. 7. Разнообразие метров» [27, с. 43].
В дальнейшем Северянин сознательно культивировал свой образ изысканного поэта-кумира. Он появлялся на поэтических вечерах с орхидеей в петлице, называл свои стихи «поэзами», читал в напевном ритме, отвечавшем их ярко выраженной музыкальности. «Поэт и его слава» - эта тема заняла важное место в творчестве Северянина. Ему принадлежат знаменитые строки: «Я, гений Игорь Северянин, / Своей победой упоен: / Я повсеградно оэкранен! / Я повсесердно утвержден!». Однако лирический герой поэз Северянина существенно отличался от самого поэта. Его близкий друг Г.Шенгели вспоминал: «Игорь обладал самым демоническим умом, какой я только встречал... Игорь каждого видел насквозь, непостижимым чутьем, толстовской хваткой проникал в душу, и всегда чувствовал себя умнее собеседника...» [27, с. 62].
Северянин утверждал право поэта быть аполитичным и писать так, как это ему свойственно, вне зависимости от общественных событий. В разгар Первой мировой войны выпустил сборник «Ананасы в шампанском» (1915), образный строй которого соответствовал названию. В эти годы слава Северянина воистину граничила с идолопоклонством. Поэтические вечера ломились от восторженно публики, сборники стихов выпускались огромными тиражами и расхватывались, как горячие пирожки. Особо стоит выделить сборник его стихов «Громокипящий кубок», который сопроводил восторженным предисловием Федор Сологуб, завоевал небывалое признание читателей и выдержал с 1913 по 1915 год десять изданий. Также ошеломительный успех Северянину принесли его «поэзоконцерты», с которыми он объездил чуть ли не всю Россию, а после эмиграции выступал в Европе. Книги и концерты Северянина, наряду с кинематографом и цыганским романсом, стали фактом массовой культуры начала века.
.3 Анализ творчества периода «ученичества»
Несомненно, что значительное влияние на формирование круга литературных пристрастий Северянина времени "ученичества" оказала поэзия его творческих наставников - Мирры Лохвицкой и К.М. Фофанова, которые справедливо считаются предшественниками русского символизма. Для Северянина важнейшими последствиями творческих взаимоотношений с ними следует считать:
во-первых, освоение их поэтической техники путем глубокой переработки "чужих" образов вплоть до потери ими первоначальной ритмической схемы, часто особой - или "лирическо-иронической", или "изыскно" - возвышенной - их интерпретации;
во-вторых, Северянин находится в значительной мере в рамках художественной образности близких ему в это время Фофанова и Лохвицкой;
в-третьих, и Фофанов, и Лохвицкая, и Северянин обнаруживают типологическое и функциональное родство - синтез биографического, индивидуального, личного в поэтическом тексте.
Духовное родство с Фофановым Северянин подчеркивает вторым именем своего псевдонима:
"Но я рожден на севере...
Там ночь всегда, там солнце не знакомо..." [28, с. 76]
"Сердце северянина, не люби лиан души!..
Кедров больше, лиственниц, хрупи, мги и пихт!.." [28, с. 92]
Сравниваем строки Фофанова:
"Я родом финн... Моя душа, как финская природа,
Однообразна и грустна..." [32, c. 54]
"От детских лет, печальный северянин,
Люблю я шум захолодавших вод и сонный лес..." [32, с. 27]
Принципиально важный пункт поэтической программы Северянина - "поиски нового без отвергания старого" - тесно связан с творческой концепцией Фофанова, призывавшего собратьев по перу: "Ищите новые пути...", но совершенно не принимавшего "бесчувственного огня" декадентской Музы "с гаерской клюкой" [31, c. 56].Провозглашая "популярить изыски", Северянин, прежде всего, подразумевает под этим разработку поэтических достижений Лохвицкой, составляющих мир ее песен страстных, горячих и любовных песен. Чрезвычайно важны для понимания творчества Северянина периода "ученичества" его схождения с Лохвицкой, составляющие тождества: душа - лебедь. Так, у Лохвицкой:
"...И дрогнет лебедь пробужденный.
Моя бессмертная душа...", [14, c. 48]
где лебедь - символ духовной чистоты (красоты), и северянинская лилия - совершенство (персонифицируясь с Лохвицкой) и в то же время цветок смерти, в соединении с лебедем: "На лилий похожи все лебеди..." [28, с. 54]
У него же под впечатлением могилы Лохвицкой:
"Где памятник на зависть всем державам?
Где лилии? где розы?..
...Душа в Эдем стремила крылия...
А сквозь туман взрастала лилия..."[14, с. 73]
Обращает на себя внимание тот факт, что "поэзы", посвященные литераторам-современникам, ушедшим из жизни недавно, а потому являющиеся своеобразными "откликами на злобу дня", перемежаются с некрологами тем, кто почил уже давно. Показательно, что в качество "моделей" для северянинских портретов служат литераторы, относившиеся современной им критикой к различным творческим группировкам - от сторонников "чистого" искусства и поэтов-"народников" до импрессионистов. Таким образом, есть все основания полагать, что Северянин в поисках своего стиля выступает в роли поэта-историка, проводящего своеобразную поэтическую ревизию тому, что, на его взгляд, было "открыто" его литературными предшественниками, и, тем самым, постепенно преодолевает "ученичество".
Особую группу "портретов" (очень характерный вид стиха для периода «ученичества») этого периода творчества Северянина составляют "поэзы", посвященные литераторам, чье творчество в той или иной степени связано с музыкой. О своем особом отношении к этому самому универсальному виду искусства поэт впоследствии писал в автобиографическом очерке «Мое первое стихотворение».
Продолжая тему о периоде «ученичества» Игоря Северянина, необходимо отметить, что повышенный интерес поэта к собственной творческой личности, впервые обнаруживаемый его лирикой этого периода, обусловлен некоторыми важными особенностями, а также специфическими обстоятельствами его вхождения в литературу.
Во-первых, подобно большинству русских поэтов-"декадентов", они сопряжены с литературным скандалом. Безусловно, здесь мы в очередной раз сталкиваемся с фактом того, что "тексты, провоцирующие скандал, появляются периодически и их явление совпадает с переломными точками литературной истории".
Во-вторых, специфика северянинского литературного "крещения" достаточно уникальна. В какой-то степени ему повезло, так как "крестным отцом" его скандальной всероссийской известности невольно стал Л.H. Толстой.
К 1911-1912 годам относятся образование при непосредственном участии Северянина кружка петербургских эго-футуристов. Целый ряд портретов, выполненных Северянином в то время, можно определить как характеристики чаемых конфидентов, близких по духу соратников. Обращает на себя внимание тот факт (и это Северянин часто подчеркивает), что многие из них являются ответными посланиями. Таким образом, читатель становится свидетелем своеобразных диалогов, в которых Северянин всегда старается оставить право последнего слова за собой. В случаях, когда речь идет об эго-футуристах, его ответы могут показаться замечаниями благосклонного наставника. Таковым, например, является Сонет, посвященный тогдашнему поэтическому союзнику Г. Иванову:
"Я помню Вас: Вы нежный и простой.
И Вы - эстет с презрительным лорнетом.
На Ваш сонет ответствую сонетом,
Струя в него кларета грез отстой...
Я говорю мгновению: «Постой!» -
И, приказав ясней светить планетам,
Дружу с убого-милым кабинетом:
Я упоен страданья красотой..." [28, c. 62]
Сонет явился ответом на "Сонет-послание (Игорю-Северянину)" Г. Иванова 1912-го года ("Я долго ждал послания от Вас..."). Сюда же можно отнести и "поэзу" Граалю-Арельскому, имеющую подзаголовок "Рецензия на его «Голубой ажур»":
"Я Вам скажу, как строгий ментор.
Снимая с лампы абажур:
Вы - идеальный квинт-эссентор,
И элегантен Ваш ажур...
Когда б стихи назвать поэзы
И не смущаться света рамп,
Я на мотивы Марсельезы
Вам спел бы наглый дифирамб..." [28, c. 54]
Однако при внимательном прочтении этих своеобразных реплик оказывается, что они являются лишь особым способом дистанцирования. Каждый раз Северянин старается подчеркнуть собственную поэтическую исключительность. В подобной же манере выполнены и портреты - "реплики", являющиеся ответами на приветствия, сделанные ведущими на тот момент литераторами. Подобные приветствия Северянин не без основания считает знаками признания своего творчества. А потому в своих ответах он демонстративно подчеркивает некое поэтическое "равенство" между собой и адресатом. При этом свои ответы он облекает в ту же форму, в которой были написаны послания к нему. К таковым относятся: "поэза" На летуне (Валерию Брюсову); Прощальная поэза (Ответ Валерию Брюсову на его послание):
"И только Вы, Валерий Брюсов,
Как некий равный государь...";
Валерию Брюсову (Сонет-акростих):
"Великого приветствует великий...
О, близкий мне! мой окрылитель! ты - Ваятель мой!.." [28, c. 84]
Все они являются ответами на стихотворения Брюсова "Игорю- Северянину" ("Строя струны лиры клирной...") и "Игорю-Северянину (Сонет-акростих с кодою)", ("И ты стремишься ввысь, где солнце вечно..."). Подробности этого поэтического диалога Северянин изложил в мемуарном очерке "Встречи с Брюсовым": «"Осенью 1911 года - это было в Петербурге - совершенно неожиданно, ибо я даже знаком с Брюсовым не был, я получил от него чрезвычайно знаменательное письмо и целую кипу книг: три тома «Путей и перепутий», повесть «Огненный ангел» и переводы из Верлэна. На первом томе стихов была надпись: «Игорю-Северянину в знак любви к его поэзии. Валерий Брюсов». «Не знаю, любите ли вы мои стихи, - писал он, - но ваши мне положительно нравятся. Все мы подражаем друг другу: молодые старикам и старики молодежи, и это вполне естественно»» [38, c. 161] - вспоминал поэт Северянин в свои мемуарах.
Пристальный интерес мэтров русского символизма к поэзии Северянина, проявившийся в 1911-1912 годах вызван, на наш взгляд, некоторыми важными причинами.
Во-первых, литературная позиция Северянина - эго-футуриста в достаточной мере напоминала литературную позицию, которую проповедовали "старшие" символисты пятнадцатью годами раньше. Именно такое видение северянинской поэзии той поры демонстрирует Л. Крайний, когда пишет в статье "О «Я» и «Что-то»": "Стихи единого талантливого эго-футуриста Игоря Северянина - чистейшее «описательство". Несмотря на все самозаявления, только описательство, «еgо» в них и не ночевало; тем трогательнее верный инстинкт, влекущий в верную сторону, трогательно и свято покушение на личность, - пусть с негодными средствами. Объявилось желание найти «себя»; сказалось открыто, что современная литература потеряла и теряет «Я»; в ней тонет писатель, тонет человек..."[14, c. 168].
Во-вторых, здесь имело место то, о чем в свое время писал В. Ходасевич в статье "Конец Ренаты": "Символисты не хотели отделять писателя от человека, литературную биографию от личной... Это был ряд попыток, порой истинно героических, - найти сплав жизни и творчества, своего рода философский камень искусства. Символизм упорно искал в своей среде гения, который сумел бы слить жизнь и творчество воедино. Мы знаем теперь, что гений такой не явился, формула не была открыта..." [15, c. 17].
Осознание последнего пришло, конечно, позже. Но на тот момент именно о таком "гениальном" поэте, пусть и не из символистской среды, идет, на наш взгляд, речь в "Триолете" Ф. Сологуба:
"Все мы, сияющие, выгорим,
Но встанет новая звезда,
И засияет навсегда.
Все мы, сияющие, выгорим, -
Пред возникающим, пред Игорем
Зарукоплещут города.
Все мы, сияющие, выгорим,
Но встанет новая звезда". [38, c. 247]
Таким образом, анализ корпуса литературных портретов, выполненных Северянином в период "ученичества", позволяет выделить следующие их основные типы:
) портреты, в основе которых лежат ономастические цитаты - использование чужого имени, в том числе имени литературного персонажа, а также названия литературного произведения;
) портреты, посвященные литераторам, чье творчество в той или иной степени связано с музыкой - явления, родственного для поэзии Северянина;
) портреты собратьев по перу - "прозеванных гениев", выполненные, как правило, с позиции своеобразного историко-ироническою "дендизма",
) портреты-"диалоги", представляющие собой поэтические ответы - "реплики" на стихотворные посвящения Северянину чаемых конфидентов, близких по духу соратников, которые одновременно являются и своеобразным способом авторского дистанцирования.
Наблюдаемый при этом "диалог" между автором и объектом его портретирования дает основание говорить об автобиографизме ("автопортретности") как об одной из главных составляющих северянского творчества рассмотренного нами периода.
2. Период «покорения литературы»
«Благословляю ваши домы!
Любовь и мир несу в страну.
Я, выгромлявший в небе громы,
Зажегший молнией луну!
Ушедшее непоправимо.
Шампань холопно пролита…
Но жизнь жива! Но жизнь любима!
И есть восторг! И есть мечта!»
И. Северянин «Благославляю ваши домы» 1914 г. [28, c. 71].
Начало творческого периода "покорения литературы" 1913-1918 годов связано у Северянина с важными для него попытками сближения с двумя разными литературными течениями, существовавшими в тот момент практически параллельно. В 1911-1912 годах поэт оказался объектом достаточно пристального внимания и символистов - В. Брюсова и Ф. Сологуба, и Н. Гумилева - одного из лидеров незадолго до этого провозглашенного акмеизма. Оба этих факта безусловно достойны специальных исследований. Для нас же они представляют интерес, в первую очередь, потому, что являются причиной возникновения в творчестве Северянина целого ряда оригинальных типов литературного портрета. Осень 1912 года ознаменовалась распадом "Академии Эго-поэзии (Вселенского Футуризма)". (Об участии Северянина в этом процессе мы уже говорили в Введении а также в предыдущей главе.) Тогда же имела место попытка взаимного сближения Северянина и Гумилева. Выборочная созвучность творчества Северянина времени "ученичества"' выглядит скорее своеобразным "совпадением", чем следствием целенаправленной установки на повторение уже пройденных другими путей. Недаром обширный отрывок из упомянутой нами в предыдущей главе статьи А. Крайнего, подтверждающей такую особенность творчества Северянина, был впоследствии включен в КТИС. В этом смысле интересно и признание Северянина в письме к одному из попутчиков по эго-футуризму и первых своих литературных критиков Б. Богомолову от 15 июня 1911 года: "Говоря откровенно, я не люблю ни Бальмонта, ни Брюсова, ни В. Иванова, ни Блока, ни Кузмина. У каждого из них, верю и даже знаю, есть удачные и хорошие стихи, но как поэтов я не люблю их, по разным причинам...". В том же письме Северянин сообщал, что любит М. Лохвицкую, К.М. Фофанова, Ш. Бодлера и что ему нравятся Н. Гумилев, И. Эренбург, И. Бунин, В. Гофман, Черубина де Габриак, Тэффи. При всей несхожести творческих принципов и поэтических манер названных поэтов и при несомненной задиристой пристрастности северянинской оценки явно просматривается то, что он отдает предпочтение сторонникам философии "ясности", в достаточной степени свободной от декадентского "тумана". Впоследствии Северянин признавался: «Мои стихи рождались под влияньем Классических поэтов. Декаданс Был органически моей натуре, Здоровой и простой по существу, Далек и чужд. На графе Алексее Толстом и Лермонтове вырос я...» [38, с. 112]. Характерно и то, что, выстраивая цепочку своих юношеских литературных пристрастий, поэт пишет о литературе "живой", противопоставляя ее "мертвой":
"Я к фантастической литературе
Питал с младенчества большую склонность -
За благородство бедных краснокожих,
За чистоту отважных амазонок,
За красоту тропической природы,
За увлекательный всегда сюжет."[28, с. 67]
Северянин признавался:
«Густав Эмар, Майн Рид, Жюль Верн и Купер, Андре Лори, Люи де Буссенар И Памбертон... не вам ли я обязан Живою фабулой своих стихов? Но Эдгар По, Джек Лондон с Конан Дойлем Меня не увлекали никогда. Из мистиков любил я Метерлинка И в Лохвицкой улавливал его Налет. Из скандинавов Генрик Ибсен Едва ль не первый эго-футурист. Оскар Уайльд и Бернард Шоу явно Влиянье оказали на меня. Из классиков Тургенев с Гончаровым Излюбленны мной были: русских женщин Они познали сущность. Мопассан Гуманность воспитал во мне, и Пушкин Мой дух всегда заботливо яснил..» [38, с. 94]
Таким образом, творческая симпатия Северянина к Гумилеву объясняется, в первую очередь, внутренней "красоюй" лирических героев последнего - отважных исследователей-романтиков. Немаловажную роль здесь сыграла и безусловно близкая Северянину "...отчеканенность формы, ее строгость и изящество, свойственное стиху Гумилева ритмическое своеобразие, в частности умелое использование стопы как подвижной и выразительной звуковой единицы..." [38, c. 187].
У Гумилева внимание к творчеству Северянина впервые документально засвидетельствовано в 1911 году. Тогда среди его рецензий в рубрике "Письма о русской поэзии" журнала "Аполлон" появился и отзыв на брошюру Северянина Электрические стихи, в которой он, в частности, отметил: "...интереснее всех, пожалуй, Игорь Северянин: он больше всех дерзает. Конечно, 9/10-х его творчества нельзя воспринять иначе, как желание скандала или как ни с чем несравнимую жалкую наивность. Там, где он хочет быть элегантным, он напоминает пародии на романы Вербицкой, он неуклюж, когда хочет быть изящным, его дерзость не всегда далека от нахальства... Но зато его стих свободен и крылат, его образы подлинно, а иногда и радующе неожиданны, у него есть уже свой поэтический облик"[39, c. 207].
В этой связи интересно замечание тогдашнего поэтического союзника Северянина Г. Иванова в его письме А.Д. Скалдину от 29 августа 1911: "Поносящие его (Северянина) в газетах - слепы, а Гумилев похвалить не смел, а бранить не хотел и написал нечто...". Отзыв Гумилева нашел отклик у В. Брюсова: "Дорогой Николай Степанович!.. Читал Ваше письмо о поэзии и в большинстве с Вашими отзывами согласен. Игорь Северянин действительно интересен..." [38, c. 107]. Триумфальный выход ГК (О нем мы подробно будем говорить в под-главе 2.1) Гумилев отметил рецензией достаточно поздно - спустя девять месяцев. "Игорь Северянин, - писал он, - действительно поэт, и к тому же поэт новый. Что он поэт - доказывает богатство его ритмов, обилие образов, устойчивость композиции, своп, и остро пережитые темы. Нов он тем, что первый из всех поэтов он настоял на праве поэта быть искренним до вульгарности. Многих такие стихи трогают до слез, а что они стоят вне искусства своей дешевой театральностью, это не важно. Для того-то и основан вселенский эго-футуризм, чтобы расширить границы искусства... Повторяю, все это очень серьезно. Мы присутствуем при новом вторжении варваров, сильных своей талантливостью и ужасных своей небрезгливостью. Только будущее покажет, «германцы» ли это или гунны, от которых не останется и следа" - Гумилев [38, c. 119].
.1 «Громокипящий кубок»
Решающим событием в литературной судьбе Северянина стал выход сборника «Громокипящий кубок», объединившего стихи 1909-12 годов. Книга выдержала 10 изданий, суммарный тираж которых превысил 30 тыс. экземпляров, в то время как для поэтического сборника тех времен очень хорошим считался тираж в 1-2 тыс. Продажи не падали даже во время революции и гражданской войны, когда вобла и сухари пользовались куда большим спросом, чем поэтические сборники. В книге нередко чувствуется «лирическая ирония», близкая к самоиронии, при этом зачастую трудно провести границу между иронией и искренним пафосом - в созданном поэтом оригинальном типе трагической клоунады лицо и маски, по существу, неразличимы («За струнной изгородью лиры / Рыдает царственный паяц!»[28, c. 114]).
Северянин в равной мере считает себя певцом «площади» и «хутора» - просторечно-площадная и изысканно-манерная языковые стихии сплавлены у него единой напевной интонацией. «Громокипящий кубок» вышел в свет 4 марта 1913 г. Книга имела воистину триумфальный успех и стала одним из заметных явлений русской поэзии XX в. В предисловии Федора Сологуба написано: «Одно из сладчайших утешений жизни - поэзия свободная, легкий, радостный дар небес. Появление поэта радует, и, когда возникает новый поэт, душа бывает взволнована, как взволнована бывает она приходом весны»[23, c. 77]. Единомышленники Северянина сочли, что в признании Сологуба не было «никакого открытия нового светила. На небе русской литературы всем очевидная горела звезда первой величины» [38, c. 126]. Но для читающей публики слово Сологуба о приходе нового поэта имело свой смысл. Несмотря на то, что Северянин шел к «Громокипящему кубку» десять лет, книга открыла новый этап его творческой биографии, когда он совершал переоценку всего, написанного за эти годы. «Счастливое чудо» (А. Измайлов), «Нечаянная радость» (Ф. Сологуб), «Большое культурное событие» (Н. Гумилев) - так определили появление книги современники Северянина. Известно, что «Громокипящий кубок» Северянину помогли подготовить В. Брюсов, Ф. Сологуб и основатель издательства «Гриф» С. Кречетов. Брюсов действительно, по словам Северянина, советовал подготовить к печати большой сборник стихов, «повыбрав их из бесчисленных брошюр» [38, c. 98]. Б. Лившиц вспоминал, что название книги подсказал Сологуб, обыгравший его в предисловии, написанном в феврале 1913 г [18, c. 452].
Но в словах Сологуба можно усмотреть явную связь названия с легкими и сверкающими стихами Северянина, полными упоения весной и радостью жизни («Весенний день»), и параллель с классической традицией русской поэзии, идущей от Пушкина, Тютчева и Фета. Актриса Л.Д. Рындина, которой Северянин посвятил стихи «Качалка грёзерки», «Рондо» и книгу «Златолира», в воспоминаниях так записала слова своего мужа - издателя книги С.А. Кречетова (Грифа): ««Я предложил принести мне для просмотра все его стихи, просмотрю, что годится для печати, может быть и издам». Через несколько дней у нас был Игорь Северянин. Гриф отобрал из вороха принесенных стихов, то, что считал интересным, и издал...» [19, c. 83].
Воспоминания Л.Д. Рындиной, написанные почти 40 лет спустя, являются примером того, как создаются литературные мифы и легенды. Получается, что книгу Северянин подготовил по совету Брюсова, название ее подсказал Сологуб, а отбор и блестящую композицию продумал Кречетов. Это вполне согласуется с тем образом Северянина, который рисовали некоторые критики, упрекая поэта в отсутствии вкуса, и который, к сожалению, укоренился в сознании современных исследователей. Вряд ли мог Северянин принести «ворох... стихов», скорее всего он принес свои ранние брошюры, возможно, часть стихов (неопубликованных или опубликованных в периодике) была в вырезках. Если даже некие советы и пожелания по отбору стихов и их композиций у редактора были, автор должен был с ними согласиться или предлагать и отстаивать свои решения, тем более что Северянин всегда имел свое мнение и дорожил им. Так или иначе, если мы внимательно проанализируем тексты «Громокипящего кубка», то увидим, что композиция книги является авторской.
В книге всего 137 стихотворений (поэз) за 1905-1912 гг., большинство из которых были опубликованы в альманахах, журналах, газетах и вошли в ранние брошюры Северянина (с 12-й по 35-ю). Стихи брошюры «Ручьи в лилиях» (весна 1911), за исключением двух, перепечатаны полностью. Впервые в книге опубликовано только восемь произведений: «Berceuse осенний», «Эскиз вечерний», «Шампанский полонез», «Virelai», «Гюи де Мопассан», «Газэлла», «Демон», «Любовь и Слава». Заглавия двух из четырех разделов книги перешли из вышедших ранее брошюр: раздел «Сирень моей весны» - 18-я брошюра (1908) и «За струнной изгородью лиры» - 25-я брошюра (1909). Есть случаи, когда последовательность стихов соответствует их композиции в ранних брошюрах. Так, первые четыре стихотворения книги: «Очам твоей души», «Солнце и море», «Весенний день», «В грехе забвенье» - открывают брошюру «Очам твоей души» (1912), далее следуют стихи, не включенные в сборник. Оспорить авторское расположение стихов в брошюрах Северянина невозможно. В «Громокипящем кубке» отразилась история «мещанской драмы» поэта-грёзэра, охваченного порывом нового весеннего чувства и молодости. Он живет мечтами и грёзами о прекрасной женщине. Разочарованный и обманутый в своих чувствах, герой попадает с берегов форелевой реки и северного «одебренного» леса на площадь. Затем возникает образ одинокого поэта - царственного паяца, который уходит с площади от толпы и рыдает за струнной изгородью лиры. Невольно ощущается ироничность слов «гения Игоря Северянина» об упоении своей победой и искренность намерения идти «в природу, как в обитель, / Петь свой осмеянный устав».
Главной причиной успеха книги «Громокипящий кубок» была ее своевременность и современность. Она вышла весной 1913 г., когда имя Северянина было уже известно: футуристам удалось обратить на себя внимание. И хотя многие современники отделяли Северянина от футуризма, но отдавали должное тому чувству времени, которое проявилось в «Громокипящем кубке». «Его поэзия, - заметил В. Ходасевич, - необычайно современна - и не только потому, что в ней часто говорится об аэропланах, кокотках и т. п., - а потому, что его душа - душа сегодняшнего дня. Может быть в ней отразились все пороки, изломы, уродства нашей городской жизни, нашей тридцатиэтажной культуры, «гнилой как рокфор», но в ней отразилось и небо, еще синеющее над нами» [37, c. 113].
Вторая книга поэз Северянина «Златолира» вышла 4 марта 1914 г. (выдержала 7 изданий), третья - 28 января 1915 г. - «Ананасы в шампанском» (5 изданий), четвертая - 14 апреля 1915 г. - «Victoria Regia» (4 издания), пятая и шестая - «Поэзоантракт» и «Тост безответный» (соответственно 2 и 1 издание). Внимание критики к этим книгам шло по убывающей, каждая последующая книга встречалась более прохладно, чем предыдущая. Неровность успеха Северянина во многом зависела от того, что после «Громокипящего кубка» поэт помещал в новые сборники все более ранние стихотворения. Таким образом, создавалась обратная перспектива творческого пути. Вместе с тем Игорь Северянин, вдохновленный успехом первой книги, в «Ананасах в шампанском» усилил элемент смелой (и очень смелой) парадоксальности и ухищрений, делавших книгу более трудной для восприятия читателей. Орест Головнин (Р. Брандт), относившийся с большой симпатией к нашему «поэзнику», в 1915 г. сочинил такую эпиграмму:
"Войною отняты нам разные припасы:
Так, не дают вина, и редки ананасы.
О, Северянин! Как ты мил:
Ты своевременно снабдил,
Назло стесненьям, думским и германским,
Нас ананасами с шампанским." [28, c. 71]
В восприятии современников имя Северянина нередко ассоциировалось именно с этой книгой. Николай Клюев в письме Есенину, написанному еще до личного знакомства (датируется: «Август. 1915»), предостерегал его от соблазна легкой славы: «Твоими рыхлыми драченами <слова из стихотворения Есенина «В хате»> объелись все поэты, но ведь должно быть тебе понятно, что это после ананасов в шампанском ...и рязанцу и олончанину это блюдо по нутру не придет, и смаковать его нам прямо грешно и безбожно. Знай, свет мой, что лавры Игоря Северянина никогда не дадут нам удовлетворения и радости твердой...» [38, c. 63]. Спустя восемь лет, в конце 1933 г., одна из почитательниц поэта устроила ему в Белграде на десерт ананасы в шампанском [38, c. 76].
Начало творческого периода "покорения литературы" 1913-1918 годов связано у Северянина с важными для него попытками сближения с двумя разными литературными течениями, существовавшими в тот момент практически параллельно. В 1911-1912 годах поэт оказался объектом достаточно пристального внимания и символистов - В. Брюсова и Ф. Сологуба, и Н. Гумилева - одного из лидеров незадолго до этого провозглашенного акмеизма. Оба этих факта безусловно достойны специальных исследований. Для нас же они представляют интерес, в первую очередь, потому, что являются причиной возникновения в творчестве Северянина целого ряда оригинальных типов литературного портрета.
.2 «Коронование»
февраля (14 марта) 1918 года в Большой аудитории Политехнического музея в Москве "всеобщим, прямым, равным и тайным голосованием" (как говорилось в афише, извещавшей о поэтическом вечере) публики Северянин был избран "королем" поэтов. "Автопортреты", выполненные им в течение первого года "царствования", добавляют несколько существенных штрихов к пониманию его поэтической позиции времени этого своеобразного пика своей литературной славы. Первый из них, своего рода, - "exegi monumentum" - осознание себя живым классиком, приобретшим некий "иммунитет" к критике:
"Отныне плащ мой фиолетов.
Берета бархат в серебре:
Я избран королем поэтов На зависть нудной мошкаре...
Я так велик и так уверен В себе, настолько убежден,
Что всех прощу и каждой вере Отдам почтительный поклон..." [28, c. 84]
В Эпилоге (II), Поэт предстает и своеобразным "оракулом", констатирующим свершения своего "пророчества":
"Не ученик и не учитель,
Великих друг, ничтожных брат,
Иду туда, где вдохновитель Моих исканий говор хат.
До долгой встречи! В беззаконие Веротерпимость хороша.
В ненастный день взойдет, как солнце,
Моя вселенская душа!" [28, c. 92]
Во-вторых, Северянин считает важным подчеркнуть специфичную "двусмысленность" своей творческой позиции, в основе которой "оценка событий одновременно с точек зрения сознания а) бытового, б) эстетически суверенного (но по природе также бытового) и в) иронического, причем, ирония, света которой не боится ни автор, ни его герои, лишена здесь того универсального содержания, какой придавался ей в сократовской, эпической и романтической традициях" [37, c. 59]:
"Моя двусмысленная слава Двусмысленна не потому,
Что я превознесен неправо, Не по таланту своему...
Во мне выискивали пошлость. Из виду упустив одно:
Ведь кто живописует площадь, Тот пишет кистью площадной...
Пускай критический каноник Меня не тянет в свой закон, -
Ведь я лирический ироник: Ирония - вот мой канон." [28, c. 112]
Налицо явная перекличка с эго-футуристской Поэзией:
" Я - волк, а Критика - облава! Но я крылат!
И за Атлант - Настанет день! - польется лава -
Моя двусмысленная слава И недвусмысленный талант!"[28, c. 55]
Третий "автопортрет", входящий в этот своеобразный триптих, оказывается, в свою очередь, и завершением целой череды северянинских "поэз-самовосхвалений" (Пролог, Эпилог, Монументальные моменты):
"Еще семь дней, и год минует, - Срок "царствованья" моего.
Кого тогда страна взыскует: Другого или никого?..
От Ямбурга и до Урала? Нет, только кучка москвичей...
Я отрекаюсь от порфиры И, вдохновляем февралем,
За струнной изгородью лиры, Провозглашаюсь королем!"[38, c. 54]
Таким образом, в творчестве Северянина намечается принципиально важный переход: от поэзии - формы самовыражения к поэзии - способу существования в мире. В творчестве Северянина периода "покорения литературы" особое значение приобретает противопоставление индивидуального и коллегиального. Ведущую роль начинает играть жанр "автопортрета", героем которого становится поэт, индифферентный к проявлению любой литературной фракционности. "Групповой" портрет, также культивирующийся Северянином в это время, как правило, ироничен и выполняет функцию своеобразного фона его "автопортретов". Наблюдаемые, с одной стороны, некоторые схождения Северянина с символистами, заключающиеся в разработке "творимой легенды" (Солоно), недоступной для "непосвященных" и своеобразном "богоборчестве" (Брюсов, Бальмонт), которые основываются на амбивалентности Добра и Яла. а также, с другой стороны, близкое к акмеистам стремление "к неслыханной простоте", "выраженной, помимо всего прочего, в младенческой ясности, свежести и наивности...", оказываются, хотя и яркими.
3. Классический» период
«Я - соловей: я без тенденций
И без особой глубины...
Я - соловей, и, кроме песен,
Нет пользы от меня иной. [28, c. 65]
Корпус первого оригинального сборника Северянина, вышедшего вне России, «Соловей», написанного одним размером - 4-стишным ямбом, включает несколько сюжетно связанных "поэз", представляющих фрагменты неосуществленной автобиографической "Поэмы жизни".
"Говоря о себе в Интродукции, открывающей сборник,
Я - соловей: я без тенденций И без особой глубины...
Я - соловей, и, кроме песен,
Нет пользы от меня иной.
Я так бессмысленно чудесен,
Что Смысл склонился предо мной!", [28, c. 95]
поэт заявляет о коренном изменении своей литературной позиции. "Из эго-футуриста, каким он был в начале 1910-х гг., поэт превращается в ярого противника модернизма и всячески декларирует свою любовь и верность русской классической традиции".[38, c. 82].
Сборник фиксирует изменение и его лирического героя: место самоуверенного, греющегося в лучах собственной славы, презирающею "толпу" гения занимает оторванный от родины, измученный "вселенским" разладом, сомневающийся в судьбах мировой культуры и в себе человек. «Соловей» содержит ряд пьес, которые и сюжетно, и логически подпадают под северянинское определение "разбор собратьев", а одноименная "поэза"', включенная в сборник.
"Никто друг другу не подсуден,
И каждый сокровенно жив...
Но не сказать о них ни слова - Пожалуй, утаить себя...
Моя душа сказать готова Все, беспристрастье возлюбя.
Тем мне простительней сужденье
О них, что часто обо мне
Они твердят - без снисхожденья,
Не без пристрастия вполне...
Я Пушкиным клянусь, что святы Характеристики мои,
Что в них и тени нет расплаты За высмеянные стихи!" [28, c. 96]
Отметим, что в начале 1920-х годов Северянин отказывается от специфического названия своих поэтических произведений - "поэза" - и переходит к традиционному - "стихотворение". Большинство северянинских портретов "классического" периода является особыми сонетами-"медальонами", многие из которых вошли в «Медальоны: Сонеты и вариации о поэтах, писателях и композиторах». Из ста сонетов, составляющих корпус сборника, девяносто шесть были написаны им в 1925-1927 годах в Тойле - в Эстонии. Весьма вероятным представляется заимствование Северянином заголовка сборника у поэта-современника В. Бородаевского, назвавшего "медальонами" один из циклов своей книги "Стихотворения. Элегии, оды, идиллии". Возможность подобного факта вытекает из следующего:
) и у Бородаевского, и у Северянина "медальоны" - своеобразные литературные портреты;
) в обоих случаях они выполнены в форме сонетов, написанных традиционным размером для подобного рода стихотворений в русской поэзии - пятистопным ямбом;
) посылка и развязка в смысловом отношении часто опираются у обоих на имена персонажей и названия книг героев "медальонов". К примеру, у Бородаевского в сонете "Бальзак" упоминаются "ведун Ламберт и томный Растиньяк", а также "андрогин крылатый - Серафита"; у Северянина сонет Ахматова, взятый нами для примера произвольно, почти полностью построен на названиях книг поэтессы:
"Послушница обители Любви
Молитвенно перебирает четки...
...Уж вечер. Белая взлетает стая.
У белых стен скорбит она, простая.
Кровь капает, как розы изо рта.
Уже осталось крови в ней немного,
Но ей не жаль ее во имя Бога;
Ведь розы крови - розы для креста..." [28, c. 96]
Северянинский сборник, имеющий подзаголовок "Сонеты и вариации о поэтах, писателях и композиторах", составляют, по большей своей части, портреты соотечественников-современников. Классический "итальянский" сонет Бородаевского, построенный по схеме: АББА + АББА + ВГВ + ГВГ (где последовательно могут чередоваться и женские, и мужские рифмы), содержит подчеркнутое разделение авторского "я" и "ты" адресата - недосягаемого образца, некоего раз и навсегда установленного памятника, ср., например, в "медальоне" "Сведенборг":
"Кто, охмелевший бездной Сведенборг,
Встречал тебя на скалах первозданных, -
Денница ли с изгибом уст желанных,
Сулящий в дар свой ледяной восторг?
Как отвечал ты Князю искушений,
Воздвигнутый горе, к иным кругам
В обители лазоревых видений?
Но голос твой, завещанный векам,
Звучит темно и глухо о святыне,
Как колокол, затопленный в пучине". [28, c. 84]
"Французский" контаминированный сонет Северянина, имеющий схему: АББА + АББА + ВВГ + ДДГ (мужские и женские рифмы здесь могут также последовательно чередоваться), даже в случаях обращения автора к образам художников, выдержавших на момент написания "медальона" проверку временем, то есть ставших признанными классиками, несет в себе органическое соединение фактов чужой жизни и личности с лирической рефлексией автора. Именно смешение литературного факта и бытовой подробности адресата, всегда в сравнении с поэтическим статусом самого автора, создает у Северянина оценочный эффект, оно же обуславливает внутреннюю цельность его книги. Форма сонета, разрабатываемая Северянином, диалектична: чувство, мысль движутся у него от тезиса - "он" через антитезис - "я" к синтезу - "мы".
В связи с этим важно отметить изменение подзаголовка сборника, произведенное Северянином в ходе работы над книгой. Первоначально он выглядел как "Барельефы и эскизы". Замена его на "Сонеты и вариации..." вызвана поисками автора более точного определения стилистических особенностей своих "медальонов". Дело не только в том, что статичный в силу своей скульптурности "барельеф" еще больше "отягощает" и без того достаточно безжизненное хранилище некой реликвии, в чем, в принципе, и заключается прямое предназначение "медальона". Не подходит к нему своей предварительной незаконченностью и определение "эскиз".
Определение "вариация" (буквально - изменение) устраивает Северянина тем, что подчеркивает его нарочито "безыдейный" биографизм, а также достаточно "беспринципный реализм", на которых основывается модель мира, заключенная в рамках сборника, и при которых наблюдается осознание автором себя "...в культурном человечестве истории..., в возможном сознании этого человечества утвердить и построить свою жизнь, расти не в себе и для себя, а в других и для других, занять место в ближайшем мире современников и потомков. Исследовательница творчества Северянина Ю.В. Бабичева справедливо отмечает: "Цикл «медальонов» в своей цельности представляет собою... чрезвычайно оригинальную разновидность психобиографии в наследии позднего Северянина. Ключом к ней может послужить давняя (1916) анкета-автобиография поэта... Чтобы дать читателю краткое, но достаточно глубокое представление о себе, о своем духовном мире, он счел тогда нужным... указать также любимых писателей... и композиторов... Теперь в «Медальонах» он эту информацию о себе значительно расширил.... все это с единой общей целью - глубже разъяснить себя по старому мудрому правилу: «Скажи мне, кто твой друг, - и я скажу, кто ты»..." [38, c. 217]. Кроме цитации имени при создании "медальонов" Северянин использует и уже упомянутую выше оценку "от противного". В подобном "парадоксальном" ключе выполнены, к примеру, сонеты - Арцыбашев:
"Жизнь наша - бред. Что Санин перед ней? -
Невинный отрок, всех вас вместе краше!
Ведь не порок прославил Арцыбашев, -
ишь искренность, которой нет родней...",[28, c. 153]
Кузмин:
"Он жалобен, он жалостлив и жалок.
Но отчего от всех его фиалок
И пошлых роз волнует аромат?
Не оттого ль, что у него, позера,
Грустят глаза - осенние озера, -
Что он, - и блудный, - все же божий брат?.." [28, c. 147]
В первом сонете речь идет о скандальном романе Арцыбашева "Санин" (СПб., 1908). В другом - о второй книге стихов Кузмина "Осенние озера" (М.: Скорпион, 1912). Текст сонета отсылает читателя и к известной евангельской притче о блудном сыне (Лук. 15, 11-32), и к гомосексуальности Кузмина-человека как одной из форм "беспутности". Еще в 1915 году Северянин писал о "вожде" столичных эстетов:
"А это кто же, с виду дети, А по походкам - старички?
Их старший книжку издал "Сети", А эти - альманах... "Сморчки!"
Глаза подведены кокотно, Их лица смотрят апоротно,
И челки на округлых лбах Внушают дамам полустрах...
От них я очищаю стих, И, избегая их фамилий,
Уж превращенных в имена, Оставлю им их времена!.." [28, c. 194]
Налицо существенное изменение творческой позиции Северянина в сторону гуманизации. Среди "медальонов" выделяются сонеты, в которых, по определению одной из исследовательниц творчества Северянина Ю. Бабичевой, "поэт является миру составной некоего «Мы», то есть социальной, национальной, возрастной или какой-либо еще общности"[38, c. 71]. Другими словами, "мы" - черты чужой творческой личности, сделавшие художника нужным и ценным сразу многим. К таковым, например, относятся "медальоны" - Лермонтов:
"Постигший ужас предопределенья,
Цветущее он проклинает тленье,
Не разрешив безумствовать уму". [28, c. 184]
Следует выделить портреты - характеристики чаемых конфидентов, близких по духу, с точки зрения Северянина, его соратников, а также литературных оппонентов и антиподов. При этом и одни, и другие "медальоны" часто выражают субъективные, не поддающиеся обычной логической систематизации пристрастия. Среди первых отметим сонеты Мирра Лохвицкая:
"Я чувствую, как музыкою дальней
В мой лиственный повеяло уют.
Что это там? - фиалки ли цветут?
Поколебался стих ли музыкальный?..." [14, с. 83]
Среди вторых - Георгий Иванов, отношения с которым - особенно после публикации последним весьма своеобразных "мемуаров" "Петербургские зимы" и "Китайские тени" - у Северянина вконец испортились:
"Во дни военно-школьничьих погон
Уже он был двуликим и двуличным:
Большим льстецом и другом невеличным,
Коварный паж и верный эпигон..." [28, c. 103]
год отмечен началом регулярной переводческой деятельности Северянина, в основном эстонских поэтов. Переводы Северянина, не знавшего в достаточной степени ни одного иностранного языка ("Эстонского языка совсем не знаю. (Вообще на языки тупица!)...", - признавался он Г. Шенгели) и работавшего с подстрочниками, сделанными преимущественно другими, были малоудовлетворительными уже и для своего времени, - собственно, это оригинальные произведения, написанные на заданные темы. Эту особенность северянинских переводов впервые отметил А. Кусиков в предисловии к сборнику эстонского поэта X. Виснапуу. "Amores. Первая книга стихов": "Переводы неудачные. Северянин, как специальный поэт, северянизировал до «грезоужаса» свою работу. По этим переводам трудно судить о настоящем Генрике Виспапу... Заслуга же Северянина заключается в одном: не считая народного эпоса «Kalevipoeg», переведенного на 12 языков, «Amores» должна быть знаменательной книгой, как первая переведенная с эстонского языка на русский". Северянин как "переводчик, за малым исключением, либо не стремится, либо не умеет передать в переводе творческое своеобразие эстонских поэтов. Многие из них оказались в его переложениях «осеверяненными», очень похожими по манере, стилю, языку на самого переводчика".[1, c. 216]
Но так ли исключительно одинок Северянин в подобной "автопортретности"? Вот к какому выводу приходят, например, исследователи переводческой деятельности К. Бальмонта К.М. Азадовский и Е.М. Дьяконова: "Переводы стихотворений, шедевров японской классической традиции были сделаны им с великолепных прозаических подстрочников Ямагути Моити. К сожалению, при переводе утрачивалась многоплановость танка, ее скрытые вторые смыслы...[15, c. 127]
Таким образом, «перепевы» Бальмонта из японской поэзии близки всему его творчеству и чаще всего далеки от оригиналов..."[15, c. 142]. Сам Бальмонт, понимая сложность поставленной перед собой задачи, признавался - "Бороться русским стихом с японской танкой занятие более или менее невозможное..."[15, c. 167]. Превращение "чужого" слова в элемент "своего", авторского, текста, безусловно содержит своеобразный элемент «обкрадывания» "переводимого" автора, как нередко отмечают эксперты переводоведения это говорит о самооценки переводчика. Очевидно, Северянин учитывал, в том числе и это обстоятельство, когда, переводя VD, писал: "Поэзия по существу не переводима. И все же свое переводное творчество я считаю нужным не потому, что эстонские поэты стояли бы выше русских, а руководствуясь мыслью, что только в взаимном творческом ознакомлении народов друг с другом - залог их художественного роста. В этом смысле и настоящий сборник может сыграть роль интересного поэтического документа.
Я старался при переводе настоящей книги дать именно перевод, а не пересказ мысли и предмета, старался уловить дух. настроение. ритм внутренний и внешний, богатство ассонансовых рифм и яркость слов, где они имелись в подлиннике. Ни для кого не тайна, что изысканная рифма, упорно подыскивамая на другом языке, должна отразиться на точности перевода, что, наоборот, стремление к буквальности должно лишить стих его сочности, ритмики и рифмы, что для передачи одного и того же настроения на разных языках требуются далеко не всегда абсолютно равнозвучащие слова..." [38, c. 272].
Наконец, в это же время в творчестве Северянина усиливается эпическое начало. Он пишет ряд автобиографических поэм и романов, а также мемуарных заметок. Здесь достоверные факты переплетаются с традиционными для подобного рода литературы интимными, подчас анекдотичными, подробностями из жизни литературных знаменитостей и, таким образом, не отягчены, по большей части, ни глубоким социальным осмыслением происходивших событий, ни философским анализом жизни, и также имеют главной целью создание автобиографического мифа. Однако "миф не означает чего-то противоположного реальному, а, наоборот, указывает на глубочайшую реальность", - и северянинский миф, представленный в его автобиографических поэмах подчеркнуто документален, его поэтика в значительной степени снижена до почти суховатого переложения фактов.
Северянин пишет не "воспоминания, как сны", а, в некотором роде, поэтически продолжает и расширяет автобиографическую справку 1916 года. РОЧ («Роса оранжевого часа») рассказывает о родителях поэта, его детстве, юности; ПС (Падучая стремнина) повествует о жизни Северянина в Петербурге и Гатчине на фоне его многочисленных любовных приключений; КСЧ - о гастрольных поездках Северянина по России 1910-х годов. Исключительная интимность этих поэтических воспоминаний послужила в свое время поводом для оценок северянинских поэм, подобных отзыву Г. Адамовича, писавшему: "В Эстонии вышли две книжки Игоря Северянина... Названия их довольно причудливы: «Роса оранжевого часа» и «Колокола собора чувств». Но только названия в них и причудливы.
Содержание обыденно до крайности. Так сочиняют «романы в стихах» великовозрастные институтки...". Очевидно, по замыслу Северянина, указанные поэмы должны были явиться своеобразными иллюстрациями истории его "всемирного пути". Известную роль в создании поэтом (авто) биографического мифа играет роман в строфах PJI (Рояль Леандра (Lugne): Роман в строфах.). Интересен он, прежде всего, как "одно из последних обращений русской поэзии к онегинской строфе, введенной Л.С. Пушкиным". Такое внимание к "яркой строфе певца Полтавы", Северянин мотивирует тем, что, во-первых, ему... просто нравится рисунок Скользящей пушкинской строфы. Он близок для душевных струнок Поэта с берегов Невы..., во-вторых, этим он намеренно подчеркивает определенную поэтическую преемственность. PJI является важным свидетельством творческой эволюции Северянина - окончательного поворота от прежних футуристических увлечений к традициям русской классической поэзии. Обстоятельства написания романа, своеобразие его художественного построения, многочисленные внутренние переклички с пушкинским "Евгением Онегиным", безусловно, заслуживают отдельного глубокого исследования. Сам Северянин при издании PЛ (Бухарест, 1935) поместил на обороте титула следующее примечание: "В 1926 г. М.П. Арцыбашев провел его целиком в нескольких номерах своей газеты «За свободу!», выходившей в Варшаве. В 1931 г. - читан автором в Русском научном институте в Белграде".
В пространном отступлении, составляющем вторую часть романа и выполненном по принципу художественного "монтажа", мы встречаемся со многими более или менее "знаковыми" фигурами европейской культуры и русской истории 1910-х годов: литераторами, музыкантами, художниками, деятелями театра, политиками. Северянин, "рассудку подчиняя страсть", создает лаконичные и в то же время достаточно яркие, исторически верные портреты современников.
РЛ - единственный художественный текст Северянина, в корпус которого поэт включает портреты не только писателей-художников, но и публицистов, философов, то есть писателей "партийных", выразителей той или иной политической и идеологической программы. К таковым, например, относятся:
а) Двойной "оценочный" и явно иронический "портрет" философов Н.А. Бердяева и Л. Шестова, "объединенных" Северянином в силу их пристального внимания к личностно-единичному в человеке - как к главному определяющему сущность каждого индивида:
"Завод спасительных шестов Бердяев строит и Шсстов". [28, c. 164]
При этом выявляется скептическое отношение автора к философским системам и персоналиста Бердяева, видевшего смысл творчества в создании обновленного "эсхатологического христианства" и экзистенциалиста Шестова, чей бог, не связанный с идеей логоса, выступает как идеал абсолютного своеволия "по ту сторону добра и зла".
б) Портрет-шарж публициста А.В. Амфитеатрова, выступившего в 1902 году с достаточно фрондерским, но имевшим большой общественный резонанс фельетоном "Господа Обмановы", в котором высмеивались члены правящей династии Романовых, в том числе Николай II (Ника-Милуша):
"Гиппопотам Амфитеатров,
Большой любитель алых жал,
Господ Обмановых рожал..." [28, c. 132]
Карикатура на издателя черносотенного журнала "Паук" (СПб.) А.И. Дубровина:
"И "Пауком" ползя, Дубровин,
Уже от злобы полнокровен,
К евреям ненависть сосет..." [28, c. 170]
в) Портреты писателей, разрабатывавших в своих романах увлекавшиеся чрезвычайно модным в первом десятилетии XX века вопрос пола, М.П. Арцыбашева и А.А. Вербицкой даны через их знаковые произведения.
В первом случае отношение автора к роману Арцыбашева "Санин", проповедывавшего, по мнению большинства критиков-современников, примитивный гедонизм и аморальность, выглядит своеобразной оппозицией этому большинству:
"Как некогда царя Сусанин,
Спасает тело юный Санин
От слишком духовитых душ,
В ком нет совсем души к тому ж..." [28, c. 136]
Здесь Северянин вполне разделяет стихийный протест главного героя романа, направленный против широко распространенного среди тогдашней интеллигенции "ученого богоискательства", ср., например, с помещенными там же "портретами" В.В. Розанова:
"И Розанов Василь Василич, Христа желая уколоть,
Противоставит духу плоть,
И как его ты не проси лечь На койку узкую,
старик влюблен в двуспальный пуховик...", [28, c. 115]
"У Мережковской в будуаре На Сергиевской ярый спор
О божестве и о бездари, Несущейся во весь опор...". [28, c. 152]
Во втором случае Северянин проводит четкую границу между понятиями личной и социальной свободы для женщин и их права на "свободную любовь":
"И как бы женщине не биться,
Его не свергнуть нипочем:
К несчастью ключ ей дан Вербицкой
И назван счастием ключом!.." [28, c. 124]
Добавим, что в приведенном отрывке речь идет и о Григории Распутине, имя которого стало для многих современников синонимом половой распущенности.
г) Не обойдены вниманием и модные литературные течения того времени. В этом плане показательны "портреты" С.М. Городецкого:
"С улыбкой далеко не детской
Уже городит Городецкий
Акмеистическую гиль,
Адамя неуклюжий стиль...", [28, c. 118]
и футуристов, где Северянин упоминает и о себе, причем дает авторпортрет-монолог, развернутый во времени:
"Уже воюет Эго с Кубо, И сонм крученых бурдюков
Идет войной на Сологуба И символических божков.
И с "современья корабля" Швырять того, строфой чьей я
Веду роман, настала мода, И, если я и сам грешил
В ту пору, бросить грех решил, И не тебе моя, хам, ода...
Плету новатору венок, Точу разбойнику клинок..." [28, c. 157]
Таким образом, историческо-литературный фон романа становится не просто некой "связующей" декорацией основного действия - перипетий частной любовной интриги: увлечении светской дамы Елены (Lugne), не любящей своего престарелого мужа-генерала, музыкантом Леандром, - но своеобразной северянинской характеристикой времен от его "покорения литературы" до "всемирной знаменитости", полной эгоцентричной иронии. В этом смысле РЛ - значительное достижение Северянина - критика и портретиста. Свои художественные принципы "классического" периода Северянин излагает в поэме Солнечный дикарь (Утопическая эпопея), которую можно считать его поздним философским автопортретом. "Порочной" цивилизации, современным "искусственной" культуре н "механической" науке, работающим только, по мнению Северянина, на "бойню «славы»", "сверхчеловекам" - "зверям", которые "в честь Марса воздвигают храм", он противопоставляет философию одиночки "Солнечного Дикаря", поэта "с бесхитростной, как сирень, душой", для которого храм - "Природа", который мечтает о Человеке, живущем по принципу:
"...Земной не умертвим
Здесь, на земле, ничьей рукой земною".[28, c. 109]
"На планете Земле, - для ее населенья обширной,
Но такой небольшой созерцающим Землю извне, -
Где нет места душе благородной, глубокой и мирной,
Не нашедшей услады в разврате, наживе, войне...
Где был распят Христос, жизнь отдавший за атом вселенной,
Где любовь, налетая, скорбит на отвесной скале
В ужасе пред людьми - там, па нашей планете презренной,
Каково быть поэтом на вашей жестокой Земле?!.".[28, c. 93]
Указанный цикл заканчивает стихотворение Локарно (1925), которым поэт приветствует "в неизбывной жажде мира... мудрый шаг". В октябре 1925 года в городе Локарно (Locarno) на юге Швейцарии прошла международная конференция (страны-участницы: Франция, Бельгия, Италия, Великобритания, Германия, Чехословакия, Польша), которая выработала гарантийный (Рейнский) пакт о неприкосновенности германо-французских и германо-бельгийских границ и сохранении демилитаризации Рейнской зоны, гарантами пакта выступали Великобритания и Италия. Характерно, что основные страны-участницы этой конференции названы именами великих национальных поэтов: Гюго, Верхарна, Данте и Шекспира.
В 1923-1941-ом годах поэт создает ряд очерков в прозе, посвященных К.М. Фофанову: Из воспоминаний о К.М. Фофанове, О творчестве и жизни К.М. Фофанова, Цветы неувядные /Лирика Фофанова/, Цветы розовой окраски /О лирике Фофанова/, Первая книга Фофанова; И. Игнатьеву: Газета ребенка /И.В. Игнатьев и его "Петербургский глашатай"/, А. Масаинову: Осиянный /О творчестве Алексея Масаинова/; Г. Иванову: Успехи Жоржа /"Сады" Георгия Иванова/, Шепелявая тень, "Новая простота..."; Ф. Сологубу: Сологуб в Эстляндии, Умер в декабре /Памяти Ф. Сологуба/, Триолеты Сологуба, написанные им в Тойле, Салон Сологуба; В. Брюсову: Встречи с Брюсовым, И. Бунину: Моя первая встреча с Буниным, работает над Заметками о Маяковском. Эти воспоминания в литературном наследии Северянина занимают достаточно большое место. Всякий мемуарист оценивает описываемые им события со своих позиций, окидывая взглядом прошлое с точки зрения сегодняшнего дня. Не являясь исключением, Северянин, тем не менее, оказывается весьма своеобразным свидетелем. Литераторы интересовались этими работами лишь как литераторы, вне их принадлежности к тому или другому идейному лагерю.
Характерно, что и партийные функционеры, удостаивающиеся его внимания, в большей или меньшей степени также являются литераторами, и, следовательно, рассматриваются им под тем же "литературным" углом зрения. Именно поэтому его симпатии и антипатии выглядят экстравагантными и аполитичными, с чем не могли (а зачастую и до сих пор не могут) примириться многие российские, исторически "партийные", критики и литературоведы, привыкшие во всем находить "общественное звучание".
Стилистически воспоминания Северянина отличает исключительная простота, ясность, документальная точность. С 28 января 1918-го года Северянин постоянно живет в Эстляндии (24 февраля 1918-го провозглашена независимой демократической Эстонской республикой). Исключениями являются его гастрольные поездки 1921-1934 годов по европейским странам. Поэт посещает Латвию (1921-1929), Литву (1921), Германию (1 Ь»22, 1У2Э), Финляндию (1923), Польшу (1924-1933), Данциг (1924), Чехословакию (1925), Югославию (1930-1931, 1933), Болгарию (1931, 1933), Францию (1931), Румынию (1933, 1934). Его выступления проходят, как правило, с большим успехом. Характерна некая общность оценок, даваемых его (в том числе и "портретному") творчеству представителями разных литературных и политических группировок (они ценны тем более, что Северянин, намеренно поселившийся на литературной периферии, занял в среде русской эмиграции особую, подчеркнуто "нейтральную", позицию, да и эмигрантом в полном смысле этого слова он достаточно долго старался себя не признавать). Так, в заметке за подписью Г.В. (псевдоним Г.В. Адамовича), посвященной выступлению поэта перед публикой Литературно¬художественного кружка в Берлине 4 мая 1925 года, читаем: "Время наложило свою печать на характер его творчества, поблекла его пресловутая эстетность, утихомирилась слововлюбленость, не слышно нарочитых словечек. Лирика его новых стихов посвящена мотивам гражданским. душа поэта скорбит об умученной родине, тянется к ней, верит в ее близкое освобождение; поэт утверждает, что Россию мало любить, надо ее и «заслужить». Эти мотивы встретили у собравшейся в большой количестве публики теплый отклик. Но наибольший успех все же выпал на долю нескольких старых «эстетных» стихотворений, которые поэт прочел в конце вечера" [38, c. 202].
Очевидно, что гастроли имели для Северянина принципиальное значение. Поэт отстаивал право на собственный поэтический голос, идущий от сердца, свободный от "партийных установок" именно там, где они приняли характер всевластной силы, жестко регламентирующей каждый шаг, всякое слово, любой творческий жест. Особую группу составляют "портреты" публицистов - политических функционеров. Несмотря на то, что литературная сторона их деятельности Северянином, как правило, игнорируется, эти "портреты" являются индикаторами гражданской позиции поэта. Так, например, В. Ленина - инициатора Брестского мира с Германией 3 марта 1918 года - пацифист-Северянин объявляет своим "двойником". При этом для него становятся совершенно не важными ни дипломатическая подоплека свершившегося, ни, тем более, ее политическая предыстория. В "поэзе" По справедливости Северянин пишет:
"Я - вне политики, и, право,
Мне все равно, кто б ни был он.
Да будет честь ему и слава,
Что мир им, первым, заключен! [28, c. 104]
Когда людская жизнь в загоне,
И вдруг - ее апологет,
Не все ль равно мне - как: в вагоне
Запломбированном иль нет?..
Не только из вагона - прямо
Пускай из бездны бы возник!
Твержу настойчиво-упрямо:
Он, в смысле мира, мой двойник." [28, c. 107]
Своеобразный взгляд Северянина на подобное "миротворство" сыграл отчасти определенную роль и при упоминании им имени И. Сталина в стихотворении "Наболевшее":
"Мы слышим в восторженном гуле
Трех новых взволнованных стран:
"Мы к стану рабочих примкнули,
Примкнули мы к стану крестьян.
Наш дух навсегда овесенен,
Мы верим в любви торжество.
Бессмертный да здравствует Ленин
И Сталин - преемник его!" [28, c. 176]
С одной стороны - отсутствие явной "партийности" выгодно отличает их от многочисленных официозных панегириков, уже появившихся к тому времени и в значительной степени исказивших образ Маяковского - поэта и человека. Наиболее ярко отношения Маяковского и Северянина, на наш взгляд, отражает замечание последнего: «С первых же дней знакомства вышло само собой так, что мы стали говорить друг другу «ты». Должен признаться, что я мало с кем был на «ты»».
С другой - внимание Северянина преимущественно сосредоточено на личностном восприятии только тех сторон жизни и творчества героев своих воспоминаний, которые в той или иной степени являются выражением их собственных оценок автора, ср., к примеру: "Дома написал «Крымскую трагикомедию», которую - в отместку - читал на своих вечерах. Маяковский и не думал сердиться: выучил наизусть и часто читал при мне в слух, добродушно посмеиваясь. Эта вещь ему, видимо, нравилась, как вообще многие мои стихи, которых наизусть знал он множество. В Берлине, когда мы только что встретились, он читал мне уже новые мои стихи: «Их культурность» (из «Менестреля») и «Я мечтаю о том, чего нет» (из газеты) " или "Володя сказал мне: «Пора тебе перестать околачиваться по европейским лакейским. Один может быть путь - домой»".
Таким образом, северянинские характеристики в свете "партийности" литературы выглядят достаточно эгоцентрическими. Однако справедливости ради следует отметить, что практически каждый приводимый автором литературный факт при всей своей "экстравагантности" оказывается исторической и художественной правдой. Заметки о Маяковском содержат редкую для подобного рода литературы попытку "надпартийного" взгляда изнутри. Во всяком случае Северянин стремился к этому. Так, например, одно из его писем к Г. Шенгели содержит характерную приписку: "Мне очень хотелось бы иметь какую-либо книгу о Маяковском, где, вероятно, есть строки и обо мне: интересно, как пишут обо мне (в каком тоне, и много ли истины)? О Маяковском, я наслышан, имеется целая литература...".
Таким образом, литературный портрет Северянина "классического периода" фиксирует дальнейшие изменения его поэтической манеры и творческого мировоззрения. Отметим, на наш взгляд, главнейшие из них.
Во-первых, у Северянина происходит процесс обретения темы: Родина- природа-любовь. Хотя, по представлениям поэта, "Родина... ли нечто природно-естественное, что необходимо каждому, без чего человек будет неполноценным, без чего невозможно счастье", - отличительной особенностью ее развития у Северянина явилось то, что "традиционная" в эмигрантской литературе тоска по утраченной отчизне у него выполняет лишь роль своеобразного фона. Главное содержание его стихотворений подобного рода, включенных в Классические Розы, - "смятение мыслей и порыв к действию. Его портреты этого периода творчества, в частности, составившие Медальоны, многими сторонами содержания и формы срастаются со сборником «Классические розы»".
Во-вторых, его поэзия обретает безыскусственную естественность, которая никогда не была чужда Северянину - теперь он возвращается к простоте русской классической традиции, что также находит свое отражение и в его портретах.
Заключение
В настоящей работе были рассмотрены на наш взгляд основные и наиболее важные аспекты, которые необходимы для формирования четкого понимания проблематики и поэтики творчества Игоря Северянина. В ходе ее выполнения нами были проанализированы поэтическая специфика текстов «раннего» и «позднего» Северянина, а также определенны сформулированы особенности «эволюции ценностей» происходившей как в его творческой деятельности так и жизни в целом. Особое место в своей работе мы отвели описанию и анализу творческих взаимодействий, взаимовлияний Северянина и поэтов-предшественников и современников, как одному из важнейших факторов влиявших на его творчество.
Итак, подводя итоги, считаем необходимым составить некую хронологическую модель «переломных моментов» в творчестве Игоря Северянина. Поскольку в работе исследовались три периода его литературной деятельности, в качестве завершения исследования мы ограничимся тремя пунктами этой модели. Каждый из которых - есть краткое изложение характерных черт стиля а также факторов влияния каждого периода творчества.
. Период «ученичества» характерен изобилием стихов написанных Северяниным в жанре «портретирования», объясняется это тем, что в период становления его как автора, он часто подвергался жесткой критике с разных сторон, ввиду чего многие свои «портреты» он писал с целью либо в иронической форме нанести «ответный удар» либо в иных случаях творчески в форме некого «диалога» ответить его автору на комплимент в свою сторону. Главной чертой творчества этого периода является автобиографичность.
. Период «покорения литературы». В этот период особое значение приобретает противопоставление индивидуального и коллегиального. Главным героем становится сам поэт, дистанцированный и самобытный. "Групповой" портрет, также культивирующийся Северянином в это время, как правило, ироничен и выполняет функцию своеобразного фона его "автопортретов". Характерной чертой данного, определяющей литературное стремление автора является некая схожесть в текстах, с символистами с одной стороны, с другой сближение с акмеистами с другой.
. «Классический» период. В творчестве этого периода Северянин четко определяет его основную тему «Родина - Природа - Любовь», «тоска по Родине» становится основным фоном и лейтмотивом его творчества, тогда как тема «смятения мыслей и порыва к действию» в текстах стихов, становится главным элементом их содержания. Его поэзия обретает ненарочитую естественность.
Список использованных источников
1.Басинский П.В., Федякин С.Р. Русская литература конца XIX - начала XX века и первой эмиграции. М.: Изд. центр "Академия", 1998.
.Богомолов Н. А. Северянин Игорь // Русские писатели. 1800-1917: биобиблиогр. словарь. - Т. 5. - М., 2007
.Борисов Л.И. В казарме на нарах с Игорем Северяниным [Электронный ресурс] // Борисов Л.И. За круглым столом прошлого. Воспоминания. Л.: Лениздат, 1971 URL: http://www.poet-severyanin.ru/library/igor-severyanin-glazami-sovremennikov34.html (Дата обращения: 02.04.2013)
.Бурлюк Д.Д. Листки футуристической хрестоматии. [Электронный ресурс] // Голос Родины. Владивосток, 1920. 26сент. URL: http://www.poet-severyanin.ru/library/igor-severyanin-glazami-sovremennikov19.html (Дата обращения: 15.03.13)
.Бялик Б.А. Русская литература конца XIX - начала XX века. 1908-1917 / Ред. колл.: Бялик Б.А. (отв. ред.) и др. М.: Наука, 1989
.Викторова С.А. Игорь Северянин и поэзия Серебряного века (Творческие связи и взаимосвязи). Ярославль. 2002.
.Гиппиус З.Н. "О «Я» и «Что-то»" [Электронный ресурс] // Новая жизнь. СПб., 1913. № 2. Февраль. // URL: http://az.lib.ru/g/gippius_z_n/text_1913_o_ya.shtml (Дата обращения: 12.02.13)
.Гордович К.Д. История отечественной литературы XX века. (2-е изд.) СПб.: СпецЛит, 2000.
.Дейч А.И. День нынешний и день минувший. Литературные впечатления и встречи. Изд. 2-е. М.,1985.
.Дон-Аминадо. Поезд на третьем пути // Дон-Аминадо. Наша маленькая жизнь: Стихотворения. Политический памфлет. Проза. Воспоминания / /Сост., вступ. ст., коммент. В.И. Коровина. М.: TEPPA, 1994
.Иванова Е.В. Поэтическая генеалогия Игоря Северянина // О Игоре Северянине. Череповец, 1987.
.Кошелев В.А., Сапогов В.А. "Музей моей весны..." // Игорь Северянин. Стихотворения; Поэмы. Архангельск. 1988.
.Лившиц Б.К. Полутораглазый стрелец. М., 2011.
.Лохвицкая М.А. Полное собрание стихотворений. М., 2002 г.
.Макашина В.Г. Мирра Лохвицкая и Игорь-Северянин. К проблеме преемственности поэтических культур. Нижний Новгород. 1999.
.Марков В.Ф. История русского футуризма. СПб., 2000.
.Михайлов А., Петухов В. О поэзии Игоря Северянина Кемерово, 1989.
.Муравьев В.Б. Федор Сологуб // Сологуб Ф. Звезда Маир: Стихотворения. М., 1993.
.Назарова Н. Иронизирующее дитя // Литературная Россия. № 29. 1991.
.Павлова Т.В. Оскар Уайльд в русской литературе (конец XIX - начало XX века) // На рубеже XIX и XX веков. Из истории международных связей русской литературы. Сборник научных трудов. М., 1991.
.Петров М. Донжуанский список Игоря-Северянина. Нарва. 2002.
.Рабинович В. О поэте // М.: Человек. 1992.
.Рапацкая Л.А. Искусство «серебряного века». М., 1996.
.Рождественский Вс. Игорь Северянин // Игорь Северянин. Стихотворения. 1978.
.Родина Т.А. Блок и русский театр начала XX века. М. 1972.
.Сапогов В.А. О Игоре Северянине. Тезисы докладов научной конференции, посвященной 100-лению со дня рождения Игоря Северянина. Череповец. 1987.
.Северянин И.В. Полное собрание стихотворений. М.: Всемирная Библиотека Поэзии. 2007.
.Секриеру А.Э. Художественный синтез в творчестве Игоря Северянина. Диссертация на соискание ученой степени кандидата филологических наук. М.: МПГУ, 1998.
.Соколов А.Г. История русской литературы конца XIX - начала XX века. М.,1984.
.Тарланов Е.З. Константин Фофанов: легенда и действительность. Петрозаводск: ПТУ, 1993.
.Тарланов Е.З. Поэтическое слово Надсона и Фофанова. М.: Русская речь. 1995.
.Терёхина В., Н. Шубникова-Гусева. За струнной изгородью лиры (Легенды и факты из жизни Игоря Северянина). [Электронный ресурс] // URL: http://www.poet-severyanin.ru/library/igor-severyanin-tsarstvenniy-payats1.html (Дата обращения 17.03.13)
.В.Н. Терёхина, А.П. Зименков. Русский футуризм: Теория. Практика. Критика. Воспоминания / / М.: Наследие, 2000.
.Тимофеева В.В. Поэтические течения в русской поэзии 1910-х годов. Поэзия акмеизма и футуризма // История русской поэзии: Т. 1-2 1991
.Федотов О.И. Русский сонет конца XIX- начала XX века 1990.
.Ходасевич В. Собрание сочинений: 4 т. М.: Согласие. 1997.
.Шаповалов М.А. "Король поэтов" (Путь Игоря Северянина) // Игорь Северянин. Избранное. М.: Люмош, 1995.
.Шершеневич В.Г. Великолепный очевидец: Поэтические воспоминания: 1910-1925 гг. // Грузинов И., Мариенгоф А. и др. Мой век, мои друзья и подруги. М.: Московский рабочий. 1990.