; "Иде Нездила Пьхциниц на Лукы воеводою; иде с Лук с малом дружины в Лотыголу на 125 гр тороне".1о есть, дружиной военачальника летопись называет в одном случае лично ему подчиняющихся воинов (в окружении таких воинов - отроков, кметей - данщики ездили собирать дань), а в другом случае - отряд ополченцев, жителей Великих Лук, которых присланный из Новгорода воевода поднял в поход.
Термин "дружина" в первую очередь показывает отношение человека к своему окружению. Он синонимичен современным терминам "друзья", "соратники", "единомышленники". Таким образом, княжеская дружина - это те, кому князь оказал честь, назвав их своей дружиной. То же самое можно сказать и о боярской, и о промысловой, и об ушкуйной дружине.
Князь Владимир Святославич именует своей дружиной довольно широкий круг людей, как служащих лично ему, так и просто знатных и выдающихся. Из нижеследующего эпизода совершенно очевидно, что своей дружиной он называл всех, кого приглашал на пиры: "И се же пакы творяше люд ем своим: по вся неделе устави пир творити на дворе в гриднице, и приходити бояром и гридем и сочкым и десячьскым и нарочитыя мужа, при князи же и без князя; бывающе на обеде том множество от скота мяс и от зверины, и бяше изобило всего. Егда же подпивахуся, начата роптати на князя, глаголюще: "зло есть, даваше бо нам ясти древяными лжицами, а не сребреными". Се слышав Володимир, повеле исъковати лжици сребрены ясти дружине. Бе бо Володимир любя дружину, и с ними думая о строении земьском и о ратех и о уставе земном".
Имеет смысл рассматривать историю "древнерусской дружины" не как историю развития подчиняющихся лично князю военных отрядов, а как историю развития всего военного сословия и всего правящего класса древней Руси в IX-XIII вв.
Письменные источники фиксируют в Древней Руси XII в. разделение "дружины" на "старших" и "младших". "Разложение старшей и младшей дружины проявлялось по-разному. В первой, состоящей из бояр, мы наблюдаем эволюцию дружинных отношений в вассальные, во второй, составленной из отроков, детских и им подобных, видим превращение дружины в княжеский двор, живущий на иных основаниях и по другим законам, нежели дружинный союз. В исходе XII в. дружина вступила в полосу заката. Но окончательное ее исчезновение падает примерно на вторую половину XIII-XIV вв. В результате термин "дружина", обозначавший постоянное кадровое воинство, находящиеся при князе на положении его соратников и помощников, выходит из словоупотребления. Возникают новые социально-политические институты взамен отслужившей свои век дружины".
Признавая, что ХП-ХШ вв. был периодом разложения и упадка "дружины", как дружинного союза окружающих князя воинов, надо, однако, иметь в виду, что в военном сословии древней Руси никакого упадка не было. Просто военное сословие древней Руси перестало быть "дружинным". При описании княжеского военного окружения на смену "дружине" в летописных текстах приходят "двор" и "дворяне". Появление новых, более конкретных и узких по значению терминов говорит не о разложении личного княжеского войска, а о его укреплении, о более четком разделении полномочий и социальных ролей в правящем классе древней Руси. Из общности социально активных, входящих в княжеское окружение людей, именуемых в источниках "княжеской дружиной", постепенно вырастает государственная организация, состоящая из бояр, дворян, гридней, отроков, детских, огнищан, тиунов, посадников, тысяцких, и т.д. Каждый из этих терминов в той или иной мере конкретизирует обобщенное понятие "княжеская дружина", характеризуя тех или иных представителей правящего класса, как с точки зрения социальной значимости, так и с точки зрения выполняемой в сложившейся государственной системе функции.
На примере рассмотрения значений летописных терминов "вой" и "дружина" достаточно ясно видно, что эти слова нельзя воспринимать, как современные научные термины, имеющие четкое определение и границу применения. Конкретное значение этих и многих других древнерусских терминов сильно зависело от контекста и могло варьироваться в довольно широких границах. Поэтому нельзя механически переносить значение термина повсеместно. Каждый раз его надо заново уточнять, исходя из общего смысла конкретного текста, учитывая при этом встречавшиеся прежде смысловые значения этого термина.
Кроме того, летописные термины "вой" и "дружина" являются обобщающими. Термин "вой" - обобщающий по принципу отношения к военному делу, а термин "дружина" - обобщающий по отношению к тому лицу, о чьей "дружине" идет речь. Термины "вой" и "дружина" не указывают на группу лиц с определенными правами, обязанностями и социальными функциями. "Вой" применялись для указания на воинов вообще, а "дружина" - для указания на любых приближенных, в основном на приближенных князей и других военных лидеров, так как летописи освещают в первую очередь их деятельность.
2. Военные силы князей в составе новгородского войска
По своему происхождению новгородское войско состояло из двух частей: собственно, жителей Новгородской земли и иноземцев, в новгородской летописной традиции именуемых "шестниками". Шестники могли быть союзными войсками, приглашенными специально для ведения планируемых военных действий. Однако приглашенная крупная армия была явлением нечастым и, скорее, исключением, чем правилом. Такие временные контингенты нельзя считать составной частью новгородского войска. В то же время, в составе новгородского войска фактически постоянно находились контингенты шестников, возглавляемые князем.
Вопрос о том, как строились взаимоотношения Новгорода с его первыми князьями, до сих пор является дискуссионным. Однако сами жители средневекового Новгорода были убеждены, что право приглашать и изгонять князей - их древнейшая привилегия. Да и в соседних землях признавалось право новгородцев на "вольность в князех": "издавна суть свобожены новгородци прадеды князь наших" - сообщает суздальский летописец второй половины XII в.
Особые отношения между новгородцами и их князьями, восходящие к временам Рюрика, имеют и археологическое подтверждение, что убедительно доказал В.Л. Янин.
Окружение князя, как и все княжеское войско, порой именовалось в летописях "дружиной". Но далеко не всякая летописная "дружина" была княжеской, и не всякая "дружина" была военной. Военной "дружиной" князя летописец мог назвать как ближайшее военное окружение князя, так и все возглавляемое им в данный момент войско, от княжеских телохранителей до местного ополчения. Существуют термины, более точно указывающие на личное войско князя.
Например, княжеский "двор" упоминается в летописях не только как место расположения княжеских хором, но и как ближайшее окружение князя, в том числе и его воины: "Иде князь Ярослав Пльскову на Петров день, и новъгородьци въмале; а сам седе на Пльскове, а двор свои послав с пльсковици воевать". Здесь "двор" князя участвует в войне, как самостоятельный военный отряд. Причем "двор" послан на войну лично князем. "Двор" - это личное войско князя, которое в современной историографии принято называть княжеской дружиной. Вот еще один пример, иллюстрирующий отношения князя со своим двором: "А по Крещении Петр митрополит приеха в Брянеск, а князь Василей приде ко Бряньску ратью тотарскою на Святослава, митрополит же рече Святославу: поделися, сыну, с Васильем княжением, или бежи из града. Святослав же надеяся на свое мужьство и рече: брянци мя, господине, не пустят, хотят за мене головы своя покласти. И не послуша митрополита, отца своего, слова, и бився много своим двором и убиен бысть". Итак, войско Брянска состояло из городского ополчения (брянцев) и князя с его двором (личными воинами, дружиной). Причем сражаться за князя стали лишь воины его двора.
Производным от княжеского двора является термин "дворяне". Например, в грамоте Новгорода тверскому великому князю Михаилу Ярославичу, датируемой 1304-1305 гг., среди ограничений, накладываемых на князя, упоминается: "А закладников ти не приймати, княже, по всей волости Новгородской, ни княгыни твоей, ни бояром твоим, ни дворяном твоим". Такого рода ограничение встречается и во множестве других договоров Новгорода с князем.
Дворяне, судя по контексту, это зависимые от князя люди, нижестоящие по отношению к княжеским боярам. Вот еще один пример, проясняющий смысл термина дворяне: "Се же Глеб преже прихода их изнарядив свое дворяне и братнє и поганых половьч множьство в оружии, и съкры я в полостьници близ шатра, в нем же бе им пити, не ведущю их никому же, разве тою зломысльною князю и их проклятых думьч. Яко начата пити и веселитися, ту абие оканьныи, проклятый Глеб с братом, изьмъше мечя своя, начаста сечи преже князи, та же бояры и дворян множьство: одинех князь 6, а прочих бояр и дворян множьство, с своими дворяны и с половчи". Здесь дворянами названы княжеские воины, по социальному положению стоящие после бояр, наравне с наемными половцами. Дворяне князя Глеба действуют как его личная гвардия. Они скрываются, а затем, по сигналу князя, начинают резню и уничтожают не только князей и бояр, но и всех подчиненных им дворян. В данном контексте "дворяне" - это рядовые воины, подчиняющиеся князю и зависящие во всем от него.
Как правило, описывая состав того или иного войска, летописец просто перечисляет имена входящих в него князей. То, что каждый из названных князей участвовал в походе, сражении не в одиночестве, а в окружении своего двора, столь естественно, что об этом часто не упоминается в летописях, если в таком уточнении нет специальной необходимости.
Княжеские дворяне - это не только личное войско князя, но еще и его административный аппарат: "На ту же зиму приде князь Мьстислав Мьстиславиц на Тържьк и изма дворяне Святославли, и посадника оковаша, а товары их кого рука дойдет." Здесь один князь приказывает схватить должностных лиц и воинов другого князя.
Дворяне, как должностные лица, выступающие в качестве судебных исполнителей, упоминаются в ряде берестяных грамот. В новгородской берестяной грамоте № 531 сообщается:". Я шлю 4 дворян за гривнами серебра", т.е., чтобы они взяли положенный штраф.
В берестяных грамотах Старой Русы №№ 6, 7, 8, 15 упоминаются "отрок" и "детский" в качестве судебных исполнителей, обеспечивающих взимание установленных законом штрафов. Возможно, это просто другое название тех же княжеских дворян. Так в новгородской берестяной грамоте № 222: "Я даю княжескому детскому гривну серебра и еду с ним, потому что они поставили меня (своим запирательством) в положение вора".
И.Я. Фроянов обратил внимание на различие в социальном положении отроков и детских: "Следует признать оправданным стремление историков разграничить детских и отроков, ибо, несмотря на принадлежность и тех и других к младшей дружине, между ними не было полного тождества. Если отрокам приходилось выступать в роли заурядных домашних слуг князя, то детские, насколько явствует из источников, службы по княжескому дому не несли. Использование отроков в качестве слуг в быту объясняет тот факт, что ими обзаводились и бояре. Любопытно при этом отметить отсутствие детских у бояр. Больше того, некоторые детские сами даже имели собственные дома, чего не скажешь об отроках. О наличии домов у детских говорит владимирский летописец, повествуя о волнениях, последовавших за убийством Андрея Боголюбского: "И много зла створися в волости его (Андрея. - И. Ф.), посадник его и тиунов его домы пограбиша, а самех избиша, детьцкые и мечникы избиша, а домы их пограбиша". Сближаясь в области военной, детские и отроки заметно расходились в сфере общественной деятельности. Дальше элементарного участия в суде с вытекающим отсюда правом сбора судебных пошлин отроки не пошли. Детские же порой занимали высшие правительственные должности, получая "посадничества". Владимирский летописец рассказывает: "Седящема Ростиславичема в княженьи земля Ростовьскыя и раздаяша бяста по городом посадничьство Русьскым дедьцким".
Исследовав историографию вопроса и проведя подробный анализ источников, И.Я. Фроянов убедительно доказывает, что отроки были не свободными слугами - холопами. "Использование отроков в качестве слуг в быту объясняет тот факт, что ими обзаводились и бояре". В связи с этим стоит обратить внимание на летописное известие 1342 г.: "Лука Валфромеев, не послушав Новаграда, митрополица благословенна и владычня, скопив с собою холопов збоев, и поеха за Волок на Двину, и постави городок Орлиц". Упомянутые здесь холопы збои боярина Луки Варфоломеевича по своим функциям аналогичны отрокам (слугам), в окружении князя или боярина. В летописном сообщении о ростовских волхвах от 1072 г. упоминается, что боярин князя Святослава Ян Вышатич действует в окружении своих вооруженных слуг (отроков): "повеле взяти оружие отроком, и беста 12 отрока с ним". В свете сделанных И.Я. Фрояновым наблюдений можно считать, что "отроки" ХІ-ХІІ вв. аналогичны "холопам збоям" XIV в.
Как правило, в источниках встречаются лишь детские, находящиеся на службе у князей. Исключением является Новгород, где детские находились не только на службе у князя, но и на службе у самого Новгорода (но не у отдельных новгородских бояр). В НПЛ под 1234 г. упоминается о гибели в бою "Федора Ума княж дечькои". Значит, в это время в Новгороде уже были и не княжеские детские. Если бы детские были только княжескими, то уточнение "княж" не имело бы смысла.
Возможно "детский" - это производное от "детинец". Такое соображение помогает объяснить замеченное И.Я. Фрояновым наличие "отроков", но отсутствие "детских" на службе у бояр. То, что "детский" - свободный слуга, а "отрок" - холоп, само по себе не объясняет отсутствия "детских" на службе у бояр. Ведь в боярских дружинах могли состоять не только холопы, но и лично свободные, вольнонаемные слуги. Однако нигде в источниках они не названы "детскими". Но если "детский" это воин, служащий в гарнизоне города - детинца, то тогда отсутствие "детских" на боярской службе становится вполне очевидным. Города "держали" князья. И князья помещали своих слуг, "детских" для несения гарнизонной службы в городскую цитадель - детинец. В Новгороде, в связи с ограничением княжеской власти, гарнизон в города стал помещать не князь, а выбираемый на вече посадник, от имени всего Новгорода. Таким образом, в Новгородской республике, наряду с княжеским детским (в городах, отданных в кормление князю) появился не княжеский детский (в других городах Новгородской земли).
Итак, "детский" - это человек, живущий или постоянно находящийся в детинце - центральной укрепленной части города. "Княжеский детский" - это живущий в детинце княжеский воин. Возможно, "отрок" из берестяных грамот Старой Русы - это тоже воин, живущий в детинце Старой Русы. Возможно, термины "отрок" и "детский" характеризуют воинов с разных сторон. "Отрок" - это слуга. Младший воин. Лично зависимый воин. А "детский" это воин, находящийся в гарнизоне крепости. Возможно, детскими называли только свободных воинов, находящихся в гарнизоне крепости. А лично зависимых воинов из крепостных гарнизонов именовали отроками.
В летописях встречаются также "мечники" - судя по контексту, так называли младших воинов. После перечисления всевозможных штрафов, взимающихся с преступивших закон, в Русской правде указывается доля от штрафа, которую получает мечник взимавший штраф (или охранявший взимающего штраф): "А от гривне мечьнику куна". "Мечник" упоминается в одном ряду с "детским": "а железнаго платити 40 коун, а мечнику 5 коун, а полъгривне детьчкому"; "И много зла створися в волости его, посадник его и тиунов его домы пограбиша, а самех избиша, детьцкые и мечникы избиша, а домы их пограбиша". Судя по тому, что мечники упоминаются после детских, и получают меньшую сумму вознаграждения за работу (пять кун против полугривны, то есть двадцати пяти кун "детскому"), они и в военной иерархии занимали более низкое положение. В грамотах "детские" часто упоминаются, как судебные исполнители. Мечники, видимо, выполняли при них функции помощников, охранников, и, соответственно, получали меньшую плату. В качестве младших служивых воинов упоминаются порой и "кмети". В то же время, кметями древнерусские источники именуют не только воинов, но и крестьян-оброчников. Статус воинов кметей, видимо, был близок к статусу отроков. Возможно, отроки, кмети и мечники это названия одной и той же группы младших воинов, но характеризующие их с разных сторон, но, возможно, разница названий отражает разницу в социальном положении или в функциях этих категорий младших воинов.
Самым древним обобщающим названием для всего служилого сословия является, видимо, "гридень". "Гридити" - стоять на военной службе, служить в войске. Понятие "гридни" включает в себя все множество детских, мечников, отроков, кметей и прочих профессиональных воинов: "Ярославу же живущу в Новегороде и уроком дающю дань Кыеву 2000 гривен от года до года, а тысящу Новегороде гридем раздаваху". Гридница - это помещение, предназначеное для воинских пиров. В источниках XIII в. и в более поздних "гриди" не встречаются.
"Дворянин", "детский" и "отрок" в ряде источников упоминаются как судебные исполнители. Было бы очень заманчиво предположить, что "дворянин" "детский" и "отрок" - это разные названия княжеских слуг, личных воинов князя, находящихся на гарнизонной службе, в детинце, и параллельно выполняющих в прилегающей местности функции судебных исполнителей.
Тогда логично будет предположить, что собранные "детскими"
судебные пошлины (или доля с собранных пошлин) расходовалась на прокорм и снабжение княжеского гарнизона детинца.
Но в Новгородской земле княжеские дворяне не были единственными лицами, взимавшими деньги, как судебные исполнители. Им доставалась только часть этого вида государственных доходов. В Новгородской судной грамоте, в статье 23 подробно описывается порядок работы судебных приставов, посылаемых за свидетелем (послухом): "А кто с кем пошлется на послуха, ино взять заклад шестнику на сто верст по старине, а подвоиским и софьяном и биричем, и извесиником на сто верст четыре гривны. А кои истец скажет послуха дале ста верст, а похочет и другой истец слатся на того послуха: ино слаться на него, а не всхочет другой истец слаться далее ста верст, ино поставить ему своего послуха у суда; а срок ему взять на послуха на сто верст по три недели; а заклад дать виноватому истцю на сто верст 153 шестнику".
Здесь шестники, то есть иноземцы - представители князя, выделены как отдельная категория судебных приставов. Причем, особый порядок оплаты работы шестников "по старине", видимо, регулируется другим документом. Например, это могло быть докончание с конкретным князем, дворяне которого, выполняющие работу судебных приставов, названы в грамоте шестниками. Остальные 4 категории судебных приставов - новгородские. Оплата их работы регулируется судной грамотой.
В докончаниях Новгорода с великими князьями подробно разграничиваются полномочия княжеских и собственно новгородских представителей власти. Так, например, в грамоте Новгорода к тверскому великому князю Михаилу Ярославичу: "А судиям твоим ездити по волости, куда пошло, лете с Петрова дни, по пошлине". Там же: "А се волости новогородьскыя: Волок с всеми волостьми, а дьржати ти свои тиун на половине, а новгородьц на половине в всей волости Волочкои; а на Търъжку ти, княже, дьржати свои тиун на своей части, а новгородьц на своей части". В летописях перечисляются волости, отданные "в кормление" служилым князьям. В 1383 г. "в Новъгород приихаша князь Патрикии Наримантович, и прияша его навгородци, и даша ему кормление: Орехов город, Корельскыи город, и полКопорьи города и Луское село". Сам термин "кормление" подразумевает, что собранные с этих волостей подати тратились на прокорм князя и его двора, войска.
Итак, дворяне новгородского князя входили в число судебных исполнителей (шестники Новгородской судной грамоты), как представители княжеской администрации в системе новгородских судебных исполнителей. Возможно, шестники использовались на всей территории Новгородской земли, а возможно, лишь там, где князь имел право на суд "по волости, куда пошло". Сфера деятельности дворян новгородского князя, видимо, не была постоянной на протяжении всей истории новгородского войска. Однако их использование в качестве судебных исполнителей и княжеских судей в судебной системе Новгородской земли не подлежит сомнению.
В волостях, отданных "в кормление" служилым князьям, роль судей и судебных исполнителей, видимо, выполняли дворяне служилых князей - шестники, в то время как в остальных новгородских волостях эти должности во всех случаях, кроме указанных выше, выполняли сами новгородцы.
Все эти термины указывают на княжеских воинов лишь в тех случаях, когда это прямо следует из контекста источника, как, например, в случае с шестником из 23-й статьи новгородской судной грамоты. Даже термин "дворяне", чаще всего употребляющийся в источниках в контексте "княжеские дворяне", мог употребляться и в контексте "дворяне Великого Новгорода". Под термином "дворяне" в Новгороде подразумевались как минимум, две группы лиц. Во-первых, ближайшее окружение князя, жившее на его дворе. Во-вторых, судебные исполнители, приставы. Скорее всего, изначально только княжеские люди - "дворяне" в Новгороде исполняли функции судебных приставов. Однако в ходе развития государственных институтов Новгородской республики появились судебные приставы, с функциями, аналогичными княжеским "дворянам", но не являющиеся людьми великого князя. В новгородской грамоте Коростынского мирного договора 1471 г. упоминаются "наши дворяне": "А дворянам нашим, как пошло, погон брать: ото князя по пяти кун, а от тиуна по две куны" - здесь под дворянами явно подразумеваются новгородские судебные приставы. Возможно, они тоже являются слугами, находятся при "дворе" новгородского великокняжеского наместника либо служилого князя, а возможно, "наши дворяне" - это все новгородские судебные исполнители, как новгородцы, так и шестники. Далее в договоре упоминаются "ваши дворяне": "А дворянам вашим у купцов повоза не брать, кроме ратные вести". Здесь имеются в виду дворяне - люди великого князя Ивана Васильевича. Речь идет об ограничении их произвола по отношению к купцам-новгородцам.
Той "работой", за которую князю и его дворянам в первую очередь шла доля от судебных и иных пошлин, была военная деятельность. Почти каждый год, а то и по несколько раз в год практически любой князь средневековой Руси ходил со своим двором в походы. Организовать обеспечение своих дворян пищей, жильем, одеждой, справедливо вознаграждать их за труд (то есть за ратные подвиги и успешное выполнение других поручений) было обязанностью военного вождя - князя.
В Новгород князья приходили со своим двором. Возможно, со временем в личное войско новгородских князей могли влиться и жители Новгорода. Однако князья в Новгороде сменялись довольно часто. Так, за два столетия, с 1095 по 1304 гг., князья менялись 58 раз, а некоторые из них задерживались в Новгороде лишь на несколько месяцев.
В 1304 г. "преставися князь великыи Андреи Олександрович, внук великаго Ярослава, месяца июля 27, на память святого мученика Пантелеймона, постригъся в скиму, положен бысть на Городци; а бояре его поихаша в Тферь". То есть с тверским князем служили не новгородцы, а тверичи. По смерти князя им нечего стало делать в Новгороде, и они уехали на родину.
Учитывая, что князь уходил из Новгорода "со своим двором", мы можем с уверенностью утверждать, что подавляющее большинство княжеских дворян в Новгороде были шестниками - выходцами из других земель. Однако с той же уверенностью мы можем утверждать, что дворяне новгородского войска были в подавляющем большинстве православными и русскоязычными. Таковыми были, само собой, князья и дворы служивших Новгороду Рюриковичей. Но и приглашенные из Литвы в Новгородскую землю князья со своими приближенными если и не были православными, то, прибыв на службу, немедленно принимали православную веру.
Так, в 1265 г. бежавший из Литвы от своих врагов язычник князь Довмонт, попав во Псков, вынужден был креститься сам в православную веру и окрестить 300 пришедших с ним воинов и домочадцев. Приняв православие, он смог остаться в пределах псковской земли, а затем и стать псковским князем. Не прими он православие, он, наверняка, был бы убит, о чем напрямую говорит Новгородская первая летопись: Довмонт "вбегоша в Пльсков с 300 Литвы с женами и с детми, и крести я князь Святъслав с попы пльсковьскыми и с пльсковичи; а новгородци хотеша их исещи, но не выда их князь Ярослав и не избьени быша".
В житии Александра Невского мы читаем: "был один муж, старейшина земли Ижорской, именем Пелугий, ему поручена была ночная стража на море. Был он крещен и жил среди рода своего, язычников, наречено же имя ему в святом крещении Филипп". Таким образом, служивший Новгороду в качестве военного дозорного Пелугий вынужден был принять православие, хотя все люди в его роду оставались язычниками. Видимо, это доставляло Пелугию массу неудобств, как религиозно-морального, так и чисто бытового характера. В одном из вариантов повести прямо говориться, что Пелугий "живяше богоугодно, в среду и в пяток пребываше в алчбе", постясь в одиночку, в то время, когда его соплеменники, если скоромную пищу.
Из дошедших до нас дворянских и боярских родословцев известно множество случаев крещения в православную веру, как татар так и католиков, при поступлении их на службу к православным князьям. В "Повести о Едигеевом нашествии" прием Василием Дмитриевичем Московским на службу католика - литовского князя Свидригайло осуждается летописцем, и далее неудачи московских войск в борьбе с Едигеем напрямую связываются с таким нарушением обычая.
Крещение в православную веру при переходе на военную службу в православной Руси, видимо, было обязательным условием. Анализ письменных источников позволяет утверждать, что такое правило было в Северо-Западной Руси повсеместным.
Приехавший в 1333 г. в Новгород в качестве служилого князя Наримант (христианское имя Глеб) Гедиминович был православным. Православными были и бежавшие от брата Ягайло на Русь в 1378-79 гг. и поступившие там на службу Андрей и Дмитрий Ольгердовичи. Православным был приехавший служить Новгороду в 1378 г. Юрий Наримантович. Православным был приехавший в Новгород в 1432 г. из литовской земли князь Юрий Семенович. Православным же был и последний из приглашенных на службу в Новгород литовских князей, киевлянин, Михаил Олелькович.
В 1198 г. "преставистася 2 сына у Ярослава: Изяслав бяше посажен на Луках княжити и [бе] от Литвы оплечье Новугороду, и тамо преставися; а Ростислав в Новегороде"163. Таким образом, были случаи, когда князь на постояной основе жил в новгородском пригороде, выполняя при этом военные задачи. В данном случае своего сына, князя Изьяслава посадил в Луках новгородский князь Ярослав Владимирович. Летопись сообщает, что в 1187 г. "родися Новегороде у Ярослава сын Михаил, а княже имя Изяслав". Таким образом, в момент смерти князю, посаженному в Луках, было 11 лет. Военные задачи выполнял, конечно, не малолетний князь, а приставленная к нему отцом военная дружина.
Развитие взаимоотношений князя и пригласившего его города происходило в Северной Руси иначе, чем на юге. Легенда о восстании жителей Новгородской земли против варягов и о призвании Рюрика на княжение прямо показывает особый статус Северной Руси. Если южные земли были завоеваны наследниками Рюрика, то в северные князей пригласили сами жители. И разница в положении князей на севере и на юге, еще не столь заметная в первые столетия русской государственности, с течением времени все возрастала.
С развитием общественных отношений князья Южной Руси все больше расширяли круг своей деятельности, получая при этом дополнительные права и обязанности, последовательно наступая на права самоуправляемых племенных, а позже городских и деревенских общин.
В то же время, в Новгородской земле в руках князя остались лишь самые древние военные и судебные функции, восходящие к временам Рюрика. Попытки князей расширить круг своих полномочий, а, следовательно, и свою власть в Новгороде, неизменно наталкивались на сопротивление, порой выливавшееся в народные волнения и изгнание князя.
Мало того, с момента, когда изгнание одного князя и призвание на его место другого стало в Новгороде постоянной практикой, новгородцы приняли ряд специальных мер, направленных на то, чтобы не оставлять город без князя. Сложилась практика ареста прежнего князя и содержания его под стражей до прихода в город нового князя. Причем, арестовывали "уволенного" князя со всеми его родственниками и "с мужи его". Арестованный князь не мог активно противодействовать призванию нового князя, не мог устроить гражданской смуты в Новгороде, не мог уехать в свой удел и, подняв там крупные военные силы, напасть на Новгород, пока город оставался без князя.
В 1136 г. "новгородьци призваша пльскович и ладожаны и сдумаша, яко изгонити князя своего Всеволода, и въсадиша в епископль двор, с женою и с детьми и с тыцею, месяця майя в 28; и стражье стрежаху день и нощь с оружием, 30 муж на день".
В 1142 г. "и услышаша Новегороде, яко Святопълк идет к ним с всеми людьми их, и яша Ростислава, и въсадиша в епископль двор, седевъша 4 месяци. В то же лето въниде Святопълк Новугороду,19 априля; и пустиша Ростислава к отцю".
В 1160 г. "Прияша новгородци Святослава Ростиславица, и послаша его в Ладогу, и княгыню впустиша в монастырь святыа Варвары, а дружину его в погреб всажаша". Тут князя не только подвергают аресту, но и высылают из города. Заметим, что в погреб заточена вся "дружина" князя. Видимо личное войско Святослава Ростиславича было крайне немногочисленным, если их всех уместили в погребе - наверняка одной из построек владычного двора. В 1210 г. "Святослава посадиша в владыцьни дворе и с мужи его, донеле будет управа с отцем".
Из приведенных цитат видно, что личное войско князя, находящегося в Новгороде было немногочисленным. В проекте договора Новгорода с польским королем и литовским князем Казимиром за 1471 г. оговаривается численность княжеских сил, которые должны находиться в непосредственной близости от Новгорода: "А наместнику твоему, и дворецкому, и тиуну быти на Городище в пятидесяти". Видимо, на протяжении всего исследуемого периода нормой было постоянное присутствие при князе, или при его наместнике в Новгороде только такого небольшого отряда.
В "Предисловии к Начальному своду конца XI в." новгородский летописец с ностальгией описывает порядки, существовавшие "прежде": "теи бо князи не збираху многа имения, ни творимых вир, ни продаж въскладаху люди; но оже будяше правая вира, а ту возмя, дааше дружине на оружье. А дружина его кормяхуся, воююще иные страны и бьющеся и ркуще: "братие, потягнем по своем князе и по Рускои земле"; глаголюще: "мало есть нам, княже, двусот гривен" (выделено нами - А. Б.). Они бо не складаху на своя жены златых обручей, но хожаху жены их в сребряных". Выделенный фрагмент явно нарушает образ идеальных воинов прошлого и скорее всего относится к современным летописцу дворянам новгородского князя. Именно полемике с современными, "корыстными" княжескими воинами посвящен данный летописный отрывок. Нам он интересен тем, что в нем упоминается сумма, бывшая, видимо, обычной платой, которую Новгород выделял на содержание княжеского войска во время написания приведенного отрывка.
Судя по следующему пассажу "Предисловия" ("За наше несытоство навел бог на ны поганыя, а и скоты наши и села наша и имения за теми суть, а мы своих злых дел не останем") этот отрывок был написан в XIII в., вскоре после татаро-монгольского нашествия. В то же время, в новгородской берестяной грамоте № 788, датируемой XII в., говорится о жаловании "гридям": "А гридям две с половиной гривны жалования же.".
Численность княжеских воинов - гридней в ХП-ХШ вв. можно примерно вычислить исходя из формулы 200/2,5 = 80. Учитывая, что двухсот гривен княжеским воинам XIII в. было уже мало, и что за 100 лет стоимость услуг воинов, скорее всего, могла только вырасти, мы можем утверждать, что двор князя в Новгороде XIII века содержал не более 80 дворян. Вероятно, численность княжеских дворян, находящихся при князе на Ярославле дворе или в Рюриковом Городище была еще меньше - порядка 50 человек - это согласуется с уже приводившимся текстом договора 1471 г.
Смещенного князя и его дворян держали под арестом (порой по несколько месяцев) на владычном дворе, причем у новгородцев было достаточно военной силы, чтобы сторожить пленников. В эпизоде 1136 г.
говорится о сменной страже день и ночь, по 30 мужей в день. Вряд ли в более поздних эпизодах арестованный князь и его двор охранялись меньшим количеством стражей.
Заметим, что организовать такую многомесячную сменную стражу можно силами не менее сотни профессиональных воинов (каждый страж должен иметь хотя бы двух, лучше трех сменщиков - на случай болезни, срочной отлучки и просто, чтобы стража не переутомлялась от слишком длительных и частых дежурств).
В ходе развития общественных отношений в Новгороде князь постепенно утрачивал часть своих полномочий. У него оставалось все меньше рычагов для управления и все меньше способов сбора с новгородцев денежных средств. Так в 1229 г. новгородцы предъявили князю Ярославу ультиматум: "поеди к нам, забожницье отложи, судье по волости не слати; на всей воли нашей и на вьсех грамотах Ярославлих ты наш князь; или ты собе, а мы собе".
То есть они потребовали от князя отмены определенного налога и отказа от княжеских судов в волости. Этот ультиматум был следствием всплеска народного возмущения. Видимо, Ярослав злоупотреблял своими полномочиями, и именно это вынудило новгородцев поставить князю такие дополнительные условия.
Таким образом, князья и их двор, с одной стороны, были необходимы Новгороду, как профессиональные воины и как символ легитимности власти, но с другой стороны, борясь с постоянными попытками князей усилить свою власть, новгородцы были вынуждены создавать параллельные княжеским структуры, как юридические, так и военные: Для того чтобы иметь противовес немногочисленному, но профессиональному княжескому двору им приходилось содержать постоянную стражу, хотя бы на период ареста князя. Для того чтобы заменить княжеских судей в волостях они создали аналогичный институт судей и судебных приставов, не подчиняющихся князю.
Некоторые походы из Новгорода в XI-XII вв. совершаются силами князя и его двора, но все чаще в летописных упоминаниях говорится об участии в таких походах "новгородцев", как наряду с князем, так и вовсе без князя. Однако, несмотря на постепенное и закономерное усиление местной составляющей новгородского войска, несмотря на ослабление роли князей в общественной жизни Новгорода, приглашение князя и его двора на военную службу остается неизменной традицией на протяжении всей истории Новгородского государства.
Княжеская составляющая была крайне немногочисленной, часто меняющейся, но необходимой частью новгородского войска. Только этим можно объяснить то повышенное внимание, которое Новгород уделяет княжеской составляющей своего войска.
Борьбу за право называться новгородским князем и получать, на правах сюзерена, дань с богатой Новгородской земли вели сильнейшие князья древней Руси. Но постоянное личное присутствие таких князей в Новгороде было опасно для новгородских вольностей. Да и сами князья уже в XIII в. предпочитали жить не в Новгороде, а в собственных родовых владениях, где они были полновластными хозяевами. Вместо себя великие князья все чаще оставляют в Новгороде своих братьев, сыновей или просто наместников-бояр.
Однако двор второстепенного князя и уж тем более наместника, видимо, не представлял собой силы, достаточной для военных целей Новгорода. Только этим можно объяснить тот факт, что новгородцы, не удовлетворившись наличием законного князя-сюзерена, оставившего вместо себя родственника или наместника, стремятся привлечь в Новгород сверх того других князей, зачастую безземельных или имеющих незначительные владения.
В уложении князя Всеволода о церковных судах и людях в числе изгоев, о которых должна заботится церковь, названы оставшиеся без княжеского удела, "осиротевшие" князья: "изгои трои: попов сын грамоты не умеет, холоп из холопьства выкупится, купец одолжает; а се четвертое изгойство и себе приложим: аще князь осиротеет".
Псковская летопись приписывает Александру Невскому своего рода завет: "И тако клятвою извеща псковичем, глаголя: аще кто и напоследи моих племенник прибежит кто в печали или так приедет к вам пожити, а не приймете, ни почьстете его акы князя, то будете окаанни и наречетася вторая жидова, распеншеи Христа".
То есть Новгород и Псков демонстрируют свою готовность принять князей-изгоев, и просто любых князей. Князья были им необходимы, как квалифицированная военная сила. Причем, и Псков, и Новгород были готовы принять на службу не только русских, но и литовских князей (при условии их крещения).
Талантливые князья-военачальники высоко ценились. В 1322 г. новгородцы переманили к себе псковского князя Давыда: "в Плескове бяше тогды литовьскыи князь Давыдько; и оттоле призваша и новгородци к собе по хрестьному целованию", а в 1447 г. "князь Александр Василиевич (Черторыжский - А. Б.) поеха изо Пскова в Новъгород, а псковский посадники и вси мужи псковичи много ему челом биша; онъ же челобития псковъскаго не прия, зане же к Новугороду върклеся; и тако поеха прочь в Петрово говение". После подписания Новгородом Яжелбицкого мира с Москвой в 1456 г. князь Александр уехал из Новгорода. Псковичи предложили ему служить у них, но он отказался. В Псковской первой летописи подробно описан двор князя Черторыжского, отбывающий в 1456 г. из Пскова в Литву: "А двора его кованой рати боевых людей 300 человек, оприч кошовых". Это было довольно крупное, возможно, исключительное по силе для того времени профессиональное войско, что объясняет стремление и Новгорода и Пскова заполучить к себе на службу этого князя.
С XIV в. приглашение новгородцами служилых князей становится постоянной практикой, не отменяющей при этом прав великого князя и его наместника. Под 1333 г. в летописи зафиксирован первый случай, когда у Новгорода появляется служилый князь из Литвы. Это был князь Наримант Гедиминович (в крещении - Глеб).
В истории Новгорода случались периоды, когда служилных князей было одновременно два.В.Л. Янин, исследовав новгородскую систему кормлений XIV-XV вв. констатирует "стремление к поддержанию двух параллельных систем, прослеживаемое по летописным текстам впервые в период с 1384 до 1397 гг. Одна система связана с Литвой, откуда происходят сменяющие один другого князья Патрикий Наримантович, Семен-Лувгень Ольгердович, Роман Федорович.
Таким образом, эволюция взаимоотношений князья - Новгород постепенно привела к тому, что общественно политические функции князей оказались отделенными от функций военных. "За легитимность" в Новгороде отвечал великий князь Владимирский, через наместника взимающий с Новгорода положенную по договору дань. За военную же составляющую отвечали специально приглашенные служилые князья, приходящие в Новгород со своим двором-войском, и получавшие за военную службу доходы со специально выделенных для них волостей.
Существенным представляется тот факт, что "в кормление" служилым князьям новгородцы выделяли волости, находящиеся на наиболее опасных для вражеского вторжения пограничных территориях. Князь, чтобы собирать доход с выделенных ему в кормление земель, должен был располагать там достаточно многочисленным штатом дворян. Дворяне, проживающие в укрепленных центрах выделенных князю земель, собирающие в этих землях княжеские пошлины, были кровно заинтересованы в защите от разграбления своего основного источника доходов. Именно служилые князья и их дворяне были теми силами быстрого реагирования, которые, как правило, успешно пресекали грабительские набеги на новгородские окраины. В случае же крупного военного вторжения князь со своим двором возглавлял ополчение вверенных пригородов и, порой, уничтожал или отбивал вражеское войско еще до прихода основных сил из Новгорода.
3. Ополченцы в составе новгородского войска
Военные силы князей в составе новгородского войска можно назвать профессиональными и наемными, поскольку они постоянно находились в состоянии боеготовности, а Новгород на постоянной основе выделял определенные средства на содержание этих сил. В то же время, большую часть местной составляющей новгородского войска, с точки зрения способа ее набора и содержания, можно считать ополчением. Крупные военные силы новгородцев собирались каждый раз заново для конкретной военной цели и распускались после завершения военных действий, а иногда, в случае необходимости, и раньше.
Однако известно, что лучшим способом поддержания профессионализма на высоком уровне является постоянная практика, поэтому можно смело утверждать, что значительная часть новгородского ополчения достигла высокого уровня военного профессионализма, так как участвовала в военных действиях наравне с профессиональными княжескими военными силами. В летописях при упоминании о военных действиях во многих случаях сообщается об участии в войне и новгородцев и князя. И это касается не только оборонительных мероприятий, но и дальних походов. Так, если за XI в. в Новгородской первой летописи встречается упоминание об участии новгородцев в пяти походах, и об участии новгородского князя в шести походах, то в XII в. соотношение уже в пользу новгородцев: упоминается об участии новгородцев в 38 походах, и об участии князя в 29. В XIII в. упоминается о 52 походах новгородцев и лишь о 35 походах новгородских князей. В XIV в. соотношение уже 43 к 11. Причем с XIV в. в летописи чаще упоминается об участии в походах служилых князей, а не князей-сюзеренов Новгорода. Так как Новгородская первая летопись заканчивается 1445 г., общее число упоминаний походов за XV в. меньше. Однако и тут соотношение участия новгородцев и их князей в походах 13 к 3. Следует оговориться, что походов было совершено, несомненно, больше, и в летописи упоминаются далеко не все. Однако соотношение летописных упоминаний об участии в походе тех или иных сил может, тем не менее, дать достаточно полное представление о процессах, происходивших в военном деле Новгорода.
В данном подсчете не учитывались походы, направленные на строительство крепостей. Рассматривались лишь походы, связанные с риском боя на открытой местности. Причем в расчет брались и те походы, которые завершились сражением, и те, которые окончились обычным разорением вражеской территории или просто демонстрацией силы, переговорами и примирением сторон.
Итак, судя по упоминаниям в Новгородской первой летописи, начиная с XII в. новгородское ополчение участвует в походах чаще, чем новгородские князья. Причем, ополченцы участвовали в походах в течении XII, XIII, XIV вв. в среднем каждые 2-3 года. Впрочем, тенденцию регулярного участия новгородского ополчения в походах можно проследить уже с XI в. Многие походы новгородцев XI в. просто не упоминаются в Новгородской первой летописи, однако о них сообщают Новгородская Карамзинская, Новгородская четвертая летописи и другие источники.
Таким образом, среди новгородских ополченцев уже с XI в. формируется слой профессиональных с точки зрения опыта и экипировки воинов, остающихся при этом ополченцами по способу призвания их на военную службу.
Вызывает интерес сам термин "новгородцы". Современному человеку кажется само собой разумеющимся, что "новгородцы" - это все жители города Новгорода. Однако анализ контекста новгородских летописей позволяет нам увидеть совершенно другую картину.
Так, в 1134 г. "ходи Всеволод с новгородьци, хотя брата своего посадити Суждали, и воротишася на Дубне опять; и на том же пути отяша посадницьство у Петрила и даша Иванку Павловицю". То есть, во время похода собралось вече, правомочное смещать и ставить посадников. Если бы в этом походе не участвовало подавляющее большинство имеющих право голоса на вече, или если бы сама процедура сбора вече вне Новгорода казалась новгородцам сомнительной, то решение о смещении посадника наверняка было бы оспорено. Однако ничего подобного не происходит. Смена посадника в походе летописцем воспринимается как явление законное.
В 1214 г. "Мьстислав же созвони вече на Ярославле дворе и поча звати новгородци к Кыеву на Всеволода на Чермьнаго. Ркоша ему новгородци:
"камо, княже, очима зриши, тамо и мы главами своими вержем"". Таким образом, Мстислав Удатный пригласил в поход все новгородское вече: "И поиде князь Мьстислав с новгородци к Кыеву месяця июня, на святого Феодора; и доидоша Смольньска, и бысть распря новгородьцем с смолняны, и убиша новгородци смолнянина, а по князи не поидоша. Князь же Мьстислав в вече поча звати, они же не поидоша; князь же человав всех, поклонивъся, поиде; новгородьци же, створивъше вече о собе, почата гадати. И рече Твьрдислав посадник: "яко, братие, страдали деди наши и отчи за Русьскую землю, тако, братье, и мы поидим по своем князи"; и тако поидоша и - Смольньска, и постигъше князя".
Из этого эпизода отчетливо видна тождественность новгородского веча и новгородского ополчения. Ополчение собирается или не собирается на вече. Вече, приняв решение, тут же отправляется в поход. "Новгородцы", которые "гадают" (принимают решение) на вече и "новгородцы", которые выполняют это вечевое решение - одни и те же люди. Вече - это орган самоуправления новгородского ополчения. Новгородское ополчение часто является непосредственным исполнителем своих собственных вечевых решений.
Однако, если "новгородцы" - это полноправные граждане, и одновременно - воины-ополченцы, то таковыми же являются и "смоляне", "полочане", "черниговцы", "псковичи", "ладожане", "рушане", "лучане" в новгородских, а возможно, и в других русских летописях. По крайней мере, такя тракатовка термина подходит к городам, в которых сохраняется древний институт вечевого самоуправления.
В 1211 г., в то время, когда "посла князь Мьстислав Дмитра посадника на Лукы с новгородци город ставити, а сам иде на Торжок блюсти волости", в Новгороде произошел пожар. "Того же лета без князя и без новгородцов в Новегороде бысть пожар велик; загореся на Рядятине улици и сгоре дворов 4000 и 300, а церквии 15". Здесь совершенно отчетливо видно, что "новгородцы" - это не все жители Новгорода, а только та их часть, которая участвует в ополчении и ходит в походы.
В "Уставе Всеволода о судах, и о людях, и о мерилах торговых" упоминается специальная норма, которую необходимо было соблюдать при разделе наследства между детьми от разных жен. При разделе небольшого имущества дети от третьей и четвертой жен должны получить: "из мала живота како робичичю часть (то есть такую же часть, какую получает "робич" - сын от рабыни - А. Б.): конь да доспех и покрут, по расмотрению живота". То есть, даже дети от 3-й и 4-й жен "новгородцев" и "робичи" должны были в наследство получить хотя бы коня и доспех.
Конь и доспехи, таким образом, являются непременными атрибутами полноправного гражданина - "новгородца", который участвует и в вечевом собрании и в походах новгородского ополчения.
Однако, если "новгородцами" летописи называют не всех жителей Новгорода, то возникает вопрос: кто именно считался "новгородцем"?
Ответ могут дать отрывки из летописей, в которых перечисляются "новгородцы". В 1166 г. "на зиму, прийде Ростислав ис Кыева на Лукы, и позва новгородци на поряд: огнищаны, и гридьбу, и купце вятыпии". "Огнищанин", по Русской правде, - это слуга князя, отвечающий перед князем за сохранность княжеского имущества. Таким образом, огнищане, - это княжеские сборщики дани (даныцики), тиуны, другие управляющие княжеским имуществом или сбором княжеских податей чиновники. Возможно, огнищанином в ХІ-ХІІ вв. могли считать и посадника, ведь посадники в это время ставились именно князем. Лишь позднее должность посадника становится выборной на вече. В Новгороде функцию княжьих огнищан выполняли новгородские бояре.
новгородское войско наемная сила
"Гридьба" - это профессиональные воины, те самые, которым с X в. платится жалование за службу (см.1.4). А "купцы вятыпии" - это наиболее состоятельные из новгородских торговцев. Все вышеперечисленные входят в число летописных "новгородцев", но это не означает, что ими список новгородцев исчерпан. Вспомним, что в приведенном отрывке князь вызывает "новгородцев" "на поряд", то есть для заключения договора, возможно, для какого-то отчета или разбирательства. То есть, он вызывает наиболее знатных представителей, которые могут говорить от имени всего Новгорода.
Наиболее полно социальный состав новгородского ополчения можно выяснить, рассмотрев списки убитых в походе "новгородцев", которые порой приводятся в летописях. В 1200 г. "Литва взяша Ловоть и до Налюча, с Белей и до Свинорта и до Ворча середу; и нагнашася новгородци по них и до Чернян, и бишася с ними и убиша у них муж в клине 80, а новгородец 15: Рагуилу Прокшиница с братом Олексою, Юрья Сбыщиница, Ратмира Нежатиница, Страшка серебряника весца, Внезда Ягиница, Луку Мирошкин отрок, Микиту Лазоревица, Жирошку Огасовица, Осипа подвоискаго, Романа Потка, инех 4 муж; а полон всь отяша, а избыток убежа". В числе "новгородцев" летописью названы Осип подвойский - то есть судебный исполнитель, Страшок - специалист по взвешиванию серебра и "Мирошкин отрок", то есть военный слуга некоего Мирошки. Заметим, что перечисленные "профессии", видимо, были довольно доходными. "Новгородцы", участвовавшие в 1200 г. в битве с литовцами были "силами быстрого реагирования". Они выступили из Новгорода и догнали литовцев, уходивших после разграбления южных волостей Новгорода. Эти "новгородцы" были хорошо вооружены, имели своих лошадей и свои доспехи, могли собраться и выступить в поход в один день.
Итак, самая мобильная и боеспособная часть "новгородцев" - это бояре, их отроки, и "государственные служащие" (судебные исполнители, "весцы" и т.п.).
Более широкий состав "новгородцев" представлен в описании Липицкой битвы. В 1216 г. речь шла не об отражении грабительского набега на окраину, а о сохранении независимости Новгорода, поэтому в поход отправилось, видимо, все новгородское ополчение. Описывая победу в Липицкой битве летописец перечисляет погибших: "на том победищи Гюргевых и Ярослалих вой паде бещисла, а новгородьц убиша на съступе Дмитра Пльсковитина, Онтона котелника, Иванъка Прибышинипя опоньника; а в загоне: Иванка поповиця, Сьмьюна Петриловипя, терьскаго даньника". Ремесленники "котельник" и "опоньник" названы "новгородцами" наряду с государственным служащим - "терским данником".
Под 1234 г., описывая битву с литовцами на Дубровне, летопись сообщает о погибших в бою: "А новгородцов ту убита 10 муж: Феда Якуновица тысячкого, Гаврила щитника, Негутина с Лубяници, Нежилу серебряника, Гостилца с Кузмодемьяне улице, Федора Ума княж дечькои, другое городищанин, и иных 3 мужи".
Таким образом, в число "новгородцев" входят высшие должностные лица Новгорода, бояре, данщики, подвойские, городищане и другие чиновники и выборные магистраты города, а также простые ремесленники - опонники, котельники, щитники, серебрянники. Обратим внимание на то, что в последней цитате "новгородцем" назван и княжеский детский. В то же время, летопись сообщает, что в походе, о котором идет речь, участвовал и князь. Это упоминание дает нам основание предположить, что Федор был уроженцем и полноправным гражданином Новгорода, участвовал в новгородских вечевых собраниях и ходил в походы в составе новгородского ополчения. Упоминание княжеского детского в ряду других "новгородцев" не противоречит другим письменным источникам. Так, в договоре Новгорода с тверским великим князем Михаилом Ярославиче (1304-1305 гг.) записано: "А волостии ти, княже, новгородьскых своими мужи не дьржати, дьржати ти мужи новгородьскыми; а дар тобе от тех волостии емати". Такая формулировка сохранилась даже в проекте договора 1471 г. с польским королем Казимиром, и в Коростынском договоре Новгорода с Иваном III. В проекте договора Новгорода с Казимиром есть также следующая оговорка: "А тиуну твоему судити в одрине с новогородцкими приставы". Но ведь, судя по берестяным грамотам и новгородской судной грамоте, княжеские детские - это один из видов судебных приставов. Исходя из этого, Федор Ума мог быть тем самым "мужем новгородским", которого князь назначил "держать волость", то есть, служа судебным приставом, княжеским детским, собирать с нее судебную пошлину в пользу князя. С другой стороны, это летописное упоминание и тексты договоров не являются достаточным основанием для того, чтобы утверждать, что все княжеские детские были "новгородцами". Вероятно, в волостях, отданных в кормление служилым князьям, эту должность занимали шестники - дворяне соответствующего служилого князя, а в остальных новгородских волостях княжескими детскими служили новгородцы.
В то же время, "княж детчкои" Федор Ума мог быть личным воином князя - тогда его упомянули в перечне погибших новгородцев для краткости, и прилагательное "княж" - поясняет, что он не новгородский ополченец, а княжеский воин - детский. Возможно тогда и следующий за ним "другой городищанин" это не чиновник отвечающий за возведение стен, а житель Рюрикова Городища, то есть тоже княжеский человек. С другой стороны, Федор Ума мог быть полноправным новгородцем, выполняющим функции княжеского детского на территории, входящей в юрисдикцию князя.
Известие 1342 г. дает нам основание утверждать, что участвовали в ополчении и считались "новгородцами" все лица, занимающие выборные должности в Новгороде: "прислаша плесковици послы к Новугороду с поклоном: "идет на нас рать немечкая до полна ко Плескову; кланяемся вам, господе своей, обороните нас". Новгородци же, не умедляще ни мала, поехаша вборзе в великую пятнипю, а и иныи в великую суботу, а обьчины вси попечатав".
Новгородцы отправились в поход за день до пасхи. При этом они вынуждены были опечатать все собранные для праздничных братчин продукты и деньги. Следовательно, в поход отправились все участники этих братчин и все, кто эти братчины возглавлял, - все свободное взрослое мужское население Новгорода, включая выборных должностных лиц (уличнских и кончайских старост, церковных старост, попов и т.п.). Дело в том, что пасхальные братчины проходили, как правило, при церквях. Если бы попы не уходили в поход вместе с остальными "новгородцами", то не было бы смысла опечатывать все "общины".
Общепринятым является мнение о том, что в новгородское ополчение "не входили только несвободные жители и священнослужители". Анализ источников позволяет утверждать, что до конца XV в. в Новгородской земле попы входили в состав ополчения наравне с другими полноправными гражданами. Поп упомнается в числе "вятших людей", среди новгородцев, ходивших в 1193 г. на Югру: "и приидоша (новгородцы - А. Б.) к другому городу, и затворишася в граде, и стояша под городомъ 5 недель; и посылаху из города к ним с льстивою речью, ркуще тако: яко "сбираем сребро, и соболе, и иная узорочиа, а вы не губите нас, своих смердов и своей дани", а в то время копяще войско. И яко уже скопишася вой и выслашася из города к воеводе, рекши тако: "пойди в город, поемши со собою 12 мужа"; и йде в город, понявши с собою попа Иванка Легена и иных вячыпих; и иссекоша я на канун святыя Варваре".
В 1234 г.: "изгониша Литва Русь (Старую Русу - А. Б.) оли до търгу, и сташа рушане и засада, огнищане и гридба, и кто купьц и гости, и выгнаша я ис посада опять, бьющеся на поли; и ту убиша неколико Литвы, а рушан 4 мужа: попа Петрилу, Павла Обрадиця, а ина два мужа". Заметим, что поп Петрила перечислен среди погибших во время сражения в поле, после того, как литовцы были изгнаны из Русы. Он не только оказал сопротивление напавшим, находясь в Русе, но и преследовал литовцев, сражался с ними в поле. В 1343 г. во время одного из сражений с Ливонцами "некто Руда, поп борисоглебъскыи, поверг вся ороужия побеже с побоища, и прибежа к Изборскоу и поведа, глаголя: наших Немци всех побили; тако же и во Пскове поведа". Таким образом, попы в Новгородской епархии не только ходили в походы, но и участвовали в сражении с оружием в руках. Поп Петрила (Рушанин) погиб, сражаясь с литовцами под Русой, а поп Руда (Пскович), думая, что битва проиграна, бежал с поля боя, бросив оружие.
Случаю, связанному с участием священника в военных действиях посвящен ответ Патриаршего синода в Константинополе епископу города Сарая Феогносту от 12 августа 1272 г. Епископ, очевидно, затруднявшийся найти правильное решение канонического казуса, спрашивал патриарха: "Аще поп на рати человека убиет, льзе ли ему потом служити?" Авторитет греческого епископа был непреклонен: "Се удержано святыми канонами!" Следовательно, священник, совершивший убийство во время боевых действий однозначно запрещался в священнослужении. Но раз был такой вопрос, значит, были на Руси и такие проблемы. Это каноническое правило сохранилось в составе многочисленных рукописных сборников. Поразительно другое. Несмотря на вполне ясный ответ, в большинстве списков вплоть до XVI в. это правило читается следующим парадоксальным образом: "НЕ удержано есть святыми канонами". По сути, древнерусское сознание, исказив канонический текст, наделило духовенство "правом на убийство" во время официальных военных действий без поражения в священнических правах.
До XV в. привлечение попов в ополчение, как полноправных граждан, было обычной практикой в Новгородской земле, в том числе и во Пскове, который, хотя и приобрел статус независимого государства в XIV-XV в., все же входил в состав Новгородской епархии и имел массу общих обычаев и порядков со своим "старшим братом" Новгородом.
Под 1497 г. в Псковской летописи впервые зафиксирован отказ попов от участия в "розрубе" - сборе ополченцев на службу. "Князь великой Иван Васильевич прислал гонца своего во Псков, что отчина моя послужила бы мне на немцы, а яз отпустил воевод своих, Якова Захарьина с новгородцкою силою да князя Данила Щенятева с московскою силою. И псковичи рклися на помоч итти и срубилися с 10-ти сох человек конной. Да хотели и с попов взяти сильно; Ивана и Андрея рожественских попов хотели кнутом бити, и наги стояли двое их, и бесчествовали многих; и нашли в правилах святых отец о попех написано, и не взяша с них ничего в помоч".1о есть, хотя церковные правила, запрещающие попам участвовать в военных действиях, и существовали, до конца XV в. в Новгородской земле о них просто не знали, либо их игнорировали. Новгородский владыка никаких распоряжений и уточнений по этому поводу не давал, иначе псковским попам не пришлось бы терпеть насилие со стороны сограждан и доказывать свои права, ссылаясь на "правила святых отец". Видимо, в качестве доказательства попы продемонстрировали светским властям какие-то церковные книги, присланные им из Москвы, а, возможно и из Константинополя.
Таким образом, мы можем с уверенностью говорить о том, что "новгородцами" именовались и ходили в походы все (кроме монахов, женщин и детей) лично свободные жители Новгорода, от самых состоятельных до самых небогатых. В случаях, когда не было необходимости в участии всех "новгородцев", происходил набор по какому-то пропорциональному принципу - например, определенное количество бойцов от каждой улицы. Уличанское ополчение было достаточно самостоятельной военной единицей, способной быстро вооружиться и принять участие в бою. Такой же пропорциональный принцип мог применяться и в отношении сельского населения. Каждый сельский житель "тянул" налоговое бремя вместе с жителями своего погоста. Распределение налогового, в том числе и военного бремени как внутри сельского погоста, так и внутри городской улицы, происходило на уровне местного самоуправления.
В то же время, нельзя не обращать внимания на указания источников о несении военной повинности "каждым десятым" или "каждым четвертым и пятым". Аналогичный принцип призыва на военную службу применялся в исследуемый период в Испании, Швеции, Германии. Ганс Дельбрюк в своей "Истории военного искусства" пишет, например, об австрийском ополчении: "Тотчас же после начала гуситских войн (1421 г.) герцог Альбрехт V приказал составить список всех годных к военной службе от 16 до 70 лет. Согласно одному призыву от 1431 г., в основе которого лежали, очевидно, прежние, более ранние подобные призывы, каждые 10 хозяйств должны были выставить одного человека, отличающегося ловкостью и телосложением, а 9 остающихся должны были снабдить его всем необходимым и во время его отсутствия следить за его хозяйством".
На Руси в основе набора ополчения из сельской местности могла лежать "соха". Соха в Древней Руси была единицей налогообложения. В грамоте Новгорода о предоставлении на год черного бора с новоторжских волостей Великому князю Василию Васильевичу подробно перечисляются средства производства, приравненные к сохе: "а в соху два коня, а третьее припряж; да чан кожевничскои за соху; невод за соху; лавка за соху; плуг за две сохи; кузнец за соху; четыре пешци за соху; лодья за две сохи; црен за две сохи. А хто сидит на исполовьи, на том взяти за полсохи.".
Скорее всего, для распределения военной повинности использовались оба метода: представительный - определенное количество от каждой самоуправляемой единицы (улицы, села), и пропорциональный - определенное количество с десяти человек (с десяти дворов, с десяти сох). Возможно, за каждой самоуправляемой единицей было записано определенное количество "сох". Пропорционально этому количеству сох происходил как сбор налогов, так и призыв ополченцев на военную службу или связанную с военным делом повинность - строительство стен, дорог, мостов, службу в обозе.
Способ сбора ополчения на войну в псковских летописях именуется "разруб": "Срубилися с 10-ти сох человек конной". Впервые в русских летописях "разруб", как набор воинов-ополченцев на службу упоминается под 988 г.: "И рече Володимир: "не добро есть мал город около Кыева", и нача ставити городы по Десне и по Въстри и по Трубежю и по Суле и по Стругне, и нача порубати мужи лучыции от Словен и от Кривиц и от Чюди и от Вятиц и от всех град; бе бо рать от Печениг; и бе бьяся с ними и одоляя им. "197 В 992 г. "Володимир заложи Белъгород, и наруби во нь от иных град, и много людии сведе во нь: бе бо любя град ть".
В Новгородских источниках "разрубом" называют вообще любую государственную повинность. Так, в Правой грамоте посадников Якова Федоровича и Иева Тимофеевича и сотского Ивана о включении Власа Тупицина в волостной разруб княжеостровцев "разрубом" называется распределение любых государственных податей внутри общины между ее членами:". посадники, обыскав судом, Вячеслава и всих княжьостровчев оправиша, а Уласка обиниша и даша Вячеславу и всем княжьостровчем грамоту судную правую: потянет Уласке с княжьостровци в старину, как отец его тянул; а потом тяжа не надобе". Но ведь и военная служба - это государственная повинность, то есть, обязанность в случае необходимости каждому выходить на бой или нескольким соседям снаряжать бойца на войну.
В Новгороде для военных повинностей применяется другой термин: "покручать". Под 1430 г. в летописи упоминается, что "пригон был крестианом к Новугороду город ставити, а покручал 4 и 5го". Дело в том, что военную повинность, как правило, несли не все поголовно, а отдельные представители общины. И этих, несущих повинность, их соседи "покручали", то есть снабжали всем необходимым для несения службы.
Интерпретировать сообщение 1430 г. можно так, что из каждых пяти, проживающих в окрестностях Новгорода крестьян, двое - 4-й и 5-й прибывали для проведения работ по строительству городской стены, а остальные трое из этих пяти их "покручали", то есть снабжали необходимым продовольствием, инструментом, телегами, лошадьми. Такой "пригон" крестьянам упоминается в Новгородской первой летописи всего один раз. Видимо, в остальных случаях Новгородские стены ставились и рвы копались силами самих "новгородцев", либо "пригон" крестьян проходил по более щадящей норме и поэтому воспринимался как явление обычное, само собой разумеющееся и не достойное того, чтобы быть занесенным в летопись.
По этой же причине в летописи не упоминаются и стандартные процедуры сбора (по новгородски - покрута) ополченцев на войну. А вот случай, произошедший в 1137 г. нашел свое отражение в летописи: "и мятеж бысть велик в Новегороде: не въсхотеша людье Всеволода; и побегоша друзии к Всеволоду Плескову, и взяша на розъграбление домы их, Костянтин, Нежатин, инех много, и еще же ищуще то, кто Всеволоду прияет боляр, то имаша на них с полторе тысяце гривен, и даша купце крутитися на воину". Обычно разграбленное имущество "врагов Новгорода" делилось и присваивалось как военная добыча (подробней в разделе 2.2), однако, в данном случае, вече сочло, что необходимо на эти средства вооружить "купцов", то есть мелких новгородских лавочников и торговцев. Многие из этой категории "новгородцев", видимо, не могли сами обеспечить себя необходимыми для военного похода доспехами и лошадьми, поэтому их вооружение было оплачено из конфискованного у изменников имущества.
Под 1463 г. в Псковской первой летописи читаем: "в то же время князь псковъскии Иван Александрович и посадники псковский начата собирати и порубати пригорожан псковъских; и скопивши псковичи пригорожан, и поидоша с воеводою князя великого с Феодором Юриевичем и с его силою за Великую реку к Новому городку немецькому". В это же время "Ивашко диак скопи около себе нерубленых людей охвочих, и ходиша за Изборско в слободу в Немецкую землю"
Таким образом, в войске, кроме собранных, согласно разрубу ополченцев, могли находиться и "охочие люди", не вошедшие в разруб, то есть не обязанные участвовать в походе, но, тем не менее, желающие участвовать в военных действиях.
В то же время, уклоняющиеся от участия в "разрубе", "порубе", строго наказывались. В 1497 г. отказавшихся участвовать в сборе войска псковских попов "хотели кнутом бити".
В 1259 г. в Новгород прибыли для проведения переписи ордынские баскаки. Однако недовольство "меньших" было так велико, что баскаки опасались за свою жизнь: "И нача оканныи боятися смерти, рече Александру: "дай нам сторож, даж нас не избиют". И повеле князь стереци их сыну посадницю и всем детем боярьскым по ночем. И бысть заутра, съеха князь с Городища, и оканныи татары с ним, и злых светом яшася по число: творяхут бо собе бояре легко, а меншим зло. И хочаша ездити оканнии по улицам, пишюще домы крестияньскыя. и отъехаша оканьнии, вземше Как видно из источника, только военная поддержка "вятших" позволила ордынцам провести перепись в Новгороде. Несмотря на возмущение "меньших" и их готовность бороться за свои права с оружием в руках, победа в этом конфликте осталась за "вятшими". Это отчетливо показывает, на чьей стороне была военная сила. Именно "вятшие" были костяком новгородского войска. Собственно, "новгородцами" летопись все чаще именует только вятших, конных и доспешных, имеющих высокие боевые навыки ополченцев. Как правило, со второй полвины XIII в. "новгородцами" летопись именует уже только вятших, либо все новгородское ополчение в целом. Так, в 1348 г., отбив Ореховый городок у шведов, "братью свою новгородцов посадиша, Якова Хотова, Олександра Борисовича, в Ореховом." Здесь, конечно же, имеются в виду два вятших новгородца. В подчинени у них были, несомненно, свои личные воины - отроки, и, возможно, дополнительный отряд ополченцев, однако "новгородцами" летопись называет только этих двух оставленых в крепости бояр.
Сохранился ряд летописных упоминаний о походах, в которых часть войска движется верхом, а часть пешком, либо в судах. Так, в 1234 г., в ответ на внезапное нападение литовцев на Старую Русу "князь же с новгородьци, въседавъше в насады, а инии на коних, поидоша по них по Ловоти; и яко быша у Моравиина, и въспятишася лодьиници оттоле в город, и князь я отпусти: недостало бо у них бяше хлеба; а сам поиде с коньникы по них".
Здесь прямо указана причина, по которой ехавшие в ладьях не смогли продолжить поход - недостало хлеба. Видимо, ехавшие в ладьях были более многочисленной и менее боеспособной частью ополчения, если князь принял решение вернуть именно их. Стоит упомянуть о том, что отправившиеся против 7000 литовцев конные новгородцы разгромили противника и без помощи "пешцев", шедших на ладьях. Этот эпизод позволяет представить себе, насколько многочисленной и сильной была конная составляющая новгородского ополчения в 1234 г.
В 1269 г., отправляясь на помощь псковичам против немцев "новгородци же с князем Юрьем погонишася по них, иней на конех, а иней в носадех поехаша вборзе; и яко уведаша Немци новгородскыи полк, побегоша за реку. Новгородци же приихаша в Плесков и взяша мир чрес реку на всей воле новгородчкои". Из Новгорода во Псков нет прямого водного пути. Тем кто ехал в "насадах" пришлось делать изрядный крюк, чтобы добраться до места боевых дествий: либо на юг, по Ильменю, Шелони, Судомере, по 222 мелководным речкам, местами волоком, а затем по Черехе в Великую, либо далеко на север, по Волхову, через Ладожское озеро, Неву, Финский залив, Нарову, Чудское и Псковское озера в р. Великую. Видимо, один из этих маршрутов был более быстрым и удобным, чем перемещение крупной массы ополченцев пешим ходом из Новгорода во Псков.
Новгородское ополчение в полном составе, включая "молодших", все чаще собирается лишь в ситуации крайней опасности - для защиты самого Новгорода. Так, в 1270 г. "новгородци же поставиша острог около города по обе стороне, а товар въвозиша в город. И пригониша сторожеви Ярославли без мала до Городища, и выидоша всь град в оружьи от мала и до велика к Городищу, и стояша 2 дни пеши за Жилотугом, а коневнице за Городищем". Таким образом, сбор всеобщего новгородского ополчения был ответом на появление передовых частей противника. Князь, опасаясь военного столкновения, отвел войска на юг, за Шелонь, а сам сделал своей резиденцией Сарую Русу и начал переговоры с новгородцами, обещая им многочисленные уступки, в обмен на то, что они признают его своим князем. Однако новгородцы предприняли поход с целью выбить князя из новгородской волости: "совокупишася в Новъгород вся власть Новгородчкая, плесковици, и ладожане, и Корела, Ижера, и Вожане; и идоша в Голина от мала и до велика, и стояша неделю на броде, а Ярослаль полк ста об ону сторону". То есть, новгородцы заняли позицию на броде у деревни Голино, в устье Шелони, и намеревались, в случае, если не произойдет примирения с князем, форсировать Шелонь и атаковать его войска, либо воспрепятствовать переправе княжеских войск на свою сторону. Фраза "от мала и до велика" наводит на мысль, что в Голино пришла и конная и пешая часть новгородского ополчения. Но тогда бессмысленным становится призыв на помощь новгородскому городскому ополчению сил всей новгородской земли. Если князь уже отступил перед лицом одного только городского ополчения, то он и еще раз перед ним отступит. Однако если мы, продолжив замеченную ранее тенденцию, предположим, что пешее новгородское ополчение просто не могло отойти от Новгорода дальше одного дневного перехода (кончалась взятая с собой еда, да и ополченцы уставали идти пешком, а денег ни на их прокорм, ни на лошадей для них не было), то все встанет на свои места. Вдали от Новгорода "вятшим" новгородцам, коннице городского ополчения, чтобы успешно противостоять княжеским войсками понадобилась поддержка конных ополчений всех пригородов Новгородской земли. Собрав со всех пригородов достаточное, чтобы противостоять князю, число конных воинов, новгородцы двинулись на Голино. Этой демонстрации сил оказалось достаточно, чтобы заключить выгодный для Новгорода мир.
В 1315 г. под Торжком, новгородское конное войско потерпело сокрушительное поражение. Новгородцы не выстояли против объединенных сил тверского князя, его низовских союзников и поддерживавшего их монгольского войска. В следующем году окрыленный победой тверской князь Михаил решил нанести удар по самому Новгороду: "поиде князь Михаиле к Новугороду со всею землею Низовьскою; а новгородци учиниша острог около города пообе стороне, и соиде вся волость новгородская: и плесковици, и ладожане, рушане, Корила, Ижера, Вожане. Князь же Михайло, не дошед города, ста в Устьянех; и тако мира не возмя, поиде прочь, не успев ничтоже, нь болшюю рану въсприим; възвратися назад, и заблудиша во озерех, в болотех; и начата измирати гладом, и ядяху конину, а инии, с щитов кожю сдирающе, ядяху, а снасть свою всю пожгоша; приидоша пеши в домы своя, приимше рану". Видимо, численность собранного новгородцами ополчения настолько превысила войско Михаила, что князь просто не решился на атаку и предпочел отступить без боя.
С XIV века дальние походы "пешцев" в лодьях, вместе с конными упоминаются в псковских летописях. В псковском ополчении происходил процесс расслоения, подобный новгородскому. В 1343 г. "Немци поставиша город над Наровою, против исада псковского; псковичи же, подъимше область свою, поехаша в лодьях со Иваном посадником, а инии на конех, и приехавше в Норову к немецкому городкоу, и остоуплыпа и зажгоша и приметом; а Нъмцы и Чюдь, кото в городкы, овии згореша, а инии метахоуся з городка; псковичи же исъсекоша их мечи". В 1407 г. "князь великий Констянтинъ еще оун сын верстою, но свершен оумом, с мужи со псковичи поднемше всю свою область и пригороды, и идоша за Норову воевать. а ходиша воевати на конех, а инии в лодьях".
В Псковской земле в ополчение входили как жители города и пригородов, так и жители сельской местности. Географическое положение Псковской земли вынуждало псковичей к повышенной военной активности, которая в XIV-XV вв. только возросла, поскольку к конфликтам с немцами и Литвой добавились военные столкновения с Новгородом, периодически пытавшимся вновь подчинить обособившуюся Псковскую землю. В сложившейся стратегической ситуации Псков был вынужден для защиты своей территории применять все имеющиеся у него военные ресурсы "до последнего пешца".
Разделение городского ополчения на конное и пешее было свойственно не только Новгороду и Пскову, но и другим городам Новгородской земли. Так, 1323 г. "Остафии князь изборьскыи, подъимя изборян конников и пешец, и подъехавше озреша Немец за Великою рекою и оудариша на них; и овех избиша, а инии в реце истопоша; и тако полон весь отъяша"
Литература
1.Азбелев С.Н. Повесть о Куликовской битве в Новгородской летописи Дубровского. // Летописи и хроники. Сборник статей 1973 г. Посвящен памяти А.Н. Насонова. - М., 1974. С.164-172.
2.Азбелев С.Н. Сказание о помощи новгородцев Дмитрию Донскому. // Древний Новгород. - М., 1983. С.77-102.
.Азбелев С.Н. Происхождение рассказа о Куликовской битве в Новгородской Первой летописи. // ПНиНЗ. - Новгород, 2006. С.66-73.
.Александров А.А. Псковский деревянный меч с изображениями: традиции и семантика. // Памятники старины. Концепции. Открытия. Версии. - СПб. - Псков, 1997. Т.1. С.29-33.
.Арциховский А.В. Древнерусские миниатюры как исторический источник. - М., 1944. - 214 с.
.Арциховский А.В. Оружие. // Очерки русской культуры XIII-XV вв.4.1 - М., 1969. С.389-415.
.Арциховский А.В. Раскопки на Славне в Новгороде. // МИА. № 11. - М., 1949. С.132-135.
.Бегунов Ю.К., Клейненберг И.Э., Шаскольский И.П. Письменные источники о Ледовом побоище. // Ледовое побоище 1242 г. - М. - Л., 1966 С.169-240.
.Бегунов Ю.К. Житие Александра Невского в составе Новгородской Первой и Софийской Первой летописей. // НИС. Вып.9. - Новгород. 1959. С.229-238.
10.Белецкий С.В., Сатырева Д.Н. Псков и Орден в первой трети XIII века, [http://a-nevskiy. narod. ra/library/06.html <http://a-nevskiy.narod.ra/library/06.html>] (20.10.2006).
.Беляев А.О. От Господина Великого Новгорода к Великому Новгороду. // ПНиНЗ. - Новгород, 2000. С.104-111.
.Вернадский В.Н. Новгород и Новгородская земля в XV в. - М. - Л., 1961. - 394 с.
.Гридити. // Словарь Древнерусского языка XI-XIV вв.: в 10 т. Т.2. - М., 1988. С.389.
.Дроужина. // Словарь Древнерусского языка XI-XIV вв. Т.3. - М., 1988. С.91-92.
.Дубровин Г.Е. Находки Федоровского раскопа. Снаряжение всадника и верхового коня. // НиНЗ. - Новгород, 2002. С.124-130.
.34. Дельбрюк Г. История воинского искусства. Средневековье. Новое время. - Смоленск, 2003. - 632 с.
.35. Длугош Я. Грюнвальдская битва. - М. - Л., 1962. - 214 с.
.36. Дюпюи Р.Э., Дюпюи Т.Н. Всемирная история войн: Харперская энциклопедия военной истории с комментариями издательства "Полигон". - СПб. - М., 1998. - 1117 с.
.Кирпичников А.Н. Древнерусское оружие Х-ХШ вв. Вып.1. Мечи и сабли. - М. - Л., 1966. - 176 с.
.Кирпичников А.Н. Древнерусское оружие Х-ХШ вв. Вып.2. Копья, сулицы, боевые топоры, булавы, кистени IX-XIII вв. - М. - Л., 1966. - 147 с.
.Кирпичников А.Н. Древнерусское оружие Х-ХШ вв. Вып.З. Доспех, комплекс боевых средств IX-XIII вв. - М. - Л., 1971. - 92 с.
.Кирпичников А.Н. Снаряжение всадника и верхового коня на Руси IX-XIII вв. - Л., 1973. - 140 с.
.Кирпичников А.Н. Куликовская битва. - Л., 1980. - 124 с.
.Кирпичников А.Н. Ранние ручницы и пистолеты из собраний российских музеев. // Памятники старины. Концепции. Открытия. Версии. - СПб. - Псков, 1997. Т.1. С.281-288.
.Кирпичников А.Н., Сарабьянов В.Д. Старая Ладога. Древняя столица Руси. - СПб., 1996. - 199 с.
.Кирпичников А.Н., Медведев А.Ф. Вооружение. // Археология СССР в 20 тт. Древняя Русь. Город. Замок. Село. - М., 1985. С.298-363.
.Кирпичников А.Н., Гайдуков П.Г. Булава - "клевец" из раскопок в Новгороде. // НиНЗ. - Новгород, 1997. С.186-187.
.Медведев А.Ф. Оружие Новгорода Великого. // Труды Новгородской археологической экспедиции. Т.П. - М., 1959. С.121-191.
.Медведев А.Ф. Ручное метательное оружие (лук, стрелы, самострел) VIII-XIV вв. // Свод археологических источников. Вып. Е1-36. - М., 1966. - 184 с.
.Михайлова Е.Р. Городок Опока. // Памятники старины. Концепции. Открытия. Версии. - СПб. - Псков, 1997. Т.2. С.67-71.
.Мокеев Г.Я. Система обороны Пскова от Новгорода. // Памятники старины. Концепции. Открытия. Версии. - СПб. - Псков, 1997. Т.2. С.77-79.
.Тихомиров М.Н. Борьба русского народа с немецкими интервентами в XII-XV вв. - М., 1941. - 62 с.
.Сорокин А.Н., Тянина Е.А. Древнерусские деревянные сосуды с изображениями воинов. // НиНЗ. - Новгород. 1999. С.131-142.