Слово и текст в русской философии XVIII века
Введение
В истории философии бывают времена, близкие по мироощущению.
Особенностью современной эпохи является ощущение сдвига, качественного изменения, который создает предвкушение еще неизвестного. Эпоха приобретает онтологические смыслы, а события, совершающиеся в это время, оцениваются как более значимые. То же ощущение было характерно для России в XVIII веке. Реформа летоисчисления, проведенная Петром I, как бы задавала исходную точку отсчета, делая менее значимым то, что оставалось за ней.
Ряд проблем, стоявших перед философской мыслью XVIII века и успешно решавшихся ею, чрезвычайно актуален сегодня не только в историко-философском, но и в общефилософском контексте. Эта проблема становления философского языка, его особенностей развития. Анализу научно-исследовательской литературы по данной проблеме и будет посвящена данная контрольная работа.
Данная работа состоит из введения, двух параграфов, заключения и списка использованной литературы.
В рамках исследования мы опирались на труды таких отечественных авторов, как Т.В. Артемьева, Б.А. Успенский, М.В. Ломоносов, Н.М. Карамзин и др.
§ 1. «Проблема языка» в русской философии XVIII в.
До XVIII века разговорный русский язык не был «естественным» для обсуждения философских проблем. Такими языками могли быть латинский и греческий, на которых велось преподавание в церковных школах, а также церковнославянский, как рассматривавшийся как «функциональный эквивалент латыни». Сама традиция обращения к старославянскому языку для выражения абстрактных положений, понятий и рассуждений на «возвышенные», далекие от обыденности темы, способствовала восприятию иноязычной, например, греко-латинской терминологии. Казалось вполне естественным, что философское понятие должно быть выражено на «ином», «особом», «сакральном» языке [5]. Одной из смысловых доминант, определившей развитие духовной культуры XVIII века, является осмысление и уяснение взаимосвязей с иными культурными традициями, в первую очередь с Западом. Это стимулировало издательскую и переводческую деятельность, способствовало расширению языковых пространств за счет усвоения новых терминов или расширение значений уже использовавшихся. Воспроизводя на русском языке философские системы западных авторов, переводчики не могли не испытывать определенных затруднений.
Неудачи на этом пути сформулировали «проблему языка», которая нашла свое выражение в идее профессора Московского университета М.И. Панкевича о создании международного языка «для сочинения на оном систематических о каждой науке или искусстве книг, для описания всякого рода изобретений и для рассуждений об оных». Он полагал, что для этой цели целесообразней было бы использовать «мертвый» язык, который не может претендовать на какие-либо изменения. По его мнению, универсальный язык - посредник позволил бы снизить трудности в обучении [5].
§ 2. Особенности философской лексики и текстов в XVIII в.
философия язык лексика текст
Для философских текстов XVIII в. была характерна определенная вариативность в обозначении того или иного понятия. Так, «индивидуальный» выражается словами неделимый, неразделимый, особенный, особливый, единственный, частный; «индивидуум» - словами человек, люди, лицо, существо; объект - вещь, предлежащая вещь, предложение, предмет, предлог, предлежащее. При этом у ряда авторов прослеживается отчетливая, но не реализовавшаяся тенденция на упразднение синонимии, нахождение точных и однозначных эквивалентов. Так, Н.М. Карамзин писал: «Истинное богатство языка состоит не во множестве слов, но в числе мыслей, выраженных оным. Богатый язык есть тот, в котором все найденные слова не только для означения главных идей, но и для изъяснения их различий, их оттенков, большей или меньшей силы, простоты и сложности» [3].
При чтении русских текстов XVIII века следует учитывать, что многие слова утратили или сильно изменили свое значение. Так, например, слово «личность» обозначало особенности, свойственные какому-нибудь человеку. То же самое касается слова «гражданин», которое имело смысл «горожанин», «житель», «подданный».
Именно неустоявшийся характер философской лексики определял ее попытки приобщиться к международной лексике, построенной на использовании «ученых» языков, прежде всего греческого и латинского. В особенности это касалось метафизики, которая в силу абстрактности формулируемых ею проблем тяготела к универсализации понятий, стремясь к выходу в некий внеисторический интеллектуальный Космос, мир абсолютного понимания и постижения. Философские понятия не имели четко закрепленных терминологических эквивалентов, выражаясь целым букетом синонимов. Иноязычные термины, возникшие в другой философской традиции, как бы группировали эти синонимы, обозначали «поля смыслов», но, не имея собственного эквивалента в языке, воспринимались скорее как интеллектуальные метафоры-образы, навеянные поэтикой европейского рационализма. Начиная с петровской эпохи, «европейское» отождествлялось с политикой государственных преобразований, в какой-то степени было символом «передового», а несколько позже «культурного» и «образованного». Текст, оснащенный иностранными терминами, не только свидетельствовал о согласии с изгибами мысли философской школы, работавшей в этих понятиях. Он мог говорить о знании идей этой школы, показывая осведомленность и начитанность автора, а также его способность понять и воспроизвести определенную систему рассуждений [1].
Таким образом, совокупность принятых в западных системах терминов не играла в русского философии роль категориального аппарата, а имела другой, хотя и достаточно важный для понимания смысл. Для мыслителей XVIII века большое значение имела не только междутекстовая символика, но и внутритекстовая, связанная, например, с соблюдением орфографических синтаксических правил, или определенных принципов издания текстов.
«Споры о языке» занимали в русской культуре одно из центральных мест. Б.А. Успенский пишет о том, что «они приобретают широкий общественный смысл, абсорбируя идеологические, политические, религиозные проблемы. Та или иная языковая позиция становится как бы знаменем, позволяющим определить, так сказать, партийную принадлежность человека в рамках той или иной концептуальной схемы: отношение к церковнославянизмам или заимствованиям (поскольку они осмысливаются как таковые) играет в этот период примерно такую же роль, какую в дальнейшем будет играть в русском обществе отношение к монарху или к революционерам. Иными словами, споры о языке как бы моделируют самомознание русского общества: они предлагают набор альтернативных решений, выбор между которыми и определяет общественную и идеологическую позицию» [5]. В центре языковых оппозиций стояло противостояние церковнославянского и русского языков, постепенное и небезконфликтное замещение одного другим. Эта оппозиция могла принимать разные формы и восприниматься как протипоставление «книжного» и «разговорного»; «письменного» и «устного»; «сакрального» и «чужого» и т.д.
Выбор той или иной языковой формы обозначал принадлежность к «школе» или следование «штилю». Так, М.В. Ломоносов полагал, что «высокому штилю» соответствуют архаические формы числительных: «От одиннадцати до девятнадцати девять производных составляется ниже приложением надесять: первойнанадесять, вторыйна десять и прочие; употребляются только в важных материях и в числах месячных: Карл вторыйнадесять, а не двенадцатой, Лудвиг пятойнадесять, а не пятнадцатой; сентября пятоенадесять, а не пятнадцатое число» [4].
Сложная языковая ситуация усугублялась достаточно «вольным» обращением с заимствованными текстами, что особенно хорошо видно на примере переводов. Для самих мыслителей XVIII века на первом месте стоял именно идейный смысл того или иного произведения, ценимый ими больше, чем авторитет автора, точность перевода или мастерство переводчика. Это была эпоха массовых анонимных переводов. Далеко не всегда издатель считал нужным указывать, кем выполнен тот или иной перевод, кто является автором оригинального текста и на каком языке он написан [2].
Таким образом, понимание тенденции развития философского языка в XVIII в. дает ключ к пониманию развития отечественной философии в целом, а также цельность в освоении традиций национальной ментальности и приобщение к ней.
Заключение
Философия с начала XVIII века существенно меняет систему авторитетов, формы выражения, символику, поскольку продолжает быть тесно связанной с идеологическими процессами.
Русские философы, ориентируясь на европейскую мысль и распространяя ее, пытались соединить традиции русской философии с западноевропейской. Это потребовало определенных усилий по созданию специфического философского языка, однако такая задача могла быть выполнена лишь к концу века.
Конечно, объем контрольной работы не позволил более подробно рассмотреть те или иные особенности слова и текста в русской философии XVIII века, но в целом, можно сделать вывод о том, что цель работы выполнена.
Список использованной литературы
1.Артемьева Т.В. История метафизики в России в XVIII века [Текст] / Т.В. Артемьева. - М: Алетейя, 1996, 318 с.
.Веселитский В.В. Отвлеченная лексика в русском литературном языке XVIII-нач. XIXвека [Текст] / В.В. Веселитский. - М: 1972, 72 с.
.Карамзин Н.М. Письма русского путешественника [Текст] / Н.М. Карамзин. - М: Мир книги, 2003, 516 с.
.Ломоносов М.В. Российская грамматика: в 10 т. Т. 7 / М.В. Ломоносов. - М: Мир книги, 1952, 476 с.
.Успенский Б.А. Из истории русского литературного языка XVIII - начала XIX века [Текст] / Б.А. Успенский. - М: Академия, 1985, 325 с.