Влияние декабристов на развитие Забайкальского края

Влияние декабристов на развитие Забайкальского края

Муниципальное общеобразовательное учреждение

Шелопугинская средняя школа

ТЕМА:

Влияние декабристов на развитие Забайкальского края

Работу выполнила:

Несмиянова Юлия

Александровна,

учащаяся 11 "А" класса

МОУ Шелопугинская СОШ.

Руководитель:

Сергеева Нина Петровна,

учитель истории

МОУ Шелопугинская СОШ.

Шелопугино,

План

Введение

Глава 1. Из истории декабристов

.1. Когда и где возникло слово "Декабристы"

.2. Первая революционная мысль в России

Глава 2. Практическая часть. "Во глубине сибирских руд…"

2.1. Переезд декабристов в Забайкалье

.2. Благодатский рудник

.3. Пребывание декабристов в Чите. Читинский острог

2.4. Переход декабристов из Читинского острога в Петровский завод

2.5. Петровский завод

2.6. Декабристы, жившие и умершие на поселении в Забайкалье

.7. Жёны декабристов. "Строки истории - строки любви"

.8. О домах жён декабристов в Петровском заводе

Заключение

Литература

Введение

Одним из мест пребывания декабристов на каторге и поселении стала Читинская область. Здесь отбывали наказание 87 из 120 осужденных декабристов. С их именами связаны города Чита, Петровск-Забайкальский, Нерчинск, Сретенск, а также села Акша, Нерчинский Завод, Благодатка, Акатуй, Горный Зерентуй. В Чите отбывали каторгу М.А.Бестужев, Н.А.Бестужев, П.Ф.Выгодовский, Ф.Б.Вольф, И.И.Горбачевский, А.О.Корнилович, М.С.Лунин, Н.М.Муравьёв, А.И.Одоевский, И.Пущин, К.П.Торсон и другие. В областном краеведческом музее действует постоянная экспозиция, рассказывающая о жизни и деятельности декабристов в Забайкалье.

Объектом исследования является пребывание декабристов на территории Забайкалья.

Предметом исследования является влияние декабристов на развитие нашего края.

Целью данной работы является изучение особенностей пребывания декабристов в Забайкалье и рассмотрение влияния, которое оказали участники восстания на жизнь края.

Для достижения цели будут использованы следующие задачи:

. Рассмотреть жизнь декабристов в период их ссылки в Забайкалье.

. Проанализировать отношения декабристов с местными жителями, выявить положительное влияние на жизнь забайкальцев.

В работе использован ряд монографий, описывающих жизнь декабристов после восстания, их деятельность на благо Сибири и Забайкальского края. К сожалению, не удалось найти издания последних лет, в которых могут быть изложены современные данные об участниках декабрьского восстания.

Глава 1. Из истории декабристов

.1 Когда и где возникло слово "Декабристы"

Всегда интересно следить за историей возникающего слова, особенно слова с большой судьбой. "Декабристы" - такое слово. Это историкам принадлежащее слово, неотъемлемый термин исторической науки, оно и достояние художественной литературы, одушевлённое звено поэтической строки, частый спутник историко-литературного исследования, нередкий гость журналистики и политической речи. О нём даже нельзя сказать, что оно "прижилось" - де в русском языке с какой-то четверти XIX века, - нет, оно не слово-приживал, а слово-хозяин. Оно органически вошло в жизнь языка, стало кровно принадлежать ему. Настолько кровно, что никто так и не спросил, откуда оно взялось: имя месяца - декабрь - так ясно говорило за себя в момент его рождения. Никому как-то не пришло в голову заняться вопросом, когда же и где его придумали.

Названия революционных и общественных организаций и их деятелей нередко возникали из самонаименований обществ: "Земля и Воля", "Народная Воля" - так называли свои организации сами революционеры. Первое из приведённых самоназваний выражает суть программы, второе, - скорее, основу действия. У декабристов, прошедших путь саморазвития очень быстро (сменилось не менее пяти названий общества за 10 лет), самоназвания были лишь у двух первых: "Союз Спасения" отражал идею быстрой тактики действий, "Союз Благоденствия" - идею программы. Последние два декабристских общества - Южное и Северное - стремились к своему объединению и преодолению разногласий. Планируемый ими съезд в 1826 году (несостоявшийся), может быть, и сопроводился бы в случае удачи рождением какого-либо особого самоназвания, но пока - практически - они обходились без него.

Ясно, что название "декабристы", произведённое от месяца открытого выступления в 1825 году, родилось после восстания - дата последнего и есть первый рубеж времени, ранее которого оно не могло возникнуть.

Но - удивительно дело! - это слово, которому, казалось бы, полагалось родиться в Петербурге, на следующий день после разгрома восстания на Сенатской площади, - там не родилось. Понятно, что такое слово было не нужно и враждебно официальному языку времени - ему был предписан властью такой термин, как "государственные преступники". Официальные тексты были также пересыпаны множеством унизительных определений - "злодеи", "негодяи", "бунтовщики", "гнусные развратники", "буйные безумцы" и т. д. Любое с иных позиций придуманное наименование, не несшее в себе отрицательной оценки, оказалось бы гонимым и опасным для произносящего его человека. Завеса запрета и опасности давила на образование и огласку новых обобщённых слов. Поэтому противопоставленное правительственному, хотя бы самое спокойное и объективное понятие не могло стать "общепринятым".

Впервые слово "декабристы" как бы взрывом появится у А.И.Герцена и зазвучит лишь в некрологе об Иване Дмитриевиче Якушкине, опубликованном в "Колоколе" от 1 ноября 1857 года, чтобы потом щедро, часто, постоянно присутствовать в его речи, возникать под его пером.

Однако надо сделать исключение. Это слово всё-таки прозвучало ранее указанного срока. Случилось это под сводами Петропавловской крепости, на допросе новых "государственных преступников" - петрашевцев. И, прозвучав, несколько приоткрыло завесу над историей самого слова. Выходит, что родилось оно в России, в живой русской речи и, по-видимому, действительно вскоре после восстания 14 декабря, - только родилось оно за Уральским хребтом.

-27 июля 1849 года арестованный по делу петрашевцев отставной подпоручик, сибирский золотопромышленник Рафаил Александрович Черносвитов письменно оформлял в тюремной камере свои ответы на вопросы, заданные следственной комиссией на допросе в предшествующие дни. В числе вопросов был и такой, который требовал перечислить, о чём именно беседовал Черносвитов с другими петрашевцами, каких тем они касались в разговорах. Отвечая на вопрос, Черносвитов писал: "Случилось говорить мне о государственных преступниках в Сибири, сосланных по 14 декабря, их вообще в Сибири называют декабристами. Главные вопросы были об их образе мыслей…".

Выходит слово "декабристы" сначала родилось в Сибири и там широко распространилось в живой речи.

Конечно, Сибирь видала всякое. Но чаще всего по сибирским трактам тянулись пешие эшелоны ссылаемых крепостных крестьян, скованных цепями, за участие ли в восстаниях, за поджог, за убийство барина, за неповиновение помещику и властям… Эти ряды бряцающих колодников, окружённых конвоем и вызывавших сострадание, были сибиряку, так сказать, "привычны". Но когда после 14 декабря стали везти под вооружённой стражей в кибитках и повозках самих господ, закованных в те же железà - и всё туда же, на каторгу, в сибирские тюрьмы, - это явление воспринималось как нечто новое. И если бы одного-двух везли… А тут - первая кибитка, за нею вторая, за той следующие - более сотни закованных господ, говорят, бывших гвардейских офицеров… Не было этого раньше. Да ещё за ними другие повозки - с их жёнами, ни в чём не повинными, по доброй воле едут - молоденькие такие, красивые… Говорят, от дворянства отказались, записаны в государственные крестьянки… Тут было чему удивляться. Всё это отмечено огромным впечатлением новизны, требовавшей объяснения. Прежде всего - кто же это? за что? почему? И, вероятно, во всех ответах, которые удавалось же бывалому сибиряку получить то ли от знакомца в страже, то ли от ямщика, - звучало слово "декабрь". Ведь самый факт восстания в декабре, в Петербурге, секретом не был: о нём писали в газетах, рассылали бумаги. Потом народная молва без всяких газет пошла по России. Самый факт восстания было ни скрыть, ни "запретить". Перед этим простым обстоятельством рушилась любая реализация николаевского приказа о "тайне" отсылки в Сибирь, о соблюдении строжайшей "секретности" при перевозке "государственных преступников". Имя-то можно скрыть, а вот слова "за декабрь" можно было шепнуть… Название месяца запрещено не было… Самый факт множества ссылаемых на каторгу и поселение "за декабрь", "за то, что было в декабре…" вызывал нужные ассоциации. Название месяца оказалось словом-ключом, несущим в себе основной смысл ответа. Создать из этого слова "декабриста" и "декабристов" было так просто, что могло происходить как бы "само собой", и во многих местах "авторов" слова могло быть множество. Но сибирякам было понятно, что это слово можно произносить только в доверительной беседе, в разговоре друг с другом, - с начальством лучше бы промолчать. Слово, возникая то тут, то там, ветром разносилось по Сибири. Во всяком случае, в 1849 году, когда Черносвитов давал показания, слово это уже было распространено в Сибири повсюду.

История возникновения слова "декабристы", как видим, интересна и заслуживает внимания. Всё вышесказанное является далеко не единственным выводом появления этого "громкого" слова в речи русских людей. Исследование продолжается…

1.2 Первая революционная мысль в России

Исполнилось сто восемьдесят пять лет со дня восстания декабристов. В памяти народной никогда не изгладится революционный подвиг тех, кто в первой четверти XIX века самоотверженно выступил против режима монархии. Именно в 1825 году над русским самодержавием впервые была поднята дерзкая рука гражданина-мстителя.

Декабристы сделали первую организованную попытку вооружённого захвата власти, показали первые целевые усилия к освобождению народа. В условиях деспотизма, отблески протестующего настроения должны были разгораться то здесь, то там, пока не оформились и не вылились в организованный тайный заговор, вспыхнувший красными зорями 14-го декабря 1825 года на Сенатской площади.

Полгода длилось следствие по делу о восстании Черниговского полка (около Киева) и по делу о тайных обществах в России первой четверти XIX века.

июня 1826 года учреждается Верховный уголовный суд для вынесения приговора над "первенцами свободы".

Суду было предано 121 человек, из них 61 состояли членами Северного общества, 37 - Южного общества, 23 - Общества соединённых славян. Приговор по указу от 10 июля 1826 года определял - в каторжные работы, с делением на одиннадцать разрядов, от года до пожизненного заключения, лишения всех прав и состояний.

июля 1826 года были казнены пять главных руководителей восстания. Осуждённые на каторжные работы после 20 июля 1826 года партиями, обычно по четыре человека, отправляются в Сибирь.

В это время ещё не определено точного места отбывания ими каторжных работ, но всё чаще звучит: в Нерчинские горные заводы - Нерчинские рудники. Для отбывания наказания "преступников" решено было "соединить вместе", но только там, в этих далёких и страшных Нерчинских заводах, патентованном месте каторги.

Читинский острог - начальный пункт этой каторги. Он приписан к Нерчинским заводам, является их неотъемлемой частью.

октября 1826 года отношением за № 1002 царской канцелярии коменданту при Нерчинских рудниках С.Р. Лепарскому объявляется воля императора о том, что "государственные преступники должны содержаться в Читинском остроге".

А несколькими днями раньше, 8 октября, из Иркутска в Нерчинские заводы уже были отправлены восемь узников.

Глава 2. Практическая часть. "Во глубине сибирских руд…"

.1 Переезд декабристов в Забайкалье

Тюрьма мне в честь, не в укоризну,

За дело правое я с ней,

И мне ль стыдиться сих цепей,

Коли ношу их за Отчизну.

Рылеев К.Ф.

Места нашего Забайкалья - Нерчинские рудники, Чита, Петровский завод, Селенгинск, Акша, Сретенск и др. - стали местами, где декабристы, закованные "в железá" - технический термин Николаевской эпохи - на протяжении десятилетий являлись искупительными жертвами революционной попытки, а властная рука победителя-самодержца глумилась над их страданиями.

Общего плана размещения декабристов в Забайкалье первоначально не было. Первая партия декабристов в числе восьми человек, а именно: Волконский С.Г., Трубецкой С.П., Оболенский Е.П., Артамон Муравьёв, Давыдов В.Л., Якубович А.И. и два брата Борисовых П.И и А.И. - была отправлена в Нерчинский завод, Благодатский рудник, где реял дух начальника Нерчинских заводов Бурнашева.

В половине сентября 1827-го года два брата Бестужевых - Михаил и Николай, Барятинский и Горбачевский, закованные в ножные кандалы, сопровождаемые фельдъегерем, стремительно препровождались в нашу Сибирь. Бешеная скачка, сопутствуемая избиением оторопевших ямщиков, загнанием насмерть лошадей, чуть было не завершилась катастрофой. "Мы - пишет Николай Бестужев - прискакали в Тобольск на двенадцатый день, грязные, разбитые и едва не убитые на Суксунском спуске в Томской губернии. Наш фельдъегерь, по обычаю, саблею наголо до того избил эфесом ямщика, что когда лошади подскакали к спуску, он, в ужасе ухватившись за ямщика, закричал: "Держи!", ямщик, бросив ему вожжи, ответил: "Ну, барин, ваше благородие, теперь держи сам!". Разъярённые лошади, несясь под гору, произвели невообразимую сумятицу: одни возки набежали на другие, некоторые повозки опрокинулись, и катастрофа закончилась значительными ушибами, повреждениями рук и ног пассажиров. Один из двух проводников-жандармов перебил крестец и умер.

С уважением относились к своим арестантам сопровождавшие их жандармы, хотя и продолжали неустанно за ними наблюдать. Из-под Иркутска Бриген написал своей сводной сестре письмо и попросил дать 50 рублей доставившему его жандарму Евтухову. Этот жандарм сопровождал его от самого Петербурга и очень ему понравился. Был предупредителен, вежлив. Евтухов с радостью взялся выполнить просьбу, но передал письмо не сестре декабриста, а своему начальству. Прочитав в письме о пятидесяти рублях, начальство на препроводительной записке наложило резолюцию: "Дать жандарму 50 рублей, а письмо фон Фоку". Сообразительный жандарм двух зайцев убил: и деньги получил, и по службе продвинулся. Весёлая история. Но грустного в дальней дороге было всё-таки больше. Узники были не только под пристальным наблюдением, их ноги были закованы в тяжёлые кандалы. Они натирали ноги, поначалу в них невозможно было шагу ступить. Потом научились: шнурком подвязывали к поясу цепь, и она уже не волочилась, сковывая движения.

Ключи от кандальных замков были у фельдъегерей, но они не отмыкали их даже на ночь.

У некоторых вместо замков были обыкновенные заклепки. Горбачевскому кандалы надели впереворот. От постоянного трения цепей его ноги распухли, сильно болели. При переезде через реки боль становилась невыносимой - ноги промокали, раны сильно саднило. Надо было снять кандалы, исправить ошибку. Но никто не решался это сделать. Даже князь Куракин, который встретил узников в Томске, побоялся дать такую команду, хотя он ревизовал Западную Сибирь.

Тюремщики не могли преступить инструкцию, хотя хорошо знали, что это такое - железные клещи оков и тяжкие гремучие цепи. Они могли только посочувствовать. Иногда, даже очень искренне.

Когда декабристов отправляли в Читу из Свартгольмской крепости, комендант Карл Фёдорович Бракель достал полученную депешу. Дрожащим голосом он стал читать её декабристам, выведенным из секретного дома. И когда дошел до слов: "заковать в железá", разрыдался. Узники стали его утешать, выказывая готовность принять всякое унижение.

Барон Розен в своих "Записках декабриста" рассказывает, что на последней станции перед Читой, на десятой версте от станции, при спуске с горы, вдруг лопнула шлея, и не удивительно, так как сбруя коней была верёвочная. Лошади понесли. Переломился деревянный шкворень и, в один миг, пассажиры (Глебов М.Н. и Розен А.) были выброшены из повозки. М.Н.Глебов через правую пристяжную скатился на землю, ямщик выбросился в сторону, Розен А. запутался своими кандалами в тяж, повис правою ногою на оглобле, левою на постромке и на шлее левой пристяжной и обеими руками ухватился за гриву коренной. Так протащились две версты и были освобождены другими декабристами, ехавшими впереди.

Первых узников-декабристов провозили через деревушку Читу в далёкие рудники. Они и предположить не могли, что им снова придётся сюда вернуться. А пока их путь лежал на восток, дорогой первопроходцев.

2.2 Благодатский рудник

Первые восемь декабристов, сосланных за Байкал, были отправлены на Благодатский рудник. Прибыли они 25 октября 1826 года, а через пять дней начали работать в руднике. В уцелевших делах архива Нерчинского горного правления "О государственных преступниках, сосланных по делу 14 декабря 1825 года" сохранился документ, составленный в день прибытия первых декабристов. Документ озаглавлен: "Какие имеются у них и собственно им принадлежат одеждные и прочие вещи, прилагается при сем особая выписка". И далее среди "прочих вещей" указаны: у Волконского - "бумажник сафьянной с портретом жены его"; у Трубецкого - "портрет жены его, писанный на бумаге, за стеклом, и оклеенный бумагою же"; у Артамона Муравьёва - "портрет жены его, писанный на бумаге, за стеклом, оклеенный медью".

Нерчинск удивил декабристов своим роскошным Гостиным двором, построенным по указу Петра I. А Благодатка ввела в уныние. Никакой благодати здесь не было: хилые, покосившиеся избёнки, неухоженные дворы. На всём печать безысходности, отрешённости, запустения. До завода, построенного Левандианом, пятнадцать вёрст. А до Петербурга в пятьсот раз больше. Рецепта, указанного греком, придерживались до сих пор: руду для плавки свозили из разных мест, из множества рудников. Для этого строили широкие дороги, вдоль них селили приписных крестьян.

По такой наезженной дороге и прикатили узники в глухой, заброшенный угол, где тоже добывали руду. Поначалу их было разъединили: Трубецкого и Волконского поселили отдельно от остальных, на частных квартирах. Но вскоре это не понравилось начальнику Нерчинских заводов Т.С.Бурнашеву, который усмотрел, что "преступники ходят по улицам и в тоне небезважном". 27 ноября он приказывает "поместить их в казарме… по неудобству квартиры". Всех восьмерых разместили в одной тюрьме, разгороженной на "каюты" - маленькие "казенки-клетушки", где "миллион клопов и разной гадины осыпали с головы до ног и не давали покоя".

Начальник приказал содержать их в особой строгости. Декабристов он называл на "ты", разговаривал с ними грубо. По его указанию у них отобрали не только бумагу, но и церковные книги. К их каземату он велел приставить четырёх часовых, которые находились там днём и ночью. Подтверждением этому может служить письмо князя Оболенского Е.П.: "Нас выпускали из клеток, как зверей, на работу, на обед и ужин и опять запирали. Присоедини к тому грубое обращение начальства, которое, привыкши обращаться с каторжными, поставляло себе обязательностью нас осыпать ругательствами, называя нас всеми ругательными именами".

Занятый своими заботами, Бурнашев не очень отличал декабристов от всех других. По существующему распорядку их в пять утра выводили в шахту. В ней они молотками долбили руду. А потом на носилках выносили её на поверхность. Уголовники, работавшие рядом, относились к ним дружелюбно. Иногда даже приходили на помощь. Известный разбойник Орлов, однажды шутя, выполнил их дневной урок: он ко всему был привычен, да и силён. декабрист забайкалье читинский острог

Всё время, после возвращения с работы, декабристы должны были проводить в своём помещении, в котором нечем было дышать. По этому поводу князь Оболенский Е.П. писал: "… каково нам было в тюрьме, если работа в горе была для нас временем приятнейшим, нежели заключение домашнее. Дни праздничные были для нас точно днями наказания…".

Положение узников сделалось невыносимее, когда в феврале 1827 года надзор за тюрьмой был передан горному офицеру Рику, который из экономии перестал давать им свечи. Находиться же зимой с трёх часов вечера до семи утра без света в какой-то клетке, где можно задохнуться, представляло настоящую пытку. В ответ на просьбы о прогулках хамил, велел солдатам силой загонять их в каземат. Кроме того, Рик запретил всякие разговоры из одного отделения в другое.

Декабристы потом не могли вспомнить, кому первому из них пришла в голову мысль объявить голодовку. Но они её объявили: наотрез отказались есть, в течение трёх дней ложились и вставали голодными. Когда об этом доложили Бурнашеву, он немедленно приехал. И посмотрел на них другими глазами. Его и правда напугала их голодовка - с таким протестом отчаяния он ещё не встречался. (Как отметят позже историки, эта голодовка была первой в истории российской тюрьмы). Начальству пришлось уступить. А зарвавшегося Рика Бурнашев немедленно удалил, а на его место вызвал из Читы прапорщика Резанова. Резанов с удовольствие водил декабристов на прогулку, играл с ними в шахматы. "Исключительно честен" - вспоминала потом Волконская.

Декабристы работали "в горе в Крещенском провале. Вели себя добропорядочно, при производстве работ были прилежны и ничего противного не говорили, к поставленным над ними смотрителям были послушны, характер показывали скромный". Е.П.Оболенский писал: "Работы в дыре, пробиваемой в стене, в которой садились на колена и принимали разные положения, смотря по высоте места, чтобы ударить молотом фунтов в 15 или 20". В свободное от работы время читать было нечего, и начальник заводов присылал им Библию.

В целом, работы "были не тягостны". Весной 1827 года в Благодатку приехал генерал-майор Лепарский С.Р., ради декабристов назначенный на вновь изобретённую должность коменданта Нерчинских рудников. Декабристы были о нём наслышаны: в армии он был на хорошем счету. Генерал искал место для тюрьмы, нарисованной царю иркутским генерал-губернатором. И нашёл его неподалеку от Александровского Завода, у рудника Акатуй. В том, что тюрьму нужно строить именно там Бурнашев убедил его простыми расчетами. Запасов руды там на тридцать лет, а у секретных двадцатилетняя каторга, все будут на одном месте. Строевой лес рядом, ссыльнокаторжных много, тюрьму соорудят быстро. Лепарский с его доводами согласился. По его указанию туда уже стали свозить лес и камни, чтобы начинать строительство.

Лепарский был с декабристами приветлив, даже по-отечески ласков. Разговаривал с ними по-французски. Но заметил, что содержать их без кандалов - это непорядок, нарушение инструкции - и приказал тут же заковать в кандалы.

Лепарский, заботясь о здоровье узников, приказал посылать их работать "на чистом воздухе". Вскоре декабристов освободили от работ в шахте - заставили на поверхности перебирать руду, поставили на переноску отсортированной руды (на носилках на расстояние в 200 метров). О чём они очень сожалели. Под землёй было теплее, да и рабочий день был короче. Эта "урочная работа" была тяжелее, чем подземная, где какой-либо нормы им не устанавливалось, - необходимо было для выполнения "урока" перенести 30 носилок по пять пудов каждую. Такая работа была не каждому под силу.

Как это видно из документов государственного архива Забайкальского края, в Благодатской дистанции в 1827 году добыча составила около 42 тысяч пудов руды, из которых 42% дали Екатерино-Благодатский рудник и прииск. К 1828 году в выработках, где трудились декабристы, в Крещенском и Степановском провалах, руда осталась только в почве "в виде налетов и небольших гнёзд", остальные "вынуты почти на очистку и разведками, пройденными в сем руднике, для отыскания руд, ничего не найдено".

Огромным событием для декабристов, чуть ли не праздником, стал приезд петербургских дам - героических женщин М.Н.Волконской и Е.И.Трубецкой. О них и о других женщинах стоит рассказать особо, чтобы не "комкать" повествование. Пока лишь заметим, что их приезд стал для узников ярким светом в окне. А для императора - миной. Ведь декабристам была запрещена переписка, вокруг них было глухое молчание. Приезд женщин разрушил этот умысел Николая I.

Когда потеплело, декабристов стали выпускать на прогулки. Но только в кандалах и с охраной. На прогретых солнцем "увалах" зеленели плотные перья мангира, появились махровые лепестки ургуя. А вскоре заалели яркие завитушки царских кудрей, белые бутоны Марьиных кореньев.

Трубецкой С.П., прогуливаясь, сосредоточенно собирал цветы, аккуратно складывал в букеты и осторожно клал на какой-нибудь плоский камень. А когда, гремя кандалами, возвращался в свой каземат, сюда приходила Екатерина Ивановна и нежно прижимала эти цветы к груди. Всё лето в убогом домике прекрасных дам стояли в банках трепетные забайкальские цветы, собранные их мужьями.

На Благодатке декабристы пробыли до 18 сентября, а затем были отправлены в Читинский острог, куда прибыли 29 сентября 1827 года.

2.3 Пребывание декабристов в Чите. Читинский острог

Пока первая партия декабристов "долбила" в Благодатке руду, в Читинском остроге готовились принять остальных узников. Они в крепостях были в полном неведении - куда повезёт, когда. А тайному Кабинету было известно всё. Он принял предложение генерал-губернатора Восточной Сибири Лавинского временно, до постройки тюрьмы разместить их в Читинском остроге. Это по пути к их новой тюрьме, острог далеко за Байкалом, отрезан от всего мира.

О том, что представляет этот острог, ни Дибич, ни Сперанский, ни Бенкендорф знать не могли и согласились с доводами Лавинского.

В Читинский острог декабристы начали поступать с 28 января 1827 года. К началу 1828 года сюда прибыло 67 человек. В 1828 году поступило ещё 13, вскоре к ним присоединили и первых восемь, томившихся в Благодатском руднике. Всего через Читинские казематы (Малый, Дьячковский и Большой) прошло 86 узников, из них 75 декабристов, трое осужденных по делу о возмущении Черниговского полка, трое - по делу о возмущении Литовского пионерного батальона, четверо - по делу Оренбургского общества и один - по делу Астраханского тайного общества.

Причиной заключения всех осужденных в один Читинский острог были опасения Николая I, заключавшиеся в том, как бы под влиянием декабристов не возникло общего бунта всей Восточной Сибири.

Под временную тюрьму в Читинском остроге определили два дома. Один взяли в аренду у мещанина Мокеева, другой у отставного канцеляриста Дьячкова. Ещё два дома сняли под караульни. Для охраны из Нерчинского Завода привезли инвалидную команду, потом добавили роту пехоты и сотню городовых казаков. Фельдъегерские тройки снова поскакали в Сибирь, теперь уже прямо в Читу.

Официально далёкая забайкальская деревушка называлась тогда острогом. Но все декабристы в своих письмах и разговорах называли её Читой, "этим неразгаданным доселе словом". Будем для краткости, и мы называть Читинский острог Читой, ведь и Иркутский острог называли просто Иркутском. Тем более что и острога в полном смысле этого слова здесь в ту пору уже и не было.

Как добирались сюда декабристы, мы уже знаем. Преодолевая тысячеверстные расстояния, они уже кое-что знали о Чите. Александр Фёдорович Бриген сообщал с половины пути: "В Чите строят казармы деревянные, но они не готовы, а до тех пор мы будем помещены по нескольку вместе в разных домах…".

Хоть Лепарского еще не видел никто, кроме Благодатских узников, Бриген уже знал, что "он очень добрый человек". Беспроволочный телеграф работал бесперебойно на всём протяжении от Петербурга до далёкой Читы ("Четы" - как писал с дороги А.Ф.Бриген).

Первые узники "прикатили" в Читу на залихватских тройках, едва от неё отъехала в Благодатку Трубецкая Е.И. со своей служанкой. Новый год они встретили в дороге и приехали в рождественские морозы. Самому старшему - Торсону - было тридцать семь, самому младшему - Анненкову - двадцать пять (ещё двое других - братья Муравьевы: Александр и Никита).

Когда этих четверых выводили на уборку единственной читинской улицы, только выправка выдавала в них бывших военных. Никто бы и подумать не мог, что ещё недавно на старшем была роскошная форма морского капитан-лейтенанта.

Через месяц после отправки первой читинской партии тронулась из Петропавловской крепости и вторая. В ней тоже было четыре человека.

Прибывая в Читу, декабристы с первых же шагов, как и в Нерчинских рудниках, сталкивались с грубым и жестоким обращением тюремной администрации. Барон Розен, говоря о своих первых впечатлениях в Чите, передаёт историю с капитаном Ивановым, заметившим на его пальце золотое обручальное кольцо.

− Это что у тебя ещё на пальце?

− Обручальное кольцо.

− Долой его!

Розен возразил на это распоряжение, что это обручальное кольцо не снимали с него ни в Зимнем дворце, ни в каземате.

− Долой его! Тебе говорю!

Тут Розен рассердился и ответил:

− Возьмите его вместе с пальцем!

После чего сложил руки накрест на груди, прислонился к печке и ожидал развязки. Такая решительность Розена заставила вмешаться в это дело присутствовавшего здесь плац-адъютанта Куломзина, и капитану Иванову пришлось отказаться от своего требования.

К весне оба дома-каземата были переполнены, в них проживало человек сорок. Была великая теснота: на нарах можно было спать только на боку. Обедать приходилось на разборном "столе", для которого вносили козлы и на них настилали доски.

Из-за тесноты и столпотворения Лепарский попросил Петербург приостановить присылку новых узников до окончания строительства нового каземата. Траншеи под фундамент и ров для частокола декабристы копали сами. Каждый понимал, что самым тягостным в положении их товарищей, разбросанных по семи крепостям, была неизвестность - долго ли томиться им в каменных мешках, куда повезут, когда? Некоторые из них так и остались в них на десять и двадцать лет.

К осени новая временная тюрьма - большой каземат - была готова. А "американскую" по эскизу Лавинского начали закладывать в Петровском заводе. Её строительство будет идти быстрыми темпами. А пока декабристы справляли новоселье в новом каземате Читы. Каземат размером 23×13 метров разделялся на пять горниц и сени, где стояли часовые. В четырёх комнатах ("Псков", "Новгород", "Москва" и "Вологда") размещалось от 15 до 20 человек. Построен он был дурно: окна с решётками были без колод, их приделали прямо к стенам. Зато в нём вместо нар стояли деревянные кровати - их заказали на свои деньги. В общей комнате стояли большой стол и скамейки. В пятой "дежурной" комнате постоянно находились два унтер-офицера, осуществлявшие надзор за узниками и следившие за исправностью несения солдатами внутреннего караула.

Одну из четырёх комнат Лепарский отдал благодатцам. Их привезли в Читу "особенно бережливо". Сохранились документы, довольно подробно характеризующие подготовку к переводу и перевод декабристов из Благодатского рудника в Читинский острог. Сопровождал их тот же добрый прапорщик Резанов, что заменил Рика. Перед отправкой в Читу начальник Нерчинских заводов приказал Резанову сверх воинской команды брать на каждой станции по пять вооружённых крестьян, а на ночь в помощь караулу ставить шесть пеших. Незадолго до этого партия каторжан на одном из этапов (в Газимурских Кавыкучах) разоружила конвой. Она отобрала у препровождавших их казаков и крестьян оружие и одежду, а их самих "заперла в каталажку". К счастью, каторжники разбежались по окрестным лесам, и декабристы добрались до Читы без происшествий. При переводе декабристов из Благодатского рудника в Читу они проезжали и через наше село, возможно, останавливались в Шелопугино на ночлег. Дамы ехали впереди: их как бы прикрывали с тыла.

Вторую комнату нового каземата заняли заядлые спорщики. В ней стоял шум и гам, и потому её окрестили Новгородом: там в своё время проходили вече, очень шумные сходки. Ещё одной комнате присвоили имя Пскова: Псков всегда считался младшим братом великого Новгорода.

Декабристы М.Бестужев, барон А.Розен и другие многое рассказывают о жизни их в Чите. "Наше отделение было самое маленькое, - говорит в своих записках Бестужев, - а в нём всё-таки затискались восемь человек: я с братом, Юшневский, Трубецкой, Якубович, двое Борисовых и Давыдов. Но как, - Боже ты мой, - как прочие могли разместиться? Я теперь, припоминая прошедшее, часто думаю, что это был какой-то бестолковый сон, кошмар…

Читать или чем бы то ни было заниматься не было никакой возможности, особенно нам с братом или тем, кто провёл годину в гробовом безмолвии богоугодных заведений: постоянный грохот цепей, топот снующих взад и вперёд существ, споры, прения, рассказы о заключении, о допросах, обвинении и объяснения, - одним словом, кипучий водоворот, клокочущий неумолчно и мечущий брызгами жизни". Барон Розен, в свою очередь, говорит в своих записках: "Нам было тесно, но не скучно: цепи наши не давали нам много ходить, но по мере того, как стали к ним привыкать и приучились лучше подвязывать их на ремне или вокруг пояса, или вокруг шеи на широкой тесьме, то могли ходить в них скоро, даже вальсировать. Между домиком и частоколом было пространство в две сажени шириною, по коему прохаживались несколько раз в день". Так как в Чите не было рудников, то ссыльным пришлось заниматься земляными работами: починкой и проводкой домов. Также декабристы благоустраивали читинские улицы, чистили конюшни, засыпали песком овраг - Чертову могилу, строили собственную тюрьму. Зимой, в холодное время, в особом помещении мололи муку на ручных жерновах. Здесь было положено начало артельного хозяйства, общими были деньги, продукты. В часы отдыха занимались огородничеством. Александр Поджио был итальянец и очень страдал от отсутствия фруктов. Вдруг приходит крестьянин и предлагает яблоки. Целый мешок. Поторговавшись, Поджио выложил два рубля. И даже присвистнул от удивления, увидев, каковы эти яблоки. Барон Розен говорит: "Товарищ наш А.В. Поджио первый возрастил в огороде нашего острога огурцы на простых грядках, а арбузы, дыни спаржу, цветную капусту и кольраби - в парниках, прислоненных к южной стене острога".

Сто пять гряд, разбитых в остроге, обеспечивали овощами всех декабристов (Е.Оболенский: "Осенью мы собираем овощи с гряд, квасим капусту, свеклу, укладываем картофель, репу, морковь и другие овощи для зимнего продовольствия"). А огурцов засаливали столько, что хватало на всех. Когда старостой артели избрали Андрея Евгеньевича Розена, он засолил в сорокаведерных бочках шестьдесят тысяч огурцов по рецепту, который может пригодиться и нам: "Валили вперемежку ряд листьев черной смородины и укропу, до верху бочки, потом заливали всё из больших артельных котлов кипятком и рассолом. С тех пор у меня иначе не солили огурцов в бочонках для домашнего потребления, и таким образом солёные огурцы держались превосходно целый год до новых огурцов". В общественном огороде декабристов, на удивление местным жителям, поспевали отличные урожаи овощей, часть которых они раздавали читинцам-беднякам. Жители с тех пор с удовольствием стали сажать огурцы и другие овощи и употреблять их в пищу.

Здесь же начала действовать "каторжная академия". Многие каторжники обладали обширными знаниями в своих областях. По вечерам они стали делиться ими с другими. В каземате читались лекции по физике, химии, высшей математике, истории России, русской словесности. Многие изучали иностранные языки. Лунин в Чите овладел греческим языком, Михаил Бестужев изучил шесть языков, Завалишин научился писать и говорить на одиннадцати языках! Это была "академия" поневоле. Иначе можно было сойти с ума - как заметил один из узников.

Читинские обыватели не раз удивлялись, видя, как из ворот каземата в сопровождении часового выходили двое заключённых с ящиками и треногой. Появляясь в разных местах, они ставили на треногу какой-то прибор, что-то измеряли, чертили и рисовали. Это бывший подполковник Пётр Иванович Фаленберг и Николай Александрович Бестужев (моряк, капитан-лейтенант флотского экипажа) снимали план Читы и окрестностей. План, который они снимали - план "Фаленберга", - теперь тоже бесценная историческая реликвия. Чита, превращаясь в город, имела чёткий топографический план. Но нередко Бестужева видели и одного. Правда, при часовом. Он неутомимо писал виды Читы.

Многие из декабристов изучили разнообразные ремесла: столярное, токарное, переплетное, портняжное и сапожное. Некоторые, например, Николай Бестужев и Торсон, занимались механикой, хотя обладали только самыми первобытными инструментами. Н.Бестужев, бывший моряк весь отдался делу упрощения хронометров, столь необходимых при мореплаваниях, что ему удалось, а затем занялся устройством часов, первый экземпляр которых был подарен им жене декабриста Александре Григорьевне Муравьёвой. Его друг Торсон, с помощью таких же несложных инструментов, построил модели жатвенной и молотильной машины.

В начале августа 1828 года в Чите произошло таинственное событие. Из Петербурга спешно прискакал фельдъегерь. Но никого не привез и не увёз. Шло время, в судьбе декабристов ничего не менялось.

Лишь в конце сентября эта тайна была раскрыта при обстоятельствах, не совсем обычных. Генерал Лепарский вдруг появился в казарме в полной парадной форме с новой лентой через плечо. Он собрал всех в кружок и объявил, что император высочайше повелел снять с узников кандалы. Унтер-офицер тут же принёс ключи, отомкнул замки, и кандалы с грохотом полетели в угол. Впервые за полтора года в каземате наступила тишина. А то при движениях стоял вечный звон, словно от гигантских шпор. Теперь кандалы были сняты со всех, и каждый узник отпилил от них нескольку колец, которые потом стали модными в Иркутске и в Кяхте. Якубович их умело полировал, а братья Бестужевы научились изготавливать для колец подложки из китайского золота. Подобные поделки Николай Бестужев мастерил и раньше. Прасковье Егоровне Анненковой он подарил браслет, с которым она не расставалась всю жизнь. А для её мужа сделал крестик, окованный железным кольцом.

По поводу неожиданного летнего приезда фельдъегеря выяснилось следующее. У Николая I умерла мать. Выходя после литургии из храма, он приказал снять кандалы с тех декабристов, которые достойно себя вели. Этим император решил почтить память покойной матери. Потом царь так приурочивал свои милости к собственным семейным датам. Сначала сбавил год осужденным по последнему разряду в честь своей коронации. Потом на пять лет сократил срок каторги в честь рождения сына Михаила. А, отпраздновав десятилетие своего царствования, - убавил ещё два года.

Приказ был отдан 8 июля, а в начале августа фельдъегерь уже был в Чите. Повеление императора озадачило коменданта. Снять кандалы с некоторых означало обидеть остальных. Снять со всех - можно навлечь на себя гнев, лишиться места.

Лепарский утаил эту весть, а сам отписал в Петербург, что поведение у всех отменное. А потому он просит разрешения снять оковы со всех. Это было дозволено, и вот теперь у многих с непривычки появилась легкая танцующая походка.

Через год возникла общая мысль: создать коллективную "историю 14 декабря". И уже в Чите кое-кто начал писать свои воспоминания, чтобы продолжить их в Петровском заводе. Теперь из этих воспоминаний опубликована целая библиотека. А начиналась она в Чите, в комнатах с символическими названиями "Новгород" и "Псков".

Дамы, приехавшие в Читу, не просто украсили её новыми домами и внесли оживление в декабристское общество. С их приездом оживилась жизнь всего острога-селения. У жителей появилось довольство, дома приняли благообразный вид. Как на праздник съезжался торговый люд. Как по мановению волшебной палочки выросла первая гостиница. В открывшуюся почтовую контору тройки приходили в мыле, посылки потяжелели. В них были книги, много журналов, разные необходимые вещи. Однажды привезли даже рояль, а потом и фортепьяно. Их установили в специально построенном во дворе каземата домике. В другом домике поместили токарный станок, столярный верстак, переплётный стол.

Все посылки, вся почта шла на имя жён декабристов. Они стали посредниками между живыми и умершими политической смертью.

Все они жили на одной улице, которая у жителей получила название "Дамской", теперешняя "Аянская". Через них, главным образом, и удалось декабристам основать своего рода культурный уголок, заполненный богатым подбором книг, журналов и газет, как на русском, так и иностранных языках. Этот культурный уголок явился тем первым в нашем Забайкалье светильником, от которого искры культуры падали на служилые элементы и коренное население. Число декабристов, заключенных в Читинском остроге, несколько изменялось: вначале их было 84, потом осталось 70 человек.

Первым отсюда выехал на поселение В.С.Толстой (14 мая 1827 года). 8 Января 1828 года увезли в Петербург (в крепость) А.О.Корниловича. В апреле 1828 года вышли на поселение 11 человек, осужденных по седьмому разряду; наконец 30 августа 1829 года выехал на поселение Ю.К.Люблинский.

По материалам государственного архива нашего края, расходы на "государственных преступников" в 1828 году составили 7762 рубля и пять с половиной копеек, из них "платы государственным преступникам" - 1581 рубль 42 копейки, на постройку "арестантской казармы" - 2165 рублей 59 с половиной копеек. Кроме того, уплачено за "наём двух частных домов, занимаемых государственными преступниками", - 370 рублей, за "коморничество" - 110 рублей, за "поправку арестантских казарм" - 110 рублей 40 копеек и "перенос тына от острога к арестантским казармам" - 10 рублей 50 копеек.

2.4 Переход декабристов из Читинского острога в Петровский завод

Вот и пришла пора перебираться декабристам в новую тюрьму, что возвели в Петровском заводе. Построили её за два года, и обошлась она действительно дешевле, чем, если бы её срубили в Акатуе. Лес был рядом, железо было своё. Давно уже стал не нужен ни Сольвычегодск, ни Великий Устюг. Здесь отливали чугунную посуду, вытягивали полосовое железо, катали проволоку. Её делали особенно много: шла она на решётки, цепи и кандалы.

Строили тюрьму меченые, с клеймами на лице. Тати, разбойники, душегубы, которых сослали сюда за тяжкие прегрешения. Каждый четвёртый житель Петровского завода был горным служителем, чиновником, солдатом или разночинцем. Остальные - ссыльнорабочие, каторжане.

Весть о переводе в Петровский завод декабристы восприняли с большим огорчением, так как новая тюрьма представлялась им ещё отвратительней Читинского острога. "Каземат, строившийся в Петровском заводе, далеко не был окончен, - рассказывает Д.И.Завалишин. - Он не был ещё ни обшит снаружи и ни оштукатурен внутри, как было получено приказание летом в 1830-году перевести нас туда. Все оставляли Читу с большим сожалением". И далее: "Мы знали уже, что Петровский завод - место вообще невыгодное и что каземат расположен на болоте и дурно построен, вследствие воровства инженеров. К тому же не было уже тайною для нас и то, что в комнатах, назначенных для нас, нет окон. К довершению невыгоды, и время отправления подошло под осень; начались уже осенние дожди, а как переход был расписан на основании военных маршрутов, то и должен был он продолжаться полтора месяца. Всё это с бесконечными хлопотами сборов, укладывания, отправления наперед обозов и всяческой неизбежной в таких случаях суеты порождало общее дурное настроение".

Перебраться в Петровский завод декабристам предстояло в начале августа. А уже в июне их жёны стали отправлять в Петербург письма-протесты. Стало известно, что новая тюрьма - слепая. Приезжавшие из Петровского завода служители рассказывали, что для каждого узника там приготовлена отдельная комната в шесть сажен длиной. Но единственное небольшое окно, что расположено над дверьми, "смотрит не на белый свет", а в полутёмный коридор. К тому же забрано оно толстой решёткой. Читать и писать там невозможно (впрочем, об этом они не упоминали - писать декабристам было всё-то запрещено).

И ещё Бенкендорф получил от читинских дам шесть писем, в которых они просили определить их… в тюрьму, чтобы не разлучаться больше с мужьями. Трубецкая потом напишет об этом матери так: "Эта жизнь от свидания до свидания, которую нам приходилось выносить столько времени, нам всем слишком дорого стоила, чтобы мы вновь решились подвергнуться ей, это было бы свыше наших сил".

Дома для некоторых дам в Петровском заводе были уже готовы. Они заранее, с разрешения Лепарского, договорились со знакомыми чиновниками. Те купили для них дома недалеко от тюрьмы. Некоторые перестроили, некоторые построили вновь. Главный строитель Петровского каземата был и строителем дома Александры Григорьевны Муравьёвой. У Трубецкой был двухэтажный дом, который смотрел окнами на тюрьму. Улицу, на которой дома стояли, как и в Чите нарекут вскоре Дамской, их хозяек - "секретными барышнями".

Идти в Петровский завод предстояло пешком, "хоть это и не ближний свет". Имеется довольно подробная переписка о переводе декабристов из Читы в Петровский завод. С этими документами находится и маршрут следования декабристов от Читинского острога до Петровского железоделательного завода, описание казарм и сведения о содержащихся там декабристах. В то время никакого другого пути, как старый Московский тракт, не существовало; он шёл через Верхнудинск (Улан-Удэ) и далее к Байкалу. От Верхнеудинска была дорога на Петровский завод. Весь этот круговой путь до Петровского завода составлял 634,5 версты. От Петербурга до Москвы ближе. Правда, для больных были выделены повозки. Ведь у многих до сих пор ещё не зажили раны, полученные в Отечественную войну. Страдал от них в Благодатке и Чите Трубецкой, стонал по ночам Лунин, потирал разбитую грудь Бриген.

И всё-таки перехода из Читы в Петровский завод декабристы ожидали с нетерпением. И действительно, на них произвёл огромное впечатление не только самый переход, полюбилась им и встретившаяся прекрасная природа. Большую радость доставляло декабристам подневольное путешествие. Их тогдашние душевные переживания по этому поводу нашли отражение в дневниках Михаила Бестужева и Штейнгеля, в письмах Розена и Фаленберга, в воспоминаниях Анненкова, Басаргина, Беляева, Завалишина, Лорера, Розена и Якушкина. Трогательное стихотворение-песню посвятил переходу Одоевский; оно сохранилось лишь в записи Михаила Бестужева и озаглавлено "Стихи на переход наш от Ч… в П…":

Что за кочевья чернеются

Средь пылающих огней? -

Идут под затворы молодцы

За святую Русь.

Припев:

За святую Русь неволя и казни -

Радость и слава!

Весело ляжем живые

За святую Русь.

Дикие кони стреножены,

Дремлет дикий их пастух;

В юртах засыпая, узники

Видят Русь во сне.

Припев

Шепчут деревья над юртами,

Стража окликает страж, -

Вещий голос сонным слышится

С родины святой.

Припев

Зыблется светом объятая

Сосен цепь над рядом юрт.

Звёзды светлы, как видения,

Под навесом юрт.

Припев

Спите <равнины> угрюмые!

Вы забыли, как поют.

Пробудитесь!.. Песни вольные

Оглашают вас.

Славим нашу Русь, в неволе поём

Вольность святую.

Весело ляжем живые

В могилу за святую Русь

Ночевать предстояло в юртах, которые должны были ставить буряты. Но этому не огорчались, а радовались. Полтора месяца провести на природе, под открытым небом - об этом можно было только мечтать. Осенняя пора в Забайкалье - самая золотая.

Читинцы не то чтобы были огорчены уходом узников - они по-настоящему горевали. ("Когда мы уехали, - заметил Михаил Бестужев, - они впали в ещё большую бедность и пьянство".) Жители деревушки плакали, провожая их до переправы через Читинку. Их не утешало даже то, что им остаются лучшие дома - дома коменданта, Трубецкой и Волконской. Остальные дамы хоть и жили в наёмных домах, но их капитально перестроили и облагородили.

Разделённые на две партии, из которых одна вышла из Читинского острога 7 августа 1830 года и находилась под руководством коменданта Лепарского, лояльно относившегося к ним, а другая - 9 августа под руководством его племянника тоже Лепарского, плац-майора подполковника, декабристы шли с кашеварами и конвоем. "Женщины - "наши ангелы", как называл их Басаргин, - уехали раньше на лошадях. У них теперь было четыре юных читинца: три девочки и один мальчик. А пятая - Софья Волконская - навек осталась у восточной стены церкви. Умерла она три недели назад, едва появившись на свет. Мария Николаевна всё ещё была в трауре. Нарышкина в этом походе тоже вдруг оказалась с ребёнком. Выяснилось, это подкидыш. Перед самым отъездом несчастная мать семимесячной девочки принесла её Елизавете Петровне и уговорила взять с собой. Так графиня вдруг стала мамой.

В первые дни утешала погода: с севера скатилась ранняя осень, сизая дымка казалась золотой из-за пожелтевших листьев берёз. (У Пушкина в эту пору начиналась самая замечательная пора в его жизни - Болдинская осень.) Декабристы были оживлены, много разговаривали. Путешествие по просторам Забайкалья, приблизительно верст 20-25 в день, продолжавшееся до 48 дней, по отзыву самих участников, не было тягостным. После острога соприкосновение с природой вызывало приятные ощущения. Всю оставшуюся жизнь они будут вспоминать этот удивительный переход. Через четверть века А.Н.Некрасов прочтёт их воспоминания. Описание Розеном Тарбагатая, где живут духовные наследники протопопа Аввакума, староверы-раскольники, пригодятся ему при создании поэмы "Дедушка". Декабристов очень удивило это старообрядческое село, а они удивили жителей. Многие декабристы написали тёплые строки о Тарбагатае. И пусть не смущает современников, что Торбагатай находится западнее Петровского Завода и декабристам был вроде бы не по пути. Нет, по пути. Как мы уже заметили выше, декабристы шли нерчинским (московским) почтовым трактом, а он вёл прямо на Верхнеудинск (Улан-Удэ). С него декабристы повернули на юго-восток и вышли к Петровскому заводу.

"В Восточной Сибири", и особенно за Байкалом, - пишет Н.В. Басаргин, - природа так великолепна, так изумительно красива, так богата флорою и приятными для глаза ландшафтами, что, бывало, невольно с восторженным удивлением простоишь несколько времени, глядя на окружающие предметы и окрестности. Воздух же так благотворен и так напитан ароматами душистых трав и цветов, что, дыша им, чувствуешь какое-то особое наслаждение".

Свидетельства других участников перехода тоже пестрят описаниями природы. Называя места, которые им довелось повидать тогда, "самыми прелестными и величественными", Розен пишет: "Природа там красавица". Проделавшая тот же путь П.Е.Анненкова так выразила своё восхищение расстилавшимися перед нею пейзажами: "Ничего нельзя себе вообразить великолепнее и роскошнее сибирской природы".

Много восторженных слов, посвящённых природе этого края, занёс в свой дневник Михаил Бестужев. Вот строки из его дневника: "Прекрасные картины природы, беспрестанно сменяющие одни других, новые лица, новая природа, новые звуки языка, - тень свободы, хотя для одних взоров. Близкие деревья освещены, подобно театральным декорациям; бальзамический воздух - всё, всё очаровательно! Очаровательно даже и не для узника, которому после тюрьмы и затворов, без сомнения, прелестен божий мир".

Так "божий мир", который после пятилетнего заключения открылся перед Николаем Бестужевым в дни перехода из Читинского острога в Петровский завод, не мог не вызвать в нём горячего желания заняться живописью. Этому способствовали и условия, в которых совершался переход, и самый распорядок дня в пути. Сделав 15-25 вёрст, партия останавливалась на отдых у какого-нибудь источника на два-три часа. На протяжении 48 дней перехода было 15 дневок. "Место выбирали около речки или источника на лугу. Особенно приятен для нас был день отдыха. Тогда мы оставались на одном месте почти два дня, и, следовательно, имели время хорошенько отдохнуть и налюбоваться природой".

Во время этих продолжительных остановок декабристы, владевшие карандашом и кистью, спешили запечатлеть чудесную природу, окружавшую лагерь. "Между нами было много живописцев, обладавших весьма серьёзными дарованиями, и потому поход наш был изображён в самых живых картинах, как в движениях, так и в стоянке. Хотя эти картины были в малом масштабе, но они были так талантливо набросаны, что все лица были узнаваемы" - сообщает в своих воспоминаниях А.П.Беляев.

Говоря о живописцах, Беляев, конечно, прежде всего, имеет в виду Николая Бестужева; из всех декабристов, участников этого перехода, именно Бестужев обладал самым "серьёзным дарованием" художника. К тому же на каторге именно Николай Бестужев занимался живописью систематически. Вот почему нет никаких сомнений, что по дороге из Читы в Петровский завод он писал природу и декабристов в пути.

Сейчас нам известны всего три акварели (а также их варианты), запечатлевшие отдельные этапы перехода. "Бурятские юрты по дороге из Читы в Петровский завод", "Село Укир", "Деревня Хара-Шибирь". На каждой акварели есть надпись, сделанная Николаем Бестужевым в позднейшие годы.

"Братские юрты на дороге из Читы в Петровской", - надписал Михаил Бестужев на той акварели, которая изображает дневку 11 августа на станции Домно-Ключевской. Вдали поселок и лесистый холм, на переднем плане и в глубине - фигуры декабристов и бурят, справа - часовой и юрта, слева, под деревом, - выстроившиеся в один ряд девять войлочных бурятских юрт (местное русское население называло их "братскими"). По приказу Лепарского юрты оставляли в заранее определенных местах по пути следования декабристов кочевавшие вокруг буряты.

Под второй акварелью Михаил Бестужев написал: "Укыр". Здесь 22 августа была устроена дневка, а накануне он записал у себя в дневнике: "Переход в село Укир (16 верст, 20 дворов). День прохладный. Шли по берегу большого Яравинского озера. Прошёл 10 верст, сделал привал. Собирали на берегу сердолики. Не доходя до села, прошли небольшой берёзовый лес, и, вышедши из него, открылось круглое небольшое Укирское озеро, при котором и село с каменною, но бедною церковью". Всё это и изображено на акварели: вдали на берегу озера виден лес, слева в глубине - крестьянские избы, в центре - церковь, окружённая частоколом, слева, на переднем плане, возле избы, - забор, на котором сидит мужчина с трубкой, на дороге - женщина с ребёнком, справа - юрты, приготовленные для декабристов.

На третьей акварели рукой Михаила Бестужева надписано: "Хабашибирь". В деревне Хара-Шибирь 19 сентября была дневка, и здесь, как гласит запись в путевом дневнике В.И.Штейнгеля, декабристы получили через коменданта первое известие о революции во Франции. А о самой Хара-Шибири Михаил Бестужев записал в дневнике следующее: "Деревня раскидана по неровности. Предки их - польские переселенцы, но в потомках ничего польского не осталось". На акварели художник изобразил лишь несколько крестьянских домов, расположенных вдоль берега реки, в глубине - лесистые холмы, слева - фигуру мужчины, сидящего на земле возле дома, на улице - мужские фигуры.

Таковы те три дошедшие до нас акварели из числа многих существовавших некогда, которые могли бы служить иллюстрациями к переходу декабристов из Читы в Петровский завод. Акварели хранятся ныне в Институте русской литературы (размер первой - 18,6×29; второй - 17,5×28; третьей - 19×28 см).

августа, когда декабристы делали переход через село Укыр (Укир), был отправлен на поселение Х.М.Дружинин, участник Оренбургского тайного общества. Он прожил около двух лет вместе с декабристами в Читинском остроге.

Дневка в Хара-Шибири была предпоследней, а на последнюю дневку вторая партия остановилась 22 сентября у деревни Харауз. Вечер этого дня оказался для всех памятным. Вот что пишет в своих мемуарах Н.В.Басаргин: "На последнем ночлеге мы прочли в газетах об июльской революции в Париже. Это сильно взволновало юные умы наши, и мы с восторгом перечитывали всё, что писалось о баррикадах и о народном восстании. Вечером мы все собрались вместе, достали где-то бутылки две-три шипучего, выпили по бокалу за июльскую революцию и пропели хором марсельезу. Весёлые, с надеждою на лучшую будущность Европы, мы входили в Петровское".

А день спустя, 23 сентября 1830 года, уже в каземате Петровского завода Михаил Бестужев внёс заключительную запись в свой путевой дневник: "Последний переход до Петровского завода (28 верст, всего от Читы 634½). Дорога вела в междугорье и теснины. Всё как бы предвещало приближение к нашему кладбищу, где уже выкопаны для нас могилы, но все шли весело. Версты за полторы открылся мрачный Петровский завод, отличающийся огромностью и своею крытою крышею от прочих зданий. Остановились, чтоб дать солдатам надеть ранцы. Мы с пригорка смотрели на нашу будущую обитель - и шутили!.. При вступлении в завод высыпало множество народу. У дома Александры Григорьевны все наши дамы стояли у ворот. С весёлым духом вошли мы в стены нашей Бастилии, бросились в объятия товарищей, с коими 48 дней были в разлуке, и побежали смотреть наши тюрьмы. Я вошёл в свой номер. Темно… душно… сыро… Совершенный гроб!".

Так началось пребывание декабристов в каземате Петровского завода.

2.5 Петровский завод

Читинские узники в количестве 71 человека прибыли в Петровский завод 22 и 23 сентября 1830 года.

"Наконец, увидели мы, - описывает Петровскозаводскую тюрьму Розен, - огромное строение, на высоком каменном фундаменте, о трёх фасадах. Множество кирпичных труб, наружные стены - всё без окон, только в середине переднего фаса было несколько окон у выдавшейся пристройки, где была караульная гауптвахта и единственный вход. Когда мы вошли, то увидели окна внутренних стен, крыльца и высокий частокол, разделяющий всё внутреннее пространство на восемь отдельных дворов; каждый двор имел свои особенные ворота; в каждом отделении по 5-6 арестантов. Каждое крыльцо вело в светлый коридор, шириною в четыре аршина. В нём, на расстоянии двух сажен дверь от двери, были входы в отдельные кельи. Каждая келья имела семь аршин длины и шесть аршин ширины. Все они были почти тёмные оттого, что свет получали из коридора через окно, прорубленное над дверью и забитое железною решёткой. Было так темно в этих комнатах, что днём нельзя было читать, нельзя было рассмотреть стрелки карманных часов. Днём позволяли отворять двери в коридор и в тёплое время занимались в коридоре. Но продолжительно ли бывает тепло? - в сентябре начинаются морозы и продолжаются до июня, и поэтому приходилось сидеть впотьмах, или круглый день со свечою".

Как было замечено выше, дамы подняли в письмах такую тревогу по поводу недостаточной освещённости помещений, что царское правительство было вынуждено уступить, и, наконец, было разрешено прорубить окна на улицу в каждом номере.

Незадолго до отъезда из Читы жёны декабристов - Трубецкая, Волконская, Муравьёва, Фонвизина, Нарышкина и Давыдова - обратились к Бенкендорфу с письмами, в которых просили не разлучать их в Петровском заводе с мужьями. В одном из дел III Отделения сохранились эти шесть писем. В каждом из них жена декабриста пишет о том, что единственное её желание - делить с мужем тюремное помещение, каким бы оно ни было.

Ответа на просьбу дам соединить их в тюрьме с мужьями всё ещё не было. Тогда они, несмотря на то, что это грозило явным ущербом их здоровью, уже в первые дни по прибытию в Петровский завод добились права - жить вместе с мужьями в тюремных камерах. Это способствовало в частности то, что в тюрьме каждому заключённому полагалась одиночная камера. "Я дозволил всем девяти жёнам государственных преступников, при команде моей живущим, по настоятельной просьбе первых, проживать в казарме со своими мужьями", - рапортовал Лепарский 30 сентября 1830 года начальнику III Отделения. Позднее мужьям разрешили в дневное время бывать на квартирах жён.

Лепарский часто навещал декабристов, но никогда не входил без стука в их комнаты. Он всегда спрашивал разрешения войти, был неизменно вежлив. Если заметит чернильницу, скажет не без улыбки: "Я этого не видел". Глядя на коменданта, уважительно вели себя и его подчинённые. Племянник Лепарского плац-майор Осип Адамович был не только ласков, но и почтителен. Были обходительны и младшие офицеры. Декабристы не без улыбки вспоминали, как унтер-офицер, обходя отделения, говорил: "Господа, не угодно ли кому на работу?". Кто хотел, тот выходил, не желающие оставались дома.

За отсутствием земляных работ, которыми декабристы занимались в Чите, для них была придумана новая работа, а именно - мельница с ручными жерновами, на которой мололи зерно, и на которой "ежели нам было угодно, то мололи для моциона" - писал М.Бестужев. Эта и другие работы были, как и в Чите, необременительными. Как заметил Дмитрий Иринархович Завалишин, "труднее всего для правительства было устроить нашу работу. Прямо отказаться от нее по неприложимости к нам работы на заводах и в рудниках оно не хотело, и поэтому придумывало разные пустяки, в которых собственно, никакой работы не было, а только мучили нас понапрасну". Как и в Чите, декабристы исправляли дороги, летом "копались" на грядках.

В Петровском заводе, где надзор за узниками был уже не такой строгий, как в первое время, гораздо лучше шло и их хозяйство. "Администрацию собственно нашего внутреннего, - пишет М.Бестужев, - составлял совет трёх лиц, ежегодно выбираемых по всеобщему большинству голосов из среды живущих в каземате. Эти лица были: хозяин, закупщик и казначей. Первый заведовал всею хозяйственною частью нашего казематского семейства: на его обязанности лежала главная забота о продовольствии и столе. Закупщик исполнял все поручения по закупу предметов по лавкам и вообще вне каземата. Казначей выдавал деньги и вёл валовой и частный счёт каждого лица. Хозяин, если обстоятельства позволяли, делал экономию из годовой суммы, ассигнуемой на пищу и прочее, и из этих остатков уделяли довольно значительные пособия отправляющимся на поселение".

Так как для чтения в камерах было чересчур темно, то поневоле ссыльным приходилось заниматься чем-нибудь другим. Преимущественно в это время декабристы и занимались различными ремёслами, которые были ими изучены.

Многие из исполненных Бестужевым в Петровском остроге портретов дошли до нашего времени в составе основного собрания, принадлежавшего Бестужеву; частично сохранились они в бумагах тех, кому были подарены художником.

Так же Бестужев совместно с Торсоном К.П. вернули к действию пильную мельницу, не работавшую 10 лет. И она пошла, зашумела, закрутилась, стала работать, удивляя местных умельцев.

Торсон и в заключении был изобретателем. Еще в Чите он начал собирать модель молотильной машины. Здесь он довёл её до совершенства, она у него заработала. Но пока это только модель - работа над настоящей у него будет на поселении. Бестужев, как и в Чите, в первую очередь сделал токарный станок, чтобы "можно было вытачивать ребятишкам деревянные игрушки". Вместе с Торсоном всем малышам, которые находились в тюрьме, они делали особые колыбельки. Все они по морскому способу приделывались к потолку.

Потом Лепарский разрешил приходить в тюрьму на выучку к Бестужеву часовщикам и ювелирам. Здесь они собирали часы, гранили камни - занятие было захватывающим, весёлым.

У Якубовича тоже проснулась изобретательская жилка. Он придумал лущить кедровые орехи на жерновах. Получилось отменно - появилось вкусное кедровое масло. Якушкин установил во дворе тюрьмы солнечные часы, барометр и флюгер, сделал гальванические батареи. А Трубецкой занялся опытами по гальванизации. Но они не заслоняли интересов литературой. Тем более что и он, и Екатерина Ивановна обожали Пушкина.

У бывшего штаб-лекаря Главной квартиры второй армии Фердинанда Богдановича Вольфа не было ни одной свободной минуты. Ещё в Чите он организовал больничку, в которой и жил с разрешения коменданта. Здесь ему в помощь объявился хирург-любитель - бывший командир Ахтырского пехотного полка Артамон Захарович Муравьёв. Он хорошо научился перевязывать раны, выдёргивать зубы и пускать кровь. В те годы это было распространённой процедурой, если не было под рукой пиявок. "Находясь в отпуску за границей, он в университетах с жадностью слушал лекции хирургии и посещал клиники. На поселении он продолжал помогать больным, пока не имел несчастья переломить себе руку, после чего он хворал и скончался в 1845 году близ Иркутска". Лепарский лечился только у Вольфа, как все дамы и офицеры. Потом стали приходить к нему заводские чиновники, потянулись больные из окрестных мест, больные из Нерчинска, Кяхты, Иркутска. Вольф был единственным, кому разрешалось выходить из тюрьмы в любое время ночи и дня. Разумеется, в сопровождении часового.

В это время жизнь ссыльных была улучшена получением из России от родственников различных посылок, хотя большинство их и прибывало в разбитых ящиках, откуда почти половина содержимого переходила в руки иркутских чиновников, бесстыдно грабивших изгнанников. "Так, - пишет Бестужев, - мы получили какое-то подобие часов вместо прекрасных золотых, посланных нам после смерти брата Александра. Так, например, Муравьёв получил старую изношенную шапку вместо бобровой. Бельё мы получали часто лазаретное; шляпки, головной убор и прочий дамский убор - или заменённый, или страшно поношенный. Но что хуже и этого, - так это - отделение от посылок части, так что остальная, болтаясь и трясясь в опустелых ящиках, доходила до нас в вершках или хлопках. Участи этой постоянно подвергалась посуда Трубецких".

Продолжала действовать в Петровске и "каторжная академия". Вечерами, как и в Чите, устраивались лекции, на которых присутствовали и жены декабристов, жившие, за небольшим исключением, с мужьями в остроге. В каземате было огромное собрание книг, получали почти все газеты на русском, французском, немецком и английском языках.

Праздная жизнь, которую волею-неволею должны были вести в тюрьме декабристы, не удовлетворяла сосланной молодёжи, стремившейся к деятельности, полной сил и желаний. Появилась декабристская школа. "Долгих и многих трудов стояло нам, - пишет М.Бестужев, - уговорить старого коменданта - позволить учить детей, и таким образом, делая пользу, занять себя, и употребляя благодетельно время нас тяготившее. Постоянное "не могу" было ответом. Наконец, дело уладилось: придумали законную лазейку, так чтобы и волки сыты, и овцы целы. Он согласился на обучение детей церковному пению. Вследствие этого распоряжения, Свистунов и Крюков (Николай), отличные музыканты и певцы, составили прекрасный хор певчих. А так как нельзя петь, не зная грамоты, то разрешено учить читать (только). Мы с братом взяли на себя обучение, и дело пошло так хорошо, что многие дети горных чиновников поступали первыми в высшие классы Горного института и других заведений".

О жизни декабристов в Петровском заводе Розен пишет: "Хотя в Петровской тюрьме каждый из нас имел свою особенную келью и больше простора и покоя, чем в Чите, хотя артель и здесь была общая, и по-прежнему старались все обеспечивать нужды всех - однако, исчезла та идеальность, которая одушевляла всех в тесном общем Читинском остроге. Годы, здоровье, расстроенное продолжительностью заточения, должны бы и тому содействовать". На работу выходили уже не с хоровыми песнями, реже собирались в общий круг. Составился десяток кружков по родству, по наклонности характера. Сказалась и душевная усталость, накопившаяся за эти годы. Иной становился всё задумчивее в одиночестве, чего в Чите случиться не могло. А тут ещё пришла "большая-пребольшая беда": не стало всеобщей любимицы Александры Григорьевны Муравьёвой. Н.Бестужев собственноручно сделал деревянный гроб, со всеми винтами и ручками и с внутреннею и внешнею обивкою; он же вылил гроб свинцовый для помещения в него гроба деревянного.

Вдохновенными поэтами были А.И. Одоевский, П.С. Бобрищев-Пушкин и В.П.Ивашев. Первый - никогда не писал стихов на бумаге, а сочинял всегда на память и диктовал другим. Так сочинил он поэму "Князь Василько Ростиславич" и множество мелких стихотворений на разные случаи. Лира его всегда была настроена. Часто по заданному вопросу - он отвечал экспромтом премилыми стихами. Он действительно имел большое дарование, но, как случается с истинным талантом, пренебрегал им.

Хочется ещё обратиться ещё к воспоминаниям Розена: "По-прежнему мы сами между собою запретили себе игру в карты, хотя легко было её скрыть от стражи в отдельных кельях, зато мы позволяли себе, вопреки запрещению, иметь бумагу и чернила, писали и переводили целые сочинения".

Являясь передовыми культурными силами, декабристы оставили значительные следы в области краеведения. И.И.Борисов составил коллекцию рисунков забайкальской флоры и орнитологическую; братья Бестужевы снимали виды окружающей природы и быта, Фаленберг - производил топографические съёмки и т.д.

Интересные сведения о самом Петровском заводе даёт М.Бестужев: "Он (т.е Петровский завод) нисколько не отличался от всех сибирских заводов, назначенных быть каторгою преступникам, и где приписные к заводу крестьяне обречены на участь, ещё горшую каторжной. Не подумайте, чтоб я преувеличивал: нет, это истина. Каторжный, осужденный на известное число лет работы, ежели он вёл себя добропорядочно, почти всегда имел возможность избежать работы, нанимаясь, как мастеровой или даже как простой работник у заводских чиновников. По истечении срока каторжной работы, его приписывают как поселенца к волости, и по прошествии пяти лет безукоризненной жизни он имеет право приписаться в город как мещанин, и потом, получив гильдейский билет, торговать наравне с купцами. А отверженное племя крестьян и горнозаводских служителей обречено, с колыбели до самого истощения сил, оставаться или угольщиком, или дровосеком, или кузнецом - и участь его тем более горестна, чем он трудолюбивее и прилежнее на работе".

Страдая лично от ярма деспотизма, декабристы всё-таки являлись светлым лучом в этом тёмном царстве людей, брошенных в полную зависимость от местных сатрапов. В случаях разных злоупотреблений, они находили способы борьбы, и их вмешательство и защита часто были действенными. Зато загнанное и обиженное заводское трудовое население отвечало декабристам чистосердечною привязанностью, бескорыстной любовью. "Эти отверженцы общества, - говорит М.Бестужев, - были большею частью жертвы бесчеловечия помещиков или начальников, то отчаяния оскорбленного отца, мужа или жениха".

Полуголодные оборванные детишки постоянно увивались около декабристов, исполняя их различные поручения. Эти поручения сопровождались богатыми подарками.

"Мы видим ясно три поколения, три класса, действовавшие в русской революции. Сначала - дворяне и помещики, декабристы и Герцен. Узок круг этих революционеров, страшно далеки они от народа. Но их дело не пропало. Декабристы разбудили Герцена. Герцен развернул революционную агитацию". Эти слова В.И. Ленина начертаны на мемориальном памятнике декабристам, установленном на привокзальной площади в городе Петровск-Забайкальском (работы А.А. Мелетеева).

На старом кладбище города находится могила-склеп жены декабриста Н.М.Муравьёва Александры (Александрины) Григорьевны, скончавшейся здесь 22 ноября 1832 года. Рядом со склепом - надгробие над могилой декабриста А.С.Пестова, умершего 25 декабря 1833 года.

В 1839-ом году кончился срок заключения декабристов в каземате Петровского завода. Очень многие из них, осужденные на меньшие сроки, оставляли Петровскзаводскую тюрьму значительно ранее.

Декабристы, выходящие из тюрьмы по окончании срока заключения, отправлялись на поселение в различные места Сибири и получали там возможность входить в более близкое соприкосновение с местным населением.

2.6 Декабристы, жившие и умершие на поселении в Забайкалье

Из декабристов жили на поселении в Забайкалье (мы имеем в виду и территорию теперешней Б.М. АССР, т. е. Западное Забайкалье или Прибайкалье):

ÞАврамов Павел Васильевич - в Акше;

ÞЗавалишин Дмитрий Иринархович - в Чите;

ÞЛунин Михаил Сергеевич - в Акатуе;

ÞБратья Бестужевы Николай и Михаил Александровичи и Торсон Константин Петрович - в Селенгинске;

ÞГорбачевский Иван Иванович - в Петровском заводе;

ÞКюхельбекер Михаил Карлович и его брат Вильгельм (друг Пушкина, обучавшийся вместе с ним в Царскосельском лицее) - в Баргузине;

ÞГлебов Михаил Николаевич - в Кабанске;

ÞБратья Борисовы Пётр и Андрей Ивановичи - в селе Подлопатках;

ÞОболенский Евгений Петрович - в селе Турунтаевском;

ÞШимков Иван Фёдорович - в селе Батуринском;

ÞМуравьёв Александр Николаевич и Андреев Андрей Николаевич - в Верхнеудинске.

Большая же часть декабристов были разбросаны на поселение по деревням около двух центров - Иркутска и Тобольска. Получив, как поселенцы, назначенные им по закону 15 десятин земли, декабристы занялись сельским хозяйством. Но в зависимости от индивидуальных особенностей каждого из них и от местных условий жизнь декабристов на поселении сложилась далеко неодинаково. Много работающий в области изучения истории Сибири, в частности Прибайкалья, Владимир Гирченко в своей брошюре "Прибайкалье" даёт нам следующие сведения о жизни поселившихся здесь декабристов: "Из декабристов, поселенных в Прибайкалье, особенно выделялись своей хозяйственной деятельностью братья Бестужевы и Торсон. Бестужевы и Торсон поселились в 5-ти верстах от города (Селенгинска), ниже по течению Селенги, на её берегу, в сельской местности в соседстве с бурятами. Скоро они сблизились с селенгинсим небольшим обществом, вошли в колею местной жизни, стали принимать участие во всех местных интересах, вопросах и развлечениях. Бестужевы в широких размерах вели сельское хозяйство, занявшись между прочим новою для края отраслью животноводства - разведением тонкорунных овец (мериносов), доведя размеры стада до 600 голов. Торсон знакомил местных жителей с улучшенными сельскохозяйственными машинами, поставил мельницу и молотилку. Михаил Бестужев изобрел особый вид экипажа, приспособленный для езды по горным дорогам Прибайкалья - "сидейку". Желая, чтобы это изобретение сделалось полезным для всего края, он организовал мастерскую для изготовления образцовых сидеек. Работавшие под его руководством около 30 человек из русской и бурятской молодёжи обучились столярному, кузнечному и другим ремёслам.

Но особенной талантливостью почти во всех областях технической и умственной деятельности отличался Николай Бестужев, который был одинаково искусным механиком, портным, сапожником, литейщиком, художником и писателем. Он изобрёл печь нового устройства, много работал по усовершенствованию хронометров (особый вид часов, отличающихся необыкновенной точностью), для проверки которых по звёздам он устроил обсерваторию с телескопом собственной работы, вёл образцовое огородничество, изучал местный край, изучал, между прочим, Гусиное озеро и проводил наблюдения над землетрясениями, которые так часто происходят в Прибайкалье.

Поселенные в Селенгинске декабристы занимались, кроме того, обучением детей селенгинских обывателей, благодаря чему тамошняя, а также и кяхтинская молодёжь выросшая под влиянием декабристов, в течение многих лет носила на себе отпечаток этого благотворного влияния.

Вообще Бестужевы и Торсон много способствовали поднятию Селенгинска, маленького захолустного городка, в умственном и экономическом отношениях.

Поселенный в Петровском заводе И.И.Горбачевский был для Петровского завода тем, чем были для Селенгинска Бестужевы и Торсон. Высокие личные качества Горбачевского, его доброта и светлый ум сделали его центром немногочисленного местного общества и снискали ему любовь и уважение всего местного населения. В образовавшемся около Горбачевского кружке читались русские журналы и книги, а также заграничные издания. Горбачевский получал между прочим "Колокол" и "Полярную Звезду" - журналы, издававшиеся в Лондоне Герценом. Особенно много в образовательном отношении получила от Горбачевского жаждавшая просвещения местная молодёжь. Горбачевский был источником света и знания и для самого юного поколения Петровского завода: он занимался с детьми своих знакомых и других обывателей, заводских служителей и канцеляристов. Гуманность Горбачевского выражалась и в его участливом отношении к ссыльнопоселенцам, которым он оказывал как моральную, так и материальную поддержку. Благодаря своему авторитету, Горбачевскому удалось остановить исполнение, совсем уже было состоявшегося приговора волостного общества о выселении из завода евреев.

На заводе Горбачевский жил собственном домике. У него была небольшая мельница, приносившая чуть ли не убыток, так как в хозяйственные операции постоянно вмешивалась доброта и доверчивость Горбачевского. Купив зерно, он размалывал его и муку раздавал в долг жителям завода и окрестным крестьянам, при чем долги поступали туго, а то и вовсе пропадали. Поэтому в своём хозяйстве Горбачевский кое-как сводил концы с концами. Будучи человеком небогатым, скорее даже бедным, Горбачевский не мог отказать в помощи бедняку, который у него просил. Случалось, у него у самого не было ни гроша, тогда он занимал у кого-либо из знакомых рубль, два, три, пять… и давал просившему. Когда в апреле 1961 года была объявлена воля заводским рабочим, для Горбачевского открылось новое обширное поле деятельности. Он много и горячо хлопочет об устройстве нового быта вышедших на свободу рабочих. Развившееся вдруг среди рабочих, предоставленных самим себе, пьянство сердит его. Влияя на знакомых рабочих, он направляет решения волостного схода, посредничает между рабочими и заводским начальством.

Горбачевский является также одним из ранних кооператоров Прибайкалья, потратив много усилий на открытие в Петровском заводе потребительской лавки, первой в Прибайкалье. Его же стараниями на заводе было открыто училище. В 1864 году Горбачевский был выбран в мировые посредники; это было официальный оформлением того положения, которое фактически он уже давно занимал в местной жизни.

Горбачевский и на поселении остался верным мятежному настроению своей юности и сохранил непримиримость и резкость ко всему, что было связано со старым порядком. Он никогда не считал дело декабристов ошибочным и всегда сожалел о его неуспехе.

Высоко гуманным характером отличалась также деятельность декабриста М.К.Кюхельбекера, поселенного в Баргузине. Он устроил в своём доме больницу и с успехом лечил всех обращавшихся к нему местных жителей. Эта бескорыстная и самоотверженная работа снискала ему огромную популярность, любовь и уважение со стороны населения баргузинского района, тем более что в ту эпоху официально организованной медицинской помощи сибирскому населению совершенно не было.

Неудачно сложилась жизнь на поселении декабриста М.Н. Глебова. Водворенный в Кабанске, вдали от товарищей декабристов Глебов, находившийся при том в тяжелых материальных условиях существования, скучал и жаждал освобождения. Дни его тянулись безотрадной чёрной полосой. Он умер в Кабанске в 1851 году насильственной смертью, будучи отравлен с целью ограбления.

Пребывание на поселении в Прибайкалье прочих декабристов (братья Борисовы, Оболенский, Вильгельм Кюхельбекер, Шимков, Муравьёв), которые были потом переведены частью в Иркутский район, частью в Западную Сибирь, было слишком кратковременным, чтобы оставить заметные следы в местной жизни.

Д.И.Завалишин, поселившийся в Чите, известен как сельский хозяин-землепашец, пытавшийся привить более культурные формы земледелия, и как публицист, писавший обличительные статьи, направленные против политики гр. Муравьёва-Амурского. По его инициативе в 1852 году было основано селение Атамановка. Среди местного общества, Завалишин, человек научно-образованный, пользовался весом и уважением, оказывая обуздывающее влияние на местных администраторов. Обличительная деятельность Завалишина не прошла ему даром: он был выслан из Читы в Казань, а оттуда переехал в Москву, где и умер.

Павел Васильевич Аврамов, бывший на поселении в Акше, там и скончавшийся в 1836-ом году, не оставил по себе таких следов, как другие декабристы. В его краткой биографии П.М. Головачёв так характеризует го личность: "Аврамов был добрый, общительный, весёлый человек. Он помогал другим, заступался за невинных и пользовался общей любовью".

Кроме М.С. Лунина, скончавшегося в 1845-ом году в Акатуе и Абрамова в 1836-ом году в Акше, в Забайкалье умерли следующие декабристы: А.Н.Андреев (в 1831 году в Верхнеудинске, сгорел при пожаре), А.С.Пестов (в 1833 году в Петровско-заводском каемате), К.П.Торсон (в 1851 году в Селенгинске), М.Н.Глебов (в 1851 году в Кабанске), Н.А.Бестужев (в 1855 году в Селенгинске), М.К.Кюхельбекер (в 1857 году в Баргузине) и И.И.Горбачевский (в 1869 году в Петровском заводе).

В Петровском же заводе скончалась: жена декабриста Н.М.Муравьёва - Александра Григорьевна, Анна Анненкова и младенец Фонвизин. В Селенгинске скончались: сын М.А.Бестужева - Николай и Мария Николаевна Бестужева. В Чите - жена декабриста Д.И.Завалишина Апполинария Семёновна и младенец Софья Волконская. Вот в кратких словах главное, что мы должны здесь сказать о пребывании и деятельности декабристов в Забайкалье.

2.7 Жёны декабристов. "Строки истории - строки любви"

Княгиня некогда - раба теперь она,

И с мужем чёрный хлеб делить осуждена,

И стужу зимнюю, и тяжкие лишенья,

И чашу горькую труда и унижения.

Альфред де Виньи.

Как известно, в Читинском остроге с февраля 1827 года по август 1830 года жили восемь жён "государственных преступников" - декабристов: А.Г.Муравьёва, Е.П.Нарышкина, А.В.Ентальцева, М.Н.Волконская, Е.И.Трубецкая, П.Е.Анненкова, А.И.Давыдова и Н.Д.Фонвизина.

В печатных источниках вопрос о сроках пребывания этих добровольных узниц или обходится вообще, или сообщаются довольно противоречивые данные.

Некоторые дополнительные данные можно получить, знакомясь с материалами государственного архива Забайкальского края. Прежде всего, это документы, уточняющие некоторые даты прибытия и отъезда жён декабристов.

По настоянию царя Комитет принял постановление, по которому "невинная жена, следуя за мужем-преступником в Сибирь, должна оставаться там до его смерти". А после смерти правительство не может "дозволить всем их вдовам возврат в Россию".

Любящих женщин это не остановило. Первой отчаянно ринулась в неизвестность княгиня Трубецкая. Едва фельдъегерская тройка повезла на восток её мужа, как отправилась туда и Екатерина Ивановна. Отец ей дал в провожатые своего секретаря, карету и крепостную. Выездной экипаж не выдержал дальней дороги и буквально рассыпался в Красноярске. Екатерина Ивановна вместе с провожатым пересела в тарантас и двинулась дальше. Приехав в Иркутск, она отправила гражданскому губернатору Цейдлеру письмо-заклинание. Слова о чувстве любви к другу и желание соединиться с ним привели губернатора в замешательство. Высокая жертвенность не умилила его, а напугала. Он тут же "забил тревогу". Мол, декабристы, отправленные под Иркутск, могут через жён общаться с миром. Жены могут отправлять письма не через губернатора, как указано, а другими путями. И вообще "делать тому подобные самовольные поступки, которые и за строжайшим надзором предупредить не предстоит возможности". В общем, губернатор был прав - так потом всё и случится.

Когда декабристов в срочном порядке отправляли из-под Иркутска в Благодатку, попытались сделать это втайне от Трубецкой. Но она об этом узнала (губернатор потом тщетно выискивал человека, который её предупредил) и примчалась в казачьи казармы, куда их свезли. После проводов стала настойчиво добиваться, чтобы ей разрешили поехать следом. Но Цейдлер уже имел повеление ни в коем случае не пускать жён декабристов за Байкал, "и встал непреодолимой стеной".

Сначала он запугивал, что в краю, где находятся тысячи каторжан, Трубецкой придётся жить с ними в общих казармах. Она соглашалась. "Без прислуги, без малейших удобств!" - "Хорошо", - покорно отвечала она.

Тогда он заявил, что княгиня при этом должна письменно отказаться от всех видов собственного имущества. Даже того, которое ей может достаться по наследству - то есть она должна сделаться нищей. А если появятся дети, они поступят в казенные заводские крестьяне. Екатерина Ивановна с готовностью подписала такую бумагу.

− Я готова ехать, - сказала она.

Не зная, что еще придумать, губернатор перестал ее принимать. Но она не отступилась, изо дня в день являясь в губернское управление. Что было дальше, пусть лучше скажет её современник декабрист Розен: "Наконец, он решился употребить последнее средство: уговаривал, упрашивал, и, увидев все доводы и убеждения отринутыми, объявил, что не может иначе отправить ее к мужу как пешком с партией ссыльных по канату и этапам. Она спокойно согласилась на это; тогда губернатор заплакал и сказал: "Вы поедете!". К такому решению помог прийти губернатору и комендант Лепарский, который только что приехал из Петербурга.

И вот почти полгода - столько времени ушло у Трубецкой на уговоры - она со своей крепостной Авдотьей Пугачёвой и прислугой из наемного человека двинулась на восток. А навстречу ехало письмо от мужа, которое Бурнашев арестовал и отправил в Петербург, в III Отделение. В нём Сергей Петрович писал ей из Благодатского рудника, что там "находят нужным содержать нас ещё строже, чем мы содержались в крепости"… "Три человека солдат не спускают с меня глаз, и когда я должен выходить из неё, то часовой с примкнутым штыком за мною следует".

Трубецкой пытался предупредить жену, что "ты еще не видывала таких тесных, низких и бедных изб, каковы здесь. Кроме того, истинно должна будешь быть в нищете, ибо многих из самых простых даже потребностей в жизни не достанешь здесь ни за какие деньги. А если что можно достать, то за такую цену, что скорее можно согласиться без них обойтись". Однако если бы Екатерина Ивановна это письмо получила, оно бы не остановило её. Её беззаветная любовь к мужу была выше любых преград. В графском доме её отца был известный высшему свету салон, в нём она ходила по мраморным плитам, которые когда-то принадлежали римскому императору Нерону. А тут она готова была спать на холодном, щелястом полу, лишь бы быть ближе к другу. Она была связана с мужем не только узами брака, но и дружбы, единомыслия. Розен говорил ней: "Екатерина Ивановна Трубецкая была не красива лицом, не стройна, среднего роста, но когда заговорит,- так что твоя краса и глаза, просто обворожит спокойным, приятным голосом и плавною, умною и доброю речью, так всё слушал бы её. Голос и речь были отпечатком доброго сердца и очень образованного ума от разборчивого чтения, от путешествий и пребывания в чужих краях, от сближения со знаменитостями дипломатии".

Судьба Трубецкой причудливо переплелась с судьбой Волконской и Муравьёвой. Эти женщины выехали в Сибирь несколько недель после Трубецкой. Поэт Вяземский так отметил это в своём письме из Москвы: "На днях мы видели здесь проезжающих далее Муравьёву-Чернышеву и Волконскую-Раевскую. Что за трогательное и возвышенное отречение! Спасибо женщинам: они дадут несколько прекрасных строк нашей истории".

Они дали прекрасные строки не только для истории, но и для литературы. Волконской и Трубецкой Некрасов посвятил поэму "Русские женщины". Написана она была через 13 лет после их отъезда в Сибирь. Любимой книгой поэта были записки декабриста Розена.

Посвятил Некрасов поэму и Трубецкому, называется она "Дедушка". Поэт написал её, когда Сергей Петрович был ещё жив. А продолжение "Русских женщин" хотел посвятить Муравьёвой. В нём он предполагал описать многострадальную жизнь в Чите и в Петровском заводе. Но не успел: остались лишь черновые наброски.

Посвятил Александре Григорьевне Муравьевой свой рассказ "Шлиссельбургская станция" Николай Бестужев. А Розен так написал о ней: "Наша милая Александра Григорьевна, с добрейшим сердцем, юная прекрасная лицом, гибкая станом, единственно белокурая из всех смуглых Чернышевских, разрывала жизнь свою сжигающим чувством любви к присутствующему мужу и отсутствующим детям. Мужу своему показывала себя спокойною, даже радостною, чтобы не опечалить его, а наедине предавалась чувствам матери самой нежной".

Следующими после Муравьёвой приехали Е.П.Нарышкина и А.В.Ентальцева. На постовой станции появилась такая запись: "4 августа 1827 года на 13 подводах с урядником Южаковым прибыли жёны государственных преступников Нарышкина и Ентальцева".

Прибытие из Благодатки М.Н.Волконской и Е.И.Трубецкой не зафиксировано на почтовой станции; они ехали не на почтовых, а на так называемых "обывательских" лошадях, но об их приезде говорит запись унтер-офицера Макковеева, сопровождавшего их, а он прибыл 25 сентября 1827 года.

На следующий день, 26 сентября, М.Н.Волконская писала в своём письме: "Со всеми дамами мы как бы составляем одну семью; они приняли меня с распростёртыми объятиями, так как несчастье сближает".

Они поселились вместе с Ентальцевой. "Мы живём вместе, она моя экономка и учит меня бережливости, - писала далее Волконская. - Помещение моё несравненно удобнее, чем в Благодатке, у меня, по крайней мере, есть место для письменного стола, пяльцев и рояля".

В начале 1828 года в Чите появилась А.И.Давыдова, а с ней - крепостная девушка Маша Мальцева в услужении Волконской.

марта 1828 года (дата устанавливается по письму) в Читинский острог прибыла Н.Д.Фонвизина. А 31 марта, прожив в Чите семь месяцев и 27 дней, уезжала А.В.Ентальцева. Об этом записано на читинской почтовой станции.

О том, насколько сильны были у Муравьёвой чувства к своему мужу, рассказал нам всё тот же наблюдательный Андрей Евгеньевич Розен: "Наёмный домик её находился через улицу против временного первого острога, в котором содержался муж её; дабы иметь предлог увидеть его хоть издали, она сама открывала и закрывала свои ставни".

Не меньше тосковала по своему мужу и Елизавета Петровна Нарышкина. Она страдала еще и от одиночества, потому что с другими дамами сходилась трудно. Дома в Петербурге исполняли все её прихоти. Она была единственной дочерью героя-отца, бывшего военного министра. А тут самой пришлось справляться со своим хозяйством. Чтобы не стеснять Муравьёву, она вскоре сняла другой дом, который был на окраине. Ведь приехала она не одна - за ней последовала крепостная Анисья Петровна. Она была так привязана к своей хозяйке, что и потом, получив вольную, осталась у неё навсегда. Дом Нарышкиной был срублен из толстых кондовых бревен. Внизу, как водится, из лиственных, а выше - сосновых. К сожалению, до наших времен это строение не сохранилось, но в 1965 году ещё можно было найти кое-какие детали от того, подлинного нарышкинского дома.

Читинская церковь декабристов - тоже страдалица. Многие годы она была закрыта: храмы революция превращала в склады, на двери навешивала замки. Наконец, в шестидесятые годы церковь отреставрировали. Восстановили в точности, как утверждают экскурсоводы. Но нет, неточностей слишком много, даже колокольня закрыта.

Церковь эта была построена при Петре I. В 1710 году императору представили большой список кандидатов на воеводские должности. Из них он выбрал двадцать - самых добрых, самых радетельных. Самых же лучших из этих лучших было приказано отправить в Якутск и Нерчинск. Хотя в Нерчинском воеводстве было всего-то шестьсот дворов, его снова выделяли из всех других. В том году и услышали читинцы первые глухие удары колокола, который словно отмечал это событие.

Потом церковь горела и в 1776 году была освящена вновь. От тех далёких времён в её стенах осталось немало кондовых бревён. Торцы их темны и морщинисты, как руки старца. Прикоснёшься к ним и чувствуешь вибрацию времени. Из них словно бы исходит та старая сила. А оглянешься - и сникнешь. Вплотную к сокровищнице истории подступили семейные казармы-хрущевки. Они, как клещами, стиснули церковь, которую на своих акварелях вдохновенно выписывал декабрист Николай Бестужев. В церкви находится музей декабристов. Такой - единственный на всю Россию.

Декабристы молились на кресты этой церкви. Их жёны, проходя мимо, осеняли себя перстами. Около нее любила гулять Нарышкина.

По свидетельству современников, она ходила по Чите всё время в черном платье. Может быть, потому что когда шло следствие по делу её мужа, она похоронила свою дочь. Походка её была лёгкой и грациозной, глаза - умными, выразительными, голова гордо поднята. На склоне своих лет П.Е.Анненкова напишет: "Она привлекала всех к себе своею беспредельною добротою и необыкновенным благородством характера".

П.Е.Анненкова - это Полина (Прасковья) Егоровна Гебль, которая венчалась в читинской церкви. Но она не была невестой Анненкова в полном смысле этого слова. У неё уже был от него ребёнок. Анненков Иван Александрович был тем самым подметальщиком той самой читинской улицы, который приехал в первой партии, вместе с Муравьёвым и Торсоном.

Кстати, когда вернулась Трубецкая из Благодатки, она не узнала в высоком молодом человеке, одетом в какой-то странный тулуп, подвязанный верёвкой, бывшего блестящего кавалергарда. Хотя не раз танцевала с ним на балах у своей матери мадам Лаваль. Он шёл с лопатой и метлой рядом с телегой (снегу в Чите, как обычно, не было) и бросал в неё мусор.

Роман у французской модистки Полины Гебль и поручика начался давно, за два года до восстания на Сенатской площади. А дочь родилась, когда Анненков находился под следствием.

Полина Гебль распродала все вещи, которые у неё были, чтобы попытаться вывезти своего любимого за границу. Этого её, конечно, не удалось. Тогда она придумала хитрый ход. Весной того же года, когда Анненкова привезли в Читу, она двинулась в Вязьму. Там царь участвовал в маневрах, и к нему приблизиться было проще: посетителей никто там не ожидал. Маневры проходили успешно, и у царя было хорошее расположение духа. Француженка прорвалась к нему и подала заранее написанное прошение. "Я всецело жертвую собой человеку, без которого не могу далее жить". Эти слова тронули Николая I, а может быть, ему захотелось показать себя милосердным. Как любила это демонстрировать его прабабушка-императрица.

Законным женам трудно было вымолить разрешение поехать вслед за мужьями. А невенчанной француженке это удалось сразу. Монарх не только милостиво разрешил её ехать в Читу, но и распорядился выдать три тысячи рублей.

В Москве на царские деньги продавщица модного магазина купила хороший экипаж. Но он не был предназначен для сибирских дорог. В Казани его пришлось обменять на две купеческие повозки.

Домчалась она в Иркутск за восемнадцать дней - не всякий фельдъегерь мог доскакать так быстро (а Муравьёва добралась всего за 16 дней - вот что такое любовь). Как и приехавшие доселе жёны декабристов, Гебль дала подписку о десяти пунктах. Она торопилась и успела прибыть до 5 марта 1828 года, ко дню рождения И.А.Анненкова. А через месяц, 7 апреля, Полина Гебль венчалась в читинском соборе с И.А.Анненковым. К свадьбе невеста сделала своему жениху подарок: новые кандалы. Казённые были высокому Анненкову коротки, он не мог подвязывать их к поясу. Она тайком заказала кузнецам новые, они их сделали длиннее и легче. Жениха тайно расковали, невеста его железа спрятала. Когда с декабристов сняли оковы, она их сдала, а те, что были на нём пошли на изготовление колец и браслетов.

Посажённым отцом на негласной свадьбе был сам комендант Лепарский. Поначалу все относились к нему с предубеждением: тюремщик! Но позже оценили его и полюбили.

Комендант встретил Полину Гебль у входа в церковь, а потом они потерялись. Перепутав ритуал, генерал повёл её на второй этаж. Старенькому и тучному, ему непросто было подниматься по крутым ступеням. А когда поднялся, узнал, что церемония не наверху, а внизу. Это даже немного развеселило присутствующих. Тем более что служба была неважной: священник торопился, а певчих не было. С жениха и двух шаферов сняли кандалы прямо на паперти. После церемонии заковали снова и отвели в каземат. Полина Гебль стала Прасковьей Егоровной Анненковой, и впереди её ожидали два часовых свидания в присутствии офицера да возможность переговариваться через щели частокола.

"К частоколу в разных местах виднелись дорожки, протоптанные стопами наших незабвенных добрых дам, - писал А.Беляев, - Сколько, может быть, слёз упало из прекрасных глаз этих юных страдалиц на протоптанную тропинку…".

Они и в самом деле были юны. Когда они приехали в Читу, Муравьёвой было двадцать три, а Фонвизиной и Волконской по двадцать два. Чуть постарше были Нарышкина и Трубецкая. А повидали они к этому времени уже столько, что иным не доведется увидеть и за всю жизнь.

Поначалу охранники безжалостно прогоняли дам от этого частокола. Но, после того как солдат ударил при этом Трубецкую, женщины отправили в Петербург жалобу. А Трубецкая с тех пор выносила из дома стул, "демонстративно усаживалась" перед воротами и беседовала с находящимися во дворе каземата декабристами. Мешать ей больше не смели. Бурнашеву жесткое обращение с декабристами женщины тоже ведь не простили. После их писем в Петербург он потерял свою должность. Лишь после долгих проволочек он получил незавидное место в Барнауле, где и умер.

В 1832 году А.Г.Муравьёва умерла от нервной последовательной горячки. И в Чите, и в Петровском заводе она ходила по морозу легко одетая. Теперь вот, в конце ноября, сильно простудилась и слегла с высокой температурой. Вольф ни на шаг не отходил от неё, ставил компрессы, давал лекарства. Александра Григорьевна благодарно улыбалась и спокойно диктовала прощальные письма родственникам. Чтобы не будить родившуюся в Чите Ноннушку (Софью), поцеловала её куклу, а потом стала утешать мужа. Хотя сама больше всех перетерпела за эти годы. Оставила троих малолетних детей в России, всё время переживала. Когда приехала в Читу - тяжко умерла мать. Перебралась в Петровский завод - скончался горячо любимый отец. Две дочери, родившиеся в Петровском заводе, умерли у неё на руках. В двадцать семь лет она написала свекрови: "Я старею, милая маменька. Вы и не представляете себе, сколько у меня седых волос". Александра Григорьевна попросила Вольфа не покидать Ноннушку, пока не освободят мужа. Сказала хорошие слова всем. В последний раз вздохнула и устало закрыла глаза. Навеки…

Никита Михайлович Муравьев сидел, как каменный, глаза без конца слезились. Утром декабристы увидели, что голова его стала белой.

"Нет сомнения, что если бы эти знаменитые женщины не решились на такой геройский поступок (имеется в виду их приезд в острог и восстановление связей со всеми родными узников), наша участь была бы совершенно иная, и мы все погибли, забытые Россиею. Сам Николай обуздывался влиянием удаления, производимым таким геройским этих незабвенных жён и постоянным возбуждением их примерных семей". Это писал декабрист В.С.Толстой.

Говоря о "государственных преступниках" невозможно не сказать об их женах. Судьбы декабристов неразрывно связаны с судьбами их верных и любящих жен.

2.8 О домах жён декабристов в Петровском заводе

Хотелось бы сказать еще несколько слов о домах жён декабристов в Петровском заводе. В воспоминаниях декабриста Завалишина Д.И. мы читаем о том, что вновь построили себе дома Трубецкая, Волконская, Анненкова и Муравьёва. Остальные женщины "купили старые дома, но улучшили их пристройками и отделкою".

Жена декабриста С.Г.Волконского имела два дома с многочисленными хозяйственными пристройками. Один из них, небольшой на маленьком участке, находился далеко от каземата. Эту усадьбу Волконская приобрела в первые же недели пребывания в Петровском заводе. Однако когда декабристам было разрешено жить в квартирах своих жён, маленький дом перестал её удовлетворять. Она начала строительство нового дома и служб на участке, расположенном значительно ближе к каземату.

Новая усадьба Волконских имела протяжённость вдоль улицы 64 метра, а в глубину - 50 метров. Дом размерами в плане 19,2×16 метров длинным пятиоконным фасадом был обращён в улицу. Шесть жилых комнат, просторная прихожая и кухня с подсобными помещениями отапливались четырьмя печами. Устроенный со двора вход вёл в дом через тамбур. Окна были широкие, необычные для Сибири. В глубине двора имелся довольно большой (с двумя печами) флигель размерами в плане 16×7,2 метра. Внутренний забор разделял усадьбу на две части. В одной находились дом и флигель, в другой - хозяйственные постройки. До 1837 года усадьба Волконских являлась одним из немногих мест, где узники отдыхали после пребывания в мрачном сыром каземате. Особенно частыми гостями здесь были Ф.Б. Вольф, А.В. Поджио, И.И. Пущин, И.Д. Якушкин. В 1837 году Волконские уехали на поселение в деревню Урик Иркутской губернии и оба дома продали ведомству завода. Маленький дом был приспособлен под солдатские казармы, а в 1849 году - под квартиры служащих. Большой дом занял управляющий заводами, а в 1861 году в нём размещалась школа.

Ближе к каземату по той же стороне улицы, что и усадьба Волконских, находилась усадьба П.Е. Анненковой размерами 38,2×85 м. На усадьбе стоял ничем не примечательный просторный дом размерами в плане 19,8×15.1 м, с открытым крыльцом, В нём имелись шесть больших и одна маленькая комната, сени и прихожая. Естественное освещение обеспечивали 13 окон, три из которых были тройными - "итальянскими". Большая комната служила, вероятно, гостиной; одна дверь соединяла её с прихожей, вторая - со смежной комнатой. Почти все комнаты были проходными. Можно предположить, что непроходная комната с двумя окнами на улицу (в противоположном от гостиной углу дома) служила кабинетом.

В этом доме Анненковы жили до 1835 года, то есть до отъезда в селение Бельское Иркутской губернии. В 1836 году дом вместе с мебелью был куплен ведомством завода. В 1849 году его предполагалось отремонтировать, подвести каменный фундамент, переложить печи, оштукатурить. В 1852 году дом использовали как казарму.

В документах имеется подробный перечень мебели, приобретенной заводом у Анненковых: четыре обитых ситцем дивана различной величины, шесть столов, три шкафа (платяной, бельевой и книжный), зеркало в раме красного дерева, шесть стульев с ситцевыми подушками и ряд других вещей.

К северу от дома Анненковой на участке размерами 33,4×45,7 м находилась усадьба Трубецкой.