.
Кроме того, среди англоязычных источников можно назвать так же такие работы таких авторов как: Plumb J. H., Mehta. V., Kenyon J.
Методология. Следует отметить, что реконструкция представлений Тревельяна о социальной истории в русле повседневной жизни англичан, неизбежно ставит ряд методологических проблем, которые связаны со сложностями обобщения и оценок многообразных, часто взаимоисключающих данных, раскрывающих внутреннюю неоднородность и изменчивую динамичность хода повседневной жизни. Исследовательский процесс должен обязательно сопровождаться реконструкцией отдельных элементов системы теоретических представлений Тревельяна в единую систему их взаимосвязей в его концепции социальной истории Англии. Поэтому при изучении Тревельяна как историка повседневности необходима оговорка, заключающаяся в необходимости учитывать специфику труда Тревельяна в области социальной истории Англии. Она в том, что Тревельян был одним из первых исследователей в этой области, и его труды как любое начинание содержали ряд недостатков и в современном смысле слова не могли считаться классическим примером анализа истории повседневности, в большей мере являясь исследованиями социальной истории. В работе применялись компаративный метод для сравнения точек зрения, имеющихся в историографии, а так же общие методы и принципы, среди которых принцип историзма, объективности, системности, использованные при анализе концепции социальной истории Англии Тревельяна.
Объект исследования - научное творчество Д.М. Тревельяна.
Предмет исследования - социально-историческая концепция Тревельяна, изложенная им в трудах по социальной истории Англии.
Хронологические рамки исследования определены деятельностью Тревельяна как профессионального историка и охватывают период первой половины 20 века - как период складывания и развития его авторской концепции и его представлений на природу социально-исторического процесса.
Структура работы определена логикой целей и задач исследования и состоит из введения, трех глав, заключения и списка использованных источников и литературы.
Глава I. Повседневность и социальная история в британской историографии: либеральная и социалистическая парадигмы
К середине XX в. социальная история уже выражала себя в качестве многосоставной субдисциплины профессионального исторического знания Великобритании. В то же время в его поле стихийно втягивались исследовательские области из искусствознания (истории искусств), литературной критики (филологических "британских исследований" и истории литературы), философии (истории философии), психологии (истории психологии), науковедения (истории науки). В большой степени эта близость задавалась общей исторической ориентацией дисциплин социально-гуманитарного знания, которая утвердилась в XIX в. в период господства научного исторического метода и его модификаций (генетической, компаративной, типологической).
В первой половине XX в. внимание социальных историков Британии все больше перемещалось с констатации предметной области, представляемой как часть объективной реальности в ее материальной и завершенной формах ("что?"), - на выработку конкретных аналитических инструментов, которые бы позволяли производить точный, научный анализ проблемных полей ("как?"). Именно поэтому социальная история часто шла в русле с историей повседневности.
В настоящее время достаточно убедительно определено место истории повседневности в истории исторической мысли как попытки переосмысления традиционных представлений о прошлом человечества. Это стало результатом «антропологического поворота» в мировой историографии, т. е. переноса акцентов изучения с глобальных структур на уровень повседневности, что предполагает совершенно иную оценку феномена человека и его роли в историческом процессе.
За прошедшие десятилетия во многих странах (Англия, Германия, США, Франция, Швеция и др.) сложилась довольно обширная историография по вопросам повседневности, а в некоторых - предпринимаются лишь первые шаги в этом направлении. Для историографической традиции, с одной стороны, характерна несомненная общность подходов, с другой - более или менее национальные особенности.
Первоначально в становлении истории повседневности определенную роль сыграли инициативные движения - «мастерские истории». Например, в ФРГ в конце 80-х гг. существовало около 40 таких подвижнических групп, насчитывающих свыше 300 человек. В Западной Европе в целом к началу 80-х гг. насчитывалось 1600 научных исторических кружков, члены которых изучали подобного рода проблемы, в том числе условия труда на различных предприятиях, жилищный и другие вопросы.
«Мастерские» истории ставили своей целью изучение повседневной жизни тех, кого называли «безымянными статистами», или винтиками, общественных процессов. Деятельности подобных групп благоприятствовала обстановка внутренних демократических реформ, которые пробудили интерес к забытым традициям. При этом осознание таких традиций постепенно сопровождалось пониманием более емкого характера панорамы, которая начала складываться в науке на основе изучения широкого исторического, социологического и этнографического материала.
Наиболее полное научно-теоретическое обоснование понятие исторической повседневности получило в историографии ФРГ. В конце 70-х - начале 80-х гг. несколько молодых исследователей из института истории им. М. Планка (Геттинген) предложили отказаться от изучения социально-политических структур и процессов и перейти к исследованию таких вопросов, которые ранее либо рассматривались с позиции неконструктивной критики, либо вообще замалчивались, в том числе роль «маленького» человека в истории, его повседневная жизнь, взаимоотношения с социальными структурами. Этот вопрос диктовался не только стремлением приверженцев в истории повседневности «отстоять» человека в истории, но и тем, что само общество оказалось в состоянии кризиса. Развитие немецкой истории повседневности привело к тому, что в начале 90-х гг. она стала самостоятельным направлением, выходящим за рамки национальной историографии и играющим существенную роль в мировой исторической науке.
На Национальном конгрессе историков, состоявшемся в 1992 г. в Ганновере, была образована специальная секция «Что будет после истории повседневности?». Этот факт свидетельствовал о сформировавшейся группе учёных (А. Людтке, X. Медик, Р. Ван Дюлмен и др.), признающих историю повседневности тем научным направлением, которое является своеобразной «корректировкой исторической науки и дает значительные шансы для новой оценки прошлого».
Группа сложилась на основе идеи консолидации различных направлений в социальной истории с ориентацией на её междисциплинарность и сравнительный подход. В 1993 г. этой группой был налажен выпуск периодического издания «Историческая антропология. Культура. Общество. Повседневность», задачей которого провозглашалось «иллюстрация» истории «через призму жизненных обстоятельств людей». Оно действительно объединило учёных, работающих в Германии и за рубежом над различными проблемами социальной истории. Его статьи характеризуются многообразием тематики и подходов к их раскрытию - от социального портрета средневекового общества до сюжетов из гендерной, этносоциалъной и рабочей истории, от истории города до истории детства, частной жизни, от конкретного содержания, включая научную жизнь, до обзорного и методологического характера.
А. Людтке определяет историю повседневности как «детальное историческое описание устроенных и обездоленных, одетых и нагих, сытых и голодных, раздора и сотрудничества между людьми, а также их душевных переживаний, воспоминаний, любви и ненависти, тревог и надежд на будущее». По его мнению, представления обычного человека, как и поступков значительно большей степени, чем это было принято полагать, зависят от его повседневного личного опыта.
Такие общественные категории, как экономика, политика, идеология, законодательство, существовали и действовали лишь опосредованно, «просеиваясь» сквозь призму жизненного опыта людей, вызывая определенные ответные реакции и действия.
Повседневность - проявление массового сознания людей и их традиционные представления и стереотипы. Она понимается как частное выражение общественных процессов. Это комплексный объект, выступающий как единство многообразных функций или воплощение социальных связей, как исторически конкретная социально-пространственная форма существования общественной системы, воспроизводящей и концентрирующей её основные элементы и отношения. Повседневность - одна из наиболее устойчивых форм общественного развития: меняются политические системы и режимы, идеология и её социальные носители и др., но повседневность остается незыблемой константой исторического процесса. Она играет существенную роль в определении форм социального поведения, выступает важным средством выражения духовных запросов и идейных ориентиров различных слоев общества.
Заложив современные основы истории повседневности, германские исследователи наполнили её собственными категориями. Одна из них - способы «присвоения мира» (Aneignug). Суть Aneignug состоит в том, что человек, оказавшись в той или иной жизненной ситуации, будет вести себя в соответствии со своим мировоззрением, отношением к действительности, зачастую не следуя определенным социальным нормам. Объяснять поведение человека приходится не с точки зрения бездумного подчинения его системе групповых норм, а с позиции вариативности ситуации и неповторимости каждого человека. В этой связи А. Людтке приводит в качестве примера традицию празднования 1 Мая - дня национального труда в гитлеровском рейхе. Большинство немцев сознательно шло в этот день на митинги, демонстрации, поддавшись нацистским идеям. Однако многие участие в подобных акциях расценивали как лишний шанс увеличения заработной платы, повышения по службе и др.
Характер взаимоотношений между людьми, гарантирующий социальную упорядоченность, ставит каждого человека перед необходимостью выбора сложных жизненных решений, принятие которых самым непосредственным образом затрагивает его интересы. Чем обусловлен его выбор стратегии своего поведения, которое является серьёзным элементом формирования картины мира? А. Людтке убеждён в том, что всё определяется характером человека, его своенравностью и упрямством (Eigensinn), игнорированием общих групповых установок.
Таким образом, Eigensinn выступает другой важной категорией истории повседневности, означающей своеобразную форму социальной организации индивида, в генезисе которой условно можно выделить два этапа: на первом этапе происходит кристаллизация определённых черт характера субъекта (самоуверенность, самоуважение, своенравность и др.); на втором - все более определённо обнаруживаются тенденции к конфронтации между субъектом и сложившимися в обществе социальными структурами. В этих условиях, поскольку сама система общественной организации на протяжении длительного времени аккумулировала, как правило, исторический опыт в области управления социальными процессами и стала способной успешно противостоять всем социальным инновациям, индивид чаще всего вынужден был реализовывать себя в ограниченном пространстве. Например, стремление заводских рабочих избавиться от контроля администрации было причиной роста авторитарных тенденций в семьях с их стороны.
На это обстоятельство обращает внимание также историк Р. Зидер, констатируя тот факт, что сопротивление переменам в семейной жизни было частью борьбы за самоуважение и идентификацию. Если на предприятии рабочий находился в рамках жесткой производственной иерархии, под постоянной угрозой увольнения из-за колебаний рынка, то в семье он мог относительно самостоятельно принимать решения.
В истории повседневности, считают её сторонники, целесообразно выделить проблему насилия. Американская исследовательница Д. Вирлинг высказала мысль о том, что повседневность становится своего рода бастионом простого человека против всего угрожающего насилия государственной власти. Власть в данном случае выступает не только в качестве норм, установок и предписаний, регламентирующих повседневную жизнь, но и как социальная практика.
В результате этого общественные процессы принимают форму сложной диалектики и модели развития, в рамках которого имеет место и взаимодействие, и конфронтация людей и власти. Традиционная формула, в которой человек подчинен системе, объясняется способностью власти на основе экономических и социально-политических институтов осуществлять экспансию, т. е. интегрировать общество в единый, монолитный организм. Такой взгляд на природу насилия является господствующим в современной исторической науке. Реже раскрывается иная сторона: став заложником государственной власти, человек постепенно становится гарантом её внутренней стабильности и функционирования. Такая характеристика является не менее важной при раскрытии феномена тоталитаризма. Например, изучение немецкими историками определённого комплекса источников (дневников, личных записок и т. д.) периода фашизма Германии показало, что сопротивление в гитлеровском рейхе носило единичный, аномальный характер. Наоборот, большинство обычных немцев были не только лояльны к полицейским акциям фашистов, но и нередко их инициировали.
Выдвинутая новым поколением учёных концепция истории повседневности как «исследования преломления скрытых мотивов и результатов деятельности» человека состоит в том, что не только структуры предопределяют мысли людей и ограничивают рамки их поступков, но и люди могут (и должны) иметь собственную стратегию поведения. Социальный человек - это индивид, окруженный прочным барьером условий. Он осваивает мир, и сам приспосабливается к нему, создавая в повседневной жизни предпосылки устойчивого воспроизводства социальных отношений. В силу этого субъект истории выдвигается на передний план микроанализа как фигура, в повседневной деятельности которой «преломляется зависимость от общества и свобода творчества».
Признание исторической наукой повседневности в качестве важнейшего компонента социальной реальности и научного знания влечет за собой ряд последствий принципиального характера. Оно предполагает отказ от рассмотрения исторического развития с точки зрения теории прогресса и модернизации, которые предлагают обществу всеобъемлющий проект переустройства и не учитывают многих обстоятельств, в частности таких, как менталитет человека, его повседневную жизнь.
Интегративный характер категории повседневности и заявленные ей задачи («новый исторический синтез», «тотальная история») обусловили тот факт, что социальная история постоянно вбирала в себя и перерабатывала различные части гуманитарного знания (социология, историческая демография, психология, структурная, социальная и культурная антропология и др.). При этом обогащались её теоретико-методологический арсенал и язык объяснения.
Немецкий историк Ф. Ульрих убежден, что такой поворот в историографии в принципе соответствует логике развития науки, когда в определённый период времени к какой-нибудь области проявляется повышенный интерес со стороны научного сообщества, и она становится весьма популярной. «Почта без шума, совершенно мирным образом, - пишет он, - в германской исторической науке произошла смена перспектив-от изучения разреженной атмосферы канцелярий и салонов, деяний верховных лиц и государственных событий, от анализа глобальных, общественных структур и процессов она обратилась к малым жизненным мирам, серым зонам и нишам повседневности». И далее: можно не только утверждать, что разработка и освоение в истории такого сложного многоуровневого объекта, каковым является повседневность, позволили германской историографии совершить большой рывок в количественном накоплении знаний, но и говорить о теоретико-методологическом прорыве, о формировании новой концепции и смене парадигмы исторического знания в недалеком будущем. Это сложное обобщение богатого конкретного материала с целью выделения из всей мозаики событий наиболее существенных моментов, в фокусе которых можно вычленить качественные преобразования изменяющейся социальной системы.
Как и всякое научное направление, история повседневности имеет свою источниковую базу и проблематику исследований, свою методологию. Зарождение истории повседневности вызвало необходимость обращения к сопряжённым наукам, в рамках которых накоплен достаточный опыт, ценный для её исследования. Одной из таких дисциплин явилась этнология. Тревельян считал историю повседневности парадигмой для социальной истории.
И хотя, как отмечает А. Людтке, такой подход не является универсальным рецептом, опираясь на него, можно выявить «потенциал и феномен исторической практики, которая создается людьми». В силу определённых условий, когда историческая наука в течение XX в. испытала влияние различных дисциплин (социологии и исторической демографии, социальной и культурной антропологии, лингвистики и литературной критики, психологии и др.), «плотные описания» стали основой метода, который в понятийном аппарате Alltagsgeschichte стал обозначаться как микроанализ. В своём системном виде он реконструировался в рамках школы «Анналов», американской и британской социальной историй, в историографии Италии. Представители итальянской социальной истории рассматривали микроанализ как индивидуализированный подход и утверждали, что его сущность сродни художественному творчеству и постижение прошлого средствами «понимания», «вживания» в него одновременно предполагает отбор исторических фактов и их истолкование.
Особенностью является сознательное ограничение масштаба наблюдения в пространстве и времени, что ставит вопрос о реальной Ценности такого подхода. Традицией становится изучение меньших в пространстве и времени ареалов, повседневной жизни их населения, в которой коренятся все проявления человеческой активности и которая предстаёт наиболее глубинным (по М. Блоку, «особой мерой плотности») измерением исторических процессов. По словам Г. Медика, эти локально-исторические рамки позволяют по-новому объяснить такие понятия, «как бюрократическое государство, индустрия, капитализм, семья и др.»
Методологическая природа принципа микроанализа проявляется в том, что он выступает в качестве конкретного научного норматива исследования. Его уникальность - в способности фрагментации объекта исследования на определённых срезах, в выявлении того необычного, казуального с точки зрения историка, в котором спектрально отражается вся гамма социально-экономических, общественных и человеческих отношений. Отталкиваясь от «частной ситуации», микроисторик пытается реконструировать сам способ, посредством которого индивиды строят социальный мир. Ж. Ревель считает, что микроисторики, прежде всего, изучают противоречивые и, во всяком случае, неоднозначные опыты и социальные представления, посредством которых люди действуют. Они предлагают «перевернуть наиболее распространенный у историков подход, когда исследователи в своем анализе отталкиваются от глобального контекста, и начинать собирать воедино множество контекстов».
Одним из методов, используемых в истории повседневности, является интервью - непосредственный опрос участников исторических событий. Это не просто постановка определенных вопросов, а выяснение роли социальных обстоятельств «в конструировании повседневности». В ходе исследования ученый составляет анкету вопросов, или «биографический путеводитель», используемый при интервьюировании, что позволяет субъекту органически связать свой рассказ, обращая внимание на все фазы жизненного цикла (детство, юность и т. п.) и те их сферы (семья, карьера и т. п.), которые значимы для него и интересуют историка.
Проблема источниковой базы истории повседневности состоит в том, что приёмы микроанализа далеко не в равной степени применимы к различным историческим эпохам. Глубина реконструкции, например, повседневной жизни средневековья будет гораздо ниже, чем эпохи нового или новейшего времени вследствие неполноты источников. Неслучайно развитие истории повседневности привело к коренному изменению источниковедческого сознания - «совокупности бытийно-присущих той или иной историографической ситуации знаний, представлений об исторических источниках и путях их изучения, теоретико-методологических построений, методических схем, классификационных установок, явных и неявных форм канонов, невербализированного исследовательского опыта». Основной упор делался на исследование потенции юридических норм вне анализа особенностей их реального применения и действия в конкретно - исторических условиях, наложения сложного правового поля на весь комплекс факторов, объединённых понятием «социальная среда», и, безусловно, на её действующее лицо - «рядового человека». В связи с этим меняется статус тех источников, которые ранее считались «второстепенными»: писем, дневников, жалоб и заявлений граждан и т.д. При этом немаловажное значение имеют фотоснимки, которые часто игнорируются Нередко исторические источники «реконструируются» исследователями при помощи методов устной истории (Oral History), представляя собой информационно ёмкие, специфичные по внутренней и внешней форме источники, своеобразно отражающие действительность. Немецкий исследователь В. Шульце объединяет эти источники понятием «эго-документов».
«Общим критерием таких материалов, - подчеркивает он, - является их способность давать представление о добровольном либо подвергшемся целенаправленному внешнему воздействию мировоззрении людей в стране, семье, социальной группе. С помощью таких источников можно реконструировать взаимосвязь "человек-система", фундирующую в себе человеческие страхи и ценностные ориентации».
Проблематика исследований. Введение в оборот новых исторических источников закладывало ориентацию на преодоление жёсткой заданности сюжетов исследования. Особенно показательна в этом отношении история рабочего класса - одной из самых многочисленных социальных групп в индустриальном обществе. Если ранее вектор исследования был направлен на анализ форм протеста (профсоюзное Движение, стачки, забастовки и др.), то позднее «рабочая история» эволюционировала в сторону исторической антропологии, и в контексте такого обновления все более популярной становится повседневная жизнь рабочих. Классическим образцом «рабочей истории» является работа немецкого исследователя А. Людтке, где прослеживается повседневная действительность рабочего, его жизненные установки, стратегии поведения в эпоху кайзеровской империи и в период национал - социализма.
Традицией истории повседневности стало изучение народной культуры, которая объединяет в себе систему ценностей, понятий, обычаев, верований «плебейской прослойки» (Э. Томпсон). По словам известной исследовательницы Н. Дэвис, историю карнавалов и праздников, торжественных церемоний и посиделок можно прочитать с той же пользой, что и дневник, политический трактат, проповедь или свод законов . Принципиальный вопрос состоит в том, существует ли народная культура самостоятельно либо испытывает необратимое влияние элитных социальных групп (знати, церковников и др.).
Не смотря на то, что главенствующее положение по-прежнему сохраняла политическая и конституционная история социальная история все более развивала свой потенциал. В 40-е гг. XX в. ее предмет стал определяться более емко, существенно расширились проблемные поля, произошла корректировка семантики понятий и терминов.
Потребность социальной истории в адаптации к переменам в историческом знании Британии и обществе соединялась с ее стремлением сохранить свою автономию, сущностные черты, язык (в особенности в споре с политической историей). Усилиями историков консервативного и умеренно-либерального направлений индивидуализирующая "чистая" политическая история стала претендовать на создание всеобъемлющей "новой старой" истории, "нового нарратива", который бы объединял вокруг ядра политической истории элементы и социальной истории.
Одно из первых обоснований позиций "новой" политической истории содержалось в работе консервативного историка Дж. Элтона "Политическая история. Принципы и практика" (1970). В книге обосновывалась идея о необходимости обновления политической истории и ее основных компонентов - юридической, конституционной, административной, дипломатической истории - средствами более широкого истолкования предмета исследования, выявления приоритетности политических отношений в истории.
Эти доводы были воспроизведены "новыми" политическими историками во время общебританской дискуссии "Что такое история сегодня?", организованной в середине 80-х гг. журналом "History Today". Дж. Элтон, Р. Хаттон, Р. Фостер и другие отстаивали тезис о том, что поскольку "все есть политика", ведущее положение в историческом знании и историческом сообществе должна по праву занимать именно эта дисциплина.
Новая социальная история наиболее динамичной субдисциплиной исторического знания в Великобритании стала ко второй половине XX в. Весомый вклад в ее становление внесли исследования ученых марксистской ориентации и историков, близких к марксизму; и, прежде всего, работы Э. Томпсона, Кр. Хилла, Э. Хобсбоума, Дж. Рюде, Р. Хилтона, А.Л. Мортона. Начало качественного преобразования социальной истории в Великобритании связывается с изданием в 1963г. книги Э. Томпсона "Становление английского рабочего класса". Позднее, со второй половины 60-х гг., стали появляться работы по социальной истории, написанные под влиянием М. Вебера и школы "Анналов".
Новая социальная история сконцентрировала в себе основную проблематику исторических исследований "новой исторической науки" и поиск "нового исторического синтеза". У нее был фундамент, заложенный либеральной и радикально-демократической историографией начала XX в. Вместе с тем в предмете и методах старой и новой социальной истории обнаружились принципиальные расхождения, которые можно определить как разрыв с историографической традицией.
Само название было призвано отличать новую социальную историю от традиционной социальной истории, которая включала в себя положение отдельных групп и общностей в различные исторические периоды, социальные движения, образ жизни обычных людей. Прежде в центре внимания находилась общественно-политическая борьба различных партий, институтов, организаций. Главным предметом новых социально-исторических исследований стало внутреннее состояние общества как такового (отдельных его групп и индивидов). Весь комплекс факторов предполагалось изучать в их материальном, социокультурном, деятельностном и психологическом выражении.
Историки, придерживавшиеся различных идейно-политических ориентации, как правило, расходились в понимании предмета и задач социальной истории. Внутри "новой" историографии произошло относительное разграничение в изучении сфер социальной истории. Либеральная историография представляла социальную историю как мозаичную картину различных сторон обыденной жизни социальных групп и индивидов (материальная культура, быт, поведение, ценности и представления). Умеренно-либеральное крыло "новой исторической науки" отдавало предпочтение изучению устойчивых общественных структур и институтов.
Леволиберальные и радикальные историки уделяли основное внимание разработке проблем массового поведения (в том числе соотношения стихийности и сознательности) и массового сознания на разных его уровнях. Их в особенности интересовала темы, связанные с поведением массы людей, свойствами группового самосознания, особенностями коллективных представлений в истории.
Идея превращения социальной истории в "тотальную историю" была сформулирована еще в начале 60-х гг. известным историком Г. Перкиным: "Социальная история не есть часть истории, она есть вся история с социальной точки зрения... История общества - это не история всего, что в нем происходит. Для социального историка главное - понимание жизни человека в прошлом, в устройстве общества и его институтов".
В 70-80-е гг. многие британские историки подчеркивали интегрирующую функцию социальной истории в системе исторических дисциплин, ставили перед ней задачу синтеза исследований различных сторон и процессов исторического прошлого. Однако на практике они, как правило, ограничивались соотнесением анализа социальной структуры и отношений главным образом с экономическими и демографическими процессами или сужали рамки "тотальности" до границ локальной истории. Большинство же "новых" социальных историков концентрировало внимание на изучении социальных групп, институтов, движений с позиций "истории снизу".
Новая социальная история быстро самоидентифицировалась в историческом знании Великобритании. Вскоре ясно обозначилось ядро новой социальной истории: категория - "общество". Независимо от методологических ориентаций историков она мыслилась как форма объективации мира истории. Использование ее в таком значении объединяло профессионалов вокруг материалистической (по сути) концепции социальной тотальности. Интегральность ее базовой категории и заявленные глобальные задачи ("новый исторический синтез", "тотальная история") обусловили тот факт, что социальная история постоянно вбирала в себя и перерабатывала различные части гуманитарного знания (социология, историческая демография, психология, структурная, социальная и культурная антропология и др.). При этом обогащались ее теоретико-методологический арсенал, методический и технический инструментарии, язык исторического объяснения.
Интенсивность процессов дифференциации и интеграции в науке в связи с расширением самого предмета истории, источниковой базы, методов исследования и способов обработки источников вызвала появление множества новых исследовательских областей. В историографии появились такие субдисциплины, как демографическая история, социально-интеллектуальная история, психоистория. Эти области тяготели к новой социальной истории и в значительной степени переплетались с ней. В 80-е гг. определились такие исследовательские области, как история семьи, детства, образования, города, преступности, социальная история медицины, социальная история религии. Идея изучения "истории снизу", "народной истории" способствовала оформлению "новой рабочей истории", "женской истории", "крестьянских исследований" и т. п. Одновременно происходило складывание "новой локальной истории" и "устной истории", которых с социальной историей роднил не столько предмет, сколько новаторские исследовательские методики.
В ходе формирования новой социальной истории в Великобритании возникли десятки университетских кафедр, отделений, факультетов, научных центров, журналов, связанных с этой отраслью знания. Социальная история стала изучаться в большинстве университетов, политехнических институтов и колледжей. В 60 - 70-е гг. положение ведущих центров по изучению новой социальной истории приобрели исследовательские объединения при университетах Кембриджа, Оксфорда, Уорика, Ланкастера, Сассекса, Эссекса, Гулля, Лестера, Бирмингема.
Создание в 1964 г. в Кембриджском университете исследовательской группы по изучению народонаселения и социальной структуры ХVII - XIX вв., в которую вошли историки, социологи, демографы, географы отражало возросший интерес к междисциплинарным исследованиям, в частности к возможностям использования данных демографии и количественных методов для разработки сюжетов социальной истории. Члены группы находились под влиянием школы "Анналов" и использовали ее методики в области исторической демографии. Это объединение поставило задачу координации усилий историков любителей и профессионалов по сбору и первичной систематизации данных местных источников, которые затем обобщались, проходя компьютерную обработку в Кембриджском университете. Членами группы был основан журнал "Local Population Studies". Основные установки этого центра были сформулированы в 1966 г. в работе П. Ласлетта "Мир, который мы потеряли" и в коллективном издании "Введение в английскую историческую демографию", вышедшем под редакцией Е. Ригли. В 70-80-е гг. члены Кембриджской группы опубликовали ряд работ, в которых рассматривалась динамика народонаселения Великобритании в новое время в связи с экономическим развитием страны и социальными сдвигами.
Подобные тенденции получили развитие и в Оксфорде. В 60-80-е гг. ведущие позиции в изучении проблем социальной истории приобрел Раскин-колледж - учебное заведение, созданное на профсоюзные средства для общеобразовательной подготовки рабочих-активистов. В 1967 г. на основе занятий, которые проводились с учащимися историком Р. Сэмюэлем, возникло объединение историков "Историческая мастерская". Его название было заимствовано у экспериментальной студии "Театральная мастерская", работавшей в 40 - 50-е гг.
Центральной темой социальной истории стали проблемы истории британского рабочего движения, рассмотрение их с позиций трудящихся классов, "истории снизу". Начало практической деятельности "Исторической мастерской" было положено студенческими научными работами по локальным вопросам рабочей истории Великобритании XIX - XX вв. Основу этой организации составили историки радикально-демократической и марксистской ориентации. Тяготение к созданию "народной истории", побуждало их привлекать новые местные источники, обращаться к устной истории, к свидетельствам, характеризующим повседневную жизнь работников, их обыденное сознание, формы стихийного социального протеста. Активизировалась разработка истории социальных групп и национальных общин, началось интенсивное изучение проблем истории семьи, детства, женщин, "народной культуры".
Значительное влияние на направление новой социальной истории оказали исследования, Центра социальной истории университета Уорика. Его основателем (в 1968 г.) был Э. Томпсон - исследователь истории английского рабочего класса, представлявший в исторической науке Великобритании марксистское направление. Первоначально сотрудники центра сконцентрировали усилия на изучении рабочей истории. С 1973 г. он получил поддержку другого объединения - Центра по выявлению новых источников, созданного при университетской библиотеке Уорика. Труды Э. Томпсона и коллективные работы сотрудников Центра по истории социального протеста народных масс в ХVIII - XIX вв., введение в научный оборот нетрадиционных источников и новое прочтение известных документов привлекли к этому объединению внимание многих историков. Со второй половины 70-х гг., когда Центр возглавил Р. Харрисон (также историк марксистской ориентации), деятельность этого объединения стала более разнообразной. В настоящее время, помимо проблематики собственно рабочей истории, в центре разрабатываются общетеоретические и методологические вопросы социальной истории.
В 60-е гг. на отделении экономической и социальной истории Гулльского университета образовалась группа историков, занимающихся преимущественно рабочей историей. В нее вошли представители радикально-демократического направления, историки - марксисты. В 1972 г. они приступили к изданию многотомного "Словаря рабочей биографии" (составители Дж. Сэвил и Дж. Беллами). Дальнейшая разработка историками Гулля проблем британского рабочего движения XIX - XX вв. осуществлялась под влиянием растущего авторитета новой социальной истории.
В университете Эссекса в 70-е гг. сформировалась группа радикально-демократических историков, разделявших установки новой социальной истории. В 1971 г. были основаны журнал "Устная история" ("Oral History") и общество с аналогичным названием. Инициатором их создания стал преподаватель социальной истории П. Томпсон. Он организовал деятельность историков, которые занимались собиранием словесных свидетельств и разработкой методик устных опросов очевидцев исторических событий. Первоначально тематика социально-исторических исследований общества ограничивалась сюжетами рабочей истории, однако к концу 70-х гг. в связи с формированием в "новой" истории социокультурного и психоисторического подходов интересы историков расширились. Изучение проблематики массового сознания и народной культуры побуждало членов общества активно использовать фольклорный материал и разнообразить аудиовизуальные источники.
Одним из наиболее крупных объединений для изучения новой социальной истории стал исследовательский центр при Сассекском университете. В 60-начале 70-х гг. его возглавлял А. Бриггз, один из создателей новой социальной истории. В этом центре объединились усилия экономистов, социологов, психологов, антропологов, географов, политологов, юристов. Главным направлением их работы стала апробация междисциплинарных методик при исследовании истории Великобритании, Европы, Америки. Стремясь к воплощению идеи "нового исторического синтеза", сотрудники школы проявляли особую активность в издании трудов по социальной истории, обобщавших результаты работы профессионалов из разных университетов.
Тесные связи с этой школой сложились у Ланкастерского университета. В середине 70-х гг. в нем сформировался Центр социальной истории. Его возглавил Г. Перкин, первый университетский преподаватель, получивший должность профессора социальной истории. Основные направления исследований были связаны с проблемами локальной, устной, рабочей истории, истории образования, народной культуры. Историки Ланкастера участвовали в издании серий монографических работ по социальной истории ("Исследования по социальной истории", "История городов и графств"). В 1976 г. на базе Ланкастерского центра было создано Общество социальной истории. Его председателем был избран Г. Перкин, президентом - А. Бриггс. Привлечение в актив общества видных историков и социологов способствовало тому, что это региональное объединение получило статус национальной исторической организации, ведущей исследования на междисциплинарной основе.
В конце 40-х гг., когда в Великобритании была учреждена Постоянная конференция по изучению локальной истории с центром в Лондоне, в Лестерском университете образовалось отделение английской локальной истории. Там впервые в стране было введено преподавание локальной истории как учебной дисциплины. При университете началось издание журнала "Local Historian". После открытия в 1964 г. в Лестере первой кафедры локальной истории эта исследовательская область стала постепенно включаться в структуру новой социальной истории. В 60-70-е гг. вокруг кафедры сформировался крупный научный центр. Ведущими исследователями в нем были либеральные историки У. Хоскинс, Г. Финберг, А. Эверитт.
В 60-80-е гг. в Лестерском университете оформилась такая область исследования как "городская" история. По мере становления новой социальной истории изменялось содержание исследовательских программ по истории города, которые осуществлялись на отделении экономической истории университета. Создание сотрудниками этого отделения в 1964 г. Общества городской истории во главе с Дж. Дайосом стимулировало выпуск периодического "Ежегодника городской истории".
Деятельность историков, занимавшихся разработкой новой социальной истории, координировали исторические общества и журналы. Наиболее авторитетное положение среди них заняли общество "Past and Present" и Общество изучения истории рабочего класса. Образованию общества "Past and Present" предшествовала многолетняя работа историков марксистского, радикально-демократического и либерального направлений, объединившихся в 1952 г. для издания одноименного исторического журнала.
В 1959 г. на основе журнала было образовано историческое общество. Его главной задачей провозглашалось обсуждение фундаментальных проблем исторической науки, а также популяризация результатов конкретно-исторических исследований по социально-экономической и культурной тематике, организация публикаций этих материалов.
Центральное место в деятельности "Past and Present" заняла социальная история. На конференциях общества в 70-80-е гг. обсуждались такие темы, как "История, социология и социальная антропология", "Труд и досуг", "Социальная мобильность", "Наследование и семья", "Народная религия" и др. Историки разрабатывали социальные сюжеты революций ХVII века, промышленной революции в Великобритании, рабочей истории и народной культуры ХVIII-XIX вв. (семья, быт, социальная структура, материальное положение, поведение, сознание, социальный протест работников по найму). На конференциях и в журнальных дискуссиях неоднократно ставились вопросы о тенденциях и перспективах современной историографии, рассматривались ее теоретико-методологические аспекты.
На новую социальную историю в Великобритании оказала заметное воздействие работа Общества изучения истории рабочего класса, созданного в Шеффилде в I960 г. С 1962 г. началось издание Бюллетеня общества и журналов по "рабочей" истории. Возникновение этой организации объяснялось неудовлетворенностью части британских историков состоянием "рабочей" историографии. До середины XX в. она ограничивалась в основном изучением истории лейбористской партии и профсоюзов, исследованием институциональных и политических сторон рабочего движения. Социальные процессы внутри рабочего класса, особенности культурной жизни отдельных его групп долгое время оставались вне сферы внимания историков.
Члены общества значительно расширили рамки "рабочей" истории. Объектом их исследований стали проблемы зарождения и формирования рабочего класса, особенности его материального положения и форм протеста, внутриклассовые и межгрупповые отношения, быт и культура рабочих. На конференциях общества обсуждались такие проблемы, как История рабочей семьи", "Влияние миграции рабочей силы", "Ранний этап британского тред-юнионизма", "Религия и народ", "Рабочая история в музеях", и др. В 80-е гг. тематика обогатилась за счет включения в сферу внимания вопросов, касавшихся положения и социальной активности других групп работников по найму.
Во второй половине 70-х гг. в новой социальной истории обозначились кризисные явления. К тому времени в ее составе оформились многие "истории" (новая "рабочая" история, "городская" история, "история снизу", народная культура, "семейная" история и пр.), на которые распространялись подходы и язык объяснения, свойственные этой субдисциплине "новой исторической науки".
Новое направление поиску придало введение в 70-е гг. в социальную историю подходов из культурной антропологии, психологии, социо- и психолингвистики. В итоге внимание историков стало смещаться от изучения социального поведения, активности человека в группе и коллективных представлений к исследованию индивидуального сознания, поведения и его мотивации. Задача конструирования культурного мира человека актуализировала исследовательские возможности микроанализа человеческого бытия, воссоздания тотальной истории средствами локальной истории и микроистории.
Социальные историки, создавшие эту субдисциплину, первыми стали сознавать пределы ее открытости. Их беспокойство выражалось в том, что процесс фрагментации субдисциплины и ее "расползание" становились все менее контролируемыми академическим сообществом. В то же время базовая категория социального в исследованиях многих социальных историков приобретала "культурное измерение": анализ социальных структур, процессов, действий смещался в область "образа жизни", "ментальности", "культурных значений". Эти тенденции в социальной истории выражали общее состояние британской "новой" историографии второй половины 70-х - 80- х гг., которое можно определить как кризис сциентистски-ориентированного социального историзма.
Разрастание новой социальной истории вширь обусловило размывание традиционно понимаемой "социальности" и переосмысление приоритетов в рамках изучения истории человеческого опыта (практики, деятельности). В процессе внутренних преобразований содержания социальной истории возникла мутация - "социокультурная история" или "новая культурная история".
Глава II. Теория социальной истории в интерпретации Дж.М. Тревельяна (1876 - 1962).
Джордж Маколей Тревельян 6.2.1876, Стратфорд-он-Эйвон, - 20.7.1962, Кембридж), английский историк. Внук (по материнской линии) Т.Б. Маколея, сын историка Дж.О. Тревельяна. Получил образование в Харроу и Кембриджском университете. В 1915-1918 был командиром первого британского медицинского подразделения на итальянском фронте. Был назначен профессором новой истории Кембриджского университета в 1927, в 1940 избран главой Тринити-колледжа и занимал этот пост до 1951. В 1930 получил орден «За заслуги», в 1949 был назначен канцлером университета Дарема. Наиболее значительные труды Тревельяна: Англия в эпоху Уиклифа (England in the Age of Wycliffe, 1899); Англия в царствование Стюартов (England under the Stuarts, 1907); Защита Гарибальди Римской республики (Garibaldi's Defense of the Roman Republic, 1907); Гарибальди и Тысяча (Garibaldi and the Thousand, 1909); Гарибальди в истории Италии (Garibaldi and the Making of Italy, 1911); Жизнь Джона Брайта (Life of John Bright, 1917); Лорд Грей и Билль о реформе (Lord Grey of the Reform Bill, 1920); Британская история в девятнадцатом столетии (British History in the Nineteenth Century - 1782-1901, 1923); История Англии (History of England, 1926); Англия при королеве Анне (England under Queen Anne, 3 vols., 1930-1934); Социальная история Англии (English Social History, 1944).
В 1927-40 Тревельян становится профессором Кембриджского университета. Наиболее ранние работы Т. освещают историю национально-освободительного движения в Италии в период Рисорджименто. Др. группа работ посвящена английской истории. В них Т. продолжал традиции вигско-либеральной школы английской историографии. Превознося так называемую славную революцию (государственный переворот 1688-89), Т. осуждал революцию середины 17 в. за её "крайность"; игнорируя классовое содержание революции, он сводил её к борьбе за абстрактные идеалы свободы и парламентской системы (последнюю он выводит из свойств английского национального характера). В его работах по истории Великобритании 19 в. не нашлось места для чартизма. Излагая свои взгляды на метод и задачи исторической науки, Т. объявлял единственной задачей истории воспитание людей с помощью рассуждений о прошлом. Сближая, а в более поздних работах полностью отождествляя историю и художественную литературу, Т. придавал первостепенное значение эмоциональному воздействию на читателя и поэтому уделял большое внимание форме повествования, портретам, ярким зарисовкам и деталям, подчёркивал значение биографического жанра (ему принадлежит ряд биографий политических деятелей и учёных).
И не смотря на то, что социальная история в историографии Нового времени по праву гордится старыми традициями, заложенными в работах Вольтера, Э. Гиббона, Т. Маколея, Я. Буркхардта и многих других авторов, имя Тревельяна стоит в особом ряду.
Социальная история, сумевшая к началу XX в. как минимум сформулировать многие проблемы, оказавшиеся впоследствии в центре ее внимания, в последующие десятилетия была оттеснена на обочину. Однако, хотя в 1920-1930-е годы очень немногие историки отдавали свои силы разработке социальных сюжетов, в историографии этого периода социальная история представлена великими именами (М. Блок, Л. Февр - самые знакомые из них).
Тревельян определял предмет социальной истории как «историю народа без учета политики». Кроме того, он подробно охарактеризовал круг тематических интересов социальной истории того времени. С его точки зрения в социальном ракурсе рассматривались «...экономические и неэкономические отношения между классами, характер семьи и домашнего хозяйства, условия труда и досуга, отношение человека к природе, культура каждого века, вырастающая из общих условий жизни и принимающая постоянно изменяющиеся формы в религии, литературе, музыке, архитектуре, а также система образования и общественная мысль»
Очевидно, что в такой трактовке социальная история на самом деле в равной степени включала в себя элементы как социальной системы, так и системы культуры, изучая не только взаимодействия внутри них, но и связи между ними.
Будучи либеральным историком Дж.М. Тревельян отмечал социальность как важнейший атрибут политики, и говорил, что когда весь мир приходил на всемирную выставку восхищаться богатством, прогрессом и просвещением Англии, полезно было бы сделать "выставку" тех жилищ, в которых ютилась беднота, чтобы показать восхищенным иностранным посетителям некоторые из опасностей, которые преграждали путь столь громко восхваляемой викторианской эпохе.
Тревельян употреблял понятие социальная история в смысле социального процесса прошлого, применительно к тем работам, которые освещали все разнообразие повседневной жизни и деятельности людей - условия труда и быта, особенности образа жизни, элементы материальной и духовной культуры. Наиболее яркое воплощение эта концепция социальной истории нашла в труде Тревельяна «Социальная история Англии».
В представлении Тревельяна теоретическая структура исторического знания складывалась из трех главных компонентов - экономической, социальной и политической истории, изучающих три пласта исторического прошлого, которые соотносились таким образом, что экономические условия лежали в основе социальной действительности, а последняя, в свою очередь, определяла политические события. Без социальной истории, - писал Тревельян, - экономическая история бесплодна, а политическая история непонятна.
Положение социальной истории как дисциплины, находящейся между наукой и поэзией, но при этом обладающей ореолом академической респектабельности, сделало ее идеальной ареной для споров о "научных" моделях объяснения. Одновременно ряд историков, выступили со статьями о том, что история не может быть научной в строгом смысле этого слова. Вместо этого она является "образным предположением максимум (вероятных обобщений и имеет образовательную, а не научную, ценность". "Колыбелью" истории, по мнению, Дж. Тревельяна, является искусство рассказа. Присоединяясь к Тревельяну, профессор литературы Емери Неффе, издал 1947 книгу под названием "Поэзия Истории", которая была посвящена разбору результатов критического прочтения им различных историков XVIII-XIX вв. Нефф поддержал взгляд Тревельяна на историю, но подчеркнул, что "научный" компонент в ней должен сохранится. Но авторы, подобные Тревельяну и Неффу не рассматривали поэтику истории всерьез. Они считали, что история есть, так сказать, "ученость, добавленная к искусству". Это положение вызывало новую волну обсуждения проблем МОЗ, но теперь некоторые философы начинали проявлять внимание к нарративу как характерной форме историописания. При этом важно, что в основе части критики МОЗ лежал анализ обыденного языка. В этой связи, например, Исайя Берлин обрисовал давнюю проблему позволительности (или нет) историкам вводить в исторический тест моральные суждения. С его точки зрения, если история написана на обыденном языке, то она переполнена моральными значениями и коннотациями, имманентно вложенными в каждодневную речь. Поэтому для историка никак невозможно воздерживаться от моральных суждений и писать так, как будто исторические агенты не имеют никакого свободного волеизъявления. В подобном роде же пробовал решить некоторые из проблем, сгруппированных вокруг МОЗ Патрик Гардинер.
В послевоенный период, в условиях господства традиционной консервативной историографии в области политической и административной истории и самоизоляции экономической истории позитивистского толка, марксистское направление английской историографии, сформировавшееся в 1940-1950-е годы, создавало так называемую новую социальную историю практически на целине, в то время как во Франции, например, эта историографическая ниша уже была занята школой Анналов.
Если во Франции между марксистами и немарксистами длительное время существовало неписаное джентльменское соглашение, по которому первые ограничивали себя преимущественно социально-экономической историей и историей классовой борьбы, отдавая вторым в безраздельное обладание проблемы истории ментальностей63, то в Англии именно историки-марксисты, не забывая о социально-экономической истории и истории классовой борьбы, явились пионерами и в исследовании массового сознания и поведения людей прошедших эпох.
Огромное влияние на формирование новой социальной истории в Англии оказали работы Э. Томпсона, Дж. Рюде, Э. Хобсбоума, Р. Хилтона, К. Хилла, и не только их конкретные исследования, но и теоретико-методологические статьи, а также критические обзоры и огромное число рецензий на работы социальных историков. Стоит вспомнить, что именно они привлекли к активному сотрудничеству в созданном в 1952 г. журнале Past & Present, наряду с либеральными историками, известных английских социологов и антропологов, которые внесли большой вклад в исследование коллективного опыта как центрального измерения социальной жизни. Признанным отцом новой социальной истории в Англии считается Э.Томпсон, и само ее рождение обычно связывается с публикацией в 1963 г. его знаменитой книги Становление английского рабочего класса.
Парадоксально, но в условиях острого кризиса традиционного либерального историзма именно британским марксистам пришлось в 1950-х - начале 1960-х годов в борьбе с экономическим детерминизмом и социологизмом школы Нэмира отстаивать значение идей в историческом процессе. Они, по утверждению А.Л. Мортона, успешно продвинулись от общего утверждения, что люди являются созидательной силой истории, к точному и детальному представлению о том, кто были эти люди на каждом этапе и что они в действительности делали и думали....
Лишь позднее, в середине 1960-х годов, стали появляться работы, написанные под влиянием социологии Макса Вебера и под непосредственным воздействием французской школы Анналов, которое вначале ограничивалось областью исторической демографии (работы Кембриджской группы по истории народонаселения и социальной структуры), а в 1970-е годы проявилось в так называемой истории народной культуры, представители которой, кстати, критиковали историков ментальностей за отсутствие внимания к социальной дифференциации последних, отдавая явное предпочтение многоуровневым концепциям идеологий и идейных систем Ж. Дюби, Р. Мандру, М. Вовеля.
Комплексный анализ локально ограниченных сообществ традиционного типа, моделирование и типологизация внутригрупповых и межгрупповых социальных взаимосвязей и другие методы социальной антропологии использовались историками применительно к собственному объекту исследования - локальным общностям прошлого.
Теоретические трудности формировавшегося междисциплинарного подхода, которые были предопределены различиями в природе предметов истории и антропологии прекрасно осознавались ведущими социальными историками. Иногда думают, что антропология может предложить готовые выводы не только об отдельных сообществах, но и об обществе в целом, поскольку базовые функции и структуры, обнаруженные антропологами, - какими бы сложными или скрытыми они ни были в современных обществах, - все еще продолжают лежать в основе современных форм. Но история - это дисциплина контекста и процесса: всякое значение есть значение в контексте, а структуры изменяются, в то время как старые формы могут выражать новые функции или старые функции могут находить выражение в новых формах... В истории нет никаких постоянных актов с неизменными характеристиками, которые могли бы быть изолированы от специфических социальных контекстов.
Именно благодаря плодотворному диалогу между антропологами и социальными историками, которые группировались вокруг журналов Past & Present и (позднее) Social History, сложилась Британская социально-антропологическая история, вобравшая в себя лучшие интеллектуальные традиции национальных научных школ.
Основные направления изучения народной культуры были заложены работами К. Томаса, А. Макфарлейна, П. Берка и др., которые ввели в научный оборот новые исторические факты, характеризующие особенности духовной жизни простых людей, уровень их грамотности, язык, знание окружающей природы, многообразные проявления социальной активности. Народная культура трактовалась ими очень широко, как система разделяемых абсолютным большинством общества понятий, представлений, ценностей, верований, символов, ритуалов, но имеющих и множество региональных вариантов и различий в соответствии с социальным статусом, профессиональным занятием, общим образовательным уровнем ее носителей.
Неотъемлемой частью истории народной культуры стали исследования по истории народной религии и народной реформации
При этом историки марксистской и радикальной ориентации связывали изучение проблем народной культуры с исследованием особенностей идеологии различных социальных слоев и интеллектуальной гегемонии господствующих классов4. Модель культурной гегемонии А. Грамши рассматривалась как средство преодоления методологических трудностей, заложенных в теоретических установках истории ментальностей, с одной стороны, и в концепции классового сознания, - с другой. Проблематика истории народной культуры обогатила исследование массовых движений, по-новому осветила ценностные системы, умонастроения, модели поведения, политическую культуру их участников.
История народной культуры, ставшая своеобразным английским эквивалентом французской истории ментальностей исследовала проблемы обыденного сознания на основе социально-антропологического подхода и использования фольклорных и локально-исторических источников. Она ввела в научный оборот огромный источниковый материал, характеризующий особенности духовной жизни и поведения людей, с локально-региональной и социально-групповой спецификацией.
Социально-исторические сюжеты разрабатывались как на макро-, так и на микроуровнях, сверху и снизу, сквозь призму структурного анализа социальных слоев и статус-групп и через быт, поведение и сознание простых людей в местных городских и сельских сообществах. Так создавалась коллективная биография локальной общности или биография социального класса (по выражению Э. Томпсона). Этот главный общий метод истории снизу объединил собой различные субдисциплины социальной истории: его реализация предполагала комбинирование демографического и локального анализа, с включением в него социокультурного аспекта.
Ситуация, сложившаяся в британской новой социальной истории, может быть проиллюстрирована на примере локальной истории, в которой в свою очередь выделяются различные направления. Новые возможности для локально-исторического синтеза были открыты и в той или иной мере реализованы как в сфере пересечения демографической истории с экономической и с историей социальных структур, так и в сфере пересечения демографической истории с историей ментальностей, или с так называемой историей народной культуры.
Еще в 1964 г. возросший интерес британских историков к междисциплинарным исследованиям и, в частности, к возможностям использования данных демографии и количественных методов для исследования социальных связей в малых группах, привел к созданию Кембриджской группы по истории населения и социальной структуры. В 1960-1970-е годы членами группы был опубликован ряд работ, в которых рассматривалась динамика народонаселения Великобритании в новое время в связи с экономическим развитием страны и социальными сдвигами76. Деятельность этой группы стимулировала разработку проблематики демографической истории и в мировой историографии в целом.
Надо отметить, что уже в конце 1960-х годов историки-демографы поставили вопрос о необходимости разработки теории, которая могла бы объяснить изучаемые ими процессы в более широком контексте. Тогда же была поставлена задача - включить в будущую модель социальной регуляции процесса воспроизводства и демографического поведения не только элементы хозяйственной деятельности, социальной структуры и обыденного сознания, но и изменения в политической и идеологической сферах.
В 1970-е годы вполне явственно обозначилась тенденция к переходу от исторической демографии к демографической истории, комплексной исторической дисциплине, рассматривающей демографические структуры и процессы в непрерывной связи и взаимодействии с экономическими, социальными, культурными. Ведущие демографические историки видели решение проблемы связи процессов воспроизводства человека с социальным контекстом во всестороннем анализе институтов брака и семьи, брачно-семейных отношений, демографического поведения и сознания и становления на этой основе так называемой демосоциальной истории как неотъемлемой части новой социальной истории.
Ключевое положение в интерпретации взаимодействия демографических, экономических и социальных процессов заняла модель брака, события, влекущего за собой создание новой ячейки общества. Именно различные модели брака стали теми теоретическими конструкциями, в которых абстрактные схемы, формирующие наши представления об общих тенденциях демографического развития, были наполнены многообразием конкретных вариантов демографического поведения, стереотипного или отклоняющегося, направленного на воспроизведение или изменение этой сферы общественных отношений.
Комплексные исследования по истории семьи, несомненно, давшие весомые результаты, осуществлялись главным образом в рамках локального социального анализа, позволяющего наблюдать все общественные связи и процессы в их естественной субстратной среде. И это естественно, поскольку семья, в рамках которой происходит воспроизводство человека и самообеспечение его средствами существования, являясь микроединицей существующей общественной связи (социальных отношений), воспроизводит эту связь в рамках той общины (группы, устойчивой корпорации), в которую она входит совместно с другими аналогичными ей единицами. Семья подвергается контролю более широких групп и призвана решать задачи, заданные ей ими.
Глава III. История Англии в трудах Д.М. Тревельяна
История Англии в ее социальном и повседневном аспекте всецело представлена в творчестве Тревельяна. В данной главе будут рассмотрены некоторые страницы этой истории в трактовке Д.М. Тревельяна. Само многообразие английского общества и его реальная свобода способствовали развитию вкуса к доброму английскому консерватизму, основанному на здравом смысле и морали благоразумия в соединении с умеренным клерикализмом, скорее по традиции, чем по живой вере, но и по вере тоже. Иначе говоря, многообразие и здоровая основа английской жизни растворили в себе радикализм, ослабили его энергетику, напротив, растущую все это время по ту сторону Ла-Манша. Поэтому, по оценке Дж. М. Тревельяна, «в период жизни требовательного и консервативного Гиббона… неверие, как и пудреные волосы, могла позволить себе только аристократия».
В основе английского характера, как он сложился в XVIII столетии и существует до сих пор, лежал, по убеждению Дж.М. Тревельяна, тиллотсонианизм. «Канонник Чарльз Смит так изобразил англиканскую религию: «В англиканской церкви XVIII века доминирующим влиянием было влияние архиепископа Тиллотсона (1630-1694). Его наследие одновременно было и благом и злом… Можно считать, что Тиллотсон спас англиканское красноречие от загнивания в болоте педантизма и аффектации. С другой стороны, основное содержание его проповедей составляла благоразумная мораль, основанная скорее на разуме, чем на откровении, и сознательно обращаемая к здравому смыслу. «Евангелие моральной честности» оказало английскому характеру такую услугу, игнорировать которую могут только фанатики; поэтому мы обязаны тиллотсонианизму тем, что англичанин всюду, куда бы он ни попал, несет с собой чувство долга».
Аристократической слой английского общества с точки зрения Тревельяна, как он сложился в первой половине XVIII века, представлял собой не только верхушку общества, но и его особый вертикальный срез, «включая не только высшую знать, но и сквайров, и более богатое духовенство, и образованный средний класс, который вступал с ними в близкие отношения. Этот обширный слой, достаточно многочисленный и имевший неоспоримые социальные привилегии, мог позволить себе требовать во всем прежде всего высокое качество».
Тревельян считает, что в середине XVIII столетия этот аристократический слой достиг некоей высшей гармонии с самим собой и с управляемым им обществом, которая была сохранена примерно до девяностых годов. В девяностые годы XVIII века гармония была разрушена. Поэтому можно сказать, что Англия, как и Древняя Греция, имеет свое «золотое пятидесятилетие», начавшееся в сороковых годах XVIII столетия и завершившееся в девяностые годы того же столетия. Многое, очень многое идет оттуда и одна из самых существенных причин этого - в лидерской роли Англии, в том числе и в «эпохальной истории» Нового времени, перехваченной ею после революции 1688 года и удерживаемой весь XVIII, XIX и даже XX век.
Причем, если философское лидерство с середины XVIII века захватила Германия, а лидерство на поле идей социального реформирования захватила Франция, то Англия удерживала лидерство стиля, то есть самого духа эпохи и ее парадигматики, неся его в духе самой английской культуры через бережное сохранение сложности и «консенсусности» английской и шире - британской культуры на том же уровне, что и сложность всей европейской культуры.
Важнейшей страницей истории Британии Тревельян называет Английскую революцию. Английскую революцию 1688-1689 гг. назвали „славной революцией. (...) „Истинную славу британской революции, - писал Джордж Маколей Тревельян, - составляет то, что она была бескровной, что не вызвала гражданской войны, что не было никакой резни и проскрипций, а главное - что было достигнуто общее согласие насчет религиозных и политических различий.
Англия, точнее, Великобритания, стала микрокосмом общеевропейской культуры, носителем ее форм и, тем самым и вследствие того, как бы лабораторий ее парадигмальных идей, чистым экспортером мировоззренческих парадигм. Так, в конце XVII - начале XVIII она экспортировала на континент деистскую парадигму, в первой половине XVIII века - скептицистскую, а во второй половине XVIII столетия - истористскую. В XIX веке ситуация не изменилась. Из «трех составных частей» марксизма самая существенная, корневая - это английская политэкономия, но не немецкая философия и французский социализм. Не Конт сделал позитивизм парадигмой естественнонаучного наступления на общественные и гуманитарные науки, а Дарвин. Даже современный расизм был экспортирован из Англии (Чемберлен). Причем, во всех случаях, разрушительные на континенте английские идеи в самой Англии очень скоро адаптировались и становились лишь частью общей системы английского мировоззрения, постепенно, но быстро вырождаясь в что-то пародийно-ироническое или иллюстративное.
Тревельян пишет, что «Золотое пятидесятилетие» становления английского интеллектуального (парадигмального) господства и английской аристократии «вертикального среза» - это концентрированное выражение «классического века». Оно по-прежнему несет в себе очарование высокого произведения искусства - искусства жизни, взятой в ее цельности. «Может быть, с тех пор как стал существовать мир, ни одно общество мужчин и женщин не наслаждалось жизнью в такой степени и так разносторонне, как английский высший класс в этот период. Литературные, спортивные, светские и политические круги состояли из одних и тех же лиц. Когда наиболее неудачливый из всех великих политиков Чарльз Фокс сказал на смертном ложе, что он жил счастливо, он сказал правду. Высочайшее красноречие, энергичная политика, долгие дни, проведенные на охоте за куропатками, деревенский крикет, бесконечные и интереснейшие беседы, страсть к греческой, латинской, итальянской и английской поэзии и истории - всем этим и, увы, также безумным азартом игрока Фокс наслаждался в полной мере и разделял все эти удовольствия с многочисленными друзьями, которые любили его. Он был не менее счастлив и во время долгих дождливых дней в Холкхэме, которые он проводил, сидя у изгороди, невзирая на дождь, и вступая в душевные разговоры с пахарем, объясняющим ему тайну культуры турнепса». И, что важно, нет оснований идеализировать это время ни с этической, ни с интеллектуальной, ни с какой иной точки зрения. И в Англии тоже. Огромно количество широких и узких примеров, имеющих негативный характер. Но несомненно количество и качество превосходящих его позитивных примеров. И, самое главное, это время несет в себе общее ощущение чуда.
Дж.М. Тревельян, описывая это «общее», признает, что «несмотря на упадок обоих университетов, единственных тогда в Англии, несмотря на упадок государственных школ, особенно школ среднего образования, интеллектуальная жизнь страны никогда не была более блестящей и количество одаренных людей, приходящихся на душу населения в Англии времен Георга III [1760-1820], с ее плохой системой образования, было значительно больше, чем в наши дни. Может показаться, что высочайшие произведения человеческого разума были скорее результатом удачи, свободы и разнообразия, чем результатом деятельности единообразной организации; скорее результатом равновесия между городом и деревней, чем результатом активности самой городской жизни; скорее результатом влияния литературы, чем журналистики; скорее результатом развития искусства и ремесла, чем машин».
Здесь следует пояснить, что сравнение Англии со страной-производителем и экспортером стратегического товара - парадигмальных идей, может завести в тупик, родив образ некоей сверхконцентрированности, «зацикленности» английской культуры. Нет, Англия в частности и Великобритания в общем была прежде всего производителем собственной культуры и ориентировала свою культуру, во-первых, на идеи Нового времени, что было правилом, а не исключением и для других европейских стран; во-вторых, на собственное многообразие как таковое, через тотальный компромисс и тонкое чувство равновесия, что было редким, а в своей последовательности и непрерывности - исключительным. В Европе второе исключение подобного рода, но иной формы и содержания, представляет собой Римская католическая церковь.
Поэтому «эпохальные идеи» вызревали в английской культуре быстрее, чем в континентальных культурах, и, что самое главное, их «явление миру» носило более гармоничный, а потому и более практичный характер. Англичане после «счастливой революции» 1688 года никогда полностью не отождествляли себя с какой-нибудь идеей или комплексом идей, а только - со всей целостностью своей культуры. Отсюда впечатление об их бескрылом прагматизме и даже поверхностности, столь сильное у их менее счастливых соседей.
Дж. Тревельян писал о том, что в XIX в. в Англии существовали две диаметрально противоположные социальные системы - аристократическая Англия сельских районов и демократическая Англия больших городов: «В небольших городках и торговых центрах графств власть - административная и судебная - по-прежнему оставалась в руках сельских джентльменов, которым подчинялись там все классы. Но большие города управлялись людьми совершенно иного типа в соответствии с совершенно иным мерилом общественной ценности, которое было по преимуществу демократическим». В городах доминировали новые социально-экономические взаимоотношения, основанные на конкуренции, и духовный «утилитаризм». В сельской системе, не знавшей реформ до конца XIX в. были законсервированы доиндустриальные социально-экономические взаимоотношения и патерналистские идеалы. Дискуссии относительно преимуществ и недостатков той или иной систем длились на протяжении всего XIX в. Каждая из сторон выдвигала свои аргументы.
До 1830-1840-х гг. в Великобритании слово «город» ассоциировалось исключительно с Лондоном. Он был воплощением всего хорошего и дурного, что было в городе. Именно Лондон имели в виду, когда говорили о городе либо как о «вертепе», «бездонной яме испорченности», «неуправляемой массе необузданных людей», либо как о «бастионе цивилизации против варварства», «колыбели просвещения, утонченности и вкуса». Во многом столь разнящиеся определения породили сами лондонские контрасты. Ближе к середине XIX в. англичане в качестве города стали воспринимать и другие большие города, которые постепенно перемещались в центр внимания общественности. Если рассматривать общественно-политические дискуссии этой поры, возникает ощущение, что под «городом» в тридцатые-сороковые годы понимались, прежде всего, промышленные центры. Так часто звучала критика в адрес их санитарного состояния и эстетического несовершенства, что, кажется, будто смог, грязь, суматоха, трубы заводов и фабрик были характерными чертами типичного викторианского города. В арсенале защитников урбанизации, прежде всего фритредеров, изобиловали такие эпитеты, как «прогресс», «бесконечные изменения к лучшему», которые использовались применительно к описанию городов, и «косность, леность и разложение» - применительно к английской деревне.
С течением времени как считает Тревельян, городская система укреплялась, городские ценности получили всеобщее признание. Во многом это было связано с миграцией из деревни в город, в ходе которой все большее количество людей перенимало городские ценности, а их собственные разрушались или видоизменялись. Для XIX в. была характерна миграция на короткие расстояния, из деревень в ближайшие торговые или промышленные центры. Обратная миграция из города в деревню была достаточно редким явлением, поэтому социокультурное пространство сельской местности трансформировалось медленно.
Несмотря на распространенное убеждение, последнее тысячелетие не характеризуется однонаправленным движением в сторону упадка взаимозависимости. Вот что говорит в этом отношении Тревельян (Trevelyan 1985: 59-61) по поводу Англии XVII века: "Мужчины и женщины были разбросаны по всему острову, предоставлены самим по себе в многочисленные часы одиночества и изоляции; у каждого, как у одинокого дуба в поле, было пространство для роста и не было необходимости беспокоиться о следовании каким-либо традиционным условностям. «У всякого была своя причуда». Типичная хозяйственная жизнь йомена или мелкого ремесленника того времени менее стесняла его условностями и делала более самостоятельным, нежели средневековая корпоративная жизнь бюргера или крестьянина или жизнь современного человека в условиях сложных капиталистических переплетений".
Красноречивое описание трансформации общества в 19 в. дал Дж. Тревельян в Истории английского общества (1948): «Прибывавшие на работу в горнодобывающие и промышленные отрасли люди покидали старый аграрный мир, который был в сущности консервативным по своей социальной структуре и моральному укладу, и вливались в общую массу обездоленных людей, в которой вскоре естественно начиналось брожение и которая становилась весьма взрывоопасной субстанцией. Очень часто еда, одежда и заработки были не так плохи по сравнению с тем, что они имели ранее, когда занимались сельскохозяйственным трудом. У них также было больше независимости, чем у сельскохозяйственного рабочего, низкие заработки которого дополнялись не приносящим отдыха досугом. Однако миграция в мануфактуры означала и потери. Красота полей и лесов, стародавние традиции деревенской жизни, сбор урожая, праздник по случаю уплаты десятины, майские обряды наступления весны, состязания - все это было гораздо более человечным и веками позволяло сносить нищету...». С развитием промышленности росли города. К середине 19 в. половину населения Великобритании составляли городские жители. Развитие мануфактурного производства и городов поставило проблемы, которыми невозможно было пренебрегать теоретикам, исповедовавшим философию laissez faire (невмешательства в экономику). Принцип laissez faire положил конец хлебным законам. Однако тот же самый состав парламента, который отменил хлебные законы как противоречащие законам свободы, принял законы о мануфактуре, согласно которым рабочий день детей и женщин, а косвенным образом и мужчин ограничивался десятью часами в день и запрещались такие злоупотребления, как использование детей вместо щеток для чистки дымовых труб. Пренебрежение правилами санитарии, когда, например, корыстолюбивые лендлорды позволяли предприятиям загрязнять питьевую воду, в конечном итоге привело к принятию знаменитого закона о здравоохранении 1848. Конфликты между сторонниками официальной церкви и диссентерами сдерживали осуществление программы бесплатного образования, пока премьер-министр У.Ю. Гладстон не добился принятия в 1870 закона об образовании. Разумеется, государство не могло стоять в стороне и равнодушно взирать на то, как фабриканты и родители нарушали права рабочих и детей. Государство реагировало и на то, что происходило с сельскохозяйственным производством в процессе его радикальной трансформации, на появление серьезной проблемы бедности, справиться с которыми у местной власти не было сил, наконец, на нестабильность современного индустриального мира и следующую из нее безработицу, смену занятий, а также на общую тенденцию к эксплуатации сильными слабых. К концу 19 в. традиционный либерализм перестал пользоваться популярностью, и государство приняло на себя ряд ответственных обязательств. Принцип laissez faire одержал триумфальную победу только в британском сельском хозяйстве, несмотря на угрозу иностранной конкуренции после событий Гражданской войны в США. В 1848 в лондонском «Экономисте» можно было прочесть, что «страдание и зло предписаны природой; от них невозможно избавиться; и нетерпеливые потуги благой воли законодательно изгнать их из мира, не разобравшись в их направленности и конечном назначении, всегда порождали больше зла, чем добра». В 20 в. такими идеями вряд ли кого-нибудь можно было бы заинтересовать.
О том, что период 1740-1780 гг. стал для Англии "классическим веком", и что это значило для английской культуры, мы можем прочитать в книге Тревельяна "Истории Англии от Чосера до королевы Виктории". "Первые 40 лет XVIII века, время царствования Анны и правления Уолпола, составляют переходный период, в течение которого вражда и борьба за идеалы эпохи Стюартов, бушевавшие еще недавно и опустошавшие страну, подобно потоку расплавленной лавы, теперь начали разливаться по каналам и застывать в прочно установленных ганноверских формах. Век Мальборо и Болингброка, Свифта и Дефо был точкой соприкосновения двух эпох. Только в последующие годы (1740-1780) мы встречаемся с поколением людей, типичных для XVIII века, - обществом со своей собственной системой взглядов, уравновешенным, способным судить о самом себе, освободившимся от волнующих страстей прошлого, но еще не обеспокоенным тем будущим, которое скоро должно было стать настоящим в результате промышленного переворота и французской революции... В Англии это был век аристократии и свободы; век правления закона и отсутствия реформ; век индивидуальной инициативы и упадка учреждений; век широкой веротерпимости в высших слоях и усиления влияния методистской церкви в низших; век роста гуманных и филантропических чувств и усилий; век творческой силы во всех профессиях и искусствах, которые обслуживают и украшают жизнь человека".
Дж.М. Тревельян наблюдает подобные явления и в более благополучной Англии, приписывая это несколько наивно, но, по сути, очень верно, влиянию дарвинизма на космологические и хронологические мифы Книги Бытия. "Чарльз Дарвин был настолько непохож на Вольтера, насколько может быть непохоже одно человеческое существо на другое; он вовсе не хотел быть иконоборцем... Но его научные изыскания привели его к заключениям, несовместимым с повествованием первых глав Книги Бытия, которая была в такой же степени частью английской Библии, как и сам Новый Завет... Естественно, что религиозный мир взялся за оружие, чтобы защитить положения незапамятной древности и свой престиж. Естественно, что более молодое поколение людей науки бросилось защищать своего почитаемого вождя и отстаивать свое право приходить к таким заключениям, к каким приводят их научные исследования, не считаясь с космогонией и хронологией Книги Бытия и с древними традициями церкви. Борьба бушевала в течение 60-х, 70-х и 80-х годов. Она затронула всю веру в сверхъестественное, охватывая и все содержание Нового Завета. Интеллигенция под давлением этого конфликта становилась все более антиклерикальной, антирелигиозной и материалистической".
А вот как описывает Дж.М. Тревельян оксфордские нравы в "золотое пятидесятилетие": "Ленивый, слабовольный, безбрачный клерикализм профессоров XVIII века роднил их с монахами XV века; кстати сказать, и те и другие были одинаково полезны. Гиббон, который, как член палаты общин, был в 1752 году допущен в общество членов Модлин-колледжа в Оксфорде, так описывает их нравы: "Они не обременяли себя размышлениями, чтением или письмом. Их разговоры ограничивались кругом дел колледжа, политикой тори, личными историями и частными скандалами, живая невоздержанность юности оправдывала их скучные и тайные попойки"... Только в самом конце столетия началось движение за внутренние реформы, которое привело оба университета на путь самоусовершенствования. Его можно датировать в Тринити-колледже в Кембридже с кризиса 1787 года".
Характеризуя эпоху Ренессанса Тревельян пишет, что ранее начавшаяся в Италии, в разных странах приобретала различные особенности. В XV столетии земля Англии была усеяна мелкими крестьянскими хозяйствами, и лишь кое-где между ними встречались крупные поместья лендлордов. В городах достигло расцвета ремесло. "Взятое в целом - пятнадцатое столетие было хорошим временем для крестьян и рабочих и плохим временем для лендлордов", - пишет Дж.М. Тревельян в «Социальной истории Англии». Мнение Тревельяна о трудностях для лендлордов в XV веке явно преувеличено, но исторические факты свидетельствуют о народном довольстве в Англии того времени.
Заключение
Подводя итог исследованию, можно сформулировать следующие выводы:
) Среди факторов, придавших характерные черты Британской историографии социальной истории, следует назвать сильные, вековые традиции различных школ локальной истории и исторической географии, внесших немалый вклад в исследование динамики взаимодействия человека и его природно-социальной среды. В немалой степени в ней проявилась и активная позиция британской исторической социологии, и мощное влияние английской социальной антропологии, обладавшей богатейшим практическим опытом, и, наконец, соединение непреходящей популярности истории семьи, родной деревни, прихода, города у многочисленных энтузиастов-непрофессионалов с развернутым историками-социалистами широким движением за включение любительского краеведения в контекст большой народной истории, сделавшее социальную историю снизу важным элементом массового исторического сознания.
) Специфика труда Тревельяна в области социальной истории Англии заключается в том, что Тревельян был одним из первых исследователей в этой области, и его труды как любое начинание содержали ряд недостатков и в современном смысле слова не могли считаться классическим примером анализа истории повседневности, в большей мере являясь исследованиями социальной истории. В работе применялись компаративный метод для сравнения точек зрения, имеющихся в историографии, а так же общие методы и принципы, среди которых принцип историзма, объективности, системности, использованные при анализе концепции социальной истории Англии Тревельяна.
Заимствование проблематики и методов социальной антропологии сыграло особенно важную роль в анализе повседневности Тревельяном как наиболее влиятельным авторитетом социальной истории в Великобритании.
Синтез историографии и социальной антропологии в его исследованиях произошел в значительной степени благодаря влиянию ведущих социальных антропологов, которые активно выступали в пользу взаимодействия двух дисциплин, а точнее - за оснащение теоретически отсталой историографии концепциями и методами, отработанными в полевых исследованиях различных этнических общностей на окраинах современного мира.
Как историк, Тревельян придавал первостепенное значение эмоциональному воздействию на читателя и поэтому в своих трудах уделял большое внимание форме повествования, портретам, ярким зарисовкам и деталям, что характеризует его творчество как пример истории бытописания.
Список использованных источников и литературы
.Источники
1.Тревельян Дж.М. История Англии от Чосера до королевы Виктории / Дж.М. Тревельян; пер. с англ. А.А. Крушинской и К.Н. Татариновой. - Смоленск: Русич, 2002. - 624 с.
2.Moorman M.T. George Macaulay Trevelyan: a memoir, London; North Pomfret, Vt.: Hamilton, 1980.
тревельян британская социальная история
2.Литература
1.Барг М.А. Великая английская революция в портретах ее деятелей. / М.А. Барг. - М.: Наука, 1991. - 217 с.
.Виноградов К.Б. Очерки английской историографии нового и новейшего времени / К.Б. Виноградов. - Л., 1975. - 329 с.
.Гинзбург К. Микроистория: две - три вещи, которые я о ней знаю / Современные методы преподавания новейшей истории. М., 1996. - С. 207 - 236.
.Грудзинский В.В. На переломе судьбы: Великая Британия и имперский федерализм (последняя треть XIX - первая четверть ХХ в.) / В. В. Грудзинский. - Челябинск, 1996. - 412 с.
.Гуревич А.Я. Историк конца XX века в поисках метода / А.Я. Гуревич. - М.: Одиссей, 1996. - 221 с.
.Гуревич А.Я. Социальная история и историческая наука / А.Я. Гуревич // Вопросы философии. 1990. - № 4. - С. 23 - 25.
.Дьяконов И.М. Пути истории. От древнейшего человека до наших дней / И.М. Дьяконов. - М.: Наука. 1994. - 384 с.
.Историческая наука в ХХ веке. Историография истории нового и новейшего времени стран Европы и Америки : Учебное пособие для студентов. / под ред. Н.П. Дементьева, А.И. Патрушева - М. Простор, 2002. - 432 с.
.Исторический лексикон: XVIII в. Энциклопедический справочник. М., 1997.
.Кареев Н. Теория исторического знания / Н. Кареев. СПб., 1996. - 217 с.
.Коллингвуд Р.Дж. Идея истории: Автобиография / Р.Д. Коллингвуд. - М., 1980. - 413 с.
.Общественная жизнь Англии: Религия, законодательство, наука, искусство, промышленность, литература, нравы и обычаи в их историческом развитии с древнейшего периода до настоящего времени / Под ред. П. Николаева. Т. 1-6. М., 1896.
.Постижение истории: онтологический и гносеологический подходы: Учебное пособие для студентов магистратуры, аспирантов, слушателей системы повышения квалификации высших учебных заведений / Я.С. Яскевич, В.Н. Сидорцов, А.Н. Нечухрин и др.; под редакцией В.Н. Сидорцова, О.А. Яновского, Я.С. Яскевича. - Минск, 2002. - 291 с.
.Репина Л.П. «Новая историческая наука» и социальная история / Л.П. Репина. - М.: ИВИ РАН, 1998. - 278 с.
.Румянцева М.Ф. Теория истории. Учебное пособие / М.Ф. Румянцева. - М. Наука, 2002. - 329 с.
.Самуэль Г. Либерализм: Опыт изложения принципов и программы современного либерализма / Г. Самуэль. - М., 1906.
.Согрин В.В. Современная историография Великобритании / В.В. Согрин, Г.И. Зверева, Л.Г. Репина. - М., Наука. МВМ АНС, 1991. - 226 с.
.Согрин В.В. Современная историография Великобритании / В.В. Согрин. - М.:РГГУ, 1991. - 327 с.
.Тоинби А.Дж. Постижение истории : сборник / А.Дж. Тоинби ; пер. с англ. Е.Д. Жаркова. - 2-е издание. - М. : Айрис - пресс, 2002. - 640 с.
.Тош Дж. Стремление к истине. Как овладеть мастерством историка / Д. Тош. - М.: Наука, 2000. - 412 с.
.Шарифжанов И.И. Английская историография в ХХ веке / И.И. Шарифжанов. - Казань, 2004. - 240 с.
22.Cannadine D.G.M. Trevelyan: a life in history, New York: W.W. Norton, 1993.- 243 p.
.Plumb J.H. The Making of an Historian: The Collected Essays of J.H. Plumb. - New York: Harvester-Wheatsheaf, 1988). - 182 p.
.Plumb J.H.G.M. Trevelyan (London, Longmans: Green and Co., 1951). - 95 p.
.Mehta. V. Fly and Fly Bottle: Encounters With British Intellectuals (Boston: Little, Brown and Company, 1962. - 198 p.
.Kenyon J. The History Men: The Historical Profession in England Since the Renaissance London: Weidenfeld and Nicolson, 1983. - 234 p.