера и необходимого, нужного для народа поступка или это личное мнение художника?

При таком подходе драма Шиллера предстает на широком историческом фоне, рождает далеко ведущие раздумья и осмысляется в связи с русской жизнью эпохи Николая I. Однако Тургенев вовсе не стремится превратить рассматриваемое произведение всего лишь в повод для изложения далеких от его содержания соображений. Сочетая анализ с синтезом, стремясь сохранить целостное представление о драме Шиллера, Тургенев последовательно применяет характерологический принцип: понимание характера героя должно привести к объяснению не только замысла автора и его литературно-общественной позиции, но и к раскрытию в перспективе национальных особенностей и общечеловеческого значения произведения. Исходя из этого принципа, Тургенев решает: драма Шиллера национально-самобытное произведение, потому что её герой «во всех отношениях выражает германский дух». Но нет человечества вообще: оно складывается из многих народов и наций. Каждая нация является, как полагает Тургенев, частицей человечества, и её культурные достижения вливаются в сокровищницу мировой культуры. И потому-то драма Шиллера как произведение безусловно национальное и в художественном отношении выдающееся неизбежно приобретает общечеловеческий характер. Она должна оцениваться как особое явление мировой культуры не только потому, что Шиллер - великий художник: в его драме выразился некий момент общего развития всех народов.

И вместе с тем, по мнению Тургенева, достоинства и недостатки драмы Шиллера, похвалы и упреки его герою целиком обусловлены особенностями национального немецкого характера. Тургенев подчеркнул: герой Шиллера - «человек необыкновенный, но вместе с тем филистер: он настоящий немец». Подобное представление о национальном немецком характере разделяли многие из современников Тургенева, причем не только русские, но и французские, английские, итальянские. Их поражало в нем (немецком характере) странное сочетание философского, системного подхода к мирозданию с филистерским, обывательским, узкопедантичным пониманием своего места в нем.

Эти соображения на многое наталкивали Тургенева как читателя. В первую очередь они подводили к вопросу о мировой значимости русских художников. Романтическая критика еще совсем недавно поднимала Пушкина, называя его русским Байроном. Желая по достоинству оценить отечественных баснописцев, их называли русскими Лафонтенами или русскими Эзопами. В творчестве Грибоедова, Лермонтова, Гоголя, искали с той же целью каких-то аналогий с зарубежными оригиналами. Критика Сенковского, Греча, Булгарина довела до крайности эту линию: под их пером вся русская литература превращалась чуть ли не в бедную копию с неких образцов. Во всяком случае, ей придавался вторичный, неоригинальный характер.

Белинский резко восстал против подобных суждений. Тургенев вместе с ним, но иным образом, рассуждая как будто бы вовсе не о русской литературе, убеждал читателя во всеобщности подмеченного им положения: выдающееся национальное произведение всегда является вкладом в сокровищницу мировой культуры. Оно открывает человечеству ранее неизвестное и потому воспринимается как новаторское явление. Нужно лишь внимательно разобраться в его национально-самобытных героях, которые воплощают в себе с разной степенью полноты национальный характер своего народа.

Принцип рассмотрения образа героя на фоне исторических судеб народа был намечен Пушкиным и Гоголем, а затем развит Белинским. У Тургенева в его статье этот принцип получил последовательное применение. От субъективных вкусовых оценок произведения (как это было свойственно многим из записных критиков того времени) он ведет читателя в область обоснованных доводов, учит логике доказательств объективного мнения и оценки.

Особенно яркое выражение этот принцип получил спустя два года (в 1845 г) в большой статье Тургенева о новом переводе трагедии Гете «Фауст» на русский язык. Статья написана по поводу как будто бы не слишком значительного события, если учесть, что с «Фаустом» образованный русский читатель уже был знаком в оригинале и что по поводу трагедии Гете и в целом его творчества уже неоднократно появлялись краткие и развернутые суждения в русской печати.

Литературно-теоретические и философско-исторические принципы Тургенева в его разборе «Фауста» Гете определялись, с одной стороны, реалистической и общественно-активной критикой Белинского этой поры, а с другой - материалистической философией Фейербаха («Сущность Христианства», 1841). Популяризируя новое понимание литературного наследия Гете во всей его конкретно-исторической значимости, обусловленности и противоречиях, работа Тургенева имела тем большее программное значение, что в ней полностью пересматривались идеалистические концепции ранних статей Белинского «Менцель, критик Гете» (1840), и «Римские Элегии» Гете (1841), опубликованных на страницах все тех же «Отечественных записок». Если Белинский, как и все русские гегелианцы 30-х - начала 40-х годов, ключ к пониманию «Фауста» видел в раскрытии в нем жизни «субъективного духа, стремящегося к примирению с разумной действительностью путем сомнения, страданий, борьбы, отрицания, падения и восстания», то для Тургенева такое понимание трагедии Гете представлялось уже совершенно неприемлемым: «Примирения, действительного примирения, того окончательного аккорда, в котором разрешались бы все предшествовавшие диссонансы, мы не находим в «Фаусте» <…> придуманное старцем Гете аллегорическое, холодное, натянутое разрешение трагедии не удовлетворяло и не удовлетворит, вероятно, ни одного живого человека».

Борясь за новое реалистическое искусство, непосредственно служащее задачам освобождения человеческой личности от ига «предания и авторитета», Тургенев из «мирообъемлющего», как говорил Белинский, творческого наследия Гете выделяет не «Римские элегии», не «Вильгельма Мейстера», и даже не «Вертера», а «Фауста». «Гете, - писал Тургенев, - этот защитник всего человеческого, земного, этот враг всего ложно-идеального и сверхъестественного, первый раз заступился за права - не человека вообще, нет - за права отдельного, страстного, ограниченного человека; он показал, что в нем таится несокрушимая сила, что он может жить без всякой внешней опоры, и что при всей неразрешимости собственных сомнений, при всей бедности верований и убеждений, человек имеет право и возможность быть счастливым и не стыдиться своего счастья. Фауст не погиб же. Мы знаем, что человеческое развитие не может остановиться на подобном результате, мы знаем, что краеугольный камень человека не есть он сам, как неделимая единица, но человечество, общество, имеющее свои, незыблемые законы».

Тургенев воспользовался переводом М. Вронченко для серьезного разбора ряда важных проблем литературного и общественного порядка. Формулируя свою задачу, Тургенев предупреждает читателя, что в первой части статьи будет изложен «род исторического изыскания о том, когда, как и почему возникла и созрела мысль о «Фаусте» в душе поэта», а во второй части он обещает изложить развернутое собственное суждение об этом произведении, имея в виду его понимание и оценку в свете насущных проблем русской жизни 40-х годов XIX века.

Тургенев выполнил даже больше, чем обещал: он ещё присовокупил обстоятельный анализ русского перевода, проявив завидное чутье к тонким оттенкам смысла оригинала, а вместе с тем - и понимание теории перевода вообще.

В статье Тургенева о «Фаусте» с наибольшей полнотой проявилось его понимание принципа историзма при критическом освещении художественного произведения. Тургенев рассматривает трагедию Гете как закономерный и в какой-то мере даже неизбежный факт германской культуры в определенный момент её развития. Её особенности в середине XVIII века, - обусловленные социально-историческими обстоятельствами, по мнению Тургенева, не могли не сказаться на произведении Гете. Разумеется, художник был свободен в своей творческой деятельности, и Гете был волен написать что угодно, но только то из написанного им, что отвечало потребностям развивающейся немецкой культуры, могло приобрести всегерманский резонанс, могло войти в ряд общенациональных явлений. В сущности, для Тургенева не только замысел поэта и не только его художественное воплощение, но и самый гений Гете - это необходимое порождение своей эпохи.

Тургенев стремится широкими мазками нарисовать картину немецкого национально-культурного возрождения в середине XVIII века после затянувшегося упадка, последовавшего вследствие страшного опустошения и разгрома в ходе Тридцатилетней войны (1618-1648). Застой сменился подражанием инонациональным образцам, правители многочисленных княжеств и герцогств разыгрывали роль меценатов. И лишь в середине XVIII века возник интерес к собственной истории Германии в целом. Возникло стремление героизировать её представителей.

Тургенев не только воссоздает достоверные обстоятельства развития немецкого просветительства и зарождения романтизма в Германии. Здесь ещё и прозрачный намек: русский читатель по аналогии неизбежно должен задуматься о российской действительности. Тургенев стремится подвести своего читателя к выводу: бывают эпохи в истории каждого народа, когда литература оказывается главной ареной духовной жизни, когда не политики и не правители решают его судьбы, а поэты и романисты, когда насущные вопросы общественного развития по воле обстоятельств выражаются не непосредственно, в форме политических манифестов или религиозно-нравственных учений, а опосредованно - в форме эстетических полемик, в художественной системе произведения. Социальный процесс по видимости может как будто бы замереть, старый уклад остается внешне непоколебленным, а тем временем в литературе уже началось размывание основных устоев старого мира.

Тургенев едко заметил: «Ландграфы преспокойно продолжали продавать своих подданных англичанам, воевавших с непокорными американцами». Продавали рекрутов в британскую королевскую армию, чтобы немцы умирали за интересы чужой короны, в то время как им в самой Германии нашлось бы немало дел. Не напоминало ли это русскому читателю положение на Кавказе, где за десятилетия кровавой борьбы против непокорных горцев погибли сотни тысяч русских рекрутов?

Не только эта, но и другие критические статьи Тургенева, полны подобных намеков на социальные язвы Российской империи. Но дело даже не в них. Статья о «Фаусте» - это наиболее развернутое и целостное изложение системы философских воззрений Тургенева. Освоив диалектику Гегеля, он пытается приложить её принципы к анализу русской и мировой литературы, чтобы через это отражение действительности в художественном мире искусства судить в первую очередь российскую действительность, стремится в стройном порядке организовать свои соображения о взаимоотношения искусства и общественной жизни. Характерологический принцип позволяет Тургеневу расположить свои суждения вокруг образа Фауста. Принцип историзма является основой для уяснения закономерности и социальной обусловленности творческого замысла Гете.

Тургенев увидел в Гете выразителя романтических настроений на немецкой почве. Подобно Белинскому, он полагал, что романтизм - явление общее, всемирное, подобное особой настроенности в юношеском возрасте. Каждый человек в молодые годы проходит через романтические увлечения - и каждый народ, подобно отдельному человеку, имеет пору своей юности, а соответственно, приобщается к романтизму. Заслуга Гете и заключается в том, что он, по мнению Тургенева, уловил момент наивысшего романтического подъема в Германии и с особенной художественной силой выразил этот неповторимый момент юного дерзания и порыва к героической деятельности.

Негодующие строки Тургенева по поводу той «жалкой роли», какую играет народ в «Фаусте», и его же иронические замечание о «толпе», не имеющий якобы права «возмущать величественный покой, или одинокие радости, или, наконец, одинокие страдания какой-нибудь гениальной личности», перекликаются с рассуждениями Белинского в статье «Русская литература в 1845 г.» о писателе-романтике. По словам критика, «романтики» не хотят снизойти до ознакомления с толпою, изучения её характера, положения, потребностей, нужд. «Они смотрят на толпу не как на силу, которая гнется и подается только от силы гения, а как на стадо, которое может гнать перед собою куда угодно первый умник, если вздумает взяться за это дело»

Тургенев предложил свое собственное представление финала для столь сложного действия, какое воссоздается в трагедии: по его мнению, Гете должен был признать неразрешимость тех проблем, какие встали перед Фаустом, и обосновать невозможность завершения его нравственных исканий. «В неоконченности этой трагедии заключается её величие», - утверждал он.

В заключительной части статьи Тургенев высказал немало примечательных соображений, которые сохраняют интерес для современных переводчиков и для теории перевода. В целом же эта статья была выдающимся явлением в русской критике 1845 года и относится к числу блестящих, глубоко оригинальных выступлений Тургенева.

Перевод «последней главы первой части Фауста», сделанный самим Тургеневым, опубликован был в «Отечественных записках», в 1844 г. Белинский отнес это перевод «к числу замечательнейших явлений этого рода»

Среди литературно-критических выступлений Тургенева, относящихся к началу пятидесятых годов, значительную роль играют также его статьи и рецензии, которые являются откликами на те или иные из поэтических явлений современности. Пробуя свои силы в поэзии, Тургенев приобрел завидное чутье к поэтическому слову, составил верное понимание о месте и роли стихотворных произведений в литературном процессе и в общественной жизни. Он умел безошибочно определить находки истинных поэтов и бескомпромиссно оценить опусы эпигонов.

В 1851 году в статье о стихотворном альманахе «Поэтические эскизы» он насмешливо указал на ляпсусы бесталанных авторов и резко отозвался об их запоздалых романтических претензиях. Читателю была понятна направленность убийственной иронии Тургенева, отвергавшего бездумную и лживую страстность псевдопоэзии. Основные литературно-теоретические положения разбора «Поэтических эскизов» определялись борьбой всего редакционного коллектива «Современника» с безыдейной лирикой.

Три года спустя Тургенев в рецензии о Тютчеве высоко оценил не только этого поэта («завещанного <...> приветом и одобрением Пушкина»), но также Фета, Некрасова и Майкова. Предисловие к отдельному изданию «Стихотворений Ф. Тютчева», вышедшему в мае 1854 г., также было написано Тургеневым. В отдельной публикации доброжелательно отозвался о новом сборнике Баратынского (публикация сопровождалась письмом Тургенева в редакцию журнала, напечатанным в качестве примечания). Он верно заметил, что в русской литературе поэзия мысли нашла признание и получила самобытное выражение. «Мысль г. Тютчева никогда не является читателю нагою и отвлеченною, но всегда сливается с образом, взятым из мира души или природы, проникается им, и сама его проникает нераздельно и неразрывно», - так определял он своеобразие лирико-философского образа. Впоследствии он именно так поступит в своих «Стихотворениях в прозе».

Высоко оценивая уровень критических статей Тургенева, нельзя не признать, что подчас ему изменяла строгая взыскательность. Так, в 1870 гон решил вступиться за доброе имя поэта Я. Полонского, которого в Некрасовских «Отечественных записках» назвали второстепенным поэтом-эклектиком. Анонимная рецензия принадлежала перу М.Е. Салтыкова-Щедрина. Характеризуя поэта как «вялого и бесцветного», критик заключал: «Бесконечная канитель слов, связь между которыми обусловливается лишь знаками препинания; несносная пугливость мысли, не могущей вызвать ни единого определенного образа <…>». Чтобы приподнять «приниженного» критиком поэта, Тургенев поднял его даже выше Толстого и, походя, желчно отозвался о поэзии Некрасова. Резкий отзыв Тургенева о лирике Некрасова вызвал протест самого Полонского, который в письме к поэту счел необходимым отмежеваться от суждений Тургенева, и об этом же Полонский писал Тургеневу, который, отвечая на упреки Полонского, готов был признать, что несколько погорячился. Ошибочность своих суждений Тургенев признал через несколько лет, откликаясь на некролог Некрасова, опубликованный в «Вестнике Европы» в 1878 г, в письме к Стасюлевичу.

Обратившись к прозе, пробуя свои силы в жанре рассказа, повести, очерка и задумав роман, Тургенев в 1847 году с особой чуткостью отнесся к творческим находкам В.И. Даля. Активный интерес к новому сборнику произведений Даля был вызван у Тургенева тем, что он сам в это время работал над "Хорем и Калинычем" - первым очерком из "Записок охотника", главным героем которых стал русский крестьянин. Настоящая рецензия и очерк "Хорь и Калиныч" вышли в свет одновременно, в первых номерах "Отечественных записок" и "Современника". Не случайно поэтому, что в рецензии Тургенев уделил большое внимание проблеме народности литературы и истолковал ее с точки зрения тех задач, который он ставил перед собою, как автор очерков из крестьянской жизни.

Выводы, сделанные Тургеневым в рецензии на «Повести, рассказы и сказки казака Луганского», написанной в 1846 г, близки заключениям Белинского о характере творчества В. Даля в обзоре «Русская литература в 1845 г.». Реалистические зарисовки Даля из народного быта вызвали восторженную оценку Белинского. «В.И. Луганский, - писал критик, - создал себе особенный род поэзии, в котором у него нет соперников. Этот род можно назвать физиологическим. Повесть с завязкою и развязкою - не в таланте В.И. Луганского, и все его попытки в этом роде замечательны только частностями. Отдельными местами, но не целым. В физиологических же очерках лиц разных сословий он - истинный поэт, потому что умеет лицо типическое сделать представителем сословия… «Колбасники и бородачи», «Дворник» и «Денщик» - образцовые произведения в своем роде, тайну которого так глубоко постиг В.И. Луганский. После Гоголя это до сих пор решительно первый талант в русской литературе». Эти соображения Белинский повторил в 1847 г. в своей статье в «Современнике» о том же издании «Повестей» Даля, которое Тургенев рецензировал в «Отечественных записках» (там же, стр 463-467).

Обдумывая замысел «Записок охотника», Тургенев с тем большей ясностью осознал сильные и слабые стороны очерков Даля. Поддерживая его в стремлении к правдивому воссозданию народных типов, Тургенев вместе с тем предостерегал его от излишней поэтизации патриархальности. Рецензия Тургенева на "Повести, сказки и рассказы Казака Луганского" может рассматриваться как "своеобразное литературно-теоретическое введение к "Запискам охотника". Сопоставление произведений Даля с "Хорем и Калинычем" и вообще с "Записками охотника" показывает, что у них много общего: совпадают отдельные приемы, сравнительные характеристики крестьян осуществляются по примерно одинаковой схеме: растительность, расположение изб в деревне, внешний вид построек, особенности местной речи крестьян и т.д. Увлечение В.И. Даля этнографизмом, интерес к профессиональной среде заслонили в основной массе его произведений "историю души", ограничили и ослабили психологический анализ". Поэтому, начиная с 1846-47х годов, произведения Даля "постепенно теряют свое значение, отступают в литературной жизни на второй план". В отличие от Даля Тургенев не ограничивается статичной фактографией, не замыкается в самодовлеющем этнографизме, а приходит к совершенно новому уровню взаимодействия очеркового и беллетристически-психологического начал, к психологическому анализу внутреннего мира представителей разных сословий. Указанные особенности литературного процесса 1840-х годов подтверждаются не только творческой практикой Тургенева, в частности, циклом "Записки охотника", но и его литературно-критическими оценками произведений Даля.

В рецензии на "Повести, сказки и рассказы Казака Луганского" - В.И. Даля - Тургенев писал, что "в русском человеке таится и зреет зародыш будущих великих дел, великого народного развития". Его внимание всё более и более привлекала низовая, крестьянская или патриархально-дворянская Русь. Тургенев утверждал, что "народный писатель" должен проникнуться "сочувствием к народу, родственным к нему расположением, наивной и добродушной наблюдательностью".

Тургенев не претендует на подробную и полную оценку сочинений Даля и ограничивается "общею характеристикой этого замечательного и самобытного дарования". Само небо, пишет Тургенев, определило Казаку Луганскому быть "писателем действительно народным". Однако Тургенев тут же уточняет, что он понимает под названием "народного писателя": это не тот, кто "говорит народным язычком, подделывается под русские шуточки, часто изъявляет в своих сочинениях горячую любовь к родине и глубочайшее презрение к иностранцам", а тот, кто "как бы вторично сделался русским, проникся весь сущностью своего народа, его языком, его бытом". Тургенев употребляет слово "народный" в его "исключительном, ограниченном значении", совсем не в том смысле, в каком оно может быть применено к Пушкину и Гоголю. Далю свойственны сочувствие к народу, родственное к нему расположение, наивная и добродушная наблюдательность, и в этом отношении, считает Тургенев, "никто, решительно никто в русской литературе не может сравниться с г. Далем", ведь русского человека он знает в совершенстве: "как свой карман, как свои пять пальцев".

Дав общую характеристику писательского своеобразия Даля, Тургенев переходит к определению составных элементов его таланта. Даль не просто умен, а еще более смышлен, "смышлен русской смышленостью", он любит русского человека, его слог "чисто русский, немножко мешковатый, немножко небрежный, но меткий, живой и ладный", и такой слог Тургеневу по душе: "Нам крайне нравится эта мешковатость и небрежность". Далю незачем подниматься на ходули, поучать, насмешничать. Прекрасное знание народного характера порождает особое свойство прозы Даля - непредвиденность, то, что Тургенев называет "вещицами, от которых хочется подпрыгнуть".

Произведения Даля, считает Тургенев, вряд ли могут быть успешно переведены на иностранный язык: слишком уж они исключительно народны, от них "чересчур пахнет русским духом". После чтения Даля у читателей возникают особое чувство родства с народом и мысль о том, что в "русском человеке таится и зреет зародыш будущих великих дел, великого народного развития". Далю доступны не только русский характер, а весь ему знакомый народ, населяющий Россию: "молдоване, жиды, цыгане, болгары, киргизы". Даль умеет "одним взглядом подметить характеристические черты края, народонаселения", уловить малейшие выражения разных личностей. Тургенев убежден, что со временем Даль окончательно упрочит занятое им "одно из почетнейших мест в нашей литературе".

Вместе с тем, высоко оценивая творчество Даля, Тургенев отмечает и слабые стороны его дарования, указывая на "изумительное богатство чисто русских пословиц и поговорок", однако не признавая в "россказнях" Казака Луганского "особенно художественного достоинства со стороны содержания". Как первые опыты, сказки Казака Луганского "замечательно хороши", но "такого рода сочинения не имеют еще истинно литературного значения". Даль остроумен, но "у него мало юмора", он "балагурит немного, щеголяет "словечками". Кроме того, Далю "не всегда удаются его большие повести". Когда нужно "связать и распутать узел, представить игру страстей, развить последовательно целый характер", Даль "не из первых мастеров", это "не его дело". Там же, где "рассказ не переходит за черту "физиологии", где автор пишет с натуры", появляются колоритные типы брюхача-купца, дворника, денщика и другие.

Даль мастерски, немногими, но меткими чертами рисует быт, обычаи, города и селения Руси, но у него "гораздо более памяти, чем воображения", хотя, добавляет Тургенев, "такая верная и быстрая память стоит любого воображения". Тургенев приветствует появление физиологических очерков Даля, считает их "лучшими его произведениями": именно благодаря им "Казак Луганский стал Далем". Оценки, данные Тургеневым творчеству Даля, хотя и находятся в силовом поле мысли Белинского, дополняют наши представления о восприятии Даля русской критикой.

Столь же тонко и доброжелательно Тургенев в 1853 году рассмотрел поэтичную книгу С.Т. Аксакова «Записки ружейного охотника Оренбургской губернии». Его покорила острая наблюдательность автора. Тургенев сам влюблено писал о русской природе в «Записках охотника» и других произведениях. Поэтому он с таким восторгом отозвался о проникновенном умении Аксакова создавать прекрасные пейзажи, возбуждая искреннюю любовь читателя к родному краю.

Книгу С.Т. Аксакова Тургенев ценил за правдивый показ русской природы. В этом отношении позднее (в 1854 г.) с ним оказался солидарным Н.Г. Чернышевский, который в статье «Журналистика» писал: «Что за мастерство описаний, что за любовь к описываемому и какое знание жизни птиц! Г-н Аксаков обессмертил их своими рассказами!». Но по своему содержанию, по кругу вопросов, затронутых Тургеневым, его статья выходила далеко за рамки оценки книги С.Т. Аксакова, что было замечено еще современниками писателя. В частности, об этом писали Тургеневу С.Т. и К.С. Аксаковы. «Ваше письмо к издателю „Современника - не критика на мою книгу, а прекрасная статья по поводу моей книги. Впрочем, я очень понимаю, что, удержав характер критики, статья Ваша вышла бы, может быть, не так интересна и несколько суха» - замечает С.Т. Аксаков и в заключении пишет: «...я ожидал менее похвал, но зато ожидал беспристрастного суда и справедливых осуждений; я надеялся более серьезного тона, особенно в отношении к языку и слогу» С С.Т. Аксаковым был солидарен и К.С. Аксаков. 30 января ст. ст. 1853 г. он писал Тургеневу: «Много хорошего в Вашей статье <...>, но собственно о книге можно было бы сказать больше - не в смысле похвалы, а в смысле определительной оценки...». Отвечая С.Т. Аксакову 5 и 9(17 и 21) февраля 1853 г., Тургенев писал: «Я очень понимаю, почему Вы не совсем довольны моей статьей - я увлекся несколько в сторону от Вашей книги - но я не предвидел, что ценсура так немилосердно поступит со мной. Не упоминаю уже о множестве отдельных мест, ослабленных и выкинутых ею: посылаю Вам целые полторы страницы, вычеркнутые - после слов: „рассуждениями по их поводу - на стр. 39 <...> Что г-н ценсор подозревал в этом отрывке - пантеизм, что ли, или вообще мое имя на него подействовало - не знаю».

В печати статья Тургенева была встречена положительными отзывами. Так, например, рецензент «Москвитянина», считая, что эта статья «очень занимательна», приводил большой отрывок из нее и в заключение писал: «Всё это прекрасно! Но как всё это попало в рецензию на книгу об охоте? В странное время мы живем! Развертываешь статью об охоте - и находишь прекрасные эстетические положения; заглянешь в статью о поэзии - там вам ничего и не напомнит об эстетике».

В начале 1850-х годов Тургенев написал ряд статей и рецензий, опубликованных в журнале «Современник», к редакции которого он был особенно близок. Большинство из них являлось откликами на текущие события литературной жизни и в известной степени отражало позицию этого передового органа печати. В то же время некоторые из этих статей имеют существенное значение для понимания собственных литературно-эстетических воззрений Тургенева. Таковы в особенности большая статья о «Племяннице» Е. Тур. Основные положения статьи Тургенева о романе «Племянница» связаны с литературно-эстетическими позициями Тургенева в конце 1840-х - начале 1850-х годов. В статье он по существу изложил свою теорию романа, высказался по поводу будущего развития этого жанра в России, где, по его мнению, возможны лишь романы сандовского и диккенсовского типа, т. е. романы с социальной проблематикой и социальными типами. Что же касается «Племянницы», то Тургенев судил об этом романе довольно строго, тон его статьи местами был ироническим и снисходительным.

После возвращения в Россию летом 1850 г основное творческое внимание Тургенев уделяет «Запискам охотника», а 29 декабря 1851 г. Тургенев пишет Е.М. Феоктистову: «Вся моя литературная деятельность в последнее время ограничилась статьей о «Племяннице». Не знаю, что скажет графиня. Кажется, она будет довольна, хоть я не мог не взглянуть иронически на этих двух господ Плетеевых и Ильменевых». В письме от 2 февраля 1852 г. к К.Н. Леонтьеву Тургенев счел необходимым подчеркнуть главную причину недоговоренностей в его рецензии: «Настоящего дела я, по причине цензуры, сказать не мог, и поэтому она может подать повод к недоразумениям».

Статья Тургенева, ставившая в связи с неудачей «Племянницы» общие вопросы развития русского реалистического романа, живо заинтересовалась в общественно-литературных кругах. 7 января 1852 г. В.П. Боткин информировал Тургенева о том, что, несмотря на отсутствие ещё в Москве первой книжки «Современника», слухи о рецензии на «Племянницу», уже дошли до Е.В. Салиас «жестокие, и она заранее робеет». 11 февраля 1852 г. Боткин вновь писал Тургеневу о его рецензии: «..из разговора с Грановским узнал я, что графиня все ещё продолжает негодовать за разбор. Тут, брат, не помогут никакие объяснения и уверения, авторское самолюбие, разжигаемое хвалами сентиментального педанта <П.Н. Кудрявцева> и не имеющего своего мнения Галахова, - совершенно затемнили здравый смысл дамы. Она приписывает все недоброжелательству. Гранов<ский>, которому статья твоя особенно понравилась, говорит мне вчера: «Я убеждал, убеждал её - и, наконец, бросил: пусть её идет своей дорогой!» «Современнику» теперь от неё не дождаться ни строчки - да я эту потерю не считаю нисколько значительной». Позже об успехе статьи неоднократно писали Тургеневу К.А. Аксаков, Боткин и Е.М. Феоктистов: статья «сверху донизу писана ужасно умно», недостатки романа взяты «очень верно и ловко развиты блестящим образом»; такое же положительное мнение о ней сложилось у Т.Н. Грановского и А.Д. Галахова, в общем, «все, не принадлежащие к маленькому приходу графини, решительно восхищаются» статьею Тургенева. Тем не менее, Феоктистов сетовал, что Тургенев, сосредоточившись на критике, не обратил такого же внимания на достоинства романа.

Автор романа - Е.В. Салиас была весьма недовольна статьей Тургенева, о чем сообщал, в частности, Е.М. Феоктистов в своих письмах к Тургеневу от 14(26) января и 28 января (9 февраля) 1852 г. В последнем Феоктистов писал: «Я Вам скажу главный ее <Е.В. Салиас> grief, который питает против Вашей критики не она одна, но и другие, одинаково с нею думающие: нападают на несколько покровительственный тон, которым как будто бы пропитана вся статья» Желая уничтожить некоторую холодность, возникшую между нею и Тургеневым вследствие появления статьи, Салиас писала ему 18 февраля ст. ст. 1852 г.: «Я слышала от Каткова, что Вам неприятно то впечатление, которое произвела на меня Ваша критика. На это я скажу Вам одно: пора и Вам и мне забыть ее. Ужели мы станем разыгрывать Монтекки и Капулетти (Ваше любимое выражение) из-за журнальной статьи...».

Статья Тургенева о романе «Племянница» была не первым печатным отзывом об этом произведении. Ей предшествовали две анонимные заметки, напечатанные в ноябрьской и декабрьской книжках «Современника». В одной из них говорилось о «Племяннице», первая часть которой «возбудила такой живой интерес», и о том, что в журнале будет подробно рассказано «об этом замечательном литературном явлении». Вторая заметка явилась краткой рецензией на роман Е. Тур, причем снова высказывалось намерение редакции «ближе познакомить читателей с „Племянницею, посвятив в следующей книжке <...> особую статью» разбору этого произведения

В дальнейшем и сам роман и статья о нем Тургенева вызвали ряд откликов в журналах. В некоторых из них содержались полемические замечания в адрес Тургенева. Так, например, рецензент «Отечественных записок», цитируя статью Тургенева (хотя и не называя его), оспаривал мнение писателя о том, что «роман в четырех частях может написать в наше время только женщина» и что при этом «он непременно должен быть наполнен „болтовнёю». Этот критик, не соглашаясь с Тургеневым, стремился доказать, что «четыре части „Племянницы совершенно оправдываются общим планом действия и его расположения»

Ап. Григорьев, разбирая в «Москвитянине» первую книжку «Современника» за 1852 г., подробно остановился на статье Тургенева о «Племяннице», считая, что она отличается «явным желанием рецензента сказать правду, как он ее разумеет». Возражения с его стороны вызвали, во-первых, «неясно» изложенное разделение талантов на субъективные и объективные, во-вторых, «деление публики на критиков и читателей», в-третьих, утверждение Тургенева, что «Евгения Тур - русская женщина». Критик-славянофил, считая, что эта писательница - «женщина умная, талантливая», тем не менее писал далее: «... мы имеем об русской женщине такое представление, которое с образом Евгении Тур никак не вяжется». В заключение Ап. Григорьев высказывал мнение, что рецензия Тургенева на «Племянницу» «отличается некоторой бесцеремонностью в тоне, которой можно бы было избежать без вреда истине». Однако авторы большинства журнальных рецензий во многом солидаризировались с тем, что уже высказал Тургенев. Таким образом, эта статья Тургенева была весьма заметным фактом в русской критике начала 1850-х годов.

В сентябре 1852 г Тургенев прочитал в очередном номере «Современника» первое печатное произведение Л.Н. Толстого за подписью «Л.Н.»и под названием, данным ему редакцией, - «История моего детства» (это была повесть «Детство»). И уже в октябре 1852 г в письме Некрасову Толстой восхищен: «Ты прав, это талант надежный… Скажи ему, если это может его интересовать - что я его приветствую, кланяюсь и рукоплещу ему». Потом Тургенев следит за каждым новым произведением Толстого, снова восхищаясь ими в письмах, в 1855 г знакомится с ним лично, однако при всем огромном уважении, которое оба испытывали друг у другу как писатели, уже в первое же время знакомства между ними пролегла «трещина» разногласий. Многие исследователи пытались разобраться в причинах этого отталкивания их друг от друга, но почти безуспешно. Тургенев высказывалась положительные оценки многому в творчестве Толстого, но не одобрял чрезмерный его самоанализ, психологизм, эту «капризно-однообразную возню в одних и тех же ощущениях». Особенно все эти черты бросались в глаза в «Войне и мире». Но в 70-80-х годах Тургенев много доброго сказал о Толстом в связи с двумя французскими переводами «Войны и мира». Он отмечал в парижской печати мощь психологического анализа Толстого и «способность создавать типы», огромное познавательное значение его эпопеи.

Отношения Тургенева с М.Н. Салтыковым-Щедриным были неровными, слишком разные были натуры. Салтыков-Щедрин положительно отзывался о «Записках охотника», «Дворянском гнезде», однако отношения приняли характер отчужденности после взаимных отрицательных отзывах писателей о «Губернских очерках» и «Отцах и детях». Однако в противовес реакционным критикам Тургенев сказал свое веское положительно слово об «Истории одного города» М.Е. Салтыкова-Щедрина. В сущности, он оспорил придирки А.С. Суворина к гротескным приемам автора знаменитой сатиры. Критика 70-80-х годов замалчивала произведения Салтыкова-Щедрина. В 1871 году Тургенев написал предисловие к английскому переводу «Истории одного города», в котором назвал манеру Салтыкова-Щедрина родственной духу сатире Ювенала, реализму Свифта. Он указал на особые трудности перевода Щедрина, у которого «местный колорит слишком ярок» и заслуживает специального изучения.

Работая над оригинальными драмами, Тургенев заявил о себе как о незаурядном знатоке театра и драматического искусства, в резкой рецензии отозвавшись в 1846 году об исторической драме С.А. Гедеонова «Смерть Ляпунова», а в 1847 году не менее резко оценив трагедию Н. Кукольника «Генерал-поручик Паткуль», лживую в историческом и психологическом плане.

Принципиальное отличие драмы от других родов литературы Тургенев видел в том, что замысел художника осуществляется в особом действии, в сплетении тех ситуаций и сцен, из которых складывается сценический способ раскрытия характеров. В противном случае получается диалогизированная проза. В драме должны участвовать персонажи с окончательно сложившимися характерами. Их психология должна быть наперед выяснена для себя драматургом и постепенно раскрывается в ходе действия. «Художник должен быть психологом, но тайным», - утверждал Тургенев. В драме недопустим психологизм того вида, какой складывался тогда в прозе и поэзии: всеведущий автор как бы снимает покровы с внутренней жизни героев и открывает перед читателем глубины внутреннего мира. У зрителя не должно остаться сомнений насчет сложности внутренней жизни драматических героев, но раскрытие их психологии должно совершаться без «подсказки» драматурга - как бы само собой, на основе сопереживаний и догадок зрителя.

Реакционно-романтические драмы Кукольника в идейно-художественном отношении противостояли прогрессивной реалистической литературе 30-х годов. Кукольник явился главой целой школы. За ним следовали такие драматурги, как Н.А. Полевой, П.Г. Ободовский, Р.М. Зотов и др. В драме Гедеонова "Смерть Ляпунова" Тургенев усматривал все особенности "ложно-величавых" исторических пьес, заполнявших русскую сцену в 30-40-х годах и имевших успех в правительственных кругах, а также у реакционной критики. Восставая против псевдопатриотизма автора "Смерти Ляпунова", Тургенев находил, что Гедеонов отличается от своих предшественников лишь совершенным отсутствием самобытности, а герои его пьесы лишены правдоподобия и говорят языком, присущим не русским людям, а героям современной французской мелодрамы. В своей статье Тургенев подсказывал реальный путь обновления русского театра. Для того, чтобы перестали существовать и ставиться на сцене "ложно-величавые" исторические драмы, подобные "Смерти Ляпунова", нужно создать реалистическую драматургию.

Популяризируя в своем разборе «Смерти Ляпунова» общественно-политические и эстетические установки Белинского в его борьбе с официозной исторической драматургией Н.В. Кукольника, Н.А. Полевого и их эпигонов, Тургенев прежде всего имел в виду статью «Русская литература в 1844 г.» Анализируя в этом обзоре трагедии Хомякова «Ермак» и «Дмитрий Самозванец», Белинский выдвигал принципы историзма и народности искусства, как основополагающие. Доказывая, что та или иная трактовка проблем национальной исторической драматургии неотделима от общих условий развития русского реалистического искусства, Белинский протестовал против всех и всяческих опытов реставрации в произведениях исторического жанра штампов псевдонародной романтической поэтики начала 30-х годов. В трагедиях Хомякова Белинский видел не «живое, кровное сродство с национальностью изображаемого им народа», а «более или менее ловкую подделку под русскую народность»: «Видим лица, видим события, видим русские слова, но не видим того, что давало бы смысл, было бы ключом к разгадке этих лиц и событий. Самозванец и Ляпунов г. Хомякова говорят, кажется, по-русски, а между тем оба они - какие-то романтические мечтатели двадцатых годов XIX столетия, следовательно, нисколько не русские начала XVII века. А между тем эта трагедия написана после «Бориса Годунова» Пушкина!». Не случайно, что и рецензия Тургенева на «Смерть Ляпунова» приписана была Белинскому и вызвала резкую отповедь в адрес последнего в обзоре новинок русской драматургии на страницах реакционной «Иллюстрации», 1847, №2, стр. 24.

В статье о «Генерал-поручике Паткуле» Тургенев решительно выступил против попыток Кукольника исказить историческую действительность как в изображении главного героя, его характера и поведения в тех или иных условиях, так и в деталях. Кроме того, в пьесе Кукольника Тургенев находил вычурность и неточность выражений, страсть к напыщенной декламации. Тургенев выступает против официозно- романтической драматургии 30-40-х годов. Основной порок трагедии «Генерал-поручик Паткуль», по мнению Тургенева, заключается в отступлении от исторической правды. Излагая свое понимание сущности трагедии, как особого жанра искусства, Тургенев писал: «Слово трагедия, хотя и утратило свой первобытный смысл, все же переносит читателя в ту идеальную сферу искусства, где совершается борьба между двумя коренными началами жизни и где, следовательно, трагик имеет право для большего торжества истины жертвовать фактами, внешней вероятностью». Далее Тургенев конкретизирует эту мысль, напоминая читателям сентенцию Лессинга: «На сколько может трагик отступить от исторической истины? Во всем, что не касается до характера действующего лица, на сколько угодно, но характеры должны быть ему священны».

Заключительные положения рецензии («у нас нет ещё драматической литературы и нет ещё драматических писателей») очень близки следующим формулировкам Белинского: «Драматическая русская литература представляет собою странное зрелище. У нас есть комедии Фонвизина, «Горе от ума» Грибоедова, «Ревизор», «Женитьба» и разные драматические сцены Гоголя - превосходные творения разных эпох нашей литературы, - и кроме них нет ничего, решительно ничего хоть сколько-нибудь замечательного, даже сколько-нибудь сносного. Все эти произведения стоят какими-то особняками, на неприступной высоте, и все вокруг них пусто: ни одного счастливого подражания, ни одного удачного опыта в их роде». Однако, утверждал Белинский, «Пушкин в своем Борисе Годунове дал нам истинный и гениальный образец народной драмы».

Впоследствии в «Литературных и житейских воспоминаниях» Тургенев снова высказал резко отрицательное мнение о писателях «ложновеличавой» школы. Имея в виду Кукольника и его последователей, Тургенев писал, что их «произведения <...> проникнутые самоуверенностью, доходившей до самохвальства, посвященные возвеличиванию России во что бы то ни стало, в самой сущности не имели ничего русского: это были какие-то пространные декорации, хлопотливо и небрежно воздвигнутые патриотами, не знавшими своей родины».

Известны отзывы Белинского об отдельных отрывках «Генерал-поручика Паткуля», печатавшихся в различных изданиях. До опубликования полного текста трагедии Белинский был склонен положительно оценивать отдельные части ее. Так, например, о «Прологе» к трагедии Кукольника Белинский писал, что он «представляет собою целое художественное произведение, - похвала, выше которой у нас нет похвал». Позже, прочитав еще две сцены из «Генерал-поручика Паткуля», Белинский высказал порицание Кукольнику за то, что, печатая отрывки из трагедии, автор «вредит полноте ее впечатления на публику, когда она выйдет вполне». Критик обещал высказать свои соображения по поводу всего произведения Кукольника тогда, когда оно будет напечатано целиком. Однако специальной статьи о «Генерал-поручике Паткуле» Белинский так и не написал. Думается, что это произошло именно потому, что в первой книжке «Современника» за 1847 год появилась большая статья Тургенева, написанная с позиций реализма, подлинного историзма и народности, свойственных статьям самого Белинского. И когда в том же «Современнике» (1847, № 3) в рецензии на роман Кукольника «Два Ивана, два Степаныча, два Костылькова» Белинский мимоходом дал отрицательный отзыв о «Генерал-поручике Паткуле», в этом, возможно, сказалось воздействие статьи Тургенева.

В 1852 году серьезно и глубоко, хотя и не вполне справедливо, Тургенев рассмотрел комедию А. Островского «Бедная невеста», в которой сформулировал собственный взгляд на задачи русской реалистической драматургии и высказал несогласие с «ложно-тонким» психологическим анализом, который, по его мнению, вредил общему благоприятному впечатлению от пьесы Островского в целом.

Публикация в «Москвитянине» 1850 г. первой комедии Островского «Свои люди - сочтемся!» произвела большое впечатление на Тургенева. Прежде чем пьеса была напечатана, ее автор и актер П.М. Садовский выступали с чтением комедии в литературных салонах Москвы. Одно из чтений состоялось в доме В.П. Боткина. О пьесе Островского и ее успехе Тургенев, находившийся в Париже, мог узнать прежде ее появления в печати от Герцена. Около 17 марта 1850 г. Герцен получил от Грановского письмо с характеристикой политической ситуации в России и рассказом о комедии Островского, ее содержании и значении. 23 марта 1850 г. Герцен сообщал Г. Гервегу, что читал письма Огарева из России вместе с И.С. Тургеневым. Очевидно, и полученное Герценом около этого времени письмо Грановского оказалось в поле зрения Тургенева.

Комедия «Свои люди - сочтемся!» была воспринята литераторами разных направлений как сенсация, начало поприща нового крупного писателя и даже признак того, что «у нас рождается своя театральная литература». П.А. Плетнев, отмечая в письме к Жуковскому, что «род и характер этой пьесы относится к гоголевским», подчеркивал: «Но тут нет подражания...». Тургенев тоже воспринял «Свои люди - сочтемся!» как оригинальное произведение гоголевского направления. Впоследствии, в «Литературных и житейских воспоминаниях», говоря о появившихся после смерти Белинского, но близких по своему духу устремлениям великого критика авторах, Тургенев писал: «Как бы порадовался он <Белинский> поэтическому дару Л.Н. Толстого, силе Островского», а в письме к А.Ф. Писемскому от 9(21 ноября) 1869 пояснял, что, говоря о силе Островского, он относил это определение к нему как «творцу „Своих людей и др.».

В начале 1850-х годов творчество Островского становилось предметом оживленных споров. После первых лет «затишья», наступившего в литературе в 1848 году, поиски путей дальнейшего развития реалистического искусства в начале 50-х годов приняли хотя и заглушённый цензурным террором, но явный характер. Борьба между сторонниками и противниками гоголевского направления, «натуральной школы», самое название которой подверглось запрету, возобновилась, становясь основным содержанием литературных споров. Кружок молодой редакции «Москвитянина» выдвигал Островского в качестве главы нового направления, долженствующею сменить гоголевское. 5 марта 1852 г. Боткин сообщал Тургеневу: «...слышно, что Григорьев „утратил последнюю каплю рассудка, оставшуюся у него, - восторгаясь чтением сего произведения <„Бедной невесты>, в котором усматривает - целые миры» В четвертой статье своего обзора «Русская литература в 1851 году» в журнале «Московитянин» (1852, № 4) Ап. Григорьев писал: «От кого именно ждем мы этого нового слова, мы имеем право сказать уже прямо в настоящую минуту: „Бедная невеста предстоит суду публики, и смешно было бы нам... отрицаться от того, что в этом новом произведении автора комедии „Свои люди - сочтемся мы видим новые надежды для искусства».

Оценка Тургеневым «Бедной невесты» во многом определялась стремлением противопоставить свое отношение к этому произведению неумеренным восторгам Ап. Григорьева. В начале статьи Тургенев прямо мотивирует обращение к творчеству Островского необходимостью выразить свое отношение к «писателю, так высоко поставленному сочинителями московских критик». Тургенев давал понять, что Островский переживает творческий кризис, что его вторая большая пьеса, «Бедная невеста», слабее первой, «Свои люди - сочтемся!», и что не дифирамбы, а деловая критика может оказать положительное воздействие на становление его дарования. Полемически прозвучали в статье Тургенева утверждение, что высшие достижения творчества Островского непосредственно связаны с влиянием Гоголя, и намек на то, что комедия Островского не свободна от прямого подражания Гоголю. В статье Тургенева выражена мысль о том, что отход от гоголевских традиций приводит Островского не к открытию нового принципа, «нового слова», составляющего эпоху в искусстве, а к снижению художественных достоинств и общественного значения его произведений. Полемична была последняя фраза статьи, в которой Тургенев утверждал, что творчество Островского не внушает больших надежд. Эту фразу, как бы отвечающую на торжественные пророчества «Москвитянина», Тургенев снял при подготовке статьи для Собрания сочинений 1880 года, отметив в подстрочном примечании: «...А.Н. Островский посрамил мои опасения и более, нежели оправдал, мои надежды». Критикуя «Бедную невесту» Островского и отказываясь видеть в его творчестве «новое слово», дающее основание противопоставить его всей предшествовавшей и современной литературе, Тургенев тем не менее относился к Островскому как к соратнику по борьбе за реалистическую драматургию. Его беспокоило, как воспримет Островский последнюю фразу статьи, и Боткин своеобразно успокаивал его: «Твое письмо касательно окончания - я просил довести до сведения Островского; что до меня, я рад такому неожиданному концу - он исправляет отчасти сладковатый тон статьи». «На статейке лежит тон какого-то сдерживаемого поклонения», - упрекал он своего корреспондента и убеждал его: «...если б ты взял другой тон, - она вышла бы несравненно лучше» Боткин считал главной задачей в критике Островского посрамление его апологета - Ап. Григорьева, и на этом пути он не останавливался перед тем, чтобы в крайне резких тонах отозваться о комедии, которую сам он расценивал как «произведение, достойное уважения» Тургенев же, с самого начала своей критической деятельности выступивший как соратник Белинского в борьбе за реализм литературы, в данном случае стремился прежде всего дать полезные советы талантливому драматургу и сделать это в такой форме, чтобы Островский захотел и смог ими воспользоваться. Не случайно Островский учел ряд замечаний Тургенева в 1858 году при подготовке первого собрания своих сочинений. Многие высказанные Тургеневым частные замечания были поддержаны критиком «Отечественных записок» и А.В. Дружининым в «Библиотеке для чтения» (1852, № 4, Смесь, с. 206, 209 - 210). Однако ни критик «Отечественных записок», ни Дружинин не поддержали важного положения статьи Тургенева о том, что сильные стороны пьесы Островского «Бедная невеста» связаны с гоголевским влиянием, что Островский является писателем гоголевского направления и может оправдать надежды, которые возлагаются на его талант, только двигаясь по этому пути.

Если Тургенев призывал автора «Бедной невесты» усовершенствовать свое мастерство и развивать творческие принципы, воплотившиеся в комедии «Свои люди - сочтемся!», то Дружинин советовал молодому драматургу порвать с традицией сатирической общественной драматургии и отразить в своем творчестве положительные начала современной жизни. А. Григорьев выразил согласие с одним из важных положений критического отзыва Тургенева о «Бедной невесте» - с утверждением, что героиня пьесы Островского - Марья Андреевна недостаточно определена как характер, что она «скорее положение, чем лицо» Вместе с тем, критик «Москвитянина» наносил «ответный удар» Тургеневу, отрицательно отозвавшись в своем обзоре о ряде его произведений и противопоставив Островского как выразителя здорового мироощущения, ясного и правильного отношения к действительности Тургеневу, представляющему, как утверждает А. Григорьев, «болезненное» обличительное направление литературы и искажающему действительность в угоду предвзятой мысли.

Статья «И.Т.» неоднократно упоминалась в полемике, развернувшейся вокруг «Бедной невесты» и значения творчества Островского в 1852 году (см.: Муратова К.Д. Библиография литературы об А.Н. Островском. 1847-1917. Л., 1974, с. 7-8).

Теперь нам видно: Островский, преобразуя русскую драму, шел практически тем же путем, что и Тургенев. Они оба стремились раздвинуть узкие рамки драматического действия, заключенного в сценическую коробку с тремя стенами, и пытались дать зрителю представление об истории души своих героев, которая неизбежно оставалась частично вне драматической коллизии. Современный исследователь полагает, что замечания Тургенева «предвосхитили последующее развитие русской исторической драмы» и по ним вполне возможно реконструировать его концепцию драмы -вполне оригинальную и плодотворную.

Любовь вынуждала Тургенева подолгу жить за границей, желание творить звало на родину. Так родилась раздвоенность, которую писатель с годами воспринимал как все более трагическую. В конечном итоге «жизнь на две страны» оказалась на пользу его таланту, да и всей русской литературе. На своих европейских коллег писатель из далекой России произвел неизгладимое впечатление. Британских, французских, немецких друзей поражала в нем гармония европейской утонченности и национальной самобытности: «Головой и ростом он напоминал нам Петра Великого в молодости. Эти массивные голова и тело вмещали в себе утонченный ум, добрую и мягкую, гуманную душу».

Так и получилось, что Тургенев оказался первым русским автором, чье имя встретило безусловное приятие западного читателя. Его произведения печатались в крупнейшем влиятельном журнале «Revue des deux Mondes». Вообще-то гордые французы считали свою литературу лучшей и отдавали страницы зарубежным авторам с неохотой. «Честь, которая досталась, кроме меня, одному Генриху Гейне», - подчеркивал Тургенев, сообщая о публикации П.В. Анненкову. Писатель добровольно принял на себя миссию посредника между русскими читателями и европейской литературой. Он выступал в качестве автора предисловий, и как переводчик, и в качестве неутомимого организатора иностранных корреспондентов для русских журналов, и как автор рекомендательных писем. Благодаря Тургеневу русская публика познакомилась с творчеством Ги де Мопассана, «самого талантливого» из «молодой школы романистов во Франции». В библиотеке Спасского-Лутовинова появилась книга новелл. Ее посвящение гласило: «Ивану Тургеневу - дань глубокой привязанности и великого восхищения. Ги де Мопассан».Считая Флобера «одним из самых замечательных представителей современной французской литературы», Тургенев, по его собственным словам, «неоднократно приступал» к французскому автору с просьбой, чтобы его лучшие произведения были опубликованы в России. Возможностью напечататься в России был весьма польщен Эмиль Золя: «Благодарю вас за ту любезность, с которой вы занялись моими делами <...>, - писал он в «Вестник Европы». И было за что благодарить. Энергии и настойчивости Тургенева мы обязаны тем, что романы Золя выходили в России раньше, чем во Франции!

Тургеневу подчас самому приходилось браться за перо с тем, чтобы донести до английской, французской, немецкой публики сочинения русских авторов. Делал он это профессионально и с тончайшим вкусом. Не довольствуясь этим, писатель вовлекает в работу целый ряд лучших европейских переводчиков (немца Юлиана Шмидта, француза Виктора Дерели). Тургенев их направлял, знакомил с русскими друзьями, снабжал рекомендательными письмами к Л. Толстому, Островскому, Писемскому. Его заветной мечтой было, чтобы русская словесность во всем богатстве открылась западному читателю.

Таким образом, мы видим, что Тургенев был писателем в том емком и высоком значении этого слова, от которого неотделимы понятия «гражданин» и «общественный деятель». Это проявлялось в актуальности и масштабе его произведений (художественных и литературно-критических) и нашло прямое отражение в деятельности Тургенева - в его публичных выступлениях и так называемых записках общественного назначения, о которых речь пойдет в следующем разделе настоящей главы.

1.2 Речи и записки общественного значения

Особняком среди литературно-критических материалов Тургенева располагаются его речи, открытые письма редакторам газет и журналов, а также его воспоминания.

Две его речи привлекли особенное внимание современников. Это речь (или скорее лекция) о Гамлете и Дон Кихоте, прочитанная 10/22 января 1860 года в Петербургском Пассаже на заседании Общества для вспомоществования нуждающимся литераторам, и речь при открытии памятника Пушкину в Москве 6/18 июня 1880 года.

В первой выразилось представление Тургенева о двух главных типах поведения в истории человечества, о двух героях, выступивших в разном обличье и привлекавших внимание людей разных эпох. В Гамлете он видел воплощение скептицизма и себялюбивой осторожности. В Дон Кихоте он указывал на нерасчетливое, самоотверженное служение избранной идее. Разумеется, и эта речь была связана с творческими исканиями Тургенева: он тогда работал над романом «Накануне» и пытался в нем поэтизировать в образе Инсарова воплощение бесстрашного рыцаря. В ней содержался и намек на злобу дня: в речи Тургенева образ Дон Кихота был подан как пример для подражания русским демократам, но они не приняли его доводов. Более того: Добролюбов в статье «Когда же придет настоящий день?» иронично и резко отверг донкихотство в таком ответственном деле, как борьба за освобождение народа.

Через осмысление образов мировой литературы Тургенев подходил к определению типологии героев русской литературы. Все, что говорил Тургенев о Фаусте как эгоисте, а о Мефистофеле как воплощении скептицизма нового времени - все это было повторено им в более сложной форме применительно к Гамлету, который и оказался наследником фаустовского эгоизма, рефлексии. Под гамлетами Тургенев подразумевал современных «лишних людей», под дон-кихотами - вечных энтузиастов, подвижников добра, изобретателей, немного чудаковатых и мечтательных, но подлинных двигателей человечества, демократов, революционеров. Дон-кихоты находят нечто великое для всех, а гамлеты эгоистически стараются приспособить их к себе и топят в рефлексии реальные плоды открытий. В сопоставительном анализе двух типов героев, словно в алгебраической формуле, Тургенев искал важные для него творческие импульсы, после того как сам создал «гамлета» Рудина и не совсем удачливого «дон-кихота» Лаврецкого. Ему нужен был дон-кихот всерьез, после того как гамлет превратился в «Гамлета Щигровского уезда». Дон-кихот был лишь постулирован в образе Инсарова в романе «Накануне». Несмотря на то, что дон-кихоты были поставлены Тургеневым выше гамлетов, русские демократы не совсем соглашались признать себя за дон-кихотов: дон-кихоты, по Тургеневу, люди односторонние, иногда безумцы, сражающиеся с ветряными мельницами, тогда как у гамлетов есть привлекательная тонкость и глубина анализа.

Новое толкование образа Дон Кихота родилось в полемике Тургенева с Герценом, - во время их свидания в Лондоне во второй половине августа 1856 г. Именно тогда Тургенев, видимо, познакомился с запрещенной в России книгой Герцена «С того берега» (первое её издание на русском языке вышло в Лондоне в 1855 г.). Вспоминая обанкротившихся деятелей революции 1848 г., Герцен иронически охарактеризовал их как смешных «Дон Кихотов», как людей, оторвавшихся от конкретных условий места и времени, которые «повторяют слова, потрясавшие некогда сердца, не замечая, что они уже давно задвинуты другими словами», которых «бьют, разумеется, оттого, что противники лучше владеют своим оружием», в то время как Дон Кихоты «дерутся ржавыми оружиями своих врагов». Свою характеристику Герцен начинал словами: «Какой практически смешной и щемящий сердце образ складывается для будущего поэта, образ Дон Кихота революции».

Строя свою статью о «Гамлете и Дон Кихоте», как статью программную, Тургенев попутно ответил в ней и на снижение образа Дон Кихота, какое, с его точки зрения, имелось в работе Герцена «С того берега». «Что выражает собою Дон Кихот?» - спрашивает Тургенев, - и далее развертывает свои мотивировки своего понимания этого образа. - «Веру прежде всего; веру в нечто вечное, незыблемое, в истину, находящуюся вне отдельного человека, нелегко ему дающуюся, требующую служения и жертв - но доступную постоянству служения и силе жертвы… Дон Кихот - энтузиаст, служитель идеи, и поэтому обвеян её сияньем… Без этих смешных чудаков изобретателей не подвигалось бы вперед человечество - и не над чем было бы размышлять Гамлетам».

Проблема положительного героя, особенно занимавшая Тургенева при анализе образов Гамлета и Дон Кихота, являющихся, по мнению писателя, выражением «коренных начал» человеческой природы, «двух основных сил всего существующего», с тех же позиций разрешена была им в романе «Накануне», процесс создания которого проходил во второй половине 50-х годов. Тургеневское понимание образа Дон Кихота, как носителя передовой идеологии, как борца, как революционера, самоотверженно противодействующего всем «враждебным человечеству силам», оказалось до конца раскрытым в героическом образе Инсарова. Прямая и непосредственная связь статьи и романа подтверждалась не только характеристикой Инсарова, его высказываниями и линией поведения, но и перенесением в «Накануне» многих других положений и формулировок статьи.

В своей интерпретации образа Гамлета Тургенев полностью расходится с классической характеристикой этого персонажа, данной Гете на страницах романа «Вильгельм Мейстер» (книга IV, гл. 3 и 13): «Прекрасное, непорочное, благородное, нравственное существо, без телесной силы, образующей героя, погибает под бременем, которое оно не в силах ни снести, ни свергнуть; свят для него каждый долг, но этот долг слишком тяжел. От Гамлета требуют подвига возможного, но не для него».

Впервые в мировой литературной критике основные положения Гете оспорены были, как известно, Белинским, в его статье «Гамлет, драма Шекспира. Мочалов в роли Гамлета» (1838). Протестуя против «сделавшейся каким-то общим местом» формулировки Гете, что характер Гамлета определяется «слабостью воли при сознании долга», Белинский обращал внимание читателей на то, что Гамлет, вопреки мнению о нем Гете, выходит из своей борьбы, то есть побеждает слабость своей воли, следовательно, эта слабость воли не есть основная идея, но только проявление другой, более общей и более глубокой идеи - идеи распадения вследствие сомнения… И чем человек выше духом, тем ужаснее бывает его распадение и тем торжественнее бывает его победа над своею конечностию, и тем глубже и святее его блаженство. Вот значение Гамлетовой слабости. В самом деле, посмотрите: что привело его в такую ужасную дисгармонию, ввергло в такую мучительную «борьбу с самим собою? несообразность действительности с его идеалом жизни: вот что. Из этого вышла и его слабость и нерешительность, как необходимое следствие дисгармонии». Тургенев с исключительной тонкостью преодолевает некоторую односторонность характеристики Гамлета, данной Белинским. Мы говорим «некоторую», ибо в строках Белинского о том, что ключом к пониманию настроений и действий Гамлета является «несообразность действительности с его идеалом жизни», уже заложена возможность диалектического толкования характера Гамлета, а именно это и является самым большим достижением Тургенева в его параллельной интерпретации двух величайших образов мировой литературы: «Что же представляет собою Гамлет? Анализ прежде всего и эгоизм, а поэтому безверье. Он весь живет для самого себя, он эгоист; о верить в себя, даже эгоист не может; верить можно только в то, что вне нас и над нами». Но, как доказывает Тургенев, в понимании «дисгармонии жизни», «в разладе с действительностью» заключается и сила Гамлета: «Отрицание Гамлета сомневается в добре, но во зле оно не сомневается и вступает с ним в ожесточенный бой. В добре оно не сомневается, то есть оно заподозревает его как истину и искренность, и нападает на него не как на добро, а как на поддельное добро, под личиной которого опять-таки скрываются зло и ложь, его исконные враги… Скептицизм Гамлета, не веря в современное, так сказать, осуществление истины, непримиримо, враждует с ложью и тем самым становится одним из главным поборников той истины, в которую не может вполне поверить… Прекрасны последние слова Гамлета. Он смиряется, утихает, приказывает Горацию жить, подает свой предсмертный голос в пользу молодого Фортинбраса, ничем незапятнанного представителя права наследства».

Важным моментом в творческой истории статьи Тургенева, по новому осмыслявшей образы Дон Кихота и Гамлета, явился отклик на неё Герцена в «Концах и началах» (1862). Это выступление построено как полемические письма именно к Тургеневу. Правда, самое имя Тургенева и название его статьи остались, в силу соображений конспиративно-тактического порядка, не названными, но вопрос о политической функции Дон Кихотов и Гамлетов Герцен ставил и разрешал здесь не с прежних своих позиций, известных нам по книге «С того берега». В 1862 г. Герцен полностью принимает толкование образа Дон Кихота, как образа прежде всего героического. Поражение революции в Италии, трагическая участь Гарибальди и Маццини вдохновляют Герцена на памятные строки о «великих безумцах, святых Дон Кихотах», над повестью о которых «задумывается какой-нибудь северный Фортинбрас… и, с раздумьем вздохнувши, пойдет в дубравную родину свою - на Волгу, к своему земскому делу!».

Творчество всецело поглотило Тургенева. Но бывали случаи, когда известный писатель с радостью брал на себя обязанности комментатора и издателя. Это случалось всегда, когда речь заходила об эпистолярном наследии Пушкина. Так он взялся за публикацию «Из пушкинской переписки. Три письма». Прикосновение к этому памятнику пробудило внутреннюю гордость Ивана Сергеевича. Ведь одно из писем отца Пушкина было адресовано Александру Ивановичу Тургеневу, декабристу, дальнему родственнику писателя, с просьбой похлопотать за сына… К любимому поэту протягивалась незримая ниточка. В предисловии «От издателя» писатель специально отмечает: «Письмо Сергея Львовича (отца Александра Сергеевича) знаменательно тем, что свидетельствует о деятельном участии, которым по праву гордится все семейство Тургеневых». Издательская деятельность Тургенева не осталась незамеченной. Вскоре к нему обратилась дочь Пушкина, Наталья Меренберг, с просьбой подготовить к печати письма отца, адресованные матери, Н.Н. Гончаровой-Пушкиной. «…Я считаю избрание меня дочерью Пушкина в издатели этих писем одним из почетнейших фактов моей литературной карьеры», - заявлял Тургенев. Он лишь решился скромно добавить, что «быть может, до некоторой степени заслужил это доверие моим глубоким благоговением перед памятью ее родителя, учеником которого я считал себя с «младых ногтей» и считаю до сих пор…».

Такова же и речь Тургенева о Пушкине, сказанная в 1880 году при открытии памятника поэту в Москве. Речь повторяла все уже блестяще сказанное о Пушкине Белинским. Достоинство Тургенева было в том, что он сказал о Пушкине как о первом русском великом «художнике», освободившем русскую литературу от «подражательности», как о создателе русского «литературного языка», после почти полного его отрицания народниками. Но Тургенев еще колебался, можно ли назвать Пушкина национальным поэтом, как называют, например, англичане Шекспира, а немцы Гете.

Когда 6 мая 1880 года в Москве открывали памятник Пушкину, каждому писателю дано было право выбрать что ему ближе из пушкинской лирики. Иван Сергеевич читал наизусть стихотворение «Последняя туча рассеянной бури…», в котором сквозь сознание тяжести жизненных испытаний, «туч», «унылой тени» прорывается оптимистическая нота. Сказанная на следующий день речь Тургенева запала в память очевидцев наравне с выступлением Ф.М. Достоевского. Тургенев говорил о том, что Пушкину довелось «...выполнить две работы, в других странах разделенные целым столетием <…>, а именно: установить язык и создать литературу». Величие пушкинских произведений заключается в том, что «самая сущность, все существо его поэзии совпадают со <…> свойствами нашего народа». «Создавая литературу» своего народа, Пушкин разрешил главную задачу. Он сумел гениально угадать и показать миру ряд особенностей национального характера: «…Прямодушная правда, отсутствие лжи и фразы, простота, эта откровенность честность ощущений - все эти хорошие черты хороших русских людей поражают в творениях Пушкина».

Тургенев завещал потомкам ценить важнейшую заслугу Пушкина: поэт «дал окончательную обработку нашему языку, который теперь по своему богатству, силе мощи и простоте формы признается даже иностранными филологами едва ли не первым…». «Русский народ, - говорил Тургенев, - имеет право называться великим народом потому, что среди этого народа родился, в ряду других великих, и такой человек!»

И в речи о Пушкине Тургенев не ограничился прославлением заслуг великого национального поэта России. В ней отозвалась скрытая полемика Тургенева с теми из критиков-утилитаристов, которые забывали об эстетическом содержании искусства и хотели бы превратить его в средство для иллюстрации своих рассуждений на быстропреходящие злободневные вопросы. Тургенев стремился доказать, что не пресловутая «злоба» дня, а общечеловеческое содержание придает наследию Пушкина непреходящее значение. Ссылаясь на роль античного искусства, Тургенев утверждал, что оно все ещё живо, все ещё продолжает эстетически воздействовать на людей XIX века. Исходя из этого, он стремится обосновать представление об автономии прекрасного. Он полагал: обстоятельства могут коренным образом измениться - и даже народ сойдет с исторической арены (как это произошло с древними греками), но идеал красоты может ещё долго чаровать человечество.

Речь о Шекспире была написана Тургеневым по предложению "Общества для пособия нуждающимся литераторам и ученым" (Литературный фонд), которое намеревалось организовать в Петербурге празднество в ознаменование 300-летия со дня рождения английского драматурга. 5(17) марта 1864 г. П.В. Анненков сообщил Тургеневу в Париж программу юбилейного вечера, второй пункт которой состоял "из чтенья статьи Тургенева о Шекспире", и просил "немедленно сесть за стол и написать сокращенную биографию Шекспира (чему Гервинус много поможет) или что-либо такое" Обращение Литературного фонда с такой просьбой именно к Тургеневу было закономерно: он являлся одним из лучших знатоков Шекспира, и его преклонение перед английским драматургом было широко известно.

Получив от Тургенева рукопись, Анненков писал ему 5(17) апреля: "Речь о Шекспире весьма прилична и могла бы превосходно открыть торжество, если бы торжество состоялось, но в том-то и штука, что юбилей наш все чахнет и, вероятно, как уже я писал, сойдет на литературное чтение, где и речь получит надлежащее ей место". Анненков намекал на исходившее от Александра II запрещение праздновать юбилей "иноземца" Шекспира в императорском театре. В итоге в Петербурге удалось организовать лишь скромный литературно-музыкальный вечер, состоявшийся 23 апреля ст. ст. в зале Русского купеческого общества для взаимного вспоможения, где речь Тургенева была прочитана акад. П.П. Пекарским. Поскольку вечер собрал сравнительно немногочисленную публику, Анненков и Пекарский внесли некоторые изменения в те места речи, где говорилось о популярности драматурга в России

Печатные отклики на речь содержались в статьях и заметках, посвященных празднованию шекспировского юбилея в Петербурге. В журнале "Русская сцена" (1864, т. II, э 4, отд. III, стр. 162-164) в качестве "лучшего места" речи приводился отрывок, охватывающий почти треть ее: "Целый мир им завоеван ~ озаряет и очищает их?" (стр. 50-51).

Некоторые фельетонисты иронически подчеркивали несоответствие между утверждениями Тургенева о славе Шекспира в России и малочисленностью публики на юбилейном вечере. О самой речи Тургенева в "Библиотеке для чтения" говорилось: "Это также своего рода маленькая увертюра к чему-то, что не последовало, что-то такое, к чему, как к музыке, можно написать слова. Нам даже показалось, что слова эти написал г. Майков {Имеется в виду стихотворение А.Н. Майкова "Шекспир", прочитанное на юбилейном вечере.} и что они вполне подходят к музыке: тот же мажорный тон, и если они передают смысл определеннее, то на то они и слова, чтобы договаривать, на что музыка только намекает <...> О самом Шекспире г. Тургенев сказал только его же словами: "Это был человек".

Резкая критика речи содержалась в статье Д.В. Аверкпева "Вильям Шекспир", напечатанной во враждебном Тургеневу журнале "Эпоха". С позиций консервативного "почвенничества" Аверкиев утверждал, что участники петербургского вечера не сказали о Шекспире ничего "своего, русского", а только "перевели немецкие мысли на quasi-русский язык". "И что же сделал г. Тургенев? - спрашивал Аверкиев и отвечал: - Он написал словно по обязанности - "Возьмите, мол, впрочем, только отвяжитесь" - свою речь, не лишенную казенного красноречия и водянистых рассуждений". Приведя пространную цитату из речи ("Без преувеличения можно сказать ~ которых утешает...", критик восклицал: "Господи! целое море риторики, и как оно искусно прерывается многозначительным многоточием <...>. Если только это мог сказать г. Тургенев, то лучше бы вовсе ничего не говорить. Если он может сказать больше, но в данную минуту не высказывалось это большее, то ему бы тоже вовсе не следовало говорить. И ты Брут! Et tu quoque!"

Речь «Памяти А.В. Дружинина» была написана Тургеневым в конце января 1864 г. для прочтения в годичном собрании Общества для пособия нуждающимся литераторам и ученым ("Литературного фонда"), 2(14) февраля 1864 г. Тургенев присутствовал на собрании, но вследствие простуды не мог сам читать. Прочесть статью-некролог было поручено И. В. Анненкову. Подробный отчет о годичном заседании Общества был помещен в "Русском инвалиде", 1864, N 40, 18 февраля, вместе со статьей Тургенева.

Специальным назначением речи объясняется то, что почти вся она посвящена Дружинину как инициатору и основателю "Литературного фонда". Оставив в стороне другие аспекты деятельности Дружинина - беллетриста, переводчика, критика, Тургенев всё же счел необходимым отметить, что его идеал "людям противуположного образа мыслей мог показаться узким или недостаточным". В данном случае Тургенев имел в виду и свои собственные разногласия с Дружининым, автором статей о Пушкине и Белинском (1856-1857), написанных с позиции "теории чистого искусства".

Важный источник, имеющий большое и разностороннее значение для изучения личности и творчества авторов, времени, в, которое они жили, людей, которые их окружали и входили с ними в непосредственное общение - это эпистолярное наследие писателя. Но писательское письмо - не только историческое свидетельство; оно существенно отличается от любого другого бытового письменного памятника, архивной записи или даже прочих эпистолярных документов; письмо находится в непосредственной близости к художественной литературе и может порой превращаться в особый вид художественного творчества, видоизменяя свои формы в соответствии с литературным развитием, сопутствуя последнему или предупреждая его будущие жанровые и стилистические особенности.

О публицистическом аспекте эпистолярного творчества Тургенева пойдет речь в следующем разделе настоящей главы.

2.3 Письма

В начале XIX столетия письма русских литераторов представляли собой важный фактор общего литературного развития; эти письма выходили за сравнительно узкие пределы бытового средства связи, приобретая особую функцию, как и вся рукописная литература, живее и полнее отображавшая умственные запросы русского общества, чем подцензурная печать. Чем сильнее был цензурный гнет, тем большее распространение получала рукописная литература и тем самым повышалась роль утаенных от цензурного досмотра эпистолярных листков, по необходимости восполнявших все виды легальной печати: они были хроникой новостей, достопримечательных событий общественной жизни и комментарием к ним, изложением заветных мыслей и чувств, которыми стоило поделиться с доверенными лицами. Письма служили и другой цели, являясь своего рода опытным участком для разнообразных жанровых и стилистических экспериментов: они способствовали разработке литературного языка, мастерству воспроизведения непринужденной, живой, звучащей речи. Недаром письма именно в то время получили столь широкое распространение и искусство их писания доведено было до такого совершенства: при самом своем возникновении многие из них приобрели самостоятельное литературное значение как своего рода шедевры словесного мастерства. Достаточно вспомнить дружескую переписку Пушкина, П.А. Вяземского, А.И. Тургенева и всего их литературного круга. Письма нередко и писались тогда как бы в расчете на будущее опубликование {Об одном из писем П.А. Вяземского А.И. Тургенев в своем ответном послании отзывался так: "Жуковскому письмо очень понравилось, и он хотел у меня отнять его, но это значило бы отнять его у бессмертия, ибо я берегу твои письма, чтобы со временем под свободным небом издать их в свет и сделать из тебя самого второй том Галиани", и во всяком случае часто предназначались не для одного лишь адресата. Они ходили и по рукам в копиях, их переписывали, читали вслух в интимном дружеском кругу; их хранили в домашних, семейных архивах для будущих поколений, пользуясь в то же время возможными случаями и поводами для напечатания то полностью, то в извлечениях и обработке. Иные из корреспондентов в писании многочисленных дружеских писем почти полностью исчерпывали свою творческую потребность, превращали сочинительство писем в самоцель, в главную отрасль своей умственной деятельности; таков был, например, А.И. Тургенев, мало и редко печатавший свои Сочинения, но бывший поистине неутомимым и всеми ценившимся корреспондентом: заграничные письма его к друзьям представляют собой не только замечательные образцы русского эпистолярного стиля, но и первоклассные документально-исторические источники.

Многие из писательских дружеских писем первой половины XIX в. в силу особых условий русской исторической жизни могли приобретать также особое общественно-политическое звучание: они превращались порой в красноречивые и содержательные политические памфлеты, в своеобразное, ничем не стесняемое "исповедание веры", в изложение целой системы взглядов, философских убеждений, прокламировали их социально-политические воззрения, надежды, прогнозы. Это прежде всего некоторые письма декабристов, рассчитанные на узкий круг читателей-единомышленников или противников (например, критико-полемические письма М.Ф. Орлова 1819-1820 гг. к Д.П. Бутурлину, реакционному историку), "Философические письма" П.Я. Чаадаева, отразившие духовный кризис дворянской интеллигенции после восстания декабристов, еще позднее -- такой прославленный в истории русской общественной мысли социально-политический трактат, как письмо Белинского к Гоголю, служившее ответом на гоголевскую "Переписку с друзьями"; характерно, что эта "Переписка" - плод заблуждений и ошибок смятенного духа автора, дошедшего до проповеди обскурантизма,- в жанровом отношении восходила к "эпистолярной" форме дидактического трактата, поучения, пастырского увещания. А наряду с одобренными цензурой письмами Гоголя и презревшим ее мстительность ответным письмом на них Белинского в русском обществе стало звучать, всё громче и призывнее, вольное слово писем Герцена, одного из признанных европейских мастеров программного пропагандистского политического письма, с призывами к разуму и совести и требованиями революционного дела.

Все перечисленные явления русской эпистолярной литературы, несмотря на глубокие идейные различия важнейших ее памятников, свидетельствуют о той особой и выдающейся роли, которую письмо играло в первой половине XIX в. Различным его видам и формам было обеспечено заметное и почетное место в истории русской мысли и литературного развития. В этот период письмо прошло у нас все стадии своей эволюции как самостоятельного литературного жанра, испробовало различные пути своего применения и стилистической обработки, звучало во всех регистрах человеческих голосов и в разных вариантах своей социальной обусловленности и общественных функций. Всё это было хорошо известно Тургеневу. Литературная деятельность его началась еще в то время, когда эпистолярный жанр пользовался популярностью у читателей, культ "дружеского письма" был широко распространен за пределами писательских кругов, а прочно установившаяся эпистолярная традиция содействовала выработке у каждого литератора навыков к писанию писем различных видов и назначения. На глазах Тургенева создавались прославленные впоследствии произведения эпистолярного жанра; он внимательно изучал лучшие его образцы, относящиеся как к прошлому, так и к настоящему русской и западноевропейских литератур.

Нам кажется интересным отметить, что И.С. Тургенев в течение всей жизни был очень увлечен эпистолярной литературой. Так, знакомясь с литературным наследием древнего Рима, Тургенев "крайне интересовался" "Письмами" Цицерона. Е.М. Феоктистов вспоминает, что, с увлечением читая "Письма" Цицерона, Тургенев по вечерам сообщал друзьям свои впечатления об этой книге "с обычным своим остроумием и блеском" Он прекрасно знал французскую эпистолярную литературу XVIII в. (хороший подбор этих книг хранился в библиотеке в селе Спасском); в частности, он восторгался последним неотправленным письмом г-жи Ролан к Робеспьеру, опубликованным в ее мемуарах, называл это письмо "настоящим шедевром" (письмо к Л. и П. Виардо от 18(30) сентября 1850 г.). Столь же основательным было его знакомство с эпистолярными памятниками английской литературы - от писавшихся для печати "Писем леди Монтегью" (он приводит большую выписку отсюда в письме к П. Виардо от 28 июля (9 августа) 1849 г.) и романов Ричардсона до житейских писем Байрона, изданных Т. Муром. Немецкая литература, в которой эпистолярный жанр был представлен широко и разнообразно, также не была обойдена Тургеневым. Интересуясь сочинениями Жан-Поля, он, несомненно, знал его знаменитое и столько раз воспроизводившееся определение: "Книги - это обширные письма к друзьям, письма - это лишь тонкие книги для всего мира". Известны отзывы Тургенева о таких прославленных образцах немецкой эпистолярной прозы, как письма Мерка, которым он предполагал посвятить особую статью, или "Переписка Гёте с ребенком" Беттины фон Арним, столь популярной в кружке Станкевича. Все эти читанные Тургеневым книги писем разных эпох и на разных языках - с их жанровым сходством и стилистическими отличиями - открывали перед ним широкие возможности для сопоставлений, а вместе с тем и для выработки собственной эпистолярной манеры. Тургенев в состоянии был оценить изящный и легкий стиль салонной болтовни в письмах французских, тяжеловатый повествовательный стиль писем английских и не менее специфические особенности писем немецких, с характерной для них философской отвлеченностью.

Перепиской русских писателей, в особенности пушкинской поры, как изданной, так и неизданной, Тургенев интересовался особо на протяжении всей своей жизни. В 1878 г. он опубликовал в "Вестнике Европы" письма Пушкина к жене, предоставленные ему для печати дочерью поэта, а в 1880 г. хлопотал о получении других, никому не известных тогда писем Пушкина, находившихся в то время у его сыновей Ранее Тургенев готовил к изданию письма Е.А. Баратынского, врученные ему в подлинниках, и пытался раздобыть письма А.А. Дельвига от его младшего брата. Публикуя в "Современнике" 15 стихотворений Баратынского, Тургенев упомянул полученное им "от г-жи Баратынской небольшое, но драгоценное собрание писем ее покойного мужа к ней, к Пушкину и др., и также несколько писем Дельвига к Баратынскому" и, озабоченный тем, что без следа пропадают подобные рукописи, обращался с просьбой ко всем друзьям и приятелям Баратынского: "Не захотят ли те из них, у которых находятся его Письма, прислать мне их в копиях?" Хотя статья о Баратынском была "почти кончена", а "письма его все переписаны", Тургенев не довел до конца эту работу, и она не была напечатана. Всеми этими рукописями Тургенев был увлечен не только потому, что в них "нравы и быт эпохи" "отразились хотя быстрыми, но яркими чертами", но и потому также, что в них запечатлены живые человеческие черты их авторов (в письмах Пушкина, по его словам, "так и бьет струею светлый и мужественный ум Пушкина, поражает прямизна и верность его взглядов"); Тургенев не мог не оценить также их выдающиеся литературные качества; он был первым подлинным ценителем этих замечательных памятников русской эпистолярной прозы. Все это в немалой степени помогло и самому Тургеневу в конце концов стать одним из видных и общепризнанных мастеров эпистолярного искусства.

Эпистолярное наследие Тургенева очень велико (сохранилось около шести тысяч его писем), хронологически оно охватывает несколько более полустолетия - с 1831 г. почти по день смерти писателя - и отражает все стороны его личной и общественно-литературной жизни, все его многообразные и широкие связи. Все письма можно разделить на личные (письма к друзьям и соратникам) и публицистические, в которых писатель высказывался по поводу важных событий того времени (письма о франко-прусской войне), а также о выдающихся людях эпохи (письма о Гоголе, Пушкине). Тургенев откликался на все злободневные вопросы своего времени - общественно-политические, философские, литературные. Письма адресованы самым разным людям, как личным друзьям и родным, так и крупнейшим деятелям литературы, искусства, политическим деятелям России и зарубежных стран. Эти письма представляют большой историко-литературный интерес: в них отражаются общественно-политические, философские и литературно-эстетические взгляды великого русского писателя и публициста.

Первые дошедшие до нас письма Тургенева относятся к началу 1830-х годов, ко времени его отрочества и юности. Уже в то время, побуждаемый к этому родными, он приучался писать длинные письма, письма-дневники, своего рода хроники, с последовательным обозрением всего, что с ним происходило, описанием хода его учения, впечатлений от книг, им прочитанных. Писать письма такого рода было в то время в обычае в русских дворянских семьях; не без оснований им придавалось особое педагогическое значение. В конце 20-х годов журнал "Московский телеграф" (Тургенев-мальчик читал его внимательно) поместил на своих страницах целую статью под заглавием "Необходимость переписки между родными", в которой не без иронии относился к этому распространенному тогда обыкновению. Ситуация, описанная в "Московском телеграфе", весьма близка к той, благодаря которой до нас дошли ранние письма Тургенева, писанные еще неопытным пером будущего романиста. Эти письма не только обстоятельны, но полны действительно занимательных подробностей, при всей их еще детской наивности: между записями об уроках и отзывами о первых наставниках мелькают порой довольно меткие суждения о прочитанных книгах и текущих журналах, свидетельствующие о ранних литературных склонностях Тургенева и о незаурядной для его лет начитанности В последующих дошедших до нас письмах Тургенева-юноши он уже выступает перед нами как складывающийся поэт и литератор, упорно работающий над своим образованием: заглавия читанных книг вперемежку с более уверенными отзывами о них попадаются в его письмах все чаще, рядом с впечатлениями о первых самостоятельных странствиях и учении за границей.

В эту самую пору - в конце 30-х и начале 40-х годов - Тургенев любил и умел писать письма, но не к родным, а к друзьям и сверстникам его дружеские послания полны откликов на все текущие события интеллектуальной жизни - литературы, театра, искусства; они очень содержательны, как и многие другие дружеские письма передовых русских литераторов послепушкинского периода, и очень примечательны по своим литературным и стилистическим особенностям. Есть среди них и письма романтического склада, полные лирики, живописности, пейзажных зарисовок, родственные его ранним стихотворным опытам, свидетельствующие о том, как быстро возрастала опытность его пера и совершенствовалось его литературное мастерство. В дружеских посланиях Тургенева этой поры явственно различимы также и особые стилистические приметы, приближающие их к типичным "кружковым" письмам 40-х годов; в то время складывался новый тип дружеского письма, похожего на длинный, риторически приподнятый философский монолог, проникнутый самоанализом и рефлексией. То, что этот эпистолярный род был также близок Тургеневу, показывают не только некоторые из его писем, но и первые прозаические повести.

Ранние письма Тургенева дошли до нас в сравнительно малом числе; тем больший интерес представляют они для раскрытия его личности и истории его жизни. Собранные в один хронологический ряд, письма эти имеют значение для нас, прежде всего как важнейший и незаменимый документальный биографический источник, своего рода ключ к пониманию условий интеллектуального роста и развития Тургенева как писателя. Хотя они и неполны и не с одинаковой равномерностью отражают все этапы этого развития, но все же дают о них довольно отчетливое представление. Вслед за образцами писем "годов учения" располагаются в этом ряду письма "годов странствий", за ними идут письма сравнительно недолгого периода непосредственного, близкого участия Тургенева в литературных и журнальных делах Москвы и Петербурга, в течение которого его эпистолярная активность приобрела специфическую деловую направленность; затем начались долгие годы жизни Тургенева за границей, в особенности способствовавшие его частому обращению к письму как к лучшему, а подчас и единственному средству общения с соотечественниками.

Многочисленные письма Тургенева из-за границы поддерживали и укрепляли прежние дружеские узы, устанавливали новые, обеспечивали для него возможность узнавать то, что его интересовало, быть в курсе всех важнейших событий русской общественной и литературной жизни. В своей довольно значительной части это письма о литературных и редакционных делах, письма-вопросы или перечни его неотложных текущих нужд, денежные выкладки, житейские просьбы, советы или соображения. Среди этих писем уже много посланий к соратникам по журнальным редакциям и к простым исполнителям его Поручений, посредникам в его личных делах. Характерно, что, нуждаясь в систематической информации из России, Тургенев не довольствовался теми сведениями, которые он мог получить из обычных дружеских писем, и с отъездом из России в июле 1856 г. наладил получение ежемесячных подробных отчетов из Петербурга за особое и специально оговоренное вознаграждение; таковы были посылавшиеся Тургеневу хроникальные письма-отчеты второстепенных литераторов, близких к редакции "Современника", например Е.Я. Колбасина. Об этом своеобразном соглашении, заключенном между Тургеневым и Е.Я. Колбасиным, последний рассказал сам в пояснении к письму Тургеневу от 14(26) декабря 1856 г., опубликованному в 1884 г.: "Тургенев просил меня сообщать ему письменно, в виде рефератов, обо всем, что делается в русской литературе. Зная, что я был завален срочными журнальными работами, Ив. Серг. упрямо настаивал на каком-либо вознаграждении, несмотря на то, что я упорно от этого отказывался. Наконец мы согласились покончить на 10 рубл." Благодаря Е.Я. Колбасина за посылаемые ему "литературные известия", Тургенев писал ему 19(31) октября 1856 г.: "Они мне были очень приятны, и я рассчитываю на продолжение ваших ежемесячных отчетов. Без них я здесь точно в мешке; ни один родной звук не доходит". В переписке Тургенева последующих десятилетий письма такого рода, нередко носившие сугубо деловой житейский характер, также занимают немалое место, в особенности за те периоды его жизни, когда его очередные приезды в Россию по тем или иным причинам задерживались или оттягивались на неопределенное время. Конечно, эти письма представляют интерес и как материалы для истории его жизни, и благодаря своему культурно-историческому содержанию, - прежде всего по обилию данных, которые можно из них извлечь, относительно общественного и литературного кругозора Тургенева, широты или интенсивности его любопытства ко всему, что происходило тогда в России; в сочетании же с ответными письмами его корреспондентов эта часть его переписки может составить редкую по полноте сообщаемых сведений летопись русской литературной жизни. В сравнении с нею переписка других русских писателей той же поры много беднее фактами, если она не возникала при сходных обстоятельствах длительного разобщения обменивавшихся письмами корреспондентов; следует также иметь в виду, что при сосредоточенности тогдашней русской литературной жизни в немногих культурных центрах у русских литераторов всегда было меньше поводов, чем у Тургенева, долго жившего за границей, для столь длительного, деятельного и систематического обмена письмами по всем важнейшим вопросам русской литературной жизни.

В письмах 50-х годов Тургенев соотносит шопенгауэрианский пласт своего мировоззрения (точнее: свою интерпретацию онтологии Шопенгауэра) со своими спонтанными свойствами. Шопенгауэровское учение о сущности мира и природная склонность Тургенева к меланхолии осознаются им самим как факторы, непосредственно препятствующие формированию объективного художественного метода и объективному восприятию действительности. Размышляя о невозможности достичь счастья и гармонии, а также о трагической участи существования всех людей, Тургенев подчеркивает, что произведения, которые он создает, должны возникать на иной основе: "...я могу только сочувствовать красоте жизни - жить самому мне уже нельзя. "Темный" покров упал на меня и обвил меня: не стряхнуть мне его с плеч долой. Стараюсь, однако, не пускать эту копоть в то, что я делаю, а то кому это будет нужно?" Именно поэтому и возникает в это время попытка построения себя как "культурной личности". После периода романтического жизнестроительства конца 1830-х-нач. 1840-х годов - это вторая попытка Тургенева сознательно воздействовать на изменение своего мировоззрения и практического поведения. Истоки жизнестроительства восходят опять-таки к Шопенгауэру. Тургенев определяет жизнь как болезнь: "Жизнь ни что иное как болезнь, которая то усиливается, то ослабевает" В связи с этим возникает мысль об оздоровлении жизни, психотерапевтической функции познания. В своем основном философском труде "Мир как воля и представление" Шопенгауэр, рассуждая об одаренных и обыкновенных людях, говорит о том, что одаренный человек путем незаинтересованного интеллектуального познания способен преодолеть скорбь как извечную закономерность жизни. Существование такого человека безболезненно. Тургеневу близка эта идея Шопенгауэра, однако, в отличие от философа, он не рассматривает интеллектуальное познание как незаинтересованное. По Шопенгауэру, незаинтересованность созерцания - единственный путь к достижению объективности. По Тургеневу, объективность, беспристрастие должны достигаться через любовь. Здесь Тургенев уже совершенно явно обращается к Гете, к его не только художественному, но и философскому, а также естественнонаучному наследию. Гете, как известно, не считал себя философом, однако всю жизнь занимался вопросами теории познания и, в частности, проблемой преодоления отвлеченности, априорности познания. Путь к преодолению абстрактности познания лежит, по Гете, через опыт, чувства. В одном из своих известных афоризмов Гете говорит: "Научиться можно только тому, что любишь, и чем глубже и полнее должно быть знание, тем сильнее, могучее и живее должна быть любовь, более того - страсть". О необходимости познания, понимания "через любовь" Тургенев писал уже в 1853 году. Мы находим эту мысль в рецензии на "Записки ружейного охотника" С. Аксакова, она развита в "Поездке в Полесье" (1857) и, наконец, об этом Тургенев довольно много пишет различным своим корреспондентам в 1850-е годы. Так, например, в письме к графине Ламберт Тургенев отказывается оценивать деятельность французских литераторов, потому что не испытывает к ним любви: "Но чего не полюбишь, того не поймешь, а чего не понял, о том не следует толковать. Оттого я вам о французах толковать не буду".

Мысль о чувстве долга и отречении появляется в переписке Тургенева лишь в 1860 году. Из его рассуждений следует, что смирение перед жизненными лишениями и исполнение долга - вещи необходимые, однако это далеко не единственное, что противопоставляет Тургенев чувству исчерпанности жизни. Исполнение долга делает человека бесстрастным, а следовательно - ограниченным. В цитированном выше отрывке из "Поэзии и действительности" Гете речь идет не только о легкомысленных людях и людях, энергией и упорством восстанавливающих себя после необходимого самоотречения. Гете говорит здесь и о третьем типе реакции на отречение. Она присуща философам "Им ведомо вечное, необходимое, законное, и они силятся составить себе нерушимые понятия, которые не только не развалятся от созерцания бренного, а скорее найдут в нем опору". Очевидно, что объективная, беспристрастная позиция философов во многом близка самому Гете. К объективности, беспристрастности стремится в это время и Тургенев, само же понимание "объективности" восходит, как мы попытаемся показать, к Гете.

Особую и очень важную группу в эпистолярном наследии Тургенева составляют письма 60-70-х годов к друзьям-литераторам, советчикам его но литературным вопросам, первым читателям его рукописей, с которыми он мог свободно беседовать о литературном ремесле, о новинках отечественной и зарубежной литературы, о событиях русской и западноевропейской политической и общественной жизни. В отличие от более ранних писем того же назначения они приобретают в этот период новые черты. Письма Тургенева к литераторам 40х - начала 50-х годов были чаще всего посланиями молодого автора в журнальные редакции и посвящены профессиональным делам. В 60е годы он был уже известным писателем; суждения его по литературным вопросам стали более уверенными, ответственными и серьезными: это были письма мастера, наставника и подлинного ценителя. Эта группа, в свою очередь, распадается на замкнутые циклы писем по адресатам, очень разнообразные по своему типу и содержанию; в каждом из этих циклов есть, однако, и свои особенности, всегда обусловленные не только личностью адресатов, но и теми отношениями, которые связывали с ними автора. В отличие от циклов писем, имеющих преобладающий лирико-философский характер, письма Тургенева, посвященные литературным и общественным вопросам, отличаются трезвостью, серьезностью, порой суховатостью, легко впадают в сатирический тон. Тургенев не только просит в них совета, интересуется отзывами о не напечатанных еще произведениях, но и сам судит без всяких стеснений о книгах и людях, событиях текущей жизни. Один из наиболее содержательных циклон этого рода - письма к Анненкову, числом около трехсот, которые, вместе с ответными письмами Анненкова, когда они будут опубликованы полностью, несомненно, составят одну из самых увлекательных бесед о русской литературе в течение нескольких десятилетий, запечатлевшую наиболее знаменательные этапы в развитии русской литературной жизни. Менее содержательны и серьезны письма Тургенева к В.П. Боткину или А.А. Фету, с которыми у него рано обнаружились существенные разногласия по многим важнейшим общественно-политическим и эстетическим вопросам, по в этих письмах, легко принимающих колорит легкомысленной житейской болтовни, рассыпано множество ценнейших данных для истории творческих замыслов Тургенева, его эстетических воззрений, его взглядов на те или иные произведения искусства. Значительный интерес этих циклов заключается в том, что многие входящие в них письма адресованы не в Россию, а в различные города Западной Европы и представляют своего рода образцы вольной беседы, которую вели между собой русские литераторы, находившиеся за рубежом. Таковы письма Тургенева к Герцену или Огареву, а позднее - к весьма многочисленным представителям русской революционной эмиграции, с которыми Тургенев в 70е годы поддерживал деятельное общение. Очень характерна в этом же смысле переписка Тургенева с Салтыковым-Щедриным. В известной степени то же наблюдение относится и к переписке Тургенева с Анненковым или Боткиным: они подолгу жили за границей, странствуя из страны в страну, и в своих посланиях к Тургеневу свободно касались таких событии и фактов общественно-политической и литературной жизни, которые, вероятно, не обсуждались бы ими в письмах, отправляемых через почтовые отделения Российской империи. Редакторы "Первого собрания писем" Тургенева (1884) ослабили или выкинули отдельные "опасные" фразы из многих писем Тургенева. Тем не менее даже в таком исправленном виде эти письма представлялись небезопасными. Два напечатанных в издании 1884 г. письма (от 3 и 19 января 1876 г.), посланные Тургеневым из Парижа в Ниццу Салтыкову-Щедрину, едва но вызвали запрещение петербургского цензурного комитета; поводом оказался весьма хвалебный отзыв Тургенева о читанном им в рукописи сатирическом очерке Салтыкова-Щедрина "Переписка Николая Павловича с Поль де Коком", несмотря на то, что имя "Николай Павлович" (т. е. Николай I) в книге напечатано было с сокращениями

«Эпистолярное общение» А. Фета и Тургенева продолжалось несколько десятилетий; к сожалению, из этой ценнейшей переписки сохранилась почти только одна тургеневская часть (130 писем). Писем Фета известно сегодня только семь.

В мае 1853 года Фет, добившийся перевода из кирасирского полка в гвардию, по пути к новому месту службы заехал домой, в Новоселки; у его родственников Шеншиных, в усадьбе Волково, случилось в это время быть Тургеневу (высланному из столицы в Спасское); познакомившись здесь с Тургеневым, Фет через несколько дней приехал к нему с визитом в Спасское. Впоследствии поэт вспоминал: "Разговор наш принял исключительно литературный характер, и, чтобы воспользоваться замечаниями знатока, я захватил все, что у меня было под руками из моих литературных трудов. Новых стихотворений в то время у меня почти не было, но Тургенев не переставал восхищаться моими переводами од Горация..." А вот впечатления Тургенева (в письме С. Аксакову от 5 июня 1853 года): "Он мне читал прекрасные переводы из Горация <...> Собственные его стихотворения не стоят его первых вещей - его неопределенный, но душистый талант немного выдохся... Сам он мне кажется милым малым. Немного тяжеловат и смахивает на малоросса, ну и немецкая кровь отозвалась уваженьем к разным систематическим взглядам на жизнь и т. п.". Отправившись в уланский полк, стоявший под Новгородом, Фет вскоре прислал в Спасское переведенную им полностью первую книгу "Од" Горация; Тургенев, решивший напечатать эту книгу на свой счет, взялся за редактуру перевода и писал П. Анненкову 2 ноября 1853 года: "Я сегодня же посылаю к Фету огромное письмо, где выставлены все самомалейшие ошибки". Так началась деятельность Тургенева в роли "редактора Фета" - столь характерной для их последующих литературных отношений.

Первое из известных тургеневских писем Фету (посланное из Петербурга и датируемое февралем - апрелем 1855 года) посвящено именно изданию фетовской лирики - и с обязательной "тургеневской редактурой": "Некрасов, Панаев, Дружинин, Анненков, Гончаров - словом, весь наш дружеский кружок Вам усердно кланяется. А так как Вы пишете о значительном улучшении Ваших финансов, чему я сердечно радуюсь, то мы предлагаем поручить нам новое издание Ваших стихотворений, которые заслуживают самой ревностной очистки и красивого издания, для того чтобы им лежать на столике всякой прелестной женщины. Что Вы мне пишете о Гейне? Вы выше Гейне, потому что шире и свободнее его". Приведя это письмо в своих воспоминаниях, Фет далее пишет: "Конечно, я усердно благодарил кружок, и дело в руках его под председательством Тургенева закипело. Почти каждую неделю стали приходить ко мне письма с подчеркнутыми стихами и требованиями их исправлений. Там, где я не согласен был с желаемыми исправлениями, я ревностно отстаивал свой текст, но по пословице: "один в поле не воин" - вынужден был соглашаться с большинством, и издание из-под редакции Тургенева вышло на столько же очищенным, насколько и изувеченным". Это и было печально знаменитое издание 1856 года (ставшее загвоздкой для фетовской текстологии и породившей целую проблему "тургеневских исправлений") - памятник борьбы двух прямо противоположных художественных принципов."... В деле свободных искусств я мало ценю разум в сравнении с бессознательным инстинктом (вдохновением), пружины которого для нас скрыты (вечная тема наших горячих споров с Тургеневым)" - писал Фет, искавший в поэзии "музыкально-неуловимого" и мало озабоченный смысловой "неясностью", стилистической "дисгармонией" и грамматической "неправильностью" в своих стихотворениях. Тургенев же требовал "словесного совершенства" - ясности, гармонии, правильности каждого слова, оборота, строки - и не уставал указывать Фету на "темноту", "непостижимость", "хаотичность", "мутность" в его созданиях (особенно в переводах), прибегая нередко к "комическим преувеличениям" ("Эдип, разрешивший загадку Сфинкса, завыл бы от ужаса и побежал бы прочь от этих двух хаотически-мутно-непостижимых стихов").

Фет далеко не всегда подчинялся редакторским требованиям Тургенева, но мнение своего друга и "литературного советника" стремился узнать всегда, ибо он был для него величайшим авторитетом; вспоминая об их петербургском общении середины 1850-х годов, поэт писал: "...я стал чуть не ежедневно по утрам бывать у Тургенева, к которому питал фанатическое поклонение". Общение двух друзей на протяжении многих лет отличалось одной особенностью: неизменное влечение друг к другу сопровождалось столь же неизменными и яростными спорами.

В конце 1861 года Борисов сообщил Тургеневу: "...нельзя Вам заранее не поведать о восхитительной статье Фета: "Жизнь Степановки, или Лирическое хозяйство". Ничего не выдумано, все истинная правда. Но все это передано неподражаемо, фетовски". Деревенская публицистика Фета, его размышления о сельском хозяйстве появились в журнале "Русский вестник" (1862, Ќ 3 и 5) под названием "Записки о вольнонаемном труде". Вот отзыв Тургенева после прочтения "Записок": "Дайте нам также продолжение Ваших милейших деревенских записок: в них правда - а нам правда больше всего нужна - везде и во всем". Таким же было впечатление Тургенева и после знакомства с первыми очерками "Из деревни": "...ощущал при этом значительное удовольствие. Правда, просто и умно рассказанная, имеет особенную прелесть".

Письма Тургенева не только закрепляли обиды и вражду; они служили также вестниками для примирения. Обмен письмами с Л. Н. Толстым, после долгих лет разлуки, способствовал восстановлению их дружбы. Состоялось примирение Тургенева и с Фетом; правда, несколько писем, посланных Тургеневым Фету после 1878 г., были хотя и приветливы, но осторожны и не свидетельствовали о прежней близости. На письма Тургенева рассчитывали его петербургские друзья, стремившиеся тогда же примирить его с умиравшим Некрасовым. "Я бы сам охотно написал Некрасову, - сообщал Тургенев Ю.П. Вревской 18(30) января 1877 г. - Перед смертью все сглаживается - да и кто из нас прав - кто виноват? "Нет виноватых", говорит Лир... да нет и правых. Но я боюсь произвести на него тяжелое впечатление: не будет ли ему мое письмо казаться каким-то предсмертным вестником <...> Мне кажется, я не имею права идти на такой риск". Хорошо известно, что письмо гак и не было написано: его заменила безмолвная, но многозначительная встреча 24 мая 1877 г. у постели умирающего; сам Тургенев рассказал о ней в стихотворении в прозе "Последнее свидание". Хотя письма, адресованные Тургеневу, известны еще далеко не полностью и в сохранившейся их части многие ожидают своего опубликования, но даже из реплик Тургенева корреспондентам видно, какой значительной частью своей поразительной осведомленности во всех подробностях русской жизни он обязан был переписке, вестям, которые нескончаемым потоком шли к нему из отечества. Корни, которыми Тургенев привязан был к родной земле, лежали глубоко и требовали от него постоянного обмена письмами с самыми разнообразными корреспондентами, тем более деятельного, чем реже представлялась ему возможность хотя бы для кратковременных приездов в Петербург, в Москву, в родные места Орловщины. Тургенев обращался и к доверенным лицам, управлявшим его земельными владениями и расположенными здесь просветительными учреждениями, например школой, и к крестьянам Спасского, и к агентам по продаже имущества; очень важными для него были его деловые сношения с редакциями журналов, издателями, литературными посредниками всякого рода. Подобная переписка резко увеличивалась в периоды, когда начиналось печатание какого-нибудь из его произведений

Некоторые письма И.С. Тургенева освещают наиболее значительные факты творческой биографии Тургенева и являются своего рода комментарием к его сочинениям. Иные содержат критические оценки явлений современной ему литературы, отзывы (иногда очень точные, иногда весьма субъективные) о творчестве Пушкина, Гоголя, Л.Н. Толстого, Островского, Салтыкова-Щедрина, Чернышевского, Добролюбова и многих других русских и зарубежных писателей, а также художников и композиторов.

«…Скажу тебе, Некрасов, что твои стихи хороши, писал он другу по поводу присланного ему в Спасское стихотворения «Муза», - первые 12 стихов отличны и напоминают пушкинскую фактуру. - И тут же замечает: - Конец кажется как бы пришитым - уничтожь также следующую небрежность:

И юношеских лет прекрасные мечты…

А через два стиха опять:

Желанья и мечты…»

Некрасов послушался совета и в печати исключил строки, вызвавшие замечания Тургенева.

Бесстрастность и спокойствие в изображении русской народной жизни, не соответствующие предмету, Тургенев порицал в романах Д.В. Григоровича «Проселочные дороги» и «Рыбаки» (см. письма к П.В. Анненкову от 14 (26) сентября 1852 г. и 12 (24) мая 1853 г.) и решительно не мог принять славянофильского воззрения К. С. Аксакова «на русскую жизнь и на русское искусство»: «Я вижу трагическую судьбу племени, великую общественную драму там, где Вы находите успокоение и прибежище эпоса», - писал он Аксакову в уже цитированном письме от 16 (28) октября 1852 г. В этих высказываниях нельзя не видеть отражения давней полемики Белинского с тем же К.С. Аксаковым по поводу первого тома «Мертвых душ», в котором Аксаков увидел возрождение гомеровского эпоса, отрицая типическое значение гоголевских образов для современной русской действительности

В переписке в В. Рольстоном, в ответ на его просьбу составить мнение о статье, посвященной А.В. Кольцову, И.С. Тургенев высказывает свою оценку творчества русского поэта: «Я прочел с величайшим интересом вашу превосходную статью о Кольцове; лично я знал его мало, встречался с ним всего раз или два в Петербурге, но я близок был с его друзьями, в особенности с Белинским, который также заслуживает, чтобы его лучше знали и чтобы оказанное им влияние и его общественная роль получили должную оценку…Кольцов был подлинно народным поэтом, в той мере, как это возможно в наш век… и десятка два его стихотворений не умрут, пока жив будет русский язык»

Если пройтись во всей россыпи писем собственным взглядом, то отдельной строкой встанут некрологи Тургенева, как практически эталонные образчики сего скорбного жанра. - на смерть Станкевича, А.К. Толстого, Белинского.

Из переписки Тургенева начала 1850-х годов становится известно, что замыслы ряда его литературно-критических статей остались или незавершенными, или были реализованы значительно позднее. Так, 9(21) апреля 1852 г. Тургенев писал И.С. Аксакову о книге его отца «Записки ружейного охотника Оренбургской губернии». «В июньской книге „Современника> будет о ней пространная статья - и в майской „Отечественных> записок> (эту статью я теперь пишу)». Однако в «Отечественных записках» была, напечатана анонимная рецензия, очевидно, другого автора на книгу С.Т. Аксакова. Тем не менее, Тургенев не сразу отказался от намерения написать еще одну статью о книге Аксакова. Уже после появления в первой книжке «Современника» за 1853 г. его большой статьи о «Записках ружейного охотника», очень испорченной цензурой, Тургенев 5(17), 9(21) февраля 1853 г. писал С.Т. Аксакову: «В другой моей статье я хотел поговорить подробнее о Вашей книге - и, вероятно, так и сделаю - но, признаюсь, такая ценсура хоть у кого отобьет охоту брать перо в руки». Статья эта, по-видимому, так и не была написана.

О другом нереализованном замысле статьи, связанной с охотничьими интересами Тургенева, известно из его письма к С.Т. Аксакову от 10(22) февраля 1854 г., в котором он сообщал: «...в 3 № „Современника будет напечатано письмо мое к Вам, в котором изложится мнение одного здешнего охотника и хорошего моего знакомого, доктора Берса - о разных темных вопросах, касающихся до прилета и улета дичи. Кажется, его замечания справедливы и во всяком случае могут вызвать ответ с Вашей стороны».

В том же году, 31 марта (12 апреля), Тургенев писал С.Т. Аксакову о том, что он «с наслаждением» перечитал второе издание книги «Записки об уженье рыбы» (1854), и собирается «поговорить о ней в „Современнике». Эта рецензия также должна быть причислена к неосуществленным литературно-критическим работам писателя.

Из письма Тургенева к Некрасову и Панаеву от 18(30) ноября, 23 ноября (5 декабря) 1852 г. известно, что он собирался написать для «Современника» статьи «О Андрее Шенье и подражателях древним», «О Мерке» и о «Русских романах, повестях и комедиях в прошлом году». Для того же журнала предназначалась и статья, посвященная поэзии Е. А. Баратынского - о том, что она «почти кончена», Тургенев сообщал Некрасову 15(27) октября 1854 г. Однако до нас эта статья не дошла.

Из писем Е.М. Феоктистова к Тургеневу от 17 сентября ст. ст. 1851 г. и 18 февраля ст. ст. 1853 г. впервые стало известно, что замысел статьи «Гамлет и Дон-Кихот», опубликованной в «Современнике» лишь в 1860 году, относится к началу 1850-х годов

Не все из литературно-критических статей и рецензий, написанных Тургеневым в начале 1850-х годов, дошли до нас. В частности, на основании письма Е.М. Феоктистова к Тургеневу от 24 марта ст. ст. 1852 г., можно утверждать, что существовало авторское предисловие к первому отдельному изданию «Записок охотника». Текст его, однако, неизвестен (см. там же, с. 165 - 166).

С возрастанием известности Тургенев оказался буквально атакуем письмами начинающих авторов. От него, ждали совета, критических замечаний. Мягкосердечный писатель терпеливо слушал, подробно отвечал. Единственное, что вызывало неизменно негативную реакцию - вольное обращение с русским языком. Недопустимые огрехи стиля, суть которых Тургенев изложил в письме одной молодой писательнице: «Вы <…> иногда впадаете в тот особенный слог, который я позволил бы себе назвать журнальным и которого каждый добросовестный писатель должен избегать. Слог это отличается какой-то хлесткой небрежностью и распущенностью, неточностью эпитетов и неправильностью языка…» Знаток русского слова подал совет: «Все это может легко исчезнуть, стоит только положить себе правилом: при передаче собственных мыслей и чувств не брать сгоряча готовых, ходячих (большей частью неточных или приблизительно точных) выражений, а стараться ясно, просто и сознательно-верно воспроизводить словом то, что пришло в голову».

Заинтересованность Тургенева "молодыми талантами", в которых он, впрочем, нередко ошибался, была хорошо известна в широких кругах русского общества, и это поощряло письменные обращения к нему множества людей, жаждавших признания или просто одобрительного слова. В редакционно-издательских кругах, однако, скептически относились к увлечениям Тургенева вновь открытыми им "молодыми дарованиями". В сатирическом "Соннике" Н.Ф. Щербины отмечалось: "Тургенева во сне видеть - предвещает получить тонкую способность суметь откопать талант там, где его вовсе нет". Количество рекомендательных писем, написанных Тургеневым по поводу самых разнообразных рукописей, присылавшихся ему для прочтения и оценки, очень велико; большая их часть отличается неизбежными в таких случаях преувеличениями и представляет лишь относительный интерес,-- прежде всего своим числом, характеризующим доброту и отзывчивость писателя, или для определения круга людей, искавших у него поддержки. Гораздо интереснее письма Тургенева к самим начинающим литераторам, в которых он высказывал общие суждения о писательском ремесле, давал умные и дельные советы, основанные на собственном опыте. Многие из этих писем очень значительны по своему содержанию: мы находим в них и признания о собственном литературном труде, его процессе и выработавшихся приемах, и воспоминания о том, как начиналась его литературная деятельность, о пережитых им самим сомнениях и колебаниях на творческом пути, и "заветы" старика литературной молодежи. Характерно при этом, что наиболее важные из этих писем, имеющие неоспоримое значение для истолкования его творчества, не всегда обращены к тем лицам, из которых в конце концов выработались известные писатели. Когда дело касалось русской литературы и ее будущего, Тургенев бывал глубоко серьезным и откровенным, в высокой степени чувствовавшим ответственность за каждое произносимое им слово, независимо от того, к кому оно обращалось. Весьма содержательны и заключают в себе ценнейшие автобиографические данные даже то письма Тургенева, которые адресованы людям, ne заслужившим еще известности, не выступавшим еще в печати, только пробовавшим свои силы. О большинстве этих людей сам Тургенев имел слабое представление, а иные из них, много лет спустя, предоставляя свои письма для опубликования, даже скрывали свое имя. Так, например, сообщая в 1898 г. "четыре письма Тургенева к г-же К.", Ф.Д. Батюшков обращал внимание на то, что в первом из этих писем Тургенев отвечал адресату, до такой степени мало ему известному, что прямо ставил вопрос: "Кто вы?" "И это обстоятельство не помешало ему высказать несколько задушевных замечаний, под непосредственным впечатлением полученного письма от "неизвестной" В другой раз, посылая большое письмо от 14(26) декабря 1878 г. к некоему К. В.Л. (инициалы эти доныне остаются нераскрытыми), где идет речь о важных вопросах литературного мастерства, Тургенев начинал и оканчивал его указанием, что он плохо представляет себе, с кем он ведет письменную беседу: "Откровенно говоря, я лишь смутно припоминаю содержание статьи, присланной Вами год тому назад; только впечатление сохранилось во мне, что автор -- человек умный, развитой -- но призванный действовать не на беллетристическом поприще". В заключение же Тургенев просил своего адресата прислать ему фотографию: "Я увижу, совпадает ли Ваш образ с тем, каким он сложился в моей голове". Ценные суждения, серьезные мысли, дававшиеся Тургеневым иногда в блестящей афористической форме, встречаются даже в маленьких записках, адресаты которых остаются неустановленными. В одной из таких записок Тургенев говорит о демократической сущности литературы: "В ответ на Ваш вопрос позвольте мне сказать, что поэзия никому и ни в какой век собственно не нужна; она - роскошь, - но роскошь, доступная всякому, даже беднейшему: в этом ее смысл и красота и польза. И.В. Тургенев. Париж. Декабрь 1872".

Письма-советы по литературным вопросам начинающим писателям Тургенев давал еще в 50-е годы. Одно из таких писем, от 12(24) июня 1851 г., приводит в своих воспоминаниях К. Леонтьев; оно адресовано к нему - тогда двадцатилетнему юноше - и представляет собою целый трактат о метрических особенностях русского гекзаметра, крайне полезный для начинавшего стихотворца. Публикуя это письмо, К.Н. Леонтьев справедливо отметил, что "оно само говорит за себя" и "делает большую честь доброму сердцу и литературной добросовестности" Тургенева. Особенно много писем этого рода Тургеневу приходилось писать в последнее десятилетие его жизни, и некоторые из них столь же интересны по своему содержанию: таково, например, письмо к В.Л. Кигну (Дедлову) от 16 июня 1876 г., задавшему Тургеневу, по его собственным словам, "трудную задачу" - рассказать, "как я работаю, и как надо работать вообще"; таковы письма к Е. В. Львовой (1873-1879) с советами о способах воспитания у начинающего беллетриста "вкуса и мышления", о выборе жизненного сюжета, о работе над стилем; таковы письма к Л.Я. Стечькиной (с 1878 г.), к Л.Ф. Ломовской (Маклаковой-Нелидовой), к А.Н. Луканиной, к драматургу В.Л. Цуриковой (1872--1883), к поэтессе М. Богаевской (1880) - приятельнице вдовы Белинского, к О.К. Гижицкой (1877--1878) и многим другим.

Может быть, именно том обстоятельством, что в письмах Тургенева находится так много признаний о процессе его собственного творчества, раскрыты некоторые тайные источники его мастерства, сделано столько профессиональных наставлений и указаний его собратьям но перу, объясняется особая популярность этих писем в кругах русских литераторов. Отметим, например, естественный и вполне закономерный интерес молодого А.П. Чехова к "Первому собранию писем". М.Л. Семенова свидетельствует, что в библиотеке Чехова в Ялте доныне хранится "Первое собрание писем" Тургенева "в котором сделаны подчеркивания некоторых, по-видимому, наиболее близких Чехову мыслей Тургенева о реалистическом методе письма.

Один из мемуаристов, рассказывая о последних годах жизни Тургенева, особо подчеркивал его постоянную готовность "покровительствовать писателям и отыскивать таланты": "Живо принимая к сердцу успехи и интересы русской литературы, Иван Сергеевич обнаруживал особенную слабость к начинающим литераторам, внимательно прочитывал неимоверное количество представляемых ему на просмотр рукописей, старался пристроить то, что могло быть напечатанным, поправлял и просиживал иногда целые часы с авторами, указывая им на недостатки их произведений. - Как вам не скучно, Иван Сергеевич, возиться постоянно с этим хламом? Признайтесь, что до смерти надоело, - обращался я к нему, заставая его почти всегда с карандашом в руках за грудой исписанных тетрадей". "Совсем нет, - отвечал Тургенев,-- я ведь ничем обязательным не занят, времени у меня много, и всегда рад сделать все, что могу; сам я пишу теперь очень мало; единственную услугу, какую я могу оказать русской литературе,-- это помогать советами и указаниями начинающим писателям и уговаривать неспособных к писательской карьере заняться чем-нибудь другим". И Тургенев действительно делал это до последних дней своей жизни: стоит вспомнить, например, его замечательное письмо о правах и обязанностях писателя но отношению к себе и к обществу, написанное к Л.Ф. Ломовской за полгода до смерти, 20 января (1 февраля) 1883 г., или к А. Ф. Федотову, от 12(24) января 1883 г., приславшему ему рукопись своей пьесы, с обещанием просмотреть рукопись "со всевозможным вниманием", несмотря на то, что он не оправился еще от тяжелой и мучительной операции. Когда были опубликованы письма Тургенева к Л.Н. и Л.Я. Стечькиным, Е. Соловьев с полным основанием писал в 1903 г., что эти письма - "настоящая маленькая поэма, которую можно было бы озаглавить: "Чужая рукопись". Благодаря совершенно изменившимся условиям жизни, большинству современных писателей едва и на свою собственную рукопись удается уделить столько внимания, труда, хлопот, как это сделал Тургенев для чужой. И вы чувствуете, что отношение Тургенева - настоящее..."

ГЛАВА 2. ЭВОЛЮЦИЯ ПУБЛИЦИСТИКИ И.С. ТУРГЕНЕВА

2.1 Русская литературно-критическая и философская мысль второй половины XIX века

Эпоха, в которую развернулась литературная деятельность писателя, была эпохой «больших социальных столкновений, в которых ломался старый крепостнический уклад и на смену ему утверждал себя растущий капитализм в России».

Вера в действенную, преобразующую мир силу художественного слова определяла и особенности русской литературной критики. От литературных проблем она всегда поднималась к проблемам общественным, имеющим прямое отношение к судьбе страны, народа, нации. Русский критик не ограничивал себя рассуждениями о художественной форме, о мастерстве писателя. Анализируя литературное произведение, он выходил к вопросам, которые ставила перед писателем и читателем жизнь. Ориентация критики на широкие круги читателей делала ее очень популярной: авторитет критика в России был велик, и его статьи воспринимались как оригинальные произведения, пользующиеся успехом наравне с литературой.

Русская критика второй половины XIX века развивается более драматично по сравнению с эпохой 30-40х годов, когда все многообразие критических оценок покрывалось авторитетным словом Белинского. Подобно Пушкину в литературе, Белинский в критике был своеобразным универсалом: он совмещал в оценке произведения и социологические, и эстетические, и стилистические подходы, охватывая единым взором литературное движение в целом. Общественная жизнь страны время необычайно усложнилась, возникло множество политических направлений, которые спорили друг с другом. Пестрой и многослойной оказалась и картина литературного процесса. Поэтому и критика стала более разноголосой

Во второй половине XIX века критический универсализм Белинского оказался неповторимым. Критическая мысль специализировалась по отдельным направлениям и школам. Даже Чернышевский и Добролюбов, критики наиболее разносторонние, обладавшие широтой общественного взгляда, уже не могли претендовать не только на охват литературного движения во всей его полноте, но и на целостную интерпретацию отдельного произведения. В их творчестве преобладали социологические подходы. Литературное развитие в целом и место в нем отдельного произведения раскрывалось теперь всей совокупностью критических направлений и школ.

Смена литературных направлений и школ происходит не сама собой, а вследствие непрерывного развития общественного сознания. Подобные смены означают, что назрела необходимость в новых принципах художественного осмысления действительности. Так, романтизм сменил прежние просветительские формы в искусстве не вследствие влияния на литературу отдельных выдающихся художников, которые будто бы увлекли новизной своих образов читателей и других писателей. Белинский понимал, что романтизм пришел вместе с революцией в Европе и что для своей эпохи он оставался наиболее передовым искусством. В России расцвет романтизма пришелся на 1810-1830 годы. А затем наступила пора вытеснения романтизма из литературы, ему на смену пришел критический реализм.

Разнообразие литературно-критических оценок во второй половине XIX века было связано с нарастающей общественной борьбой. С 1855 года в общественной жизни выявляются, а к 1859 году вступают в бескомпромиссную борьбу две исторические силы - революционная демократия и либерализм. Голос "мужицких демократов", обретающий силу на страницах некрасовского журнала "Современник", начинает определять общественное мнение в стране.

Общественное движение 60-х годов проходит в своем развитии три этапа: с 1855 по 1858; с 1859 по 1861; с 1862 по 1869 годы. На первом этапе происходит размежевание общественных сил, на втором - напряженная борьба между ними, а на третьем - резкий спад движения, завершающийся наступлением правительственной реакции. Русские либералы 60-х годов ратуют за искусство "реформ без революций" и связывают свои надежды с общественными преобразованиями "сверху". Но в их кругах возникают разногласия между западниками и славянофилами о путях намечающихся реформ. Западники начинают отсчет исторического развития с преобразований Петра I, которого еще Белинский называл "отцом России новой". К допетровской истории они (западники) относятся скептически. Но, отказывая России в праве на "допетровское" историческое предание, западники выводят из этого факта парадоксальную мысль о великом нашем преимуществе: русский человек, свободный от груза исторических традиций, может оказаться "прогрессивнее" любого европейца в силу своей "переимчивости". Землю, не таящую в себе никаких собственных семян, можно перепахивать смело и глубоко, а при неудачах, по словам славянофила А.С. Хомякова, "успокаивать совесть мыслию, что как ни делай, хуже прежнего не сделаешь". «Почему хуже? - возражали западники. - Молодая нация может легко заимствовать последнее и самое передовое в науке и практике Западной Европы и, пересадив его на русскую почву, совершить головокружительный скачок вперед».

Литературно-критическая программа славянофилов была органически связана с их общественными взглядами. Эту программу провозгласила издаваемая ими в Москве "Русская беседа": "Высший предмет и задача народного слова состоит не в том, чтобы сказать, что есть дурного у известного народа, чем болен он и чего у него нет, а в поэтическом воссоздании того, что дано ему лучшего для своего исторического предназначения"

Славянофилы не принимали в русской прозе и поэзии социально-аналитических начал, им был чужд утонченный психологизм, в котором они видели болезнь современной личности, "европеизированной", оторвавшейся от народной почвы, от традиций национальной культуры. Именно такую болезненную манеру со "щеголяньем ненужными подробностями" находит К.С. Аксаков в ранних произведениях Л.Н. Толстого с его "диалектикой души", в повестях И. С. Тургенева о "лишнем человеке".

В отличие от славянофилов, ратующих за общественное содержание искусства в духе их "русских воззрений", либералы-западники в лице П.В. Анненкова и А.В. Дружинина отстаивают традиции "чистого искусства", обращенного к "вечным" вопросам, чуждающегося злобы дня и верного "абсолютным законам художественности".

Бесспорным достоинством либерально-западнической критики было пристальное внимание к специфике литературы, к отличию ее художественного языка от языка науки, публицистики, критики. Характерен также интерес к непреходящему и вечному в произведениях классической русской литературы, к тому, что определяет их неувядающую жизнь во времени. Но вместе с тем попытки отвлечь писателя от "житейских волнений" современности, приглушить авторскую субъективность, недоверие к произведениям с ярко выраженной общественной направленностью свидетельствовали о либеральной умеренности и ограниченности общественных взглядов этих критиков.

Другим общественно-литературным течением середины 60-х годов, снимавшим крайности западников и славянофилов, было так называемое "почвенничество". Духовным его вождем был Ф.М. Достоевский, издававший в эти годы два журнала - "Время" (1861-1863) и "Эпоха" (1864-1865). Сподвижниками Достоевского в этих журналах являлись литературные критики Аполлон Александрович Григорьев и Николай Николаевич Страхов.

Почвенники в какой-то мере унаследовали взгляд на русский национальный характер, высказанный Белинским в 1846 году. Белинский писал: "Россию нечего сравнивать со старыми государствами Европы, которых история шла диаметрально противоположно нашей и давно уже дала цвет и плод... Известно, что французы, англичане, немцы так национальны каждый по-своему, что не в состоянии понимать друг друга, тогда как русскому равно доступны и социальность француза, и практическая деятельность англичанина, и туманная философия немца"

Подобно славянофилам почвенники считали, что "русское общество должно соединиться с народною почвой и принять в себя народный элемент". Но, в отличие от славянофилов, они не отрицали положительной роли реформ Петра I и "европеизированной" русской интеллигенции, призванной нести народу просвещение и культуру, но только на основе народных нравственных идеалов. Именно таким русским европейцем был в глазах почвенников А.С. Пушкин.

Общественный, социально-критический пафос статей позднего Белинского с его социалистическими убеждениями подхватили и развили в шестидесятые годы революционно-демократические критики Николай Гаврилович Чернышевский и Николай Александрович Добролюбов.

К 1859 году, когда правительственная программа и взгляды либеральных партий прояснились, когда стало очевидно, что реформа "сверху" в любых ее вариантах будет половинчатой, революционеры-демократы от шаткого союза с либерализмом перешли к разрыву отношений и бескомпромиссной борьбе с ним. На этот, второй этап общественного движения 60-х годов падает литературно-критическая деятельность Н.А. Добролюбова. Обличению либералов он посвящает специальный сатирический отдел журнала "Современник" под названием "Свисток". Здесь Добролюбов выступает не только как критик, но и в роли сатирического поэта.

Критика либерализма насторожила тогда А.И. Герцена, который, будучи в эмиграции, в отличие от Чернышевского и Добролюбова, продолжал надеяться на реформы "сверху" и переоценивал радикализм либералов вплоть до 1863 года.

Однако предостережения Герцена не остановили революционеров-демократов "Современника". Начиная с 1859 года, они стали проводить в своих статьях идею крестьянской революции. Ядром будущего социалистического мироустройства они считали крестьянскую общину. В отличие от славянофилов, Чернышевский и Добролюбов полагали, что общинное владение землей держалось не на христианских, а на революционно-освободительных, социалистических инстинктах русского мужика.

Добролюбов стал основателем оригинального критического метода. Он видел, что большинство русских писателей не разделяют революционно-демократического образа мыслей, не произносят приговора над жизнью с таких радикальных позиций. Задачу своей критики Добролюбов усматривал в том, чтобы по-своему завершить начатое писателем дело и сформулировать этот приговор, опираясь на реальные события и художественные образы произведения. Свой метод осмысления творчества писателя Добролюбов называл "реальной критикой".

Реальная критика "разбирает, возможно ли и действительно ли такое лицо; нашедши же, что оно верно действительности, она переходит к своим собственным соображениям о причинах, породивших его, и т.д. Если в произведении разбираемого автора эти причины указаны, критика пользуется ими и благодарит автора; если нет, не пристает к нему с ножом к горлу - как, дескать, он смел вывести такое лицо, не объяснивши причин его существования?" Критик берет в этом случае инициативу в свои руки: объясняет причины, породившие то или иное явление, с революционно-демократических позиций и затем произносит над ним приговор.

Добролюбов положительно оценивает, например, роман Гончарова "Обломов", хотя автор "не дает и, по-видимому, не хочет дать никаких выводов". Достаточно того, что он "представляет вам живое изображение и ручается только за сходство его с действительностью". Для Добролюбова подобная авторская объективность вполне приемлема и даже желательна, так как объяснение и приговор он берет на себя сам.

Реальная критика нередко приводила Добролюбова к своеобразному перетолковыванию художественных образов писателя на революционно-демократический лад. Получалось, что анализ произведения, перераставший в осмысление острых проблем современности, приводил Добролюбова к таким радикальным выводам, которые никак не предполагал сам автор. На этой почве, как мы увидим далее, произошел решительный разрыв Тургенева с журналом "Современник", когда статья Добролюбова о романе "Накануне" увидела в нем свет.

В статьях Добролюбова оживает молодая, сильная натура талантливого критика, искренне верящего в народ, в котором он видит воплощение всех своих высших нравственных идеалов, с которым он связывает единственную надежду на возрождение общества. "Страсть его глубока и упорна, и препятствия не страшат его, когда их нужно одолеть для достижения страстно желанного и глубоко задуманного", - пишет Добролюбов о русском крестьянине в статье "Черты для характеристики русского простонародья". Вся деятельность критика была направлена на борьбу за создание "партии народа в литературе"

На закате 60-х годов в русской общественной жизни и критической мысли совершаются драматические перемены. Манифест 19 февраля 1861 года об освобождении крестьян не только не смягчил, но еще более обострил противоречия. В ответ на подъем революционно-демократического движения правительство перешло к открытому наступлению на передовую мысль: арестованы Чернышевский и Д.И. Писарев, на восемь месяцев приостановлено издание журнала "Современник".

Положение усугубляется расколом внутри революционно-демократического движения, основной причиной которого явились разногласия в оценке революционно-социалистических возможностей крестьянства. Деятели "Русского слова" Дмитрий Иванович Писарев и Варфоломей Александрович Зайцев выступили с резкой критикой "Современника" за его якобы идеализацию крестьянства, за преувеличенное представление о революционных инстинктах русского мужика.

В отличие от Добролюбова и Чернышевского, Писарев утверждал, что русский крестьянин не готов к сознательной борьбе за свободу, что в массе своей он темен и забит. Революционной силой современности Писарев считал "умственный пролетариат", революционеров-разночинцев, несущих в народ естественнонаучные знания. Эти знания не только разрушают основы официальной идеологии (православия, самодержавия, народности), но и открывают народу глаза на естественные потребности человеческой природы, в основе которых лежит инстинкт "общественной солидарности". Поэтому просвещение народа естественными науками может не только революционным ("механическим"), но и эволюционным ("химическим") путем привести общество к социализму.

Для того чтобы этот "химический" переход совершался быстрее и эффективнее, Писарев предложил русской демократии руководствоваться "принципом экономии сил". "Умственный пролетариат" должен сосредоточить всю энергию на разрушении духовных основ существующего ныне общества путем пропаганды в народе естественных наук. Во имя так понимаемого "духовного освобождения" Писарев, подобно тургеневскому герою Евгению Базарову, предлагал отказаться от искусства. Он действительно считал, что "порядочный химик в двадцать раз полезнее всякого поэта", и признавал искусство лишь в той мере, в какой оно участвует в пропаганде естественнонаучных знаний и разрушает основы существующего строя.

В статье "Базаров" он восславил торжествующего нигилиста, а в статье "Мотивы русской драмы" "сокрушил" возведенную на пьедестал Добролюбовым героиню драмы А.Н. Островского "Гроза" Катерину Кабанову. Разрушая кумиры "старого" общества, Писарев опубликовал скандально знаменитые антипушкинские статьи и работу "Разрушение эстетики". Принципиальные разногласия, определившиеся в ходе полемики между "Современником" и "Русским словом", ослабляли революционный лагерь и являлись симптомом спада общественного движения.

К началу 70-х годов в России наметились первые признаки нового общественного подъема, связанного с деятельностью революционных народников. У второго поколения революционеров-демократов, осуществивших героическую попытку поднять крестьян на революцию "хождением в народ", были свои идеологи, в новых исторических условиях развивавшие идеи Герцена, Чернышевского и Добролюбова. "Вера в особый уклад, в общинный строй русской жизни; отсюда - вера в возможность крестьянской социалистической революции, - вот что одушевляло их, поднимало десятки и сотни людей на героическую борьбу с правительством", - писал о народниках-семидесятниках В.И. Ленин. Эта вера в той или иной степени пронизывала все труды вождей и наставников нового движения - П.Л. Лаврова, Н.К. Михайловского, М.А. Бакунина, П.Н. Ткачева.

Массовое "хождение в народ" завершилось в 1874 году арестом нескольких тысяч человек и последовавшими затем процессами 193-х и 50-ти. В 1879 году на съезде в Воронеже народническая организация "Земля и воля" раскололась: "политики", разделявшие идеи Ткачева, организовали свою партию "Народная воля", провозгласив главной целью движения политический переворот и террористические формы борьбы с правительством. Летом 1880 года народовольцы организуют взрыв в Зимнем дворце, и Александр II чудом спасается от гибели. Это событие вызывает шок и смятение в правительстве: оно решает пойти на уступки назначением либерала Лориса-Меликова полномочным правителем и обращением к либеральной общественности страны за поддержкой. В ответ государь получает записки от русских либералов, в которых предлагается немедленно созвать независимое собрание из представителей земств для участия в управлении страной "с целью выработки гарантий и прав личности, свободы мысли и слова". Казалось, что Россия стоит на пороге принятия парламентской формы правления. Но 1 марта 1881 года совершается непоправимая ошибка. Народовольцы после многократных покушений убивают Александра II, и вслед за этим в стране наступает правительственная реакция.

Эти годы в истории русской общественности характеризуются расцветом консервативной идеологии. Ее отстаивал, в частности, Константин Николаевич Леонтьев в книгах "Восток, Россия и славянство" и "Наши "новые христиане" Ф.М. Достоевский и граф Лев Толстой". Леонтьев считает, что культура каждой цивилизации проходит три стадии развития: 1) первичной простоты, 2) цветущей сложности, 3) вторичного смесительного упрощения. Главным признаком упадка и вступления в третью стадию Леонтьев считает распространение либеральных и социалистических идей с их культом равенства и всеобщего благоденствия. Либерализму и социализму Леонтьев противопоставил "византизм" - сильную монархическую власть и строгую церковность.

Леонтьев подвергал решительной критике религиозно-этические взгляды Толстого и Достоевского. Он утверждал, что оба писателя подвержены влиянию идей социализма, что они превращают христианство в духовное явление, производное от земных человеческих чувств братства и любви. Подлинное христианство, по Леонтьеву, мистично, трагедийно и страшно для человека, ибо оно стоит по ту сторону земной жизни и оценивает ее как жизнь, полную страданий и мук.

Леонтьев является последовательным и принципиальным противником самой идеи прогресса, которая, по его учению, приближает тот или иной народ к смесительному упрощению и смерти. Остановить, задержать прогресс и подморозить Россию - эта идея Леонтьева пришлась ко двору консервативной политике Александра III.

В эпоху 80-х годов революционное народничество переживает глубокий кризис. На смену революционной идее приходит "теория малых дел", которая в 90-х годах оформится в программу "государственного социализма". Переход правительства на сторону крестьянских интересов может мирным путем привести народ к социализму. Крестьянская община и артель, кустарные промыслы при покровительстве земств, активной культурной помощи интеллигенции и правительства могут устоять перед натиском капитализма. На заре XX века "теория малых дел" довольно успешно перерастает в мощное кооперативное движение.

-90-е годы XX века - время глубокого разочарования в политических и революционных формах борьбы с общественным злом; чрезвычайно актуальной стала толстовская проповедь нравственного самоусовершенствования. Именно в этот период окончательно складывается религиозно-этическая программа обновления жизни в творчестве великого писателя, и толстовство становится одним из популярных общественных течений.

Тогда же начинает обретать известность учение религиозного мыслителя Николая Федоровича Федорова. В основе его "Философии общего дела" лежит грандиозная по своей дерзости мысль о великом призвании человека полностью овладеть тайнами жизни, победить смерть и достигнуть богоподобного могущества и власти над слепыми силами природы.

В этой связи представляется важным рассмотреть эволюцию общественно-политических взглядов Тургенева в контексте его публицистического творчества

2.2 Эволюция общественных взглядов И.С. Тургенева и их отражение в публицистических материалах писателя

На протяжении свыше тридцати лет Тургенев написал большое число примечательных публицистических, и прежде всего литературно-критических работ, посвященных отдельным драмам, романам, сборникам очерков или стихотворных произведений, а также предисловий к изданиям сочинений русских авторов. Оценивая содержание и мастерство рассматриваемых произведений, Тургенев выходил далеко за рамки узкой рецензии и поднимал вопросы теории жанров, высказывался по поводу проблем развития мировой литературы и искал связи между частными явлениями искусства и общим процессом становления национальных литератур, национальной культуры или национального характера.

Следует подчеркнуть, что литературно-критические работы Тургенева возникали в разные периоды, когда различались не только его собственные взгляды на историю и литературу, но и обстоятельства общественной жизни в России существенно менялись. Он писал их и тогда, когда лишь начинал свой путь в литературе, пробуя силы в различных жанрах и ещё не ощущая твердой уверенности в литературном призвании. Тогда его статьи были своеобразным манифестом своего понимания литературы и своего отношения к утверждавшемуся критическому реализму. Но Тургенев не отказался от этого жанра и тогда, когда уже получил всеобщее признание как выдающийся романист, когда уже не могло быть сомнений в его литературной позиции. Он писал литературно-критические статьи и близкие им воспоминания и тогда, когда в России изменилась социально-политическая обстановка, когда его упрекали за отход от демократии в романе «Отцы и дети» и за отход от реализма, от современности в так называемых «таинственных» повестях.

«От романтических поэм и стихотворений юности, через «Записки охотника» и новеллы к реалистическому роману 50-х - 60-х годов и от них к пышному расцвету романтики, идеализма и мистики в «Стихотворениях в прозе», повестях и новеллах последнего десятилетия - такова творческая эволюция художника. Переход от дружбы с Белинским и сотрудничества с Чернышевским и Герценом к антидемократическим и антинародническим пасквилям на них, - такова политическая амплитуда Тургенева» - пишет С. Малахов в работе «Творческий путь Тургенева»

Тургенев принадлежал к старинному дворянскому роду, получил богатое наследство, но крепостником не стал. По натуре он был человеком общительным, деятельным, горячо переживавшим страдания и боль обиженных и униженных людей из народа, хотя темперамент его не отличался такой жгучей страстностью, как, например, у Белинского. Именно эти свойства ума и характера увлекали Тургенева к общественной деятельности.

Мировоззрение молодого Тургенева формировалось в обстановке идеалистических университетских кружков 30-х - 40-х годов и немецкой идеалистической философии того периода: «Я бросился вниз головой в «немецкое море», долженствовавшее очистить и возродить меня, и когда я наконец вынырнул из его воли - я все-таки очутился «западником» и остался им навсегда» И в своем воспоминании о Белинском Тургенев сам очерчивает политические границы «западничества» как идеологии: «Этот идеал был свойства весьма определенного и однородного, хотя именовался и именуется доселе различно: наукой, прогрессом, гуманностью, цивилизацией, - Западом, наконец. Люди благонамеренные, но недоброжелательные, употребляют даже слово «революция»» Программа борьбы за умеренные буржуазные реформы наряду с борьбой против угрозы буржуазно-демократической революции - таков политический смысл тургеневской формулы.

Шеллинг и Гегель дали Тургеневу целостное воззрение на жизнь природы и общества, вселили веру в разумную целесообразность исторического процесса, устремленного к конечному торжеству правды, добра и красоты, к "мировой гармонии". Немецкая классическая философия окрыляла русского человека 30-х годов, эпохи безвременья, эпохи николаевской реакции, осложненной господством в стране крепостничества. Как долго этот порядок может жить и процветать? Временами казалось, что он может существовать бесконечно. Однако немецкая философия помогала видеть в истории скрытый смысл и воспринимать ее ход как закономерное развитие от состояния, в котором нет свободы, а сознание людей помрачено злом, к состоянию гармонии, к торжеству правды-истины, добра и красоты.

"Всемирный дух,- писал Гегель,- никогда не стоит на одном месте. Он постоянно идет вперед, потому что в этом движении вперед состоит его природа. Иногда кажется, что он остановился, что он утрачивает свое стремление к самопознанию. Но это только так кажется. На самом деле в нем совершается тогда глубокая внутренняя работа, незаметная до тех пор, пока не обнаружатся достигнутые ею результаты, пока не разлетится в прах кора устаревших взглядов и сам он, вновь помолодевший, не двинется вперед семимильными шагами".

По возвращении из Берлина, где получил философское образование и сдал магистерский экзамен, Тургенев некоторое время живет в России, но возможности читать лекции по философии в университете ему не предоставляется, и к концу лета 1842 г он снова едет за границу, снова в Германию, где работает над магистерской диссертацией и под влиянием старого друга М. Бакунина проникается идеей принять практическое участие в разрешении крестьянского вопроса (отмене крепостного права).

Бакунин был революционером, одним из идеологов народничества и теоретиком анархизма. Если воспользоваться типологией И.С. Тургенева, то Бакунин и его друзья по философским спорам и беседам были поколением Гамлетов, пришедшим на смену декабристскому поколению Дон-Кихотов. Только спустя годы, в 1843 году, в Швейцарии Бакунин окончательно поймёт: «Слава богу, время теории прошло... заря нового мира уже осеняет нас». Бакунин выехал за пределы России 4 октября 1840 года, чтобы «быть свободным и освобождать других». Начались его скитания по Германии, Швейцарии, Франции и другим европейским странам. В Берлине на почве общих занятий философией Бакунин сблизился с И.С. Тургеневым. Из письма Бакунина сёстрам: «Мы теперь вместе работаем над логикою. Я с ним близко сошёлся».

Из воспоминаний современника: «Когда Иван Сергеевич изучал философию в Берлине, он жил вместе с М. Бакуниным. Последний его очень любил и считал человеком с большим будущим, лелеял его как родного брата (Бакунин был старше Ивана Сергеевича лет на восемь). Особенно он предохранял его от амурных похождений; сам он ими никогда не занимался и полагал, что человек, тратящий время на такие пустяки, поступает бесчестно и ждать от него ничего нельзя. Иван Сергеевич (тогда 19-летний юноша) вполне разделял взгляды своего ментора, но на практике был слаб».

Позже, когда Тургенев напишет свой первый значительный роман «Рудин», в образе главного героя современники найдут сходство с Бакуниным, и Тургенев не отрицает этого.

В передовых кругах некоторые надежды в области разрешения крестьянского вопроса возлагались на министра внутренних дел Л.А. Перовского. Тургенев решил поступить на службу в министерство, возглавляемое Перовским, в конце декабря 1842 г он пишет «Несколько замечаний о русском хозяйстве и русском крестьянине» - как бы вступительное сочинение для поступления на службу, носящее строго официальный характер и весьма осторожное. Ссылаясь на свое знание русской деревни, Тургенев говорит о сметливости, добродушии, природном уме русского крестьянина и перечисляет «важнейшие неудобства нашего хозяйствования»: «недостаток положительности и законности» в земельной собственности, недостаток законности и положительности в отношениях помещиков с крестьянами» и так далее. «Весь наш сельский быт должен измениться» - пишет он, правда, прибавляя, что «это превращение должно совершаться медленно, постепенно».

В период службы в Министерстве внутренних дел литературная деятельность Тургенева (поэтическое творчество) стала развиваться настолько успешно, что обратила на себя внимание Белинского, и с лета 1843 года между литераторами возникает дружба.

Описывая этот период жизни Тургенева, С. Шаталов пишет: «В истории литературы сложилось и все ещё бытует устойчивое представление о том, что Тургенев в 40-е годы находился под сильным влиянием Белинского и следовал за ним. Это справедливо, но лишь отчасти. Великий критик действительно оказал воздействие на формирование демократических убеждений Тургенева. Именно в годы их общения родовитый барин, будущий владелец тысячи душ начал изживать сословные предрассудки. Именно тогда Тургенев навсегда и прочно связал свою творческую судьбу с разночинно-демократическими кругами и отдал свой талант делу создания демократической культуры.»

Тургеневу не удалось переступить тот порог, который разделял его с наиболее решительными и последовательными из русских демократов, и значит, в отношениях Белинского и Тургенева 40-х годов уже заключалась скрытое разногласие - как ни доказывал потом Тургенев, что Белинский был близок ему и только ему. Но тогда, в 40-е годы, ещё далеко было до размежевания между противниками самодержавия и крепостничества. Русская демократия тогда ещё проходила начальный период своего идеологического и социально-политического самоопределения в полемиках вокруг литературных проблем. И Белинский с Некрасовым тогда в союзе с Герценом и Огаревым большей частью довольно дружно сотрудничали с Тургеневым, Грановским, Анненковым, Боткиным, Дружининым и другими западниками, противодействуя влиянию славянофилов и стремясь возбудить негодование русского читателя против крепостников.

В те годы Тургенев не только испытал влияние со стороны Белинского, но и сам многое сделал для развития его эстетической системы. При посредстве Тургенева великий критик осваивал новые, трудно изложенные понятия Гегеля, тогда ещё не переведенного на русский язык. Белинский высоко ценил умение Тургенева глубоко проникать в сущность сложных явлений литературного процесса, применяя Гегелеву диалектику и принцип историзма.

В общении с Белинским у Тургенева сложилась собственная система воззрений на прекрасное, типическое, национальное, народное, общечеловеческое, трагическое и комическое в искусстве. Эти воззрения проявились в его критических статьях, предисловиях, воспоминаниях, речах и иных выступлениях по литературным вопросам на протяжении почти сорока лет - с начала 1840-го и до конца его деятельности.

Идеи Белинского оказали значительное влияние на восприятие Тургеневым, например, творчества Даля. Но вместе с тем нельзя не отметить, что взгляд Белинского на Даля претерпел определенную эволюцию, выяснение которой существенно для понимания воззрений Тургенева. В 1835 году, разбирая "Были и небылицы", Белинский писал о Казаке Луганском как о "просто балагуре, иногда довольно забавном, иногда слишком скучном, нередко уморительно веселом и часто приторно натянутом". Даль "умеет, кстати, употреблять выражения, взятые из русских сказок; но творчества у него нет и не бывало". Три сказки из второй части "Былей и небылиц" - "одна другой хуже". Общий вывод Белинского весьма суров: мы имеем дело вовсе не с "необыкновенным художником, которому суждено создать народную литературу", а с "забавным балагуром", и "искусство не его дело"

Начиная с 1842 года, позиция Белинского заметно смягчается. Оценивая повесть Даля "Савелий Граб, или Двойник", критик отмечает в ней "много истины и юмора, в отступлениях много ума и оригинальности", а талант Даля, "даровитого писателя", признает "примечательным". Однако "странности и парадоксы автора" Белинский не оставляем без ответа. Возражая против чрезмерного, по его мнению, употребления Далем простонародных слов и выражений, Белинский с иронией заключает: "Переменять же нам Карамзина, Жуковского, Батюшкова, Грибоедова, Пушкина на гувернеров из простонародья в овчинных тулупах и смурных кафтанах - уж поздно" (Белинский, VI, 556-557).

Увлекающаяся натура ведет Белинского дальше, и уже в 1845 году критик утверждает, что "В. И. Луганский создал себе особый род поэзии, в котором у него нет соперников. Этот род можно назвать физиологическим". Восторженно оценивая "Колбасников и бородачей", "Дворника", "образцовые произведения в своем роде", Белинский особо выделяет "Денщика" - "одно из капитальных произведений русской литературы" и полагает, что после Гоголя Даль "до сих пор решительно первый талант в русской литературе"

Важно отметить, что период восторженного отношения Белинского к Далю приходится на время наибольшего сближения Тургенева и Белинского, чем и объясняется их почти синхронный отзыв о новом сборнике Даля в "Отечественных записках" и "Современнике". Причём тонко чувствующий время Тургенев в своей рецензии ориентируется не на Белинского, увлеченного Далем и дающего ему преувеличенные оценки, а на Белинского образца 1848 года, когда критик уже "остыл" и его оценки Даля стали более взвешенными и умеренными.

В первой половине 1843 года в литературной деятельности писателя произошло так много важного и значительного (в частности, появление первой значительной литературно-критической статьи о драме Шиллера «Вильгельм Телль»), что путь его окончательно определился как путь писателя, и «Отечественные записки» уже видели в нем ценного постоянного сотрудника. В 1844 году в этом журнале появилась первая прозаическая повесть Тургенева «Андрей Колосов», а в 1845 году писатель оставляет службу, и литературный труд становится для него единственным источником существования.

Однако до 1847 года Тургенев еще не поднялся до тех высот творчества, когда созданное писателем открывает новую страницу в развитии литературы. Настоящий успех, глубокое творческое удовлетворение, широкая и громкая популярность - все это пришло к нему с рождением нового, некрасовского «Современника», который сразу стал лучшим литературным журналом и самым передовым, самым демократическим печатным органом своего времени. Помимо «Записок охотника», принесших Тургеневу мировую славу, в «Современнике» писатель публикует и свои последующие публицистические произведения.

Это были годы крушения романтической эстетики и вообще всех стадий художественных форм. Утверждавшийся реализм требовал правдивости и предложил новое, более прогрессивное понимание народности. Тургенев в те годы не только покончил с прежними романтическими увлечениями, но и стал одним из верных сподвижников Белинского.

Период отношений с «Современником» - это период наивысших художественных достижений И.С. Тургенева. До возникновения нового журнала Белинский вел критический отдел в «Отечественных записках», и его друзья, в том числе и Тургенев, печатались там. В 1846 г Некрасов и Панаев решили основать новый журнал, который мог бы стать трибуной Белинского, дал бы великому критику и тем молодым авторам, которые группировались вокруг него, возможность свободной творческой работы.

После долгих раздумий и обсуждений решено было перекупить право на издание «Современника», имеющего превосходное название и великолепную родословную (был основан Пушкиным), но захиревшего к тому времени в руках П.А. Плетнева. В январе 1847 г вышел первый номер некрасовского «Современника», которому предстояло играть ведущую роль в литературной и общественной жизни России

Девиз Белинского - «действительность», реальность - был воспринят Тургеневым всем сердцем. Теперь он не уносился фантазией в синие небеса Греции и Италии, как в юности, - теперь он глубоко проникал в противоречия русской жизни своего времени.

В январе 1847 г, в связи с ухудшением здоровья, писатель уехал за границу. О главной причине своего отъезда он пишет так: «Я не мог дышать одним воздухом, оставаться рядом с тем, что я возненавидел… Мне необходимо нужно было удалиться от моего врага затем, чтобы из самой моей дали напасть на него ».

В Германии Тургенев близко сходится с Герценом, горячо сочувствует французской революции, но пребывая за границей, никогда не теряет ни капли своей «русской сути»: его творческие интересы всегда лежали в области русской литературы, он удивительно умел схватывать основные проблемы общественной жизни.

Для И.С. Тургенева Россия неизменно оставалась частью Европы, а противопоставление России и Запада в положениях славянофилов представлялось ему надуманным и ложным: «... в столь часто повторяемой антитезе Запада, прекрасного снаружи и безобразного внутри - и Востока, безобразного снаружи и прекрасного внутри - лежит фальшь...». На протяжении нескольких лет литературно-идеологический диалог по проблеме «Россия - Запад» вёлся между И.С. Тургеневым и А.И. Герценом. Писатель, высоко ценя европейскую культуру, выступал против слепого копирования достижений европейской цивилизации. Он верил, что «в русском человеке таится и зреет зародыш будущих великих дел, великого народного развития», для которого необходимо усвоение общечеловеческих

В феврале 1852 Тургенев написал некрологическую заметку о смерти Гоголя, назвав его великим писателем, который "...означил эпоху в истории нашей литературы" что послужило предлогом для ареста и ссылки Т. под надзор полиции в село Спасское на полтора года. Истинная причина этой акции - критика крепостничества в "Записках охотника". В этот период Тургенев написал повести "Муму" (опубликована 1854) и "Постоялый двор" (опубликована 1855), по своему антикрепостническому содержанию примыкающие к "Запискам охотника". Цикл очерков "Записки охотника" (1847-52) - самое значительное произведение молодого Т. Оно оказало большое влияние на развитие русской литературы и принесло автору мировую известность. Книга была переведена на многие европейские языки и уже в 50-е гг., находясь фактически под запретом в России, выдержала много изданий в Германии, Франции, Англии, Дании. По словам М.Е. Салтыкова-Щедрина, "Записки охотника" "...положили начало целой литературе, имеющей своим объектом народ и его нужды". В центре очерков - крепостной крестьянин, умный, талантливый, но бесправный. Тургенев обнаружил резкий контраст между "мёртвыми душами" помещиков и высокими душевными качествами крестьян, возникшими в общении с величавой, таинственной и прекрасной природой. В соответствии с общей мыслью "Записок охотника" о глубине и значительности народного сознания Тургенев в самой художественной манере изображения крестьян делает шаг вперёд в сравнении с предшествующей и современной литературой. Яркая индивидуализация крестьянских типов, изображение психологической жизни народа в смене душевных движений, обнаружение в крестьянине личности тонкой, сложной, глубокой, как природа,- открытия Тургенева, сделанные в "Записках охотника".

Тургеневская концепция народного характера имела большое значение для развития прогрессивной общественной мысли в России. К книге Тургенева обращались передовые люди как к убедительному аргументу в пользу отмены крепостного права в России. В 70-е гг. "Записки..." оказались близки народникам как признание нравственной высоты крестьянина и бедственного его положения. Они оказали заметное влияние на изображение народа в русской литературе (Л.Н. Толстой, В.Г. Короленко, Чехов).

Период пребывания в ссылке в родовом поместье (с начала лета 1852 года до декабря 1853 года) Тургенев знакомится с молодым писателем Л.Н. Толстым. Не только могучий гений Толстого с самого начала своего развития привлек живой интерес Тургенева: ссыльный писатель был вообще очень внимателен к молодым литературным силам, радовался всякому проблеску дарования, иногда и ошибался, преувеличивал успехи начинающего, от души желая появления новых, одаренных авторов. Это бережное внимание к росткам нового в литературе он унаследовал от Белинского. Теперь сам Тургенев был «маститым», литературный авторитет его был очень велик.

Тургенев предостерегал литературную молодежь от беспочвенного высокомерного критиканства, призывал любить родину и народ, верить в его силы, в его будущее: «…Знайте, - писал он, что без веры, без глубокой и сильной веры не стоит жить; знайте, что это говорит вам человек, про которого, может быть, думают, что он весь насквозь проникнут иронией и критикой, но без горячей любви и веры - ирония - дрянь - и критика хуже всякой брани». Тургенев учил самоотверженно трудиться и глубоко уважать читателя: «Знайте: публику не надуешь ни на волос - она умнее каждого из нас; знайте также, что принося ей всего себя, всю свою кровь и плоть, Вы должны быть еще благодарны ей, если она поймет и оценит Вашу жертву, если она обратит на Вас внимание; и это понятно, скажу более: это справедливо. Не Вы ей нужны, она нужна Вам. Вы хотите завоевать ее, так напрягайте все Ваши силы… и если Ваш талант оригинален, если Ваша личность интересна, публика признает Вас и будет пользоваться Вами...»

Весною 1853 года в Спасское приехал М.С. Щепкин и читал ссыльному первую из поставленных на сцене комедий Островского - «Не в свои сани не садись». Впечатление, как замечает Тургенев, пьеса произвела большое, но в то же время, писатель не хочет мириться с некоторыми славянофильскими нотками, которые слышались в комедии и выражались в идеализации патриархальных элементов русской жизни.

Славянофилы, в частность отец и сын (?) Аксаковы, очень хотели бы перетянуть Тургенева в свой лагерь. Тургенев вел с Аксаковыми дружескую переписку, в Спасском написал положительную рецензию на книгу Аксаково-отца «Записки ружейного охотника» и послал ее в «Современник», но вместе с тем решительно отказывался принимать славянофильскую идеализацию патриархальной старины.

В 1856 в "Современнике" появился роман "Рудин" - своеобразный итог раздумий Тургенева о передовом герое современности. Роману предшествовали повести и рассказы, в которых писатель с разных сторон оценивал тип идеалиста 40-х гг. Если в повестях "Два приятеля" (1854) и "Затишье" (1854) с неодобрением был дан портрет человека неустойчивого, рефлектирующего, то в рассказах "Гамлет Щигровского уезда" (1849), "Дневник лишнего человека" (1850), "Яков Пасынков" (1855), "Переписка" (1856) раскрывалась трагедия "лишнего человека", его мучительный разлад с миром и людьми. Точка зрения Тургенева на "лишнего человека" в "Рудине" двойственна: признавая значение рудинского "слова" в пробуждении сознания людей 40-х гг., он отмечает недостаточность одной лишь пропаганды высоких идей в условиях русской жизни 50-х гг. Как всегда, Тургенев "сверял" своего героя с чутко уловленными требованиями современности, ожидавшей передового общественного деятеля. Рудин принадлежал к поколению, которое готовило для него почву. Н.Г. Чернышевский и Н.А. Добролюбов (в эти годы) готовы были поддержать протест против крепостнической действительности, заключающийся во многих психологических чертах "лишнего человека".

В романе "Дворянское гнездо" (1859) уже остро поставлен вопрос об исторических судьбах России. Герой романа Лаврецкий "обыкновеннее" Рудина, но он ближе к народной жизни, лучше понимает нужды народа. Он считает своим долгом облегчить участь крестьян. Однако ради личного счастья он забывает о долге, хотя и счастье оказывается невозможным. Героиня романа Лиза, готовая на великое служение или подвиг, не находит высокого смысла в мире, где постоянно оскорбляется её нравственное чувство. Уход Лизы в монастырь - это своеобразный протест и пусть пассивное, но всё же неприятие жизни. Образ Лизы окружен "светлой поэзией", которую Салтыков-Щедрин отмечал в "каждом звуке этого романа". Если "Рудин" - испытание идеалиста 40-х гг., то "Дворянское гнездо" - это осознание его ухода с исторической сцены.

В связи с "Дворянским гнездом" и предшествовавшими ему повестями "Фауст" (1856) и "Ася" (1858) в печати возникла полемика о долге, самоотречении, эгоизме. В решении этих проблем наметилось расхождение между Тургеневым и революционными демократами, которые сосредоточили своё внимание на слабости, нерешительности "лишнего человека", отсутствии в нём гражданского чувства (о чём писал Чернышевский в статье "Русский человек на rendezvous" в связи с повестью Т. "Ася"); они исходили из представления о нравственно цельном человеке, у которого нет противоречия между внутренними потребностями и общественным долгом. Спор о новом герое затрагивал самые существенные вопросы русской жизни накануне реформы, в условиях назревающей революционной ситуации. Чуткий к запросам времени, Тургенев. в романе "Накануне" (1860) выразил мысль о необходимости сознательно-героических натур. В образе разночинца болгарина Инсарова писатель вывел человека с цельным характером, все нравственные силы которого сосредоточены на стремлении освободить свою родину. Тургенв отдавал должное людям героического склада, хотя они представлялись ему несколько ограниченными, однолинейными. Добролюбов, посвятивший "Накануне" статью "Когда же придёт настоящий день?" (1860), отметил, что Инсаров неполно обрисован в романе, не приближен к читателю, не открыт ему. И поэтому, по мнению критика, главное лицо романа - Елена Стахова; в ней воплощена "общественная потребность дела, живого дела, начало презрения к мертвым принципам и пассивным добродетелям..." Россия для Тургенева - накануне появления сознательно-героических натур (для Добролюбова - революционных). Тургенев не мог принять остропублицистическое истолкования романа, предложенного Добролюбовым, не мог согласиться с революционной позицией критика, выраженной на материале и при помощи его романа. Поэтому писатель возражал против опубликования статьи. Когда же она благодаря настойчивости Некрасова всё-таки появилась, он ушёл из "Современника". Основная причина разрыва коренилась в том, что Тургенв, стоявший на либеральных позициях, не верил в необходимость революции. В то же время Т. отдавал дань уважения высоким душевным качествам революционных демократов и связывал с ними будущее России. Поэтому в романе "Отцы и дети" (1862) Тургенев продолжал художественное исследование "нового человека". "Отцы и дети" - роман не просто о смене поколений, а о борьбе идейных направлений (идеализма и материализма), о неизбежном и непримиримом столкновении старых и новых социально-политических сил. Роман раскрывал жестокий и сложный процесс ломки прежних социальных отношений, конфликты во всех сферах жизни (между помещиками и крестьянами, выходящими из повиновения; между дворянами и разночинцами; внутри дворянского сословия). Этот процесс предстал в романе как разрушительная стихия, взрывающая аристократическую замкнутость, ломающая сословные перегородки, меняющая привычное течение жизни. Расстановка лиц в романе и развитие действия показали, на чьей стороне автор. Несмотря на его двойственное отношение к герою, несмотря на спор, который ведёт Тургенев с "нигилистом" Базаровым, об отношении к природе, любви, искусству, этот "отрицатель" выведен как мужественный, последовательный в своих убеждениях человек, которому предстоит большое и важное "дело". Рационализм суждений находится в противоречии с его глубокой, страстной натурой. Защитники прежних "принципов" - "сливки" дворянского общества (братья Кирсановы) - уступают герою в нравственной силе, понимании потребностей жизни. Трагическая история любви Базарова и Одинцовой, выявляя несоответствие между натурой и некоторыми воззрениями героя, подчёркивает его нравственное превосходство над лучшими представителями дворянства. Трезво и серьёзно оценивал Тургенев. не только роль героя, находящегося в "преддверии будущего", составляющего "странный pendant с Пугачевым", но и место народа в этом процессе. Тургенев видел разобщённость народа с передовой интеллигенцией, ставшей на защиту его интересов. В этом, по Тургеневу, одна из причин трагического положения новых деятелей.

Современники остро реагировали на появление романа. Реакционная печать обвинила Тургенева в заискивании перед молодёжью, демократическая упрекала автора в клевете на молодое поколение. Иначе понял роман Д.И. Писарев, увидевший в нём верное изображение нового героя. Сам Тургенев писал К.К. Случевскому по поводу Базарова: "...Если он называется нигилистом, то надо читать: революционером". Однако известная противоречивость позиции Тургенева доныне порождает споры об отношении автора к герою.

После "Отцов и детей" для писателя наступил период сомнений и разочарований. В открытом споре с А.И. Герценом он отстаивает просветительские взгляды. Появляются повести "Призраки" (1864), "Довольно" (1865) и др., исполненные грустных раздумий и пессимистических настроений. Известно, что с конца 50-х годов Тургенев переживает творческий кризис. В одном из писем Боткину он пишет:'' Я постоянно чувствую себя сором, который забыли вымести. Ни одной моей строки никогда напечатано (да и написано) не будет до окончания века… Я переживаю - или, может быть, доживаю нравственный и физический кризис, из которого выйду либо разбитый, либо… обновленный!''

Н.А. Добролюбов охарактеризовал Тургенева как писателя, остро чувствующего актуальные проблемы современности. Он писал: ''Итак, мы можем сказать смело, что если уже Тургенев тронул какой-нибудь вопрос в своей повести, если он изобразил какую-нибудь новую сторону общественных отношений, - это служит ручательством за то, что вопрос этот подымается или скоро подымется в сознании образованного общества, что эта новая сторона жизни начинает выдаваться и скоро выкажется резко и ярко перед глазами всех.''

На нерасторжимую связь своих произведений с реалиями жизни Тургенев указывал постоянно, подчеркивая, что ''никогда не покушался создавать художественные образы, не имея на то ''открытой точки'' в окружающей действительности. Тургенев обладал удивительной способностью видеть в современности самое актуальное и мгновенно откликался на это.

''Таинственные'' повести не оказались исключением в ряду его произведений. Они тоже явились откликом на актуальные проблемы времени.'' Если перечислять причины появления этих произведений в творчестве Тургенева, несомненно, в первую очередь необходимо упомянуть общественно-политическую. Он обращается к таинственным темам в то время, когда радостные и оптимистические надежды Тургенева, вызванные реформой 1861 года, сначала были омрачены, а потом совсем исчезли под впечатлениями наступившей реакции. По своим общественным взглядам Тургенев был, как он сам писал, ''либералом старого покроя в английском, династическом смысле, человеком, ожидающим реформ только свыше - и принципиальным противником революций…''Идеал общественного устройства для И.С. Тургенева заключался в том, что основан он должен быть на принципах «свободы, равенства и братства». Такое устройство, гуманистическое по своей сути, требовало столь же гуманных методов своего существования, исключая всякое насилие. Вот почему эволюционный путь развития общества, при котором общественное мнение должно было добиваться «реформ сверху», представлялся ему единственно правильным и возможным. Оттого-то всегда, когда происходило социальное обострение, Тургенев приходил в угнетенное состояние, начинался очередной крах его взглядов. Так случилось и теперь, в начале 60-х годов. Известные петербургские пожары 1862-го года, послужившие сигналом к наступлению реакции, потрясли Тургенева - писатель тяжело переживал неизбежные последствия этих событий. Он писал: «Приехал я в Петербург в самый троицын день… и пробыл там 4 дня, видел и пожар и народ вблизи, слышал толки… и можете себе представить, что перечувствовал и передумал… Остается желать, чтобы царь - единственный наш оплот в эту минуту - остался тверд и спокоен среди ярых волн, бьющих и справа и слева. Страшно подумать, до чего может дойти реакция…» Наступило время жестокого террора, когда подавлялось малейшее проявление свободной мысли, когда были закрыты «Современник », «Русское слово», «День», когда начались массовые аресты. Да ещё к этому прибавилось Польское восстание и жестокие репрессии. Проявлявшаяся и ранее склонность Тургенева к трагическому восприятию жизни, к философскому скепсису, под влиянием бурных политических событий и классовых конфликтов, обостряется. Писателю весьма импонируют пессимистические парадоксы Шопенгауэра. Следствием всего этого и могли быть «таинственные» произведения. Но это, естественно, не единственная причина.

Данные повести могли стать итогом и личных переживаний И.С. Тургенева. В эти же годы начинается полемика писателя с А.И. Герценом, с которым Тургенев окончательно расходится в политических убеждениях; волнения в связи с вызовом в Сенат в 1863 году по делу о лицах, обвиняемых в сношениях с лондонскими пропагандиствми. (В случае неявки в Сенат Тургеневу угрожала конфискация всего имущества. За связь с Герценом и Колоколом Тургенев мог поплатиться заключением и ссылкой. Он готов был остаться навсегда за границей, чтобы избежать репрессий); разгар журнальной полемики вокруг Отцов и детей, доставившей Тургеневу немало волнений; разрыв с Современником, личные переживания в связи с тем, что пришлось уйти из журнала, с которым было связано много дорогого, порвать старые связи. Если вспомнить еще, что как раз в январе 1863 года Тургенев испытал глубокое потрясение, узнав от врача об обнаруженной у него опасной болезни (диагноз, как оказалось впоследствии, был поставлен неверно), то, понятно, всего этого вполне достаточно, чтобы объяснить, почему Тургенев пережил в этот период тяжелый душевный кризис, может быть самый острый из всех, что пришлось ему когда-либо испытать. Им овладели тяжелые мысли об обреченности всего человеческого перед лицом вечной и равнодушной природы, о конечной бессмысленности, тщете человеческих дел, стремлений, надежд.

Меняется жанр тургеневского романа: всё более ослабляется централизующая роль главного героя в общей композиции произведения. В центре романа "Дым" (1867) - проблема поколебленной реформой жизни России, когда "...новое принималось плохо, старое всякую силу потеряло" В романе два основных героя - Литвинов, в трагической любви которого отразились и "поколебленный быт", и противоречивое, неустойчивое сознание людей, и Потугин - проповедник западной "цивилизации". Роман носил резко сатирический и антиславянофильский характер. Ирония автора была направлена как против представителей революционной эмиграции ("Гейдельбергские арабески"), так и против высших правительственных кругов России ("баденские генералы"). Однако осуждение пореформенной действительности ("дым"), рассмотрение политической оппозиции не как привнесённого извне явления, а как порождения российской жизни отличают этот роман от "антинигилистических" произведений других авторов. Грустные воспоминания о типе "лишнего человека" ("Вешние воды", опубл. 1872), раздумья о народе и сути русского характера ("Степной король Лир", опубликован 1870) приводят Тургенева к созданию наиболее значительного произведения последнего периода - романа "Новь" (1877).

История разрыва Тургенева с «Современником» и его «необратимая» ссора с Некрасовым не нашли достоверного, адекватного этому событию отражения ни в исторической, ни в адекватной литературе. Рассказы об этой драме «слишком разнообразны и пристрастны, чтобы можно было с достоверностью на чем-либо остановиться», - вспоминал Д.В. Григорович. И он был отчасти прав. Самые убедительные (и фактически и психологически) воспоминания о причинах разрыва могли бы написать только Некрасов, Добролюбов, Тургенев, но они не любили об этом говорить, были сдержанны, а если и прорывалось что-либо, то страдала объективность, уступая страстям.

Салтыков-Щедрин писал в 1876 г: «Разрыв с «Современником» и убил его. Последнее, что он написал, «Отцы и дети», были плодом его общения с «Современником». Там были озорники неприятные, но которые заставляли мыслить, негодовать, возвращаться и перерабатывать себя самого. Теперь впереди скопец Стасюлевич, о котором совестно говорить, что с ним имеешь дело».

Уйдя из «Современника», Тургенев не мог уйти от того круга общественных и политических вопросов, который был теснейшим образом связан с этим журналом. И как бы ни складывались литературные и личные отношения, писательский авторитет Тургенева в начале 60-х годов неуклонно возрастал. «Писать мне некогда» - признается писатель в конце 1858 года. Действительный член «Общества любителей российской словесности», один из основателей Литературного фонда, активный журналист, умелый и тщательный критик и помощник в творческих и издательских делах целого ряда русских литераторов - Тургенев всегда поглощен был множеством общественно-литературных дел и забот.

В 1859 году Тургенев читает публичные лекции о Пушкине, в которых «поднял на щит» имя Белинского. Смело, горячо и убежденно раскрывает он роль критики Белинского в период расцвета реализма Пушкина, Лермонтова и Гоголя. В январе 1860 г писатель выступил с речью «Гамлет и Дон Кихот», 24 ноября 1860 года он единогласно избран членом-корреспондентом Академии наук.

Это был особенный период в жизни Тургенева. В 60-е годы, как говорилось выше, резко обострился процесс идейного размежевания между основными литературно-общественными группами, и некоторые молодые критики односторонне истолковали романы Тургенева «Отцы и дети» и «Дым» - как выражение разрыва с русской демократией. А в критических отзывах о ряде повестей Тургенева звучали указания на отход от современности и уступку мистике.

Тургенев писал "Отцов и детей" с тайной надеждой, что русское общество прислушается к его предупреждениям, что "правые" и "левые" одумаются и прекратят братоубийственные споры, грозящие трагедией как им самим, так и судьбе России. Он еще верил, что его роман послужит делу сплочения общественных сил. Расчет этот не оправдался: разбилась мечта Тургенева о едином и дружном всероссийском культурном слое общества. Появление романа лишь ускорило процесс идейного размежевания, вызвав эффект, обратный ожидаемому. Назревал мучительный разрыв Тургенева с русским читателем, тоже по-своему отражавший крах надежд на союз всех антикрепостнических сил.

Духовная бесприютность, идейная смута, овладевшие Тургеневым в связи с крахом либеральных надежд, еще сильнее прибивали писателя к чужой семье (Виардо), которую он считал своею и в которой его все любили. В России же он видел теперь лишь брожение, отсутствие всего твердого и определившегося. "Все наши так называемые направления - словно пена на квасу: смотришь - вся поверхность покрыта,- а там и ничего нет, и след простыл...". "Говорят иные астрономы, что кометы становятся планетами, переходя из газообразного состояния в твердое; всеобщая газообразность России меня смущает - и заставляет думать, что мы еще далеки от планетарного состояния. Нигде ничего крепкого, твердого - нигде никакого зерна; не говорю уже о сословиях - в самом народе этого нет".

Однако отношение Тургенева к революционному движению было по-прежнему сложным. Он не разделял народнических политических программ. Ему казалось, что революционеры страдают нетерпением и слишком торопят русскую историю. Их деятельность не бесполезна в том смысле, что они будоражат общество, подталкивают правительство к реформам. Но возможно и обратное: напуганная их революционным экстремизмом власть пойдет к реакции.

Истинно полезными деятелями русского прогресса, по Тургеневу, должны явиться "постепеновцы", "третья сила", занимающая промежуточное положение между правительственной партией и примыкающей к ней либеральной, с одной стороны, и революционными народниками - с другой. Откуда же ждет писатель появление этой силы? Если в 50-60-х годах он возлагал надежды на "постепеновцев" сверху (культурное дворянство и его либеральная партия), то теперь считает, что "третья сила" должна прийти снизу, из народа.

Тургенев был обескуражен провалом своих новых произведений, и в какой-то момент даже подумывал об отходе от литературы. Однако до конца своих дней Тургенев оставался прежде всего писателем, никакой иной деятельности, кроме труда русского литератора, для него не могло существовать всерьез, а без этой деятельности для него не было жизни. Бывали моменты, когда ему казалось, что надо уже прекращать свой писательский труд. Мелькала мысль, что он уже далек от современной русской публики, и публика далека от него, но мысли эти мелькали и уходили, и Тургенев снова брался за перо

Поэтому писатель стал обращаться к прошлому, чтобы там обнаружить и исследовать корни настоящего. «Литературно-житейские воспоминания» Тургенева следует воспринимать на этом фоне. Следуя отчасти «Былому и думам» Герцена, он решил рассказать о том сравнительно недавнем прошлом, очевидцев которого осталось немного и которое, как тогда многим казалось, в свете проблем современности выглядело незначительным и никак не отзывается в современности. Удалось ли ему выполнить свое намерение достаточно убедительно? Многие из современников упрекали тогда Тургенева в стремлении «переписать» по-своему историю литературно-общественной жизни в России 1830-1850-х годов. Однако при всей субъективности его заметок о Белинском, Гоголе, художнике Иванове, при наличии многочисленных умолчаний Тургенева о действительно важных эпизодах его воспоминания остаются ценным свидетельством той эпохи. Они позволяют теперь живо почувствовать обстановку «николаевского межвременья», когда русские мыслящие люди искали новые пути в искусстве, задыхаясь под гнетом цензуры и всеобщего сыска, выдвигали соображения, без которых был бы невозможен бурный расцвет общественного движения 60-х годов.

Все чаще обращается Тургенев мыслью к прошедшему, воспоминания говорят ему, что жизнь прожита не зря, и в 1869 году Тургенев опубликовал «Воспоминания о Белинском». Они были приняты читателями куда теплее, чем некоторые его повести и рассказы, публиковавшиеся в эту же пору. Тургенев и сам понимал, что в своих произведениях не так близок уже к живой русской современности, как это было прежде, что длительное пребывание за границей мешает его творчеству.

Однако до конца своих дней оставался Тургенев русским литератором, с прежним жадным интересом следил за русской литературой. По-прежнему горячо радовался появлению новых дарований и талантливых произведений. В частности, Романы Толстого «Анна Каренина» и «Война и мир» заставили Тургенева много думать, во многом не соглашаться с автором и вместе с тем восхищаться и гордиться тем, что именно Россия породила такого гения, как Толстой.

В 1874 г., отвечая на вопрос А.П. Ф-вой о своих литературных героях, Тургенев писал:«Времена переменились; теперь Базаровы не нужны. Для предстоящей общественной деятельности не нужно ни особенных талантов, ни даже особенного ума - ничего крупного, выдающегося, слишком индивидуального… нужно лишь смириться и не гнушаться мелкой и темной и даже жизненной работы. Что может быть, например, жизненнее - учить мужика грамоте, помогать ему заводить больницы и т.д. На что тут таланты и даже ученость… Чувство долга, славное чувство патриотизма в истинном смысле этого слова - вот все, что нужно.»

Именно таково было историческое саморазоблачение либерализма, разменявшего утопию 30-х годов на жалкие медяки «малых дел», сменившего проповедь западничества и цивилизации на проповедь смирения и патриотизма, для которых по собственному признанию писателя, ни «таланты», ни «ученость» не нужны.

В 1875 г Тургенев писал: «Время, в которое мы живем, сквернее того, в котором прошла наша молодость. Тогда мы стояли перед наглухо закрытой дверью; теперь дверь как будто несколько приотворена, но пройти в нее еще труднее». В этих условиях все невозможнее становилось придерживаться политической «середины». Тургенев начал чувствовать, что не может больше сохранять дружбу или даже просто добрые отношения с некоторыми из тех людей, с которыми он еще недавно вполне ладил. Если в 60-х писатель порвал с друзьями, которые представлялись ему чересчур революционными, то теперь наоборот, для него наступает полоса решительного размежевания с консерваторами и реакционерами.

Еще Герцен, примирившись с Тургеневым, в письмах упрекал его за то, что он отдает свои произведения в «Русский вестник», редактируемый Катковым - махровым реакционером. Тургенев признавался, что ему самому неприятно, но объяснял дело тем, что журнал сам по себе не так уж плох, да и платит авторам аккуратно (это, при стесненных обстоятельствах писателя, было немаловажно). Но к середине 70-х года имя Каткова, связанное с самыми мрачными проявлениями правительственной реакции в России, стало Тургеневу ненавистно, и Тургенев больше не печатался в «Русском вестнике».

Завязываются и крепнут связи Тургенева с передовыми людьми России. Тургенев верно и глубоко оценил беспощадный реализм молодого демократического писателя Решетникова, восторженно принял острую сатиру «Истории одного города» М.Ф. Салтыкова-Щедрина. Это произведение он сравнивает с лучшими страницами Д.Свифта - автора «Путешествий Гулливера». В середине 70-х годов Тургенев прочитал очерк Салтыкова Щедрина «Семейный суд», который так ему понравился, что он писал автору: «…невольно рождается мысль, - отчего Салтыков вместо очерков не пишет крупного романа с группировкой характеров и событий, с руководящей мыслью и широким исполнением?» Самые смелые обличения великого сатирика, самые решительные выпады против общественного строя России теперь не пугают Тургенева, а вызывают его восхищение и преклонение перед замечательным дарованием Щедрина.

Одновременно Тургенев сближается с кругами русской революционной эмиграции, его другом становится народник П.Л.Лавров, которому Тургенев посылает денежные средства на издание за границей журнала «Вперед», хотя в программе этого журнала содержалось прямое выступление

К семидесятым годам относится и разрыв многолетних отношений с Фетом. Еще в 1862 г Тургенев пишет Фету из Бадена: «…вы - закоренелый и остервенелый крепостник, консерватор и поручик старинного закала», но скоро вместо острой шутливой полемики в письмах зазвучали холодные и злые замечания, когда же Фет начал особо восхищаться Катковым и именно реакционностью его убеждений, Тургенев пишет о нем Полонскому: «…Фета давно на свете нет, остался какой-то кисляй по прозвищу Шеншин, которому только и жить, что на славянофильских задворках».

Видимо, по этой причине Тургенев критиковал поэтические произведения Фета в своих письмах к нему в 1872 году: «Быть тронутым или потрясенным через посредство какого бы то ни было произведения Фетовой музы так же невозможно, как ходить по потолку… Через 100 лет будут помнить около 20 красивых его стихотворений - чего же еще? Но пусть он себя не повторяет более, как он это делает уже 10-й год»

Русская революционная эмиграция, с которой Тургенев сблизился в 70-х годах, состояла из народников. Они верили в особую историческую миссию крестьянской общины, которая, по их мнению, несла в себе зародыш социализма. Тургенев не верил в это, он, зная истинную цену крестьянской общины, спорил по этому поводу еще с Герценом и сейчас не мог, конечно, поверить в то, что «хождение в народ» приведет к социализму. Но, с другой стороны, Тургенев видел горячую самоотверженность народнической молодежи, и это подкупало и восхищало его. Он не верил в успех их дела, но глубоко верил в их искренность и героизм. «Наша молодежь - святая молодежь» - говорил Тургенев народническому писателю М.О.Ашкинази. П.Л. Лавров вспоминал: «Иван Сергеевич с раздражением рассказывал мне о положении дел в России, об отсутствии всякой надежды на правительство, о растущей реакции, о бессилии и трусости его либеральных друзей. Он не высказывал надежды на то, чтобы наша попытка расшевелить русское общество удалась: напротив, тогда, как и после, он считал невозможным для нас сблизиться с народом, внести в него пропаганду социалистических идей. Но во всех его словах высказывалась ненависть к правительственному гнету и сочувствие всякой попытке бороться против него».

Тем не менее, получалось, что Тургенев-писатель постоянно стремился встать над схваткой, примирить враждующие партии, обуздать противоположности. Он отталкивался от любых завершенных и самодовольных систем. "Системами дорожат только те, которым вся правда в руки не дается, которые хотят ее за хвост поймать. Система - хвост правды, но правда, как ящерица: оставит хвост, а сама убежит".

В тургеневском призыве к терпимости, в тургеневском стремлении "снять" противоречия и крайности непримиримых общественных течений 60-70х годов проявилась обоснованная тревога за судьбы грядущей русской демократии и отечественной культуры. Тургенев не уставал убеждать ревнителей российского радикализма, что новый водворяющийся порядок должен быть не только силой отрицающей, но и силой охранительной, что, нанося удар старому миру, он должен спасти в нем все, достойное спасения. Тургенева тревожила беспочвенность, пугала безоглядность некоторых прогрессивных слоев русской интеллигенции, готовых рабски следовать за каждой новомодной мыслью, легкомысленно отворачиваясь от нажитого исторического опыта, от вековых традиций. "И отрицаем-то мы не так, как свободный человек, разящий шпагой,- писал он в романе "Дым",- а как лакей, лупящий кулаком, да еще, пожалуй, и лупит-то он по господскому приказу". Эту холопскую готовность русской общественности не уважать своих традиций, легко отказываться от предмета вчерашнего поклонения Тургенев заклеймил меткой фразой: "Новый барин народился, старого долой!.. В ухо Якова, в ноги Сидору".

«Так, в эпоху идейной строгости дворянского либерализма Гоголь в эстетическом кодексе Тургенева заменяется Пушкиным в его наиболее идеалистических тенденциях, Гегель - субъективным идеалистом Шопенгауэром, утопия 30х гг. - проповедью малых дел 70х, стремление овладеть логикой объективной действительности - приоритетом «мгновенных чувств и увлечений», западничество и клятвы в преданности науке - откровенной мистикой и чертовщиной, реализм - импрессионизмом и стилизацией.»

ЗАКЛЮЧЕНИЕ

Рассмотрев и проанализировав в дипломной работе публицистику И.С. Тургенева в отношении к литературной и общественной жизни России XIX века, проследив эволюцию взглядов И.С. Тургенева на национальные, экономические, исторические проблемы российской истории и современности, мы приходим к выводам, что талант Тургенева отличался многогранностью. Он создал ряд лирических стихотворений и поэм, высоко оцененных Белинским, а в «Записках охотника» «зашел к народу с такой стороны, с какой до него к нему никто еще не заходил» (Белинский). В повестях 1840-1870-х годов он запечатлел типы русской жизни, ускользнувшие от внимания Пушкина, Лермонтова, Гоголя, Достоевского. В «таинственных» повестях Тургенев в особой форме - с оттенком фэнтези - изобразил те проявления духовного разброда и шатания в русском обществе, которыми сопровождалась пореформенная эпоха. Тургенев был причастен к обновлению русской драматургии, созданные им в 40-50-х годах 19-го столетия комедии и драмы означали шаг вперед в драматическом искусстве и предварили некоторые сценические открытия Островского.

В весьма разнообразном литературно - критическом наследии Тургенева (статьи, рецензии, речи, заметки, предисловия, рекомендательные письма, воспоминания) можно выделить два ряда произведений. В первом из них Тургенев ведет борьбу за реализм - в рамках общепринятых после Белинского и Добролюбова понятий и приемов. Второй ряд составляют произведения, в которых Тургенев выступает как оригинальный критик-реалист, выдвигает новые идеи, нередко спорные, но оставившие заметный след в критике. В целом же критические статьи Тургенева сыграли значительную роль в развенчании давних, нередко ложных представлений и содействовали формированию новых понятий у русского читателя.

Творческое наследие Тургенева не ушло в прошлое и представляет в наши дни не только исторический интерес, влияние Тургенева на мировую литературу оказалось настолько значительным, что один из американских авторов в середине прошлого века признает: «К 1877 году интерес к Тургеневу фактически вырос до размеров настоящего культа»

Перспективы дальнейшего исследования мы видим в комплексном анализе проблематики художественной прозы писателя и его публицистики. В рамках этого анализа необходимо глубже рассмотреть мировоззрение писателя, а также формирование авторского сознания.

СПИСОК ИСПОЛЬЗОВАННОЙ ЛИТЕРАТУРЫ

1. В.Г. Фринлянд .Жизнь для искусства. - В кн.: Тургенев в воспоминаниях современников/Сост. В. Фридлянд и Н. Генералова. - М.; Правда, 1988г

. И.С. Тургенев. Встреча моя с Белинским // Собрание сочинений в 30 т. - М.,"Наука", 1983 - Сочинения, т. 11

. Ученова В.В. Исторические истоки современной публицистики. М.: Изд-во МГУ, 1972.

. Литературная энциклопедия терминов и понятий [Текст] / под ред.А.Н. Николюхина / Ин-т науч. информации по общественным наукам РАН - М.: НПК "Интелвак", 2001.

. В.В. Прозоров «Три века русской литературной критики: итоги и перспективы изучения»6

. Назарова Л.Н. К вопросу об оценке литературно-критической деятельности И.С. Тургенева его современниками (1851-1853 годы). - В кн.: Вопросы изучения русской литературы XI - XX веков. М.; Л., 1958

. И.С. Тургенев в воспоминаниях современников и его письмах, чч. I-II. Под ред. Н.Л. Бродского, А.Е. Грузинского, Н.М. Мендельсона и Н.П. Сидорова. М., В.В. Думнов, насл. бр. Салаевых, 1924, 187, 192 с.

. И.С. Тургенев..Собрание сочинений в 30 т.- М., "Наука", 1983 - Письма, т. 1

. Вестник Европы, 1876, кн. I стр. 430

. В.Г. Белинский, Полное собрание сочинений, т. III, 1953

. И.С.Тургенев Собрание сочинений в 12 томах, т 11 - М., ГИХЛ,1956г стр 166

. М.Е. Салтыков-Щедрин. Полное собрание сочинений, т 8, 1937г

. Н.Некрасов. Собрание сочинений, т 9

. И.С. Тургенев. Собрание сочинений в 30 томах. Письма, т 3, 1984г

. Н.Г. Чернышевский, Собрание сочинений, т. 14, дополн.

. Русское Обозрение, 1894, № 9

. Московитянин, 1853, № 4, февраль, кн. 2, отд. V.

. «Тургенев и круг «Современника», Л. 1930

. «Русская мысль», 1886, кн. XII, стр. 67).

. В.П Боткин и И.С. Тургенев. Неизданная переписка», 1930

. Назарова Л.Н. К вопросу об оценке литературно-критической деятельности И.С. Тургенева его современниками (1851-1853 годы). - В кн.: Вопросы изучения русской литературы XI - XX веков. М.; Л., 1958

. И.С. Тургенев, Полное собрание сочинений в 30 томах, Письма, т. II,

. Современник, 1851, № 11, отд. VI, с. 91.

. Современник, 1851, № 12, отд. IV, с. 45

. Отечественные записки, 1852, № 2, отд. VI.

. Московитянин, 1852, № 3, февраль, кн. 1

. И.С.Тургенев Собрание сочинений в 12 томах, т 12

. В.Г. Белинский, Полное собрание сочинений, т. 8, 1955

. Слова Е.П. Ростопчиной. См.: Барсуков Н. Жизнь и труды М.П. Погодина. Т.11

. Плетнев П.А. Сочинения и переписка. СПб., 1885. Т. 3