) оказалась вовлеченной в территориальный передел.
Неохваченной этнополитическими конфликтами территории проживает более 30 млн. человек. Национальная вражда унесла десятки тысяч жизней, согнала с насиженных мест многие сотни тысяч человек. Эскалация межэтнических противоречий привела к тому, что в ряде случаев внутренние межнациональные конфликты стали выливаться в межгосударственные. Усилилось кланово-конфессиональное противостояние.
История этнополитических конфликтов настолько длительна, что современные представления, основанные на методах их разрешения в рамках либеральной цивилизации, отражают лишь ее миг. Это теоретическое положение применимо и к России, прошлое которой оставило нам сложные и запутанные межнациональные проблемы. Так, на Северном Кавказе нет ни одной территории, ни одного национального образования, которые в последние сто лет не изменили свои географические очертания десять раз. Отсюда следует, что любой этнополитический конфликт на территории России - явление историческое, обладающее внутренней динамикой, многообразием форм проявления и стадий развития, меняющимся составом участников. Без преодоления этнополитических конфликтов, без введения их в цивилизованное русло, без создания культуры разрешения таких конфликтов прочное российское государство невозможно. Не будет преувеличением сказать, что это - один из центральных вопросов политики России в осуществлении коренных социально-экономических и политических преобразований в обществе.
На сегодняшний момент безопасность и стабильность на Северном Кавказе во многих отношениях зависит от положения в соседних южных странах ближнего и дальнего зарубежья.
С точки зрения региональной и национальной безопасности важнейшими акторами во внешнеполитической стратегии России являются закавказские государства, которые соединяют в качестве промежуточного звена в единую дугу нестабильности два остальных источника конфликтов в этом регионе: ближневосточный и северокавказский, Эта дуга нестабильности стала серьезным фактором в дезинтеграционных процессах, происходящих на южных рубежах России. Сегодня на Северном Кавказе, как выразился В. Путин, «проходят испытание на прочность базовые основы нашего конституционного строя».
Национальным интересам России отвечает существование единых, целостных и стабильных соседних стран - Грузии, Азербайджана и Армении, проводящих дружественную или, по меньшей мере, нейтральную политику в отношении России. Закавказье могло бы образовать надежный буфер, который амортизировал бы угрозы безопасности на юге России, исходящей от нестабильных регионов мусульманского мира. Поэтому Россия прилагает немалые усилия для урегулирования существующих конфликтов и прекращения военных действий в южном поясе (включая участие в миротворческих миссиях, военное присутствие и др.
Юг России в силу своего геополитического положения неизбежно вовлечен в мировые политические процессы, более того является одним из невралгических узлов современной системы международных отношений.
Ключевыми государствами в Средиземноморско-Черноморско-Каспийском и Кавказско-Ближневосточном регионах является Турция и Иран, также борющиеся за расширение сфер своего влияния в данном регионе,
В Концепции внешней политики Российской Федерации развитие добрососедских отношений и стратегического партнерства с государствами - участниками СНГ объявляется приоритетным направлением.
Приоритетное значение в Южном направлении имеет регулирование конфликтов на Кавказе и в Центральной Азии, развитие сотрудничества в военно-политической области и сфере безопасности, особенно в борьбе с международным терроризмом и экстремизмом. При этом главные угрозы связываются с деятельностью исламского экстремизма в Таджикистане, Афганистане и на Северном Кавказе. С точки зрения национальных интересов России на Южном направлении развитие ситуации в Афганистане имеет существенное значение. Вместе с тем на Северном Кавказе сосредоточены наиболее серьезные и прямые угрозы целостности Российской Федерации, ее стабильности по всему периметру российской границы.
Россия не может самоустраниться от конфликтов, разворачивающихся на ее южных рубежах. Нестабильность на Кавказе и в Центральной Азии оказывает прямое воздействие на этнополитическую ситуацию в северокавказских республиках России и прилегающих к ним Краснодарском, Ставропольском краях и Ростовской области.
Возникли серьезные проблемы, связанные с угрозой распространения религиозного экстремизма и терроризма с территорий Юга, охваченных войнами и беспорядками, недопущением переноса внешних для России конфликтов на внутреннюю почву. Этого добиться не удалось. На юго-западных рубежах России разгорелась русско-чеченская война, принявшая затем характер антитеррористической операции. Не урегулированы осетино-ингушский конфликт, межэтническое противостояние в Карачаево-Черкесской Республике и др.
Установившиеся взаимоотношения конфессий и государства оцениваются гражданами тоже достаточно терпимо. Так, отделение церкви от государства одобряют 68,6% неверующих и 44,4% верующих (из которых 42,8% православных и 32% мусульман). Не вызывают тревоги и результаты опросов по проблеме взаимоотношения конфессий. Так, положительно относятся к православию 60,4% мусульман и лишь 2,8% испытывают отрицательное отношение. Положительно относятся к исламу 29,8% русских (отрицательно -13,7%) и 31,7% православных (при отрицательном отношении 17,6%). Иными словами по результатам опросов мусульмане оказываются в среднем вдвое толерантнее православных. По данным Центра социологических исследований МГУ, религиозность ни к какой определенной политической ориентации, тем более радикальной, среднего гражданина не приводит.
Изложенное, несомненно, верно, если рассматривать данную проблему лишь через призму нравственной парадигмы мировых религий безотносительно к конкретным политическим ситуациям, движениям, конфликтам. В то же время в реальном мире политические, экономические, территориальные и другие конфликты приобретают особую остроту, если в них проявляется религиозная составляющая, наиболее часто возникающая в поликофессиальных государствах. Политические интересы начинают определять формы религиозных движений, характер истолкования тех или иных религиозных установок. Политические нормы в свою очередь получают религиозное обоснование, своеобразное «божественное» санкционирование. Особо наглядно это прослеживается в деятельности радикальных религиозных движений, в которых религиозная жизнь начинает рассматриваться как политическая деятельность, а политическое движение - как религиозно-доктринальное.
Наиболее рельефно идеологическая роль религии прослеживается в различных исламских экстремистских движениях, сторонников которых часто называют «фундаменталистами» или «ваххабитами». Следует отметить, что исламские теологи выражают несогласие с использованием понятия фундаментализм при характеристике радикальных течений в исламе, ибо идеологи фундаментализма, по собственному убеждению преследуют священную цель - возвращение к регулятивным нормам раннего классического ислама, причем в системе «политика - ислам» сакральное начало берет на себя роль источника человеческих законов, выражения духовных и политических ценностей, следовательно, понятия «экстремизм», «терроризм» и др., не вписывающиеся в данный механизм, просто теряют смысл.
Употребление понятия «ваххабиты» в широком смысле слова представляется не совсем корректным, так как на Северном Кавказе ваххабитами называют все группы мусульман, выступающие с критикой региональных особенностей ислама, обычно дополняемого местными обычаями и светскими ритуалами. Как следствие, в ваххабиты зачисляют всех, исповедующих ислам и выступающих с критикой официального духовенства. Более правильно называть северокавказских ваххабитов салафитами (мусульманские религиозные деятели, которые в различные периоды истории выступали с призывами ориентироваться на образ жизни и веру ранней мусульманской общины) или как указано выше - фундаменталистами.
Исламские экстремисты при обосновании своей радикальной позиции исходят из формулы, что сопротивление несправедливости - обязанность мусульманина и игнорирование этой обязанности - грех. Высшая справедливость наступит в обществе лишь тогда, когда мусульмане будут строго следовать шариату и эта принципиальная позиция принесет людям благоденствие и процветание.
При реализации своих идеологических установок исламские экстремисты игнорируют существующие политические и социально-экономические условия жизни общества, считая их производными от ислама. По их мнению, лишь религиозные идеалы определяют весь спектр социальных взаимоотношений людей. Отсюда следует вывод: позитивное развитие общества возможно исключительно на основе законов шариата. Чтобы обеспечить торжество законов шариата, необходимо призывать и выводить людей из неисламского общества (джахилийи), что возможно лишь при условии, если движение возрождения общества возглавят «истинные» мусульмане.
Под «истинными мусульманами» понимаются верующие в Аллаха, отказавшиеся от всех привязанностей, в том числе близких и родственников, не разделяющих их идеологических установок. По существу это фанатики, воспринимающие нераздельность политических и религиозных ориентиров, опирающиеся как в вере, так и в реальной жизни на раннюю исламскую идеологию, стремящиеся к установлению на земле власти Аллаха на основе шариата, убежденные в необходимости джихада, позволяющего применять насилие до полной победы ислама. Религиозные экстремисты отличаются исключительной преданностью своим руководителям, готовы выполнить их любой приказ, в том числе пожертвовать собственной жизнью во имя религиозных идеалов, не говоря уже о жизни так называемых «неверных».
Борьба с терроризмом на религиозной основе сложнейшая, многоплановая и актуальная для Российской Федерации задача общегосударственного масштаба. Силовой вариант решения проблемы способен дать лишь кратковременные позитивные результаты. Для кардинального оздоровления ситуации нужна кропотливая и прицельная работа по выявлению и ликвидации факторов, детерминирующих терроризм на религиозной основе, а также той питательной среды, на которой он произрастает. Для уничтожения этого социального зла необходимо взаимодействие государственных институтов, общественных объединений, партий, исламских организаций и движений, средств массовой информации, всех законопослушных граждан.
Понятия Кавказ и конфликты оказались зарифмованными позднесоветской и постсоветской историей. Из семи вооруженных межэтнических конфликтов на постсоветском пространстве, пять произошли в Кавказском регионе. Это - армяно-азербайджанский конфликт из-за Нагорного Карабаха, грузино-осетинский и грузино-абхазский конфликты, осетино-ингушский и российско-чеченский конфликты.
Постконфликтное урегулирование в Карабахе, Южной Осетии, Абхазии, Пригородном районе Республики Северная Осетия не стало необратимым процессом. Помимо актуализированных («открытых») конфликтов в Кавказском регионе развиваются латентные («скрытые») конфликты, временами переходящие в «открытую фазу». Именно Кавказ стал своеобразным «поставщиком» непризнанных государственных образований на постсоветском пространстве (Нагорный Карабах, Южная Осетия, Абхазия, Чеченская республика Ичкерия в 1991-1994 и в 1996-1999 гг.).
В современной этнологии существует большое количество определений межэтнического конфликта. Но на сегодняшний день можно зафиксировать два подхода к определению феномена межэтнического (межконфессионального) конфликта.
В узком смысле межэтническим (межконфессиональным) конфликтом может считаться социальное противоборство, изначально мотивированное этническими (религиозными) причинами. В широком смысле, межэтнический (межконфессиональный) конфликт - это противостояние, в котором противоборствующие группы принадлежат к различным этническим (религиозным группам). При этом этническая (религиозная) принадлежность может конструироваться, пониматься и трактоваться по-разному, а этническая мотивация изначально может либо не присутствовать, либо быть слабо выраженной. Узкое понимание межэтнического конфликта, с одной стороны, позволяет избежать «инфляции» самого понятия, но с другой, оно выводит из аналитического поля большую часть латентных конфликтов.
В то же время массовые «воспоминания» о прошлых открытых, в том числе военных, конфликтах стали фактором формирования новых конфликтов. Правоту своих сегодняшних действий лидеры этнонациональных движений оправдывают ссылками на исторический опыт межэтнических столкновений прошлых веков. Современные межэтнические конфликты вписываются их идеологами в широкий исторический контекст. Армянские и азербайджанские этнонационалисты апеллируют к истории военного противостояния между Первой Республикой Армения и АДР (Азербайджанской Демократической Республикой), Турцией в 1918-1920 гг. Лидеры этнонациональных движений Абхазии и Южной Осетии говорят о многолетней борьбе с происками "малой империи". Идеологи чеченского сепаратизма выдвинули тезис о "четырехсотлетней борьбе" России с Чечней.
Целый ряд кавказских конфликтов остался на уровне латентных. Между кабардинцами и балкарцами в Кабардино-Балкарии, карачаевцами и черкесами в Карачаево-Черкесии, грузинами и азербайджанцами в Квемо-Картли, грузинами и армянами в Самцхе-Джавахети, русским населением Дона, Кубани, Ставрополья и мигрантами боевые действия не велись и не ведутся. Однако в последние 15 лет отношения между перечисленными этническими группами не единожды обострялись. Формы межэтнического противоборства в данных случаях носили менее радикальный характер (массовые акции, драки, кадровые преференции для "своих" и стеснения для чужаков). Целый ряд межэтнических и межконфессиональных конфликтов начала 1990-х годов в Дагестане (аварско-чеченский, кумыкско-аварский, лакско-кумыкский, противоборство русских и горских переселенцев в Кизлярском районе, конфликт между салафитами и тарикатистами) сопровождался насилием. Однако эти столкновения не переросли в военное противоборство и к концу 1990-х годов перешли в разряд латентных.
Применительно к Кавказскому региону можно констатировать, что грань между актуализированными и латентными конфликтами легко преодолима. В 1992 г. при посредничестве РФ был прекращен вооруженный грузино-осетинский конфликт, и начался этап постконфликтного урегулирования. Однако стремление к изменению сложившегося status quo привело в 2004 г. не только к деградации переговорного процесса, но и к возобновлению вооруженного противоборства. Конфликт, имевший тенденцию к превращению в "скрытый", снова стал актуализированным. В мае 2004 г. отмечался десятилетний юбилей прекращения огня в Нагорном Карабахе.
Однако представители противоборствующих сторон не раз декларировали готовность к возобновлению военных действий. Более того, подобные декларации получают определенную общественную поддержку. По данным социологического исследования в рамках проекта "Южнокавказская сеть за гражданское согласие" при содействии Европейской комиссии (2002 г.) 32 % опрошенных азербайджанцев и 16,6 % респондентов-армян не выступают против военного решения карабахской проблемы.
Другой тип классификации межэтнических конфликтов - по особенностям статуса противоборствующих сторон. По этому критерию различают внутригосударственные, межгосударственные конфликты, конфликты между различными этническими группами, между центральной властью и окраинами, стремящимися к сецессии. Все вооруженные столкновения на Кавказе изначально складывались и развивались как внутригосударственные. Все будущие независимые государства Юга Кавказа, северокавказские национально-территориальные образования в составе РФ, непризнанные государства и неконтролируемые территории до 1991 г. входили в состав СССР. Армяно-азербайджанский, грузино-абхазский, грузино-осетинский, российско-чеченский конфликты в позднесоветский период происходили между руководством союзных и автономных республик, развиваясь как противоборство принципов территориальной целостности и права на этнонациональное самоопределение.
Интересный подход к классификации конфликтов предложил американский политолог Д. Горовитц. Он основан на соотношении модернизированного и традиционного начал в конфликте центральной власти и окраины, стремящейся к сецессии. Согласно Горовитцу, существуют:
сепаратизм отсталой этнической группы в отсталом регионе страны;
сепаратизм отсталой группы в развитом регионе;
сепаратизм развитой этнической группы в отсталом регионе страны;
сепаратизм развитой группы в развитом регионе страны.
Очевидно, что понятия "отсталый" и "передовой" являются оценочными и субъективными, требуют уточняющих критериев. Вместе с тем столь же очевидно, что мотив "отсталости" и "развитости" является одним из ключевых в идеологии, как сепаратистов, так и их противников. Призыв превратить "отсталую" Чечню во "второй Кувейт" путем сецессии стал одним из главных в риторике Д.Дудаева и его команды. Мотив освобождения "передовой христианской армянской культуры" от "отсталого" Азербайджана не раз звучал из уст лидеров карабахского армянского движения.
Говоря о современном чеченском сепаратизме, нельзя не отметить в качестве одной из его причин отсутствие у чеченцев традиций собственной государственности, а, значит, и неукорененности в их обществе всего комплекса представлений о государственном праве. Однако значительная роль неформального неписаного права, его приоритет над формальным законом должна рассматриваться как важная предпосылка масштабного кавказского межэтнического конфликта.
Подход Горовитца позволяет также проанализировать такую проблему межэтнического противостояния и постконфликтного урегулирования, как полиюридизм (или правовой плюрализм), то есть сочетания в повседневной жизни народов Кавказа государственного, религиозного (шариат), обычного (адаты) права. Учет различных правовых традиций и практик может стать как фактором "разогрева" конфликтов, так и фактором их замораживания.
Межэтнические конфликты различаются также по целям, декларируемым противоборствующими сторонами. Выделяются статусные (этнополитические) и этнотерриториальные. Первая группа конфликтов возникает из-за стремления этнической группы (автономии, республики) повысить свой статус или добиться сецессии, реализовав право на самоопределение. Этнотерриториальные конфликты предполагают борьбу за ту или иную территорию, защиту "своей земли". Для Кавказского региона характерно то, что статусные и этнотерриториальные конфликты практически всегда совпадают. Важной особенностью Кавказского региона является также преобладание межэтнических конфликтов над межконфессиональными. Подобный феномен объясняется несколькими причинами:
государственные образования Юга Кавказа и северокавказские республики в составе РФ в течение 70 лет входили в состав советского государства, с одной стороны, проводившего политику государственного атеизма, а, с другой, способствовавшего правовой институционализации этничности. Религиозность запрещалась, в то время как этничность культивировалась;
ислам и православие в регионе имеют существенные особенности. Кавказское православие и кавказский ислам являются феноменами, весьма отличающимися от принятых стандартов;
этническая консолидация на Кавказе развита сильнее, чем конфессиональная. Более того, между различными направлениями ислама на Кавказе (суфизм и "салафийа") существуют серьезные и подчас непримиримые противоречия.
Армяно-азербайджанский, российско-чеченский, осетино-ингушский конфликты нередко трактовались как конфликт христиан и мусульман. Наличие религиозной мотивации в этих конфликтах очевидно. Но очевидно также преобладание этнических лозунгов над целями борьбы за веру. Союзником христианской Армении, а не мусульманского Азербайджана, является Исламская Республика Иран, в то время как светская Турция, ориентированная на США и Западную Европу, поддерживает Баку. В ходе вторжения боевиков Ш.Басаева в мусульманский Дагестан на стороне российских войск (среди которых были и призывники-мусульмане) выступили мусульмане - жители Дагестана.
Даже наиболее известные теракты чеченских сепаратистов (Буденновск, Кизляр, Норд-Ост) проходили не столько под зеленым знаменем пророка, сколько под лозунгом независимости Ичкерии. В ходе периодического обострения латентных межэтнических конфликтов друг против друга выступали представители различных этносов, исповедующих ислам.
Природа проявления экстремизма носит протестный характер: неудовлетворенность политическим режимом, социальным неравенством, положением в обществе определенных социальных слоев, этнических, расовых и конфессиональных групп. В принципе эти мотивы предсказуемы, если внимательно отслеживать развитие ситуации в том или ином сообществе. В истории более чем достаточно прецедентов, когда несправедливость и неравенство в их политическом и социально-экономическом проявлениях, образование пропасти между богатыми и нищими всегда вызывали протест. Эта проблема поддается урегулированию, если государство целенаправленно занимается исправлением перекосов. Но если оно допускает образование критической массы, это неизбежно создает питательную почву для экстремизма.
Наиболее сложен и опасен экстремизм, в основе которого лежат идеологические, особенно религиозные убеждения и прикрываемые ими политические цели и установки. Этот вид экстремизма не всегда и необязательно связан с социально-экономическим положением его сторонников. Его формирует фанатическая преданность идее, догмам и установкам, независимо от того, является ли эта идея светской или религиозной. Убежденность в том, что эта идея божественна, а потому и безупречна, и справедлива, придает ей мощную и притягательную силу, а у ее последователей создает иллюзию, что, борясь за ее претворение в жизнь, они выполняют миссионерскую, даже мессианскую роль, оправдывающую их любые действия. Вот почему при всей ложности их предпосылок, к подобным экстремистским течениям примыкают самые разные люди. Некоторые непосредственно участвуют в реализации идей, другие способствуют их деятельности моральной поддержкой и щедрыми финансовыми пожертвованиями. А третьи, даже не разделяя эти идеи, цинично используют ее сторонников в своих политических целях. Следует отметить, что под влиянием религиозного фактора в деятельность некоторых политических движений нередко привносятся крайне реакционные политические установки. При этом закамуфлированный в ряде случаев в религиозную оболочку социально-политический контекст экстремистских действий гораздо легче воспринимается на эмоционально-психологическом уровне.
Результаты последних исследований показывают, что в комплексе причин и условий возникновения социально-политического экстремизма на наличие религиозного фактора указывает 37%, на проявление вместе с национализмом - 62%, а с другими экстремистскими силами - 1%.
Важно также подчеркнуть, что религиозный фактор имеет место в формировании субъективных, ценностно-мотивационных, эмоционально-психологических предпосылок экстремистского поведения. Здесь необходимо исходить из того, что религиозные понятия, образы, системы вероучений и мифологии обладают достаточным потенциалом для выражения и обслуживания любых, даже совершенно противоположных социально-политических целей, в том числе с применением различных экстремистских форм. Рассматривая религиозное сознание как одну из форм общественного сознания на его идеологическом и общественно-политическом уровнях, необходимо отметить, что в обоих случаях особую роль приобретают положения, доказывающие правомерность применения насилия в религиозных отношениях, либо способствующие формированию таких установок в сознании верующих. Религиозный фанатизм используется приверженцами идеологии и тактики экстремизма для искусственного разжигания вражды между верующими различных конфессий.
Северный Кавказ представляет собой специфический регион, где сошлись ведущие мировые религии (христианство, ислам, буддизм), стороны света (Запад и Восток, Север и Юг), континенты (Европа и Азия). Здесь соприкасаются многие народы, культуры, конфессии, проживает множество народов и этнонациональных групп, имеющих друг к другу немало претензий территориального и иного характера. Можно сказать, что Северный Кавказ обладает своим особым обликом, своими специфическими особенностями, отличающими его от всех других регионов.
Религия, будучи специфической подсистемой общества, многообразными связями переплетена с другими компонентами общественной системы. Она является существенным и постоянно действующим фактором общественной жизни и проявляется посредством выполнения определенных социальных функций, через деятельность религиозных институтов, организаций, верующих масс. Для религий характерны как этносегрегирующая функция, ведущая к противопоставлению народов и последователей разных вероисповеданий, так и интегративная и регулятивная функции, которые позволяют устанавливать связи между единоверцами, поддерживать конфессиональную и этническую общность, регулировать поведение людней. Эти функции на протяжении веков эти функции использовались для обеспечения целостности общества, ослабления существующих противоречий, улаживания межэтнических и других конфликтов. Как показывает опыт истории, объединению людей самых различных национальностей, сближению народов, взаимовлиянию и взаимообогащению их культур, сглаживанию межнациональных противоречий способствовали такие мировые религии, как буддизм, христианство и ислам. Исторически усиление религиозного фактора совпадает с переломными этапами общественного развития, с периодами ломки старого уклада жизни и рождения нового, сопровождающимися социальными потрясениями, духовными кризисами, как общественного масштаба, так и на личностном уровне, вызванными утратой привычных ценностных ориентиров.
Именно такой период в своем развитии переживает сейчас российское, в том числе и северокавказское общество. Эта ситуация рождает общественный спрос на религию, усиливает социальные ожидания, обращенные к религиозным организациям.
Как считают исследователи З.С. Арухов и Р.Г. Гаджиев, «серьезную угрозу для национальной безопасности России, с учетом изменившейся в идеологическом и практическом плане геополитической ситуации стал представлять политизированный исламский фундаментализм, который в современных условиях опирается на мощную поддержку из-за рубежа и усиливается за счет использования исламского прикрытия сепаратистами. Особенно опасной становилась практика слияния национального самосознания народов с религиозным фанатизмом. В этой связи в условиях Северного Кавказа наибольшую угрозу целостности России представляли совместные Дагестано-чеченские экстремистские исламские организации ваххабитского толка».
В связи с этим в данном регионе с конца XX - начала XXI веков активно начали возрождаться опыт и традиции миротворчества и народной дипломатии по разрешению конфликтных ситуаций в различных областях общественной и личной жизни. Миротворческая деятельность реализуется на практике в форме многоуровневой системы. Одной их существенных сторон данного миротворческого процесса на Северном Кавказе является использование религиозного фактора.
Итак, религиозная ситуация в Северо-Кавказском регионе формируется в основном за счет процессов, происходящих в православном и мусульманском обществе. Взаимоотношения между последователями этих конфессий Северного Кавказа строятся преимущественно в традиционно доброжелательном, мирном, обоюдно терпимом мире. Однако, внутренние процессы, происходящие в глубинах православия и ислама, характеризуются крайне противоречивыми негативными тенденциями. В основе данных тенденций лежит расслоение, разделение и распад; возникновение противоположных взглядов на те или иные догмы религии, возникновение новых религиозных объединений; появление нетерпимости к противоположной точке зрения, что, в конце концов, выливается в конфликт с применением насилия или с использованием других экстремистских методов.
Практика показывает, что обращение к экстремистским методам зачастую происходит тогда, когда верующим отказывают в легитимной политической деятельности. Специфика внутри-мусульманского противостояния в мусульманских анклавах Северного Кавказа состоит в том, что она носит и прямой и опосредованный характер. Это и направление усилий противостоящих течений на формирование о своем оппоненте негативного общественного мнения, и апелляция к общественности, в которой подчеркивается имеющееся размывание коренных устоев мусульманских народов и их культурно-национальной самобытности.
Следует отметить немаловажный факт при оценке религиозной ситуации в регионе, который заключается в том, что в практику вошли попытки подавления своего оппонента с помощью государства, с привлечением известным образом ориентированного правительства.
Конфликт в мусульманском мире усугубился с принятием в республиках Северного Кавказа законов, направленных против деятельности тех или иных религиозных течений. Указанные противоречия переросли в некоторых регионах Северного Кавказа в открытое вооруженное противостояние. По сути, религиозная ситуация, сопровождающаяся внутрирелигиозными противоречиями, оказалась одним из факторов дезинтеграции и нестабильности в регионе социальная структура и исламский фактор.
.2 Межнациональные конфликты на Северном Кавказе
В российской этнополитологии под этнополитическим конфликтом понимается конфликт, характеризующийся определенным уровнем организованного политического действия, участием общественных движений, наличием массовых беспорядков, сепаратистских выступлений и даже гражданской войны, в которых противостояние проходит по линии этнической общности. В этом понятии глубоко отражена суть войны Армении и Азербайджана за Нагорный Карабах, столкновения между Северной Осетией и Ингушетией, беспорядков в Алма-Атеи др.
Природу этнополитических конфликтов в современных условиях вряд ли возможно всесторонне проанализировать с использованием инструментария только одной науки. Представители разных отраслей научного знания (философы, этнологи, психологи, этнополитологи, экономисты и др.) создали несколько теорий, объясняющих причины возникновения этнополитических конфликтов и их динамику. Однако целостного исследования пока не создано. Вместе с тем достаточно определенно выявились два подхода к анализу этнополитических столкновений.
Первый - социологический. Он явно доминирует. В рамках данного подхода причины конфликтов объясняются при опоре на анализ этнических параметров основных социальных слоев, групп, группировок, а также на исследование взаимосвязи и взаимовлияния социальной стратификации общества и разделения труда с этническими характеристиками региона, переживающего этнополитическую напряженность.
Второй - политологический. Опираясь на такой подход, ученые первоочередное внимание уделяют трактовке роли национальных элит (прежде всего интеллектуальных и политических) в мобилизации чувств в процессе межэтнической напряженности и ее эскалации до уровня открытого конфликта. В качестве ключевого исследуется вопрос о власти, доступе к ресурсам.
При всей важности вопроса о политических и национальных элитах ограничение анализа причин этнополитического конфликта сферой элит не дает возможности объяснить в полной мере сам феномен массовой мобилизации и интенсивности эмоций его участников. А вот социально-психологический срез этничности при исследовании политического измерения позволяет прояснить это. Поэтому социально-психологические механизмы этнополитических конфликтов играют более важную роль, чем это представлялось в рамках традиционных политологических интерпретаций. Именно через призму политического, с учетом социально-психологических факторов можно адекватно проанализировать изначальную силу стремления этнической группы к автономии, составить представление о ее конфликтогенном потенциале и готовности перейти к самым жестоким методам насилия ради достижения этой цели.
Выбор в пользу такого методологического подхода к анализу причин возникновения этнополитических конфликтов позволяет предложить соответствующую их классификацию. Основополагающими являются причины общецивилизационного характера, порождаемые объективным развитием человечества. Например, Э. Блэк считает, что неравномерное протекание модернизации (общественной структуры, экономики, национально-государственного устройства и др.) в этнонациональных ареалах порождает конфликты между притязаниями этнических групп, с одной стороны, и реальными возможностями государства гарантировать обеспечение прав своих граждан - с другой. Эти конфликты носят универсальный характер. По утверждению А. Дейча, модернизация активизирует этническое сознание, способствует формированию политических устремлений к национальной автономии. В результате национальные конфликты возникают все чаще, охватывая в первую очередь многонациональные государства. Следствием этого, считает он, становится распад таких государств на отдельные регионы.
Следующий пласт причин, порождающих этнополитические конфликты, коренится в истории этносов и их всестороннем взаимодействии, сформировавшемся национальном складе ума, национальном сознании, психологии, традициях, идеологических стереотипах, переходящих из поколения в поколение, и др. И здесь важное место занимает национализм. В первую очередь с ним этнополитологическая наука связывает молниеносное разрушение системы «реального социализма» в Восточной Европе и в СССР.
Национализм - специфическая форма национального самосознания, основанная на гипертрофинационального чувства, идее превосходства собственной нации и пренебрежении к другим.
Как идея и общественно-политическая практика национализм заявляет о себе, когда процесс развития производительных сил вступает в период индустриализма. Мощным источником подпитки националистической идеи служит противоречивая диалект и как культуры и политики.
Совокупность источников национализма и его генетический тип показывают, что национализм - это не пробуждение древней, скрытой, дремлющей силы, а следствие новой формы социальной организации, опирающейся на обобществленные, централизованно-воспроизводящиеся высокие культуры, каждая из которых защищена государством или стремиться быть таковою.
Чаще всего причиной этнополитических конфликтов становится воинствующий национализм. Он выражает тенденцию к суверенизации больших и малых этнолингвистических общностей с целью создания независимой государственности, проявляется в растущей нетерпимости по отношению к национальным меньшинствам, усилении ксенофобии, жертвами которой становятся, прежде всего, беженцы, в нарастающем сопротивлении процессам интернационализации отношений между народами, в том числе региональной экономической и политической интеграции.
В числе причин, порождающих этнополитический конфликт, можно назвать «политизацию этнической солидарности» получившую свое развитие в условиях либерализации политической системы в СССР в перестроечный период. Разрушив средства эффективного контроля Центра над этнической периферией и не предложив концептуально ничего взамен для направления высвобождающейся энергии межнациональных отношений в русло созидательного реформирования, правящая элита фактически стимулировала национальную напряженность. В стихийном порядке возникали условия для трансформирования латентного потенциала этнополитической напряженности в открытые конфликты. На территории бывшего СССР развернулась борьба национальных элит за реализацию право-этнической периферии на самоопределение и отделение от Центра.
В настоящее время, после принятия Федеративного Договора и Конституции РФ, негативное этнополитическое развитие пошло на убыль, но далеко не исчерпало свой конфликтогенный потенциал. События на Северном Кавказе свидетельствуют об этом с достаточной мерой определенности. Более того, региональные элиты продолжают использовать факт «мобилизации этничности» для достижения политических целей. Такая этнизация политики несет в себе серьезную угрозу не только детонации этнополитического конфликта по конкретной проблеме, но и длительной межэтнической войны. Остроту этнополитического конфликта усиливает поддержка из этнической солидарности одной из групп, участвующих в столкновении, со стороны родственной этнической общины за рубежом. Возникновение на территории СССР 15 независимых государств сделало эту проблему еще более актуальной для каждого из них.
В самостоятельном осмыслении нуждаются ситуационные источники этнополитических конфликтов. К ним У. Фольц относит внезапное исчезновение сдерживающих факторов внешней среды, что может произойти из- за быстрого ослабления высшей политической власти или неожиданного исчезновения внешней угрозы. В период конца 80-х - первой половины 90-х годов на территории СССР одновременно произошло и то, и другое. Быстрые перемены в социально-экономическом положении одних этнических групп по отношению к другим неизбежно создают определенную напряженность в их взаимоотношениях.
К ситуационным источникам следует отнести историческое, наследие межэтнических отношений, воздействие внешнеполитических факторов в регионе, экономическую ситуацию, проблемы внутриполитической жизни, уровень политической и общей культуры в очагах межэтнических коллизий и многое другое. Не исключено, что ситуационные факторы могут оказывать разное, подчас диаметрально противоположное, воздействие на участников конфликтогенной ситуации в разных регионах страны.
Принадлежность противостоящих сторон к различным конфессиональным культурам нередко ведет к конфликту. Близость конфессиональных и этнических аспектов конфликта ни в коей мере не означает их тождества. Конфессиональная принадлежность всегда была сильней этнической идентичности. В этом историческом факте кроется разгадка отождествления религиозной и этнической принадлежности. Но это не означает их неразделенности. К тому же любая конфессиональная культура обладает большим миротворческим потенциалом, который может и должен быть использован для достижения межнационального мира. Эта истина - важная максима при принятии ответственных политических решений в целях урегулирования этнополитических конфликтов.
Этнический конфликт - это межгрупповая борьба за ограниченные ценности, участники которой определяют себя и противника по аскриптивным и генотипическим признакам групповой принадлежности. От этнического конфликта этнополитический конфликт можно отличить по содержанию политических требований инициаторов борьбы - организованной этногруппы. Этот вариант классификации именуется целевой типологией конфликта.
Сторонники целевой типологии усматривают отличительную черту этнополитического конфликта в политических требованиях одного из его участников.
В соответствии с целевой типологией этнополитические конфликты делятся на статусные и гегемонистские. Статусные конфликты происходят в связи с требованиями изменения политического положения этногруппы в обществе. Требования могут быть двух видов: создание политической автономии и создание независимого национального государства. А.Я. Сухарев, В.Д. Зорькин, В.Е. Крутских именуют статусный конфликт сепаратизмом. Он свидетельствует о групповом стремлении к отделению. Гегемонистский конфликт порождается требованием политического преобладания этногруппы в отношении других этногрупп общества. Гегемонистские требования относятся к желаемым привилегиям внутренней этногруппы и ограничениям внешней группы в экономической, политической, правовой, культурной сферах.
Сохранение доминирования одной этногруппы над другой провоцирует затяжные конфликты. Статусные и гегемонистские конфликты происходят преимущественно между национальными меньшинствами и доминирующей этнонацией.
Исследователи применяют дополнительные целевые классификации этнополитического конфликта. Г.С. Денисова и М.Р. Радовель предлагают различать в статусном конфликте три формы: сецессию - отделение с целью создания собственного государства; ирредентизм - отделение части территории с целью присоединения ее к соседнему государству; энозис - отделение с целью присоединения к государству, где проживает основной массив одноименного этноса. Данная типология полезна в изучении интернационализации конфликта, поскольку ирредентизм и энозис приводят к межгосударственному конфликту.
Если рассматривать межнациональные конфликты на территории России, а не только на территории Северного Кавказа, то существуют несколько точек зрения на эти проблемы:
. Одна из наиболее известных и распространенных концепций заключается в следующем: наступает новый цивилизационный кризис. В основе столкновения лежит культурная несовместимость народов и прежде всего несовместимость между евро-христианской и азиатско-мусульманской цивилизаций. Действительно, если посмотреть на перечень горячих точек планеты, то нетрудно заметить, что культурно-цивилизационный компонент играет в них немаловажную роль. Однако, если присмотреться к этим конфликтам более внимательно, то нетрудно заметить, что не менее важную роль играют территориальные притязания и стремление к обоснованию права на существование суверенного государства в пределах определенной территории. Причем вопрос о праве на территорию облекается, как правило, в форму апелляции к «священному»: к историческим корням народа, к религиозным традициям, к «национальным интересам » соответствующих сообществ.
. Вторая точка зрения на развертывающиеся конфликты представляет собой теоретическое обобщение ситуации, сложившейся во всем мире в послевоенный период. Распад колониальной системы стал и следствием, и мощным стимулом национальных движений и соответствующих национальных идеологий. В таком случае национализм не случайно ассоциируется с образом двуликого Януса, один лик которого обращен в будущее, в сторону модернизации, а другой - в сторону прошлого, утверждая архаизмы национальной самобытности и изоляционизма. При конкретном анализе этой проблемы выясняется, что национализм каждого народа связан с версиями национального самосознания, опирающимися на соответствующий исторический опыт, на распространенное в массовом сознании этноса или национальной группы представление о самих себе, о своих ближайших соседях, об исторических нациях современного мира.
Для России как многонационального, многоэтнического государства именно данная проблематика выдвигается ныне на первый план.
. Третью точку зрения можно обозначить как «концепцию идеологического обруча». Ее авторы и сторонники считают, что социалистическая идеология, будучи вариантом идеологии тоталитарной, служила средством подавления национальных интересов. Как только под напором внешних и внутренних сил мощь тоталитарного государства ослабла, так в полной мере обнаружились подавлявшиеся до тех пор национальные интересы и национализмы. Главный недостаток этой точки зрения заключается в упрощении реальной ситуации. Ее приверженцы игнорируют сложнейшие вопросы динамики национальных самосознаний, во многом обусловленные модернизационными процессами.
Таким образом, все три имеющиеся точки зрения на природу этнонациональных конфликтов ограничены. В их основе лежат слишком широкие предпосылки, не позволяющие в полной мере учесть специфику происходящего в России. Это не значит, что они полностью неверны. Каждая из них схватывает какую-то сторону процесса и обращает внимание на некоторые важные характеристики субъекта социального действия, осуществляющего преобразования, но ни одна из них не сконцентрирована на происходящем ныне в российской жизни.
Конфликты с исламской «начинкой» имеют другую природу и протекают не менее, а то и более напряженно, чем этнические. Это - конфликт ценностей и в среде отличающейся глубокой религиозностью, верность абсолютным принципам порой делают невозможным компромисс. Причем, речь идет не о межконфессиональных, а внутриконфессиональных (теологических и идеологических) разногласиях между суфистскими орденами с широкой легитимной базой с одной стороны, и салафитами ("ваххабитами"), с другой. Такое противостояние проецируется, как правило, и на социальную и политическую жизнь. В Чечне и, отчасти, в Дагестане и Ингушетии, уже перейден Рубикон, после которого конфликт уже трансформировался в конфликт типа "схватки до победного конца".
Кроме того, в мусульманской среде кристаллизуются центры (общины, группы и пр.) непубличной оппозиции к местным властям и институциональному духовенству. Трудно оценить их долю в составе населения, но не более 10-15% взрослого населения. Но дело не столько в численности этих групп, а сколько в их политических и религиозных установках, в воле и способности к мобилизации. Часть из них функционируют в режиме "полуподполья", и, судя по косвенным данным, имеют сетевую природу с единым (относительно структурированным) координирующим центром. Эти группы и слои ("группы риска") изначально оппозиционны лишь местным властям и официальному духовенству, законопослушны и лояльны к России. Здесь концентрируется весьма пестрый состав из умеренных мусульман и суфистов (из орденов-братств не патронируемых духовными управлениями), а также, из "ваххабитских" групп. Так вот, не совсем дальновидная, а порою и откровенно конъюнктурная политика властей провоцирует в этих, в подавляющем своем большинстве, законопослушных слоях, недовольство и отчуждение, а на каком то этапе, и радикализацию настроений вкупе с готовностью поддержать движение чеченского сепаратизма.
Уже более 20 лет большая часть региона живет в условиях непрекращающегося внутриконфессионального конфликта, разделившего северокавказских мусульман на традиционалистов и фундаменталистов (преимущественно салафитов). Особенно это актуально для Дагестана, Чечни и Ингушетии. Большинство мусульманских организаций Северного Кавказа подчиняются восьми Духовным управлениям региона, которые тесно сотрудничают с местными властями; многие имамы официальных мечетей в той или иной форме пользуются государственной поддержкой. В то же время салафитские организации практически не аффилированы с Духовными управлениями, кроме как отчасти в Карачаево-Черкесии, Ингушетии, Северной Осетии и Ставропольском крае (здесь местные власти стараются проводить более гибкую политику в отношении умеренных салафитов). Наиболее последовательные меры по привлечению салафитов к диалогу с государством и суфийскими лидерами предпринимаются в Дагестане. В то же время местное вооруженное подполье не заинтересовано в диалоге, предпринимает попытки сорвать его путем организации террористических актов.
Уже отмечали, что традиционный ислам тесно переплетен с местными этнокультурными традициями, адаптирован к национальному образу жизни и в большей степени сконцентрирован на вопросах местной культурной идентичности, чем на идеях глобальной уммы, а его духовные лидеры признают светские законы и власть и готовы отнести вопросы вероисповедания к сфере частной жизни. В Чечне, Ингушетии и Дагестане большинство последователей этого традиционного течения в исламе - суфии. По мнению ряда исследователей, в современной Чеченской республике суфизм стал идеологией, насаждаемой государством.
Но Северный Кавказ - это не только мусульманское население, здесь проживают представители других религиозных конфессий, прежде всего православные, есть и светское население, которое не относит себя ни к одному из течений ислама или другой религии. Именно оно больше всего опасается стремительной исламизации региона, акций насилия и террора (факты поджогов магазинов, торгующие алкоголем, закладки взрывных устройств на пляжах, отмены празднования Нового года в школах, навязывания жителям религиозного дресс-кода, проникновения исламского дискурса в политику и систему образования).
Конфликт между салафитами и суфиями возник в середине 1990-х годов, когда исламская молодежь, пройдя религиозное обучение за рубежом (в основном в университетах Ближнего Востока) вернулась домой и стала оспаривать религиозную практику суфиев, отказываясь следовать наставлениям суфийских имамов, называя поклонение живым шейхам политеизмом. Салафиты пытались сместить прежних имамов или создать собственные молельные комнаты. Это углубило конфликт, в котором официальное духовенство заняло однозначно просуфийскую сторону. Так, муфтий Дагестана Сайидмухаммад-Хаджи Абубакаров назвал ваххабизм «псевдорелигией» и чуждой идеологией, которая отрицает тысячелетнюю историю дагестанцев. Он заявил, что каждый мусульманин, который убьет ваххабита, попадет в рай.
С этого момента салафизм в регионе стал фактически под запретом, что было воспринято салафитами как начало «охоты» на них. Как очевидец этих событий, могу подтвердить, что (особенно после вторжения боевиков в Дагестан в августе 1999 года), силовики стали рассматривать преследование салафитов как неотъемлемую часть борьбы с терроризмом: салафиты были взяты на учет, практиковались их массовые задержания (в отдельных случаях необоснованные, только по внешнему виду), использование не всегда законных методов ведения допросов и т.д. Такое давление привело к радикализации салафитских общин, подпитке вооруженного подполья не только в Чечне, но и в Дагестане, Ингушетии, Кабардино-Балкарии и Карачаево-Черкесии.
Отметим, что в Дагестане еще в начале 2000-х годов местные власти не делали различий между умеренными и радикальными салафитами. Лишь в 2010 году вступивший в должность президента республики Магомедсалам Магомедов заявил, что готов к диалогу с фундаменталистскими общинами. Сегодня в Дагестане самая большая и активная салафитская община на Северном Кавказе, со своими мечетями, общественными и благотворительными организациями, медресе, средствами массовой информации. Салафитские богословы участвуют в разрешении семейных, земельных, имущественных, коммерческих и других споров по шариату. Салафиты по-прежнему остаются меньшинством среди верующих Дагестана, но это активное меньшинство, и их число ощутимо растет, особенно среди городской молодежи. Отдельные горские села стали почти полностью салафитскими: женщины там носят хиджаб, алкоголь не продают и на свадьбах не танцуют. Во многих других селах салафиты составляют значительную часть населения.
. Дезорганизация управления регионом. Огромная работа, развернутая в регионе в конце 1997 г. и в начале 1998 г. по выработке конкретных программ действий в регионе, была фактически провалена. Никто не занимался Северным Кавказом вплоть до августа 1999 г. В результате произошел целый ряд трагедий в Чечне, Дагестане, Ингушетии, Осетии. Агрессию банд террористов спровоцировало и бездействие федеральных органов власти. Десятки указаний Президента и решений правительства по Дагестану, Чечне, Ингушетии, Осетии, Карачаево-Черкесии в эти годы попросту игнорировались. И только с началом антитеррористической операции 1999 г. началась относительно активная работа в регионе.
. Необеспеченность методов управления соответствующими культурно-информационными, экономическими, этнополитическими методами, диалогом с гражданским обществом. Основные неудачи государственной политики на Северном Кавказе вызваны методами управления. В целом кавказская политика характеризуется непоследовательностью и несогласованностью действий, попытками решить сложнейшие этнополитические вопросы наскоками (отдельными поездками). Она переполнена стереотипами, символами и импровизациями.
Конфликтогенные факторы, провоцирующие этнополитические конфликты, пока не нейтрализованы, а загнаны внутрь на всем Северном Кавказе. Губительную роль играет исторически сложившийся в кавказской политике стереотип о том, что горцы уважают силу, поэтому управление делами на Кавказе осуществляется, как правило, военно-административными методами. Однако люди на силу чаще отвечают силой, а на дружбу- дружбой. Необходимо в корне изменить подходы к кавказской политике.
. Религиозный фактор - неприкрытое заигрывание властей с радикально настроенными религиозными деятелями резко усиливает этнополитическую напряженность.
. Слияние этнополитического экстремизма с религиозным. На Кавказе совершается большое количество террористических актов. Беззаконие и коррупция, террористические разборки и торговля оружием нередко осуществляются с участием местных этнополитических элит. К сожалению, такое положение дел в регионе выгодно не только бандитам, но и некоторым чиновникам, чья преступная бездеятельность приносит им политические и финансовые дивиденды. Нужны кардинальные меры по демилитаризации и постконфликтному строительству на Кавказе.
. Самое деструктивное влияние оказывает фактор «воюющей» Чечни, провоцирующей взрывоопасность этнополитической обстановки как на Кавказе, так и в России в целом.
. Социально-экономические трудности используются для натравливания одной национальности на другую. Нередко, поддерживая межнациональные противостояния, местные власти не только сохраняют свои привилегии, должности, но и используют нестабильность ситуации для выбивания дополнительных средств из федерального бюджета, которые затем расходуются чаще всего не по целевому назначению. Если бы все выделяемые в регион средства доходили до адресата, напряженность на Кавказе заметно бы ослабла;
. Настойчивое внедрение на бытовом уровне и в средствах массовой информации мнения о том, что криминогенность - едва ли не родовая черта некоторых народов Кавказа.
. Приход к руководству представителей криминалитета на волне легитимизации национальных движений.
. Криминальное стремление отдельных политиков, лидеров экстремисстсмких движений к отделению от России, связанное с желанием организации иметь бесконтрольный выход на внешний рынок, крупномасштабные поставки контрабандного товара, наркотиков и оружия, усиление зависимости власти от криминального мира, всплеск преступности.
. Миграция, усугубляющая ситуацию в регионе. Она не только обострила этнополитические отношения, но и усилила конкуренцию на рынке труда.
Если до начала 90-х гг., например, из Дагестана больше уезжало людей, чем прибывало, то в последний период в относительно спокойную республику устремились десятки тысяч беженцев из «горячих» точек, главным образом из Грузии, Азербайджана, Чечни и Таджикистана. Напряженность в этом плане может только возрасти.
Приведенные факты убеждают в необходимости структурной корректировки всей кавказской политики, принятия нестандартных, нешаблонных шагов в поисках путей, форм и методов разрешения обострившихся этнополитических проблем Северного Кавказа. Иначе неминуемы новые взрывы вооруженного насилия и федеральный Центр окажется надолго втянутым в изнурительные конфликты. От этого надо уходить, возвращая Кавказ на мирные рельсы. Усилия следует направлять не на споры о политическом статусе, а на решение конкретных социально-экономических проблем Северного Кавказа.
Ярким примером может служить Осетино-ингушский конфликт.
В определенной мере этот конфликт - наследие сталинских времен. В 1944 г. чеченцы и ингуши - коренное население Чечено-Ингушской Автономной Республики - были насильственно депортированы в Казахстан и другие регионы Средней Азии. Сама республика была ликвидирована с передачей части территории Северо-Осетинской АССР. В состав переданных территорий входил и Пригородный район Северной Осетии, традиционно заселявшийся ингушским населением. В 1957 г. Чечено-Ингушская Автономная Республика была восстановлена, чеченцы и ингуши начали возвращаться в районы своего традиционного расселения, хотя в административном отношении Пригородный район остался в составе Северной Осетии. Тем самым уже тогда была создана почва для национально-этнической напряженности, которая в течение 30 с лишним лет не давала знать о себе, но в начале 90-х годов преобразовалась в открытый конфликт и вооруженные действия на территории Российской Федерации.
Здесь в основу конфликта были положены территориальные притязания - вопросы «земли» не только в чисто экономическом, ресурсном, но и в мифологически-культурном значении. В данном случае вооруженное столкновение имело характер кратковременной вспышки, которая была погашена мощным силовым воздействием.
Напряженность в отношениях между осетинами и ингушами стала нарастать примерно с 1989-1990 гг. как на волне суверенизации и повсеместного подъема национального самосознания, так и на основе призывов сведения счетов с прошлым. Как уже отмечалось, часть ингушей, возвращавшихся в конце 50-х годов из мест этнической ссылки, начала селиться в Пригородном районе, т.е. в местах их традиционного расселения. Однако в административно-правовом смысле эта территория оставалась закрепленной за Осетией. Ингуши же вообще не входили в число народов, именем которых обозначалась какая-либо территория Советского Союза. Они объединялись с чеченцами, составляя ветвь общего вайнахского этноса. Оба народа имели общую судьбу: их вместе выселяли и вместе реабилитировали.
Перестройка и демократизация создали условия для того, чтобы ингушский этнос заявил о своей самостоятельности. Политические лидеры этого народа разъясняли ошибочность рассмотрения ингушей как ветви или клана чеченского этноса. Их разъяснения были восприняты с большим интересом и были поддержаны некоторыми российскими политиками, которые усмотрели в действиях лидеров своего рода антидудаевскую линию поведения: не вся Чечено-Ингушетия заражена сепаратизмом, а есть и здоровые силы народа, которые не мыслят своего существования вне исторических границ России. Вполне возможно, что в весьма узком кругу политиков этого направления зародилась мысль разыграть ингушскую карту. Во всяком случае, полностью исключать такого рода планы было бы неосмотрительно.
Действительно, ингуши и чеченцы - близкие, но не совпадающие друг с другом этнические группы. Их языки, хотя близки, но все же представляют собой разные языки, а не диалекты одного языка. История их схожа, но не вполне одинакова. Так, имамат Шамиля распространялся на Дагестан и Чечню, но не распространялся на ингушей.
Стремление к национальному самоопределению ингушей получило поддержку со стороны возглавлявшегося Р. Хасбулатовым Верховного Совета, который в июне 1992 г. принял Закон об образовании Ингушской Республики в составе Российской Федерации. Это решение вызывает исключительный интерес в силу своей внутренней противоречивости. Оно было вполне адекватным с точки зрения общей концепции суверенизации и «нациестроительства». Действительно, один из репрессированных народов, насчитывавший немногим более 200 тыс. человек, обретал самостоятельный статус и вставал «вровень» со многими народами России. Россия на этом примере еще раз как бы демонстрировала свой демократизм: захотела этническая группа получить статус республики и без промедлений получила его. Таким образом, был осуществлен важнейший для ингушей шаг по пути превращения «потенциальной нации» в реальную.
Однако политически и ситуационно этот шаг был совершенно не проработан. Дело в том, что вопрос о границах вновь образованной республики даже не рассматривался, хотя он напрямую затрагивал интересы ближайшего соседа, иной этнической группы - осетин. Законодатель не мог не знать, что в отношениях между осетинами и ингушами уже существовала напряженность, обусловленная не только территориальными притязаниями, но и общекультурными различиями народов. В принципе процесс образования республики и повышения статуса ингушского этноса мог бы быть использован для снятия этой напряженности. Умолчание же о потенциальном конфликте дало некоторым политикам (в Центре и регионе) повод расценить принятое решение как, по сути дела, провоцирование его перехода из латентной формы в открытую.
Решение об образовании новой республики в сознании ингушского населения и его политических лидеров соединялось с Законом о реабилитации репрессированных народов, принятым за полгода до образования республики, хотя статьи 3 и 6 Закона содержат малопонятную формулу о «территориальной реабилитации», истолкованную в данном случае как недвусмысленная поддержка не только возможных, но и уже сформулированных территориальных притязаний. Во всяком случае лидеры ингушской партии «Нийсхо», созданной в 1988 г., заявляли о том, что 45% ингушской территории оказалось отторгнутой от ингушей в результате их выселения и последующих административно-территориальных преобразований. На таких же позициях стояли 2-й и 3-й съезды ингушского народа, состоявшиеся в сентябре 1989 г. и октябре 1991 г. Все это свидетельствовало о том, что определенная часть политиков «новой волны» сформулировала от имени ингушского народа территориальные притязания (по крайней мере, к Северной Осетии) задолго до образования республики.
Одновременно тогда же выяснилось, что у вновь возникшей республики не только отсутствуют границы, но и нет единого, признанного подавляющим большинством ингушей лидера. На позицию «выразителя общеингушских интересов» претендовало сразу несколько человек, которых поддерживали разные группировки или кланы примерно с равными основаниями. Сама ситуация предлагала политико-этническим лидерам состязание в области поиска и отстаивания «общеингушской идеи», которой, естественно, стала идея «священной земли предков». Процесс формирования новогосударственного образования с самого начала был осложнен защитой этнических интересов от «общего врага».
Имея в перспективе нарастание волны экстремизма и территориальных притязаний в местах совместного проживания осетин и ингушей, осетинские руководители, брошенные тогда на произвол судьбы российским руководством, не могли сидеть, сложа руки. Тем более, что его подпирала и волна осетинского экстремизма: первые отряды осетинской самообороны начали формироваться еще в 1990 г. Их объединял лозунг: отстоять территориальную целостность республики любыми средствами, а, если понадобится, то и с помощью силы. Нельзя было исключать и позиции экстремистского националистического крыла, которое всегда возникает в ходе созревания конфликтов такого рода. Вполне возможно, что в замыслы осетинского экстремизма входило отыскание средств для изгнания ингушского населения из сел совместного проживания и самого Владикавказа. Эта линия практической политики всячески подчеркивала культурно-бытовую несовместимость соседствующих народов. В качестве аргумента использовался и факт сталинских репрессий против ингушей, который сторонниками этноэкстремизма рассматривался как заслуженная акция, хотя справедливости ради заметим, что (даже не вдаваясь в исторические подробности) любому человеку должно быть ясно: подавляющее большинство ныне живущих ингушей в 1944 г. либо были совсем маленькими детьми, либо вовсе не родились на свет и если знают о тех событиях, то только по рассказам стариков, а уж сознательно участвовать в них тем более не могли.
Таким образом, к середине 1991 г. настроения этнического экстремизма получили значительное распространение и у осетин, и у ингушей. Заслуживает внимания и тот факт, что дудаевское руководство Чечни с момента установления своего режима проводило кадровую чистку по национальному признаку. Жертвами ее стали, прежде всего, представители ингушской интеллигенции, сосредоточенной в Грозном - столице Чечено-Ингушетии. Разделение республик, как это ни парадоксально, ударило не только по русским, но в первую очередь по представителям интеллектуальных профессий ингушской национальности.
Нужно добавить, что при рассмотрении проблемы нельзя руководствоваться только тем, что одна из сторон была права, а другая виновата. Оба народа, так или иначе, пострадали, оба понесли как материальные, так и людские потери. Существует несколько интерпретаций чеченского кризиса в российском обществе. Две из них являются доминирующими: последовательно демократическая интерпретация состоит в том, что чеченский кризис есть результат освободительной борьбы Чечни против российского неоколониализма; последовательно государственническая позиция состоит в том, что чеченский конфликт есть лишь звено в цепи событий, связанных с реализацией планов, направленных против целостности России. В первом случае в качестве высшей ценности и основания аргументации выступает идея свободы и независимости народа, сопряженная с этнополитическими установками; во втором - идея сохранения целостности государства, которое также должно содействовать утверждению демократических свобод.
Для разрешения конфликта нужно разобраться в причинах возникновения, а для этого лучше обратиться к истории, потому что оттуда идут все причины.
Чеченская республика. В начале 40-х гг. XIX в. складывается единое государство народов Чечни и Дагестана - имамат Шамиля, - просуществовавшее до окончательного покорения Кавказа Россией в 1859 г.
Втягивание северокавказского региона в экономическую систему капиталистической России второй половины XIX в. объективно оказывало положительное воздействие на социально-экономическое развитие края. В конце XIX в. ударил первый нефтяной фонтан, начинается «нефтяная лихорадка».
Для всех социальных слоев Чечни Октябрьская революция и гражданская война явились продолжение национально-освободительной борьбы против российского колониализма. Ленин и большевики, обещавшие горцам землю и национальную государственность, получили в Чечне безусловную поддержку.
Однако автономия Чечни (в рамках РСФСР), провозглашенная 30 ноября 1922 г., в условиях победившей советской власти оказалась фикцией. С середины 20-х годов против Чечни была по существу развязана новая война.
В 1934 г. Чеченская и Ингушская автономные области объединились в одну Чечено-Ингушскую автономную область, которая 5 декабря 1936 г. была преобразована в Чечено-Ингушскую АССР.
февраля 1944 года Чечено-Ингушская АССР была ликвидирована с насильственной депортацией народа в районы Казахстана и Средней Азии. Свыше полумиллиона чеченцев и ингушей были депортированы. Холод, голод, тиф обрекли нахские народы на вымирание: через год в живых не оставалось и 300 тысяч, остальные приняли мученическую смерть. Этому преступлению советского государства есть юридическое определение - геноцид. Но в отличие от фашистского геноцида сталинско-советский геноцид не получил осуждения, его исполнители не наказаны, последствия до сих пор не ликвидированы.
В январе 1957 г. Чечено-Ингушская АССР была восстановлена. Но при этом оказались закрытыми для проживания нескольких горных районов Чечни, горцев стали водворять в плоскостные аулы и в казачьи станицы.
И только с воздухом перестройки чеченцы получили глоток свободы. Были поставлены на повестку дня вопросы обретения подлинного суверенитета. Это стало возможным в результате тех крупных социальных, экономических и культурных сдвигов, произошедших в республике за последние десятилетия.
Во второй половине 80-х годов процесс духовного роста миллионного чеченского народа пошел семимильными шагами. Именно в Чечне зародились первые на Кавказе политические партии и организации, независимые от господствующей системы. В целом резко выросло национальное самосознание, появились первые концепции дальнейшего политического развития республики по пути независимости.
-25 ноября 1990 г. в г. Грозном прошел общенациональный съезд чеченского народа, собравший представителей всех слоев общества, всех партий и движений. На нем была поставлена конкретная задача - провозглашение суверенной Чеченской республики. Для реальной работы над достижением этой цели был избран Исполнительный комитет.
Руководство Чечено-Ингушской республики во главе с Доку Завгаевым было вынуждено отреагировать на это принятием Декларации о суверенитете. Однако дальше сугубо декларативных заявлений дело не пошло.
Немаловажно отметить и тот факт, что национализм встречается и у адыгов. Например, «черкесский вопрос» представляется крайне актуальным и по сей день. Так, у черкесских националистов есть два взаимодополняющих требования: признание геноцида адыгов и репатриация их потомков на Кавказ. Также не всё просто во взаимоотношениях адыгов с братскими народами. Например, абхазо-адыгское этнокультурное единство было максимально дестабилизировано грузинской стороной за период с 1994 по 2010 гг. Всё началось с навязчивых попыток Грузии завязать дружбу с адыгами. Цель такой политики такова: оставить абхазов без физической поддержки со стороны ближайшего по родству и наиболее многочисленного народа на случай возобновления грузино-абхазской войны, противопоставить адыгов России, использовать «черкесский вопрос» как мощный фактор, дестабилизирующий ситуацию на Кавказе с целью недопущения проведения Олимпийских игр 2014 г. в Сочи. Чтобы не оказаться в изоляции после преступлений в Абхазии и Южной Осетии, грузинские власти хотели надеяться на поддержку адыгов. Так, Грузия признала геноцид черкесского народа со стороны Российской империи, создала в Тбилиси Центр черкесской культуры, основала грузино-черкесские школы, работала с адыгскими общественными деятелями, финансировала деятельность антироссийских и антиабхазо-абазинских сайтов Интернета. Грузия также учредила льготы и квоты для жителей Северного Кавказа при получении образования или медицинской помощи в Грузии, открыла специальный телеканал «Пик», вещающий для северокавказских народов, да и, к тому же, объявила конкурс на лучший мемориал черкесским изгнанникам, который был построен грузинский правительством непосредственно вблизи восточных границ Абхазии.
Для реализации действенной политики России на Кавказе следует осуществить ряд неотложных практических комплексных мер, а именно:
создание межведомственной комиссии при правительстве Российской Федерации, наделенной полномочиями координации усилий всех органов власти в регионе (в настоящее время для этого есть полномочный представитель в федеральном округе);
стимулирование организации межгосударственных финансово-промышленных групп, политических ассоциаций, акционерных обществ, компаний, фондов (пользующихся льготами, государственной поддержкой), а также заключение двух-, трех-, многосторонних соглашений между предприятиями, вузами, научными и культурными учреждениями, общественными организациями и объединениями;
разработка согласованной системы мер по формированию общего экономического пространства, всестороннему развитию внутрирегионального торгового, экономического, научно-технического сотрудничества, осуществление совместных инвестиционных программ и проектов, в том числе международных и с учетом сложившихся связей;
создание системы нормотворческой деятельности, направленной на расширение и совершенствование нормативно-правовой базы регулирования экологических и культурных отношений в регионе;
обеспечение благоприятной социально-культурной инфраструктуры межнационального согласия и сотрудничества на Кавказе;
разработка и реализация эффективной научно обоснованной системы мер обеспечения личной и общественной безопасности;
широкое использование активно действующей системы народной дипломатии, встреч и контактов представителей различных общественных организаций: женских, молодежных, студенческих, научных и др.;
формирование региональных систем предотвращения и урегулирования этнополитических конфликтов;
создание единого информационного поля, инфраструктуры (центр, ассоциация, фонд, институт, издательство) на принципах открытости, объективности, терпимости, организация межнациональных и общественных печатных органов.
Повышению этнополитического согласия должно содействовать международное и государственное законодательство, документально закрепившее необходимость взаимовыгодного сотрудничества народов на основе признания и уважения их основных прав и свобод:
на существование, запрещающее геноцид и этноцид;
самоидентификацию;
суверенитет, самоопределение и самоуправление;
сохранение культурной самобытности;
контроль над использованием природных ресурсов;
доступ к достижениям мировой цивилизации.
Таким образом, сам по себе конфликт не зарождается на «ровном месте». Причиной недопонимания, зачастую открытого противостояния, как нам кажется является неспособность интеграции в новое, еще более многогранное общество. Соседи, которые веками жили на одной территории, избегая общения с внешним миром, в эпоху «открытых границ» сталкиваются с неприятием их уклада, не пониманием обычаев и морали. Задача государства состоит в том, чтобы посредствам диалога подготовить благоприятную социальную почву для принятия в коренное общество приезжих других национальностей.
2. Сепаратизм и терроризм: социо-культурные корни и этнопсихология
.1 Проблема социо-политического порядка и ценностные установки
Третий "срез" проблемы, в интересующем нас ракурсе, связан с сепаратистскими установками и политическим терроризмом. Сепаратизм наиболее ярко выражен в Чечне, и, в период первой кампании, оставался доминирующим мотивационным фактором, слабо связанным с исламом. Здесь налицо влияние особенностей социальной структуры и этнопсихологии чеченцев, ибо сепаратистские установки у соседей по региону оставались уделом лишь очень узкого меньшинства. В ценностно-нормативной системе чеченцев чрезвычайно важное место занимает личная свобода (воля) и, как следствие, нигилистическое отношение к всякой социальной (и политической) иерархии, кроме освященной веками "власти" старейшин (авторитет которых за последнее десятилетие, также, основательно подмочен). То, чем, как правило, гордятся чеченцы (ярко выраженный демократизм их традиционных институтов самоуправления) имеет и оборотную сторону, не позволяющую самостоятельно отстроить "здание" государства, без насилия и крови. И здесь решающую роль играет неспособность политических актеров местной сцены договориться по основным правилам "игры" и процедурам; бессознательная установка на "победу любой ценой" (или синдром "победителя"), когда игра возможна только с нулевой суммой и принципиально исключается возможность заключения коалиционных соглашений. Модель общественного договора, которая нынче в Чечне навязывается кадыровской "гвардией" - с позиций силы и моноцентричности - абсолютно неприемлема для большинства чеченцев.
Не вдаваясь в глубины истории, заметим, что Ичкерия, горная Чечня с ее непроходимыми лесами и благодатной землей, всегда выполняла роль своеобразной "казачьей вольницы" для соседних горцев - желанной (новой) родины для всякого "активного" элемента: изгнанников из общин-джамаатов, просто кровников или преступников, и т.д. Правда, свобода ограниченная только адатом (нормами обычного права) быстро может превратиться, и, как правило, превращалось в ни чем не контролируемую волю и анархию. Собственно, автор это и наблюдал в период между двумя кампаниями в Чечне, когда практика похищения людей, по сути дела, получила определенную легитимную базу в некоторых слоях местного населения.
Для нас важно, то, что в борьбе за "независимость Ичкерии" этот архетип коллективного бессознательного чеченцев и соответствующие политические установки играли громадную роль и в дудаевском перевороте (в 1991 г.), и в период 1-й чеченской кампании 1994-1996 гг. Эта социокультурная составляющая чеченского общества поощряла героизм в "борьбе за независимость"; возносила на пьедестал как пассионариев, готовых к жертве и риску ради общих целей, так и субпассионариев (попросту, уголовников), поймавших кураж во время войны и всеобщей анархии. Лишь урбанизированные (продвинутые) слои чеченского общества противились подобному выбору, чувствуя грядущую катастрофу. Но, чтобы отстоять позицию нужна воля и дух, чего не хватало им, и чего было в избытке у жаждавших свободы и воли. Устремленность к независимости нуждалась в соответствующем историческом оправдании, почему и родился удуговский миф о "400-летней борьбе чеченцев с Российской империей".
Так вот, в интересующем нас ракурсе этот чисто этнопсихологический компонент играет чрезвычайно важную роль в продолжение сопротивления федеральным силам и в гражданском конфликте, приобретшем отчетливые черты религиозной войны. Психологическая усталость от продолжающегося уже около 10 лет конфликта, потери и беды связанные с войной, безусловно, уменьшили процент жаждущих независимости. Тем не менее, около 23-30% жителей Чечни все еще готовы голосовать за независимый статус. Государственнический "инстинкт" (вырабатываемый в течении жизни нескольких поколений) - это явно "дефицитный" ресурс в политической культуре местного общества. Некоторая иррациональность мышления и некритичность к противоречиям в дискурсе, в сочетании с волевым характером, готовностью к риску и подверженностью к навязчивым идеям - это характерные особенности менталитета местных пассионариев.
Для нас важно, то, что при определенных негативных условиях (жажда воли и антироссийский синдром, огромные человеческие потери, понесенные чеченцами, равно как и унижения, перенесенные от силовых структур и т.п.), вполне могут спровоцировать готовность к самим жестоким акциям террора, типа тех, которые совершали некоторые смертники ("шахиды") или террористы в Беслане. Причем, здесь не обязательно наличие исламистских установок. Смертник или просто боевик-террорист может быть и индифферентен к религии или отличаться слабой исламской идентичностью, но зато мстительное чувство может затмить все, в том числе и строгий запрет ислама на террор против невинных людей: в особенности детей, женщин и немощных людей. В пограничных (чрезвычайных) ситуациях выбора, исламская составляющая в мотивации такого боевика-террориста, может выполнять лишь вспомогательную роль, как последний весомый "кирпич" в системе его взглядов, ценностей и убеждений. Остановит ли такого террориста, ссылка на Коран и Сунны пророка Мухаммеда запрещающая подобный террор, трудно сказать. Но, во всяком случае, для нейтрализации подобного типа террора, представляется возможным и полезным разъяснять преступный характер акций, прежде всего, с точки зрения ислама - последней инстанции, где террорист надеется найти для себя оправдание.
Президент России, после Беслана, недвусмысленно указал на недостаточность и необходимость общественного контроля за спецслужбами. Остались ряд совершенно не проясненных вопросов, ответы на которые могли бы пролить свет на природу и инфраструктуру явления, на роль спецслужб в борьбе (или самоподдержании) терроризма в регионе и в стране в целом.
В ФЦ серьезно должны отнестись к циркулирующим в регионе слухам о "симбиозе террористов с некоторыми генералами из спецструктур" или об инициировании некоторых подозрительных терактов самими федералами; о том, что некоторые фигуры в силовых структурах, равно как и влиятельные фигуры в ФЦ и масс-медийном (либеральном) сообществе страны, составляют костяк "партии войны". О наличии такой скрытой "партии" впервые заговорили экс-президент Ингушетии Аушев Р., депутат Госдумы (созыва 2000-2004 гг.) Аслаханов А., Хасбулатов Р. и другие. Фактов, дающих основания для таких выводов, в регионе и в Москве набралось предостаточно.
Вот некоторые примеры. В мае 2003 г. в Аргуне, на месте преступления местными жителями были схвачены два офицера из федеральных структур, закладывавших фугас у обочины дороги. До сих пор чеченцы не получили внятного ответа на следующий вопрос: как мог террорист Бараев (командир "ваххабистского" батальона) и его головорезы жить и "трудиться" открыто, на глазах федеральных сил вплоть до 2002 г., в своем родном селе Алхан-кала, рядом с Грозным; более того, даже открыто справить вторую свою свадьбу. С Бараевым были связаны целый ряд громких терактов и расправ, и тем не менее он оставался на свободе, пока об этом, и о попустительстве терроризму, громко не заявила чеченская элита. Кроме того, чем объяснить "синхронизацию" теракта на Дубровке (в Норд-Осте, октябрь 2002 г.) с визитом важного государственного деятеля Саудовской Аравии в Москву, что, по сути, сорвало, отчасти, его переговоры с Президентом РФ. Более того, до сих пор гуляют на свободе те, кто создавал "коридор" и обеспечивал прикрытие (и транспортировку террористов до Норд-Оста, в пределах Москвы). Классическим "висяком" остается теракт на Пушкинской площади (август 2000 г.), когда в криминальные разборки за выгодную коммерческую "точку", оказались, судя по косвенным данным, включенными лица из структур РУБОП МВД (г. Москва, ЮЗО). Дело в том, что "террористы" (по взрыву на Пушкинской пл.), были заранее "назначены". Это - четыре выходца с Северного Кавказа, обычные коммерсанты, но с выраженной исламской идентификацией, двое из которых были арестованы, с использованием традицинонного метода "подбрасывания наркотиков". Впоследствии дело лопнуло, но никто пока не понес наказания.
Террор против мирного населения в России для "партии войны", таким образом, выполняет функцию недостающего звена в системе мер по мобилизации общества вокруг идеи перманентной борьбы с мусульманским "Югом" и международным терроризмом. Информационное клише о "международном терроризме" и о поддержке сепаратистов в исламском мире, также, выполняет функцию блокирования взаимовыгодных связей России и стран исламского мира. Более того, замалчиваются ряд внешнеполитических инициатив мусульманских стран, выгодных России. Вряд ли подобный стратегический выбор отвечает интересам страны: многонациональной и поликонфессиональной, евразийской по своей природе и исторической миссии - объединителя народов и религий.
Кроме того, в технологии нейтрализации террористов и их лидеров в России налицо все признаки тактики, когда терроризму уготована роль постоянного фактора политической жизни страны, а в деятельности соответствующих госструктур явственны признаки двойственности и противоречия: с одной стороны, меры по интеграции населения Чечни и, шире, всего Северного Кавказа в общероссийскую жизнь, с другой же - элементы отчуждения, незаконные преследования в отношении определенных групп населения, (т.н., "ваххабитов" или нелояльной части мусульманской молодежи) с бесследным исчезновением сотен, а в Чечне и тысяч молодых людей. Подобная тактика борьбы с терроризмом применялась и в Израиле, но еще более усугубила ситуацию на Ближнем Востоке и не сумела достичь заявленных целей. Можно прогнозировать, что в случае продолжения подобной, не интегрирующей, а отчуждающей, политики, проблемы в Северо-Кавказском регионе не будут решены, а терроризм и насилие приобретут уже хронический характер.
Безопасность и стабильность на Северном Кавказе во многих отношениях зависит от положения в соседних южных странах ближнего и дальнего зарубежья.
.2 Преодоление кризиса и стабилизация обстановки на Кавказе
Некоторые меры, способствующие преодолению кризиса и стабилизации обстановки на Кавказе:
в экономической области: оказание адресной финансовой помощи конкретным категориям населения республики и «буферной зоны»; развитие здесь перспективных отраслей производства; создание новых рабочих мест;
в сфере укрепления безопасности и правопорядка: обеспечение действенной защиты населения Чечни и граничащих с ней дагестанских, ставропольских, ингушских сел от бандитских нападений; усиление мер по предотвращению проникновения в Чечню, Дагестан, Ингушетию и Ставрополье боевиков и оружия; перечисленным республикам временно придать особый статус до полного урегулирования ситуации;
в этнополитической сфере: обеспечение реализации государственной национальной политики на Северном Кавказе; подписание договоров, в том числе об урегулировании отношений и сотрудничестве между Северной Осетией - Аланией и Ингушетией и др.; формирование системы коллективного рассмотрения северокавказских этнополитических проблем и выработка рекомендаций органам власти;
в сфере межгосударственных отношений: создание государственной системы мониторинга этнополитической ситуации в регионе для выполнения функции прогнозирования и раннего предупреждения возможных конфликтов и т.д.; достижение договоренностей о приграничном сотрудничестве, совместных программах в области образования, культуры, языка, сохранения традиций и т.д.
в духовной сфере: активная пропаганда идеи духовного единства, дружбы народов, межнационального согласия с учетом традиций и обычаев кавказских народов; направление усилий на сохранение и развитие самобытных культурных традиций северокавказских и других российских народов, проживающих в регионе; оказание всемерного содействия в реализации прав и свобод граждан, связанных с их национальной принадлежностью, на основе многовариантных форм национально-культурного самоопределения, в том числе и путем создания национально-культурных автономий как важного средства выявления и удовлетворения этнокультурных запросов граждан, достижения межнациональной стабильности и т.д.
не следует тиражировать и навязывать модель действий, которая показала на практике свою несостоятельность. Так, в двухсторонние конфликты на Кавказе нередко оказывается втянутой «третья сила» - федеральный центр, на который тут же перекладывается вся ответственность за события, а участники объединяются в борьбе против «арбитра». Это порочная практика, так как за конфликты внутри субъектов Федерации должны нести ответственность их руководители и народ;
необходимо развязать «чеченский узел»: нейтрализовать его вооруженный этап, маневрируя различными рычагами воздействия на общество и руководство, и реализовать мероприятия по стабилизации жизни в республике, что предполагает:
а) в финансовой области - выделение средств Чечне для поддержки социально значимых сфер (пенсии, здравоохранение, образование, правоохранительная система), но при оговариваемых федеральным центром условиях использования и контроля средств;
б) совместную разработку и реализацию программ восстановления и развития Чеченской Республики;
в) подключение к восстановительной работе в Чечне средств Российской Федерации и других внебюджетных средств;
г) использование потенциала полномочного представительства и создание органов власти в Чечне;
д) в сфере транспортировки нефти - обеспечение работы нефтепровода через Чечню;
пропагандировать новые организационно-правовые подходы (общекавказских механизмов выхода из этнополитических конфликтов, так как внутринациональный потенциал выхода уже исчерпан);
не допустить нарастания напряженности в относительно благополучном западном секторе Кавказского региона (Кабардино-Балкария, Карачаево-Черкесия, Адыгея, Краснодарский край);
осуществить мораторий на изменение территориальных границ субъектов Федерации;
обеспечить свободное расселение и проживание граждан любой национальности на любой территории;
активизировать работу с политическими элитами, общественностью в Центре и регионах, с религиозными деятелями основных конфессий для консолидации усилий перед угрозой экспансии религиозного экстремизма, отвергающего идеи межнационального и межконфессионального сотрудничества, строительства в России гражданского общества.
Особая опасность для целостности России проистекала из того обстоятельства, что некоторые российские политики не только не замечают назревающей опасности на Северном Кавказе, но и содействуют развитию событий именно в этом направлении. Причем руководствуются они разными соображениями. Одни видят в лозунгах суверенизации продолжение демократических процессов, другие исходят из известного правила политической игры: «чем хуже, тем лучше». И как бы само собой подразумевается, что следует поощрять национальные конфликты ради получения дополнительных аргументов в подтверждение тезиса о несостоятельности политического курса правительства. Третьи, вроде лидера ЛДПР В. Жириновского, просто использовали ситуацию в целях повышения популярности. Четвертые не желали упустить случая получить что-то от той «золотой жилы», которая открывалась в связи с формированием рынка оружия. Все эти мотивы и обстоятельства делали превращение огромной территории Северного Кавказа в зону военных действий вполне реально.
Стоит также отметить и роль политических реформ в появлении конфликтов на Северном Кавказе.
Проблема взаимоотношений «центра» с «периферией» существует практически в любом сколько-нибудь значительном государстве. Всегда присущая и России, она приобрела особую актуальность с образованием империи - колоссальной по протяженности, пестрой в этническом, экономическом культурно-цивилизационном плане. Еще со времен Киевской Руси славянское население Восточно-Европейской равнины жило в окружении и тесном соседстве с самыми разными этносами. И общение между ними далеко не всегда было враждебным. Так же и с Северным Кавказом в 18 - первой половине 19 веков. На протяжении всего времени существования различного рода отношений России и этого региона не было такой критической ситуации как сейчас. Поэтому стоит рассмотреть политику Российской империи в отношении ее южной части, чтобы понять, какие наше правительство сделало промахи, чего не учло в своих действиях по отношению к Северному Кавказу и возможные перспективы преодоления.
При всех, порой грубейших, просчетах политики «центра» на Северном Кавказе в ней, в конечном счете, брал верх прагматизм. Россия скорее сама приспосабливалась к «периферийным» реалиям, нежели приспосабливала их к какому-то единому управленческому стандарту. До начала 1860-х. гг. Россия старалась ограничиваться минимальным вмешательством во внутреннюю жизнь горцев. Она не трогала и патриархальный порядок. О приспособительной политике «центра « также свидетельствует учреждение на Северном Кавказе во второй половине 19 в. так называемого «военно-народного» управления, которое осуществлялось с учетом обычаев, законов и ментальных особенностей горских народов. Оно было задумано как переходная стадия к «стандартному» (для России) имперскому образцу, что, конечно, не умаляет значения этой «региональной» стратегии. Более того, «переходная стадия» затянулась фактически до установления советской власти, ибо царское правительство понимало опасность форсированной имперской унификации, хотя и поддавалось время от времени искушению применить ее. Кроме того, Россия поддерживала на Северном Кавказе те общественные силы, в которых видела лояльность к себе.
В 1845 г. было образовано Кавказское наместничество - особая форма управления, призванная максимально учесть региональную специфику. Это «государство в государстве», как правило, возглавляли умные и гибкие прагматики, хорошо изучившие край, испытывавшие интерес и уважение к населявшим его народам. Они считали, что объединение с империей насилием - непродуктивно и чревато обратным результатом. Нужны также взаимопонимание, взаимотерпимость, взаимовыгода. Важно понимать, что Кавказ не способен в принципе стать абсолютно русским, т.к. его этнический и культурный мир имеет многовековую историю своего формирования. Он может стать частью империи, но при этом требовать к себе особого подхода и особой осторожности.
Как бы ни критиковали царскую политику на Северном Кавказе, ее в большинстве случаев хотя бы проводили компетентные люди. Среди них были те, кого сегодня считают «профессиональными кавказоведами». К их советам прислушивались и в Тифлисе, и в Петербурге. Широко бытовала практика представления докладных (аналитических) записок на самый высокий уровень власти с почти полной гарантией того, что она не будет оставлена без внимания. Причем автором такой записки мог быть любой человек, от рядового чиновника, до лица, приближенного к императору.
Да, политика России на Кавказе, как и всякий сложный процесс, осуществлялась путем проб и ошибок (подчас грубейших) . Но в ней, при всех огрехах, системное начало преобладало над стихийным. Была конечная цель, более или менее четкое представление о методах ее достижения и личности, профессионально пригодные для того, чтобы реализовать задуманное.
С 16 в. правящий класс и господствующее сословие в России стали приобретать многонациональные черты благодаря соответствующей государственной политике. Нерусские этно - социальные элиты (и не только элиты) психологически все глубже ощущали некую «гражданственную» принадлежность к империи. В них на протяжении истории постепенно развивалось, помимо этнического самосознания и ментальности, имперско-державное сверхсознание и сверхментальность.
Сложная динамическая структура русско-кавказских отношений знала все: ненависть и приязнь, насилие и добрую волю, подозрительность и доверие, противоречия и компромиссы, откровенную глупость и нечаянные заблуждения. Эти отношения никогда не были только «белыми» или только «черными». Несмотря на катастрофический кризис, хаотическое течение событий и всеобщее смятение в умах, которыми хотели воспользоваться сепаратистские силы - внутренние и внешние (в 1917-1921 гг.) - кавказские народы остались с Россией. И, похоже, дело тогда шло не о случайно упущенном шансе, а о принципиально нереализуемой на тот момент возможности. В 1917-1921 гг. Кавказ, провозгласив независимость, спасался не от России, а от хаоса и угрозы гибели. Среди местных элит и населения сохранялась пророссийская ориентация.
Придя к власти большевики поставили на управляющие должности своих людей (членов партии). Таким образом, в России революционной трудящиеся «кавказской национальности» испытывали к русским собратьям по классу гораздо больше симпатии и солидарности, чем к «собственной» партийной номенклатуре. В свою очередь, и партийно-советские чиновники разных национальностей понимали друг - друга лучше, чем «свои» народы. К этому можно прибавить объединяющую роль советской экономики, культуры, идеологии, образа жизни, русского языка и т.д.
Большевики умело воспользовались, помимо всего прочего, исторической инерцией русско-кавказского взаимотяготения и добились высочайшего уровня слитности Кавказа с Россией в рамках СССР. Межэтнические противоречия, там, где они потенциально существовали, довольно эффективно противостояли многие сдерживающие факторы.
Усилившиеся в СССР в 1980 г. кризисные симптомы, при всей их очевидности, возможно, свидетельствовали, как и в других странах, не о летальном процессе, а о наступлении «болезненной» стадии в жизни «нормального» организма, для преодоления которой нужны диагноз, лечение и время. Как бы там ни было, конфликт «центра» с «периферией» (в том числе закавказский), сыгравший свою роль в судьбе СССР, изначально выражался в борьбе между правящими элитами, имевшие собственные корпаративно-клановые интересы. По мере обострения этой борьбы она стала опускаться «опускаться» с сверху вниз, захватывая все более широкие социальные слои, распространяясь и на межэтническую сферу.
После распада СССР едва ли не самой взрывоопасной частью была концепция суверенизации национальных республик, краев и областей России под лозунгом: «Берите столько независимости, сколько унесете». Но все видно забыли, что сфера национального вопроса весьма чувствительна, поэтому эта своеобразная версия приватизации возбудила волчий аппетит этнократии и вызвала помутнение народного сознания на почве стремления приватизировать все: жизненное пространство предков, природные богатства, исторические права на то и другое, равно как и на наднациональные культурные архетипы, эпос, одним словом, на «великое» прошлое. Эпидемия суверенитета повлекла за собой, особенно на Северном Кавказе, территориальные споры и вооруженные конфликты между народами, которые провоцировались местными, быстро радикализировавшимися элитами. Последние, эксплуатируя мифовосприимчивую природу массового сознания, внушали народу небылицы о его роли в мировой истории(естественно, они сыграли свою роль в этой истории, но не надо ее преувеличивать ) и его законных, освященных тысячелетиями правах на тот или иной ареал обитания, несправедливо присвоенный другими. Самое интересное, что российские политики, в частности Ельцин, не учли тот факт, что, если «национально освободительное» движение против «советской империи» дало благодатные результаты, то почему бы не пойти дальше и не освободить «угнетенные» народы Российской Федерации. Получается, что Кремль сделал все мыслимое и немыслимое, чтобы чеченский лидер Д. Дудаев глубоко проникся этой логикой. Ельцин не терпел, когда на его верховную власть покушаются. И, когда Дудаев «взял» для Чечни обещанный суверенитет, президент усмотрел в этом в первую очередь покушение на эту власть, а затем уже(как политический лидер, который не хочет быть предан забвению) - на целостность России(чего ему не позволяли терпеть другие).
Война в Чечне считается самой роковой ошибкой российского руководства, которая привела к обострению кризиса федерализма в России вообще и к тупиковой ситуации в чеченском вопросе в частности. В глазах многих децентрализация становится единственным путем спасения в условиях, в условиях, когда российское руководство не справляется со своими властно - управленческими функциями.
По всей видимости, для «центра» кое-что все-таки стало очевидным: ни в советское время, ни в постсоветское он не обременял себя изучением Кавказа. Реформы, проводимые царской Россией по ее органическому слиянию с Северным Кавказом не были завершены. Видно Кремль просто не хотел обременять себя лишними заботами(ведь его предшественники «ухаживали» за Кавказом, как за растением, которое в любой момент может погибнуть). Однако есть все-таки попытки со стороны Москвы смягчить внутриструктурные противоречия в российском федеральном организме. Одна из них - административно-правовое уравнивание республик, краев, областей путем «повышения» одних и «понижения» других до статуса «субъекта федерации». Все-таки эта мера не устранила фактического неравенства между «субъектами».
Тяжелейшие последствия реформ в России - общие для всех регионов, кроме Москвы, особенно болезненно воспринимаются на национальных «окраинах». Возникает психологическое ощущение несправедливости, что «хуже, чем у нас, быть не может». И это часто бывает именно так. Если вспомнить политику царского правительства, то там все было наоборот: особое внимание «периферии», а бремя улучшения «окраин» ложилось на русский народ. Конечно, что касается преобладающей нации они переборщили, но политику на Кавказе вели правильную(не без ошибок, конечно).
В общем ощущается острая нехватка умных и мудрых политиков, которые отличались бы упреждающим мышлением, видением еще плохо видимых источников опасности, особым прагматизмом, подчиняющим себе чувства, эмоции, вкусы и предрассудки. И, кроме того, тонким чутьем на подвохи судьбы, предельно обостряющимся в ситуациях, когда нежелание «унизится» в малом чревато еще большим унижением.
В течение всего времени существования у России «периферии» такого ужасного положения не было. Возможно, виновата советская эпоха, которая воспитала новый класс управленцев с новой идеологией: «греби» под себя, пока «кормушку» не отобрали. Чтобы это исправить понадобится не один десяток лет с сильной центральной властью, которая бы сначала блюла интересы России, а потом уже свои, четкая и результативная социально - экономическая политика, очень гибкая и нестандартная модель взаимоотношений «центра» с «периферией», допускающая наличие разных типов федеративных связей - от самых тесных до весьма свободных. И пусть субъекты Российской федерации называют себя как угодно, но только в составе России.
Крайней осторожности, тонкого и тонкого расчета требует Северный Кавказ, особенно его восточная часть. Кремлю не помешало бы определить для себя порядок приоритетов в чеченском и северокавказском вопросах: что нуждается в немедленном адекватном ответе, с чем можно повременить, а на что лучше вообще закрыть глаза. Нужно напрочь отказаться от силового подхода к проблемам, где есть хоть ничтожный шанс иного решения. Вместе с тем действовать беспощадно против террористической и криминальной экспансии, под каким бы идеологическим прикрытием она ни осуществлялась. А кремлевское правительство, видно боясь обвинений в имперской политике, показывает ее худшую разновидность - бурную бездеятельность.
Для урегулирования чеченского вопроса нужна спокойная, тонкая и методичная работа по его урегулированию. Надо вспомнить, что такими делами во времена дореволюционной России занимались высокие профессионалы. Это, я думаю, не случайно. Таким образом, требуется тщательнейший отбор «игроков» с устойчивой психикой, большим запасом терпения и сил, прекрасным «видением поля».
Просматривается два направления развития общекавказской политики. Первое достижение большей координированности действий различных федеральных ведомств. Второе развитие связей между самими северокавказскими субъектами. Естественно, что эти два направления должны быть взаимосвязаны. Для решения проблем на Северном Кавказе была создана Ассоциация экономического развития регионов Северного Кавказа при активном содействии федеральной власти. Есть попытки объединить: Кабардино-Балкария, Адыгея и Карачаево-Черкессия создали парламентскую ассамблею.
Что касается узаконения чеченской независимости, то пока эта идея практически не реализуема. В первую очередь потому, что нет безопасной технологии ее решения в сложившейся ситуации.
Однако сейчас есть видимость, что есть в нашей стране та определенность, которая позволила приступить к длительной и тяжелой государственной работе и получить первые плоды.
Сегодня в деле противодействия религиозно-политическому экстремизму и терроризму настоятельно требуется комплексный подход, который включал бы в себя меры регулирующего, запретительного и профилактического характера. Как показывает анализ соответствующего международного и национального опыта, наиболее эффективными в этой области мерами являются совершенствование правовой базы, укрепление и совершенствование деятельности спецслужб, усиление борьбы с финансированием религиозно-политического экстремизма и терроризма, а также активизация разъяснительной и пропагандистско-идеологической работы.
Органы государственной власти РФ и северокавказских субъектов Федерации должны расширить взаимодействие государственных органов и религиозных объединений по всем направлениям сотрудничества, в первую очередь в активизации борьбы с проявлениями религиозно-политического экстремизма и терроризма, борьбе с преступностью, в духовно-нравственном оздоровлении Северокавказского общества.
Муниципальные органы власти должны уделять особое внимание воспитанию населения в духе национальной и религиозной терпимости, непринятия идеологии религиозно-политического экстремизма и терроризма.
Главный упор в стратегии противодействия религиозно-политическому экстремизму и терроризму следует делать на улучшении социально-экономической ситуации в регионе, так как это способствует урегулированию социально-политических конфликтов и существенно сужает социальную базу религиозно-политических экстремистов и террористов.
Одновременно следует принимать решительные меры по перекрытию каналов финансирования экстремистов и террористов из-за рубежа и из местных источников.
В плане блокирования терроризма, как уголовного проявления, следует совершенствовать правовую базу, укреплять и совершенствовать деятельность специальных служб, а также активизировать идеологическую работу, укрепить международные аспекты этноконфессиональной политики РФ на Кавказе, предпринять энергичные меры, препятствующие использованию Северного Кавказа в качестве «перевалочной базы» для распространения различных экстремистских течений ислама, питающих сепаратизм, терроризм.
В связи с тем, что усилия, предпринимаемые государственными и общественными институтами по борьбе религиозно-политическим экстремизмом и терроризмом, не оказались адекватными остроте проблемы и бесчеловечные теракты продолжаются, требуется комплексный подход к осуществлению противодействия религиозно-политическому экстремизму и терроризму, при котором предусматривались бы меры не только регулирующего и запретительного, но и профилактического характера.
В исламе на Северном Кавказе, Дагестане существует серьезный потенциал клерикализма, понимаемого как тенденция к достижению политических и иных нерелигиозных целей религиозными средствами.
Такое положение дел является питательной средой для политического экстремизма и радикализма, внешне принимающего мусульманские религиозные формы и, возможно, антироссийскую направленность.
Исламский радикализм на Северном Кавказе неоднороден: имеются как экстремистское течение, не идущее ни на какой компромисс, так и умеренный, бытовой радикализм. Если с первым надо вести бескомпромиссную борьбу, в том числе и насильственными методами, то со вторым надо пойти на диалог, найти общие точки соприкосновения.
Возможная легитимизация умеренного исламского радикализма в республике и перевод решения противоречий между сторонниками исламского радикализма и традиционного ислама, в том числе и суфизма, из военно-политической в религиозно-теологическую плоскость может способствовать снятию накопившегося потенциала радикализации всего спектра исламистских движений и предотвращению их выхода на ультрарадикальные позиции.
Таким образом, основные неудачи государственной политики на Северном Кавказе вызваны методами управления. Нередко, поддерживая межнациональные противостояния, местные власти не только сохраняют свои привилегии, должности, но и используют нестабильность ситуации для выбивания дополнительных средств из федерального бюджета, которые затем расходуются чаще всего не по целевому назначению. Как уже было сказано, губительную роль играет исторически сложившийся в кавказской политике стереотип о том, что горцы уважают силу, поэтому управление делами на Кавказе осуществляется, как правило, военно-административными методами. Поэтому российским властям необходимо в корне изменить подходы к кавказской политике.
Заключение
Человечество на пороге XXI века представляет собой систему, состояние которой во многом определяется характером взаимодействий более чем 4000 народов, объединённых в отдельные социальные организмы.
Поэтому проблема организации жизнедеятельности народов в едином социально-экономическом и политическом пространстве традиционно является одной из наиболее сложных. Её решение всегда будет зависеть от сложившихся в политическом сознании представлений о природе наций, об их положении в структуре социального организма.
Но залогом мирного сосуществования наций должны стать выверенные практикой многих стран современного мира следующие принципы политической линии многонациональных государств:
) Реальное равенство всех проживающих в данном государстве народов, которое в процессе государственного строительства должно быть отражено в праве, в организации аппарата управления;
) Создание органов самоуправления в каждом социально-этническом комплексе при соответствующем волеизъявлении;
) Мобильное решение проблем общественного производства, духовной жизни и культуры;
) Постоянный анализ и контроль над процессами, происходящими в духовной жизни этноса, в национальном самосознании народов того или иного региона;
) Проведение постоянной, гибкой идеологической работы, воздействие на самосознание народов, с одной стороны, идеей образа, с которым конкретный народ идентифицирует себя, а с другой, - идеей возможности и необходимости совместного бытия, наличия общих интересов со своими иноэтническими соотечественниками.
Значимость названных принципов можно подтвердить конкретным примером - этнополитической ситуацией в самом многонациональном регионе Российской Федерации - на Северном Кавказе.
На сегодняшний момент одной из самых тревожных проблем современной России является именно обострение межнациональных конфликтов. В частности происходит дискредитация отдельных национальных культур и даже народов. И особенно остро стоит вопрос с народами Северного Кавказа. Предвзятость в отношении всего народа, агрессия и даже ксенофобия часто формируются посредствам СМИ и информации, размещенной на полях сети Интернет. Стереотипность восприятия выходцев с Северного Кавказа, широко обсуждаемая на форумах и в социальных сетях, формируют неправильный взгляд на современную молодежь. Мы являемся свидетелями резкого обострения межнациональных конфликтов в республиках Северного Кавказа за последние десятилетия: грузино-абхазский, осетино-ингушский, чечено-российский конфликты.
Более того, следует считать, что в целях нормализации этнополитической ситуации на Северном Кавказе, как со стороны официальных властей, так и со стороны общественных организаций, следует обращать пристальное внимание на два основополагающих аспекта:
) С учётом специфики национальной структуры населения Северного Кавказа и её связи с национальным составом населения сопредельных государств, серьёзного внимания требует их политика (в первую очередь, Турции) в ходе межнациональных конфликтов в регионе и реакция законно избранных властей республик и Российской Федерации в целом.
) В общественно-политической жизни народов Северного Кавказа возросла роль ислама (за исключением большей части Северной Осетии). В соответствии с тем местом, которое занимает мусульманская религия в исторической памяти горцев, она активно влияет не только на содержание национальных интересов, рост национального самосознания, но и на лозунги, методы политической борьбы, символы, цели и задачи отдельных партий и общественных движений.
Понятно также, что интересы сохранения единства и территориальной целостности северокавказских республик и страны в целом, недопустимости их распада требуют решительной борьбы против националистического и религиозного экстремизма.
Решение же национального вопроса в национальной политике не будет окончательно достигнуто, пока существуют этносы. Но современное человечество в состоянии гармонизировать национальные отношения, и соблюдая определённые условия, граждане Российской Федерации сумеют преодолеть комплексы национализма и ксенофобии, приводящие к политическому экстремизму, с одной стороны, и тормозящие свободное развитие факторов национальной самодостаточности, - с другой.
Расхожим стереотипом, которым руководствуются в политической практике на Северном Кавказе является мнение, что «на Кавказе понимают только язык силы». Это в корне неверное мнение, ибо силу, не подкрепленную нравственной опорой, скорее презирают, нежели, уважают. Поэтому, в регионе столь, важное значение имеют символические жесты и акции, демонстрирующие уважение к традиционным институтам и ценностям, вековым общественным нормам.
Дополняет общую картину генезиса радикальных или деструктивных настроений, практика силовых структур в Чечне и правоохранительных структур в соседних республиках. Это, один из мощных факторов, играющих заметную негативную роль в воспроизводстве отчуждения, оппозиционности и пополнения рядов мусульманских радикалов. Разумеется, свою роль играют и пиарно-политическая практика властей и некоторых представителей официального духовенства. Поэтому, в первую очередь актуальна разработка соответствующих подпрограмм для информационной, правоохранительной, политической и конфессиональной составляющей, как ключевых звеньев-подсистем, для решения вышеуказанных задач.
Суммируя сказанное, хочется отметить, что нынешняя власть во многом смогла стабилизировать ситуацию на Северном Кавказе. В республики наблюдается прирост населения, растет уровень жизни. Однако смогло ли российское правительство действительно решить эту сложную и конфликтную ситуацию, либо же просто «кормить» республики деньгами, лишь бы они молчали (до поры до времени), покажет время.
конфликт кавказ терроризм политический
Список использованной литературы
1.Абалкин Л. О национально-государственном интересе России // Вопросы экономики. - 1994. - № 2. - С. 5-11.
.Авксентьев А.В. Ислам на Северном Кавказе. - Ставрополь, 1984.
.Авксентьев А.В., Авксентьев А.А. Этнические проблемы современности и культура межнационального общения. Ставрополь, 1993. - АКАК. - Т. 12. - 397 с.
.Авксентьев В.А. Этнические проблемы Северного Кавказа в контексте общероссийских и мировых этнических проблем // Известия вузов Сев.-Кав. регион. Общ. Науки. - 1998. - № 2. - С. 32-35.
.Алексеев С.С. Социальная ценность права в советском обществе. - М., 1971. - 202 с.
.Андреев А. Этническая революция и реконструкция постсоветского пространства //ОНС. - 1996. - № 1. - С. 161-169.
.Арутюнян С.М. Нация и ее психический склад. Краснодар, 1966. - 185с.
.Арутюнян Ю.В., Дробижева Л.M. Советский образ жизни: общее и национально-особенное // Советская этнография. - 1976. - С. 26-32.
.Аширов Н. Ислам и нации. - М., 1975. - 363 с.
.Баранов Е.Г. Нациопатия источник конфликтов //ОНС. -1996. - С. 67-71.
.Барановский К. О феномене цивилизованного национализма //Дружба народов. - 2000. - № 3. - С. 156-158.
.Беджанов М.Б. Развитие национальных отношений на современном этапе. - Краснодар, 1990. - 192 с.
.Беджанов М.Б. На пути национального возрождения. - Майкоп, 1992. - 212 с.
.Беджанов М.Б. Общественный кризис и проблемы национального возрождения. - Майкоп, 1995. - 177 с.
.Беджанов М.Б. Проблемы национальных отношений на Северном Кавказе и пути их решения. - Майкоп, 1997. - 224 с.
.Болоскова Т. Диаспора: фактор конфликта или сближения? // Дружба народов. - 2000. - № 3. - С. 159-167.
.Васильев В.А. Оппозиция как социальное явление //Социально-политический журнал. - 1996. - № 5. - С.39-44.
.Востриков С.В. Национальная государственность. - М., 1996. - 341 с.
.Гадло А.В. Этническая история Северного Кавказа IY-X вв. - Л., 1979. - 326 с.
.Гараджа В. Политика и религия // Наука и религия. - №3. - 1991. - С.12-19.
.Гельман М. Русский способ. Терроризм и масс-медиа в третьем тысячелетии. - М., 2003. - 280 с.
.Герейханов Г.П. Религиозная ситуация на Северном Кавказе и ее учет в управленческой деятельности органов и войск ФПС России (философско-политологический анализ): Автореф. канд. филос. наук. - М.: АФПС, 1999. - 24 с.
.Горбунов Ю.С. Терроризм и правовое регулирование противодействия ему. - М.: Молодая гвардия, 2008. - 460 с.
.Дасаниа Д.М. Абхазо-адыгские народы сегодня: актуальные проблемы и пути их решения // Международная научно-практической конференция «Южный Кавказ: перспективы безопасности и сотрудничества в регионе» (Москва, 24 октября 2012 г.).
.Дробот Г.А. Международный терроризм как объект изучения // Социально-гуманитарные знания. - 2008. - № 1. - С. 59-86.
.Ефимов М., Михайлов И. Чеченская война. Работа над ошибками. М.: Яуза, Эксмо, 2009. - 336 с.
.Жириков A.A. Политическая стабильность российского государства (этнополитичесий анализ). - М., 1996. - 238 с.
.Иванов С.Б. Обеспечение национальной безопасности как необходимое условие развития России. - М.: КомКнига, 2006. - 224 с.
.Казенин К.И. Грузино-абхазский конфликт: 1917-1992. - СПб., 2003. - 219 с.
.Клюшина Е.В. Политическая стабильность постсоветской России: основания, возможности, решения: Дисс. канд. социол. наук. - Казань, 2000. - 157 с.
.Кодин М.И. Российский политический процесс: соц.-философ. аспекты. - М.: Наука, 2008. - 222 с.
.Кокунов К. Национальные вызовы, угрозы и риски безопасности // Обозреватель. - 2007. - № 12. - С. 97-102.
.Котанджян Г.С. Этнополитология консенсуса конфликта: цивилизационный аспект национальной безопасности. Многогранная глобализация. - М., 1992. - 315 с.
.Кочетков А.П. Актуальные проблемы политического процесса в современной России. - М., 2002. - 126 с.
.Керимов Г.М. Шариат. Закон жизни мусульман. М.: «Леном», 1999. - 300 с.
.Курбанов Г.М. Религия и политика террора. - Махачкала: «Народы Дагестана», 2002. - 253 с.
.Леонова О.Г. Социокультурные вызовы глобализации // Актуальные проблемы современной социологии и политологии: Сб. статей. - М.: МАКС Пресс, 2008. - Вып. 2. - С. 121-126.
.Лукьянов А.Г. Этноконфессиональная ситуация в Северо-Кавказском регионе как угроза национальной безопасности России (философско-политологический анализ): Дисс. канд. полит.наук. - М., 2004. - 202 с.
.Макаревич Э.Ф., Карпухин О.И. Глобальные коммуникации и культурно-политическая экспансия //Социально-гуманитарные знания. - 2007. - № 4. - С.27-36.
.Макеев A.B. Государственная безопасность России на современном этапе // Государственная безопасность России: История и современность. - М.: Российская политическая энциклопедия (РОССПЭН), 2004. - С. 694-760.
.Малашенко A.B. Исламское возрождение в современной России. - М., 1998. - 209 с.
.Маркедонов С.М. Конфликты на Кавказе: советская прелюдия // Неприкосновенный запас. - 2011. - № 4. - С. 25-29.
.Международный терроризм: борьба за геополитическое господство / Под ред. A.B. Возженикова. - М.: Эксмо, 2007. - 378 с.
.Мунтян М.А. Политические перемены, политическое развитие и политическая модернизация.
.Мухин Г.В. Политика обеспечения военной безопасности России в условиях трансформации международных отношений. - М.: ВА РХБЗ, 2006. - 172 с.