Социология и здравый смысл как способы познания
Федеральное государственное бюджетное учреждение
Высшего профессионального образования
"Вологодский государственный университет"
Инженерно-строительный факультет
Кафедра Социологии
КОНТРОЛЬНАЯ РАБОТА
Дисциплина: Социология
Наименование темы: Социология и здравый смысл как способы познания
Выполнил студент
Трапезников Д.В.
Вологда
г.
Содержание
Введение
1. Предмет и объект познания социологии
2. Понятие здравого смысла
3. Социология и здравый смысл как способы познания
4. Здравый смысл как модель социального мира
Заключение
Список литературы
Введение
Тема данной работы: "Социология и здравый смысл как способы познания".
Наряду с информацией о природе и общественных отношениях весьма значительную роль в здравом смысле играют представления, касающиеся межличностных взаимодействий. В естественном языке, выражающем содержание здравого смысла, имеются тысячи слов, обозначающих черты личности, психические состояния человека, мотивы его поведения и т.д. Для современной психологии характерен закономерный интерес к здравому смыслу, его содержанию и механизмам, в частности в таких областях социально-психологических исследований, как теория атрибуции, имплицитная теория личности, изучение социальных стереотипов и т.д. Психологическая наука использует позитивные элементы общечеловеческого опыта и вместе с тем подвергает критическому анализу обыденные, стихийно складывающиеся представления о личности человека и его поведении.
Приложим здравый смысл, прежде всего в общественных, практических делах. С его помощью судят, опираясь не на общие предписания разума, а скорее на убедительные примеры. Поэтому решающее значение для него имеют история и опыт жизни, здравый смысл нельзя выучить, в нем можно только упражняться. Он имеет двойственный, описательно-оценочный характер: с одной стороны, он опирается на прошлые события, а с другой - является наброском, проектом будущего.
С изменениями общественной жизни меняется и здравый смысл. Он служит своей эпохе, и значимость его суждений не выходит за ее пределы.
1. Предмет и объект познания социологии
С термином "социология" каждый из нас встречался неоднократно. В современной жизни она, как говорится, у всех "на слуху". Телевидение, радио, газеты сообщают о результатах социологических опросов населения по самым разнообразным проблемам. Социологические службы парламента, Президента, различных исследовательских центров изучают общественное мнение по важнейшим социально-политическим и экономическим вопросам: рейтинг наиболее влиятельных лиц в государстве, проблемы ценовой политики, удовлетворенность уровнем жизни и т.д. На предприятиях, в регионах проводятся свои специфические социологические исследования, в которых определяется состояние социальной напряженности в коллективах, удовлетворенность населения транспортным обслуживанием, работой различных организаций, сферы услуг. В институтах студенты осуществляют оценку работы преподавателей, заполняя анкету "Преподаватель глазами студента". Все это внешний, лежащий на поверхности уровень социологических исследований, который создает образ социологии как прикладной эмпирической науки, служащей удовлетворению каких-то текущих, сиюминутных потребностей общества. Но можно ли сказать, что этим исчерпывается предмет и задачи социологии? Что представляет собой социология как наука? С этим как раз нам и необходимо разобраться.
Этимологически социология - наука об обществе. Так ее и характеризует американский социолог Дас. Смелзер в своем учебнике "Социология". Но это довольно абстрактное определение, поскольку общество в его различных аспектах изучается значительным количеством гуманитарных и социальных дисциплин: социальной философией, политической экономией, историей, демографией и т.д.
В качестве объекта той или иной науки всегда выступает определенная сфера объективного или субъективного мира, в то время как предмет любой науки является результатом теоретического абстрагирования, позволяющего исследователям выделить те стороны и закономерности развития и функционирования изучаемого объекта, которые являются специфическими для данной науки. Таким образом, объект той или иной науки - это часть объективной и субъективной реальности, обладающая собственными свойствами, которые изучаются только данной наукой, а предмет науки - это результат исследовательских действий.
Принято считать, что объектом социологического познания является вся совокупность свойств, связей и отношений, которые носят название социальных. Что же такое социальное? Социальное, с точки зрения российского социолога Г.В. Осипова, - это совокупность тех или иных свойств и особенностей общественных отношений, интегрированных индивидами или общностями в процессе совместной деятельности в конкретных условиях, и проявляющееся в их отношении друг к другу, к своему положению в обществе, к явлениям и процессам общественной жизни. Социальное явление или процесс возникают тогда, когда поведение даже одного индивида оказывается под воздействием другого индивида или их группы (общности) - независимо от того, присутствует ли при этом данный индивид или общность. Именно в процессе взаимодействия друг с другом индивиды оказывают воздействие друг на друга, способствуют тем самым тому, что каждый из них становится носителем и выразителем каких-либо социальных качеств. Таким образом, социальные связи, социальное взаимодействие, социальные отношения и способ их организации являются объектами социологического исследования.
Предмет же социологии, поскольку он является результатом исследовательских действий, не может быть определен столь же однозначно. Понимание предмета социологии на протяжении всей истории существования этой науки менялось. Представители различных школ и направлений высказывали и высказывают различное понимание предмета социологии. И это естественно, так как предмет науки находится в тесной связи с исследовательской деятельностью ученых.
Основоположник социологии, французский мыслитель О. Конт считал, что социология - это позитивная наука об обществе. Выдающийся французский социолог Э. Дюркгейм называл предметом социологии социальные факты. При этом социальное, по Дюркгейму, означает коллективное. Поэтому предметом социологии, по его мнению, является коллективное во всех его проявлениях.
С точки зрения немецкого социолога М. Вебера, социология - это наука о социальном поведении, которое она стремится понять и истолковать. Социальное поведение, по М. Веберу, - это отношение человека, иначе говоря, внутренне или внешне проявляемая позиция, ориентированная на поступок или воздержание от него. Это отношение является поведением, когда субъект связывает его с определенным смыслом. Поведение считается социальным, когда по смыслу, который ему придает субъект, оно соотнесено с поведением других индивидов.
Социология - это наука об обществе как социальной системе в целом, функционировании и развитии этой системы через ее составные элементы: личности, социальные общности, институты.
2. Понятие здравого смысла
Здравый смысл - совокупность общепринятых, часто неосознанных способов объяснения и оценки наблюдаемых явлений внешнего и внутреннего мира. Здравый смысл суммирует значимые, необходимые каждому человеку в его повседневной жизни фрагменты исторически доступного опыта.
В информационном обществе возникает проблема взаимодействия с особым типом знания, которое вырабатывается обыденным сознанием. Оно "записано" на естественном бытовом языке, хранится обычно в виде расхожих выражений и штампов, умозаключения делаются в виде коротких цепочек с упрощенной логикой. Это знание систематизируется и совершенствуется в рамках здравого смысла, более развитой и строгой части обыденного сознания.
Обобщая опыт и закрепляя его в традиционных суждениях, здравый смысл консервативен. Он не настроен на выработку блестящих, оригинальных решений, но надежно предохраняет против наихудших решений. Этот консерватизм и осмотрительность и ставится в вину здравому смыслу.
Действительно, здравый смысл может подавлять дух новаторства, он слишком уважает историю. Уайтхед под таким углом зрения сравнивает древних египтян и греков. В культуре Египта было очень велико почтение к истории и очень развит здравый смысл. По мнению Уайтхеда, именно из-за этого "им не удалось обобщить свои геометрические познания, и потому они упустили шанс стать основателями современной цивилизации. Избыток здравого смысла имеет свои недостатки. Греки со своими туманными обобщениями всегда оставались детьми, что оказалось весьма кстати для современного мира. Панический страх заблуждений означает смерть для прогресса, а любовь к истине - его гарантию".
Возрождение, взяв идеалом этот "греческий" тип мышления (в противовес "египетскому"), принижало значение консервативного сознания и здравого смысла. Интеллектуалы Возрождения первыми провозгласили ценность неопределенности и отвергли "цензуру" опыта и традиции. М.Л. Андреев писал: "Гуманисты одинаково непринужденно выказывали себя республиканцами и монархистами, защищали политическую свободу и осуждали ее, становились на сторону республиканской Флоренции и абсолютистского Милана. Они, вернувшие на пьедестал идеал римской гражданской добродетели, даже не думали подражать своим любимым античным героям в их верности идее, родине, долгу".
Однако нетрудно видеть, что в рамках здравого смысла добывается, систематизируется и распространяется самый большой массив знания, которым пользуется человечество. Этот массив вступает в непрерывное взаимодействие с другими массивами знания и перекрывается с ними. При этом наблюдается и синергический, кооперативный эффект и конфликты.
Знание, вырабатываемое здравым смыслом, находится в сложных отношениях с научным знанием. В реальной жизни люди не имеют времени, чтобы делать сложные многоступенчатые умозаключения по большинству вопросов. Они пользуются здравым смыслом. Это - инструмент рационального сознания, который, однако, действует иначе, нежели научная рациональность. Он служит главным подспорьем логическим рассуждениям и умозаключениям.
Но с момента Научной революции в среде высокообразованных людей здравый смысл стал цениться невысоко, куда ниже, чем развитые в науке приемы теоретического знания. При обсуждении когнитивной структуры "общества знания" здравый смысл, как правило, вообще не упоминается. На деле речь идет об интеллектуальном инструменте, никак не менее важном, чем научное мышление. Более того, само научное знание становится социально значимой силой только при наличии массовой поддержки здравого смысла.
Теоретическое научное знание может привести к блестящему, наилучшему решению, но часто ведет к полному провалу, если из-за недостатка средств (информации, времени и пр.) человек привлек негодную для данного случая теорию. Поэтому в реальности оба массива знания и оба способа добывать его дополняют друг друга. И когда научное мышление стало теснить и принижать здравый смысл, на его защиту выступили философы разных направлений (например, такие, как А. Бергсон и А. Грамши).
Приведем несколько замечаний Бергсона. Он говорил перед студентами, победителями университетского конкурса, в 895 г: "Повседневная жизнь требует от каждого из нас решений столь же ясных, сколь быстрых. Всякий значимый поступок завершает собою длинную цепочку доводов и условий, а затем раскрывается в своих следствиях, ставящих нас в такую же зависимость от него, в какой находился он от нас. Однако обычно он не признает ни колебаний, ни промедлений; нужно принять решение, поняв целое и не учитывая всех деталей. Тогда-то мы и взываем к здравому смыслу, чтобы устранить сомнения и преодолеть преграду. Итак, возможно, что здравый смысл в практической жизни - то же, что гений в науках и искусстве.
Сближаясь с инстинктом быстротой решений и непосредственностью природы, здравый смысл противостоит ему разнообразием методов, гибкостью формы и тем ревнивым надзором, который он над нами устанавливает, уберегая нас от интеллектуального автоматизма. Он сходен с наукой своими поисками реального и упорством в стремлении не отступать от фактов, но отличен от нее родом истины, которой добивается; ибо он направлен не к универсальной истине, как наука, но к истине сегодняшнего дня.
Я вижу в здравом смысле внутреннюю энергию интеллекта, который постоянно одолевает себя, устраняя уже готовые идеи и освобождая место новым, и с неослабевающим вниманием следует реальности. Я вижу в нем также интеллектуальный свет от морального горения, верность идей, сформированных чувством справедливости, наконец, выпрямленный характером дух. Посмотрите, как решает он великие философские проблемы, и вы увидите, что его решение социально полезно, оно проясняет формулировку сути вопроса и благоприятствует действию. Кажется, что в спекулятивной области здравый смысл взывает к воле, а в практической - к разуму".
Грамши тоже дал высокую оценку здравому смыслу, причислив его к разновидности рационального мышления. Он писал в "Тюремных тетрадях": "В чем же именно заключается ценность того, что принято называть "обыденным сознанием" или "здравым смыслом"? Не только в том, что обыденное сознание, пусть даже не признавая того открыто, пользуется принципом причинности, но и в гораздо более ограниченном по своему значению факте - в том, что обыденное сознание в ряде суждений устанавливает ясную, простую и доступную причину, не позволяя никаким метафизическим, псевдоглубокомысленным, псевдоученым и т.д. ухищрениям и премудростям совлечь себя с пути. "Обыденное сознание" не могли не превозносить в XVII и XVIII вв., когда люди стали восставать против принципа авторитета, представленного Библией и Аристотелем; в самом деле, люди открыли, что в "обыденном сознании" имеется известная доза "экспериментализма" и непосредственного, пусть даже эмпирического и ограниченного, наблюдения действительности. В этом и поныне продолжают видеть ценность обыденного сознания, хотя положение изменилось и реальная ценность сегодняшнего "обыденного сознания" значительно снизилась".
Грамши отделяет здравый смысл от обыденного сознания (житейского смысла) как знание более рационализированное и аналитическое. Говоря о взаимоотношении их с философией, он даже помещает здравый смысл на одну с философией сторону баррикады: "Философия - это критика и преодоление религии и житейского смысла, и в этом плане она совпадает со "здравым смыслом", который противопоставляется житейскому смыслу".
Доминирующей линией о научной части культуры Нового времени было третирование здравого смысла не просто как упрощенного способа познания, но и как источника ложного знания. Как пишет. Бауман, "для Спинозы единственное знание, достойное этого имени, есть знание твердое, абсолютное. Спиноза разделял идеи на четкие категории (не оставляя места для "среднего случая") - такие, которые образуют знание, и ложные. Последним безоговорочно отказывалось в какой-либо ценности, и они характеризовались чисто отрицательно - через отсутствие знания".
По мнению Баумана, ведущие философы и ученые-мыслители эпохи становления современной науки были едины в этом мнении. Он пишет: "Долг философии, который Кант взялся установить, состоял, наоборот, в "разрушении иллюзий, берущих свое начало в ложных понятиях, какие бы заветные надежды и ценные ожидания ни были разрушены их объяснением". В такой философии "мнения совершенно недопустимы". Суждения, допущенные к философскому трибуналу разума, необходимы и несут в себе "строгую и абсолютную универсальность", т.е. они не допускают никакой конкуренции и не оставляют в стороне ничего, что может требовать авторитетного признания.
Декарт бы охотно с этим согласился: "Человек, который ставит целью развитие своих знаний выше обыденного уровня, должен стыдиться использования в качестве повода для сомнений форм речи, придуманных простонародьем" (Второе Размышление). И интуиция и дедукция, систематически развернутые философом, "есть наиболее твердые пути знания, и ум не должен допускать других. Все другое должно быть отвергнуто как чреватое ошибками и опасностями. Мы отвергаем все подобное чисто вероятное знание и полагаем себе правилом доверять лишь тому, что вполне известно и не может быть поставлено под сомнение" (Правила для Руководства Ума).
Дж. Грей писал об этом конфликте универсализма со здравым смыслом: "Предшественником современной либеральной интеллектуальной традиции является Томас Гоббс, который. в основу своей концепции политических обязательств положил идею индивидуального рационального выбора, одушевлявшую весь последующий либерализм, будь он по своей теории морали правовым, утилитаристским или же основанным на концепции общественного договора. Кроме того, Гоббс стал основоположником современной традиции, - ведущей свое происхождение еще от софистов, - в которой формируемая местными условиями историческая идентичность индивидов считается искусственной и поверхностной, и только досоциальная природа человека - подлинной. Эта рационалистическая и универсалистская традиция либеральной политической философии, как и остальная часть проекта Просвещения, села на мель, столкнувшись с рифами плюрализма ценностей, утверждающего, что ценности, воплощенные в различных способах жизни и человеческой идентичности, и даже в пределах одного и того же способа жизни и идентичности, могут быть рационально несоизмеримыми".
3. Социология и здравый смысл как способы познания
Вслед за наукой и философией столь же дискриминационную установку в отношении обыденного сознания и здравого смысла заняла социология, которая с первых же шагов осознала себя именно как социология общества знания. В этой роли она примкнула к науке в качестве важного инструмента в системе господства.
Бауман продолжает: "Философская и политико-государственная версии модернистского проекта нашли свои эквиваленты в двух аспектах социологической практики. Во-первых, социология взяла на себя критику здравого смысла. Во-вторых, она взялась за конструирование схем социальной жизни, относительно которых можно было бы эффективно выявлять отклонения, недозволенные формы поведения и все такое, что с системной точки зрения выступало как проявление социального беспорядка.
В своем первом случае она предложила себя публике в качестве третейского судьи в борьбе между различными формами понимания человеческих проблем, в качестве поставщика знаний относительно "истинных пружин" человеческого поведения и судьбы и, значит, в качестве предводителя на пути к истинной свободе и рациональному существованию с применением адекватных средств и эффективностью действия. Во втором случае она предлагала власть имущим любого уровня свои услуги как планировщика условий, которые обеспечат предсказуемое, стандартизованное человеческое поведение. Распыляя и нейтрализуя последствия индивидуальной свободы, она ставила выявляемые ею законы рациональности на службу социальному порядку, базирующемуся на власти".
В когнитивном плане обществоведение как философия общества и обществоведение как инструмент власти совпадали в своем отрицании здравого смысла как низового массового знания "о себе". Бауман подчеркивает это совпадение: "Обе функции "модернистской" социальной науки своей единой целью имели борьбу с амбивалентностью - с сознанием, скандально не признающим разума, сознанием, за которым нельзя признать хваленой человеческой способности знания истины, со знанием, за которым нельзя признать права заявить, что оно схватывает, исчерпывает объект и овладевает им, как это обещает "истинное" знание. Иначе говоря, их задачи совпадали в том, что касается осуждения, отрицания и лишения легитимности всего "чисто опытного" - спонтанных, самодельных, автономных проявлений человеческого сознания и самосознания. Они неотвратимо вели к отрицанию человеческой способности достичь адекватного знания о себе самом (или, скорее, они квалифицировали всякое знание о себе, в силу самого факта, что это знание о себе, как неадекватное). Так же, как Церковь должна была относиться к своей пастве как к сборищу грешников, модернистские социальные науки должны были относиться к своим объектам как к невеждам".
Если на первом этапе институционализации науки ее идеологи делали упор на общедоступности научного знания, то по мере роста престижа и социального статуса ученых стали высказываться совершенно противоположные утверждения. Так, Гершель писал вначале: "Наука есть знание всех, расположенное в таком порядке и по такому методу, которые делают это знание доступным для каждого". В более поздних работах он, напротив, подчеркивает, что здравый смысл не совпадает с научным знанием и научное мышление требует отказа от многих мыслительных привычек здравого смысла.
Исходя из этих представлений модерна, резко отрицательную позицию по отношению к здравому смыслу занял Маркс (немецкая идеология). В системе общественного сознания обыденное сознание у него определенно предстает как ложное. В программном труде Маркса, написанном совместно с Энгельсом, сказано: "Люди до сих пор всегда создавали себе ложные представления о себе самих, о том, что они есть или чем они должны быть. Согласно своим представлениям о боге, о том, что является образцом человека, и т.д. они строили свои отношения. Порождения их головы стали господствовать над ними. Они, творцы, склонились перед своими творениями. Освободим же их от иллюзий, идей, догматов, от воображаемых существ, под игом которых они изнывают. Поднимем восстание против этого господства мыслей".
Согласно представлениям Маркса, знание, порожденное в рамках здравого смысла, не обладало способностью к развитию - оно лишь следовало за материальным бытием как его отражение. Тем самым фактически отрицался сам статус здравого смысла как принадлежащего к системе знания. Представления здравого смысла якобы не могли меняться под воздействием их собственного развития как знания, путем анализа причинно-следственных связей, приложения меры и логики. Для нас очень важно, что эта установка была принята в советской марксистской гносеологии.
Напротив, в среде левой интеллигенции, близкой к народникам и левым кадетам (в том числе принявшим Октябрьскую революцию) здравый смысл признавался как источник знания, который был одним из корней современной науки. Вернадский писал в 888 г.: "Масса народная обладает известной возможностью вырабатывать известные знания, понимать явления - она, как целое и живое, обладает своей сильной и чудной поэзией, своими законами, обычаями и своими знаниями. Я сознаю, что в народных массах бессознательно идет работа, благодаря которой вырабатывается что-то новое, что приведет к неведомым, неизвестным результатам. Вот этой работой достигается известное общественно знание, выражающееся в иных законах, иных обычаях, в иных идеалах. Я вижу, как из работы отдельных лиц, опирающихся и исходящих постоянно из познанного массами, выработалось огромное, подавляющее здание науки. Но в этой работе научной является форма той же массовой работы, только более односторонней и потому менее сильной, менее результативной".
М.К. Мамардашвили подчеркивает, что даже рационализированное, но не "уполномоченное" сознание человека не обладает способностью "ясного сознания его положения" и его связи с действительностью. Он пишет: "Эта связь с действительностью может стать объектом специального научного анализа, как она стала, например, в марксовой критике "немецкой идеологии", но в самом рационализированном сознании она не выступает. Более того, в нем что-то исключает для человека ясное сознание своего действительного положения, способность увидеть то содержание, которое в нем имеется налицо, но не признано. Поэтому в анализе превращенных, стерших следы своего происхождения форм Маркс идет от того, что кажется самодеятельным и самостоятельным, к восстановлению действительного сознания по предметам. Как постоянно показывает Маркс, основная зависимость и "точка роста" рационализированных косвенных образований в культуре состоят в том, что именно превращенное сознание, стихийно порожденное общественным устройством, разрабатывается - уже a posteriori и специально - идеологическими уполномоченными господствующего при этом устройстве класса. Оно является мыслительным материалом и духовным горизонтом особого идеологического сословия, которое и создает официальную, а тем самым и господствующую в обществе идеологию класса".
Эта установка Маркса проявилась прежде всего в его антропологической модели самого пролетария, культурно-исторического типа рабочего в условиях капитализма. Маркс пишет: "Человек (рабочий) чувствует себя свободно действующим только при выполнении своих животных функций - при еде, питье, в половом акте, в лучшем случае еще расположась у себя в жилище, украшая себя и т.д., - а в своих человеческих функциях он чувствует себя только лишь животным. То, что присуще животному, становится уделом человека, а человеческое превращается в то, что присуще животному.
Правда, еда, питье, половой акт и т.д. тоже суть подлинно человеческие функции. Но в абстракции, отрывающей их от круга прочей человеческой деятельности и превращающей их в последние и единственные конечные цели, они носят животный характер".
Поразительно, как в советском обществоведении могли принять утверждение, будто весьма неопределенное явление "отчуждения труда" превращает человека в животное! Как такое может быть? Где Маркс в реальности видел таких "животных"? Как же в таком случае можно было ожидать, что именно пролетариат станет классом, способным выполнить миссию освобождения человечества?
Опираясь на эти положения, "идеологические уполномоченные" истмата во время перестройки стали в принципе отвергать рациональные доводы, исходящие из повседневного опыта людей. Авторы канонического учебника исторического материализма В.Ж. Келле и М.Я. Ковальзон писали: "Поверхностные, основанные на здравом смысле высказывания обладают немалой притягательной силой, ибо создают видимость соответствия непосредственной действительности реальным интересам сегодняшней практики. Научные же истины всегда парадоксальны, если к ним подходить с меркой повседневного опыта. Особенно опасны так называемые "рациональные доводы", исходящие из такого опыта, скажем, попытки обосновать хозяйственное использование Байкала, поворот на юг северных рек, строительство огромных ирригационных систем и т.п. "
При этом невозможно было и слова сказать об абсурдности их доводов: из каких парадоксальных научных истин следует, что недопустимо "хозяйственное использование Байкала" или "строительство огромных ирригационных систем"? Ведь это просто глупость!
В духе этой нетерпимости научного рационализма Просвещения формировалось и современное обществоведение. По словам Баумана, Дюркгейм требовал, чтобы "мозг социолога был настроен так же, как мозг физика, химика или физиолога, когда они погружаются в еще неисследованную сферу науки. Когда он проникает в социальный мир, он должен осознавать, что проникает в незнаемое. Он должен чувствовать, что перед ним - факты, законы относительно которых так же неведомы, как законы жизни до того, как развилась биология". Ясно, что это очень сильное утверждение, поскольку человеческое общество, в отличие от растений или минералов, не является "незнаемым", люди обладают огромным запасом знаний о себе и о своих действиях.
Таковы установки в отношении здравого смысла "общества знания" модерна. Но они были приняты и провозвестниками постмодернизма, критиками научного рационализма - с других позиций. Для них здравый смысл был носителем устойчивых мировоззренческих позиций ("истин"), принятых коллективно и оформленных традицией. Это было несовместимо с идеей неопределенности бытия, ситуативности его оценок.
Такой период мы переживаем сейчас и в России.
Социология дает нам возможность получить знания о нас самих, об обществах, в которых мы живем, и о других обществах, отделенных от нас в пространстве и во времени. Социологические исследования, с одной стороны, разрушают, а с другой, дополняют наши основанные на здравом смысле представления о нас самих и о других людях. Обратимся к следующему списку утверждений:
. Романтическая любовь - это естественная часть жизненного опыта человека, поэтому она распространена во всех обществах и тесно связана с браком.
. Продолжительность жизни людей зависит от их биологической предрасположенности и не может быть сильно связана с социальными различиями.
. В прежние времена семья была стабильна, но сегодня количество распавшихся семей стремительно растет.
. Во всех обществах всегда есть несчастные или подавленные люди, поэтому уровень самоубийств, по-видимому, будет одним и тем же повсюду.
. Большинство людей во всем мире ценит материальное благополучие и будет добиваться преуспевания, если есть такая возможность.
. Войны велись на протяжении всей истории человечества. Мы и теперь стоим перед угрозой ядерной войны, и это объясняется тем фактом, что человеку присущи агрессивные инстинкты, которые всегда найдут себе выход.
7. Распространение компьютеров <#"center">4. Здравый смысл как модель социального мира
Идеально-культурная модель мира не признает девиации как самостоятельную социальную сущность, а просто оценивает их негативно (как бескультурье, цинизм и т.п.), в то время как социальный опыт взрослого нормального индивида обнаруживает невыполнимость ряда норм культурного идеала. "Закулисная" сторона жизни со своими нормами поведения является тем полюсом социальной реальности, который и обслуживает "здравый смысл". Взрослеющий индивид постепенно узнает диапазон ситуаций, в которых:
) исполнение норм идеала необязательно,
) разрешены слабо караемые отклонения от них;
) разрешены отклонения в поведении при показном соблюдении норм в речи (вообще вариантов различного нормирования поступка, мотива и речи множество). То, что здесь именуется "разрешением", - это, конечно, не фиксируемая официально легальность отклонений, а стихийный выбор взрослым индивидом поведения прежде всего в неофициальных ситуациях, а также "чтение" скрытого значения поступков в официальной сфере. Такую систему распознавания ситуаций и выбора поведения в них мы и называем "здравым смыслом" (в интеллигентской среде он обычно является синонимом ненаучности). Такое вытеснение здравого смысла происходит только на официальной территории; ежедневная практика свидетельствует о том, что в зоне сниженной официальности почти все социальные ученые ведут себя как взрослые нормальные современники, то есть вполне здравосмысловым образом.
Обычно исследователи, не определяя четко понятие здравого смысла, рассуждают о его месте в структуре обыденного сознания, его отношениях с философией и наукой. В контексте обсуждаемой здесь проблематики, то есть в рамках социальных отношений, здравосмысловую модель мира можно определить как массовый опыт социализации, устойчивое ядро которого составляют стандарты (стереотипы) поведения в основных повторяющихся ситуациях с такими базовыми "само собой разумеющимися" онтологическими и антропологическими "предпосылками" (осознаваемыми только в момент семантического конфликта): а) для любых условий существования оправдано выживание любой ценой, средства приспособления лишены моральной оценки (в то время, как в ряде философских моделей мира, относящихся к культурно-идеальным, это отвергается); б) нормальные взрослые люди одинаковы в том смысле, что им приписываются те же мотивы поведения, что и себе (содержание мотивов вытекает из постулата (а), иначе говоря, естественной полагается своекорыстность интересов и мотивов); в) имеет место непререкаемая зависимость поведения, переживания и самооценки каждого от группы, массы, точка зрения которой является критерием нормальности ("быть как все" и т.п.). Не вдаваясь специально в эту проблематику, можно перечислить и более обобщенные основания названных выше презумпций:
) человеческая жизнь - само собой разумеющаяся, необсуждаемая ценность,
) поведение взрослых нормальных современников всегда рационально (то есть из возможных альтернатив индивид выбирает такую, которое ведет к максимально желаемому для него результату);
) при общении индивид контролирует свое поведение стереотипными (неосознаваемыми) способами и т.д.
Из этих базовых постулатов для каждой конкретной ситуации выводится здравосмысловой критерий рациональности поведения. Учет корыстности другого человека часто приводит к успеху социального взаимодействия, а неучет является признаком социальной незрелости и наивности. Клишированная здравосмысловая нормальность не соглашается признать необычный мотив поступка, поскольку эта модель мира является обобщением рутинного ежедневного существования. Нормы здравого смысла воспринимаются как естественные, единственно истинные, воплощающие необходимую и достаточную базовую мотивацию для выживания. В случае резкой смены социальных условий, когда в арсенале здравого смысла не оказывается рецепта адекватного поведения, возникает психологический конфликт, ведущий к коллективному решению проблемы и образованию нового стереотипа.
Не вдаваясь в сложную проблематику соотношения названных моделей в мировосприятии интеллигента, отметим главное: если для здравого смысла картина мира "самоочевидна", то с точки зрения идеально-культурной модели эта очевидность - лишь поверхностное видение социальной реальности. И наоборот: представление социального мира по идеально-культурной модели с точки зрения здравого смысла нереалистично, наивно или фасадно, в каждой конкретной жизненной ситуации и поступке отыскиваются скрытые здравосмысловые мотивы.
Так, в учреждении социальной науки у некоторых работников периодически возникает потребность мотивировать свои занятия в критериях здравого смысла ("за что нам платят?"); наряду с подавляемыми сомнениями возникают "рационализации": "не все могут писать статьи" и т.п., оправдание случайности попадания в науку. Наиболее редко встречается мотивация в каноне культурной модели мира, то есть ссылка на любознательность или интересы развития науки. Следует подчеркнуть, что перечисленные выше постулаты обеих моделей мира - теоретические абстракции, которые "в чистом виде" не присутствуют в конкретной человеческой психике, где здравосмысловые мотивы сложнейшим образом переплетаются с моральными. Это, однако, самостоятельная тема для обсуждения.
Вследствие двойственного нормирования социальной жизни "текст социального поведения" не является непрерывным, гомогенным, а состоит из последовательности участков "явного чтения", то есть допускающих понимание в каноне идеально-культурной модели, и участков скрытого, латентного смысла. Поскольку чтение латентностей разного типа входит в набор автоматизированных умений взрослого человека, ему самому текст социальной реальности может казаться непрерывным; мало того, нередко остановка внимания на скрытостях и их эксплицирование, или их открытое называние бывают "табуированы", вытеснены из сознания; аналитическое внимание к ним может разрушить социализированность индивида.
Границы публичной и частной (семейной, доверительно-дружеской) сфер жизни, общей и внутригрупповой (например, молодежной) сред, отношений верх-низ в системах управления и т.д. - это малая часть мозаики латентностей, пронизывающих всю социальную жизнь. Представим типологию латентностей, условно приписав почти синонимичным понятиям различное значение:
) будем именовать умолчаниями такие латентности, о которых знают все участники взаимодействия, неназывание которых открытым текстом связано с этикетными традициями и за которыми не стоят какие-либо групповые корыстные интересы;
) назовем подразумеваниями такие скрытости, о которых догадываются только посвященные, заинтересованные в сокрытии данного "текста поведения" от внешних лиц; вокруг такого сорта латентностей обычно немало мнимостей: во-первых, посвященные подозревают непосвященных в незапланированном знании - за счет "утечки информации"; во-вторых, в связи с хроническим недоверием низов верхам непосвященные могут преувеличивать значение скрываемого, мифологизировать его; в-третьих, сокрытие информации от вышестоящих в иерархии управления лиц удается редко, но они по известным им правилам "играют" обманутых; тем самым круг посвященных в смысл подразумеваемого текста расширяется;
) наконец, отнесем термин имплицитность к такой распространенной ситуации, когда взрослый нормальный современник почти автоматически распознает скрытый смысл социальной ситуации и столь же правильно выбирает стандартный способ поведения, при этом не осознавая случившегося и не умея вербализовать его. Такая способность является важнейшей частью социального опыта индивида, его социокультурной компетенции.
Можно, пожалуй, утверждать, что в стабильные периоды общественной жизни существует неосознаваемое допущение скрытостей - и сверху вниз (например, управленческий цинизм) и снизу вверх (обыденные девиации). Нарушения этого молчаливого общественного договора отличают борцов с системами и психических неадаптантов.
Под социокультурной компетенцией интеллигента-ученого мы понимаем набор знаний и умений общего и специфического характера, усвоенных им в ходе социализации и дополненных адаптационными навыками в научном учреждении. Этот набор необходим и достаточен для выживания его как человека и для типичных занятий, признаваемыми в данном сообществе научными.
Общий и специфический уровни культурной компетенции проверяются "на входе" претендента в науку, перепроверяются периодически в процессе аттестаций, удостоверяются известными ступенями научной карьеры. С формальной точки зрения цензовые требования к культурной компетенции целиком относятся к идеально-культурному нормированию. Это общекультурная эрудиция, а также актуальная и историческая эрудиция по данной дисциплине (например, социологии); знание иностранных языков, в первую очередь - английского, на котором представлена престижная научная литература; общие логико-методологические знания, специальные методологические знания и методические умения по дисциплине. Другие существенные идеально-культурные качества и способности (ум, талант, моральные свойства) практически не проверяемы, но, поскольку претендент поступает в учреждение социальной науки из вуза или другого интеллигентного учреждения, действует правило "эстафеты": все эти заведения принадлежат к одной системе с общими цензовыми критериями, и если переход из одного в другое не сопровождался адаптационным скандалом, то названные достоинства по умолчанию человеку приписываются.
Перечисленные выше свойства относятся к легально-контролируемой части социокультурной компетенции; она дает лишь право на участие в науке или в поиске истины. Существует еще латентная часть компетенции, контролируемая сильно и скрыто; это и есть область здравосмысловой, то есть социальной зрелости индивида, которая приписывается ему при приеме имплицитно. Нарушения латентных правил достаточно редки, но кара за них сильнее, чем за нарушение легальных норм и представлена как наказание за последнее. Тут сотрудники научного учреждения не защищены никакими социокультурными индульгенциями (званиями, регалиями) и часто их судьба зависит от отношений с Заказчиком.
Социокультурная компетенция человека, работающего в учреждении социальной науки, включает:
) владение кодом идеально-культурного нормирования;
) владение кодом здравосмыслового нормирования;
) почти автоматическое умение выбирать нужный код в зависимости от социальной ситуации. Само распознавание ситуации, в которой нужно демонстрировать определенное идеально-культурное поведение, также относится к компетенции здравого смысла. Наконец, имплицитное предположение об имитационной подоплеке данного поступка социального ученого - это тоже проявление здравосмысловой компетенции; заявление же об этом вслух - социальная наивность, то есть некомпетентность. Особой сложностью отличаются процессы психического переживания, осознания мотивов, а также нормирования речи в формальной и неформальной среде. Впрочем, в таких случаях имеют место и имитация наивности, ирония по ее поводу и тому подобные коллективные игры в клане.
Специфика этой сферы жизни еще и в том, что научная деятельность социальных ученых и их компетенция направлены на познание социального мира; они могут приписывать последнему те же характеристики, которые свойственны внутреннему устройству научного учреждения. Однако, как правило, социум описывается в категориях идеальной модели мира, обязательной для всей открытой культуры в данном ареале; латентная же суть его или не опознается, или не пропускается в открытые тексты.
В свете сказанного выше обратимся к комплексу профессиональной неполноценности или вполне осознаваемому переживанию его. Официальные инстанции (руководство, ученый совет и т.п.), выступающие от имени легальных цензовых критериев, перманентно сохраняют "подотчетность" сотрудников, устраивая аттестации, разборы и рецензирование текстов; тем самым идеально-культурный ценз открыто используется для управления поведением и психикой ученых. В то же время социальная компетентность должна подсказывать последним актуальные возможности обойти барьеры, имитируя научность.
Этими отношениями проблема не исчерпывается. Часть сотрудников научного учреждения чувствует ответственность за качество работы и свою компетентность не только перед официальными инстанциями. Они находятся в психологической зависимости и от референтной группы, от конкретных местных и мировых авторитетов. Наконец, они имеют собственные представления о том, каким должно быть качество их работы, перед ними иногда встает проблема, законно ли они занимают место в научном сообществе. Для преодоления переживаний профессиональной неполноценности часто применяется групповая "терапия" (например, успокаивающая уверенность в провинциальности и коллективной второсортности местной науки: "тут никто ничего никогда не сможет открыть"); иногда помогает набор апробированных высокопрестижных тем, терминов, поз, с помощью которых можно убедить в своей значимости локальное окружение и руководство. Однако в ряде случаев переживание некомпетентности обусловлено тем, что внутри самой системы нет содержательного критерия научности и качества или он в принципе недоопределен.
Как ни странно, интеллигенты не свободны от беспокойства по поводу внезапного идеально-культурного контроля, несмотря на мощное здравосмысловое неверие в саму его возможность в условиях рутинного учреждения науки, а также регалии и заслуги. Бывает, что человек не доверяет своему здравосмысловому опыту, считая его аморальным и не веря в "латентную разрешенность имитации". В этих случаях неизбежна фрустрация.
И уверенность в своей компетентности, и фрустрация по поводу ее отсутствия препятствуют научной работе и просто свободному мышлению, особенно если учесть групповой социально-психологический контроль над тем, чтобы член клана не преодолел самостоятельно его качественный уровень. Препятствовать изучению социальной реальности может не только рутинная научная деятельность, находящаяся в путах имитации, но и высококомпетентная рефлексия по канону идеальной культуры, поскольку, в частности, не способна теоретически преодолеть презумпцию позитивности мира.
Очевидно, что социальная наука - особое занятие по сравнению с починкой часов, выпечкой хлеба, изготовлением станков и т.п., непосредственно соответствующих здравосмысловым критериям обычности поведения и непосредственной нужности (полезности для людей); последние виды занятий для своего оправдания как бы не нуждаются в посредничестве культуры. На этом основании будем принципиально различать сферы социальной жизни, прозрачные для здравого смысла, и такие, где отношения с ним семантически и семиотически непрямые. Поведение людей, их психика и результаты деятельности в этих сферах различны.
Нужность социальной науки с точки зрения здравосмысловых критериев не очевидна и прямо не доказуема (популярный вопрос "кому она нужна, эта социология?"), в то время как идеально-культурное понимание мира предусматривает социальное познание, которое не нуждается в специальном оправдании, поскольку заинтересованность в нем человечества само собой разумеется. Эта обобщенная мифологема относится прежде всего к теоретической социологии, хотя именно она - с позиций здравого смысла - кажется меньше всего мотивированной. Один из распространенных аргументов нужности любой социальной науки - ритуально-репрезентативный - относится к латентностям, причем не здравосмысловым, а государственно-стратегическим ("никому она не нужна, но как это - европейская страна - и без социальной науки?").
Что касается прикладной (эмпирической) социологии, то ее полезность, казалось бы, прямо проистекает из факта специально финансируемого заказа на конкретное исследование. Однако и тут мы попадаем в зону латентных социальных отношений. Так, в застойные советские времена приходилось выполнять заказные наукообразные задачи, сильно отклонявшиеся от культурного идеала, и это было вызвано не ошибкой, не недостатком компетенции, а прямой жизненной необходимостью выживания. Открытый текст заказа формулировался с помощью словаря идеальной культуры - мол, социальные решения, которые принимаются в интересах населения, должны опираться на учет мнений его представителей ("выявление нужд населения"). Одновременно поступал скрытый текст, который предопределял результаты исследования, устраивающие заказчика. Такое поведение есть проявление двух типов социального знания организаторов: а) в обществе существуют некие силы, с которыми так или иначе приходится считаться и в угоду которым нужно проводить дорогостоящий опрос; б) сами решатели во мнениях населения не нуждаются: во-первых, они лучше самих жителей знают их нужды, во-вторых, их социальное чутье подсказывает им, что результаты корректного опроса могут их не устроить. Это особое интуитивное предзнание заказчиков состоит из знания идеально-культурных норм и угадывания точки зрения населения, а точнее - его негативного отношения к официальным решениям (вопреки тому, что в идеале интересы населения и заказчиков должны совпадать). Таким образом, в сферу фальсификации втягивается очередное звено реальности - учреждение социальной науки. Такие отношения - не редкость и в новые времена.
Между тем, поскольку и в науке мы имеем дело с взрослыми нормальными современниками, то все отношения в ней надстроены над неявным здравосмысловым основанием, согласно которому оправдываются любые поступки индивидов, групп и институций, обеспечивающие в конечном счете выживание и растущее материальное и символическое благосостояние участников.
Соблюдение норм научности выступает как приведение работы в соответствие с парадигмой в различных ипостасях и с разной степенью эрудиционной строгости. Это: а) чисто формальное, легко опознаваемое соответствие так называемой позитивистской парадигме (например, применение процентных корреляций, давно признаваемое участниками игры как бесхитростная имитация научности); б) соответствие более современным версиям той же парадигмы с применением более сложных методов анализа; в) присоединение автора к научной системе всемирно признанного теоретика; подключение эмпирических результатов к его интерпретационной концепции рассматривается как предел объясняющих усилий; г) то же самое с добавлением публицистических актуализаций.
социология здравый смысл культурный
Заключение
Возникновение социально организованной материи связано с формированием новых, качественно специфических пространственно-временных структур.
Пространственные структуры, характеризующие общественную жизнь, не сводятся ни к пространству неживой природы, ни к биологическому пространству. Здесь возникает и исторически развивается особый тип пространственных отношений, в котором развивается человек как общественное существо. Социальное пространство, вписанное в пространство биосферы и космоса, обладает особым человеческим смыслом. Оно функционально расчленено наряд подпространств, характер которых и и взаимосвязь исторически меняются по мере развития обществ.
Уже на ранних стадиях человеческой истории формируются особые пространственные сферы жизнедеятельности, значимые для человека. Функционально выделены из окружающей среды пространство непосредственного обитания (жилище и поселения), территория вокруг него, включающая особые зоны хозяйственных циклов. У племен, ведущих охотничье-собирательский образ жизни эти зоны образуются в зависимости от циклов восстановления лесных растений и животных в той экосистеме, в которую включено племя. С возникновением древних земледельческих обществ особое значение приобретают зоны плодоносных земель.
Чтобы понять особую природу социального пространства как объективно существующего, важно выработать представление о целостной системе общественной жизни. Эта система включает в качестве своих компонентов предметный мир, который человек создает и обновляет в своей деятельности, самого человека и его отношения к другим людям, состояния человеческого сознания, регулирующие его деятельность. Все это единое системное целое существует только благодаря взаимодействию составляющих его частей - мира вещей "второй природы", мира идей и мира человеческих отношений. Организация этого целого усложняется и меняется в процессе исторического развития. Оно имеет свою особую пространственную архитектонику, которая не сводится только к отношениям материальных вещей, а включает их отношение к человеку, его социальные связи и те смыслы, которые фиксируются в системе общественно значимых идей. Мир вещей "второй природы", окружающих человека, их пространственная организация обладает над природными, социально значимыми характеристиками. Пространственные формы технических устройств, упорядоченное пространство полей, садов, орошаемых земель, искусственно созданных водоемов, архитектура городов - все это социальные пространственные структуры. Они не возникают сами но себе в природе, а формируются только благодаря деятельности людей и несут на себе печать социальных отношений, характерных для определенной исторической эпохи, выступая как культурно-значимые пространственные формы.
Специфика социального пространства тесно связана со спецификой социального времени, которое является внутренним временем общественной жизни и как бы вписано во внешнее по отношению к нему время природных процессов.
Социальное время, как и социальное пространство, имеет сложную структуру. Оно возникает как наложение друг на друга различных временных структур. В рамках исторического времени, в котором происходят события, характеризующие историю народа, нации, развитие и смену общественно-экономических формаций, можно выделить время индивидуального бытия человека, которое определяется протеканием различных социально и индивидуально значимых для него событий.
Особую важность приобретает анализ пространственно-временной структуры на разных этапах истории общества, изучение механизмов ее изменения и развития как важного аспекта динамики социально организованной материи, что своеобразно проявляется в индивидуальной жизни людей.
Стихийная социологичность взрослого нормального современника - это и есть настоящая здравосмысловая социология, которая действует в социальной жизни. Ее конкретное содержание различно у Заказчика, у ученого, делающего карьеру, у рядового сотрудника, хотя базовые основания здравого смысла едины. Положения этой стихийной социологии не осознаются как объект теории и, вероятно, неслучайно вытесняются из интеллигентского менталитета; происходит как бы его "стерилизация" в духе обязательной идеально-культурной модели мира. Для теоретической реконструкции такой социологии необходимо, нарушая существующие культурные табу, свести воедино и обобщить ее практические правила, проанализировать причины ее вытеснения из сознания социальных ученых, аксиологически "нейтрализовать" ее негативную оценку в публичном дискурсе ("обезморалить"). Все это может способствовать воссозданию более полной, ценностно нейтральной картины социального мира.
Наличие интеллигентского сословия - это ценностно нейтральный социально-демографический факт. Так, в публичных местах, где происходит будничное смешение социальных сословий (например, на рынках) интеллигенты почти автоматически опознают "своих", а не-интеллигенты столь же легко отличают их по внешним признакам (одежде, манерам, речи). Анализ показывает, что эти внешние отличия сопровождаются внутренними - общими для интеллигентов характеристиками мировосприятия, важной составляющей которых является социокультурная компетенция.
Список литературы
1. Андреев М.Л. Культура Возрождения // История мировой культуры. Наследие Запада. М., 2008, с.9.
. Бауман А. Философия и постмодернистская социология // Вопросы философии, 2009, № 1.
. Бергсон А. Здравый смысл и классическое образование // Вопросы философии. 2000, № 2.
. Грамши А. Тюремные тетради, ч.I. M., 2009, с.48.
. Долгов КМ. Политика и культура // Антонио Грамши. Искусство и политика. М., 2009.
. Уайтхед А.Н. Избранные работы по философии. М., 2000. с.50.
. Сорокин П. Человек. Цивилизация. Общество. - М., 1992
. Смелзер Н. Социология // Социологическое исследование. - 1990. - №11
. И.А. Гобозов. Социальная философия. - М., 2007