Русская самобытность
Русская самобытность
К
вопросу о месте "культуры" в русской душе
Варава В. В.
…боязнь
национально-культурной самобытности – верный симптом грядущего
неототалитаризма, из какой бы части Европы и мира он ни исходил.
О.Н.
Трубачев
…и
народ наш – именно "Христоносец", Христофор.
Вячеслав
Иванов
Самобытность и мир
Когда
человек поглощен созерцанием какого-то предмета или явления (причем не важно –
природного или культурного), то он воспринимает созерцаемое целостно,
отвлекаясь от деталей и нюансов, то есть от всей механики структурирования
предмета, – того, чем занимается наука. Когда же он пытается осмыслить
полученное впечатление, то, вспоминая целостный образ увиденного, он все же
возрождает в памяти самое главное и существенное, пытаясь вычленить корень и
ядро предмета. И если удается схватить этот корень, тогда и целостность
восстанавливается. Корень этот есть самобытность предмета, то есть
максимально-плотное сгущение его неповторимо-оригинальных свойств в минимальных
чертах и характеристиках.
Словарь
Владимира Даля дает наиболее концентрированное, не содержащее лишних
семантических обертонов понимание слова "самобытный": "сущий сам
собою или от себя, своими силами. Говоря строго, один Бог самобытен, но зовут
так в человеке самостоятельную личность и свойства его, в противность всему
подражательному, особенно же творческие дарования его, гениальность.
Самобытствовать, жить самобытно, самосущною жизнию".
Вот
это далевское "говоря строго" и есть сущность самобытности, в которой
раскрывается абсолютная онтология тварного мира. Поскольку тварное бытие не
самостоятельно, но суть заемное бытие, то самобытность тварного, а значит, его
самостоятельность и оригинальность раскрывается лишь в подражании Творцу-Богу –
истинному корню самобытности. Подражательство в пределах тварного мира – потеря
самобытности и самостоятельности, а значит обреченность на вторичное
существование.
Отталкиваясь
от трактовок Даля, можно сказать, что само-бытен само-сущий мир идей Платона, который
есть нетленный образ "скоропреходящего" существования смертного мира.
И мир не распадается лишь потому, что в нем есть крупицы самобытности –
элементы вечности, скрепляющие хаос не-всеединого бытия. Гармония греческого
космоса – это гармония идеальных (то есть самобытных) геометрических величин,
образующих эстетическое благолепие мироздания.
Ветхозаветные
стенания – это тоска по оставляющему еврейский народ самобытному Яхве.
"Для чего, Господи, стоишь вдали, скрываешь Себя во время скорби?" –
отчаянные вопрошания псалмопевца, чья душа постоянно охвачена мраком
Богооставленности, то есть не-самобытного существования.
В
христианстве тварный мир, естественно, не самобытен, но он получает бытийную
силу благодаря энергийной причастности к само-бытному Богу. И только лишь за
счет проявленной самобытности Бога в мире в образах Божьих тварное
существование получает необходимую ему меру, гармонию и порядок. Просто
получает возможность быть.
Итак,
без самобытности нет никакого существования в мире. Предмет нашего интереса –
культурная самобытность народа, русского народа, прежде всего. Как ее постичь,
как обнаружить и обналичить, как сделать живительным истоком национального
бытия?
Святой православный человек
Умный
взор проникает через хаос бесконечных граней предмета к его
потаенно-несказанной сути, которая, изъятая из темной глубины предмета,
предстает как очевидное, прозрачное и доступное. Когда-то именно таким образом
В. Розанов попал в самую сердцевину русской самобытности, сказав в статье
"Л.Н. Толстой и Русская Церковь", что "Храм вполне заменяет для
нашего народа гимназию, школу, университет, книгу и науку". При всей
эпатирующей силе этих слов (эпатирующей, прежде всего светско-либеральное
"просвещенное" сознание), Розанов все же разглядел наиболее оригинальную
и даже существенную черту русского национального бытия.
Как
это храм заменяет университет, заменяет книгу, да и саму науку? Что за абсурд!
А не есть ли храм источник книжности, просвещения, культуры? – недоуменно
спросят консервативные ревнители благочестия. А антицерковная интеллигенция
злорадно воскликнет на эти слова Розанова, что, мол, правильно, церковь всегда
была преградой на пути к знаниям, разуму, просвещению, поэтому так темен и
необразован русский народ.
Правы,
конечно, консерваторы, ибо исторически (и генетически) христианская Церковь
является основой книжной культуры, образования и просвещения (на православном
Востоке) и также является основой науки как института культуры (на католическом
Западе). И не перечесть всех авторитетнейших трудов, показывающих и
доказывающих это.
Но
ведь прав и Розанов, уловивший корень русского своеобразия, то, что на языке
сухого научного знания получило наименование – "дихотомия культуры и
веры" с однозначными выводами о цивилизованной отсталости России. Зловещее
клеймо "вторичности", "заемности",
"несамостоятельности" отечественной культуры, вросшее в плоть и душу
русского (прежде всего, конечно, интеллигентского склада ума) человека.
Розанов
писал против Толстого, упрекая его великий, но все же личный гений в малости,
однобокости, а главное – в непонимании феномена "святого человека",
который концентрирует в себе самые фундаментальные характеристики русской души
(на языке культурной теории – менталитета). Святой человек как незримое
присутствие Духа бесконечно разлит и растворен во всех порах души русской; он и
есть ее "архетип" и "символ" и живое творческое начало,
побуждающее человека к благобытию и благотворению. Святой человек взывает к
Жертве, Подвигу, Самоотречению – всему тому, что и составляет "странность"
и нелогичность русской души. Святой человек в этом смысле антитеза
"культурному человеку", которому не свойственно "святое
безумие" самоотречения, но который кропотливо, шаг за шагом, мерной
католико-протестантской поступью строит себе уютный и комфортный мир
цивилизации, про который псалмопевец пафосно воскликнул: "Делающие
беззаконие цветут, чтобы исчезнуть на веки".
Важно
то, что этот "святой православный человек" выработан исключительно
Церковью, ее духом и историей. И поэтому "святой человек", как
полагает Розанов, "…совершенно неизвестный Западной Европе и не
выработанный ни одною Церковью – ни католицизмом, ни протестантизмом", то
можно полагать, что он и является подлинным ликом русской культуры, ее
стержнем, корнем, ее духоносным семенем. Именно здесь – водораздел, разделяющий
культурный тип русского от западного европейца. И отличающий его на бесконечно
несоизмеримую величину.
Что
есть "святой человек" в понимании Розанова, конечно, важно и
существенно. Но, все же не это главное. Главное то, что, во-первых, философ
видел этот тип как подлинно национальный; во-вторых, раскрыл его глубинную
связь с Церковью ("Не зная церковной службы, совершенно нельзя понять, что
такое русский народ и как он произошел"), и, в-третьих, показал, что Толстой
не уловил этого свойства русской натуры. А значит, в лице Толстого не понимает
его весь лагерь рационалистов: от анти-самодержавных социалистов – до
анти-социалистических либералов вплоть до анти-имперских постмодернистов.
Русский
"святой человек" и есть невозможность и безумие, ибо в нем произошло
таинство претворения культуры в веру, в котором секулярные претензии-утопии на
счастливую и разумную жизнь в смертном грешно-непреображенном мире потерпели
благочестивый крах, став добродетелью смирения и надежды. И поэтому жив русский
человек исключительно одной только верою и эта абсолютная вера и есть его
собственная "культура". Поэтому не бес-культурен русский человек, но
сверх-культурен, так как подвигом святости преодолел смертную рутину
посюстороннего существования, разрушив навсегда иллюзии высокомерного разума
цивилизованно устроиться в мире зла и порока. Это и есть русская самобытность –
отрываться от культурного мрака, узаконивающего зло и смерть и стремиться к
подлинному и вечному.
И
печалится о том, что русская душа не приняла культуру, посеянную в живительных
недрах антично-христианского мира, но затем угасшую в схоластической пустыне
западной цивилизации, не стоит. Вяч. Иванов еще в 1907 г. так определил
современную культуру: "…уже и самое имя "культура" – достаточно
сухо и школьно и по-немецки практично и безвкусно, потому что отрицает все
самопроизвольное и богоданное и утверждает лишь саженое, посеянное, холеное,
подстриженное, выращенное и привитое, – потому что не включает в себя понятие
творчества". Но отсутствие именно такой, отрицающей творчество и
богоданность, культуры и вменяется России как ее извечный порок.
В
чем бы не видеть содержание самобытности, отрицать ее не представляется
возможным, если не пойти против исторической правды. И никто из серьезных
мыслителей никогда ее не отрицал. Но сегодня она отрицается, отрицается на
самом высоком уровне, в самых высоких инстанциях, ибо именно самобытность
является серьезным препятствием на пути "интегративных проектов" по
созданию глобальной культуры.
Затмение самобытности
Начало
прошлого века в России во многом было сходно с нынешней ситуацией. Культурная
перезрелость страны, проявившаяся в невообразимой плюральности
"творческих" процессов, породила удивительно унылую и однообразную
культуру. Апокалиптика Серебряного века, бурлившая эсхатологическими всплесками
невиданной мощи, обернулась построением культуры, лишенной какой бы то ни было
метафизической перспективы. Слишком разнообразная и разноликая культура –
верный путь к угасанию истинного культурного творчества, путь к исчезновению
живой души из культуры и превращение ее в бесконечную игру духовно неприкаянных
и болезненных форм.
Многие
чувствовали неладное в жизни России. В частности А. Белый писал в статье
"Штемпелеванная культура": "Интерес "ко всему
культурному" порождает эклектизм; вместо глубокого проникновения в одну
нацию (нация эта не родная) рождается поверхностный интерес ко всем нациям; так
возникает международный базар искусства (нечто среднее из искусств всех наций),
а отсюда, само собою, привносятся уже совершенно коммерческие интересы".
"Международный
базар искусства" – он же и международный базар культуры, потерявшей все
возможные связи с родным, национальным, корневым – вот суть современной
ситуации в нашей "культурной сфере". А. Белый тревожно заговорил о
плачевном состоянии слова "самобытность", от которого открещиваются
"космополитством". Это происходит в культуре, в которой господствует
"интернациональное искусство", доступное и понятное, по удачному
слову Белого – "интеллигентному плебисциту всего мира", оторванному и
от "здоровой земли народной, и от верхов умственной аристократии".
Интернационализм,
космополитизм, интеллигентный плебисцит сегодня облачаются в культурный
плюрализм постмодерна, который еще дальше оторвался от абсолютных истоков
Родины. Культурная чернь бесчинствует на пространствах отечественного языка,
природы, истории, духа.
В
чем сегодня наиболее остро проявляется затмение самобытности, что самое
страшное в современной российской ситуации?
Духовно-нравственная
индифферентность. Это наиболее гибельное состояние современного духа.
Нравственное мирочувствие дает метафизическую ориентацию в Бытии. Поиск смысла
жизни через раскрытие смысла смерти позволят понять высшую, трагическую
значимость человеческого бытия, тем самым оправдать свое всегда непонятное и
несовершенное существование перед другими (прежде всего ушедшими), перед Богом.
Все это вытесняется сегодня преимущественно "культурной элитой".
Сокровенное признание Андрея Платонова: "Мне без истины стыдно жить"
предается поруганию и осмеянию. Поиска смысла объявляется неврозом. Как
следствие – установка на информативность и развлекательность, устранение
учительной функции в искусстве (Гоголь), пропаганда новой дидактики –
наслаждение как высшая цель существования.
Забвение
Абсолютов. Духовное и нравственное нечувствие занижает, заземляет человеческое
существование. Человек остается в границах своей непреображенной самости,
руководствуясь исключительно посюсторонними нуждами плоти. Из горизонта бытия
исчезает Свет Абсолюта, который выводит человека из темной обители злой и
смертной эмпирии. Сама культура перестает быть проводником к Абсолюту.
Отсутствие
аристократизма. Потеря Абсолютов приводит к размыванию границ между массовой и
элитарной культурой. Потеря понятия большого стиля, который всегда был
разграничительным критерием "высокого" и "низкого".
Устраняется аристократ духа (термин В.П. Фетисова) как человеческий тип,
который сам является духовным и эстетическим цензором, не позволяющим смешивать
разные ценности, стили, понятия.
Культурная
всеядность. Следствие отсутствия аристократизма. Это духовная неразборчивость
"образованной черни" (Ницше), которая стремится поглощать как можно
больше современности в ее даже самых абсурдных и нелепых и низких видах.
Дурная
бесконечность форм культуры. Спрос рождает предложение: культурная всеядность
должна находить свое удовлетворение. Армия новых творцов готова бесконечно
обслуживать самые низкие запросы общества. Поскольку разрушена ценностная
иерархия, это приводит к творческой разнузданности автора, который
руководствуется исключительно одним мотивом – мотивом самовыражения,
помноженном на коммерческую выгоду, не сопряженным ни с какими высшими целями.
Болезнь современной "культуры" в том, что она страдает переизбытком
текстов, при отсутствии главных текстов.
Многоликая
безликость культуры. Только метафизическое напряжение духа способно породить
подлинное многообразие творчества. Не-аристократическая, не-нравственная,
не-духовная культура, при всем ее "разнообразии" (творческом
плюрализме) задыхается в чудовищном однообразии своих "творений".
Культурный
обман. Интеллектуальный и культурный истеблишмент усиленно стремится создать
видимость свободы, творчества, благополучия, старается убедить людей в
прогрессе культуры, которым можно оправдать свою жизнь. Но бытийного прироста
не происходит: человек остается в мертвой точке своего так и не затронутого
духом эгоизма. Смена декораций культуры в конце концов не удовлетворят и
обывателя, чья жизнь становится более пустой и страшной, требующей уже далеко
не культурной наркотизации.
Утрата
народности. Истинное творение человека может считаться таковым лишь при
условии, если оно связывает личную судьбу автора с бытийной судьбой народа. Это
дает критерии истинного творчества – учить и вдохновлять. Подлинное творение
культуры всегда "заряжено" духовными ценностями, которые передаются
при восприятии творения. Это и есть функция учения – раскрывать высшие ценности
человеческого существования, тем самым раскрывать человеку его подлинный
духовный статус, который в суете повседневности не очевиден. Даже если творении
и не учит непосредственно (эта цель глубока и требует особой дешифровки), то
оно должно, по крайней мере, вдохновлять: творческих людей – на творчество,
нетворческих людей на жизнь, которая по мере прозрения в ее истинный смысл
становится творчеством. И учить, и вдохновлять творение культуры может тогда,
когда оно укоренено в соборный опыт народа, который научился соборному
благоговению, соборному переживанию горя и тоски, и соборному преодолению зла и
смерти.
Одним
словом, мы сегодня имеем ситуацию культурного тоталитаризма, когда культура,
оторвавшись от метафизического центра Бытия, превратилась в бесконечный
перформенс мелкого творчества незначительных творцов, коим нет числа. Это
мелкое творчество уже никак не связано с теургической функцией преображения,
высветления наличного ужаса дурной реальности, в конечном счете – спасения мира
и человека от зла и смерти, от абсурда и бессмыслицы. Современная культура,
озабоченная исключительно лишь самовыражением мелких творцов, как бы нарочито
подливает абсурда и в, без того, абсурдную реальность созданием бесконечного
количества ненужных артефактов, которыми переполнен рынок жизни. Нагромождение
культурных феноменов (книг, журналов, выставок, фильмов, презентаций,
конференций, встреч, поездок, обменов и т.д.) ничему не учат, ни к чему не
призывают, ни к чему не ведут. Суммарный итог культурного делания равен нулю.
Человека приучают жить в нравственно пустом универсуме, так как наличная жизнь
не возводится в степень Вечности.
То,
о чем писал А. Белый, сегодня достигло ужасающих размеров. И поэтому принцип
самобытности сейчас остро нуждается в защите и обосновании. Прежде всего,
необходимо восстановить золотой фонд классической патриархально-консервативной
(святоотеческой и славянофильской) мысли. Русофильная парадигма бытия должна
стать субстанцией духовной и социальной жизни нации.
Вот
некоторые вехи движения русофильной мысли, в которой отечественная культурная
самобытность проработана с достаточно высокой степенью духовной и исторической
достоверностью. В основе историософской традиции, безусловно "Слово о
законе и благодати" Киевского митрополита Иллариона, в котором
культурфилософская мудрость, пророческий пафос и светлая вера в благое будущее
Русской земли перемежаются с философско-исторической аналитикой вселенского
равенства народов перед "благодатью". Законническая "парадигма
Агари" сменяется благодатной "парадигмой Сарры", тем самым
раскрывается вселенская перспектива существования для всех народов, выведенных
Светом Христовым из узко-языческой тьмы родового национализма в бесконечный
простор абсолютного духовного родства. Каждый народ имеет свою
"метафизическую долю" в общей бытийной судьбе человечества. В этом
различие культурных обликов разных народов, поскольку их культурные задания
различны. Поскольку "Слово" по содержанию есть пасхальная проповедь,
то можно сказать, что в нем изложен пасхальный смысл и пасхальное задание
России – быть спасительницей мира от ига зла и смерти.
Затем
душеспасительное творчество средневековых ученых монахов, невероятный Подвиг
митрополита Евгения (Болховитинова), историософия Пушкина, страшные
прозрения-пророчества Достоевского, цельная политическая философия Ивана
Ильина… Ряд естественно выборочен и неполон и может быть расширен на большем
пространстве текста.
Сверхкультурный исток русской самобытности
С
другой стороны, необходимо современное теоретическое обоснование самобытности,
которое следует искать в патристической мысли. Культурная самобытность народа
есть мера его духовной самодостаточности, не позволяющая впасть, с одной
стороны, в духовно опустошающий этноцентризм, с другой, в культурную пустоту
общечеловеческой бездны. Патристическая традиция дала богословски выверенную
"формулу" Богочеловека Иисуса Христа – неслиянно-нераздельное
единство двух природ (Божественной и человеческой). Эта формула позволила
преодолеть еретические искажения низводить Христа до уровня Человека, устраняя
Божественное, или возводить его до абсолютной Божественности, устраняя
человеческое.
Эта
догматическая формула может (и даже должна) быть применена к эмпирическому
существованию культуры. Каждый народ, как и каждый человек, имеет, прежде
всего, свою, интимно-конкретную сущность, свой Лик, в котором отражается в
индивидуальном преломлении Абсолютный Эйдос Бытия, или иначе – Образ Божий. Не
без-ликое общечеловечество (в действительности – недочеловечество), а соборное
единство Божественной многоликости – действительной духовной и
культурно-исторический фундамент существования человечества как Рода, в котором
некаинова благодать духа – залог и обетование его существования.
Принцип
духовного родства человеческого рода не в секулярной идеологеме
"общечеловеческих ценностей", а в православном догмате о
"неслиянно-нераздельной" сущности двух природ во Христе. Всякое
единство Рода – это неслиянно-нераздельное существование народов, как и всякое
единство людей в народе – это неслиянно-нераздельное существование конкретных,
уникальных личностей.
Неслиянно-нераздельное
существование – великий духовный принцип тварного бытия, определяющий
метафизическую конкретику любой сущности в мире. Неслиянно – значит бесконечно
уникально, не-тождественно ни с чем, глубоко интимно и своеобразно; нераздельно
– значит глубокая духовная основа единства, не позволяющая умереть всякой
единственности в своем эгоизме всеобщего существования.
Игнорировать
неслиянность – значит обрекать себя на диктат общечеловеческой аморфности, в
которой нет никакой оригинальности, подлинности, нет любви и творчества, а есть
машиноподобное бытие "разумных существ" обреченных на труд,
потребление и развлечения. Никакого духовного бытия здесь нет. Философия
игнорирования неслиянности – прежде всего, западная философия марксизма и
выросшего на его почве идеологии социализма, коммунизма, гуманизма,
капитализма, постмодернизма.
Игнорировать
нераздельность – значит культивировать эгоизм, и личностный и национальный, и
не видеть глубокой духовной основы человеческого родства, чья духовная
родственность заключается в соборном переживании горькой участи смертных, в их
общих страданиях и тоске по всеединству. Игнорирование нераздельности
проявляется в идеологии "частной собственности", дающая начало
культурному индивидуализму, развившемуся в западном Возрождении и давшем уже
более приземленные плоды – в виде романтизма и буржуазности. В итоге – опять
капитализм и постмодернизм, начало и концы сходятся. Вот почему западные
идеологи и их отечественные адепты бояться говорить о соборности и
национально-культурном своеобразии.
Иными
словами, ни люди, ни народы не могут полностью ни сойтись, ни разойтись.
Сойтись – значит потерять себя в массе, толпе, "общечеловеческой
черни"; разойтись – значит погибнуть в гордыне национального эгоизма, так
и не почувствовав благодать общего некаинова родства.
Неслиянно-нераздельное
существование – это принцип высокого трагизма бытия человека, истории,
культуры. Сейчас необходима национально-ориентированная философия-филология,
способная раскрыть первосмыслы и первоосновы бытия русского народа. Раскрытие
это должно вершиться на полях Слова, Веры, Духа, то есть на пространствах
национальной Идеи, в которой запечатлены неотмирные смыслы национального бытия.
А определены они так, как это сделал в свое время Владимир Соловьев: "не
то что нация думает о себе во времени, но то, что Бог думает о ней в
вечности". Вот русский "святой человек" и дает верную ориентацию
в держании себя перед Вечностью.
***
Итак,
русская душа не бес-культурна, не вне-культура, а сверх-культурна; это значит,
русская душа способна не только на духовные взлеты, подъемы и порывы, на
которые способен каждый народ (ибо способность к трансценденции – выходу за
пределы наличного существования – отличительно человеческая характеристика);
русская душа способна на сверх-порыв, на неведомое превосхождение границ самой
культуры.
Это
не банальная анархия и правовой нигилизм, в чем так часто упрекают русского
человека либеральные гуманисты; русской душе тесно и стыдно в пределах,
созданных сугубо человеческим (пускай и творческим) трудом. Культура все же
создана смертными, чьи нравственные мотивы далеки от идеалов благочестия. А
значит, культуру нельзя идеализировать, иначе она становится идолом. Культура в
качестве идола – пожалуй, самый жуткий вид идола, и культурное идолопоклонство,
возможно, самый мерзкий тип идолопоклонства.
Русская
душа, презирает хищнический строй природы, перед которым в эстетическом
благоговении замирают не-христианские народы Китая и Индии, разоблачает
безнравственность естественных ритмов мироздания, в котором часть должна
умереть, чтобы восторжествовала безликая гармония Целого, с подозрением
относится к возрожденческому восторгу перед реабилитированной природно-телесной
красотой, способна на более высокое презрение – на презрение к самой культуре,
но не во имя вне-культурного нигилизма, а во имя того, что выше самой культуры,
во имя того, что лежит за пределами не только природы, но и культуры.
Человек
в культуре не весь, человек не только не природное, но даже и не совсем
культурное существо. Образ Божий лежит по ту сторону природы, по ту сторону
культуры. Возможно, он лежит и по ту сторону самого человека, и человеку
необходимо превозмочь себя, чтобы подлинно стать человеком. Но превозмочь не
сверхчеловеческим усилием Ницше, а соборным деланием преодоления зла и смерти,
которые в жестокосердных сердцах правовых и цивилизованных граждан
"развитых" стран стали нормой и законом. Вот русское прозрение в
неотмирную тайну Бытия.
Смысл
русской самобытности – высокий трагизм Бытия. Но именно этот смысл идет в
разрез с кардинальными установками западной культуры – устранение трагизма и
страдания из жизни, чтобы создать легкое существование и в жизни и в смерти.
Выход
за пределы культуры (а тем более цивилизации, как опошленной культуры) в
сверх-культурное бытие, в лазурную обитель чистой вечности, свободной от всяких
отяжеляющих культурных примесей – вот сущность русской трансценденции, вот и
корень русской самобытности.
И
пусть другие народы бесконечно обустраиваются в смертном мире, пусть строят
замки на песке, пусть тешат себя различными социальными иллюзиями и утопиями.
Русская самобытность должна твердо держаться своей истины: история человечества
– это история неудавшегося человечества. И никто не вправе отнять у русских их
право быть не похожими на другие народы, которые не стремятся к Правде, к
Добру, к Богу, никто не может отнять у России ее благочестивое стремление
отторгать, не принимать "мир во зле лежащий", но стремиться посильно,
с помощью Божьей, нравственно преобразить и тем самым спасти мир. Именно в этом
смысле русский народ является Христоносцем, о чем говорил Вяч. Иванов, ибо
жажда воскресения и есть самая заветная мечта и идея Святой Руси.
Список литературы
Для
подготовки данной работы были использованы материалы с сайта www.portal-slovo.ru