историко-генетический метод, позволяющий выявить связь произведений с конкретным историческим временем, общественной ситуацией, с развитием литературного процесса, как национального, так и мирового.
Структура работы.
Дипломная работа состоит из введения, двух глав, заключения, изложенных на 58 страницах печатного текста и библиографического списка, включающего 60 наименований.
Глава 1. Очерк как жанр эпической прозы. История замысла книги «Очерки бурсы»
§1. Общественное настроение и состояние литературы 60-х годов ХIХ века. Замысел книги «Очерки бурсы»
Начало 60-м годам положили важнейшие исторические события - поражение России в Крымской войне и смерть императора Николая I.
Крымская война велась Россией против Турции с 1853 года в целях укрепления своего положения на Черноморском побережье. После ряда выигранных сражений и беспримерной осады Севастополя союзная армия вынудила Россию пойти на парижское соглашение в марте 1865г. со значительными уступками.
В образованных слоях общества новый импульс получило осознание необходимости крупных экономических, социальных перемен, и оно усилилось после кончины в феврале 1855г. Николая I, в течение тридцати лет железной рукой укреплявшего устои самодержавно-крепостнического правления.
Ярким документом антикрепостнических настроений стала составленная во второй половине 1855г. бывшим профессором Московского университета либеральным историком К.Д.Кавелиным «Записка об освобождении крестьян», частично опубликованная А.И. Герценом за границей под названием «Государственное крепостное право в России». Перечисляя многочисленные причины «нашей бедности», обусловленной ошибочной системой управления, отсутствием правильного кредита и строгого правосудия, засильем стеснительных для промышленности и торговли правил, невежеством основной массы народа, автор указывал, что все же ни одна из них «так не убивает всякий нравственный и материальный успех в России, как крепостное право, которым опутана целая половина сельского народонаселения империи». (33, 186)
Надежда передовых слоев общества обратились на нового царя - Александра II. Свое царствование император начал с признания неизбежности уничтожения крепостного права. В конце 1857 года Александр II, преодолевая сопротивление откровенных крепостников распорядился об учреждении в ряде губерний комитетом для подготовки соответствующих проектов. Но нерешительность Александра II в борьбе с крепостниками, его готовность пожертвовать интересами крестьян ради выгоды помещиков, страх перед конституционным брожением, проникшим в передовые круги дворянства, боязнь народных волнений способствовали нарастанию в обществе радикальных настроений. Различное обсуждение вопроса о возможности демократических преобразований в рамках самодержавной России вело к размежеванию демократов с либералами, к формированию революционно-демократической идеологии, направленной на поддержку в народе политической активности. Отдельные крестьянские бунты, возникшие в результате недовольства положениями, подписанного царем 19 февраля 1861 года Манифеста об освобождении крестьян от крепостной зависимости, без труда подавлялись военной силой. Объявлением Манифеста правительство существенно умерило развитие оппозиции, а вскоре перешло к прямым репрессиям. Разгул реакции сопровождался возникновением тайных кружков и организаций, среди которых выделялось общество «Земля и воля». (33, 187-188)
Намеченные царем реформы судебной власти, военной области и местных государственных учреждений готовились в обстановке усиления карательного аппарата. В течение второй половины 60-х годов на первые посты в государстве поставлены откровенные реакционеры - шефом жандармов, например, назначен П.А. Шувалов, прозванный современником «вторым Аракчеевым».
Отмена крепостного права, не принесшая крестьянам полноправного владения землей, все же явилась важной исторической вехой, выводившей Россию на общеисторический путь развития. Столкновение сторонников капитализирующейся страны с теми, кто продолжал настаивать на сохранении крестьянской общины и призывал к народной революции, составляли основной смысл идейного движения в политической жизни эпохи.
Росту общественного самосознания в 60-е годы во многом содействовали разночинцы. Если в прежнее время они оставались в тени и не оказывали заметного влияния на жизнь общества, то теперь активизировались, из их среды выдвинулись ученые, философы, публицисты, педагоги, писатели, деятели искусства, оставившие глубокий след в истории русской науки и культуры.
В философии разночинцы стали пропагандистами материализма в духе Л. Фейербаха. Их научные пристрастия определялись выводами успешно развивающихся естественных наук, особенно физиологии и антропологии. Труды Л. Бюхнера, Д. Льюиса, Я. Молешотта становятся для них настольными книгами. Поддержку и распространение получают идеи Г. Бокля, пытавшегося провести новый взгляд на понимание истории с помощью естественнонаучного метода. Идеалисту 40-х годов, воплощавшему культ эстетического развития культурной личности, пришедшая эпоха противопоставляла материалиста и атеиста, одухотворенного гражданскими чувствами. Требования безусловного уничтожения крепостничества, экономического обновления России разночинцы-«шестидесятники» связывали с борьбой за политическое освобождение личности, за ее независимости от самодержавно-бюрократической опеки. Столкновение идей, интересов, различное обсуждение будущего страны, судьбы русского крестьянства и интеллигенции на многие годы определили содержание литературы, которая искала и находила оригинальные художественные формы исследования действительности, поражавшей громадностью и глубиной социальных конфликтов и катаклизмов. Обещание Александра II реформ значительно оживило общественную мысль, и это сказалось, прежде всего, на литературе. Как и в 40-е годы, когда по словам В.Г.Белинского, литература сделалась сосредоточием всех нравственных интересов и всей духовной жизни, словесность продолжала оставаться единственной трибуной, с высоты которой народ, лишенный общественной свободы, «заставляет услышать крик своего возмущения и своей совести». (33, 188) «Литература у нас, - вторил Белинскому «шестидесятник», - пока сосредотачивает почти всю умственную жизнь народа, и поэтому прямо на ней лежит долг заниматься и такими интересами, которые в других странах перешли, уже, так сказать, в специальное заведование других направлений умственной деятельности …».
Литература рассматриваемого времени - это преимущественно журнальная литература.
Прежде чем явиться читателю отдельным изданием, то или иное литературное произведение печаталось в журнале и воспринималось читателем не только само по себе, но и в контексте того идейного направления, которому журнал следовал. Так, в «Современнике» после обративших на себя внимание трилогии, «Севастопольских рассказов» Л.Н. Толстого опубликованы в середине 50-х годов его «Рубка леса», «Метель», «Два гусара». Журнал «Русский вестник» предоставил свои страницы знаменитым «Губернским очеркам», с которыми под псевдонимом Н. Щедрин после длительного перерыва выступил М.Е. Салтыков. «Современник» и «Русская беседа» печатали новые пьесы В.Н. Островского. Появлению романов и повестей И.С. Тургенева отдельными изданиями предшествовали их журнальные публикации в «Современнике» («Рудин», «Дворянское гнездо»), «Русском вестнике» («Накануне», «Отцы и дети», «Дым»), «Библиотеке для чтения» («Первая любовь»). Роман Ф.М. Досточевского «Преступление и наказание» впервые увидел свет под обложкой «Русского вестника». «Библиотеке для чтения» и «Отечественным запискам» отдавал свои симпатии А.Ф.Писемский.
Со второй половины 50-х годов число журналов и газет значительно увеличилось. Они отражали самые различные направления и оттенки общественно-литературного движения: от консервативных до либеральных и демократических.
Историко-литературный процесс 1855-1860-х годов ознаменован дальнейшим совершенствованием реалистического метода, который давал большой творческий простор для самовыражения писателей, придерживающихся различных мировоззренческих позиций и обладающих разными типами художественного мышления.
Литературное движение 1860-х и последующих десятилетий можно считать новым направлением в развитии русского реализма, генетически связанным с завоеваниями литературы 1820-1840-х годов. Историко-социалистический метод позволяет объединить писателей-реалистов этого нового этапа в одно литературное направление, наименование которого в литературоведении не нашло однозначного решения. (33, 202)
Широкую известность приобрела типологическая концепция У.Р. Фохта, сочетающая историко-социологический принцип с эстетическим. Исходя из учета «двух разрезов, двух плоскостей действительности» как объекта изображения писателя: «психологической и социологической», исследователь типологически дифференцирует русский критический реализм на реализм психологический (Пушкин, Лермонтов, Гоголь и др.) и реализм социальный (натуральная школа, писатели-демократы 1860-х годов, народническая беллетристика 1870-х годов).
Сохраняя терминологию Фохта и освобождая его концепцию от ряда неточностей, целесообразно из-за отсутствия более удачных терминов обозначить литературное направление в русском реализме 1860-1880-х годов «социальным реализмом».
В эту условно обозначенную типологическую категорию, начавшую формироваться в 1850-1860-х годах, войдут писатели-современники второго, народнического (в широком смысле слова), этапа русского освободительного движения, воплощающие в своей художественной практике реалистический тип творчества и эстетические исследующие социальные и духовные преобразования в жизни общества в эпоху подготовки первой осуществленной в России революции (Герцен и Чернышевский, Тургенев и Гончаров, Некрасов и Салтыков-Щедрин, Достоевский и Л.Толстой и др.). Это - литературное сообщество творческих индивидуальностей с разным мировоззрением, присущим только им типом художественного мышления, что предполагает в рамках литературы социального реализма последующую ее дифференциацию по литературным течениям и школам.
Проблемно-тематический обзор произведений «шестидесятников» свидетельствует о широком фронте литературного движения, объединенного понятием «социальный реализм». Внутри этого литературного направления формировались три литературных течения и несколько литературных школ, объединявших писателей по родственным художественно-эстетическим признакам. Исходным критерием для дифференциации социального реализма 1860-х годов на литературные чтения может служить философско-эстетические ориентиры гносеологического характера, определяющие тип художественного мышления писателя.
Б.С. Мейлах предлагает классифицировать типы художественного мышления на рационалистический, субъективно-экспрессивный и художественно-аналитический. Известны и другие дифференциации, предусматривающие два альтернативных типа художественного мышления: рационального, логического и чувственно-эмоционального, сенсуалистского порядка и синтез их в художественной практике крупнейших мастеров слова.
Писатели с рационалистическим типом художественного мышления входят (условно-типологически) в социально-просветительское литературное течение: Герцен, Чернышевский, Некрасов, Салтыков-Щедрин, Слепцов, Н. и Г. Успенские, Решетников, Бажин, Помяловский, Омулевский, Кущевский, Максимов, Якушкин и др. Эта категория объединяет в основном писателей-демократов 60-х годов, посвятивших свое творчество задачам революционного или либерального просветительства. Социально-просветительский реализм утвердился в эпоху, когда демократизм и социализм слились в одно неразрывное целое. Писатели-просветители внесли в реализм идеи утопического крестьянского социализма и крестьянской революции. Однако и среди них не было полного единства по мировоззренческим позициям. Учитывая это обстоятельство, следует выделить в просветительско-рационалистическом течении 60-х годов такие разновидности: 1. революционно-демократическая (или революционно-просветительская): Чернышевский, Добролюбов, Некрасов, Салтыков-Щедрин, Слепцов, Бажин, Омулевский; 2. Либерально-демократическая, объединяющая более умеренных по своим взглядам писателей-демократов: Помяловский, Решетников, Левитов, Благовещенский и др.
Реакцией на возникновение революционно-просветительских тенденций в литературе станет усиление полемических акцентов в произведениях так называемой антинигилистической литературы. Это вторичная, «теневая» литература, использовавшая сюжетные ситуации писателей просветителей с очернительскими целями. (33, 204)
В типологии просветительского реализма просматривается еще одна, более узкая по своему исходному критерию отбора типологическая категория - литературные школы. Писателей той или другой литературной школы объединяют общие для них идейно-художественные принципы, утвержденные в литературе авторитетным литературным деятелем, и участие в родственных изданиях. Для них характерны типологические сближения жанрового характера, сюжетно-композиционных параллелей и общий интерес к однотипному герою.
Конкретные проявления течения просветительского реализма заметны в произведениях трех литературных школ: школе Чернышевского, этнографической школе и некрасовской школе в поэзии.
В отличие от понятия «некрасовская школа», в литературоведении не сложилось устойчивого понятия «о школе беллетристов», объединяемой именем Н.Г. Чернышевского как учителя. Не сложилась терминологического определения и «беллетристы школы Чернышевского». (32, 52) А между тем «школа», несомненно, была: Помяловский, Слепцов, Успенский, Благовещенский, Воронов, Решетников. Но это не особый «революционно-демократический реализм», по определению А. Лаврецкого, а просто критический реализм с определенной идеологической установкой. (37, 488)
Перестраивается вся структура очерков. На первый план в нем выдвигается народная среда, коллективный герой, человек толпы, художественное изображение которых сливается с самораскрытием образа автора, с комментарием, с лирическими отступлениями, с публицистикой. Главное в очерке 60-х годов - не фотография, описание и классификация, а сцены, диалоги, социально острые ситуации и столкновения, сопровождающиеся авторскими рассуждениями, выводами и оценками. Сердцевиной очерка является зачастую самый обыденный, самый незначительный, иногда даже анекдотический случай из повседневной народной жизни. Именно на этой основе строят свои очерки И. Успенский, Помяловский, Слепцов.
Но этот мелочный факт писатели-демократы изображают в таком озарении, под таким углом зрения, что невольно возникают обобщения, типизация, позволяющие судить о «механизме» жизни, об экономическом, социальном и правовом положении народа, о его самосознании. И к народу они подошли совсем иначе.
В их произведениях ощутима последовательно-просветительская точка зрения на народ. Одним из характерных для беллетристов-демократов средств социальной типизации явилась циклизация очерков. Так возникли «Очерки бурсы» Помяловского, «Нравы Растеряевой улицы» Г. И. Успенского, «Письма об Осташкове» Слепцова и так далее.
Циклизация - объединение ряда произведений на основе идейно-тематического сходства, общности жанра, места или времени действия, образов персонажей, формы повествования, стиля. Результатом такого объединения является цикл.
Циклизация свойственна всем родам профессиональной литературы: эпосу, лирике, драме.
В ХIХ-ХХ веках произведения эпических жанров соединяются в циклы на основании сходства темы, проблемы, сюжета. Таковы «Вечера на хуторе близь Диканьки» и «Петербургские повести» Гоголя, «Записки охотника» Тургенева, «Записки мертвого дома» Достоевского, «Очерки бурсы» Помяловского, «Губернские очерки» и «За рубежом» Салтыкова-Щедрина и др. (58, 372)
В лирике - сознательная циклизация явление довольно позднее. Традиционно-лирические стихотворения группировались по жанрам. «Анакриотические песни» Державина, «Подражание Корану» и «Песни западных славян» (где эпическое начало сильнее лирического) Пушкина также имеют отношение к определенным жанровым принципам объединения текстов, «каменоостровский Ц» не был Пушкиным вполне сформирован и озаглавлен. В русской лирике циклизация распространяется с середины ХIХ века (Григорьев, Фет) и особенно широко практикуется в серебряном веке (Брюсов, Блок, Цветаева и многие другие).
Беллетристы демократы воспроизводят и анализируют именно чувственный повседневный опыт своих героев и устанавливают, к каким результатам ведет этот опыт. Изображение всего этого становится специальным предметом их творчества. Они создали ряд ярких произведений, где подробно изложена история уродливого формирования личности под воздействием внешних обстоятельств. В реализме шестидесятников трагическая зависимость человека от обстоятельств раскрыта с глубоким своеобразием. Здесь речь идет не просто о пошлости личности. Шестидесятники продолжают развивать идеи о разрушении личности под воздействием «свинцовых мерзостей», заложенные в натуральной школе. Наиболее проницательные говорят о необходимости коренного пересоздания всего механизма социально-экономических отношений. Проблемы нравственности, психологические вопросы приобрели у них новое содержание и новое толкование. Раскрыв непосредственную зависимость знаний, чувств и поведения от повседневного жизненного опыта, беллетристы-демократы показали, что социально-экономическая действительность их времени, господствующие правила морали враждебны истинно человеческому, они не воспитывают, а разрушают человеческие свойства. Психологизм приобрел у «шестидесятников» непосредственно социальное содержание, материалистическое истолкование.
Раскрывая трагически безысходную зависимость человека от среды, от обстоятельств жизни, беллетристы-демократы зачастую создавали пессимистическую концепцию всего процесса жизни и характеров. Творчество их проникнуто скептицизмом, окрашено в мрачные тона. Они изображали среду, в которой даже красота природы вызывает у героев злую иронию, раздражение и негодование. Писатели-демократы порой окарикатуривают явления природы или вносят в картины природы сатиру. Примечательно, что в произведениях авторов 60-х годов некоторые герои иронизируют по поводу тех, кого «среда заела», кто тоскливо жаловался на нее и только ей объяснял все свои злоключения. В такой презрительной иронии сказалось не только неприязненное отношение к пассиву дворянского героя, к неудачнику, к «лишнему человеку». И в рядах разночинцев были люди, в бессилии своем свалившие на среду всю вину за свою горькую судьбу. В принципе, писатели демократы изображали жизнь не только с точки зрения ее противоположности стремлениям человеческой природы. Они давали обширный и поучительный материал для тех, кто стремился понять народ, разбудить и воспитать в нем инициативу, сблизиться с ним в борьбе за демократические преобразования.
«Шестидесятники» создали свою оригинальную концепцию среды, человеческих характеров и всего процесса жизни. Они поставили человека, его духовное и физическое бытие, в зависимость от таких объективных элементов жизни, на которые русская литература первой половины Х1Х века не обращала или почти не обращала внимания. К пониманию и изображению среды многие из беллетристов-демократов подошли с точки зрения выражения в ней определенных социально-экономических отношений и интересов. Эта тенденция вообще начала широко проникать в русский реализм второй половины Х1Х века.
Коренная логика социально-экономических отношений, процессы капитализации страны, формирование новых классов поставили перед шестидесятниками новые задачи в изображении типических обстоятельств, открыли перед ними новые слагаемые среды. В обстоятельствах жизни они указали на важнейший фактор - на систему капиталистической экономической эксплуатации трудового народа - и изобразили первые столкновения противоположных экономических отношений в пореформенной России.
На социально-экономические процессы капитализирующейся России писатели-демократы смотрят с точки зрения интересов и судьбы трудового народа. «Реальные горести и реальные радости» народных масс, поиски ими счастья, отношения «живого товара» с их покупателями и разнообразным начальством являются типичными обстоятельствами в судьбе отдельной личности и главными источниками, питающими содержание ее интересов, стремлений, идеалов.
Характерным элементом типических обстоятельств в изображении писателями-демократами процесса жизни является труд. Демократическая беллетристика, следуя за идеями Чернышевского, Добролюбова и Писарева, отражая стремления, жизненные интересы нового поколения людей, высоко поставила значение труда. Анализ отношение героев к трудовому народу и к труду, неизвестный предшествующему реализму, но уже осуществленный некоторыми представителями гоголевского направления, позволил представителям демократической беллетристики показать, на какой почве формируется изображаемые ими характеры.
Основной, руководящей идеей шестидесятников становится мысль о том, что человек формируется и черпает все свои знания, чувства, ощущения из опыта повседневной жизни, особенно, из опыта борьбы за свое существование. Поэтому для развития человека очень важно, какова действительность, каковы ее качества, насколько она человечна.
Важно подчеркнуть, что беллетристы-демократы анализируют и воспроизводят у своих героев именно повседневный чувственный опыт. Анализ всего этого становится специальным предметом их произведений. Писатели-демократы создали ряд ярких произведений, в которых они буквально исследовали историю формирования личности под воздействием «неразумной силы вещей» (13).
Ярким примером такого произведения являются «Очерки бурсы» Н. Помяловского. Потрясающая правда этого произведения состояла в том, что здесь читатели увидели изображение всего российского строя жизни, нравственно калечащего личность человека, уродующего, губящего талантливых, сильных людей. Передовая критика и публицистика сблизила бурсу с царской тюрьмой, а «Очерки бурсы» Помяловского с «Мертвым домом» Ф. М. Достоевского.
Надо отметить, что в конце 50-х - начале 60-х годов Х1Х века весьма актуальными были вопросы воспитания и педагогики. Для революционной демократии они были теснейшим образом связаны с вопросом воспитания нового человека, строителя новой жизни.
Помяловский задумал большую серию очерков, в которых хотел подвергнуть резкой критике уродливую постановку народного образования, рассказав обо всех мерзостях бурсы.
Замысел большого произведения о бурсе возник у Помяловского в самом начале его литературной деятельности. К 1858 или1859 году относится рассказ «Данилушка». В нем Помяловский намеревался провести своего героя через всю бурсу, но описал лишь его детские годы в семье вплоть до поступления. Действительно «Данилушка» похож на развернутую экспозицию истории о мальчике со сформировавшимся в домашней обстановке характером, получившем свою долю материнской ласки и отцовского, в меру сурового, воспитания. «Больше чем на трети страниц этого маленького рассказа речь идет о порке - то мелькает угрозой в словах отца, то поминается, как уже свершившиеся событие. «Данилушка» был пробой иного характера, воспитанного под розгой, - невосприимчивого к ней: «Отчего он не грубел под лозами? А это уж склад натуры такой. Вообще пора убедится, что ребенок, которого не исправляют розги, имеет натуру сильную, здоровую. Такое дитя обещает многое, несмотря на все его шалости и упрямства; потому что это - намек на то, что для такой натуры сильно только нравственное возбуждение, что он может действовать только по высшим причинам, а не по страху. Розог уже больше страшатся родители Данилушки, со слезами отправляющие его в бурсу, - лишь о них говоря на прощание». (47, 26) На моменте отправления мальчика в бурсу Помяловский прекратил писать данный рассказ.
В середине 1860 года был опубликован другой очерк - «Долбня». Это произведение было уже ближе к «Очеркам бурсы». Во всяком случае, Здесь была изображена именно та бурса, которую Помяловский потом будет последовательно обнажать в «Очерках»: грязь, внешняя неприспособленность ее к жизни людей; бессмысленные забавы детей - толчки, щипки, гримасничанье, вызванное бездельем, пустотой их существования в бурсе. Всепоглощающая долбня - основа педагогической системы (здесь пока речь идет о системе одного учителя - Красноярова). Это была попытка изобразить психологию здорового человека, который находится в переходном состоянии. Человек пытается вникнуть в эту новую для него жизнь и обнаруживает, что место, куда он пришел учиться, вовсе не для того приспособлено - оно отупляет и ожесточает.
В «Зимнем вечере в бурсе», который через два года появился в печати, всю фабулу очерка соединит фигура бурсака-доносчика, ненавидимого всеми: наушничество, доносительство считалось детей одним из самых гадких занятий. Похоже, что Помяловский так и оценивал начало своего литературного пути как «фискальство» - по его выражению «продажу бурсы». В начале 1862 года через майский номер «Время» (журнала братьев Достоевских) подписчики получили первый из «Очерков» Помяловского - Зимний вечер в бурсе». Помяловский считал, что он покончил с мучительными, не дававшими ему покоя мыслями и страданиями, выговорится раз и навсегда. Но тема бурсы не отпускала, и читатели требовали продолжения, особенно те, кто выступал против Помяловского. Первым экспертом достоверности Помяловского стал В. Крестовский (Н. Хвощинская). Очерк возмутил писательницу, и она сделала вывод, что Помяловский «оболгал» бурсаков. (47)
После этого Помяловский вовсе раздумал писать о бурсе, но вскоре вновь вернулся к этой теме. Писатель решился, наконец, бросить вызов «образованному обществу» и нарисовать подлинную неприкрашенную картину бурсацкой жизни.
Помяловский сам прошел сквозь ужасы бурсы, учебного заведения, которое должно было готовить священников, «духовных пастырей» (60, 150). Он ощутил потребность поведать миру о «свинцовых мерзостях» (если воспользоваться выражением М. Горького (3, 348)) в которых проходили его детство и юность.
Помяловский не мог не писать о бурсе, не только потому, что «бурса проклятая измозжила у меня силу воли и научила меня пить», но и потому, что «бурсацкий вопрос» был одним из самых злободневных. В то время, когда лучшие люди России гневно протестовали против этой системы калечения людей. И кто как не «воспитанник» бурсы мог лучше мог лучше всех рассказать об этой школе?
Бурса в русской литературе не была открытием Помяловского. К бурсацкой тематике уже обращались. Она - предмет изображения и для современников Помяловского. Достаточно назвать хотя бы «Дневник семинариста» И. С. Никитина, очерки Н. Успенского, «Баритон» В. Крестовского (Н. Д. Хвощинской) и другие. Однако, «Очерки бурсы», прозвучали подлинным открытием бурсы: настолько новой оказалась сама постановка проблемы бурсы, столь глубокой и широкой художественная типизация.
Тем не менее, «Очерки бурсы» - произведение неоконченное. Завершая второй очерк, «Бурсацкие типы», автор обещал еще восемь следующих. По другим источникам (15, 9), он мыслил довести число очерков до двадцати. К сожалению, Помяловский написал всего четыре и начал пятый очерк, но и четыре очерка представляли собой одно из крупных достижений русской литературы 60-х, и не только 60-х годов.
Мысль о серии очерков о бурсе возникла у Помяловского не сразу. Первоначально он думал ограничиться одним «Зимним вечером в бурсе». Но, видя живейший интерес читательской публики, который вызвало появление этого очерка, писатель решил продолжить работу и нарисовать широкую картину всех сторон жизни духовных училищ.
§2 Проблематика «Очерков бурсы»
Глубокий интерес представителей передовой общественной мысли 60- годов к проблемам воспитания и образования - одна из характерных особенностей эпохи. Одной из причин, побудивших Помяловского обратиться к изображению бурсы, была злободневность и актуальность в 60-е годы Х1Х века вопросов воспитания и образования. Прогнившая система крепостничества обнаружила свои язвы и здесь. Вопросы воспитания и образования волновали Помяловского на протяжении всей его короткой творческой жизни.
Педагогические взгляды Н.Г. Помяловского складывались под влиянием передовых теорий того времени, развитых в трудах Н. А. Добролюбова, К. Д. Ушинского, Н. И. Пирогова. Убежденным противником системы воспитания, которая прибегает к телесным наказаниям, убивает инициативу ребенка, сковывая развитие его умственных способностей и ставя своей целью воспитание покорного раба, Помяловский зарекомендовал себя уже в очерке «Вукол», где как раз очень силен был педагогически-публицистический акцент, художественное изображение чередовалось с рассуждениями и размышлениями просветителя-педагога. В другом рассказе «Андрей Федорович Чебанов» (1863) он критикует метод обучения, воспитывающий маленьких «космополитов», которые не понимают характера своего народа, не знают своей природы, языка, обычаев. В этих произведениях объектом типизации являются дети-дворяне. Однако, в «Очерках бурсы» проблема воспитания и образования решалась вместе с проблемой положения, жизненной судьбы разночинца; критика бурсы переросла в обличение всей общественной системы того времени.
Материалом для описания бурсы в «Очерках…» Помяловскому послужили быт и нрав Александро-Невского прихода и духовного училища, где писатель учился с 1843 по 1851 год.
Описанные Помяловским ужасы не были исключительными явлениями. Они происходили не в далекой глуши, не на окраине России, а в столице, во внешне блестящем и чинном императорском Петербурге. В первой половине Х1Х века духовные училища были одними из самых распространенных учебных заведений. Но те же нравы, та же система - иногда лишь в несколько более благообразном виде - царила в кадетских корпусах, закрытых институтах и даже в гимназиях.
Программа духовных училищ была очень скудна. Священная история, церковный устав, церковной нотное пение, а из общеобразовательных предметов - лишь основы русского языка и арифметики. Сведения по географии, истории предусматривались программой самые ничтожные: «начала истории и географии, особенно же священной и церковной истории». Знание живых иностранных языков считались излишними, зато много сил занимала зубрежка латыни и греческого. Но даже в пределах этой скудной программы учителя большей частью ограничивались тем, что задавали вызубрить «от сих до сих» по нелепому архаическому учебнику. Невежество бурсацких педагогов было нередко анекдотическое; они сами подчас сами не знали элементарных вещей, не в состоянии били ничего объяснить учащимся, да и не желали утруждать себя объяснениями.
Бессмысленная механическая зубрежка безраздельно господствовала практически во всех духовных училищах Российской империи. Сознательное усвоение считалось не только излишней роскошью, но даже вольнодумием. И это приводило к тому, что «ученик, вступая в училище из-под родительского крова скоро чувствовал, что с ним совершается что-то новое, никогда им не испытанное, как будто перед глазами его опускаются сети. Одна за другою, в бесконечном ряде, и мешают видеть предметы ясно; что голова его перестала действовать любознательно и смело и сделалась похожа на какой-то препарат, в котором стоит пожать пружину - и вот рот раскрывается и начинает выкидывать слова, а в словах - удивительно! - нет мысли, как бывало прежде» - так писал Помяловский в «Очерках Бурсы».
Необходимость телесных наказаний не вызывала никаких сомнений; розга и беспощадные побои были там основными методами воздействия на учащихся и внушение им правил хорошего поведения, нравственности и религии. Хотя в «Зимнем вечере в бурсе» еще не было той поразительной картины всеобщей и повседневной порки, она явилась во всей своей изощренности в «Бурсацких типах». Порка была повседневностью и кошмаром бурсы. И не ее одной - домашнего, школьного, общегосударственного воспитания. Наказание, в особенности наказание розгами, было едва ли не универсальным средством русской педагогики. « Вспомним, что за искоренение такого средства энергично принялся в 1858 году Н. Пирогов. Годом позже он вновь, уже будучи попечителем Киевского учебного округа, пытался ее отменить. Не вышло. Отечественные педагоги не мыслили себе такой революционной реформы: «Отвергать, что и розгой можно действовать без вреда и даже удачно, значило бы отвергать факт». Пирогов вынужден был согласиться не с отменой, но с ограничением телесного наказания. Исключительно чуткий ко всяческим компромиссам Н. Добролюбов немедленно отозвался статьей «Всероссийские иллюзии, разрушаемые розгами». Вопрос «бить или не бить» - он назвал одним из горячих вопросов современной литературы. В компромиссе Пирогова Добролюбов уловил будущность судьбы тогдашних реформ - они иллюзорны, сторонники традиционного уклада берут верх, компромиссы изнутри подорвут любую реформу в России.
Духовенство от решения проблемы уклонилось: «… вопрос о употреблении или неупотреблении телесного наказания в государстве стоит в стороне от христианства, - писал тогда митрополит Филарет. - Если государство может отказаться то сего рода наказания, находя достаточным более кроткие роды оного: христианство одобрит сию кротость. Если государство найдет неизбежным в некоторых случаях употребить телесное наказание: христианство не осудит сей строгости, только бы наказание было справедливо и не чрезмерно». Вот и «избивали младенцев, свистали розги в духовных и светских учебных заведениях, в домах православных христиан». (47,46-47).
Слишком много было в то время тех, кто соглашался рассматривать физические наказания как одну из воспитательных мер и деловито рассуждал о его относительном месте в общей педагогической системе. Начальники и педагоги не могли возбудить в своих воспитанниках ничего, кроме жгучей ненависти к себе. На глазах у них бурсаки вели себя сравнительно спокойно, но тайком с наслаждением «гадили» в ответ на жестокие наказания и преследования.
Еще одна главная проблема «Очерков бурсы» - проблема личности. В последнее время проблема человека, личности, индивидуальности и т.д. стала «предметом исследования» практически всех разделов философии и социально-гуманитарного познания. (34, 5)
Как отмечает профессор В.М. Головко «Для литературоведческих исследований имеет методологическое значение общефилософское понимание таких категорий, как «человек», «личность», «индивидуальность». Это помогает дифференцировать объект изучения (художественно-философская концепция человека, жанровая «концепция человека» или «концепция личности», концепция человека и действительности как основа творческого метода, человек в художественном мире писателя, характерология и проблема детерминации, литературный тип, герой, тип индивидуальности и т.д.), осмыслить специфику художественного выражения взаимосвязей «родового», «видового» и индивидуального в человеке». (24, 49)
Для анализа концепции личности в творчестве писателя или литературе определенного периода могут привлекаться произведения самых различных жанров (хотя «личность» является художественной категорией, прежде всего, романного жанрового «события»): в любом произведении выявляется та или иная мера выражения личностных характеристик человека, во всех жанрах в определенных аспектах рассматривается общественная природа человека.
Помяловский, раскрывая проблемы личности, проблему становления ребенка жестко показывает, что в таких условиях из бурсаков вряд ли получится настоящий человек.
При создании характеров героев, решающее значение для Помяловского приобретает выяснения влияния общественной среды на личность и судьбу человека. В тех случаях, когда писатель ставит своей целью показать диалектику складывания характера, он идет на художественный эксперимент, сознательно и подчеркнуто изменяя внешние обстоятельства, исследуя действие на человека резко отличной среды и затем фиксируя конечный результат. Так, например, в очерке «Вукол» изображается судьба некрасивого, но умного и доброго от природы мальчика, который рос при счастливых обстоятельствах: добрые родители, обеспеченность семьи. Жизнь под крылом доброй матери произвела на Вукола свое действие, развивались хорошие задатки его натуры: ум, доброта. Вскоре, под влиянием изменившихся обстоятельств, изменяется характер мальчика. Вукол становится нелюдимым и лишь наедине с самим собой он живет как ребенок. Наконец, розги производят на него потрясающее действие: «из покорного, тихого, забитого ребенка он стал вдруг дик и мстителен».
Определяя роль внешней среды в судьбе героев Помяловский постепенно поднимается на новую, высшую ступень художественного анализа, по сравнению со своими первыми очерками «Вукол», «Данилушка». Среда в них обрисовывалась, прежде всего, как конкретно данная среда, что свойственно было «натуральной школе» 40-х годов. В своей семинарской заметке «О законах мышления и воздействия окружающей среды на развитие человека» Помяловский писал: «Трудно объяснить всю силу и постепенность влияния на голову человека внешних обстоятельств». В «Очерках бурсы» изображая детей и юношей, растлеваемых бурсацкой наукой и системой воспитания, Помяловский отводил вину и от учеников, и от учителей, указывая конкретный внешний источник, первопричину всех зол - типичные обстоятельства, коренящиеся в общественном укладе. К пониманию этого Помяловский подходил уже в рассказе «Долбня», представляющем собой один из первоначальных эскизов «Очерков бурсы»: «Только не ученик, только не он виноват во всей этой пакости, все явления его жизни необходимо вытекают из тех условий, при которых он растет и развивается. И не педагоги виноваты - их самих долбня была в самое темя своим тяжелым для здоровой мысли молотком, ковала их мозг как кусок железа … Виновата рутина, виноваты время и обстоятельства, виновато само общество, позволяющее воспитывать своих детей по системе долбни».
Ненависть к начальству и всепоглощающая скука, отсутствие всякой разумной деятельности порождали то отчаянное озорство, которое так тонко охарактеризовал М. Горький в своей повести «В людях»: «Читаю «Бурсу» Помяловского и тоже удивлен: это странно похоже на жизнь иконописной мастерской; мне так хорошо знакомо состояние скуки, перекипающее в жестокое озорство». В такой атмосфере глушились, естественно. Положительные качества и способности детей, которыми решительно никто не интересовался. Все споры решались кулаком и зуботычиной. В бурсе процветали ростовщиство и воровство, дикие, тупые развлечения, цинизм и жестокость.
Зверские и бессмысленные наказания, каким подвергался бурсак, заставляли его искать спасения (прятались в отхожих местах, на дровяном дворе, убегали в лес или домой). Часто «спасались» в больнице, для чего нарочно простужались.
Развивали на теле чесотку, смотрели на солнце, чтобы получить куриную слепоту, накалывали шею булавками и т.д.
Ростовщиство поддерживалось в бурсе взяточничеством. Которое в свою очередь было порождено «остроумной» Выдумкою начальства, создавшего из старших учеников целую систему контроля над младшими. Один из этих старших учеников, цензор, должен был смотреть за поведением класса; другие, авдиторы, выслушивали и ставили ученикам баллы, на основании которых учитель производил надлежащие вразумления; третьи, секундаторы, были орудиями этих вразумлений: на их попечении находились розги, и они же сами, по приказанию учителя, секли своих ленивых или шаловливых товарищей.
Эти сановники занимались своим делом методически и с любовью. Все эти владыки - цензора, авдиторы и секундаторы - держались на одинаковом продовольствии с другими бурсаками: все они голодали, но им была дана власть над массами и благодаря ей различные подношения, взятки, откуп.
«Тавля, в качестве второкурсного авдитора, притом в качестве силача, был нестерпимым взяточник, драл с подчиненных деньгами, булкой, порциями говядины, бумагой, книгами. Ко всему этому Тавля был ростовщик…Необходимость в займе всегда существовала. Цензор или авдитор требовали взятки; не дать - беда, а денег нет; вот и идет он заранее согласен на какой угодно процент, лишь бы избавиться от прежестоких грядущих розгачей. Кредит обыкновенно гарантируется кулаком либо всегдашнею возможностью нагадить должнику, потому что рисковали рост только второкурсники». (8, 246-247) («Зимний вечер в бурсе»).
В описании «училищной бюрократии» с ее властью сильного над слабым, деспотическим насилием, наушничеством, взяточничеством, обворовыванием служителями и без того жалкой бурлацкой казны виден слепок с бюрократической системы царской России.
В сознании бурсака Карася, испытывающего гнет бурсы, начинает созревать мысль, что плохо не только в бурсе, но и вообще в современной действительности. И подобно Добролюбову, сумевшему за фактами и положениями из быта «темного царства» диких и кабаних увидеть все темное царство России, Помяловский, с фактической точностью воспроизводит быт и нравы бурсы, имел все основания с горечью сказать: «В жизни та же бурса».
Это определяющая особенность типизации в «Очерках Бурсы» была ясна для представителя революционно-демократической критики Д. И. Писарева, который видел в изображенной Помяловским бурсе не только типичную русскую школу, но и явления действительности, легко сопоставимые с другими сферами общественной жизни, в частности с тюрьмой. В своей статье «Погибшие и погибающие» критик замечал: «… назвать бурсу русской школой вовсе не значит обидеть русскую школу. Рассматривая внутреннее устройство бурсы, мы вовсе не должны думать, что имеем дело с каким-нибудь исключительным явлением, с каким-нибудь особенно темным и душным углом нашей жизни, с каким-нибудь последним убежищем грязи и мрака. Ничуть не бывало. Бурса - одно из очень многих и притом из самых невинных проявлений нашей повсеместной и всесторонней бедности и убогости».(6, 88-89)
Угол зрения, под каким рассматривается духовное училище в «Очерках бурсы», определяет и пафос отрицания бурсы Помяловским. В этом сказался активный демократизм передового разночинца, позиция которого была диаметрально противоположной либеральной. Критик либеральной ориентации П. Анненков писал о « кровавых страницах» произведения Помяловского, о картинах «нестерпимо мрачных» и вместе с тем «чрезвычайно живых». Однако, он решительно не признавал исходные позиции, с которой велось обличение духовного училища в «Очерках бурсы». П. Анненков писал, что в произведениях Помяловского нет здоровых начал, а раз их нет, то нечего и думать о реформах. Но Помяловский и не думает об улучшении, обновлении, реформировании бурсы. Он ее отвергает начисто, ввиду полной нелепости той «науки», рассадником которой является бурса. Он пишет в очерке «Женихи бурсы»: «Если бы Лобов, Долбежин, Батька и Краснов не употребляли противоестественных и страшных мер преподавания, то, уверяю вас, редкий бурсак стал бы учиться, потому что наука в бурсе трудна и нелепа. Лобов, Долбежин, Батька и Краснов поневоле прибегали к насилию нравственному и физическому. Значит вся причина главным образом не в учителях и не в бурсаках, а в бурсацкой науке, чтоб ей сгинуть с белого света».
Исходная позиция автора в оценки бурсы определяет особенности изображения этого общественного явления и основной принцип в создании типических характеров как педагогов, так и бурсаков. Все они, в конечном счете, жертвы церковной науки, бурсацкой педагогической системы.
В отличие от В. Крестовского, написавшего об учителях бурсы - «благородных наставниках» («Баритон»), Помяловский не сдерживает себя и дает резко критические оценки педагогам бурсы.
По-настоящему страшен Батька своей «кровожадностью» И «зверскими инстинктами, этот виртуоз - истязатель детей, беспощадный и ничем не ограничиваемый в своем изуверстве.
Он «имел обыкновение ставить на колени на целый год, на целую треть, на месяц,…заставлял кланяться печке, целовать розги, сек…, одно слово - артист в своем деле, да под пьяную еще руку». Подстать ему и Лобов, появляющийся в классе не иначе как «с длинным березовым хлыстом», придумавший сверхнаказание - порку «на воздусях». Это люди, в которых бурса вытравила все человеческое, превратив их в кровожадных палачей.
Однако, в образах Долбежина, Краснова, Разумникова автор находит и положительные черты. Так, например, Долбежин при всем его цинизме и дикой грубости, «был честен», «не брал с родителей взяток». Педагог Краснов - «мужчина красивый, с лицом симпатическим, по натуре своей человек добрый, деликатный». Но никто из них не думал изгонять розги - единственное средство заставить бурсака учиться, необходимый суррогат педагогического дела» в бурсе.
Учителя так же как и бурсаки - жертвы бурсы. Да к тому же сами прошедшие эту школу. Помяловскому удается сопоставить характеры педагогов с характерами бурсаков. Так «Лобов граничил по своему характеру к Тавле, Долбежин к Гороблагодатскому». Долбежин напоминал так называемых «отпетых бурсаков; он, как и товарищество, терпеть не мог «городских». Рисуя универсальный метод педагога Лобова, автор спрашивает: «Что этот педагог в своей юности - недосечен или пересечен?».
В «Очерках…» Помяловский продолжает начатое им в «Мещанском счастье» разъяснение «отношений плебея к барству». Автор вступает в полемику с писателями-дворянами, которые в радужных красках изображали детские годы своих героев. Так, например, Л. Н. Толстой в «Детстве», С. Т. Аксаков в «Детстве Багрова-внука» описывают детство светлыми, радостными красками; тревоги и неприятные переживания ребенка рисуются преимущественно как следствие более или менее случайных недоразумений и поглощаются атмосферой детской чистоты, беспечности и непосредственности. «Ты, золотое время детского счастья, память которого так сладко и грустно волнует душу старика! Счастлив тот, кто имел его, кому есть, что вспомнить!» - восклицает Аксаков в «Воспоминаниях», завершающих его автобиографическую трилогию.
Своеобразным детством Помяловского являются «Очерки бурсы». В них нет и намека на такие яркие краски и настроения. Обагренными детской кровью страницами «Очерков бурсы» Помяловский показывает, какие страдания падают на долю ребенка из разночинной среды. Вступая в полемику с другими авторами, Помяловский пишет: « Все уверены, что детство есть самый счастливый, самый невинный, самый радостный период жизни, но это ложь: при ужасающей системе нашего воспитания, во главе которой стоят черные педагоги, лишенные деторождения, - это самый опасный период, в который легко развратиться и погибнуть вовеки». («Бегуны и спасенные бурсы»).
Юные герои Л. Толстого и С. Аксакова ограждены от травмирующих душу переживаний; их мысли сосредоточены вокруг идеи нравственного самоусовершенствования (Л. Толстой). Они безмятежно созерцают природу, им доступны все блага, какими может украсить детство ребенка цивилизация.
Юные герои Помяловского испытывают такие глубокие и серьезные страдания, «которые человек не может простить и тогда, когда станет взрослым». Наиболее подробно и с наибольшей психологической глубиной раскрывает автор это на примере Карася, которого в училище «случилось, отодрали четыре раза в один день (в продолжение училищной жизни непременно раз четыреста)». Нравственные и физические страдания доводят этого бурсака до полной безнадежности и глубоко отчаяния. И лишь необыкновенная сила воли и способность к сопротивлению спасают его от нравственного уродства. Очень выразителен образ Лапши - пример того, как в тяжелых условиях гибнут таланты разночинцев. Этот уродливый бурсак, с одухотворенным лицом, имел большие способности к музыке. «Всегдашней, самой задушевной мечтой его было иметь свою скрипку и выучиться играть на ней, но мечта так и осталась мечтой: теперь он где-то пастухом монастырских коров и, говорят, отлично играет на рожке». («Бегуны и спасенные бурсы»).
Рассказав о горестных приключениях одного бурсака, Помяловский иронизирует: «Вот так младенчество - лучшая пора нашей жизни!». Эти слова перекликаются с аналогичными ироническими нотками в стихотворении Н. Некрасова «Родина» (1846 год):
Воспоминания дней юности - известных
Под громким именем роскошных и чудесных, -
Наполнив грудь мою и злобой и хандрой,
Во всей своей проходят предо мной…
Галерея бурсацких типов в произведении Помяловского богата и разнообразна, и в то же время все бурсаки отмечены единой судьбой: большинство из них, как заметил Д.И. Писарев, обречено на верную гибель, и не только вор Аксютка, который уже в бурсе был человеком конченным, но и обладавший многими хорошими качествами Ваня Гороблагодатский. Наделенный большой физической силой (а в бурсе она ценилась превыше всего, ибо ею прежде всего бурсак утверждал себя), иногда пользовался ею не в лучшем виде (например, в состязании с Тавлей, когда сила была применена для ответной жестокости), но сам по себе Гороблагодатский был личностью незаурядной, человеком «безукоризненно честным», учился хорошо и можно надеяться, что из бурсы он выйдет человеком порядочным и таким будет оставаться, ибо « кого в молодых летах не развратила бурса, того вряд ли развратит последующая жизнь» (6, 127). И все же судьбу ему Писарев предсказывал драматическую, так как бурса не пристрастила его к жизни, не высекла в нем искру любви к какому бы то ни было занятию, и потому эта страстная натура, лишенная деятельной жизни, неизбежно погибнет. И самое страшное в том, что такие люди как Гороблагодатский, погибают оттого, что остаются людьми. Бурса не дала своим воспитанникам реальной жизненной основы, развила в них злобу, лишила опоры на положительные начала.
Бурса - лишь одно из наиболее отвратительных проявлений самодержавно-церковного мракобесия и жестокости. Помяловский, как и другие революционно-демократические писатели, показывая темные стороны российской действительности, не изолируя их от всей социальной системы, а наоборот, в тесной связи с ней, пытается в своих «Очерках бурсы» привлечь внимание общественности к проблемам образования и воспитания в учебных заведениях России, в частности в бурсе. Кроме того, он показал проблему «неравноправных условий детства детей разночинца в сравнении с детством барина». Решение этих проблем нельзя добиться без коренного изменения социального строя.
Анализ проблематики исследуемых «Очерков бурсы» показал, что автор ставит несколько актуальных проблем. Это, во-первых, личности и межличностных отношений; во-вторых, проблема влияния окружающей среды на развитие ребенка и, наконец, проблема обучения и воспитания. Отображение этих проблем в своем творчестве были сделаны с позиций писателя-демократа 60-х годов 19 века, т.е. сурово, правдиво, реалистично.
Глава 2. Жанровая специфика «Очерков бурсы» Н. Г. Помяловского
§1 «Очерки бурсы» в аспекте жанровой проблематики
Революционно-демократическая и демократическая проза 60-х годов в своем стремлении к исследованию жизни, освоению нового материала, показу нового героя опиралась на традиции 40-50-х годов, традиции Гоголя и «натуральной школы», на разработанные ею жанровые формы. Здесь, прежде всего, надо назвать «физиологический» очерк. Как отмечал Н. П. Ждановский, авторы русских «физиологий», не создали шедевров литературы. Наивное «наукообразие» физических очерков 40-х годов, прямолинейное перенесение в литературное творчество методов описательной зоологии, черты натурализма - все это для революционно-демократической литературы 60-х годов было уже пройденным этапом. Но сознательно подчеркнутая установка на исследование явлений жизни, присущая «физиологическому» очерку 40-х годов, была завоеванием, которое революционно-демократическая литература признала и взяла на вооружение.
Основу жанрового процесса 60-х годов Х1Х века составляют глубинные процессы, происходящие в сфере художественного и эстетического сознания и в свою очередь обусловленные изменениями общественно-исторической действительности.
Наглядные примеры в этом отношении могут «Очерки бурсы» Н. Г. Помяловского.
«Очерки бурсы» являются качественно новым этапом жанровой эволюции Помяловского. Развивая и обогащая жанровые искания эпохи, синтезируя повествовательные и очерковые принципы изображения, Помяловский обращается к очерковому циклу как к средству углубленного эпического исследования бурсы, а через нее к исследованию типичных проявлений повсеместной российской действительности.
Особое внимание Помяловский обращает на проблематику произведений, как одно из слагаемых жанроопределения. Все аспекты теории жанра рассматриваются им на основе единства содержания и формы. «Жанр есть органическое единство темы и выступления за тему» (23, 29)
«Очерки бурсы» - явление 60-х годов Х1Х века, но конкретизировать новизну жанровой формы этого произведения можно при сопоставлении их с другими очерками, в частности, с «физиологическими».
Уже само название цикла «Очерки бурсы» обращает на себя внимание. С одной стороны, несомненно, автор отдавал дань жанровым исканиям эпохи, когда очерк и очерковые циклы занимали видное место в литературе, с другой - название акцентирует внимание на самом объекте повествования, подчеркивает специфику жизненного материала, жизненных явлений, входящих в поле зрения писателя. Слово «очерки», употребленное во множественном числе, указывает на стремление подчеркнуть своеобразие сюжета, состоящего из ряда относительно самостоятельных повествований.
Система связей отдельных очерков у Помяловского не совпадают с событиями жизни героев, а образуют единство качественно иного уровня. С этой точки зрения интерес представляет следующее заявление автора, данное в конце «Бурсацких типов»: «И жаль и досадно мне, что некоторые писатели заявили, будто я все исчерпал относительно бурсы в «Зимнем вечера в бурсе» Уже в следующем очерке вы увидите добрые задатки для будущего в жизни бурсаков, хотя и там будет много гадкого и гадкого. Бурса будет в моих очерках, как и на деле было, постепенно улучшаться, - только описать так, как было, не прибавляя, не убавляя. Всякое дело строиться не сразу, а должно пройти многие фазы развития. Еще очерков восемь, и бурса, даст бог, выяснится окончательно. Если придется ограничиться этими двумя очерками - «Зимний вечер в бурсе» и «Бурсацкие типы», то будет очень жаль, потому что читатель тогда не получит понятия о том, что такое бурса, и потому относительно составит о ней ложное представление».(6, 86). Из этого заявления Помяловского видно, что он заинтересован в правильности показа бурсы, и именно данная последовательность очерков имеет для него принципиальное значение, что вопрос о художественном единстве «Очерков бурсы» для него не безразличен. Автор видит в последовательной смене очерков движение и кристаллизацию художественного замысла всего произведения. Таким образом, «Очерки бурсы» представляют собой не случайное собрание под одним названием разных очерков, а ограниченное единство, художественное целое, внутри которого действуют свои художественные закономерности, обусловленные взаимовлиянием, взаимосвязью очерков. Эта взаимосвязь воплощается в особую художественную системы, каждый компонент которой получает дополнительный оттенок благодаря целому. И здесь необходимо сказать о проблеме цикла.
Понятие цикл в современном литературоведении до сих пор не выяснено до конца. В «Краткой литературной энциклопедии» дано следующее определение цикла: «группа произведений, сознательно соединенные автором по жанровому, тематическому, идейному принципу или общности персонажей». (57, 398-399). В своем исследовании «Очерковая проза» Н. И. Глушков дает такое определение: «Для объединения произведений художественной литературы в сборник достаточно их тематического родства или принадлежности одному автору. Цикл предполагает смысловую связь между ними». (21, 139).
А.С. Бушмин видит принципы циклизации в «общности тематики, жанра, фигуры рассказчика, действующих лиц, художественной тональности».(15, 413).
Со всеми приведенными определениями цикла нельзя не согласиться, но необходимо отметить их недостаточность: Все они акцентируют внимание на внешних признаках цикла, упуская из вида внутренние законы циклизации, которые учитывают исследователи П. Громов и Ю. Лебедев. Так П. Громов считает, что цикл вмещает «более широкое общее содержание, чем смысл отдельных вещей или их механической совокупности, суммы».(28, 102). Ю. Лебедев также понимает под циклом «не любую подборку произведений одного жанра, связанных общей тематикой, а поэтическую структуру, составные компоненты которой, обладая относительной самостоятельностью, взаимоотражаются друг в друге».
«Очерки бурсы» Н.Г. Помяловского представляют собой цикл уже по внешним признакам, поскольку организованы в художественное единство (где многие персонажи переходят из очерка в очерк, помогая их восприятию как художественного целого) общностью реализованного в них замысла, сквозным образом повествователя-гуманиста и демократа, активно действующего лица в цикле.
Что касается внутренних закономерностей, то следует сказать, сто в организации единства в «Очерках бурсы» как цикла лежит уже не простой «присоединительный принцип, аналитический обзор-обозрение», когда целое воссоздается, как механическая сумма отдельных частей как это было в циклах в «физиологических очерках». Для произведения Помяловского характерна более сложная ступень циклизации, когда различные эпизоды бурсацкой жизни в сумме составляют картину, где каждая деталь подчинена основному замыслу - дискредитации системы народного образования, извращавшей нравственные основы человека. Авторские переходные фразы: «кстати, мы расскажем проделку Аксютки над Гришкецом» (11, 63); «посмотрим, что было после» (11, 139); «но мы не можем удержаться от горячего слова» (11, 141), - говорят о том, что в смене очерковых зарисовок внутри каждого очерка, да и в построении самого цикла, царствует, на первый взгляд, так называемый, «каприз авторской воли». Автор добивается иллюзии произвольности в создании сюжетных связей внутри очеркового цикла, тем самым невольно отражая широкие социальные процессы Х1Х века, всеобщий распад сословных и других связей. Последнее повлияло на эволюцию физиологического цикла и определило в нем новый характер обобщения (способность охватывать целое в разорванных, мозаических явлениях бытия определило в нем характер обобщения). В то же время автор добивается лишь иллюзии произвольности, являясь на самом деле лицом, от которого зависит построение его «Очерков…».
Итак, определение «Очерков бурсы» как цикла по одним внешним признакам хоть и правильно, но недостаточно. Цикла Помяловского являет собой более сложную ступень циклизации по сравнению с циклом физиологий, поскольку первый основан на глубоких взаимопересечениях внутри цикла. Здесь каждый очерк обретает дополнительное значение, емкость в контексте художественного целого, называемого циклом.
Жанровая природа «Очерков бурсы» обладала именно той степенью подвижности и гибкости, которая необходима была писателю.
Несмотря на то, что «Очерки бурсы» - явление 60-х годов, они имеют некоторые признаки русских физиологий, к которым можно отнести социологический подход к исследованиям разных сторон бурсацкого быта, точность описаний, простоту композиции, нарочитый выбор тем, позволяющих рассмотреть все стороны жизни. (36, 125). «Зимний вечер в бурсе» был даже вначале опубликован с подзаголовком «Физиологический очерк». Позднее, после смерти Помяловского, Н. А. Благовещенский, которому произведение было посвящено, сделал другой подзаголовок «Очерк первый», так как другие очерки имели порядковые подзаголовки.
В своем исследовании «Становление реализма в русской литературе» А. Г. Цейтлин пишет: «Сближение «Очерков бурсы» с «физиологиями» имеет под собой достаточно солидное основание. Помяловский стремится к всестороннему изображению бурсы и ее обитателей, т.е. ставит перед собой типичную для «физиолога» задачу «монографического» изучения объекта (цикл должен был включать в себя до двадцати очерков). Громадное изобилие нравоописательных реалий «Очерков бурсы» не умещалось в «физиологии» старого типа, однако этот цикл родился из физиологического очерка и сохранял в себе ряд его структурных особенностей. (54, 275). В «Очерках бурсы» автор показал социально-бытовой уклад через конкретные образы, характерные только для бурсацкой среды, и эта локальность также является традицией «физиологий», изображающих «петербургских фельетонистов», «уральских казаков» и т.д. Но, несмотря на то, что в «Очерках…», несомненно, использованы лучшие достижения физиологического очерка, несмотря на наличие специфических черт русских «физиологий», «Очерки бурсы» не представляют собой классическую «физиологию».
Наиболее характерным отличием является то, что Помяловский не только «изучает» как физиолог, но и повествует; он не является бытописателем бурсы. В этом заключается основная особенность демократического очерка 60-х годов. Именно здесь проходит та грань, которая отделяет данное произведение от традиционного физиологического очерка 40-х годов. «Очерки…» проникнуты непримиримым отрицанием бурсацкой системы воспитания, уродующей человеческую личность. А подобное неприятие действительности характерно для произведения переломной эпохи, историческим содержанием которой была борьба за освобождение личности от пережитков крепостничества. Автор этого произведения демонстрирует новый тип художественного мышления, характерный для творчества шестидесятников.
В «Очерках бурсы» мы сталкиваемся с тем, что напоминает классическую «физиологию». «Отпетый характеристичен и по внутреннему и по внешнему складу. Он ходит, заломив козырь на шапке, руки накрест, правым плечом вперед, с отважным перевалом с ноги на ногу; вся его фигура так и говорит: «хочешь, тресну в рожу? Думаешь, не посмею!» - редко дает кому дорогу, обойдет начальника далеко, чтоб только избежать поклона. Бурсаки с такими доблестями объективно звались отпетыми. Но отпетые были разного рода: одни из них назывались благими: это были дураковатые господа, но держащиеся тех же принципов; другие назывались отчвалыми: эти были вообще не глупы, но лентяи бесшабашные; Гороблагодатский же был отпетый башка; он шел в первых по учению и последних по поведению».(11, 15-16) Казалось бы, подобное «научное» деление на разряды является необходимым элементом физиологического очерка, приведем, например, отрывок из произведения Н. А. Некрасова «Петербургские углы»: «Между людьми, которых зовут пьющими и настоящими пьяницами - огромная разница. От первых несет вином только в известных случаях, и запах бывает сносный, даже для некоторых не чуждый приятности; такие люди… знают испытанные средства к отвращению смрадной резкости винного духа и не забывают ими пользоваться. От вторых несет постоянно, хоть бы они неделю не брали в рот капли вина, и запах бывает особенный, «такой запах распространился при появлении зеленого господина - я понял, сто он принадлежит ко второму разряду». (5, 290-291)
В приведенных отрывках налицо стремление авторов подвергнуть «научному» делению на разряды изучаемую общественную группу, что сближает «Очерки…» Помяловского с «физиологиями». На самом деле сходство это поверхностное, чисто внешнее. Деление на разряды между людьми пьющими и настоящими пьяницами у Некрасова не было глубоким согласно традиции «натуральной школы» все подвергать «научной» классификации. У Помяловского деление на разряды мотивировано интересом к внутреннему миру бурсаков, к психологии бурсацкой массы; по сути, писатель провел психологическую дифференциацию наиболее типичных представителей этого учебного заведения, что соответствовало духу времени, эпохе 60-х годов, года всеобщее оживление общественного движения повлияло на отношение к человеческой личности. Это дает основания говорить о наличии принципа типизации, а не о простом делении на разряды, а использование подобного принципа типизации, прежде всего, свидетельствует о демократическом гуманизме писателя-шестидесятника, который в отличие от «физиологов» поднимается над «натурой», над изображаемым.
«Очерки бурсы» - произведение нового типа, в котором изменились принципы очерковой типизации. Как заметил И.А.Дергачев в статье, посвященной вопросу о взаимоотношениях очерка и романа в литературном процессе 1860-1890 годов, «усилилась роль автора, но одновременно предполагалась активность читателей, которым автор предъявлял материал, как бы не обработанный его сознанием, а лишь конструктивно обнаженный, вскрытый в его внутренних законах». (30, 93) Помяловский не просто ставит вопросы. Он надеется на умного читателя, который, присутствуя при исследовании различных сторон бурсацкой действительности, не нуждается в готовых выводах. Подобная авторская установка является характерной особенностью демократической литературы исследуемого периода. Так, например, в произведении В. Слепцова «Владимир и Клязьма» (1861), посвященном исследованию социально-экономических условий жизни народа накануне падения крепостного права. Автор не ставит себя в положение человека, который все знает, тем самым приближая к себе читателя и включая его в процесс познания жизненных явлений.
«Очерки бурсы» - одновременно и публицистические, и художественные очерки. Писатель использует и средства образного отражения действительности, и методы прямого доказательства, вытекающие из самой природы жанра очерка.
«Очерки» Помяловского трудно отнести к какой-либо разновидности очеркового жанра. Это произведение различные исследователи относили к жанру нравоописательного, педагогического, физиологического, автобиографического очерка и т. д. Нравоописательными очерки Помяловского можно назвать лишь отчасти, если смотреть на них в контексте эпохи. Они поведали читателям не только о нравах и быте бурсацкого воспитательного учреждения; иначе современники не восприняли бы их появление как взрыв бомбы, т.е. политическая острота «Очерков бурсы» была ясна каждому. Уже по одной этой причине их нельзя ограничить рамками педагогического очерка. Что касается автобиографического элемента, он, несомненно, присутствует и придает новое качество жанровой природе произведения. Однако не следует его преувеличивать. Наличие его не означает, что произведение о бурсе - автобиография, поскольку в данном случае - это истинно художественное произведение, в котором конкретные факты переосмыслены и подняты на большую высоту социального обобщения.
В литературе об «Очерках бурсы» существуют два диаметрально противоположных мнения. Так Б. Вальбе утверждает, что «Очерки бурсы» являются составной частью большой автобиографической повести, того же плана, что «История моего современника» В. Г. Короленко», «Детство», «В людях», «Мои университеты» М. Горького. «Очерки» - совершенно не связаны с жанром автобиографической повести, - пишет И. Ямпольский в своей статье об «Очерках бурсы». (60, 150). Интересное рассуждение приводит Н. П. Ждановский. Он считает, что это произведение есть «некий синтез очерков и автобиографической повести с преобладанием очерковой стихии, что и составляет одну из особенностей жанра «Очерков бурсы».
В данном случае можно отметить проблему синтетичности жанрообразования, т.е. слияние, синтез признаков повести и очерка. Как отмечает профессор В.М. Головко: «Синтетизм связан с углублением содержательности традиционной структуры повести, с увеличением обобщающей нагрузки на все компоненты жанра, а потому является формообразующим началом» (23, 150)
Интеграция жанровых структур связана с тем, что повесть оставалась свойственна другим эпическим формам познавательного качества, типицируя усложнившиеся отношения между человеком и миром и не выходя при этом за пределы своего тематического завершения. Так, очерк, со свойственными ему качествами (документализм, публицистичность, оперативность в отклике на актуальные проблемы времени, внимание к вопросам социально-нравственных отношений), отдает повести свои принципы изображения и формы художественного обобщения. Проявляется это, прежде всего, в типизации характеров и обстоятельств средствами нравоописательного сюжета. О синтезе жанров (очерка и автобиографической прозы) «Очерков бурсы» говорят и факты.
Так сам автор «Очерков бурсы» заявлял, что в дальнейших его замыслах. Карась (насквозь автобиографическая фигура), в отличие от других персонажей, должен был играть очень важную роль. В первых трех очерках Карась - проходная фигура. В «Зимнем вечере в бурсе» его имя только упоминается. Из второго очерка читатель узнает, сколько раз был высечен Карась в бурсе, в третьем читаем о том, что «Лобов взнес Карася и отчихвостил его на воздусях». В четвертом Карась является уже главным действующим лицом, о чем говорит и сам автор: «Карась, главное действующее лицо этого очерка, будет описан нами с особенными подробностями, потому, что он во многих характерных событиях училища и семинарии принимал деятельное участие и притом прожил в бурсе четырнадцать лет». Здесь же содержится и любопытное заявление автора, проливающее свет на его замысел: «Правда, и самое гаженье начальству в первые годы не было призванием Карася, но, что увидим из дальнейших очерков, оно впоследствии, года Карась развился несколько, сделалось его сознательным делом». Кроме того, автор забегает вперед, тут же останавливая себя: «Боязнь и совестливость перед начальством в дальнейшем развитии его превратилась и глубокую органическую ненависть к нему. Но о втором периоде после». Дальнейшие очерки, второй период - все это красноречиво свидетельствует о том, какую роль должен играть, по замыслу Помяловского, Карась в последующих очерках о бурсе.
Конечно, нельзя не согласиться с И. Ямпольским, что «бурсацкие нравы, бурсацкая педагогика, масса бурсаков и их учителя - все это отнюдь не является только фоном для истории Карася» (60, 123). Но вместе с тем первые очерки можно рассматривать и как своеобразное вступление к изображению истории бурсацкой жизни этого автобиографического персонажа. Их, в известной мере, служебную роль отмечает и автор: «С каждой минутой открывались перед ним (т.е., перед Карасем) гадости, описанные в наших очерках». Без этого предварительного вступления, погружающего в бурсацкий быт, трудно было бы говорить о том, как проникают новые влияния в бурсу, как спасаются люди, подобные Карасю. А это входило в намерение автора. Эти факты дают основание утверждать, что при полном воплощении замысла автобиографизм в «Очерках бурсы» должен был проявляться с еще большей силой.
Однако Помяловский не успел написать и половины из того, что им было задумано, и поэтому спор о том, как конкретно выглядело бы все произведение, беспредметен. Но одно бесспорно: «Очерки бурсы» должны быть с одной стороны соотнесены с такими произведениями, как автобиографические повести С. Г. Аксакова и Л. Н. Толстого, с другой - с «Записками из мертвого дома» Ф. М. Достоевского.
§2 Сюжетно-композиционная система «Очерков бурсы»
Композиционное единство «Очерков бурсы» как художественного произведения определяется его проблемным единством. «Продать бурсу», раскрыть ужасающие подробности детства бурсака, в том числе и своего собственного детства, для Помяловского - просветителя означало нанести удар по всей общественной системе России. Отсюда и тональность произведения, отказ от изображения событий через восприятие ребенка, насыщенность общественными вопросами, публицистическими вступлениями, пафос протеста, исключающий всякую созерцательность. Каждый очерк представляет собой не только какой-либо эпизод бурсацкой жизни и во многом дополняет о ней наше представление, но еще и аспект авторского мироотношения. Этим же объясняется и жанровый сдвиг: от первоначального большого автобиографического рассказа «Данилушка», главного героя которого Помяловский, по свидетельству Благовещенского, мыслил «повести через всю бурсу…, изобразить при этом полную картину бурсацкого воспитания», он постепенно шел к синтезу художественного очерка и автобиографической повести. Большую роль в композиции очерков играет описание быта. Устоявшийся бурсацкий быт рельефно отражал общественную природу этого учебного заведения и, в конечном счете, существующего тогда социального строя.
Вот, например, описание комнаты, в которой «играют дети»: «Огромная комната, вмещающая в себя второуездный класс училища, носит характер казенщины, выражающей полное отсутствие домовитости и приюта. Стены с промерзшими насквозь углами грязны - в черно-бурых полосах и пятнах, в плесени и ржавчине, потолок подперт деревянными столбами, потому что он давно погнулся и без подпорок грозил падением; пол в зимнее время посыпался песком либо опилками: иначе на нем была бы постоянная грязь и слякоть от снегу, приносимого учениками на сапогах с улицы. От задней стены идут парты (учебные столы); у передней стены, между окнами, стол и стул для учителя; вправо от него - черная учебная доска; влево, в углу у дверей на табуретке - ведро воды для жаждущих; в противоположном углу - печка; между печкой и дверями вешалка, на спицах которой весит целый ряд тряпичный: шинели, шубы, халаты, накидки разного вида, все перешитое из матерных капотов и отцовских подрясников, - нагольное, крытое сукном, шерстяное и тиковое; на всем этом виднеются клочья ваты и дыры, и много в том месте злачнем и прохладнем паразитов, поедающих тело плохо кормленого бурсака. В пять окон, с пузырчатыми и зеленоватыми стеклами, пробивается мало свету. Вонь и копоть в классе; воздух мозглый, какой-то прогорклый, сырой и холодный». (9, 15).
Это описание обстановки не нуждается в комментариях, оно впечатляет силой своей натуралистической прямоты. Бытовые сцены и зарисовки сменяются в «Очерках…» портретами отдельных бурсаков, вставными историями, воспоминаниями о прошлом, - и в результате получается широкая, пестрая картина бурсацкой жизни, яркая галерея многочисленных разнообразных типов и характеров. Свободно переходя от одного эпизода к другому, Помяловский часто намеренно подчеркивает их механическое соединение. «Теперь расскажем еще событие»,- говорит автор в одном месте и переходит к его изложению. Далее читаем: «Но мы, однако, незаметно перешли опять к воспоминаниям давних дней. Мы приведем еще два рассказа».
Разумеется, внутри каждого очерка автор в зависимости от материала прибегает к различным композиционным приемам. Так, первый очерк посвящен описанию событий одного вечера. Однако факты отобраны и освещены здесь так, что знакомясь с этим конкретным бурсацким зимним вечером, мы в то же время узнаем типичные черты бурсацкой бюрократической системы. Характеристика типов бурсаков начинается с Семенова. Но бурса показана не сквозь восприятие Семенова, а глазами автора-очеркиста, переходящего от одного явления к другому, от частного к общему. Четвертый очерк «Бегуны и спасенные бурсы», в отличие от первого, знакомящего с различными бурсацкими типами, посвящен в основном одному лицу - Карасю. Автор скрупулезно исследует, как бурса тиранит, травмирует ребенка. Второй очерк «Бурсацкие типы» состоит как бы из трех частей 6 баня, прошлое бурсы, образы учителей. Любопытен зачин этого очерка, напоминающий киноленту. Сначала общий план - спальня, затем все рельефнее частности, наконец - фигура промышляющего Аксютки.
Внутри каждого очерка движение создается в основном временной последовательностью сцен и эпизодов, но не только ей одной. Значительную часть эпизодов, например «Зимнего вечера…» скрепляет фигура Семенова. Семенов расхаживал по классу, скучая и не зная, что делать; он переходит от одной группы бурсаков к другой, и Помяловский подробно описывает все, что происходит вокруг него. « Семенов вместе с другими направился к столу, около которого тоже шла игра в камешки между двумя, великовозрастными бурсаками». Далее следует сцена столкновения между Тавлей и Гороблагодатским со всеми ее отступлениями и характеристиками играющих. Или дальше: «Постояв немного посреди класса, Семенов стал бесцельно шляться из угла в угол и между партами, останавливаясь то здесь, то там» - далее следует описание разных развлечений бурсаков; затем: «Семенов перешел к седьмой парте и полюбовался, как шесть нахаживали» и прочее. Во второй половине очерка его функция меняется - из свидетеля и созерцателя он становиться активным действующим лицом. Скреплению эпизодов служит также повторяющийся на определенном отрезке очерка рефрен, то идущий то имени самого автора, то представляющий собой мысли героя. Таким рефреном является, например, в «Зимнем вечере» злобные слова Семенова «Так и надо, так и надо!», которые он мысленно произносит, когда бьют или иначе расправляются с кем-нибудь из бурсаков. В «Женихах бурсы» таким рефреном являются слова: «Аксютка щелкает зубами», повторяющиеся с небольшими вариациями шесть раз.
Сочетая в «Очерках бурсы» фактическую достоверность с типичностью факта, отбирая только те, за которыми скрывалось закономерное, типическое, силою художника Помяловский поднимал факты на уровень большого искусства.
Сюжет «Очерков бурсы» подчеркнуто прост, и их персонажи противостоят друг другу не как участники каких-либо запутанных событий, а, прежде всего, как характеры, как типы. Противопоставление и сближение персонажей (например, Тавля и Гороблагодатский в «Зимнем вечере»; в «Бурсацких типах» - Лобов и Долбежин, из которых первый сближается с Тавлей, а второй с Гороблагодатским), а затем смена сцен разной окраски - мрачных комическими и т.д. - очень ощутимы в «Очерках бурсы». Сближением и столкновением отдельных мотивов и эпизодов Помяловский достигает подчас яркого художественного эффекта. В «Бурсацких типах» Долбежин сечет бурсака. Раздается звонок, читают молитву и учитель уходит. Краткие и как бы мимоходом сказанные слова о молитве вклинены в контекст очень искусно; получается впечатление, что молитва как бы освещает сечение. И подобных мест в «Очерках бурсы» много. Они несут существенную смысловую, идеологическую нагрузку и вместе с тем выполняют композиционную роль. Еще до известной статьи Писарева «Погибшие и погибающие» «Очерки бурсы» сопоставлялись с «Записками из мертвого дома» Достоевского. На такое сопоставление наталкивали и некоторые внешние факты: «Зимний вечер» был напечатан в том же номере «Времени» Достоевского, в котором появились и последние главы «Записок из мертвого дома»; сам Помяловский упоминает о «Записках» в конце второго очерка. П. В. Анненков писал, что «Мертвый дом» оказал некое влияние на выбор предмета для рассказов Помяловского. Однако Достоевский не мог повлиять на сам выбор темы, ибо Помяловский делал попытки обращения к ней и до появления «Записок из мертвого дома». Но Достоевский к ней и до появления «Записок из мертвого дома». Но Достоевский мог натолкнуть Помяловского на отдельные детали, эпизоды, психологические черты. Наконец, композиция «Очерков бурсы» в известной степени аналогична структуре «Записок из мертвого дома».
Как отмечает И.Ямпольский в «Очерках бурсы» есть некоторые композиционные промахи, но которые были бы, вероятно, устранены Помяловским «при подготовке отдельного издания. Было бы наивным полагать, - пишет Ямпольский, - «что свободная композиция произведения равнозначна полному отсутствию плана и писания, что в голову придет», а между тем, такое мнение высказывалось в печати. (60, 193) К сожалению, черновики Помяловского практически не сохранились. И те несколько страниц и черновой рукописи «Очерков бурсы», которые сохранились, представляют с этой точки зрения большой интерес. Здесь мы находим сцену Батьки и Элпахи из «Бурсацких типов», и вслед за ней начало столкновения Аксютки (который фигурирует под именем Езотки) со сторожем Цепкой из «Женихов бурсы». Изучение этих черновых набросков, подвергшихся при дальнейшей обработке тщательной стилистической правке, местами сжатых, местами дополнительных, убеждает, таким образом, в том, что первоначально некоторые эпизоды были расположены в несколько ином порядке. Следовательно, изменяя их последовательность, Помяловский был далеко не безразличен к ней. Форма «Очерков бурсы» - это та стихия, в которой Помяловский чувствует себя наиболее свободно и уверенно. «Очерки бурсы», - справедливо пишет И. Ямпольский, - производит на читателя впечатление свободного, ничем не стесненного, импровизированного рассказа». (53, 46) Но это отнюдь не означает, что «Очерки бурсы» построены без цемента. Импровизация, абсолютная свобода композиции - это иллюзорное впечатление. Цементирует произведение тот принцип, с помощью которого в нем типизируется материал, а именно: сочетание фактической достоверности с типичность. Фактов, возведение фактов из быта бурсы к большим социальным обобщениям в масштабе всей России. Это и обеспечивает единство композиции.
Таким образом, синтезируя повествовательные и очерковые принципы изображения, рассматривая проблематику жанра, развивая и обогащая жанровые искания эпохи, а также исследовав типичные проявления повсеместной российской действительности произведение Помяловского «Очерки бурсы» стало явлением 60-х годов.
Заключение
Наследуя традиции Гоголя, Помяловский шел от внешнего подражания
великому писателю (ранний рассказ «Михайлов»,1855 г.) к поминанию пафоса гоголевского реализма. Следовать гоголевским традициям для него вовсе не означало эпигонски копировать идеи и образы гениального писателя. Сознавая, что он является одним из последователей «гоголевского направления». Помяловский в то же время дал отличную от Гоголя трактовку темы «маленького человека». Писатель-демократ постиг главное, благодаря чему Гоголь стал знаменем революционной демократии - глубину проникновения в общественные явления и силу обобщений, дух обличения, протеста, законность карающего смеха, - и в этом действительно следовал ему.
В своих жанровых поисках Помяловский опирается также на достижения «натуральной школы». Здесь важен не только легко устанавливаемый факт использования им некоторых особенностей «физиологического» очерка, а прежде всего высокая оценка возможностей жанра очерка, в поднятии художественной культуры которого в русской литературе Помяловскому принадлежит заметная роль.
В недрах «натуральной школы», и особенно в творчестве Герцена, Салтыкова-Щедрина, писателей, испытывающих влияние идей утопического социализма, вызревал столь характерный для литературы 60-х годов и, в частности для Помяловского, четко осознанный принцип обрисовки характера путем сознательного выяснения общественных, социальных причин, обусловивших появление той или иной его черты.
«Очерки бурсы» Н. Г. Помяловского причисляли обычно к той группе произведений, которые носили в 60-х годах название обличительной или «отрицательной» литературы. Но эта литература не была чем-то единым по своей художественной и по своей идейной ценности. Одно дело - обличение недочетов государственного механизма и быта, которым занимались умеренно либеральные литераторы в целях укрепления основ общественного строя; против такого «обличительства» резко возражал и зло смеялся Добролюбов, считая его не только бесполезным, но даже вредным, так как оно уводило от существенных задач социальной борьбы. О пустоте и никчемности такого «обличительства» язвительно отозвался и Помяловский в «Молотове». Другого рода обличением занимался Добролюбов в сатирическом приложении к «Современнику» - «Свитке»; к этому крылу литературы примыкал и Помяловский. Они показывали и другое изображение мрачных сторон российской действительности, но не изолировано, а в тесной связи со всей социальной системой.
Значение «Очерков бурсы» выходило далеко за пределы обозначенной в заглавии темы. В бурсе отразились произвол и насилие, безраздельно господствовавшие в самодержавно-бюрократической России, и потому ненависть к педагогам-тиранам сливалась в сознании Помяловского с ненавистью ко всему общественному строю, при котором было возможно подобное издевательство над человеческой личностью. Злые насмешки над «божественными науками», являвшимися идеологическим оправданием тогдашних социально-политических порядков, также не могли восприниматься иначе, как радикальное отрицание всех этих порядков.
«Очерки бурсы» были восприняты современниками как своеобразное литературное открытие. И вслед за ними потянулся длинный ряд произведений о бурсе и бурсаках. Авторы этих повестей, очерков и сцен - в большинстве своем бывшие воспитанники духовных училищ и семинарий - рассказывали, как и Помяловский, о том, что сами видели и пережили. Враждебная демократической литературе критика с неудовольствием отмечала, что быт семинаристов слишком часто занимает воображение русских писателей.
«Очерки бурсы» написаны талантливо и умно, и обращающиеся к этой теме после Помяловского не достигали ни высоты его художественной выразительности, ни высоты социального обобщения. Но нельзя, разумеется, весь этот поток произведений объяснить одной внешней подражательностью. Если учесть огромное количество семинаристов в общественной жизни 60-х годов, если вспомнить, что, с одной стороны, духовная школа была верной опорой самодержавия, а с другой - из нее вышли многие видные деятели революционного движения и передовой мысли, то станет ясно, что Помяловский коснулся очень актуальных, наболевших вопросов. Они волновали не только автора «Очерков бурсы», и естественно, что данное произведение вызвало столько откликов в литературе. С другой стороны, естественно и то, что критика антидемократического лагеря недоброжелательно отзывались о них; речь шла ведь не только о чисто литературной теме, но и вообще о «ненавистных» ей семинаристах. Пыпин писал: « «Бурса», очевидно, затронула самую жизненную струну в известном общественном строе: она вызвала целую массу подобных произведений. Отголоски ее послышались с разных сторон». (60, 199)
не все написанное в те годы о бурсе попало в печать. Кое-что было запрещено цензурой. Так, например, историк А. П. Щапов задумал, по настоянию Помяловского, целую серию очерков «Из бурсацкого быта». Однако духовная цензура после появления первого из них в «Искре» воспрепятствовала их продолжению, - чересчур неприглядная картина получилась у Щапова уже в первом очерке.
И в следующие десятилетия, вплоть до самого 1917 года, бурсацкая тематика не сходила со страниц русских книг и журналов. Бурсе были посвящены десятки произведений, больших и малых, значительных и незначительных. Одни писали о ней, вслед за Помяловским, правдиво и честно, другие всячески избегали мрачных красных красок и приукрашивали ее в духе господствующей идеологии.
Но не только пристальное внимание литераторов к бурсе было вызвано в значительной степени Помяловским; в выборе фактов, приемах изображения бурсаков и их переживаний, самой манере повествования также сказалось его бесспорное влияние.
Образы, замыслы, самое направление творчества Помяловского оказали несомненное влияния на общее развитие демократической литературы 60-70-х годов Х1Х века и на отдельных ее представителей (Ф. М. Решетникова, Н, А. Благовещенского, А. О. Осиповича-Новодворского) и сыграли также известную роль в процессе формирования передовых течений русской прозы конца Х1Х - начала ХХ века. Критики указывали на родство с ними Чехова, Горького и других. Особенно часто сопоставляли Помяловского с Горьким, отмечали и сходные черты, характеризующие общую устремленность их писательской деятельности (пристальное внимание к миру «отверженных» и прочее») и сходство отдельных образов. Наиболее авторитетным является, разумеется, свидетельство самого Горького: он много говорил о Помяловском в своих статьях, письмах и художественных произведениях, оценивая его как одного из интереснейших писателей 60-х годов и отмечая его влияние на свое мировоззрение. Горькому был так близок самый тип писателя-общественника, одним из первых представителем которого был Помяловский, писателя, охваченного широкими литературными и литературно-общественными замыслами и планами.
Библиографический список
1. Белинский В.Г. Полное собрание сочинений в Х111 томах. - М.,1953-1956
. Герцен А.И. Полное собрание сочинений и писем в Х1 томах. - Л., 1920.
. Горький А.М. Собрание сочинений в 30-ти томах. - М, 1949-1956.
. Добролюбов Н.А. Полное собрание сочинений в шести томах. - М., 1937.
. Некрасов Н.А. Петербургские углы. // Русские очерки, том 1. - М.,1956
. Писарев Д.И. Сочинения в 4-х томах. Т.4. Статьи 1865-1868 гг. - М.: Художественная литература, 1956.
. Помяловский Н.Г. Избранное / Сост., вступ. статья и примеч. Н. И. Якушина. - М.: Советская Россия, 1980.
. Помяловский Н.Г. Мещанское счастье, Молотов, Очерки бурсы. - М.: Художественная литература, 1987.
. Помяловский Н.Г. Очерки бурсы. - Киев, 1982.
. Помяловский Н.Г. Очерки бурсы. - М., 1957.
. Помяловский Н.Г. Полное собрание сочинений в двух томах. - М.-Л., 1935.
. Помяловский Н.Г. Сочинения в 2-х томах. Т.1. /вступ. статья Ямпольского. - М.-Л.: Художественная литература, 1965.
. Чернышевский Н.Г. Полное собрание сочинений. - М., 1950.
. Бахтин М.М. Вопросы литературы и эстетики - М., 1975
. Бушмин А.С. Сатира Салтыкова-Щедрина. М.-Л.,1959.
. Бурсов Б.И. Вопросы реализма в эстетике революционных демократов. - М., 1953.
. Введение в литературоведение: Хрестоматия: Учебное пособие/сост. П.А. Николаев и др., под ред. П.А.Николаева. - 2-е изд, исправ. И доп. - М., 1988
. Волков И.А. Теория литературы. Учебное пособие для студентов и препод. - М., 1995
. Глушков Н.И. Очерк в русской литературе. - Ростов-на-Дону; Издательство Ростовского университета, 1966.
. Глушков Н.И. Очерковая проза. - Ростов-на-Дону; Издательство Ростовского университета, 1979.
. Головко В.М. Русская классика в вузовском изучении / 1840-1890 гг./. - Ставрополь, 1993.
. Головко В.М. историческая поэтика русской классической повести: Учебное пособие. - М-Ставрополь, 2001
. Головко В.М. Русская реалистическая повесть: герменевтика и типология жанра. - М-Ставрополь, 1995
. Головко В.М. Практикум по истории русской литературы ХIХ века (1840-1890) - Ставрополь, 1991
. Головко В.М. Герменевтика жанра: проектная концепция литературоведческих исследований//Литературоведение на пороге ХХI века. - М., 1998
. Григорьев А.А. О правде и искренности в искусстве // Григорьев А.А. Эстетика и критика. - М., 1980.
. Громов П.А. Блок, его предшественники и современники. М.-Л., 1966.
. Гуревич А.М. Динамика реализма (в русской литературе ХIХ века): пособие для учителя. - М., 1994
. Дергачев И.А. Русский очерк и роман. К вопросу о взаимоотношениях жанров в литературном процессе 1860-1890 годов. //Проблемы литературных жанров. Материалы второй межвузовской конференции. Томск, 1975.
. Жига И.Ф. Очерки, статьи, воспоминания. - М, 1958.
. История русской литературы Х1Х века (вторая половина) / Под ред. проф. Н.Н. Скатова. - М.: Просвещение, 1991.
. История русской литературы Х1Х века. 40-60-е годы: Учебное пособие/под ред. В.Н.Аношкиной, Л.Д.Громовой. - 2-е изд. - М., 2001
. Кемеров В.Е. Проблемы личностно-методологического исследования и жизненный смысл. - М., 1977
. Кузьмичев И.К. Литературные перекрестки: Типология жанров, их историческая судьба. - Горький, 1983
. Кулешов В.И. Натуральная школа в русской литературе. - М., 1965.
. Кулешов В.Н. История русской литературы Х1Х века.: Учебное пособие. - М., 1997
. Лотман Л.М. Реализм русской литературы 60-х годов Х1Х века. - Л, 1974.
. Маряхина Н.М. О некоторых особенностях композиции очерков Глеба Успенского последних лет. - Учен. зап. Моск. пед. ин-та им. Н.К. Крупской, т. СХХ11 русская литература, 1963, вып. 8.
. Поспелов Г.Н. История русской литературы. Эпоха расцвета критического реализма (40-60 годы Х1Х в.). - М.: МГУ, 1958.
. Проблемы литературных жанров: в 2 т. - Томск, 1999
. Развитие реализма в русской литературе. В 3-х т. - М., 1973
. Революционные демократы и русская литература Х1Х века. - М., 1986
. Русский библиографический словарь / Издан под наблюдением председателя Императорского Русского Исторического Общества А. А. Половедова, СПб, 1905.
. Русские писатели. Библиографический словарь. В 2-х т. - М., 1990
. Рыбаков В. «Бедный Зефирот…» (Н. Г. Помяловский «Очерки бурсы») // Семья и школа, 1985, № 8.
. Сажин В. Книги горькой правды. - М.: Книга, 1989.
. Современный словарь справочник по литературе / под ред. С.И. Корнилова. - М., 2000
. Татуйко А.А. Творчество Н. Г. Помяловского. А. дис. - М., 1959.
. Типология русского реализма второй половины Х1Х века. -Наука, 1990
. Томашевский Б.В. Теория литературы. Поэтика. Учебное пособие/Вступ.статья Н.Д.Тамарченко. - М. АСПЕКТ-ПРЕСС, 2001
. Фридлендер Н.В. Поэтика русского реализма. - Л., 1971.
. Халщев В.Е. Теория литературы: учебник/В.Е.Халщев - 3-е изд., испр. и доп. - М.: Высшая школа, 2002
. Цейтлин А.Г. Становление реализма в русской литературе. (Русский физиологический очерк). - М.: Наука, 1965.
. Чернец Л.В. Литературные жанры (проблемы типологии и поэтики). - М., 1982
. Шатин Ю.В. Художественная целостность и жанрообразовательные процессы. - Новосибирск, 1991
. Энциклопедия литературных героев: Русская литература второй половины Х1Х века. - М.: Олимп, 1997.
. Энциклопедический словарь литературоведа./сост В.И. Новиков, Е.А. Шкловский. - 2-е изд., доп. и перераб. - М.,1998
. Эсалнек А.Я. Внутрижанровая типология и пути ее изучения. - М., 1985
. Ямпольский И. Помяловский. Личность и творчество. - М.-Л.: Советский писатель, 1968.