Это обстоятельство со всей наглядностью сказалось в самых ранних стихах Блока, которые в основном дублируют темы, мотивы, образы и язык любимых его поэтов - Жуковского, Фета, Полонского. С детства усвоенные традиции никогда не теряли для Блока своей власти и притягательности, но это не помешало ему вовлечься в декадентско-символистские соблазны, как только он узнал их.
При всей высокой культурности и наследственном либерализме Бекетовых быт этой семьи был крайне замкнут и медлителен. Блока ревниво оберегали от малейших соприкосновений с внешним миром, с грубой жизнью. Он рос сосредоточенным, углубленным в себя, равнодушным ко всему, что лежало за пределами узкого семейного круга. Он лениво учился в гимназии, с наслаждением проводил время в подмосковной усадьбе, трудно сближался со сверстниками, тайком писал что-то свое, еще детское (показывал только матери, которая на всю жизнь осталась для него самым близким человеком). В нем даже замечалась не совсем обычная заторможенность интеллектуального роста, какая-то затянувшаяся детскость.
Так продолжалось до 1897 года, когда равновесие этой замедленной и довольно сонной жизни семейного баловня было вдруг резко и уже навсегда нарушено. Возникли первые «жизненные опыты», первая страстная и бурная влюбленность, первые приступы «отчаянья и иронии». Внешним образом Блок оставался респектабельным молодым человеком, державшимся очень строго и не без щегольства. Окончив гимназию, поступил («довольно бессознательно») на юридический факультет университета (потом перешел на историко-филологический), интересовался древней философией и филологией, писал стихи, увлекся театром и мечтал о поступлении на сцену.
Но все это было только внешностью, под которой клокотала лава. Блок жил необыкновенно интенсивной душевной жизнью. Только отчасти проступает она в юношеском дневнике Блока и в некоторых его интимных письмах (особенно в интереснейшей переписке с невестой). Примерно с 1899-1900 годов всем существом Блока овладели острые романические и мистические переживания. Любовь к невесте слипалась воедино с безотчетным ощущением каких-то чудесных, тревожных и неизъяснимых на обычном языке «знамений» и «предвестия», которыми, по убеждению Блока, «был насыщен воздух последних лет старого и первых лет нового века».
Летом 1901 года все это было «подкреплено» стихами Вл. Соловьева - религиозно-мистического философа и лирического поэта, пользовавшегося в свое время немалым влиянием в кругах идеалистически настроенной буржуазно-дворянской интеллигенции. Собственно философские и богословские идеи Вл. Соловьева очень мало задели Блока, но стихи произвели громадное, оглушительное впечатление и навсегда остались для него откровением. В этих стихах Блок нашел ответ на свои хаотические и смутные тревоги и прозрения:
Но за туманами сладко
Чуется близкий рассвет.
Мне мировая разгадка
Этот безбрежный поэт.
Тогда же Блок познакомился с новейшей русской декадентско-символистской поэзией, и она (особенно стихи В. Брюсова) окрасилась для него «в тот же цвет» - цвет соловьевской мистики.
В основе философии и поэзии Вл. Соловьева лежала древняя платоновская идея «двоемирия»: земная жизнь - это всего лишь отображение, бледное и искаженное подобие «потустороннего», «незримого очами» и постигаемого только верой сверхчувственного мира «высшей» и «подлинной» реальности. Вместе с тем в мистике Соловьева очень значительную роль играли характерные вообще для религиозного сознания надежды на духовное возрождение человечества к новой, лучшей жизни. Соловьев провозгласил, что старый мир, изменивший божественной правде и погрязший в грехах, уже заканчивает круг своего существования и что приближается «предсказанная» в Апокалипсисе «эра Третьего завета», когда на земле воцарятся мир, справедливость и истинно христианская любовь. Центральный образ мистической философии и поэзии Соловьева - Мировая душа (некое одухотворенное начало Вселенной, «единая внутренняя природа мира») - призвана спасти земной мир и духовно обновить человечество.
Именно эта сторона соловьевской проповеди особенно увлекла Блока и окрасила его юношескую лирику. Он воспринял и оценил Вл. Соловьева прежде всего как «провозвестника будущего», одержимого «страшной тревогой, беспокойством», как «духовного носителя и провозвестника тех событий, которым надлежало развернуться в мире». Иными словами, Блок искал у Соловьева ответ на свои тревожные раздумья и как бы вкладывал в его проповедь свое собственное содержание.
Бесспорно, Блок уже тогда, на заре жизни, был охвачен смутным ощущением неблагополучия и катастрофизма старого мира, но еще не мог дать себе в этом никакого отчета. Ясное и трезвое понимание того решающего обстоятельства, что человечество находится на грани величайшего перелома, что действительно кончается определенный этап всемирно-исторического процесса, подменялось для него темной, бредовой идеей «конца мира».
Блок продолжает с презрением отворачиваться от жалкой «повседневности», тем более - от всякой «общественности». «И я стремлюсь душой тревожной от бури жизни отдохнуть» - вот настроение, которое пронизывает его стихи. Вращаясь в студенческой среде, которая кипела политическими страстями, он проявлял поистине удивительное равнодушие к тому, что происходило в русской жизни, в лучшем случае - занимал позицию стороннего наблюдателя. Редкие и скупые суждения его по самым волнующим вопросам современности поражают своей наивностью, крайне примитивным пониманием общественной и политической обстановки.
Блок, как видим, мог вырасти в поэта, ограниченного впечатлениями почти идиллического бытия, замкнувшись в вопросах искусства для искусства, в сложных дебрях модной философии, увенчанного похвалами поклонников «чистой» поэзии, отвернувшись от мрачной и тяжелой жизни русского общества тех далеких лет. Но этого не случилось. «Народ собирает по капле жизненные соки для того, чтобы произвести из среды своей всякого, даже некрупного писателя», - писал он позже. И еще признавался, что «трезвые и здоровые люди, которые меня тогда окружали, кажется, уберегли меня тогда от заразы мистического шарлатанства, которое через несколько лет после того стало модным в некоторых литературных кругах».
Его первые книги стихов, полные весеннего расцвета жизни, трепета молодости, радостных предчувствий, недоговоренностей, туманных описаний смятенных чувств, скользящей в разнообразии тревожных пейзажей и ощущений образности, игры с таинственностью чудесного, хмеля поэзии, таят в себе предчувствие трагического, что неизбежно возникает дальше, когда жизнь покажет ему свою суровую правду и мир, такой благоуханный и нежный, начнет перерастать в мрачный, страшный мир, где все грозит катастрофой, неизбежной, убивающей справедливой грозой возмездия.
Итак, самоизоляция от того, что служит главным источником всякого настоящего и жизнеспособного искусства, на известное время затормозила нормальный ход идейно-художественного развития Блока. И все же никак нельзя сказать, что действительность просто «не интересовала» поэта. Нет, напротив, он склонен был постоянно соотносить происходящее в его душевном мире с тем, что происходит в природе и в жизни. Только интерес к жизни был у него в ту пору совершенно особый: в реальном, эмпирическом он ищет некие «знаки» таинственного, потустороннего.
. Первый стихотворный опыт Блока
Оглядываясь на окружающее его общество, он видит все расширяющиеся круги смятения и тревоги. «Каждый день мы видим своими очами, слышим своими ушами многообразные примеры умственного и нравственного упадка… Более слабые пищат жалобно, как мухи, попавшие в паутину, более сильные клеймят презрением современников и указывают на лучшее будущее, более отчаянные каются публично, как бы становясь на колени среди площади, каются в том, что и они сами заражены противоречьями, которым нет исхода, что они не знают, чему сказать «да», а чему «нет», что это и вообще невозможно при современной неразберихе, что они потеряли критерии добра и зла».
И тогда являются стихи, где сказываются, как поэтические формулы, итоги бессонных ночей, тягостных раздумий, переплетенных с отчаяньем и надеждой:
Да. Так диктует вдохновенье:
Моя свободная мечта
Все льнет туда, где униженье,
Где грязь, и мрак, и нищета.
Туда, туда, смиренней, ниже, -
Оттуда зримей мир иной…
Ты видел ли детей в Париже,
Иль нищих на мосту зимой?
На непроглядный ужас жизни
Открой скорей, открой глаза,
Пока великая гроза
Все не смела в твоей отчизне, -
Дай гневу правому созреть,
Приготовляй к работе руки…
Не можешь - дай тоске и скуке
В тебе копиться и гореть…
А вот стихотворение, в котором явственно проглядывает родство раннего Блока с современной ему живописью:
Я, отрок, зажигаю свечи,
Огонь кадильный берегу…
Люблю вечернее моленье
У белой церкви над рекой,
Передзакатное селенье
И сумрак мутно-голубой.
…Падет туманная завеса.
Жених сойдет из алтаря.
И от вершин зубчатых леса
Забрезжит брачная заря.
Все настроение стихотворения - напряженно-экзальтированное, предвкушающее чудо - близко картинам Нестерова, которыми увлекаются Соловьевы, и родные Блока, и он сам. Поэт писал впоследствии о «предвесеннем, чистом и благоуханном воздухе нестеровских картин». Любопытно, что Андрею Белому Блок представлялся по стихам, до личного знакомства, с «болезненным, бледно-белым» лицом - под стать мальчику с нестеровского холста «Видение отроку Варфоломею».
«…Молитва, экстаз; - немного сумасшествия; - что-то прекрасное, безмолвное, немое, говорящее только местами; - какая-то всемирная (или предмирная?) Офелия, как бы овладевшая стихиями природы и согнувшая по-своему деревья, расположившая по-своему пейзажи, давшая им свои краски и выражение, меланхолию, слезы, беззвучные крики», - передает свое впечатление от религиозных нестеровских сюжетов современник. Вероятно, юный Блок охотно подписался бы под этой характеристикой. И в его собственных стихах царит та же Офелия, принимающая все более божественные, неземные черты.
«Реальный образ любимой девушки, - пишет один из внимательнейших исследователей творчества Блока, Крук И.Т., - сливается в его воображении с заимствованным у Вл. Соловьева представлением о некоем божественном начале, воплощенном в понятиях «Мировая Душа» или «Вечная Женственность» и призванном внести в материальный мир стихию духовного обновления человечества».
Но полностью воспроизвести в стихах чистый и благоуханный воздух нестеровских картин поэт уже не может. В воздухе, которым он дышит, ощущается тревога, предчувствие грозного и неминуемого.
«… - Я замечаю, - говорит один из героев предсмертной книги Вл. Соловьева «Три разговора» (1900), - что ни в какой сезон и ни в какой местности нет уж теперь больше тех ярких, а то и совсем прозрачных дней, какие бывали прежде во всех климатах. Ведь вот сегодня: ни одного облачка, от моря довольно далеко, а все как будто чем-то подернуто, тонким чем-то, неуловимым…
А я вот, - отвечает собеседница, - с прошлого года стала тоже замечать, и не только в воздухе, но и в душе: и здесь нет «полной ясности», как вы говорите. Все какая-то тревога и как будто предчувствие какое-то зловещее…».
И московские последователи философа и Блок с матерью искали вокруг таинственные «знаки», которые подтверждали бы и объясняли бы их смутное духовное томление. Андрей Белый внимательно наблюдал изменения в оттенках заката, вызванные пепельной пылью после землетрясения на острове Мартиника. А юный Сергей Соловьев писал летом 1901 года: «Одно время у нас все было покрыто дымом, белым и густым. Папа сказал даже, а что, если в этом дыме вдруг поползет громадный змей… в народе говорят, что пожары - это огненный змей, который кольцом облегает Москву».
Именно в это время, в августе 1901 года, в Дедове у Соловьевых гостит Блок, читает сочинения недавно умершего философа, размышляет вслух о том, что новая эра уже началась, старый мир рушится.
В июне 1901 года Блок пишет стихотворение:
Предчувствую Тебя. Года проходят мимо -
Все в облике одном предчувствую Тебя.
Весь горизонт в огне - и ясен нестерпимо,
И молча жду, - тоскуя и любя.
Весь горизонт в огне, и близко появленье,
Но страшно мне: изменишь облик Ты,
Сменив в конце привычные черты.
О, как паду - и горестно и низко,
Не одолев смертельныя мечты!
Как ясен горизонт! И лучезарность близко.
Но страшно мне: изменишь облик Ты.
«Тревожная, драматическая «история любви» перестала быть частным случаем, в нее проникло «общее», «мировое», «космическое», она стала одним из проявлений надвигающейся, вот-вот готовой разразиться катастрофы, вселенского, апокалипсического катаклизма».
При этом Блок сохраняет высокомерное и довольно близорукое отношение к «тревоге напрасной» современных политических событий.
В 1900 году он принес к старинному знакомому семьи Бекетовых В.П. Острогорскому, редактору журнала «Мир божий», стихи, внушенные картинами Виктора Васнецова, где изображались вещие птицы древних русских поверий - Гамаюн, Сирин и Алконост. «Пробежав стихи, - вспоминает Блок, - он сказал: «Как вам не стыдно, молодой человек, заниматься этим, когда в университете бог знает что творится!» - и выпроводил меня со свирепым добродушием». Этот случай сам поэт назвал «анекдотом», случившимся с ним «от полного незнания и неумения сообщаться с миром». Однако, перечитывая эти стихи, в них улавливаешь ту тревожную ноту предчувствия грядущих катастроф, которая составляет характернейшую черту всего творчества поэта. Вот его «Гамаюн, птица вещая»:
Вещает иго злых татар,
Вещает казней ряд кровавых,
И трус, и голод, и пожар,
Злодеев силу, гибель правых…
Предвечным ужасом объят,
Прекрасный лик горит любовью,
Но вещей правдою звучат
Уста, запекшиеся кровью!
Другое дело, что Блок тогда совсем не различал или недооценивал конкретные, земные, воплощения тяготившей его тревоги. Многие «токи» времени доходили до него не прямо, а опосредствованно. «Я ведь от книги, от стихов, от музыки больше и страдаю и волнуюсь, чем от жизни», - признавалась как-то его мать. Сходные черты были и у ее сына, особенно в молодости.
Юный Блок противопоставляет «текущей» политической жизни иные, грядущие, апокалипсические явления и катастрофы:
Зарево белое, желтое, красное,
Крики и звон вдалеке,
Ты не обманешь, тревога напрасная,
Вижу огни на реке.
Заревом ярким и поздними криками
Ты не разрушишь мечты.
Смотрится призрак очами великими
Из-за людской суеты.
Любопытно сопоставить с этим стихотворением письмо Блока к тетке, С.А. Кублицкой-Пиоттух, написанное в том же ноябре 1901 года: «У нас в университете происходят очень важные и многим интересные события… Определились партии - радикальная, оппозиционная; а я со многими другими принадлежу к партии «охранителей», деятельность которой, надеюсь, будет заключаться в охранении даже не существующих порядков, а просто учебных занятий…».
Далее в письме говорится также о «постоянном и часто (по-моему) возмутительном упорстве» радикально настроенных студентов.
Однако все эти «неверные дневные тени», «тревоги напрасные», будь то брожение в университете или в деревнях возле Шахматова, в известной мере опосредствованно влияли на строй души поэта. Видения апокалипсических событий порой причудливо смешаны в его стихах с картинами бунта («Всё ли спокойно в народе?», «Старуха гадала у входа…»).
Люди внимают гаданью, желая «знать - что теперь?», прислушиваются к «какому-то болтуну», не замечая тревожных признаков грядущей катастрофы:
…поздно узнавшие чары,
Увидавшие страшный лик,
Задыхались в дыму пожара,
Испуская пронзительный крик.
На обломках рухнувших зданий
Извивался красный червяк.
На брошенном месте гаданий
Кто-то встал - и развеял флаг.
«Чары», «страшный лик» - это от Апокалипсиса, но «красный червяк» пожара и развеянный кем-то незримым флаг как будто переносят нас на пятнадцать лет вперед, к финалу будущей поэмы Блока «Двенадцать», где фантасмагорически сочетаются «мировой пожар» революции и вновь явившийся на землю Христос.
Парадоксально, но можно сказать, что здесь «из-за людской суеты» окружавших Блока философствующих любомудров и мистиков «смотрится… очами великими» грозный призрак революции. Так в благовест вдруг врываются ноты тревоги.
И в своей собственной душе поэт не чувствует гармонии. «Приступы отчаянья и иронии», которые, по признанию Блока, начались у него уже в пятнадцать лет, подчас обесценивают в глазах поэта все, на что он надеется:
Люблю высокие соборы,
Душой смиряясь, посещать,
Всходить на сумрачные хоры,
В толпе поющих исчезать.
Боюсь души моей двуликой
И осторожно хороню
Свой образ дьявольский и дикий
В сию священную броню.
В своей молитве суеверной
Ищу защиты у Христа,
Но из-под маски лицемерной
Смеются лживые уста.
Порой он надеется найти спасенье от этой «двуликости» в любви. «…Раскроется круг, и будет мгновенье, - пишет он Л.Д. Менделеевой 25 декабря 1902 года, - когда Ты, просиявшая, сомкнешь его уже за мной, и мы останемся в нем вместе, и он уже не разомкнётся для того, чтобы выпустить меня, или впустить третьего, черного, бегущего по следам, старающегося сбить с дороги, кричащего всеми голосами двойника-подражателя».
Но и в любви часто таится для Блока нечто неведомое, грозное. Его, как признается он Сергею Соловьеву, «затягивает и пугает реально» Врубель с его напряженным, обостренным и противоречивым мироощущением. «Демон был поставлен на выставку, - рассказывает современник о знаменитой картине художника, - но Врубель все еще не мог оторваться от его переписывания. Несмотря на открытие выставки, он приходил ранним утром и переписывал картину. При частых моих посещениях я каждый раз видел в Демоне перемену… Были моменты, когда по лицу его катились слезы. Затем он снова ожесточался».
Тут не просто жажда совершенства. Тут метания от одной трактовки образа к другой, в чем-то родственные блоковским трагическим прозрениям о колеблющемся, склонном к невероятным, драматическим метаморфозам облике любви, мира, самого себя.
«Российской Венерой» назвал как-то поэт героиню «Стихов о Прекрасной Даме»:
Бесстрастна в чистоте, нерадостна без меры,
В чертах лица - спокойная мечта.
…И странен блеск ее глубоких глаз…
Припомним знаменитую картину Сандро Боттичелли «Рождение Венеры» - возникшая из пены, она плывет в раковине к земле.
Итак, Прекрасная Дама, в духе теорий Вл. Соловьева, должна быть избавительницей от хаоса, носительницей гармонии, всепримиряющего синтеза. А в стихах юного Блока она на деле часто лишается этого нимба и воспринимается порой как символ самой жизни со всем ее богатством и со всеми драматическими противоречиями.
блок поэт стихотворный декадентский
3. Начало литературной деятельности
Блок начал свою литературную деятельность в 1903 г. в качестве участника декадентско-символистского движения, представлявшего в России на рубеже ХIХ и XX веков искусство буржуазного упадка. Идейно-эстетические принципы этого искусства сводились, в основном и главном, к пропаганде крайнего индивидуализма и полной незаинтересованности в служении «вопросам общественным», к погружению во всякого рода темные субъективно-идеалистические и мистические «учения», к противопоставлению «жалкой», «серой» действительности - и блаженных, иллюзорных «иных миров», во имя которых призван творить истинный художник - жрец и пророк, «маг» и «теург». Реальной исторической подоплекой декаданса была охватившая известный круг буржуазно-дворянской художественной интеллигенции боязнь грядущей революции, стремление укрыться от чреватой переменами действительности в якобы автономной области «чистого искусства» и фантазии.
Чем больше росла писательская слава Блока, тем очевиднее становился разлад его с буржуазной литературной средой. С каждым годом он все больше уходит в себя, решительно и бесповоротно порывает связи со многими прежде близкими ему людьми, стремится как можно больше изолироваться от пестрого и шумного «балагана» модернистов, эстетов и снобов, задававших тон в буржуазном искусстве его времени.
Пускай зовут: Забудь, поэт!
Вернись в красивые уюты!
Нет! Лучше сгинуть в стуже лютой!
Уюта - нет. Покоя - нет, -
Блок начал с лирики, индивидуалистическая и субъективистская сущность которой носила обнаженно демонстративный характер. Он начал с погружения в «сны и туманы», с мистической веры в потусторонние «миры иные», с презрительного равнодушия к миру здешнему. Юношеская лирика Блока на крайне невнятном языке, полном таинственных намеков и иносказаний, говорила о глубоко интимных переживаниях «уединенной души», безучастной к тому, что окружает ее в действительности:
Душа молчит. В холодном небе
Всё те же звезды ей горят.
Кругом о злате иль о хлебе
Народы шумные кричат…
Она молчит, - и внемлет крикам
И зрит далекие миры…
Юный Блок признавался с завидной откровенностью, что «страдает крайним индивидуализмом» и «не чувствует участия народа и общества» в том, что составляет предмет его духовных исканий.
Такому демонстративному отчуждению от мира в сильнейшей степени способствовали условия, в которых сформировалась личность поэта. Но наиболее существенно, что уже тогда, в ранней молодости, Блок задается вопросом о соотношении частного и общего, личного и «мирового», - вопросом, который навсегда остался для него самым важным и волнующим. Уже тогда им овладело романтическое чувство причастности человека «всемирной жизни», ощущение слитности и нераздельности своей индивидуальной души со всеобщей и единой «Мировой душой». Он утверждал, что слышит, как рядом с ним «отбивается такт мировой жизни». Но само соотношение личного и мирового в тогдашней его трактовке носило глубоко мистифицированный и тем самым искаженный характер.
Блок в ту пору еще начисто исключал из понятия общего и целого такую категорию, как народ, человеческое общество. Целое и общее для него - абстрактно понимаемый, не наполненный никаким социально-историческим содержанием «мир», «вселенная», даже шире того - «космос». «Я и мир», «Вселенная - моя отчизна» - таковы поэтические формулировки, в которые Блок пытался облечь владевшее им чувство единства человека с миром. Только для реальной человеческой жизни с ее повседневными горестями и радостями в этой широкой, всеобъемлющей картине не находилось места.
Утверждая свой иллюзорный идеал «всеединства», гармонического согласия поэта о миром, в котором нет живых людей, Блок был тем не менее полон утешительных надежд на чудесное преображение жизни в будущем. «Вселенский голос плачет о прошлом покое и о грядущем перевороте». В «Стихах о Прекрасной Даме» выражено в личном переживании ощущение вечного всемирного бытия, которое якобы способно открыть перед человеком путь из окружающего его мрака «глухой ночи» - к «вселенскому свету» грядущего «ослепительного дня»:
Верю в Солнце Завета,
Вижу зори вдали.
Жду вселенского света
От весенней земли.
Так в сознании поэта, сильно затуманенном мистикой, происходила подмена трезвого понимания реальных закономерностей общественно-исторического развития - утопическими надеждами на некое вселенское чудо, воплощающееся в образе далеких и манящих «зорь». Такие звонкие, ликующие ноты громко звучат в «Стихах о Прекрасной Даме» и подчас совершенно заглушают горькие жалобы на «жалкую юдоль».
В этом сказалась глубоко затаенная, но несомненная жизненная сила Блока, которая но позволила ему остаться всего лишь перелагателем в стихи тощих мистических отвлеченностей. Да и то сказать - если бы не было в нем этой силы, разве мог бы он стать таким поэтом, какого мы знаем, - трагическим поэтом страсти и отчаянья, но вместе с тем и поэтом «свободной мечты», столь чутким к ходу истории и к противоречиям действительности. По глубокому определению самого Блока, «Стихи о Прекрасной Даме» - это «сны и туманы, с которыми борется душа, чтобы получить право на жизнь».
В 1903 году Блок развивает целую концепцию художественного творчества как выражения жизненной силы. Он соглашается, что «силы к жизни» у него, может быть, и не так много («это уж лежит в натуре»), но все же она есть и проявляется как раз в стихах. Художественное творчество может питаться и жить только этой силой. Оно не терпит безжизненных «умствований», сухих абстракций. «Поэт… как бы он ни глубоко погрузился в отвлеченность, остается в самой глубине поэтом, значит - любовником и безумцем. Когда дело дойдет до самого важного, он откроет сердце, а не ум, и возьмет в руки меч, а не перо, и будет рваться к окну, разбросав все свитки стихов и дум, положит жизнь на любовь, а не на идею. Корень творчества лежит в Той, которая вдохновляет, и она вдохновляет уже на все, даже на теорию, но, если она потребует и захочет, теории отпадут, а останется один этот живой и гибкий корень».
Здесь предугадана вся творческая судьба Блока. Вот где таилась та сила, которая в дальнейшем позволила поэту выйти из потемок метафизики к свету жизни. Живой и гибкий корень творчества пророс сквозь мистическую схоластику, сквозь всякого рода ложные теории, которые отпали ветхой чешуей, открыв миру подлинное - прекрасное и трагическое - лицо музы Блока.
Корень этот пробивается уже и в ранних стихах. При всей сгущенности их мистической окраски, в них бьется живая, человеческая страсть. Она - и в стихах, обращенных к любимой «розовой девушке» (образ ее «идеализирован» в соловьевском смысле, но в этом образе явно сквозят «земные черты»), и в топком чувстве родной природы, в зримых приметах русского пейзажа, и национальной характерности образов и мотивов, ведущих происхождение от русского сказочного и песенного фольклора. Все это позволило Блоку уже тогда создать превосходные стихи, которые обогатили русскую классическую лирику любви и природы, которые живут и всегда будут жить как истинная поэзия, вне каких бы то ни было мистических осмыслений и толкований.
Самый образ лирического героя в ранних стихах Блока двоится. Это не только «безрадостный и темный инок», покорный раб «Вечной Девы», но и просто «красивый и высокий» юноша, соучастник звенящей и буйствующей природы, который сам говорит о себе: «Я и молод, и свеж, и влюблен», который начинает прислушиваться к «битве жизни» и готов в «мятежный час» сбросить с души своей иго завораживающих мистических снов.
Все это присутствует еще в потенции - больше как предвестие и предчувствие, но нота тревоги звучит все громче год от года и вскоре становится господствующей. Меняется сама природа этой неясной душевной тревоги. Жизнь уединенной души, устремленной в «иное», оказывается, как-то и в чем-то пересекается не только с иллюзорной «всемирной жизнью», но и с реальной жизнью века. «Мое тамошнее треплется в странностях века», - признается Блок в 1902 году. В дальнейшем тема власти «века» над индивидуальной душой приобретает для поэта все большее значение. Он начинает искать в условиях времени, в неблагополучии эпохи разгадку человеческой трагедии, той проклятой раздвоенности, которая истерзала человека нового времени. Много лет спустя Блок имел основание сказать: «…что везде неблагополучно, что катастрофа близка, что ужас при дверях, - это я знал очень давно, знал еще перед первой революцией».
В 1903 году Блок уже накануне поворота. Он начинает проявлять определенный скепсис в отношении соловьевской схоластики, говорит, что «душа уж как-то не требует прежних громоздких и отвлеченных обобщений». Как «реакция» на «богословие» и «вздыхающую усталость», ему «кажется возможным такое возрождение стиха, что все старые жанры от народного до придворного, от фабричной песни до серенады - воскреснут».
Поворот осуществился в стихах, составивших цикл под знаменательным заглавием: «Распутья». Здесь звучат совсем иные, новые и неожиданные для певца «Вечной женственности», ноты - «жестокой арлекинады», чертовщинки, своеобразной демонологии, возникают темы «дисгармонии», утраты прежней веры, в изобилии появляются какие-то «косматые, кривые и рогатые чудища». Все это тоже шло главным образом от декадентства, но представляло собою самый разительный контраст с молитвенным тоном и розово-лазурным колоритом «Стихов о Прекрасной Даме».
И, наконец, в творчестве Блока возникает и вскоре выдвигается на первый план тема капиталистического города с его социальными и бытовыми контрастами. Пусть в своих ранних «городских» стихах Блок еще далек от точного изображения действительности, пусть город еще предстает в них по большей части как некая фантасмагория, как призрачный мир, населенный таинственными «черными человечками» и «красными карликами», но в обращении поэта к теме города была и другая, гораздо более существенная, сторона - гневное разоблачение и моральное осуждение социального неравенства. Сильное стихотворение «Фабрика», написанное в конце 1903 года, - важный момент идейно-творческой эволюции Блока. Здесь в образе кого-то «недвижного» и «черного» он впервые попытался художественно выразить свое еще смутное представление о бесчеловечной власти капиталистического Молоха. Вскоре он скажет многозначительные слова: «Я пробовал искать в душах людей, живущих на другом берегу, - и много находил… Сети мои наполняются уж другими рыбами».
К тому времени Блок превратился в профессионального литератора. Тогда же он устанавливает личные связи в декадентско-символистском литературном лагере - в Петербурге (с Д. Мережковским и 3. Гиппиус) и в Москве (с В. Брюсовым и особенно - с кружком молодых поэтов-соловьевцев во главе с Андреем Белым). В конце 1904 года вышел в свет первый сборник лирики Блока - уже упоминавшиеся выше «Стихи о Прекрасной Даме». Книга получила некоторый, впрочем очень незначительный, резонанс. У Блока появились пылкие поклонники среди литературной молодежи (тот же А. Белый и его друзья). Журнально-газетная критика отнеслась к книге как к типическому явлению «новомодной» декадентской поэзии. Между тем сам поэт уже уходил из круга тех интересов, настроений и тем, которые были отражены в его первой книге.
Итак, с самого раннего периода его творчества Блок был полон возвышенным представлением о роли поэта. «Только о великом стоит думать, только большие задания должен ставить себе писатель, ставить смело, не смущаясь своими личными малыми силами; писатель ведь звено бесконечной цепи, от звена к звену надо передавать свои надежды, пусть несвершившиеся, свои замыслы, пусть недовершенные».
Заключение
Александр Блок жил и творил в первое двадцатилетие XX века - века социальных катастроф, классовых битв, великих революционных переворотов. В марте 1903 года состоялся литературный дебют Блока. Ранний Блок, бесспорно, - первый лирик своего времени. Поэт вошел в литературу как певец Прекрасной Дамы. Удивительное откровение юной души - высший взлет, озаренность, романтический порыв, томление, предчувствие, восторг, душевная чистота - это ранний Блок.
«Стихи и Прекрасной Даме» - явление, стоящее особняком в русской поэзии. Уже само название стоит вне традиции: культа Прекрасной Дамы наша поэзия не знала ранее. Культ творит сам поэт. Это - высокое, верное, рыцарское служение юноши-поэта своей мечте о нездешней любви, беззаветное восхищение той, кто кажется ему высшим воплощением земного совершенства, царицей мира, Вечной Женственностью. Каждая встреча с ней - событие, имеющее глубокий смысл, за ним - тайна.
Однако постепенно образ Прекрасной Дамы тускнел, раздваивался. Начиналась страшная, никем не изжитая трагедия души. В записной книжке 1904 г. поэт признается, что Прекрасная Дама его покинула - навсегда. Она отошла «в поля без возврата». Единая направленность творчества раннего Блока - всецелая погруженность в мечту - исчезла. Мир зрелого Блока становится многообразен. Мир тревожный, страшный, но и влекущий. Здесь путеводным огоньком мерцает вдали тот образ, который чем дальше, тем будет все ярче и светлее - образ Родины.
То новое и творчески самобытное, что внес в русскую и мировую поэзию Александр Блок, определяется особенностями исторического развития России в эпоху империализма и пролетарских революций. Александр Блок по силе своего песенного голоса, по глубине его, искренности, по охвату темы, по огромности своего поэтического характера, по связи его с исторической жизнью нашей Родины является несомненно великим русским поэтом. Если он сам признавал силу того, что «лишь из числа произведений «исповеднического» характера выбираются историей великие произведения искусства, то и мы можем отнести его творчество, полное этой горячей искренности, самой настоящей исповеди сердца и души, к категории непреходящих явлений, получающих всеобщее признание.
Список литературы
1.Белый А. Символизм как миропонимание. М., 1994.
2.Берковский И.Я. О мировом значении русской литературы. Л., 1975.
.Блок А. Собрание сочинений в восьми томах. Под общ. ред. В.Н. Орлова и др. М.; Л., 1960-1968.
.Блок и современность / Сост. Ст. Лесневский. М., 1981.
.Бушмин А.С. Преемственность в развитии литературы. Л., 1975.
.Дологополов Л.К. Александр Блок. Личность и творчество. Изд. 2-е, перераб. и доп. Л., 1990.
.«Записные книжки» Блока. М., 1965.
.Книпович Е. Об Александре Блоке. Воспоминания. Дневники. Комментарии. М., 1987.
.Крейд Вадим. Встречи с «Серебряным веком» // Воспоминания о «Серебряном веке». М., 1993.
.Крук И.Т. Поэзия Александра Блока. М., 1970.
.Максимов Д.Е. Поэзия и проза А. Блока. Л., 1975.
.Скафтымов А.П. Нравственные искания русских писателей. М., 1972.
.Соловьев В.С. Соч. В 2 т. М., 1988. Т.2.
.Тимофеев Л.И. Александр Блок. Изд. 2-е, перераб. и доп. М., 1998.