Некоторые штрихи к портрету С.П. Шевырева (новые документальные свидетельства о нем)
Некоторые штрихи к портрету С.П. Шевырева (новые документальные свидетельства о нем)
В отечественном литературоведении до недавнего времени преобладали определенные стереотипы в оценке личности и критической деятельности видного ученого, поэта, публициста XIX века С.П. Шевырева. Редактируемый им в 1835-1837 годах, ныне почти забытый журнал "Московский наблюдатель", ставший библиографической редкостью, обвинялся в "светскости", снобизме. Уничижительные оценки журналу были даны Белинским еще в 30-е годы XIX века, и эти оценки в течение долгого времени не пересматривались. Тенденция была переломлена работой Ю. Манна, написанной в 1969 году1, в ней деятельность Шевырева оценивалась положительно. В последние годы это отношение упрочилось, и в научной литературе появились исследования, в которых роль и значение С.П. Шевырева и его фундаментальных работ, посвященных мировой и отечественной словесности, оцениваются достаточно высоко2.
Но современники Шевырева, особенно близкие по своим взглядам к Белинскому, были настроены к нему крайне недоброжелательно, даже враждебно. Негативно оценивал "Московский наблюдатель" авторитетный критик того времени - Н.И. Надеждин, статья которого была опубликована в "Телескопе" в 1836 году. Почти буквальные совпадения эстетических оценок, образности статей В.Г. Белинского ("О критике и литературных мнениях "Московского Наблюдателя) 3 и Н.И. Надеждина удивительны. Возможно, что Белинский в оценке журнала ориентировался на статью своего редактора, или публикация о "Московском наблюдателе" была написана ими совместно. Показателен в этом отношении фрагмент статьи Н.И. Надеждина, в котором критик говорит об общем тоне журнала: "По мнению "Наблюдателя, литература должна говорить языком высшего общества, держаться паркетного тона, быть эхом гостиных; и в этом отношении он простирает до фанатизма свою нетерпимость ко всему уличному, мещанскому, чисто-народному. Вот почему, всегда вежливый, всегда уклончивый, всегда в белых перчатках и с мерною, величавою поступью, он забывает свою изученную холодность, рассчитанное подобострастие, и со всем возможным для него жаром ожесточения преследует, например, г. Загоскина, самого народного из наших писателей; русский кулак делает ему вертижи, русский фарс бросает его в лихорадку. Зато поэзия г. Бенедиктова, вся из отборных, блестящих фраз, в которых, конечно, нельзя не признать относительного достоинства, кажется ему чудом совершенства, геркулесовскими столпами поэтического изящества"4.
По всей вероятности, такая оценка была вызвана тем, что Шевырев постоянно декларировал интерес к светской повести, ратовал за изящество и благородство литературы, видя ее задачу в "вознесении к идеалу". Представляется, что все обвинения отвергает критическая и писательская деятельность Шевырева: вскоре он возглавил журнал ярко выраженной славянофильской ориентации - "Москвитянин": без уважения к национальной культуре, менталитету и к народу, как носителю их, это было бы попросту немыслимо.
Чтение мемуаров о Шевыреве, его собственных писем, дневников, публикаций в журнале убеждают в том, что Шевырев не только не был высокомерным снобом, а, напротив, с молодости был удивительно ми-лосердным, добрым и отзывчивым. Это нашло отражение и в политике, проводимой редакцией журнала. Наряду со "светскими повестями" в нем были опубликованы и многочисленные материалы о русской национальной жизни М.Н. Макарова (1789-1847), "духовные" очерки Ф. Глинки, призывающие к состраданию и милосердию, и другие материалы, повествующие об "обыкновенной" жизни. В этом отношении представляет интерес маленький очерк, принадлежащий перу
С.П. Шевырева, "Училище глухонемых в Москве"5. Интонация, выбранная автором для рассказа о глухонемых, пленяет своей задушевностью. Шевырев с искренним состраданием пытается объяснить читателю, что должны испытывать люди, обделенные природой. Автор рассказывает о благородной деятельности Антона Осиповича Корси, "который на Рождественке, недалеко от Медико-Хирургической академии, содержит на свои средства Училище Глухонемых". Представляется, что Шевырев не случайно так точно указывает адрес училища. Именно таким образом он доносит до читателя простую истину, о которой люди часто забывают: рядом, по соседству с богатством и благополучием всегда сосуществуют болезни, нищета, тихое страдание. Автор подробно описывает всю обстановку занятий, их внутреннее напряжение: "В большой, просто убранной, но чистой и опрятной комнате, около стола сидело четырнадцать глухонемых, внимательных ко всем движениям, ко всем знакам их почтенного наставника, который силою труда, железной воли и терпения, истинно Христианского, возвращал эти несчастным лучшее благо человека, отнятое судьбою, слово. В этом зрелище было для меня что-то трогательное и вместе наставительное, какой-то нравственный урок, который всегда почерпаем мы при виде доброго подвига. Представьте себе глухонемого; войдите в состояние этого существа, которое каким-то неправым случаем оторвано от отдельного человечества: в этих глазах блещет та же душа, нам родная, тот же зародыш мысли и чувства, - и все это мертво, оцепенело, сковано, все это как-то далеко от нас, на неизмеримом расстоянии, потому что лишено языка, лишено всякого сообщения с нами. Как вызвать эту мысль? Как добраться до нее? Как развить в этом существе нравственные понятия и дать им выражение? Сколько препятствий!"6
Шевырев предельно объективно, просто описывает увиденное, однако нельзя не почувствовать, насколько тонко воспринимает он чужое страдание, и это вызывает отклик читателя. Писатель подбирает наполненные любовью и участием слова для описания своих героев, фиксирует внимание читателя на трогательных деталях происходящего. Учитель приобщает детей к молитве, воспитывая их духовно, давая им нравственные силы для борьбы с тяжелыми испытаниями судьбы: "Есть такие счастливые призвания между людьми; есть и какая-то особенная любовь к глухонемым, которую Провидение внушает как будто для того, чтобы приютить и этих сирот в семью человечества. У Г. Корси есть именно это призвание. Все эти несчастные смотрели ему в глаза, как единственному прибежищу в их невинном несчастии. В нем, казалось, покорно читали они и мысль и чувство, и ловили это слово, это выражение, которого у них не было. Один из глухонемых, по приказанию Г. Корси, написал молитву Отче наш, на доске: этим обыкновенно начинается урок в его классе так, что с первым учением развивается в каждом из его учеников и религиозное чувство. Глухонемой не сделал ни одной ошибки в письме. Когда молитва была написана, другой осмилетний мальчик перевел ее на язык телодвижений, в котором выражались все нравственные понятия, заключающиеся в словах молитвы. Трогательно было видеть этого малютку, который с какой-то мыслью в очах вникал в слова молитвы и передавал нам ее своими пальцами, единственным орудием, которое оставила ему природа для выражения. Общая нам всем евангельская молитва делалась для него доступною, и этому сообщению его с Богом посредством этой молитвы была виною твердая воля его наставника. Ему же предложил я краткие вопросы об его имени, возрасте, отце, о том, любит ли он своего учителя, - и он на все дал мне быстрые письменные ответы, не сделав ни малейшей ошибки в правописании. Когда писал он, что любит своего учителя, - я видел, что его ручонка торопилась и выражала своею скоростью благодарное чувство сердца"7.
Автор подчеркивает благородство титанического труда, который взвалил на себя преподаватель, особое уважение вызывает то, что делает он это почти безвозмездно, об этом также рассказывает С. Шевырев: "Видно, что г. Корси всею душою предан своему занятию, что он бьется с каждым учеником, что он каждого учит порознь, приноравливаясь к его личному понятию и способностям. Кроме прекрасной методы, тайна этих успехов заключается в его неутомимом рвении, в совершенной преданности делу, которое он на себя принял, и, наконец, в особенном к тому призвании, которое дается только свыше. На Рождественке, в неизвестном переулке, в незаметном доме, в продолжение трех лет, среди глухонемых, в тишине своей учебной комнаты, Г. Корси трудится до поту лица, верный своей цели, без всяких видов честолюбия и наконец, без всякой даже денежной награды, потому что бедные люди учатся у него даром, а учеников с состоянием очень немного, да и с тех берет он за обучение и содержание от 1000 рублей до 1400 асс., смотря по их возможности"8.
И заключает свой очерк С. Шевырев статистической справкой, которая свидетельствует об особой дотошности и педантичности автора, человека науки, который привык, занимаясь тем или иным вопросом, изучать его серьезно и глубоко: "В одной весьма любопытной книге, изданной в 1835 году: о Глухонемых, приложена сравнительная статистическая таблица глухонемых, которые в каждой стране получают образование, и тех, которые лишены оного. Там сказано, что в России Европейской в числе 44,118,000 жителей находится глухонемых 27, 834, из которых только 61 получает образование в Петербургском заведении. К этому числу должно прибавить еще 14 глухонемых, которые образованием своим обязаны благодетельному попечению почтенного Г. Корси"9.
Очерк этот убедительно доказывает, что Шевырев был милосердным, добрым, а не черствым, надутым "педантом", как его воспринимал Белинский, и, вслед за ним, многие его современники. Шевырев, много в своей жизни повидавший, много поездивший, тем не менее, всегда оставался патриотом, человеком безгранично преданным своей культуре. При этом он явственно видел многие недостатки, свойственные русскому человеку, но это никак не влияло на его доброе отношение к нему. Он всегда стремился объяснить эти недостатки их извинить их. Можно привести множество примеров в доказательство этого, но хотелось бы остановиться на подлинных документах, которые передают мысли писателя без всяких искажений и тенденциозных комментариев. Интересны в этом отношении дневники С.П. Шевырева10, которые он писал, будучи еще совсем молодым человеком [тогда ему было 23 года. - Г. Р.] во время путешествия по Европе. Здесь, мимоходом, затрагивается и мысль об эстетической программе будущего журнала, который он задумывал издавать. Вот запись от 7 марта 1829 года: "У немцев гораздо больше эстетической жизни, чем у русских: причина тому свобода. У мужика русского никогда не увидите ни цветов, ни беседки для отдыха. Сад он посадит для плодов, которыми не пользуется, а оставляя себе падаль, лучшее продает; дерево, под которым отдыхал, он срубит на дрова или на оглоблю; наконец, если и посадит что-нибудь в горшок, то не цветы, а разве лук. Всякое эстетическое наслаждение требует свободы, а у него все подавлено мыслию, что он ничего своего не имеет: что же за наслаждение не для себя? Поводом к этой мысли были гирлянды плюща, украшающие здесь ресторации, множество цветов и фортепиана почти везде. У меня родилась мысль написать Рассуждение об эстетической жизни народа, а особенно о степени развития оной у русских. Если буду издавать журнал, то цель его будет - распространение жизни эстетической в России. К этому могу присоединить и мысли о воспитании - предмете, до сих пор пренебрегаемом русскими"11. Этой эстетической программе, по мере возможности, Шевырев следовал и при издании "Московского наблюдателя".
Воспоминания дочери - Е.С. Шевыревой об отце12, написанные в период с 1864 по 1881 год, которые ранее не публиковались, тоже добавляют новые штрихи к портрету писателя. Дочь критика рассказывает о разных периодах его жизни, излагает свои непосредственные впечатления, все они представляют определенный интерес. Большая часть воспоминаний связана с периодом смертельной болезни отца, в них мемуаристка описывает тяжелые страдания Шевырева и то, как стоически он их переносил. Хотелось бы привести наиболее интересные фрагменты воспоминаний, которые воссоздают реальный облик критика, ученого, человека.
Особая чувствительность писателя и доброжелательное внимание к женщинам, которые всегда отличали Шевырева, видимо, сформировались еще в глубоком детстве. Вот что пишет по этому поводу дочь писателя: "Мать его, женщина необыкновенно умная, очень любила сына, но никогда не баловала его. Сам Степан Петрович рассказывал, что не было для него высшего наказания, когда мать в продолжение одного или двух дней не давала целовать ему руку, тогда он покидал все игры и горько плакал в детской, пока мать не прощала его; он ее глубоко почитал до конца ее жизни"13.
А вот страницы, повествующие об отношении Шевырева к крестьянам: "Летом поехал он в деревню, купленную им в 1854 году. Шевырев задал пир всем крестьянам. Он любил сближаться с народом; иногда вставал рано, шел он гулять и при встрече с крестьянином, особливо которого он знал за доброго и умного мужика, вступал с ним в разговор, узнавал его нужды и по возможности помогал ему, любил он подмечать поговорки и прибаутки мужиков-краснобаев. Крестьяне деревни Шевырева ленились ходить к обедне, но хороший пример помещика подействовал на них, и они усердно стали посещать церковь, видя уважение, оказываемое Шевыревым священнику и его семейству. Шевырев заходил всегда после обедни к священнику и всякий праздник приглашал его и жену его к себе обедать, и крестьяне стали обходиться с ним с большим почтением. Шевырев всегда сближался с духовенством, ему не нравилось его отдаление от нашего общества. В праздники на дворе были хороводы и пляски, крестьян и крестьянок оделяли пряниками и яблоками, ребятишки устраивали игры и до пригнания стада весело и шумно раздавались песни во дворе.
Шевырев любил соблюдать русские обычаи: так по окончании сенокоса крестьяне с песнями, и, держа косы, приходили поздравить барина с уборкою сена и выпить стаканчик за его здоровье; также и бабы по окончании жатвы приходили, а самая красноречивая из них, поднося лучший сноп, поздравляла барина с уборкою хлеба; тут пелись песни, и крестьянки, съевши приготовленное для них угощение, уходили. При посеве хлеба всегда служили молебен, кропили поля. Во время засухи тоже бывали молебствия на барских и на крестьянских полях. Шевырев присутствовал и тут и там. В деревню Шевырев брал с собою ящик различных лекарств и лечил крестьян с помощью лечебника простыми средствами. Они скоро действовали на крестьян, не привыкших к лекарствам. Многих спас он от смерти, другим сохранил руки, вовремя велев прорезать нарывы своему фельдшеру. Вблизи от деревни жил доктор, и С.П. говорил иногда крестьянам, зачем они не ходят к человеку, знающему это дело: "Нет, батюшка, - отвечали они, - ты лучше поможешь. Вероятно, полюбилась им заботливость и ласка, с какою отец расспрашивал их о недугах, да и лекарства получали они даром. Слава об его пособиях распространялась в окрестностях, верст за 12, даже за 20 из [не - разб.] приходили к нему. Иногда, приходивших издалека Шевырев оставлял ночевать в людской, приказывал накормить, и отпускал на другой день, когда больной поправлялся немного. Ежедневно несколько человек приходило к нему лечиться, как бы ни был он занят, в кабинете ли, с гостями ли, обедал ли, сейчас шел он к больному, давал лекарства, или толковал, как употреблять их. Он понимал, что помещик должен тоже заботиться о вверенных ему крестьянах и в трудные годы помогал им деньгами и семенами"14.
Представляется, что этот безыскусственный рассказ дочери развеивает все мифы о высокомерии Шевырева, они рисуют портрет очень отзывчивого, человека, занимавшегося даже лечением своих крестьян.
Интересны и страницы, связанные с периодом смертельной болезни Шевырева. В самые тяжелые минуты испытаний он не оставлял своего научного труда, был полон разнообразных планов дальнейшей деятельности. Вот какие свидетельства приводит дочь: "Во время болезни и самых сильных страданий он сочинял стихи и начал поэму "Болезнь. Сначала, описав свои страдания, он думал обнять все народы, находящиеся под гнетом, так думал он воспеть славян, находящихся под игом Австрийским и Турецким, Греков, Итальянцев, Ирландцев, страдания Славян и Италии он воспел, но поэмы не кончил. В это время он продолжал диктовку своего курса и начал лекции о Карамзине и Жуковском и говорит: "Как их кончу, примусь за Пушкина! Какая славная лекция будет у меня о нем; теперь она вся в голове и еще немножко обдумаю, и она будет готова. Но 25 января он слег и уже более не вставал. "15.
Но особенно трогательны строки, описывающие тяжелейшие страдания писателя перед его кончиной, и мужество, с которым он их переносил: "Нестерпимая боль. Шевырев говорил во время болезни: "Много курсов читал я в жизни, теперь читаю курс страданий моим детям, но если эти страдания послужат к очищению души моей, то, да будет воля Божия." и во время сильнейших страданий сложил эти четыре стиха:
Когда состав слабеет, страждет плоть Средь жизненной и многотрудной битвы, Не дай мне, мой Помощник и Господь Почувствовать бессилие молитвы"16.
Эти строки говорят сами за себя. Мемуары дочери - искренний и трогательный документ, в котором воссоздан подлинный облик незаурядного, мужественного, доброго человека, преданно служившего отечественной науке и своему народу.
шевырев литература ученый публицист
1.Манн, Ю.В. Молодой Шевырев // Русская философская эстетика. М., 1969.
2.Подобная тенденция прослеживается в следующих работах: Мартынов, В. А.
.С.П. Шевырев и русская литературная критика 1820-1830-х годов: автореф. дис. канд. филол. наук. Л., 1988; Песков, А.М. У истоков философствования в России: русская идея С.П. Шевырева // Новое лит. обозрение. 1994. № 7. С.123-139; С.П. Шевырев - первый профессор истории российской словесности в Московском университете. М., 1999;
.С.П. Шевырев об отечественной словесности / сост., вступ. ст., коммент. В.М. Марковича. М., 2004.304 с.
.Белинский, В.Г. О критике и литературных мнениях "Московского Наблюдателя" // Телескоп. 1836. XXXII. № 5-8. С.120-154, 217-287.
6.Телескоп. 1836. Ч.31. С.215-216.
7.Моск. наблюдатель. 1835. Ч.3, № 9-12. Отд. "Смесь".
.Там же. С.461.
9.Там же. С.462-463.
10.Там же. С.466-467.
11.Там же. С.467.
12.Шевырев, С.П. Дневник (1829-1831) // Russian studies. Ежеквартальник рус. филологии и культуры. СПб., 2000. Т.3, № 3. С.132236.
13.Там же. С.133.
14.РГАЛИ. Ф.563. Оп.1. № 68.
15.РГАЛИ. Ф.563. Оп.1. № 68. С.3.
16.Там же. С.5-7.
17.Там же. С.10 об., 12.