Русская православная церковь и религиозная философия
Русская православная церковь и
религиозная философия
.Вс. Иванов
Рассматриваемый период
обнимает время от продолжения консервативного победоносцевского до вовлечения
священников в революцию и позднейших кризисов в отношении церкви к власти.
Первая русская революция
1905 г. возникла после длительного периода продолжавшегося огосударствовления
церкви и в стране, где основное население всерьез было православным
(сохранявшееся по деревням язычество, изучавшееся Блоком в студенческой работе
о поэзии заговоров и заклинаний, продолжало древнее двоеверие, в которое
составной частью входило православие). Поэтому и революция не могла не иметь
религиозной окраски, скорее напоминавшей английскую революцию, чем французскую.
Пример роли Гапона в ее начале при всей хрестоматийности поучителен (из
многочисленных свидетельств очевидцев стоит отметить изображение Гапона в
«Климе Самгине» в сцене в доме Саввы Морозова, представляющей, по сути, отрывок
из достаточно откровенных мемуаров автора).
Глубоко религиозной была
фигура Лейтенанта Шмидта – достаточно напомнить его заключительную речь на
суде, близко к тексту воспроизведенную в поэме Пастернака (где этот персонаж –
как бы предварительная проба анти-героя, далее превратившегося в Живаго;
заслуживает внимания резко отрицательное отношение к герою поэмы у Цветаевой в
переписке с Пастернаком: антигерой с христианскими идеалами противоречил
взглядам автора «Лебединого стана»).
Речь «Голос крови» отца
Павла Флоренского явилась протестом против казни Лейтенанта Шмидта (в ряду
русских протестов против расправ она следует за речью Соловьева с призывом не
казнить цареубийц, что обеспечило ему пожизненную свободу от профессорской
деятельности и публичных лекций в России). Эта речь и распространение ее текста
принадлежали к числу немногих проявлений политического братства, созданного
Флоренским вместе с немногочисленными единомышленниками и просуществовавшего
недолгое время. Вскоре от политической деятельности он отходит. Его аресты и в
царское время, и после революции были знаком недоверия к нему властей. В
период, когда Флоренский работает над вторым большим своим философским
сочинением «У водоразделов мысли», отчетливо вырисовывается противостояние его
«птолемеевского» мировоззрения тому, которое он обзывает «кантовским,
коперниковским». Он сторонник того, в котором в основу кладется точка зрения
Бога, а не стороннего наблюдателя. В искусстве пространственные образы
определяются иерархическими ценностными соотношениями – обратной перспективой,
а не прямой. В книге «Мнимости в геометрии» он предпринимает попытку
реконструировать дантово пространство. Оно оказывается неэвклидовым, а именно
римановым (позднее об этом пишут историки математики). Данте становится
предшественником Эйнштейна.
В основе понимания
Флоренским языка и других систем, толкуемых как языковые, лежит понятие символа
и его частей – символизирующего и символизируемого. Позднее в этом увидят
набросок общей семиотической теории, отчасти схожей с соссюровской. Науку
Флоренский рассматривает как символическое описание.
Едва ли не полнее всего
многообразный гений Флоренского раскрылся в его богословских филологических
эссе, обнаруживающих тонкое понимание деталей греческих и старославянских
текстов. В своем отношении к слову Флоренский одновременно и продолжатель
многовековой традиции толкования священных текстов, и дитя своего времени:
недаром он разбирает футуристические стихи как один из видов использования
возможностей языка.
На грани мистического и
поэтического постижения слова был во многих своих опытах Андрей Белый, отчасти
в своих занятиях следующий Флоренскому, иногда не без его влияния (Флоренский –
Белый 1991).Но, начиная с времени перед Первой мировой войной, с мистическим
пониманием языка поэзии и глоссолалии (в том числе в мистических речах
«глаголящих» сектантов) начинает у него взаимодействовать то раскрытие смыслов,
к которому стремился Штейнер. Как и в других отношениях, наиболее крайние
искания Белого оказываются близкими находкам Блока. Блоковская студенческая
дипломная работа о поэзии языческих заговоров и заклинаний содержит параллели
некоторым из заговорных формул, использованным в стихах второго тома лирики
Блока («воля, всех вольнее воль, Не приневолит вольного, И болей всех больнее
боль Вернет с пути окольного»), а позднее – Клюевым и Есениным. В этой работе
Блока Роман Якобсон нашел тот образец заумной магической речи русалок, который
с его слов узнал Хлебников, вставивший этот текст в свой собственный, Заумной
речью занимается в лингвистической части «У водоразделов мысли» Флоренский.
Проблемы роли языка
внутри православной церкви приобрели особую остроту на рубеже 1910-х годов в
связи с делом имяславцев. Группа монахов на Афоне практиковала Иисусову молитву
(состоящую из повторений имени Иисуса) в качестве основного средства достижения
слияния с божеством. В русской православной церкви развернулась ожесточенная
полемика между имяславцами – сторонниками этого направления и их противниками –
имяборцами (сами термины и стоящие за ними понятия восходят к ранней
византийской и славянской православной старине и имеют еще более древние праиндоевропейские
прообразы, но им было придано новое значение в ходе разгоревшихся споров). Спор
был живо воспринят и поэтами. Молодой Мандельштам не только посвятил
стихотворение этому монашескому спору, но и в нескольких других стихотворениях
коснулся «Божьего имени» и «блаженного слова». Под вероятным воздействием
атмосферы тех лет темы метафизики имени занимают все больше места в трудах
Флоренского и Лосева. Церковный спор завершился решением Синода, осудившего
имяславцев. Сторонники течения, рассматриваемого как ересь, укрылись на
Кавказе, где их тайные убежища сохранялись несколько десятилетий. Власти
подвергали их жестоким преследованиям. В новое время при возрождении личной
веры в России использование Иисусовой молитвы расширяется. Печатаются материалы
споров имяславцев и имяборцев, приобретающие снова значимость. Напомним, что
отзвуки этой практики слышны в популярных произведениях других культур,
например, во «Френни и Зуи» Сэлинджера. В новейших исследованиях по истории
суфизма обращено внимание на сходную полемику вокруг громкого и тихого зикра. В
истории дальневосточного дзэн-буддизма отчасти похожую роль играло воспоминание
об имени Будды (корейское yŏmbul, отказ от которого в деятельности таких
видных буддистов ХХ в., как Ханам, типологически похож на позицию православных
имяборцев).
Время перед Первой
мировой войной было периодом напряженных исканий в русской религиозной
философии. Спектр поисков был очень широким. Отчасти он определялся
воздействием предшествующей русской и западноевропейской традиции, но и духом
времени. Те философы, которые продолжали прежде всего традицию Соловьева, в
своих построениях дальше всего уходили от ортодоксальной церкви и поэтому
оказывались даже (как Бердяев) под угрозой тяжелого судебного преследования.
Увлечение иррационализмом, сказавшееся в популярности в России Бергсона (ранние
его работы все были переведены и вошли тогда же в русское собрание его
сочинений), было видно у Лосского (о причинах его влияния на молодежь,
мыслившую в категориях религиозной философии, дает некоторое представление
описание Д.С. Лихачевым причин, по которым он студентом увлекся Лосским,
Лихачев 2001). Такие авторы, как Карсавин, соединяли монашеские и церковные
темы со стилистикой, изобличавшей их принадлежность Серебряному веку. В 1922 г.
большая часть наиболее известных философов религиозной ориентации была
вынуждена покинуть Россию с запретом возвращаться под угрозой смертной казни
(описано Бердяевым в его мемуарной книге). Все отплывшие на этом корабле
продолжили работу за рубежом. За немногими исключениями речь идет о развитии
ранее ими намеченного или популяризации уже печатавшегося: Париж как центр
русской религиозно-философской мысли вторичен, хотя можно заметить некоторые
важные литературные и очные встречи, только в нем состоявшиеся: Шестова с
Гуссерлем (очную; Хайдеггер тогда же Шестовым не был воспринят как оригинальный
философ) и Кьеркегором (заочную – через века). Русский предэкзистенциализм
Бердяева, Булгакова, Шестова оказал влияние на западную философию существования
благодаря таким встречам. Из сочинений, в которых при богословской
основательности в ненавязчивой форме выражен современный исторический опыт,
глубоко прочувствованный автором, можно особо отметить книгу С. Булгакова об
Апокалипсисе. Такие мыслители, как Ильин и Флоровский, развернулись благодаря
работам в эмиграции.
В СССР несколько годами
позже происходят аресты немногих оставшихся в России и продолжавших мыслить
философов (Мейера, Алексеева-Аскольдова, Бахтина, Лосева, Флоренского, Шпета,
Голосовкера), немногим, как Федотову и Иванову-Разумнику, удается уехать.
Остались в живых и сохранили себя если не физически, то морально, после тюрьмы
и ссылки единицы, как М.М. Бахтин.
Перед той катастрофой,
которая надолго приостановила движение философской мысли в России, молодежь
была увлечена расширившейся после революции и несколько лет сохранявшейся широкой
возможностью обсуждений. Примером относительно долго существовавшей
полулегальной Академии была Вольфила, история которой освещена в нескольких
недавних публикациях. Из кружков, менявших местопребывание и конкретные темы
занятий, но сохранявших основной набор участников, более других известен
бахтинский, откочевывавший ненадолго в Невель и Витебск, но потом
возобновившийся в Ленинграде. Сообразно интересам молодого М.М. Бахтина сфера
рассматриваемых проблем расширялась (скажем, в сторону психоанализа, когда
готовилась книга «Фрейдизм»), но некоторые принципы и критерии обсуждений
сохранялись. Игровая сторона кружка, сказавшаяся и на до сих пор многих
занимающей подмене имен авторов написанных его участниками книг, была подмечена
Вагиновым в «Козлиной песни». Бахтинская теория карнавала отчасти выросла на
основе особенностей поведения петербургской интеллигентной среды тех лет, о
которых вспоминает Д.С. Лихачев, говоря о значении шуточной стороны в тех
докладах Космической Академии, за участие в которых расплачивались самым
нешуточным лагерем. Проблема роли смеха и иронии оказывается одной из главных
для этого времени. Острота в ее салонной и публицистической форме для высших
слоев общества и анекдот как форма массовой культуры оказываются важнейшим оружием
в «немой борьбе». Режим в самых беспощадных формах расправляется с любыми
чертами несерьезного к себе отношения.
Из не уехавших на Запад
православных философов, которые еще в какой-то мере продолжают работу, больше
всего в конце 1920-х годов делают о. Павел Флоренский и Лосев. В энциклопедии
«Гранат» Флоренский печатает краткое изложение своей философии, содержащее
противопоставление энтропии в термодинамическом смысле и противоположного ей
начала («эктропии», то, что двадцатью годами позже назовут «информацией» в
статистическом смысле), с которым связывается культура и культ. В переписке с
Вернадским Флоренский выдвигает понятие пневматосферы, дополнительное по
отношению к ноосфере Вернадского и Тейяр де Шардена; он вкладывал в нее
представление о различных результатах духовной деятельности, на материальной
стороне которых, например, на красках на иконе, запечатлевается и
символизирующая природа знака.
Ранние философские книги
Лосева по своей тематике (в частности, относящейся к языку и именам,
рассматриваемым в духе имяславцев) близки к «У водоразделов мысли» Флоренского.
Лосев изучал символику чисел, в особенности «четырех», в контексте идей
Платона.
Преддверие
музыковедческой мысли нового времени можно видеть в его книге о музыке как
предмете логики. Роман Якобсон в своих автобиографических разговорах с
Поморской отмечает, что у Лосева можно найти систему двоичных
противопоставлений, предвосхитившую открытия структуралистов. Перекличку с
новейшей гуманитарной наукой можно видеть и в его работе о мифе. В предисловии
к книге, вышедшей перед его арестом, Лосев отвергал возможность сговора с
властью. Перед арестом он совершает тайный постриг. Он поплатился тюремным
заключением, из которого возвращается полуслепым и готовым к уступкам.
В своих воспоминаниях
Лихачев объясняет истовую религиозность своего поколения в молодости тем, что к
нему принадлежавшие решительно встали на традиционную иосифлянскую точку
зрения, противоположную комромиссу, на который шел Сергий (еще больший сговор с
властью, предложенный живой церковью, нашел мало сторонников, хотя его следы
можно увидеть в художественной прозе этих лет). Интересную параллель
представляет попытка примирения с советской властью, предпринятая в самом
начале 1920-х годов в российском буддизме (об этом свидетельствует, в
частности, небольшая брошюра, анонимно изданная по-русски одним из высоких лиц
буддийского мира). В 1927-28 гг. Хамба-Лама (церковный глава северного
буддизма- ламаизма) уходит из этого мира (оставаясь нетленным, о чем
свидетельствуют находки и экспертизы последних лет). В начале 1930-х годов все
ламы и Дандарон (тогда совсем еще мальчик, в котором по знакам и признакам
угадали воплощение Будды) были арестованы (освобождены и реабилитированы после
смерти Сталина, но Дандарон за продолжение своей проповеди арестован в
брежневское время и погибает в заключении). Созданный Щербатским Институт
буддийской культуры разгромлен, многие его сотрудники были арестованы и погибли
в заключении, архив Щербатского после его смерти разграблен.
Одна из наиболее замечательных
творческих личностей православной церкви пианистка М.В.Юдина говорила мне, что
после ареста Флоренского, который был ее духовником, не оставалось никого в
официальном священстве, с кем бы можно было продолжать духовное общение. Она
ушла в катакомбную церковь. Роль этой церкви, удачность ее конспирации и
причины исчерпания ее возможностей (из-за нерешенности вопроса епископской
преемственности), как и роль отдельных ее деятелей (в частности, епископа
Марка, погибшего в заключении, все товарищи по которому высоко ценили его
поведение) еще должны быть поняты.
Кроме традиционной
русской православной церкви продолжала еще действовать старообрядческая. К ней
относилось и несколько монастырей, сохранявшихся втайне в сибирской тайге до
середины 1940-х годов, когда были предприняты боевые действия для их
уничтожения (мне об этих событиях рассказывали двумя десятилетиями позже
очевидцы в деревнях на Енисее, в частности, на острове Комса).
Русское сектантство, как
и другие формы неофициальной религиозности, испытало подъем в период перед
первой мировой войной. К этому времени относятся связанные с ним эпизоды в двух
выдающихся романах- «Серебряном голубе» Андрея Белого и «Климе Самгине» Максима
Горького. По авторитетному свидетельству Бердяева Белому удалось создать
близкую к реальности картину описанной им секты. Хотя в новых исследованиях о
Клюеве подвергается сомнению распространявшаяся легенда о его прямых связях с
теми сектантами, которые стремились к установлению связей с Востоком (особенно
Индией), отголоски этих настроений в его стихах несомненны. После предсмертной
серии набросков Александра Иванова к проекту храма, объединяющего разные
религии, в русском искусстве до этих стихов Клюева не было с такой силой
выражено устремление к преодолению всех духовных различий между верами, гораздо
более радикального, чем традиционный экуменизм. Вслед за теоретическим
экуменизмом книги Владимира Соловьева «Россия и вселенская церковь» (по
цензурным причинам изданной только за границей во французском переводе – “La
Russie et l’eglise universelle”) начинаются первые шаги в сторону реализации
всемирного объединения религий. С чисто антропологическим подходом у классиков
русской этнографии – Богораз-Тана, Штернберга – можно сопоставить те
соположения разных богов, которые многократно осуществлял Хлебников (в 1920-е
годы его влияние обнаруживает Назым Хикмет в поэме, построенной по этому
принципу).
При таком сверхшироком
подходе к религии у Клюева в нее входит и большевизм, воспринимаемый в начале
как новая вера:
Есть в Ленине керженский
дух,
Игуменский окрик в
декретах.
Для Клюева в те годы
Ленин стоит в одном ряду с создателями «Поморских ответов». Поэт вскоре вынужден
переменить взгляд на господствующую власть. Проблема марксизма как замены
религии остается , но в плане политическом, а не духовном.
Кроме собственно
религиозных течений, обозреваемых выше, в ту пору в России возникали и
отдельные эксперименты, иногда не выходившие за пределы курьезов индивидуальной
биографии, как у Розанова и Мережковского. Из попыток развития эзотерических
групп мистического направления в двадцатые годы можно отметить последних
розенкрейцеров , вскоре становящихся жертвами террора. К этой масонской ложе
был причастен Зубакин, чей мистический энтузиазм на короткое время привлек
молодого Эйзенштейна, позднее писавшего об этом раннем опыте только в
ироническом ключе. К этой группе последних розенкрейцеров, поплатившихся
тюрьмой за духовный поиск, принадлежал в молодости математик В.Налимов, после
возвращения из заключения в 1960-е годы напечатавший несколько книг по
философии языка.
Явлением, важным для
духовной жизни России, но по своим корням восходящим к одному из
самостоятельных продолжений модной на рубеже веков теософии Блаватской, была
антропософия Штейнера. Как можно видеть из изданного отдельным томиком сборника
его изречений о России, эта страна представлялась ему весьма важной для
будущего Европы. Штейнер пытался на языке своего времени заново сформулировать
главные вопросы мировоззрения. О Штейнере такие его последователи, как Андрей Белый,
писали много (Андрей Белый 1917/ 2000), но наибольший интерес вызывает
преломление образной стороны учения в символике романов Белого и в театральных
опытах Михаила Чехова, развитых в эмиграции, где он вырабатывает теорию
внутреннего жеста, возникшую под влиянием работ Штейнера на эту тему. В начале
1930-х годов в Москве почти все известные антропософы арестованы (ленинградские
арестованы несколькими годами раньше и сосланы, как одаренный поэт Васильева, в
свое время прославившаяся под именем Черубины де Габриак, а в середине 1920-х
гг. создавшая в ссылке в Ташкенте замечательный цикл стихов, посвященный
гениальному синологу Щуцкому, погибшему после ареста). На свободу вышли
немногие, как вдова Белого К.Бугаева. Немногие из них продолжают посильную деятельность,
как М.И.Баранович, в качестве машинистки перепечатавшая все не допускавшиеся до
издания произведения Пастернака.
Оккультное направление,
в эмиграции представленное главным образом Гурджиевым и Успенским, имело связи
с современной наукой (иногда в популяризированной форме), но на первый план
выдвигало мистические переживания.
Вл.Соловьев о трех путях
развития мысли в России. Характеристика этих направлений.
В нескольких статьях,
написанных перед самой его смертью, Владимир Соловьев наметил основные пути, по
которым скорее всего пойдет русская мысль в будущем. В его пророческом даре не
приходится сомневаться. Кажется целесообразным кратко обозреть реально
достигнутое каждым из тех трех направлений, о которых он говорил.
Список литературы
Для подготовки данной
работы были использованы материалы с сайта http://imk.msu.ru/