Социальное мифотворчество в Дагестане как атрибут социологического мышления
Содержание
Введение
Глава I. Роль и место мифа в социологическом мышлении
Глава II. Социальное мифотворчество как способ выражения региональных интересов
Глава III. Региональное социальное мифотворчество в Республике Дагестан
Заключение
Список использованной литературы
Введение
В работе рассматривается социальное мифотворчество в Дагестане как атрибут социологического мышления на массовом уровне. Прежде уточним содержание самого понятия «миф» и его производных - «мифология», «мифотворчество». Из двух существующих его трактовок - строгого (наука, изучающая мифы) и обиходного (совокупность мифов, отражающих фантастические представления людей об окружающей действительности) - далее интерес для работы представляет второе.
Актуальность темы работы определена ролью социального мифотворчества в обществе. Жизнь всех людей и социумов (от отдельной семьи до народонаселения империи) в той или иной степени подчинена мифологии, которая, в сущности, представляет особый психологический тип адаптации к изменяющейся окружающей среде. Сильно активизируется такая адаптация в состоянии повышенной тревоги, физической или моральной подавленности социума. При этом не только мифопочитание и мифопоклонение выступают способами защиты или отвлечения сознания людей от угнетающей их объективной реальности, но и вдохновенный процесс мифотворчества. Коллективная вера в миф представляет собой важный фактор идейной консолидации социума, независимо от его этнической или классовой структуры. Идея, заключенная в мифе, одухотворяет людей. При этом часто не имеет значения то, какая это идея - разумная или абсурдная, реалистичная или фантастичная, благородная или порочная.
Следует отметить, что любое изменение окружающей среды - это всегда в определенной степени стрессовый фактор. Смягчению воздействия такого фактора служит мифология. Важную роль в жизни социумов, особенно крупных (например, империй), играют политическое мифотворчество и мифопочитание. История показывает, что торжество такого рода мифов (например, мифы коммунизма по-русски или по-китайски) и строящихся на их основе идеологий непродолжительно. Политическая мифология, видимо, пока еще эволюционно не утвердилась в человеческом обществе как надежный способ социальной адаптации. Ее проявления крайне импульсивны: политическая мифология может резко активизировать усилия социума в развитии науки, культуры, физического и нравственного здоровья, но затем так же резко способствовать их деградации и, в конечном счете, развалу социума-мифопочитателя как государства.
Цель работы состоит в определении значения социального мифотворчества в формировании социологического мышления. Этой цели соответствуют задачи работы:
1.Определение мифа как социальной категории
2.Анализ характерного для новейшего исторического периода процесса регионализации социального мифотворчества.
.Третья задача непосредственно вытекает из второй: характеристика регионального социального мифотворчества на примере Республики Дагестан
Работа состоит из трёх глав, причём структуризация работы произведена в соответствии с перечисленными задачами. В качестве примеров регионального социального мифотворчества выбраны два: построение гражданского общества (это положительный пример, хотя он так или иначе связан с социальным мифотворчеством, являясь фактически тем же, чем было построение коммунизма в СССР) и деятельность национальных (собственно, мононациональных) и религиозных политических (справедливо сказать - политизированных) организаций, причём последний пример имеет явно отрицательную окраску, представляя собой частный случай мифологизации региональной истории, где переплетаются справедливость и несправедливость в подходах.
Для написания работы использованы различные публикации по социальным процессам на региональном уровне. Это позволяет сравнить социальное мифотворчество в Дагестане и в других российских регионах.
Глава I. Роль и место мифа в социологическом мышлении
Миф в качестве синкретически не развернутого единства исторически и логически предшествовал развитым формам религии и художественному творчеству, философской спекуляции и научным классификациям. Преодоление мифологического сознания с одновременным широким использованием мифологического наследия имело место в процессе развития древнегреческой или индийской философии, при этом генетический план переходит в онтологический. В позитивистской науке XIX в. мифы привлекали внимание только этнографов, в классической антропологии XIX в. (Тайлор, Ланг) мифы интерпретировались в свете теории пережитков как отголоски давно исчезнувших обычаев и наивный, архаический способ объяснения окружающего мира на донаучной ступени человеческого познания.
В XX в., даже еще с конца XIX в., процесс демифологизации уступил место повышенному интересу к мифу со стороны писателей, критиков, философов, социологов, этнологов; начался своеобразный процесс «ремифологизации». Сильный толчок к новому отношению к мифам дали, несомненно, Вагнер и Ницше (Ницше не только как создатель антиномии Дионис - Аполлон, но и как автор книги «Так говорил Заратустра»). Апологетическое отношение к мифам проявили и символисты, в том числе русские (А. Блок и Вяч. Иванов).
Новое, «позитивное» отношение к мифу проникает в философию; мы находим его у интуитивиста Бергсона, который видит в мифологии оборонительную реакцию природы против разлагающей силы интеллекта, у неокантианца Кассирера, у Урбана, Нибура, Бердяева и т.д. В основном позитивную оценку мифу дают психоаналитики.
Более или менее сознательным обращением к мифологизму, обычно в сочетании с психоанализом, отмечены некоторые произведения таких глубоко отличных друг от друга писателей-модернистов, как Лоуренс, Йитс, Джойс, Эллиот, Т. Манн, Кафка и др. Следует подчеркнуть, что мифотворчество в литературе XX в. сопряжено прежде всего с идеями повторяемости, цикличности, психологической и исторической «замкнутости» человеческого мира: своеобразной «замещаемости» героев, а также взаимозаменяемости и тождества различных мифологических систем. Эти особенности, конечно, не совпадают буквально со свойствами первобытных мифов.
Тяга к мифологизму в XX в. связывается с некоторыми коренными тенденциями модернистской культуры. Американский критик Рав видит в идеализации мифа выражение страха перед историей, и поскольку возвращение к мифологическому сознанию, по его мнению, невозможно, то открывается путь к манипулированию идеями мифа. Действительно, ритуально-мифологические циклические представления, обращение к прошлому за образцами и санкциями, устойчивые мифологические модели мира и символический язык мифа легко могут быть использованы как в качестве выражения устойчивого гармонического порядка, так и в качестве языка описания вечных, неизбывных конфликтов, психологических и социальных. Обращение к ритуально-магическим комплексам способствует акцентированию внимания на вневременных, фундаментальных основаниях культуры в противоположность идее исторического прогресса. Позитивное отношение к мифу можно связать, разумеется, с консервативными устремлениями, симпатиями к интуитивизму и мистицизму, тягой к устойчивым религиозным формам или экстатическим откровениям, уходом от острых проблем обществ, жизни в фантастику или глубины подсознания.
Мифом в XX веке оперируют как с положительным, так и с отрицательным знаком. Позитивную оценку мифов можно найти у столь далеких друг от друга философов, как, напр., у интуитивиста Бергсона и неокантианца Кассирера, мифологизируют такие непохожие друг на друга писатели, как Джойс и Т. Манн. Мифологизм XX в. помимо определенной идеологической атмосферы тесно связан с новыми интерпретациями мифа в самой науке.
При всех противоречиях, односторонностях и преувеличениях этнология XX в. углубила понимание мифологии. Классическая этнография XIX в. видела в мифах преимущественно наивный до- (и анти-) научный способ объяснения окружающего мира, объяснение, которое должно было удовлетворить «любопытство» дикаря, подавленного грозными силами природы. Новые подходы к мифу (Фрэзер, Дюркгейм, Боас) получают законченное выражение в ритуалистическом функционализме Малиновского, в теории прелогизма первобытных, «коллективных представлений» Леви-Брюля, в логическом «символизме» Кассирера и психологического «символизме» Юнга, в структурном анализе Леви-Стросса, а также Маретта, Фиркандта, Шмидта, Радина, Кэмпбелла, Элиаде, Дюмезиля, Гусдорфа, Лосева.в. чрезвычайно расширил наше представление о мифе, его функции и структуре, тесных связях с индивидуальной психологией и психологией творчества. Миф обнаружил себя не только как генетический источник для развития художеств, мышления, но в какой-то мере как его вечная модель и существенный элемент.
Особенно значительной выступает мифологизация истории - тип исторического сознания, имеющий в основе принципы мифологического миропонимания и раскрывающий свое содержание посредством мифа. Мифологизация истории, будучи первичной формой исторического сознания, обладает рядом отличительных признаков. Основным источником для исторического мифотворчества являются устные сообщения представителей старшего поколения, которые выступают как очевидцы исторических событий или как хранители памяти сообщества. В сознании носителей мифологизма. отсутствует установка на критическое отношение к «своему» по родовому, национальному или социальному происхождению источнику сведений о прошлом. При построении исторического знания мифологизация истории в согласии с общим строем мифологического мышления оперирует прежде всего образами - конкретными или отвлеченными, отводя понятиям второстепенную роль.. Общий колорит мифотворчества обусловлен темой спасения сообщества или его избранной части, что придает мифологизации истории характер сотериологии. Текст мифологизации истории оформляется преимущественно как устное повествование и как ритуал, разыгрывающий сюжет определённого мифа, однако в качестве текста исторического мифа могут восприниматься и своеобразно осмысленные явления окружающего мира, например ландшафт, структура которого в контексте мифологического мышления «читается» как система знаков исторических деяний героев прошлого. Традиционный способ передачи мифологизации истории построен прежде всего на личном общении и вовлечении в ритуализированные формы поведения.
С усложнением исторического сознания мифотворчество в истории не исчезает, оставаясь вплоть до настоящего времени важным способом осмысления и переживания прошлого. Значение мифологизации истории особенно возрастает в кризисные для общества и немифологических типов исторического сознания эпохи, когда к разработке и пропаганде М.и. прибегают самые разные общественные группы - от крайне консервативных до ультрареволюционных, - использующие мифологизацию истории в своих политических, или национальных целях.
Политическая идеология с точки зрения семантической и функциональной - понятие многозначное. В качестве ее базовых критериев в разных концептуальных системах выступали различные основания. Так, у Маркса термином «идеология» обозначались различного рода идеи, носящие ненаучный характер и коренящиеся в классовых интересах. Идеологический метод интерпретации действительности, согласно сторонникам этого направления, состоит в конструировании мнимой реальности, которая выдается за подлинную. Тем самым идеология оказывается иллюзорным сознанием, выполняющим мобилизационную функцию.
Серьезное влияние на формирование различных подходов к идеологии в современной политической науке оказала концепция К. Маннгейма, где идеологические схемы рассматривались как формы ложного, «апологетического» сознания. Будучи по своей природе «трансцендентной», недоступной пониманию, но являясь предметом веры, идеология играет по отношению к действительности роль стабилизирующего, охранительного фактора.
Впоследствии попытки разработать рациональные методологические подходы к конструированию точного смысла и структуры идеологии были предприняты А. Грамши, Э. Шилзом, Д. Сартори, А. Амальриком и др. Центральным тезисом А. Грамши является мысль о том, что идеологии отличаются от различных теорий и философских систем своей постоянной ориентацией на действие, на соединение с практикой, тяготея, таким образом, к политике. Э. Шилз делает акцент на ценностном характере идеологии, выступающей в качестве политического мировоззрения и имеющей силу веры. Именно благодаря последнему свойству идеологические системы способны обуздывать связанные с кризисом процессы социальной дезинтеграции и аномии. А. Амальрик обращает внимание на институциональные характеристики идеологии: идеология - социально значимая система идей, поддерживаемая той или иной общественной группой и служащая закреплению или изменению общественных отношений.
Несмотря на указанную многозначность подходов к пониманию идеологии, общепризнанным является постулат, согласно которому идеология структурирует смысл и концептуализацию политического пространства, обеспечивая, по словам американского культурантрополога К. Гирца, «новые когнитивные путеводители для общества и помощь в восстановлении порядка».
Таким образом, происходит слияние мифотворчества и политических интересов. Далее именно в таком варианте мифотворчество будет рассмотрено на региональном уровне.
Социальная мифология начальная фаза и составная часть идеологического процесса. В последние десятилетия XX в. в зарубежной научной мысли произошло существенное переосмысление значимости мифологии в жизнедеятельности социума: мифы и мифологемы рассматриваются в качестве элементов информационной структуры общества, позволяющей ему функционировать, снимать внутренние напряжения, эволюционировать. Миф обобщает опыт непосредственно, просто, нерефлексивно. В отличие от рассудка, которому свойственно отыскивать сложности, миф передает простоту непосредственной данности. Базовым элементом мифа выступает мифологема, сопровождающаяся необычайно живыми эмоциями, способная впечатлять, внушать, увлекать, поскольку восходит к универсально-постоянным началам в человеческой природе. Не истинность (ее сложно проверить), не правильность (соответствие социальным нормам), а правдоподобие становится критерием оценки мифа человеком. «Правдоподобие как правдивое подобие нашему внутреннему миру, - пишет С.А. Маничев,- существование аналогий в нашем опыте переживаний... побуждает человека принять или отвергнуть миф. Принятый миф становится «сакральным», священным.., поскольку это воспринимается как подрыв самих основ бытия и смысла жизни человека. Когда исчезают ценности - приходит отчаяние. Миф становится символом веры». Причем все сказанное вовсе не означает абсолютной примитивности, иррациональности и бездуховности мифа. Следует принять точку зрения К. Леви-Стросса, согласно которой мифологическое мышление не есть нечто низшее и ущербное; просто оно оперирует другим материалом - чувственно воспринимаемыми качествами объектов.
Глава II. Социальное мифотворчество как способ выражения региональных интересов
При проведении различий между идеологией и социальной мифологией важнейшее основание - социальные функции данных явлений в обществе или регионе. Абсолютной и четкой грани между ними нет, но в политическом пространстве каждое из них реализует специфическую роль.
Функциональное назначение социально-политического мифа заключается в формировании и поддержании региональной идентичности, без которой невозможна политическая мобилизация регионального сообщества. Кроме того, этот миф обеспечивает психологическую компенсацию провинциализма, позволяющую носителю региональной идентичности позитивно оценивать свою принадлежность к данному региональному социуму. Наконец, социально-политический миф выполняет креационную функцию: он «создает» региональных лидеров, помогая им сформулировать привлекательную для электората локальную «картину мира». Региональная мифология повествует о прошлом (как правило, очень далеком) и о будущем. Настоящее слишком скучно и неинтересно, оно видится временем упадка, а вот прошлое - «золотой век», век великих деяний и героев. Вместе с тем этот миф актуализирует архаические элементы сознания.
Активизация архаических структур сознания осуществляется в нескольких направлениях. В первую очередь, речь идет о потере личностью собственной идентичности, что стимулирует поиск новых форм и способов идентификации с социальной средой. Этот поиск заканчивается обычно экзистенциальным слиянием с группой, благодаря чему рождается чувство защищенности перед действительностью, представляющейся чуждой и враждебной.
Другим вектором актуализации архаических структур массового сознания является персонификация представлений о причинах происходящих в обществе трансформаций: создание образа идеального героя-вождя, предлагающего свой собственный вариант решения проблем социума, и одновременно образа врага - носителя абсолютного зла.
Третье направление архаизации массового сознания в кризисной ситуации связано с активизацией мифологических представлений о времени и пространстве. Для господства архаической культуры характерен локализм, ощущение сужения пространства и времени. Постулатами мифологизированного регионального времени являются тезис о неоднородности и нелинейности времени, на котором базируются представления о «золотом веке» региона; принцип цикличности, предполагающий возможность повторения «золотого века» в будущем; нерасчлененность пространства и времени, что проявляется в образе «переноса пространства» - идеологема региональной исключительности в истории государства или даже всего мира. Так во временном диапазоне выделяются два периода - «предыстория» и собственно «история». В рамках первого периода ищутся истоки нынешнего состояния локального социума, второй выступает точкой отсчета совершенно новой жизни региона, началом движения к «светлому будущему». Институционализируется явление, получившее название «реконкисты истории». Нация/региональный социум, убежденные в том, что с приходом тоталитаризма их история прервалась, пытаются отыграть свою «недооцененную собственность». Чаще всего это находит выражение в смене монументов, названий улиц и других символических жестах.
Что же касается восприятия пространства, то одним из главных его свойств является качественная неоднородность, выделение в нем сакрального центра и отдаленной периферии, причем к последней относится, скорее, не «чужое», а «недоосвоенное», промежуточное, примыкающее к рубежу, за которым как раз и располагается это «чужое». Отсюда понимание регионального пространства в обязательном порядке дополняется фундаментальным императивом в массовом сознании. Им становится мифологема границы, противопоставляющая рациональной идее однородного и универсального политического мира конфликтогенную систему ориентации: «родная земля - чужая земля», «наши - не наши» и т.д. В этом контексте осуществляется конструирование «чужого» и «своего» миров. Применительно к региональному пространству его моделирование в мифологизированной форме означает вычленение региональной общности как некой «особости», противопоставление территории центру и другим регионам по принципу «мы - они», наделение ее исключительно позитивными чертами и формирование положительного отношения личности к данной территории.
Таким образом, региональная мифология трансформирует локальный социум из условной социальной общности (население, атомизированно проживающее на территории субъекта федерации) в реальную (люди, идентифицирующие себя с данной территориальной группой, ощущающие единство интересов и эмоциональную близость). В результате происходит перенесение идеологических символов и стандартов в социальную психологию, соединение абстрактных теоретических подходов и социальных методик со сферой обыденного сознания, причем в мифологии доминирует именно эмоциональный компонент.
Особое явление представляет собой идеология региональная - феномен чрезвычайно многомерный, не сводящийся к системе идеалов, ценностей, ориентации. Идеологии - это гибкие сети идей, открытые интерпретациям и инновациям индивидуальных и групповых действующих лиц. Двойственная природа идеологий выражается в том, что они могут одновременно творить и выражать настроения и предпочтения. Далеко непростым является ответ на вопрос о том, кто выступает творцом региональных идеологий. Представляется несколько упрощенным определение локальных идеологических схем как систем норм, ценностей, идеалов и т.д., конструируемых региональными элитами. В контексте такого подхода «снимается» вопрос об активности и влиянии самих региональных сообществ, а не только представляющих их элитных групп.
В действительности региональная идеология созидается в результате «переплавки» социокультурных установок, норм, психологических архетипов, присущих локальному социуму, но окончательным ее интерпретатором и выразителем выступает политическая элита. Она как бы реконструирует «фрагменты» прежних святынь, пытаясь создать из них целостное полотно.
Целеполаганием современной российской политической мифологии является поиск и формулировка региональной идеи. Не национальной, поскольку в нынешних условиях ее концептуальное оформление и уж тем более реализация принципиально невозможны, а именно региональной. В определенной степени территориальной элите это сделать удалось, хотя по своей сути региональная идея конфликтогенна и связана с культивированием преимущественно негативных эмоций, однако не на уровне массового действия, а локально и культурно.
Анализ риторики регионализма позволяет выделить следующие основные компоненты региональных мифологий: историческая составляющая; миссионерство; геополитическая составляющая; утопическое прожектирование; «образ врага» и «образ героя».
Своеобразие этнических регионов проявляется в том, как верно подметил В. Барсамов, что сила внешнеполитических ориентации пролегает там не по линии политико-партийного размежевания (правые-левые, радикалы - умеренные, консерваторы-либералы и т.д.), а по линии ориентации на соседнее, более сильное государство. Сегодня практически в каждой республике можно выделить кланы с промосковской, протурецкой, проарабской и т.д. ориентациями.
Утопическое прожектирование - важный составляющий элемент мифологии: электорату необходим конкретный (и желательно яркий) образ того будущего, к которому следует стремиться. Французский историк Люсьен Февр так охарактеризовал утопию и тот период, когда она приобретает завершенную форму: в ней «смешаны друг с другом предвосхищения и констатации: контуры мира, каким его видят, и черты мира, который угадывают и возвещают, мира завтрашнего и послезавтрашнего дня. Именно в эпохи тревоги, в переходные эпохи прокладывают себе путь прорицатели и пророки. Они молчат, когда новый порядок установился и кажется способным противостоять бурям своего века. Они берут слово тогда, когда обеспокоенное человечество пытается определить главные направления социальных и нравственных потрясений, неизбежность и грозный характер которых ощущает каждый». Потому нет ничего удивительного в том, что утопический элемент резко активизировался в сегодняшней ситуации неопределенности.
Уровень утопизма предлагаемого проекта может сильно варьироваться в зависимости от ранга субъекта в федеративной системе (республика - область - край), от степени этнической гомогенности региона, от социально-экономической ситуации в данном социуме и прагматического настроя (видения реальных проблем) самой элиты. Пожалуй, именно утопизм является наиболее ярким индикатором различия становящихся региональных идеологий.
Так, еще в первой половине 90-х годов ряд областей провозгласили себя республиками в составе России. Далее всех по этому пути пошла Свердловская область, которая объявила себя Уральской республикой и приняла свою конституцию. Была разработана целая система атрибутики, символизирующая автономность государственного образования, вплоть до собственной денежной единицы, специально отпечатанной во Франции.
Национальные республики, обладая значительным объемом прав по сравнению с другими субъектами (областями, краями, автономными округами), разрабатывают «анклавную» модель, т.е. модель своего рода «государства в государстве», имеющую «внеидеологический» характер. «Татарстанскую модель государственности, - пишут авторы соответствующего проекта, - нельзя загонять в классические идеологемы: «либерализм», «социал-демократизм», «социализм», «капитализм» и т.д. Государственной идеологией, сплачивающей, объединяющей все части народа, может быть «смешанная» идеология, базирующаяся на общечеловеческих ценностях центристского толка».
В ряде случаев в республиках идёт апеллирование к прошлому. Вот как в версии дагестанского еженедельника «Черновик» излагаются события гражданской войны в Дагестане (Статья называется «Три мифа о гражданской войне в Дагестане», но третий миф здесь не цитируется, так как он относится уже к 1937 году).
«Миф первый: социалистическое мировоззрение было довольно популярно в дагестанских интеллектуальных кругах. По свидетельству Тахо-Годи, в середине 1917 года социалистическая группа стала оформляться с приездом Коркмасова из-за границы и Хизриева из России и официально насчитывала «как будто 5-6 человек, но до конца своего существования она так и не оформилась, хотя все, что имело отношение к революции, делалось от ее имени». Анархист Коркмасов, бывший большевик Хизриев. бывший интернационалист Дахадаев. «беспартийный» социалист Тахо-Годи, эсер Габиев и еще несколько человек - вот и все силы группы, вдобавок ко всему не имевшей ни своего устава, ни своей программы.
Миф второй: социалистам добровольную поддержку, в том числе и военную, оказывало подавляющее большинство населения Дагестана. В конце 1917 года состоялись выборы в Учредительное собрание. В силу нестабильности обстановки голоса удалось подсчитать только по Андийскому, Аварскому, Гунибскому и Даргинскому округам. И по свидетельству весьма пристрастного социалиста Коркмасова, в данных округах около 2/3 голосов было подано за так называемый список Нажмудтина Гоцинского и Узун-Хаджи («исламисты»), а одна треть - за список Mахача Дахадаева («социалисты»).
Касательно военных сил можно заметить, что Гоцинский и Узун-Хаджи при необходимости могли собрать под свои знамена около 20 тысяч вооруженных добровольцев, а общее количество горцев, шедших за социалистами, исчислялось десятками, максимум - сотнями. В самих же боевых действиях в Дагестане активно участвовали в основном внедагестанские вооруженные силы. К примеру, в начале марта 1918 года г. Порт-Петровск находился под властью Гоцинского, который незамедлительно переименовал его в Шамилькалу. Уже 28 марта Бакинский совет рабочих, матросских и солдатских депутатов после доклада Прокофия Джапаридзе принимает решение об «очистке города от банд». («Бакинский рабочий», №61 1918 г.). Вскоре к Шамилькале подошел Бакинский отряд красноармейцев Е. Ефремова и туркестанский полк в сопровождении боевых кораблей Бакинской флотилии.
Кровопролитные бои завершились взятием города большевиками. В июле-августе того же года в предгорных районах воевали астраханские и царицынские конные полки. Посланный по распоряжению Совета Народных комиссаров РФ астраханский отряд С.Бурова и Л.Ляхова 2 мая оккупирует г. Темир-Хан-Шуру. Для дальнейшей экспансии в горы большевики решают на базе вышеназванною отрада создать так называемую Дагестанскую мусульманскую советскую добровольную социалистическую красную армию. Естественно, вопросами ее материального и идеологического обеспечения занялась Россия. В частности, по приказу Комиссариата по военным делам Северо-Кавказского военного округа только через Г.Саидова в армию поступило около 1000 комплектов обмундирования (ЦГА РД, оп. 1, д. /Гл. 3 и 13). Хотя армия и носила столь звучное и демократическое название, а ее довольствием была занята Россия, она постоянно испытывала дефицит как в людях, так и в продуктах питания. Обе эти проблемы решались чисто по-большевистски, т.е. путем элементарного насилия, мародерства. Симптоматичен приказ военного комиссара Дагестана Махача Дахадаева Кафыр-Кумухскому военному комиссару: «Предлагаю вам срочно доставить в Красную армию людей в количестве, указанном в прилагаемой таблице... Что касается довольствия, то постарайтесь питаться за счет аулов, выдавая им расписки в получении материалов» (и это при продолжающемся жесточайшем голоде в горах. Ремарка А.А.), (документы краеведческого музея г. Буйнакска, папка №45). Он же писал в адрес Северо-Кавказского военного округа: «В Дагестане оперирует астраханский отряд в количестве 800 человек и местная красная армия в количестве около 600 человек, имеющая на вооружение винтовки, выданные Бакинским Совдепом... Крайне необходимы винтовки, пушки, пулеметы, два-три аэроплана... Если все это не будет срочно доставлено и не будет отпущено достаточно денег для содержания полков, то революцию в Дагестане надо считать погибшей». Характеризуя боевой дух дагестанцев, насильственно мобилизованных в вышеобозначенную армию, газета «Революционный горец» отмечала, что «лучшая и большая часть Красной армии состояла из местных горцев, которые были неустойчиво настроены».
Вывод авторы статьи делают следующий:
«Все вышеизложенное позволяет утверждать, что в Дагестане в тот период никакой гражданской войны не было. Был очередной виток национально-освободительного движения, завершившийся сменой царской колониальной системы коммунистической. Что же касается самих мифов, то без них не существует ни одна общественно-экономическая формация. На одном этапе собственного развития государству нужны одни мифы, на другом - иные. Когда государство перерастает время одних мифов, они - мифы - становятся достоянием отдельных частных лиц, которые и становятся их ярыми защитниками, что и наблюдается сегодня в Дагестане. Вот поэтому мифы вокруг «гражданской войны» носят явно выраженный субъективный националистический и корпоративно-родственный характер: для некоторых аварцев хорош Дахадаев только потому, что он их земляк и родственник, для отдельных кумыков идеален Коркмасов, ибо он их земляк и родственник, для лезгин - Самурский и т.д. и т.п. Государство же перешло на уровень новых мифов. К примеру, сейчас популярен миф о формировании в Дагестане демократического строя, в котором, по утверждению властей, в 2010 году должно наблюдаться аж 3-х кратное увеличению внутреннего валового продукта. Правда, современное мифотворчество в корне отличается от прошлого, ибо для низвержения коммунистических мифов понадобилось около 70 лет, а нынешние мифы опровергаются обществом почти сразу же после оглашения, что является (не говоря о других нюансах) наиболее наглядным показателем полного интеллектуального банкротства современных мифотворцов!»
Национально-саркастические тона в выводе свидетельствуют о том, что авторы статьи стремятся не уничтожить одни социально-исторические мифы, а заменить их другими.
Иногда развенчание мифа также является выражением региональных интересов. В частности, вот выдержки из интервью с тогдашним Председателем Народного Собрания РД М. Алиевым в связи с вторжением боевиков в Ботлихский район в 1999 году:
- В прессе были и такие сообщения: бандиты входили в населенные пункты парадным маршем...
- Да, были еще и сообщения о 500 милиционерах, которые якобы не стали оказывать сопротивление бандитам и вернулись в Махачкалу... Все эти сообщения относятся к мифотворчеству, а точнее, к пропагандистским трюкам, которые хорошо отработаны еще в ходе чеченской войны. Ничего общего с истинным положением дел они не имеют. И рассчитаны на то, чтобы посеять смуту и панику.
- В столице звучали и такие прогнозы, что, пожалуй, мы действительно можем потерять Дагестан. Насколько точен такой прогноз?
- Думаю, что … народ Дагестана не позволит никому, чтобы территорию республики занял кто-либо другой. И второй Чечни у нас не будет.
Несоответствие мифологической и обыденной картин мира создатели доктрин приписывают действию разного рода сил. В воображении мифомана и его повседневной практике постоянно находится образ прекрасного будущего, которое не реализуется только потому, что этому кто-то препятствует. В региональных теоретических схемах главным виновником всех неурядиц и тем более открытых конфликтов, как правило, выступает федеральная власть.
На этой основе конструируется образ героя. Обязательным элементом любой региональной мифологии является имиджевая концепция, которая создается (с той или иной степенью результативности) в отношении регионального лидера - губернатора или президента. Непременными составляющими этого нового образа выступают «богочеловечность» в снятом виде, народность происхождения «героя», радикализм (разумеется, фундаментальный и конструктивный) предлагаемых им программ.
«Богочеловечность» рождается благодаря ссылке на преемственность лидера «делу великих людей» - примеров достаточно: длительное губернаторство Ю. Горячева в Ульяновске, подаваемое как стремление защитить идеалы, осуществленные под руководством «вождя мирового пролетариата»; приобщение К. Илюмжинова к одной из ветвей Чингисхана; «богопомазанность» прежнего курского губернатора (чего стоит одна фраза, произнесенная на инаугурации А. Руцкого в 1996 г.: «Милостью Божией и волеизъявлением народным губернатор Курской области» - формулировка монархическая, вспомним, что вступление в должность М. Саакашвили в Грузии и В. Ющенко на Украине напоминало скорее коронацию монарха, чем инаугурацию президента) и т.д. Обратной стороной этого имиджа являются простота, народное происхождение, которые формируются и закрепляются в массовом сознании благодаря традиционным популистским методам: описание «обычности» социальной среды, в которой жил и воспитывался будущий «герой»; иллюстрация контактов, которые он поддерживает с прежним окружением (одноклассниками, сокурсниками, коллегами) и пр.
Дополнительным инструментом поддержания такого образа в региональной мифологии является создание пантеона культурных героев, среди которых нынешний лидер занимает достойное место. Причем, как отмечает в интересной статье, посвящённой главным действующим лицам российской истории К. Жуков, этот «пантеон не представляет собой нечто окончательно сформировавшееся и завершенное. Наоборот, процесс разрушения одних культов и установления других необычайно активизировался в последнее десятилетие».
Итогом деятельности региональных идеологов является создание имиджа региона и прочное закрепление его в массовом сознании. Так, Санкт-Петербург привычно именуется «культурной столицей России», Нижний Новгород - «карманом России» или «Российским Детройтом», Новгород - «колыбелью русской демократии», Калининград - «янтарным краем» и «западными воротами России», Самара - (несколько опрометчиво) «Чикаго на Волге» и т.д. Функционально такой имидж имеет две направленности - внутреннюю и внешнюю: с одной стороны, образ территории выступает в качестве базового компонента региональной идентичности и используется для создания благоприятного психологического климата, а с другой, делает регион привлекательным для инвесторов. Естественно, в рамках кампании «раскрутки» административно-территориальной единицы создаются символика, слоганы, своеобразный корпоративный дизайн, происходит и сотворение региональных мифов. Так, в конце 1998 г. «эксклюзивная» идея была запущена в отношении Великого Устюга - «родины Деда Мороза». В качестве классического регионального мифа экспертами рассматривается «саратовский миф».
Забегая вперёд, отметим, что и на уровне Дагестана подобные амбиции существуют. Так, Хасавюрт попытался «ставиться на Махачкалу» и присвоить себе статус «северной столицы Дагестана», хотя в республике по величине этот город занимает только пятое место, а не только в Дагестане, но и почти во всех субъектах Федерации между центральным и уже «вторым» городом лежит пропасть. Не более пяти городов (как Великие Луки, Магнитогорск, Нижний Тагил и т. п.) могут соперничать с центрами субъектов Федерации. Однако в качестве примера социальной мифологии лучше рассматривать общедагестанский масштаб, а не противостояние центра и периферии.
Глава III. Региональное социальное мифотворчество в Республике Дагестан
Социальная функция мифотворчества в политической сфере в Республике Дагестан может быть рассмотрена на многих примерах. Далее она рассматривается на примерах явлений, а не политиков, личностей, что объясняется нормами политкорректности.
В качестве положительного примера социального мифа выбрана общероссийская задача - создание гражданского общества. Отрицательный пример - мононациональные движения и религиозный фанатизм. Кстати, отрицательный пример использует характерные описанные выше приёмы регионально-политического мифотворчества.
В России за последние двенадцать лет безнравственные правила игры в экономике и политике достигли своего апогея. Это расплата за период целенаправленного уничтожения духовности, насаждения в обществе раболепия, двойной морали и неприкрытого цинизма. Теперь наступает отрезвление и осознание той глубины падения, за пределами которой - реальная угроза полного развала российской государственности. Всем живущим в Дагестане пришлось преодолеть взлеты и падения надежд на лучшее будущее. Сегодня многие затрудняются сказать, намного ли прежняя эпоха была хуже глухой, беспросветной, становящейся почти привычной теперешней безнадежности. Не покидает непреодолимое ощущения потери чего-то очень важного и значительного. Иногда кажется, что мы переживаем период утраты больших возможностей. Нынешнее состояние и перспективы дагестанского общества при всем его внешнем и относительном благополучии вызывают серьезную озабоченность. И дело здесь вовсе не в радикальных реформах, предпринятых в нашей стране. Необходимость осуществления которых не вызывает сомнений, а в происходящих политических процессах и переменах в нравственной жизни, которые их сопровождают.
Известно множество примеров того, что престиж республики как цивилизованного общества основательно подорван. Об этом говорят бесчисленные похищения людей, взрывы машин, домов, покушения на известных политических и экономических фигур. Мы своими реформами пришли к тому, что Запад пережил еще в конце XVIII и начале XIX века, т.е., что, согласно классической модели развития капитализма, мы находимся в его ранней, наиболее криминальной и бесчеловечной фазе в которой вместо аргумента слова действует аргумент силы.
Идеология радикального исламизма остается самой актуальной проблемой не только кавказского региона и России в целом, но, как мы знаем из последних событий в Америке, она стала оружием для международного терроризма и представляет сегодня серьезную угрозу для всего мирового сообщества. У нас в республике мусульманское духовенство является определенной политической силой. Это связано не только с поиском населения опоры для самоидентификации, что является закономерным и перманентным процессом в обществе, но и политической активностью клерикальных кругов. Наблюдаются стремления местных политиков мобилизовать потенциал духовенства, привлечь его в ряды своих сторонников, хотя некоторые эксперты настороженно относятся к такой поддержке, считая религию конфликтогенным фактором.
Довольно опрометчивым выступает то, что в сознании людей происходит смещение понятий «духовность» и «духовенство». Сплошь и рядом все видные политические деятели во всеуслышание заявляют о своей приверженности исламу и соблюдению всех норм поведения истинного верующего мусульманина. Таким образом, очевидно, они стараются подчеркнуть свой высокий нравственный потенциал, непогрешимость действий и поступков. Однако, как известно, не так давно в нашей стране понятие нравственности, духовности, ассоциировалось с элементарным стремлением человека соответствовать определенным общепринятым, общецивилизованным нормам и требованиям общежития людей на Земле, вне зависимости их от принадлежности к тому или иному вероисповеданию. Так как, мы знаем, что это необходимо, прежде всего, для выживания человечества, будущего цивилизации. И, безусловно, принятие в декабре 2000 года сессией Народного Собрания РД ряда поправок в действующий Закон «О защите личной и общественной нравственности в РД», является важным событием в политической жизни республики.
Ведь наше падение в бездну безнравственности настоятельно требовало, чтобы мы ударили в набат для того, чтобы спасти себя и наше будущее от наступающей нравственной катастрофы, наркобизнеса, терроризма, коррупции, организованной преступности, которые являются ветвями одного дерева, следствием безверия и падения нравов.
Вместе с тем было бы ошибочным осуществлять подмену в обществе понятий истины, добра и справедливости верой. Известно немало фактов фальсификации нравственных ценностей в ореоле религиозных, прикрытие верой для совершения корыстных целей, идущих вразрез с истинно нравственными, банальный обман дезориентированный толпы.
Вот характерный пример: ислам допускает многоженство, но в условиях Дагестана (многоженство в регионе всегда порицалось как малоприемлемое для горцев) легкость совершения обряда стала причиной скептического отношения к нему. В обыденном представлении дагестанцев второй и третий брак - форма определенного упорядочивания марьяжных историй местных нуворишей. Правда, существуют сторонники узаконения проблемы вместо её решения; такого подхода на страницах «Нового дела» и «Молодёжи Дагестана» в 1998 г. придерживался Б. Казиев. Он рассуждает, что причины многожёнства чисто экономические, и даже считает, что если человек имеет четыре жены, то этим самым он открывает как бы четыре рабочих места. Он признаёт это справедливым и необходимым. Но в действительности, если не узаконить, а хотя бы дозволить многожёнство, то сложится ситуация, о которой кратко говорил поэт Магомед-Эмин Османов: «Десять жён у одного, у другого - ни одной!». Такая позиция дискриминационна по отношению к мужчинам. Получается, что к экономическому и социальному неравенству добавится ещё и неравенство по личной жизни.
Экономика определила переориентации в сознании мусульман Дагестана - уже первые массовые поездки паломников в Саудовскую Аравию на Хадж сопровождались откровенной спекуляцией паломников на рынках арабских стран. Стало возможным выезжать на Хадж по нескольку раз, иногда на большой и малый. Возникали конфликтные ситуации, противоречащие канонам ислама: одна из паломниц устроила драку с сотрудниками таможни Саудовской Аравии при попытке изъять у нее алкогольные напитки, которые она везла с целью продажи. Эти факты свидетельствуют о тенденции к маргинализации личности.
Гарантом нравственного благополучия общества выступает, вероятно, просвещение масс, развития культурного уровня населения на основе эффективной работы экономики; создание материальных благ и воспитание молодежи в духе приверженности нравственным ценностям.
А теперь рассмотрим социальную мифологию с иных позиций. За последнее десятилетие в России вместо однопартийной системы, занимавшей монополию на политической арене, появилось множество партий и движений. И проблема многопартийности в современной России заслуживает большего внимания, чем-то, которое ей уделяется. Речь ведь идет о формировании новой политической системы, всех ее составляющих-институтов и отношений, субъектов деятельности, политической культуры. Эти процессы еще слабо исследуются на уровне конкретных регионов, которых в России так много, похожих и непохожих. В этом отношении Дагестан не является исключением. В ходе демократических преобразований в республике, как и в других регионах России, возникли многочисленные движения, общественные организации, политические партии, культурные фонды, провозгласившие прогрессивные цели и задачи: содействовать возрождению национального самосознания народов, их культуры, языков, традиций, демократизации в обществе, развитию гласности.
Политическая жизнь обогатилась разнообразными подходами, взглядами на решение общественных вопросов. Но прежде чем говорить об общественных организациях и движениях надо уяснить, что они собой представляют. Наибольшую активность в общественно-политических процессах в последние годы проявляли национальные движения, которые весьма заметно влияют на общественно-политическую жизнь республики. Прежде чем перейти к анализу этнополитических движений на современном этапе, необходимо уточнить категориальный аппарат, которым предстоит оперировать. Так, для зарубежных исследователей понятие «национальные движения» означает стремление к независимости, суверенитету всего государства. В отечественной науке под этническими движениями понимается движение народов за сохранение культуры, языка, истории. Цель национальных движений - достижение полной независимости и образование собственного государства со своей собственной атрибутикой и символикой, институтами управления на той территории, которая считается их исторической родиной. Генезис национальных движений связан с выработкой национального самосознания в оппозиционном противопоставлении себя другой (или другим) нации (нациям). Стимулами к формированию единого национального самосознания могут выступать разные причины, среди которых можно отметить притеснение одной нации другой, лишение полной экономической, политической, культурной самостоятельности (диктатура, оккупация) и как следствие, угнетение, низкий социальный статус, наличие ярко выраженных стратификационных параметров в различных сферах общественной жизни. Национальные движения имеют экономическую, культурную, политическую, идеологическую платформы, выразителями которой является наиболее передовая часть нации и которые поддерживает основная ее часть.
Некоторые исследователи отмечают, что можно выделить два уровня национальных движений: нижний уровень, цель которого - автономия и самоуправление, и верхний - уровень государства, которое выступает против потери суверенитета. Политизация общества привела к оформлению национальных политических движений, через которые общности начали выдвигать требования, связанные с изменением их политических и общественных статусов. Другими причинами возникновения национальных движений некоторые исследователи называют возникновение местной группы интеллигенции, не допускавшейся к власти, либо наличие ярко выраженной социальной конкуренции. На самом деле эти факты имели место в истории нашего государства и республики.
Все национальные движения Дагестана, без исключения, начинали как сугубо просветительские, культурные. Основные цели - возрождение истории, культуры, языка, традиций, содействие социально-экономическому развитию Дагестана Национальные движения, преследуя свои конкретные цели и задачи, вносят в жизнь Дагестана небывалое многообразие идей, возродили демократические формы борьбы за реализацию собственного мнения. По мере углубления кризисных процессов во всех сферах общества, и нарастания социальной напряженности лидера некоторых движений встали на путь конфронтации, противопоставления одних народов другим, провозглашения образований национальной государственности, нарушения конституционных норм, перешли на язык ультиматумов и угроз применения силы. Вот как оценивалась Съездом народных депутатов Дагестана, состоявшем в 1992 году, ситуация, сложившаяся в республике в результате деятельности движений: «Заметное влияние на общественно-политическую обстановку в республике оказывают возникшие в последнее годы мононациональные движения и другие общественные объединения. Хотя в целом они играют определенную роль в повышении активности населения, своими выступлениями они побуждают органы государственной власти и управления критически оценивать свои действия. Нельзя умалчивать и то, что неконструктивные, противозаконные, инспирируемые лидерам некоторых движений, не раз ставили под серьезную угрозу мир и спокойствие в Дагестане». Дагестанцы на Съезде народов Дагестана отвергли проповедуемую некоторыми представителями национальных движений идею создания в Дагестане отдельных государственных образований по национально-этническому признаку. Такую же идею решения национального вопроса в Дагестане в свое время публично по Центральному телевидению поддержала бывший советник Президента России по национальной политике Г. Старовойтова. А в декабре 1993 года в своем выступлении по телевидению в Махачкале Ю. Г. Кульчик, главный специалист Государственного комитета Российской Федерации по делам Федерации и национальностей, баллотировавшийся в Государственную Думу по Махачкалинскому округу №11, высказался за федерализацию Дагестана, причем тоже по национально-территориальному признаку. Подобные заявления не способствовали созданию устойчивой стабильности в межнациональных отношениях. Нетрудно представить себе, какие катаклизмы вызвал бы раздел единой территории республики между ее коренными народами, где фактически проживают представители свыше 30 разных наций и народностей, где практически везде, как в городах, так и в сельской местности, полиэтническое население, где немалый процент и русского населения. На позициях федерализации Дагестана по этническому принципу упорствовали некоторые национальные движения. Это и предопределило негативное отношение большинства представителей того или иного этноса к национальным движениям.
Программные документы различных национальных движений во многом схожи, все они декларировали одни и те же цели: возрождение истории, культуры, языка и рост национального самосознания. Вместе с тем имеется существенная специфика в деятельности национального движения кумыков. В качества своей основной цели Кумыкское народное движение выдвигает создание национального государственного образования кумыкского народа путем формирования демократической парламентской республики. По своим целям к Кумыкскому народному движению близко лезгинское народное движение «Садвал» (Единство). Своими действиями они не раз ставили под угрозу мир и стабильность в республике. Общественность серьезно озабоченная действиями национальных движений, способствующими разрушению единства Дагестана, и его расчленению по национальному признаку, предлагала всем национальным движениям республики самораспуститься.
В последнее время руководство РД активно стало сотрудничать с руководителями национальных движений, привлекать их к разработке решений по важнейшим проблемам экономического и общественно-политического развития республики. Стало поощрять отдельные инициативы представителей народных движений при урегулировании межнациональных конфликтных ситуаций. Сама по себе такая практика, особенно в плане легализации контактов, консультации официальных высших структур республики с представителями народов, положительно воспринимается широкими слоями населения.
В последнее время происходит слияние российских регионов (например, создание Пермского края, объединение Тюменской области и др.). Идея создать один регион на Северном Кавказе также выступает примером социального мифотворчества. В данном случае этот миф имеет внедагестанское происхождение, но так или иначе имеет отношение к Дагестану.
Специалист по Северному Кавказу Вахид Акаев, в отличие от ряда руководителей регионов Юга России, считает, что вопрос об объединении Северного Кавказа является не актуальным и преждевременным. В своей статье, опубликованной рядом газет Чечни, он полемизирует с авторами идей укрупнения некоторых субъектов за счет других.
По мнению ученого, «для одних регионов объединение субъектов происходит, и будет происходить безболезненно, но для других это чревато серьезными политическими и националистическими взрывами. Ведь многие народы Северного Кавказа и Поволжья в течение 80 лет живут в своих национально-государственных образованиях», являющихся составной частью единого государства, и «в этой системе имеют большие достижения. Это касается Дагестана, Северной Осетии, Кабардино-Балкарии, Татарстана, Башкортостана, Чувашии и других». «Теоретически, - говорит далее ученый, - можно смоделировать объединение Северного Кавказа, раскрыть его положительные стороны, выявить его экономические и политические преимущества по сравнению с раздельным существованием субъектов, которые живут на дотации Федерального центра. Но все это покажется малосущественным, если возникнет конфликтная ситуация между народами и их элитами, которые будут объединяться».
Вахид Акаев перечисляет аргументы в пользу объединения, которые выдвигают «реформаторы»:
. «Существуют субъекты, хронически дотационные, укрупнение которых приведет к изменению в лучшую сторону экономической ситуации в них».
. «Объединением можно окончательно снять спорные территориальные вопросы, продолжающие оставаться источниками межэтнических конфликтов, территориальных претензий».
. «Объединение - шаг, приближающий к унитарному государству, формированию единой российской нации».
Будут ли эти цели достигнуты? Вахид Акаев отвечает на этот вопрос однозначно: «Очередной пересмотр границ, объединение народов на Северном Кавказе ни к чему хорошему не приведет». «Укрупнение регионов происходило в царское время, в советский период. В советское время укрупнение территорий на Северном Кавказе завершилось их разъединением (например, Горская АССР) и образованием небольших национально-государственных объединений, просуществовавших многие десятилетия, часто меняя свой политико-правой статус. Например, в 1934 году произошло объединение Чеченской автономной области и Ингушской автономной области…» Ученый утверждает: «Именно Советская власть дала угнетенным при царизме народам возможность иметь в рамках единого советского государства собственные национально-государственные образования, многие из которых получили значительное экономическое, политическое и культурное развитие». При этом «можно, конечно, вспомнить и немало негативных явлений, сопряженных с системой. Здесь - политические репрессии, депортации и многое другое».
В то же время Вахид Акаев называет абсурдными заявления «отдельных представителей наших соседей» о том, что «объединяться хотят чеченцы, поскольку у них все разрушено, они во многих отношениях отстали». «Чеченцы, - пишет в связи с этим Вахид Акаев, - не горят желанием с кем-либо объединяться. Более того, Чеченская Республика, несмотря на большие разрушения, политический и моральный урон, нанесенный ей в экономическом отношении, по свои природным, людским и интеллектуальным ресурсам является самодостаточной. Умелая мобилизация этих ресурсов, позволит ей быть не дотационной и дать импульс для широкого развития».
По словам ученого, «вопрос о фактическом объединении Северного Кавказа нужно ставить только тогда, когда народы убедятся, что интеграция - это благо для всех, когда будут созданы условия для нормальной жизни как в Чечне, так и в любой точке России». «Любой российский гражданин, независимо от национальной принадлежности, должен быть защищен законом от скинхеда, бандита, произвола чиновников, особенно от правоохранительных органов. Достижение высокого уровня правового и гражданского развития - серьезная основа для объединения Северного Кавказа. Нужно сделать все, чтобы каждое законопослушное лицо кавказской национальности осознало, что Россия для него - Родина». А пока «нет никакого секрета в том, что в некоторых специальных военных учреждениях настоящих и будущих командиров учат видеть в чеченцах настоящих и эвентуальных врагов России. И мы говорим, и нам подсказывают о каком-то объединении. Сначала нужно хорошенько прочистить мозги наверху и внизу, а потом - ставить эти вопросы. В противном случае мы приумножим существующие этнополитические проблемы. И кому это выгодно?», - спрашивает ученый.
Он ссылается на ряд некорректных высказываний отдельных политиков. В частности, Вахид Акаев отмечает, что «нельзя признать удачными и высказывания о «чеченских территориях в Дагестане», что «наши предки жили у Каспийского моря, мы имели свободный выход на Каспий, а через него на Восток», «чеченцы не откажутся от Каспия». «Они, - подчеркивает ученый, - воспринимаются неудачно в общественном мнении Чечни и Дагестана, а потому на обывательском уровне могут вызвать негативную реакцию». Вахид Акаев напоминает, что «весной текущего года между президентами и правительствами Чеченской Республики и Республики Дагестан в Махачкале впервые за многие годы состоялась встреча, на которой обсуждались вопросы экономического, политического и культурного сотрудничества, состояния и перспектив дагестано-чеченских взаимоотношений. После этой встречи дагестанскими и чеченскими учеными была проведена научно-практическая конференция, на котором обсуждались исторические, культурные и межнациональные взаимоотношения между этими республиками, при этом выявлялось немало позитивных моментов. Рассматривались проблемы современных этнополитических взаимоотношений, их конфликтные аспекты, подвергались осуждению действия сил, провоцирующих межэтнические столкновения, предлагались конкретные меры по укреплению добрососедских, братских отношений между народами Дагестана и Чечни». На основе этих наработок, по мнению ученого, и «следует ставить вопросы современных дагестано-чеченских взаимоотношений».
Заключение
Выводы по работе затрагивают в основном региональный характер социального мифотворчества.
1.Сегодня в России объективно сложилось, что «региональные интересы есть именно интересы региональной элиты, которая закладывает программу собственной активности через идеологические вызовы и ответы». Эта ситуация подтверждается и исследованиями зарубежных политологов, в частности, Ричард Саква отмечает: «В России режим подмял под себя государство, а конкуренция элит подмяла под себя гражданское общество».
.Основная масса населения регионов России (Дагестан в этом смысле не исключение) на сегодняшний день социально и политически аморфна и пока не оформлена в сколько-нибудь очерченную социальную общность с едиными социальными представлениями, не умеет четко определять свои социальные интересы (требования), сужая их до уровня сугубо бытовых проблем или переводя в плоскость негативного отношения (формулировка претензий) к российской действительности в целом.
.В описываемых условиях региональные органы власти, опираясь на созданную при их же участии мифологию и дополнительно освящая ее своим авторитетом, закрепляют за ней статус не просто доминирующей, а единственной, уникальной, адекватной реальности, что особенно заметно в субъектах федерации с высоким уровнем централизации власти и отсутствием альтернативных механизмов, способных влиять на массовое сознание. Генерируя подобный миф, региональная элита как бы конструирует собственную модель универсума с той или иной долей негативной направленности по отношению к другим регионам и федеральному Центру. Таким образом, достигается главная цель политического мифотворчества - обеспечение лояльности со стороны электората в отношении властных структур территории и сохранение статус-кво.
Список использованной литературы
1.Амелин В.В., Виноградова Э.М. Оренбуржье в системе региональных интересов России (Реальные и иллюзорные представления граждан в зеркале этносоциологии) / Под ред. М.Н. Губогло. М.: ЦИМО, 2004 - 200 с.
2.Барсамов В.А. Этнонациональная политика в борьбе за власть: Стратегия и тактика в период общенациональной смуты (десять лет в поисках антикризисной модели). М.: 2003 - 400 с.
.Дзуцев Х.В., Цуциев Г.В. Штрихи к портрету региональной идеологии на Северном Кавказе. Владикавказ: ГНЦ РСО-А, 2003 - 288 с.
.Ковалев В.А. Политическая регионалистика как новое направление исследований в российском обществоведении. Сыктывкар, 1999 - 342 с.
.Ле Гофф Ж. Цивилизация средневекового Запада. М.: Изд. гр. Прогресс-Академия, 1998 - 310 с.
.Магомедов А.К. Локальные элиты и идеология регионализма в новейшей России: Сравнительный анализ. Ульяновск: УлГТУ, 1998 - 280 с.
.Маничев С.А. Мифология в политических технологиях // Общество и политика: Современные исследования, поиск концепций / Под ред. В.Ю. Большакова. СПб.: Изд-во С.-Петерб. ун-та, 2004 - 252 с.
.Нечаев В.Д. Региональный миф в политической культуре современной России: Автореф. канд. дис. М., 1998.
.Панарин А.С. Философия политики. М.: Наука, 2003 - 300 с.
10.Следзевский И.В. Мифологема границы: Ее происхождение и современные политические проявления // Современная политическая мифология: Содержание и механизмы функционирования / Сост. А.П. Логунов и др. М.: РГГУ, 2004.- 272 с.
11.Социально-политические конфликты в российском обществе: Проблемы урегулирования («круглый стол») // Социс. 1999. №3. С. 34 - 42
.Шестов Н.И. Мифологический фактор российского политического процесса. Саратов: Изд-во СарГУ, 2002 - 266 с.