Традиционные ценности в контексте практик формирования культурной идентичности в СССР и Германии в 1933-1945 годах
ТРАДИЦИОННЫЕ ЦЕННОСТИ В КОНТЕКСТЕ ПРАКТИК ФОРМИРОВАНИЯ КУЛЬТУРНОЙ ИДЕНТИЧНОСТИ В СССР И ГЕРМАНИИ В 1933-1945 ГОДАХ
Р. М. Николаев, Л. А. Шумихина
В последние два десятилетия, когда речь заходит о тоталитарных режимах, гитлеровская Германия и сталинская Россия зачастую ставятся как бы на одну доску, и, быть может, такая позиция культурного релятивизма приводит к всплеску неонацизма и в современной России, когда память о событиях той эпохи нивелируется рассуждениями на тему: «У нас, мол, было не лучше». Но, как нам видится, все же необходимо дифференцировать эти два режима, и делать это необходимо именно исходя из культурных особенностей развития этих двух стран.
Как известно, Вторая мировая война - это не только «война моторов», но и «война культур». Попытаемся найти некие «точки демаркации» двух тоталитарных режимов в контексте использования властями национальных традиционных культурных ценностей в рассматриваемый период.
Исходя из определения культуры как «научаемого поведения» (К. Гирц), решение поставленной задачи начнем с характеристики особенностей дисциплинарной практики этих двух режимов. Общим для них является то, что оба государства побуждают своих граждан к определенному поведению в интересах своей страны, особенно отчетливо это видно в условиях ведения войны. Но в том, как каждое государство проводит политику этого «побуждения», и кроется принципиальная разница.
В СССР это осуществляется через властные практики принуждения, примером чего являлись заградотряды, система штрафных батальонов, знаменитый приказ № 227 («Ни шагу назад!») - на фронте. Печально известные судебные «тройки», угроза тюремного заключения за нарушение трудового распорядка и т. д. - в тылу.
Вторым способом воздействия являлось внушение. Это наиболее ярко проявляется в литературно-художественном творчестве, создании мифологем, героизации и т. д.
С. Г. Кара-Мурза относит эти две социокультурные практики к «открытым» способам: «Государство традиционного общества издавна действует открытым принуждением и внушением»1. При этом он указывает и на характер самого советского государства, говоря, что данные инструменты характерны для общества, называемого «недемократичным», «тираническим»1.
В дисциплинарной практике нацисткой Германии также существовало принуждение, но вторым способом является не просто прямое внушение, а даже в большей степени - внушение через практику манипуляции. Родовым признаком манипуляции можно считать скрытность воздействия и внушение индивидууму желаний, которые могут идти в разрез с его собственными ценностями и нормами поведения. Так, Е. Л. Доценко в работе «Психология манипуляций» определяет манипуляцию как «вид психологического воздействия, искусное исполнение которого ведет к скрытому возбуждению у другого человека намерений, не совпадающих с его актуально существующими желаниями»2. Далее, исследователь дает определения ма- нипулятивным технологиям: «это действия, направленные на прибирание к рукам другого человека, помыкание им, производимые настолько искусно, что у того создается впечатление, будто он самостоятельно управляет своим поведением»2.
Если вернуться к словам С. Кара-Мурзы, то дисциплинарные практики, характерные для советской пропаганды, реализуются с помощью технологий прямого внушения. Современный немецкий социальный психолог А. Вайценхоффер дает следующее объяснение данному термину: «Прямое внушение используется для получения эффектов, о которых упоминается конкретно и прямо»3. Здесь, как нам кажется, стоит уточнить, что обе тоталитарные системы прибегали по отношению к своим реципиентам и к практикам манипуляции, и к практикам прямого внушения. Различие заключается в том, что в своей деятельности каждый режим склонялся в большей степени к той или иной из этих психологических практик.
Нацизм сумел проявить огромный творческий потенциал в области технологий манипуляции массовым сознанием. С самого начала своего существования при помощи системы ритуалов нацисты обращали аудиторию своих слушателей из представителей очень разных слоев общества в толпу. А спустя короткий промежуток времени и вся страна оказывается под воздействием манипуляции на основе уже существовавшего страха. Страха, основанного на духовном кризисе нации из-за поражения в Первой мировой войне, массового обнищания и неопределенности путей развития страны. Именно в этот период в немецкой литературе мы можем наблюдать следующие особенности: «В беллетристике внутренний протест выразился в антидемократическом и аполитичном культурном пессимизме, а также в литературной героизации и превознесении военных переживаний и эстетизации войны»4.
По словам С. Кара-Мурзы, в «оптимистическом советском мироощущении» такого понятия, как тотальный страх, и основанных на нем манипуляций не было: «.обращения к подсознанию не было в русском коммунизме. Вся его риторика строится на ясной логике и обращении к здравому смыслу»5. Однако есть серьезные основания не согласиться в отношении отсутствия страха в СССР в довоенное время, время, как известно, массовых репрессий, которые автор во многом оправдывает. На состояние страха, присутствовавшее в обществе того времени, указывает М. Е. Главацкий: «Страх был непереносим. Казалось, нельзя дольше терпеть, казалось, сама земля не вынесет больше этого. И все же, почти не ослабевая, это продолжалось до самого июня 1941 года, до начала войны»6. Но вполне обоснованно выглядит утверждение С. Г. Кара-Мурзы о приоритете разумных начал в социалистической риторике того времени. О данной тенденции, исходящей от высшего советского руководства, упоминает и Соломон Волков: «.как теоретик и политик Сталин, вслед за Лениным, предпочитал простые и ясные, понятные широким массам слоганы»7, то есть акцент в трансляции идей делался на разумной, рациональной риторике. На основании вышесказанного можно сделать вывод, что в советской культуре не был изжит культ разума, а вера в человеческий разум является краеугольной ценностью, что особенно подчеркивалось в эпоху Просвещения.
В контексте сравнения двух режимов необходимо отметить и существовавшие различия в социальном устройстве и культурное своеобразие Германии и послереволюционной России в 1930-е гг. Так, Германия являлась страной с дифференцированной общественной структурой и достаточно развитым пролетариатом, в ней была высокоразвитая промышленность, а грамотность населения достигала высоких показателей. В то же время Россия после революции, когда в стране устанавливались собственные образцы пропаганды, «была в большей степени аграрной страной, с небольшим промышленным потенциалом, небольшим промышленным пролетариатом, с высокой (более 60 %) долей неграмотных»8. Эти различия являются весьма существенными для осмысления нашей проблемы, так как именно они изначально создавали условия для всевозможных форм деятельности в системах пропаганды двух тоталитарных режимов: «.национал- социалистическая пропаганда делала, в соответствии со структурой и целью своей идеологии, ставку не на информирование, а на возбуждение эмоциональных чувств населения»8. В то время как советская пропаганда - на информирование и образование человека путем прямого внушения послереволюционных ценностных установок, необходимых власти.
Итак, используя прием прямого внушения, акцент в советской культуре делается на разумных доводах, тогда как нацисты используют целый ряд приемов: в речах, где сила слова зачастую не несет смысловую нагрузку, информацию, а воплощается во внушение через воздействие на подсознание; в зрительных образах, где использовался возврат к практикам шаманского действия, чтобы сплотить людей в едином массовом экстазе.
Обращение к традиционным ценностям культуры в нацисткой Германии происходило весьма специфично: придя к власти, национал-социалисты провозгласили своей задачей «отделить в сфере культурной традиции немецкое от ненемецкого»9. В контексте данной культурной политики «рационалистическая традиция Просвещения отступила в Германии на второй план, и на ее место встали интуиция, инстинкт и мифы нации»10. Как свидетельствуют материалы Второй мировой войны, Гитлер уже в начале своего правления утверждал, что пропаганда должна быть направлена на чувства, а не на разум и просвещение: «Пропаганда состоит из того, что привлекает толпу, а не в образованности тех, кто уже имеет образование»11. Как известно, немецкий вождь ни во что не ставил интеллигенцию и высшие классы.
Не стоит говорить в исключительно положительных тонах и о властных практиках в приемах советской пропаганды, ведь если пропагандистская риторика была в достаточной степени понятна исполнителю воли власти, то коренной ее порок заключался в том, что она зачастую лишала своих реципиентов способности самостоятельно принимать решения и действовать в соответствии с ними. Общеизвестно, что это касалось как гражданских лиц, так и военных всех степеней иерархии, которые привыкли действовать по заданному сверху образцу, опасаяь ответственности, и, как правило, не шли даже на разумный риск.
Если говорить об армии, то по причине пресса идеологии в социальной жизни страны, «сатрапства» в ее управлении и в большей мере из-за отказа от воинских культурных традиций в послереволюционный период, в нашей стране до войны так и не была развита полноценная военная культура. Как горько писал в 1942 г. в своем дневнике А. Довженко: «.качество войн - это качество организации общества, народа. Вся наша фальшь, вся тупость <.> весь наш псевдодемократизм, перемешанный с сатрапством, - все вылезает боком и катит нас, как перекати-поле <.> И над всем этим - Мы победим!.. Не было у нас культуры жизни - нет культуры войны.»12.
Что же касается нацисткой Германии, то там, как уже сказано, акцент делается на манипуляции индивидом. Эрих Фромм сравнивает манипулятивные действия нацистов с пилюлей, которая либо возбуждает, либо усыпляет: «Гитлер это прекрасно понимал, когда отмечал в книге Mein Kampf', что лучшее время для массового митинга - это вечер, когда люди устали и наиболее восприимчивы к воздействию со стороны»13. Тем не менее, проведения одних лишь митингов явно недостаточно для управления обществом. Как пишет Джордж Моссе, сами по себе митинги дали бы немного, и, «массовое воздействие на людей осуществлялось в самых различных областях культуры - в литературе, живописи и скульптуре, театре кинофильмах и образовании»14. При этом в стиле нацисткой пропаганды были гротеск, судорожность, стремление довести повторение человеком простых слов-лозунгов до пены на губах.
О. Ю. Пленков так комментирует это стремление: «Слово фанатизм можно считать любимым и наиболее часто повторяемым Гитлером. Оно точно описывает эпилептический экстаз, почти наркотическое опьянение, вызываемое нацистскими пропагандистскими акциями, не оставлявшие место разуму и спокойному анализу»15. В качестве необходимой доминанты в данной культурной политике было обращение к собственной культурной традиции, когда выборочно привлекались мифы, персонифицированные символы древней истории, национальные предания и предрассудки. Как правило, это использование традиции происходило в манипулятив- ном, иррациональном контексте, с помощью которого «тотальная культура» должна была вдохнуть в людей националистические предрассудки, преодолеть их чувство изоляции и направить их творческую энергию в необходимое русло стремительного потока борьбы за власть16. Все это толковалось как подлинно немецкое, в результате народ с богатейшей культурой оказался подвержен процессу «варваризации», который в сущности продолжался до самого конца войны.
Характерным примером силы этого процесса является то, что уже в конце войны, когда армии союзников штурмовали немецкие города и сопротивление с точки зрения военного искусства было полностью бесполезным, а настроение немецкого общества уже давно изменились и было далеко не таким оптимистичным, как в начале войны, то и в этой ситуации на улицах немецкой столицы сражались не только эсэсовцы-фанатики вместе с остатками регулярной армии, но и дети из «Гитлерюгенда», старики, женщины. Таким образом, целый народ отказывался капитулировать, признать себя побежденным, остановить многочисленные смерти, не собирался отказываться от своих убеждений, и даже более того, по воспоминания ветеранов, немцы дрались не только за свои дома. Значительная часть общества во многом так и не разочаровалась в нацистских идеях и их инициаторе. Как вспоминает фронтовик К. Н. Шипов, «не стоит говорить о ненависти немцев к своему фюреру - этого мы не чувствовали никогда»17.
По ходу повествования Ремарк указывает на значительные болезненные процессы в немецкой культуре, начавшиеся еще задолго до прихода к власти Гитлера: «И как их смаковал сам Томас Манн в начале первой мировой войны, когда он писал свои Мысли о войне и Фридриха и большую коалицию. Томас Манн - вождь и оплот эмигрантов. Какие глубокие корни пустило варварство, если его не мог полностью искоренить в себе даже этот гуманный человек и гуманный художник!»18. По мысли Ремарка, манипуляции было подвержено общественное большинство: «В еженедельной кинохронике мы видели не забитый и негодующий народ, поневоле повинующийся приказам <.> мы видели варваров, которые с ликованием сбросили с себя тонкий налет цивилизации.»18.
В этой традиции furor teutonicus, опирающуюся на культурную память германского этноса, на возврат в прошлое во времена норманнских мифов (что будет ярко отражено в германской культуре: от немецкой живописи в стиле «стальной романтики» и исторического кинематографа до традиционных символов на касках немецких солдат и пропагандистских текстов листовок), Гитлер видел устойчивую основу для своих манипуляций общественным сознанием.
Избирательный подход в использовании традиционных ценностей для построения собственной культурной идентичности, в целом, характерен для любых тоталитарных режимов. На примере Германии и СССР можно проследить, как на службу режиму были поставлены герои прошлого с определенной, заданной властью коннотацией их ценности для существующего режима. Если в СССР это был, к примеру, Александр Невский, представленный для масс только как воин, но не как святой, то в Германии ярким примером является использование образа Фридриха Великого, короля Пруссии. Данный персонаж был репрезентован «исключительно как военный деятель, без упоминания о его дружбе с Вольтером»19. Таким образом, знаменитый немецкий национальный герой был, как подчеркивает Джордж Моссе «отмежеван от просвещения, стоявшего на позициях столь ненавистного нацистам рационализма»19. На сравнении даже только этих персонифицированных символов двух противостоящих в войне культур можно понять и ощутить огромную разницу их тоталитарных режимов, проявляющуюся в том числе в культурных практиках как способах формирования культурной идентичности народов СССР и Германии.
Как известно, в СССР 1917 г. считался точкой отсчета новой эры в жизни социума, где культурная традиция достаточно долгое время отсекалась как ненужный пережиток, молодая советская культура как бы устремлялась в будущее, прерывая связь с «ненужным» прошлым. Подобной точкой в Германии считался 1933 г., когда национал-социалисты провозгласили новую эпоху, «знаменующуюся отступлением рассудка перед динамикой жизни»20, но как было сказано выше, германский национал-социализм не отказывается от предшествующей культурной традиции. Более того, основные положения собственных национальных идей Гитлер брал из германских традиций предшествующих времен, создав на их основе собственное «вероучение». В отличие от СССР, в Германии нацисты, придя к власти, не отказываются от национальных традиционных ценностей, наоборот, ими сразу же была использована историческая связь с прошлым, причем акцент в этой культурной политике был сделан на достоинства доиндустриального общества. При этом для национал-социалистической культуры является характерным использование не просто каких-то формальных стилистических элементов собственной традиции, речь идет о самом содержании культуры, поиске смыслообразующей структуры в прошлом, необходимой для дальнейшей манипуляции обществом. Как писал сам Гитлер, «художественное и культурное осознание не могут означать возвращения в уже прошедший век. Они могут означать лишь возвращение на истинный, но некогда оставленный путь, который предопределен нашей кровью, а также развитием культуры и искусства»21.
В противоположность нацизму, советское общество в своем развитии было настроено на прогресс, этот процесс ставится во главу угла в развитии советской культуры. И последующее избирательное возвращение к традиционным ценностям страны не изменило данной тенденции. Идея прогрессивного развития так же, как и упоминавшийся ранее культ разума, отсылает нас к идеологии эпохи Просвещения. Просвещенческая парадигма с установкой на прогрессивное развитие во многом характерна для советской куль- туры22. Это отчасти объединяет СССР даже с идеологически чуждыми ему капиталистическими западными странами антигитлеровской коалиции, которые также оставались в то время под влиянием идей французского Просвещения, идей прогресса. Даже в антирелигиозном настрое Советской власти мы можем провести параллели с западными странами и их просвещенческой парадигмой, так как «охлаждение интереса к религии, вытеснение ее на периферию социальной жизни - доминирующая тенденция развития всей западноевропейской цивилизации, начиная с Нового времени»23. Другое дело, что в СССР проводится значительно более жесткая политика по отношению к религии и церкви как ее социальному институту, тогда как в большинстве стран Европы это отношение остается преимущественно индифферентным.
Кстати стоит отметить, что религиозное сознание в довоенные годы не уничтожается, оно приобретает светский характер, происходит замещение одной формы религиозных верований другой, рождается вид «социоцентрической» (термин Д. В. Пивоварова) религии построения коммунизма со своим вождем, культами и т. д.
В отличие от СССР, германской духовной культуре рассматриваемого времени с ее тенденциями к возврату в прошлое, несмотря на высокие технические достижения, свойственен, как уже говорилось, некий регресс, поворот к дикости, к варварству. Во многом это обуславливалось и ментальными установками, так как для немцев, по словам Томаса Манна, «бесформенное становится заменой формы и бытия, прошлое для них значит больше, чем воля движения в будущее»24.
Действительно, немецкая техническая мысль была одной из самых передовых в то время, но духовная культура нации оставляла желать лучшего. Подчеркнем, что под духовной составляющей культуры мы понимаем «прежде всего выход человеческого миро- отношения за пределы материальных нужд (в данном случае технического развития), их преодоления в сфере субъективного «для- себя-бытия», возвышения над ними и обретение новых - бескорыстных, суперпрагматических отношений с миром, контактов с ним, восприятий, переживаний и постижений25.
Но высшие духовные ценности не существуют в абстрактном виде, они имеют реальное существование, как традиционные ценности конкретной культуры - это высшие смысловые универсалии человеческой жизни, и именно светом этих ценностей освещен весь путь человечества. Этими высшими смыслами проникнуты и произведения культуры, которые являются выражением деятельности человека. Но здесь важно понимание, что лишь нравственно ориентированная деятельность духовна, и произведения культуры, направленные на активизацию деструктивных проявлений человеческой природы, свидетельствуют о регрессивном состоянии духовной культуры.
Характерной чертой, подтверждающей утверждение о регрессе в культурной жизни государства, является тот факт, что, например, «в национал-социалистической литературе и драматургии не было создано ни одного произведения имевшего мировую ценность»26. Это еще одно заметное различие между содержанием двух культур - советская культура в этот период дала целый ряд произведений, получивших признание не только в СССР, но и зарубежом.
Общеизвестно, что в культурной деятельности отражены ментальные особенности народа. Такие особенности немецкого менталитета, как прагматичность, дисциплинированность, рациональность в первой половине XX в. подчинены иррациональной, деструктивной идеологии, транслируемой властью, которая, по словам Жана Бодрийара, «единственная оказалась в состоянии восстановить ритуальный престиж смерти»27. Вышеперечисленные особенности немецкого менталитета лишь усилили ужасающие замыслы нацистов. Вот что писал об этом выдающийся поэт и мыслитель Франции Поль Валери: «Мы видели собственными нашими глазами, как истовый труд, глубочайшее образование, внушительнейшая дисциплина и прилежание были направлены на страшные замыслы. Все эти ужасы были бы немыслимы без стольких же качеств. Нужно было, несомненно, много знаний, чтобы убить столько людей, разметать столько добра, уничтожить столько городов в такую малую толику времени»28.
Отметим, что тенденция деградации духовной культуры в Третьем Рейхе не хаотична, а управляема: «Гитлер превозносит доиндустриальные ценности, рисуя нацистскую утопию такими красками: Кузнец опять встанет у своей наковальни, крестьянин будет идти за своим плугом.»29. В этой идее возврата в прошлое также ясно прослеживаются биологизаторские мотивы: «Гитлеровские идеологи неустанно превозносили все органическое, требовали хорошей физической подготовки, использовали биологические аналогии для оправдания самой отвратительной расовой ненависти»30. Ярким подтверждением сказанного может являться национал- социалистическое искусство: на первой по- настоящему крупной выставке нацистского искусства, которая проходила летом 1936 г. в Мюнхене, «не было ни одной картины с изображением машин, моторов и фабрик, а в качестве орудий труда фигурировали плуг и коса, прялка и молот»31. Эта тенденция сохранялась даже на полотнах, изображающих современные на тот момент события (изображение строительства моста через Дунай). В отличие от социалистического реализма, в немецкой живописи рассматриваемого периода можно наблюдать полное отсутствие машин, технических приспособлений, урбанистических изображений (кроме средневекового города). При этом стоит отметить тот факт, что крестьяне, которым было посвящено подавляющее число произведений, составляли лишь 10,6 % от немецкого населения, в свою очередь рабочие представляли самую многочисленную группу в структуре общества - 45,9 %32.
Таким образом, в немецкой культуре предвоенного и военного периода очевидно использование исторической связи с прошлым, причем ценности прошлого интерпретируются произвольно, с учетом установок власти на формирование требующейся в условиях захватнической войны культурной идентичности народа. Немецкие же традиционные ценности, по словам нацистов, в качестве собственной доминанты делают акцент на достоинства доиндустриального общества: «Рабочему, потерявшему свои корни, противопоставлялся крестьянин, сидевший на земле и укорененный в ней, который представлялся прототипом нового человека»33. Необходимо отметить также и своеобразную тенденцию в искусстве Гермнии той поры, существенно отличающую его не только от соцреализма, но и от классического реализма в целом. К примеру, в немецкой живописи крестьянин представлял собой не образ только мирного труженика, а фигуру достаточно воинственную, провозглашающего идеологическое уравнение - «крестьянин = борец = солдат»34. В результате сюжет Крестьянской войны 1525-1526 гг., весьма распространенный в живописи, преподносился как «провозвестник национал-социализма»35.
Интересным представляется и тот факт, что в батальной живописи Третьего Рейха, изображавшей современные события, заметен отказ от изображения достижений собственной техники, механизации войск, главным же героем становится немецкий гренадер, побеждающий врага физической силой с помощью штыка или гранаты: «Вневременная связь» между копьем прошлого и ручной гранатой как современным оружием должна была подчеркнуть то обстоятельство, что «солдатские добродетели остались такими же <.> как и 200 лет назад»36. Примерами, подтверждающими эти утверждения, могут являться полотна Элька Эбера «Последняя граната» (1937), Рольфа Липуса «Сражающиеся» (1943) и многие другие.
Итак, в культурной политике Германии избирательно ставился акцент на элементах собственной культурной традиции (зачастую мифологизированной) и при этом отвергалось значительное количество достижений в сфере собственной культуры, которые носили ярко выраженный прогрессивный, рационалистический характер.
Подводя итог сказанному, отметим, что общим у советского и немецкого тоталитарных режимов было построение государства: диктатура, однопартийность, вмешательство государства во все сферы жизни человека, тотальный контроль, сосредоточение власти лишь в руках партбюрократии, то есть все видовые характеристики любого тоталитарного государства. Но цели двух режимов были, как известно, все же разными. Коммунисты ставили во главу угла главный общественный класс - пролетариат и его борьбу с так называемыми «эксплуататорскими классами». Национал-социалисты, как известно, заявляли об избранном народе и говорили о полном или частичном уничтожении неполноценных народов. Главным же отличием двух культур как двух режимов является различие целей: в одном случае она социальная, в другом - расовая, биологизаторская. Различен и социальнопсихологический механизм достижения этих целей как формирования культурной идентичности народа при помощи принуждения: в советском случае больший уклон делается на практику прямого внушения (впоследствии с использованием и традиционных ценностей отечественной культуры), тогда как в действиях нацистов главное внимание уделяется манипуляции общественным сознанием. Все это, безусловно, нашло свое отражение в культурном развитии обеих стран и, в частности, в избирательном использовании традиционных ценностей и мифов национальной культуры, в особенности, в период военного противостояния.
Примечания
нацизм поведение массовый внушение
1.Кара-Мурза, С. Г. Советская цивилизация. От начала и до Великой победы. М., 2005. С. 424.
2.Доценко, Е. Психология манипуляций. URL : <#"justify">3.Цит. по: Годэн, Ж. Новый гипноз : глоссарий, принципы и метод. Введение в эриксоновскую гипнотерапию / пер. с фр. С. К. Чернетского. М., 2003. URL : #"justify">4.Пленков, О. Ю. Тайны Третьего Рейха. Культура на службе вермахта. М., 2010. С. 62.
6.Главацкий, М. Е. История интеллигенции России как исследовательская проблема. Историографические этюды. Екатеринбург, С. 141.
7.Волков, С. История русской культуры XX века. От Льва Толстого до Александра Солженицына. М., 2008. С. 146.
8.Вашик, К. Метаморфозы зла : немецко- русские образы врага в плакатной пропаганде 30-50-х годов / сост. Л. Гудков; ред. Н. Конрадова. М. : ОГИ, 2005. С. 200.
9.Пленков, О. Ю. Тайны Третьего Рейха. Культура на службе вермахта. С. 15.
10.Там же. С. 15.
11.Вторая Мировая война. Разрастание Рейха 1933-1945. URL : <#"justify">12.Цит по: Клокова, Т. В. Тыл. Оккупация. Сопротивление. Советская страна в 19411945 гг. / Т. В. Клокова, И. А. Прохорова. М. : Бюро Денди, 1993. С. 87.
13.Фромм, Э. Революция надежды. М. : АСТ, 2006. С. 259-260.
14.Моссе, Дж. Нацизм и культура. Идеология и культура национал-социализма. М., 2010. С. 12.
15.Пленков, О. Ю. Тайны Третьего Рейха. С. 338.
16.Там же. С. 12-13.
17.Драбкин, А. В. Я дрался на Т-34. Книга вторая. М. : Яуза : Эксмо, 2008. С. 243.
18.Ремарк, Э. М. Тени в раю. М. : Прогресс, 1972. С. 280.
19.Моссе, Дж. Нацизм и культура. С. 16.
20.Пленков, О. Ю. Тайны Третьего Рейха. С. 15.
21.Цит. по: Васильченко, В. А. Арийский реализм. Изобразительное искусство в Третьем Рейхе. М., 2009. С. 21.
22.Gale Stokes, From Stalinism to pluralism. N. Y. Oxford : Oxford univ. press, 1991. P. 3.
23.Лившиц, Р. Л. Духовность и бездуховность личности. Екатеринбург: Изд-во УрГУ, 1997. С. 88.
24.Цит. по: Лессер, Й. Третий Рейх. Символы злодейства. М., 2010. С. 236.
25.Закс, Л. А. Художественное сознание. Свердловск : Изд-во Урал. ун-та, 1990. С. 94.
26.Родс, Э. Пропаганда. Плакаты, карикатуры, кинофильмы Второй Мировой войны. М.,
28.Борийар, Ж. Забыть Фуко. СПб., 2000. С. 88.
29.Валери, П. Об искусстве. М., 1993. С. 83-84.
30.Цит. по: Тоффлер, Э. Метаморфозы власти. М. : АСТ, 2009. С. 461.
31.Там же. С. 462.
32.Пленков, О. Ю. Тайны Третьего Рейха. С. 95.
33.Васильченко, В. А. Арийский реализм. С. 127.
34.Моссе, Дж. Нацизм и культура. С. 18.
35.Васильченко, В. А. Арийский реализм. С. 149.
36.Там же. С. 127.
37.Там же. С. 258.