Модель поведения воинов во время массовых сражений в войнах эпохи средневековья

Модель поведения воинов во время массовых сражений в войнах эпохи средневековья

Модель поведения воинов во время массовых сражений в войнах эпохи средневековья

Раздел I. Отношение к войне и военной профессии в средние века

Образ жизни и все этические ценности рыцарей были связаны с войной, которая считалась единственным занятием, достойным человека знатного происхождения. Война была профессией рыцарей, а, начиная с XI-XII века в большинстве регионов Евразийского континента, сложилась монополия господствующего класса на военное дело. Народное ополчение сошло со сцены, и армии стали отрядами профессиональных рыцарей - тяжело вооружённых и сражающихся верхом. Военная профессия давала права и привилегии, определяла особые сословные воззрения, этические нормы, традиции, культурные ценности.

Составной частью рыцарской идеологии и воинской этики считались отказ от недостойных их положения занятий и образа жизни. Главным занятием рыцаря могло быть только военное дело. В число неприемлемых занятий входили земледелие и сельскохозяйственные работы, торговля, чрезмерное увлечение религией. Особенно это относится к земледелию. Так, например раджпу-ты считали, что ранить грудь Матери-земли плугом являлось непростительным преступлением. Дж. Тод отмечал: "Самый бедный раджпут наших дней сохраняет всю гордость своих предков - и часто это его единственное наследство; он презирает как недостойное его дело - браться за плуг или пользоваться копьем иначе, чем сидя верхом на коне". Д. Иббетсон указывал: "главное орудие кшатриев - воинского сословия - есть меч, и смена благородного занятия на более примитивное рассматривается как отречение от касты". Т. Веблен, в своей классической монографии "Теория праздного класса", называл четыре занятия, которые не наносили ущерба чести тех, кто стоял на вершине общественной лестницы: управление, религиозные функции, война и спорт, причем в средневековье любимым спортом рыцарей опять же была война.

Хотя некоторые элементы идеологии рыцарской борьбы изначально имели место во многих военизированных обществах уже на ранней стадии истории человечества, известно, что именно в феодальном обществе эта идеология получила широкое распространение, и что именно здесь рыцарские состязания стали подвергается систематической институционализации. Сходство морально-этических кодексов поведения европейских рыцарей, фарисов, уорков, батыров, раджпутов, самураев и др. заставляет задуматься над тем, что именно в такого рода обществах способствовало оформлению подобной идеологии. Ответ, который при этом напрашивается, таков: существование класса (сословия, касты), свободного от хозяйственных забот, класса, для которого военное занятие - главное, класса, образующего элиту, члены которой ищут, прежде всего, личной славы. Свобода от производительного труда позволяла смотреть на сражение как на игру; граница между войной и турниром стиралась, и такие войны приобретали свою неповторимую специфику, становясь "рыцарскими войнами".

Только в таком обществе, в котором знатному человеку не нужно было трудиться, но должно было воевать и участвовать в военных упражнениях и играх, могло процветать рыцарство с его неизбежной потребностью помериться силами, с его турнирами. Здесь относились всерьез к игре провозглашения фантастических обетов о свершении неслыханных героических подвигов, здесь уходили в вопросы гербов и флагов, здесь объединялись в ордена и оспаривали друг перед другом ранги или первенство. Только феодальная аристократия имела для этого время и испытывала к этому расположение. Как отмечал И. Хейзинга "этот обширный агональный комплекс идей, обычаев и уставов в наиболее чистом виде очерчивается на средневековом Западе, в мусульманских странах и в Японии. Возможно, еще явственнее, чем в христианском рыцарстве, проявляется фундаментальный характер всего этого в стране Восходящего Солнца. Самурай придерживался воззрения, что то, что серьезно для обыкновенного человека, для доблестного лишь игра".

Но настоящее рыцарство могло возникнуть только в условиях феодального строя. Ведь именно в средние века господствующий класс принимает форму служилого сословия, как правило, военного, или, например, в Китае, преимущественно гражданского, с развитой внутренней иерархией, причем центр политической жизни с начала средневековья и до определенного периода находился в вотчине. В древности все было иначе: господствующему классу была свойственна общинная организация, а центром политической жизни был город.

А.А. Свечин отмечал, что только в нецентрализованных формах феодального строя, когда при господстве натуральной системы хозяйства и слабости контроля, обмена и денежного хозяйства, подати натурой могут быть изысканы и поглощены только на местах, а со средствами по местам раздробляется и власть, то такому состоянию государства отвечает крайнее развитие индивидуализма в военном деле, столь характерная рыцарская тактика. Гордого феодала, привыкшего безраздельно царить в своем округе, всегда помнящего о своих привилегиях, заставить отказаться от своей ярко выраженной личности и раствориться в фаланге - слабое феодальное государство не в силах.

Отношение к войне как к занятию, достойному настоящего мужчины, было присуще большинству обществ, которые в процессе своего исторического развития проходили стадию родоплеменного строя и военной демократии. Так в гомеровских поэмах, вожди владели пашнями и пастбищами, но, кроме того, пополняли свою казну военными набегами. Менелай свои богатства привез на кораблях; Одиссей, обнаружив, что женихи опустошили его сундуки, обещает опять заполнить их добычей, полученной в новом военном набеге. Война, впрочем, не могла не быть родной стихией людей, до такой степени чувствительных к обидам и готовых в любую минуту мечом восстанавливать справедливость. Как отмечала М. Оссовская, - "в этой культуре соперничества и ера-жения были важной частью человеческой жизни" .

Еще в более отчетливом виде подобная картина наблюдалась у древних германцев. Уже Сенека отмечал что - "трудно встретить народ, столь воинственный и вспыльчивый, как германцы, которые рождаются посреди войны и войною живут, равнодушные к любому другому занятию. "Германские народы, - писал Монтескье, - были не менее, а даже более чем мы, щекотливы в вопросах чести, ...понятие чести лежит в основе всех их кодексов".

Войною жили все полноправные общинники, мужчины-воины, хотя при этом занимались и земледелием. Рядовой вестгот, точивший меч ввиду предстоящей войны с римлянами, огорчился прибытием их послов для мирных переговоров. "Прощай, война, - воскликнул он с досадой, - принимайся снова за плуг". "Разбойничьи набеги, если только они ведутся вне территории данного племени, не считаются позором; [германцы] выставляют на вид их необходимость как упражнение для юношества и как средство против праздности.

Но уже во времена Тацита выделяющаяся знать со своими дружинниками начинает монополизировать военное дело, занимаясь только им. "Если племя, в котором они родились, коснеет в долгом мире и праздности, то многие из знатных юношей [по своему собственному почину] отправляются к тем племенам, которые в то время ведут какую-нибудь войну, так как этому народу покой противен, да и легче отличится среди опасностей... [Этих людей] легче убедить вызывать на бой врага и получать раны, чем пахать землю и выжидать урожая; даже больше - они считают леностью и малодушием приобретать потом то, что можно добыть кровью".

Многие морально-этические ценности германцев связанные с войной позже перешли к западноевропейским рыцарям. Чтобы узнать, до чего могла доходить любовь к войне и побоищам, понять, каким удовольствием и настоятельной потребностью было для рыцарей той эпохи грабить, жечь и убивать, достаточно ознакомиться хотя бы с жизнью и произведениями трубадура Бертрана де Борна. Этот поэт был человеком знатным и владельцем замка; он провел всю жизнь, сражаясь и, главное, побуждая сражаться других. Он любил войну ради ее самой, ибо ему нравилось видеть сталкивающиеся друг с другом полчища и льющуюся кровь, но главным образов - потому, что на войне захватывали добычу и принцам приходилось проявлять щедрость к сражавшимся за них рыцарям. Знаменитая сирвента, принадлежность которой Бертрану де Борну, правда, оспаривается ("Любо мне в веселое время Пасхи, когда распускаются листья и цветы...") - настоящий гимн войне. Для него характерна такая весьма известная строфа: "Говорю вам, что не могу ни есть, ни пить, ни спать, если не слышу, как кричат со всех сторон "Вперед!", не слышу ржания испуганных коней, сбросивших всадников, не слышу криков "На помощь, на помощь!" и не вижу, как воины падают на траву, спотыкаясь о рвы, малые и большие, и не вижу мертвых, пронзенных копьями, украшенными флажками".

Превратить вражескую землю в пустыню - вот цель ведущего войну сеньора; и знать не прекращает воевать. Войны идут повсюду, ибо это занятие и ремесло настоящего рыцаря, и сам он был, прежде всего, воином, предводителем отряда с соответствующими вкусами и привычками. Он не только любил войну, он жил ею. Вся его молодость проходила в подготовке к ней, уже начиная с раннего детства обучение будущего представителя воюющих в основном предполагало изучение наук связанных с военным делом: верховой езде, владению оружием, в первую очередь мечом и копьем, плаванию, бегу, борьбе, охоте, шахматам, различным спортивным играм. Еще в процессе обучения молодой рыцарь должен был уметь применять на практике полученные знания. Остальные науки, такие как грамматика, история, литература, музыка и др. считались вторичными, и им уделялось меньше внимания, они были необязательны.

О значении войны и воинской доблести в жизни арабо-мусульманских рыцарей говорит беседа между Усамой ибн Мункызом и его наставником Абу Абдаллахом Мухаммедом ибн Юсуфом: - "О Усама, - добавил он, - разумный не станет сражаться". - "Но, учитель, - воскликнул я, - ты, значит, считаешь сумасшедшими такого-то и такого-то?" И я пересчитал ему имена доблестных героев из наших товарищей. "Я не то хотел сказать, - возразил он. - Я. утверждаю только, что разум отсутствует во время сражения. Если бы ум не покидал человека, он бы не стал встречать лицом удары меча, а грудью стрелы и копья. Этого ведь не может требовать разум".

Размышляя на эту тему далее Усама ибн Мункыз пишет: - "Мой наставник, да помилует его Аллах, был, однако, более сведущ в науке, чем в военном деле. Именно разум побуждает человека устремляться против мечей, копий и стрел из отвращения к действиям труса и бесславию. Доказательством этому служит то, что героем овладевает дрожь и трепет и он меняется в лице перед тем, как выйти в сражение, потому что раздумывает о нем и рассуждает сам с собой, что ему делать и какие опасности его ожидают. Душа пугается всего этого и чувствует отвращение, но лишь только он выйдет на бой и погрузится в его пучины, дрожь, трепет и изменение в лице проходят. Во всяком деле, где неучаствует разум, обнаруживаются промахи и ошибки" .

В жизни народов Северного Кавказа большую роль играло "постоянное состояние войны". Многочисленные враги и захватчики заставили адыгов выйти на "путь исключительно воинственного быта". "Не сделав успехов в гражданском устройстве... они только в военном деле и вооружении двигались вперёд". Уже в нартском эпосе мы видим, что любимыми занятиями местного воинства были путешествия, сражения, набеги: "есть ли такой край, где бы мы не были и не грабили" - говорит один нарт. Эпос наполнен описанием похо-дов - балцов, главной целью которых была добыча и угон скота у соседей . Принадлежность к сословию уорков накладывала на человека много ограничений, обрекала на жизнь, полную тягот и лишений, проводимую в сражениях, набегах и поединках. О них в адыгских историко-героических песнях сказано: -"Поле чей дом, война чей обычай". Черкесский рыцарь-наездник, как отмечал А.-Г. Кешев, "постоянно жаждал приключений, опасностей, отыскивал их всюду, где только рассчитывал натолкнуться на них. Он не любил засиживаться дома, в своем околотке. Дым родной сакли, жена, дети, родные - все это, по его понятиям, было создано нарочно для искушения его железного духа коварными обольщениями, для того, чтобы опутать слабое сердце заманчивыми узами любви, нежности и ласки" . У средневековых адыгов, война так же считалась единственным родом занятий, который мог их по-настоящему прославить -воины, отличившиеся на полях сражений, необыкновенной отвагой, могли быть воспеты в историко-героических песнях, обеспечивающих им всенародную известность, уважение и почет при жизни, а затем бессмертие их именам.

Таким образом, у горцев большое распространение получило такое специфичное явление как "черкесское наездничество", бывшее неотъемлемой частью их существования. "Наездники" - те, кто совершает "наезды" (набеги) для захвата добычи. Набеги - ремесло воинов, тех кто "промышлял воровскими по-исками в соседние земли" . Больше всего во время набегов князей и уорков интересовала не материальная добыча. Им не нужны собственно сами вещи -пленников они продавали, не оставляя себе, а полученное от турок в Анапе "малое число наличных денег" тратили на оружие, лошадей и предметы роскоши. Быть наездником для знатного человека - это почет и слава, "явимся мы перед аулом соперника, в виду жителей схватим юношу или девушку, и с добычей отваги немного замедлим в виду аула; если догонят нас - сразимся, а если нет, так не наша вина! То-то красавицы заговорят об отважном набеге нашем...".

Все это послужило благодатной почвой, на которой сформировался военно-аристократический дух князей и дворян в "ущерб всем другим сторонам жизни", и все, что "не подходило под неизменный идеал наездника-героя" гордо презиралось". На эту особенность представления черкесской феодальной знати о достойных и недостойных занятиях обратил свое внимание еще Дж. Интериано, который писал "...благородному подобает лишь править своим народом и защищать его, да заниматься охотой и военным делом". Следовательно, на основе военизированного образа жизни у уорков сложилась своеобразная психология, суть которой состояла в пренебрежительном отношении к трудовой деятельности за исключением управленческой. Она почти без изменения сохранилась у служилой знати вплоть до XIX в. .

В тюрко-монгольском эпосе закипают родовые распри, плетутся заговоры, готовятся восстания против сюзерена, бунтуют дружинники. И это происходит то в пределах рода, то - племен, то - огромных держав. Причем защита страны, кровная месть, основание семьи - все дано через показ поединков и битв конных воинов. Батыр отличался от остальных людей не только своей физической мощью и пренебрежением к опасностям, но и выдержкой, способностью терпеливо переносить тяготы и лишения своей "военной судьбы", на которую он обречен. С детства воспитывался батыр в сознании, что его удел - одинокая воинская жизнь. Тема предназначенности повторяется много раз в эпосе о Гесере: "Я, когда у творца своего находился, Тогда еще принял военную душу". Еще одно незыблемое кредо воина - нельзя возвращаться с пути, не совершив задуманного, даже если грозит гибель: "Я-то да чтоб воротился, Я. ль из ворочающихся парней!".

В средние века, в состоянии войны почти постоянно находились и раджпуты, причем войны эти в основном были междоусобные . Такие боевые действия велись буквально по законам кровной мести. Мотивация бывала приблизительно такой, как это явствует из слов героя поэмы Шивдаса Гадана: "Умирая, сказал Ачалдас сыну своему Палханси: Прошу тебя, беги из крепости, спаси себя. Ты должен сохранить наш род! Поклянись отвоевать нашу крепость обратно!". И сын, конечно же, выполнял последнюю волю отца, продолжая бесконечную череду войн. К тому же раджпутам была свойственна импульсивность и недипломатичность, и часто решения принимались в порыве эмоций.

Индийский воин выполнял свой долг лучше всего и полнее всего тогда, когда он участвовал в битве. Битва для раджпута - это участие в жертвоприношении богам. Расставание со своим телом в битве есть закон для всякого кшатрия. Отдать жизнь в битве - высшая жертва, какую раджпут мог принести, выполняя свою дхарму. Гибель воина во время битвы - полное выполнение им своего долга и гарантия, что он достигнет спасения.

Апофеозом жертвенности раджпутов считалась "шака", последняя великая битва-жертва в раджпутском понимании истинных ценностей. В ней особенно явственно проявлялся сакральный характер воинского служения. Такая битва чаще всего происходила одновременно с джаухаром женщин клана. Дж. Тод описывает рассуждения раджпутов в этом контексте так: "остается один путь: принести в жертву женщин, сжечь и залить водой все, что можно; зарыть под землю то, что надо сохранить. Затем широко открыть ворота, и с мечами в руках наброситься на врага, и тем самым достигнуть рая на небе" . Считалось, что в битве шака раджпут должен обязательно погибнуть: в бою или через самоубийство; а иначе он опозорит свою "раджпути". В военном отношении битва "шака" ничего уже не могла определить, но в системе символов раджпутскои воинской культуры она занимает очень заметное место. Та сторона в битве, что вышла в шафрановых одеждах, по определению не могла воспользоваться плодами своей победы, если такая случится; но и противники должны были понимать, что нельзя с легким сердцем присваивать то, за что заплачена столь высокая цена. Земля и крепость, за которую клан принес жертву в джаухаре и шака, должны были, по традиционным раджпутским понятиям, остаться за жертвенным кланом, и, когда подрастут наследники, новое поколение клана войдет в силу, они смогут восстановить справедливость .

Самые известные в истории Индии шака и джаухар произошли 24 февраля 1568 г. После длительной обороны крепости Читтор в княжестве Мевар от превосходящих сил моголов под руководством султана Акбара, исчерпав последние средства, защитники решили принять крайние меры. Ночью женщины совершили, по раджпутскому обычаю, великий и страшный обряд самосожжения "джаухар". В огне погибли девять рани и пять принцесс и еще 1700 рад-жпутских женщин и детей. Наутро в распахнутые ворота крепости вышли все ее оставшиеся в живых защитники - 8000 человек - на свой последний смертный бой. Руководил защитниками крепости юный представитель клана Сисо-дия Фатех Сингх, рядом с которым сражались его мать и невеста. В сражении погибли все до одного защитники Читтора, и Акбар смог войти в город, в котором еще не остыл пепел джаухара. Уцелевшие жители города погибли в начавшейся резне. Всего во время этой военной кампании расстались с жизнью около 30 тысяч раджпутов. Эта победа Акбара не добавила ему ни славы, ни власти. Великая жертвенность раджпутов Мевара оказалась выше любых временных побед и завоеваний. Город-крепость Читтор получил прозвание "крепость-вдова, совершившая сати".

Таким образом, мы видим, что евразийское рыцарство жило войной, но в обществе война в принципе всегда считалась злом, приносящим беды и несчастья. Возникает закономерный вопрос, какое моральное оправдание давали воюющие своим действиям, и давали ли вообще?

На Западе, согласно традиционным представлениям, сформулированным в начале средневековой истории и сохранявшим силу позже, мир всегда и абсолютно предпочтительнее войны. Эта установка опиралась на христианскую доктрину, основанную на проповеди миролюбия. Однако, по-видимому, с самых ранних ступеней становления западноевропейского рыцарства она не могла не противоречить реальной действительности и мировосприятию большей части общества, которое, несмотря на христианизацию еще во многом жило под влиянием идеологических представлений древних германцев. К тому же в учении христианской церкви были заложены положения, на которые при необходимости можно было опереться и для оправдания войны и воинственного социального поведения. "Не мир, но меч" апостола Павла, например, убедительно свидетельствует о возможности сосуществования в христианстве концепции мира и концепции войны. В результате синтеза германского начала и христианства как раз и возникло западноевропейское рыцарство с его неповторимыми чертами.

Исходным пунктом эволюции взглядов на войну и воюющих в целом послужило учение Августина Блаженного о "справедливой" и "несправедливой" войне. "Справедливой" - "священной войной" Августин считал войну против еретиков, во имя церковного единства и с целью распространения "истинной" веры. Соответствующие представления до некоторой степени присутствовали также в понятии "воинство Христово", хотя чаще смысл этого понятия истолковывался тогда в чисто духовном плане. Но в целом в ранний период христианства церковь относилась отрицательно к войне и воинам.

Во многом на становление исподволь складывавшегося нового отношения к войне повлиял союз церкви с государственной властью при Каролингах. В VIII-IX вв. церковь благословляла как вооруженную защиту христианства, так и его насильственное распространение (войны против саксов и др.). Этому содействовало также превращение самих церковных иерархов - епископов, аббатов и, прежде всего пап - в феодальных землевладельцев. Оборона их владений требовала обращения к оружию.

В изменении позиции церкви по отношению к войне немалую роль сыграла, борьба против вторжения "язычников" - норманнов и венгров. В сочинениях церковных авторов появляется представление о богоугодности войны с язычниками и разбойниками; появляются легенды о святых, которые, защищая свою церковь и ее клир, непосредственно участвуют в сражениях и чудесным образом побеждают врагов; начинает формироваться концепция, согласно которой те, кто защищает церковь, приобретают перед ней особые заслуги. Уже папы Лев IV и Иоанн VIII (IX в.) сулили вечную посмертную жизнь воинам, оберегающим церковь с оружием в руках от покушений норманнов и мусульман. Тем не менее, справедливая война мыслилась еще очень узко только в виде оборонительной войны.

В конце X в. церковными кругами выдвигается идея "божьего мира". Практически это означало регламентацию войны в интересах самой церкви, которая карала нарушителей, сколачивая для этого собственные военные отряды из рыцарей же, и объявила войну против тех, кто не соблюдает "божий мир" и "божье перемирие", богоугодным актом, по сути приравняв такую войну к монашескому деянию. Таким образом, война во имя мира также осмысляется и санкционируется теперь в качестве "священной". По представлению церкви, ее вел сам господь, а рыцари, опустошающие владения нарушителей мира, - исполнители небесной воли, осуществляющие воинское служение богу.

Хотя концепция священной войны как единственно правомерной для рыцарства тогда еще не сложилась, но с конца X в. в образе жизни рыцарей, в литургии, в культе святых все рельефнее проступают новые элементы. Появляется ритуал благословения священниками рыцарей, выступающих на войну, и рыцарского оружия; иногда возносятся молитвы за войско. Следовательно, сама война освящается, благодаря чему рыцари проникались сознанием того, что они, как формулирует свою мысль Эрдман, суть "носители божьего действия".

Церковь начинала участвовать и в церемонии посвящения в рыцари (освящение меча во время богослужения). Параллельно трансформации взглядов церкви на войну и приспособлению богословия к рыцарской практике, параллельно выработке церковного идеала святого рыцаря шел процесс усвоения новых воззрений самим рыцарством. Одной из черт рыцарских представлений, сформировавшихся в XI в. сообразно новой церковной доктрине войны было - широкое распространение в рыцарской среде культа святых воинов-патронов, простирающих свое покровительство не только на отдельных рыцарей (святые Георгий, Маврикий, Себастьян), но и на целые страны (св. Дионисий - Франция, св. Маврикий - Германия, св. Мартин и Георгий - Венгрия, св. Яков - Испания и т.д.). Показательно, что в рыцарских "Песнях о деяниях" XI в. складывается и упрочивается представление о тождественности монашеской жизни и воинских свершений, осуществляемых ради торжества христианской религии, прежде всего, в борьбе против язычников; смерть в бою с мусульманами уподобляется жертве Христа и т.д.

Подобное оправдание войны официальной религией можно найти и на мусульманском Востоке, где новая религиозная идеология изначально имела военизированный характер. Возникшее учение было охотно воспринято воинственными бедуинами; они подчинились духовному авторитету, который бросил к их ногам богатства культурного мира. Военная дисциплина получила со стороны религии огромную поддержку - за полководцем стоял авторитет Аллаха; мужество воинов усиливалось учением о седьмом рае и небесных гуриях - награде павших в бою за ислам воинов. Каждый, с принятием мусульманской религии, возлагал на себя обязанность участия в священной войне: он без различия своего социального положения, становился воином пророка и его последователей. Согласно высказыванию пророка "кто умирает, не участвовав в войне за веру и отечество, тот обрекается лишь на гниение" .

Ислам, - по сути, не просто религия, но и форма военно-социальной организации, направленной на собственное распространение. Сочетание идей предопределенности, религиозного фатализма (согласно воле Аллаха) и веры в загробную награду, немедленное воздаяние праведникам, особенно погибшим "в священной войне с неверными", создавало огромную психологическую устойчивость, готовность воинов с радостью отдавать свои жизни.

Более детально разработанную концепцию морального оправдания войны и убийства мы находим в древней и средневековой Индии. По-настоящему научно разработанная древними мудрецами идеология военного дела создавала необходимый душевный комфорт строго регламентированному кругу участников открытых военных действий. Война, боевые действия рассматривались как последнее, крайнее средство в политике. Принятая древними мудрецами идея "наказания злодеев" разрешала при известных условиях применение силы. Эта "индульгенция" оказывалась совершенно необходимой - ведь военная доблесть не всегда выглядела высоконравственной в глазах правоверного индуиста, исповедующего веру в ненасилие. В русле этой традиции сложилось убеждение, что даже воин не должен иметь агрессивных намерений, должен уметь обуздывать свои гнев и ненависть. Но в тех случаях, когда не остается иного выхода, сомнения надо отставить и выполнять варновый (кастовый) долг, т.е. дхарму кшатрия, не беспокоясь о последствиях, ибо цену последствий определяет не сам человек.

Древняя литература индийцев является ярким свидетельством того, что душевные муки и сомнения не оставляли кшатриев. Великие мыслители древности продумали идеологическое и теологическое обоснование дхармы кшатрия, т.е. религиозного долга (закона) кшатриев, чтобы избавить их от раздумий об очевидной насильственное воинских занятий. Главные идеи относились, во-первых, к науке управления, конечной целью которой провозглашалась минимизация насильственных акций, и, во-вторых, к индивидуальному воспитанию воина; и то, и другое достигалось через сакрализацию дхармы кшатрия. Посмотрим, как это сделано классиками брахманической идеологии.

Говоря о воинской этике, раджпутские идеологи обычно указывают на отрывок из Махабхараты (Раджадхарма-анушасана-парва, гл. XCV-XCVI), где сказано так: "Бхишма сказал: Кшатрий не должен применять оружие против кшатрия, не облаченного в кольчугу. Если враг выступает одетым в кольчугу, его противник также должен защитить себя кольчугой. Сражаться надлежит один на один, и если противник ослабел, оставить его в покое. Если кшатрий наступает во главе целой армии, то его противник также пусть имеет войско. Если враг прибегает к хитрости или обману, то необходимо противопоставить ему, то же самое. Если он сражается честно, ему надо оказать доблестное сопротивление. Воин верхом на коне не должен выступать против воина на колеснице; колесница - на колесницу. Нельзя применять отравленные стрелы и стрелы с шипами. Это оружие слабых. Герой должен сражаться честно, без гнева и желания убивать. Слабый или раненый не должен быть убит, так же, как не имеющий сына, или тот, чье оружие разбито в бою, или попавший в плен, или тот, чья тетива на луке лопнула или перерезана, или упавший с колесницы. Раненого должно отправлять домой или показать врачу в доме победителя. Когда, вследствие спора между благородными, доблестный воин попадает в плен, его раны надо вылечить, а после этого отпустить пленного домой. Это вечная безусловная обязанность кшатрия. Сам Ману, сын Брахмана, говорил, что битва должна быть честной. Раджа никогда не должен желать завоевать чужую землю негодными средствами, даже если такое завоевание сделает его властелином всей земли. Есть ли царь, который сможет радоваться жизни, если он победил негодным способом? Победа, запятнанная бесчестьем, никогда не будет дорогой на небеса. Такая победа ослабляет и раджу, и землю. Воин, потерявший оружие или молящий о пощаде, говоря "я твой", или со сложенными руками, или отбросивший оружие, - должен быть взят в плен, но никогда не убит. Юд-хиштхира отвечал: О Господин, на свете нет более грешных деяний, чем деяния кшатриев. В походе или в битве раджа лишает жизни множество людей. Каким же образом может раджа затем достичь райских кущ? О бык среди потомков Бхараты, скажи мне это, всезнающий, мне, желающему знать ответ! Бхишма отвечал: Карая грешников, преданностью добру, жертвоприношениями и дарами раджи очищаются и становятся безгрешными. Да, верно, желающие победы цари причиняют страдания многим существам, но победив, они возвеличиваются. Силой даров, пожертвований и раскаяния они снимают с себя грехи, и их заслуги увеличиваются для того, чтобы они могли делать добро для всех созданий...".

Второй момент - это диалог между Арджуной, одним из братьев Пандавов и божественным Кришной, его помощником и колесничим, содержащийся в Бхаговадгите из шестой книги Махабхараты. Беседа между ними происходит перед началом сражения, когда Арджуна хочет осмотреть место битвы, и колесничий привозит его туда, откуда хорошо видны родственники и друзья, учителя Арджуны. В момент, когда громадные противостоящие армии выстроились готовые к сражению, добрый Пандава все еще не теряет надежды избежать большого кровопролития, и даже готов отказаться от своих притязаний на цар-ство, чтобы не губить родичей и друзей . Кришна стремится убедить Арджуну в необходимости сражаться. В связи с этим он формулирует доктрину долга, который должен определять поведение кшатрия. Душа человека вечна, рассуждает он. Никто не может убить душу. Смерть человека означает только переход души из одной телесной оболочки в другую. Но сами люди смертны. Зачем же тогда печалиться по поводу смерти человека? Зачем печалиться, когда кого-нибудь убивают, особенно если это происходит в честном бою? В таком убийстве нет греха; наоборот, кшатрий навлекает на себя грех, если он отказывается сражаться. Долг кшатрия сражаться; если он убивает врага, он приобретает славу, если его убивают в сражении - душа его наслаждается райским блаженством в царстве богов. Следовательно, победа или гибель в честном бою для кшатрия по своим результатам одинаково почетны. Но если он откажется сражаться, он навеки обесславит себя как трус, а бесчестье хуже смерти .

И, наконец, третий очень важный для кшатрия и раджпута философский момент в Махабхарате - это так называемое "Наставление Видуры своему сыну" из книги пятой. "Кшатрий, о Санджая, создан в этом мире для битвы и для победы. Его обязанность состоит в делах жестоких, в постоянной защите подданных. Побеждает ли он или же гибнет, сраженный, он достигает царства Ин-дры. Однако того блаженства, которое обретает кшатрий, подчинив своей власти врагов, не существует на небе, в священном обиталище Шакры. Пылая гневом, герой, полный решимости, даже потерпев не раз поражение, должен быть готов выступить против врагов с желанием победить их. Без того, чтобы пожертвовать собственной жизнью или же сокрушить врагов своих, каким же иным способом может быть достигнуто успокоение его душе?" .

Средневековым самураям находить моральное оправдание своим действиям вообще не требовалось. Люди, настолько равнодушно относившиеся к собственной жизни, чужую жизнь ценили еще меньше. В этом отношении весьма показателен один случай. Иэмицу, третий правитель Токугава, потребовал однажды к себе двух вассалов. Оба вызванные были известны как мастера военного искусства. Один был Сукэкуро из вассалов князя провинции Каи, другой - Набэсима Мотосигэ. Правитель пожелал узнать истинные секреты войны. Первый из названных полководцев изложил секрет своей школы письменно. То, что он рассказал, заняло три листа бумаги. Мотосигэ изложил свой ответ тоже на бумаге. Он написал в следующей сжатой и краткой форме: "Никогда не следует задумываться над тем, кто прав, кто виноват. Никогда также не следует задумываться над тем, что хорошо и что нехорошо. Спрашивать, что нехорошо, так же плохо, как спрашивать, что хорошо. Вся суть в том, чтобы человек никогда не вдавался в рассуждения". Сёгун Иэмицу сказал: "Вот то, чего я хотел".

Ямамото Цунэтомо в Книге самурая говорил: - "Путь Самурая - это, прежде всего понимание, что ты не знаешь, что может случится с тобой в следующий миг. Поэтому нужно днем и ночью обдумывать каждую непредвиденную возможность. Победа и поражение часто зависят от мимолетных обстоятельств. Но в любом случае избежать позора нетрудно - для этого достаточно умереть. Добиваться цели нужно даже в том случае, если ты знаешь, что обречен на поражение. Для этого не нужна ни мудрость, ни техника. Подлинный самурай не думает о победе и поражении. Он бесстрашно бросается навстречу неизбежной смерти. Если ты поступишь так же, ты проснешься ото сна". "Путь Самурая - это стремление к смерти. Десять врагов не совладают с одержимым человеком". Здравый смысл никогда не совершит ничего подобного. Нужно стать безумным и одержимым. Ведь если на Пути Самурая ты будешь благоразумным, ты быстро отстанешь от других. Но на Пути не нужно ни преданности, ни почитания, а нужна только одержимость. Преданность и почитание придут вместе с ней61.

В эпоху "развитого феодализма" в Европе (XII-XIII века) существовало две концепции войны, первоначально они существовали де-факто, в позднем средневековье появились и военные трактаты, прямо и явным образом их излагавшие и исследовавшие . Первой была война "mortelle", "смертельная", война "огня и крови", в которой все "жестокости, убийства, бесчеловечности" были терпимы и даже систематически предписывались. В такой войне надо было использовать против противника все силы и приемы, в сражении надлежало не брать пленных, добивать раненых, догонять и избивать бегущих. Можно было пытать высокопоставленных пленных с целью получения сведений, убивать вражеских гонцов и глашатаев, нарушать соглашения, когда это было выгодно, и т.д. Подобное же поведение допускалось и по отношению к гражданскому населению. Естественно, это в первую очередь войны против "неверных", язычников и еретиков, но также и войны против нарушителей "установленного Богом" социального порядка.

Второй концепцией была война "guerroyable", т.е. "рыцарственная", "guerre loyale" ("честная война"), ведущаяся между "добрыми воинами", которую подобало вести в соответствии с "droituriere justice d'armes" ("прямым пра-вом оружия") и "discipline de chevalerie", ("рыцарской наукой") . В такой войне рыцари мерялись силой между собой, без помех со стороны "вспомогательного персонала", с соблюдением всех правил и условностей.

Наконец, многие сражения носили как бы промежуточный характер между "рыцарственными" и "смертельными", примыкая то к первому, то ко второму типу. Очевидно, это сражения, к которым примешивалось сильное национальное чувство, и в которых активно участвовали пешие ополчения из простолюдинов (обычно горожан). Таких сражений было немного, но обычно это наиболее крупные сражения.

Рыцарские сражения эпохи средневековья, в сравнении с войнами древнего мира и нового времени, в целом были немногочисленными. Феодализация военного дела и окончательное оформление рыцарства привели к сокращению численности войска, и войско это было преимущественно конное. К тому же в средневековых войнах полевые сражения были относительно редки. Случалось даже, что государи или военачальники формально предписывали своим войскам избегать любых крупных столкновений. Война состояла, в основном, из нападений на укрепленные места и их обороны, набегов, авантюр. Войны не были столь частыми, длительными и напряженными, чтобы повлечь за собой непоправимые разрушения, за исключением отдельных местностей. В масштабах Запада война была лишь одной из составляющих экономической и демографической эволюции. Характерный пример - Альбигойские войны (1209-1255 гг.): за 46 лет в десятках осад и тысячах мелких стычек погибли многие десятки тысяч воинов с каждой стороны, причем рыцари умерщвлялись в той же мере, как и сержанты-простолюдины, но крупное сражение было всего одно - при Мюре в 1213 г. Таким образом, средневековый рыцарь мог иметь огромный, регулярно пополняемый боевой опыт, и в то же время за всю жизнь участвовать всего в 1-2 больших сражениях.

В феодальную эпоху редко целью войны были большие экспедиции и завоевания, целью войны был захват трофеев, вооружения и лошадей. Прежде всего, от таких войн страдали сельская экономика и "гражданское" население. В мирных клятвах даваемых рыцарями с начала XI века предписывается не похищать крестьян, не сжигать их дома, жатвы, мельницы (за исключением военных походов (шеважей) или на собственных землях рыцаря), убивать крестьянский скот (кроме того, чтобы питаться самому и своим слугам) и т.д. Этот показывало, что грабеж и похищение были обычным делом рыцарей, первыми жертвами которых были крестьяне. Ограничения подчеркивают, что опустошать вражеские земли было обычным делом для войн в Средние века. На первый взгляд это контрастирует с тем поведением, которое традиционно ожидалось от рыцарей. Однако английский ученый М. Стриклэнд считает "...что является анахронизм, если думать, что опустошать, сжигать, убивать, не совместимо с рыцарством".

Во время войны, эти грабежи были систематическими: уставы санкционируют войну и грабежи скота и поборы (Ассизы Норгемтона, 1176). Эта необходимость, была вызвана почти полным отсутствием приготовлений к войне вплоть до XIII в., за редким исключением (завоевание Вильгельмом Англии в 1066); надо было жить, таким образом, за счет ресурсов завоеванной страны. Тактика "выжженной земли" использовалась иногда и на своих собственных территориях: сжигали города и деревни до атаки врага, чтобы он не смог найти там продовольствие, корм или трофеи. На враждебной территории, цель состоит в том, чтобы разрушать ресурсы врага: сжигать урожай, разоряет сеньора, разрушая его крестьян. Массовое убийство крестьян было логическим последствием этой формы "общей" войны.

О чем думали рыцари, практиковавшие такое поведение? Считалось ли это нарушением рыцарской этики, как этому верят обозреватели Столетней войны, последователи И, Хейзинги? Так как верил этому Онорэ Бонне в "Древе сражений", где он противопоставлял грабительское и плутоватое поведение рыцарей XIV-XV вв., тому "храброму рыцарю" золотого века рыцарства. Это упоминание так называемого "золотого века" обманчиво. Уже в XI-XII шеважи и грабежи существовали повсеместно, и это не противоречило рыцарской этике. Разрушения и грабежи, были абсолютно совместимы с рыцарством в понимании того времени. Таким образом, образцовый рыцарь должен быть "кротким для своих друзей, и ужасным для своих врагов". Это объясняет, почему участники и организаторы ужасных набегов и грабежей пользовались репутацией хороших рыцарей.

Еще одним следствием подобного отношения к войне, было распространение в Западной Европе обычая взятие в плен знатного противника для выкупа. Война являлась дорогим "удовольствием", и чаще всего у правителей не было иного выбора, как переложить часть расходов - на экипировку и обучение -на плечи самих рыцарей, то вполне естественно возникла традиция, согласно которой военные трофеи, или по крайней мере львиная их доля, доставались победителям (действовавшим либо по отдельности, либо целыми отрядами).

Этот обычай практически не подвергался сомнению и воспринимался как справедливая компенсация за риск, которому эти воины подвергались, и как возмещение тех расходов, которые они понесли, готовясь к войне. Само собой разумелось, чтобы именно они и получили преимущественные права при дележе добычи. Выкуп становился доходным мероприятием; это стимулировало желание щадить противника, а также продолжать войну. Парадоксально, но эта смягчающая мера питала войну, позволяла испытывать надежду обогатиться за счет нее.

Маленьким рыцарским армиям обычно любят противопоставлять огромные силы, которые могли быть собраны в античности и в Новое время. В абсолютных цифрах это несомненно: в знаменитом сражении диадохов близ г. Ипса в 301 г. до н.э., общая численность армий противников достигала 160 000 воинов, а армии Европейских государств XVII-XVIII веков достигали уже несколько сот тысяч человек.

В Западной Европе вплоть до XIV в. редко кому из европейских правителей удавалось собрать войско более 5000 человек. В боях участвовало обычно несколько десятков или сотен рыцарей. Во всей Англии при Вильгельме I (1066-1087 гг.) насчитывалось около 5 тыс. рыцарей; столетие спустя эта цифра возросла до 6400. Под знамена английских королей в XI-XIII вв. для участия в крупных походах собиралось обычно лишь несколько сотен рыцарей, и даже с учетом пехотинцев численность войска тогда ни разу не превышала 10000 человек. Немногочисленны были и войска крестоносцев. В XI-XII вв. общее число западноевропейских рыцарей в Сирии и Палестине не превышало 3 тысяч. В боях с мусульманскими войсками участвовало максимум до 700 рыцарей. Лишь в 1099 г. при. Аскалоне и в 1125 г. при Хазарте их было чуть более 1 тысячи.

Еще более удивительной представляется нам численность гарнизонов, в задачу которых входила защита наиболее стратегически важных городов и крепостей, из осады и обороны которых состояли большинство средневековых войн . Так, до прихода подкрепления, приведенного Жанной д'Арк, в Орлеане насчитывалось приблизительно семьсот тяжеловооруженных всадников, которые в течении семи месяцев доблестно отражали все атаки англичан и даже сумели произвести несколько вылазок (правда, и в осаждавшей армии состояло на довольствии, самое большее, три с половиной тысячи солдат). И ведь здесь речь идет об исключительном эпизоде, потребовавшем и от той и от другой стороны весьма серьезных воинских усилий. В сравнении с этими цифрами, численность обычного гарнизона выглядит особенно жалко: в 1436 г. Руан, оплот английского господства во Франции, охраняли два тяжеловооруженных всадника, двенадцать пехотинцев и тридцать восемь лучников. В Канне, другой англо-нормандской столице, было три конных солдата в полном вооружении, двадцать семь пеших и девяносто лучников.

Численность армий на Ближнем и Среднем Востоке в Х-ХИ вв. также не превышала 20 тыс. человек. Буидское государство, одно из самых могущественных в X в., выставляло в среднем от 5 до 10 тыс. воинов; лишь в момент крайнего напряжения сил численность его войска возрастала до 20 тысяч. Еще малочисленное были войска других восточных стран. У Сапах ад-Дина, победителя крестоносцев и основателя одного из сильнейших государств, войско состояло из 8-12 тыс. человек.

В классическом раджпутском обществе каждый клан, в зависимости от его могущества мог выставить на войну максимум несколько сотен конных воинов. В одной из самых великих битв в раджпутской истории - битве при Халдигхати (1576 г.), между армиями меварского махараны Пратапа Сисодия и могольской армией во главе с Манн Сингхом Каччва, с обеих сторон участвовало в общей сложности около 8000 человек, в раджпутском войске было около 2500 конницы и 500 человек пехоты.

В сражениях японских самураев, как правило, общее количество войск было на порядок больше чем на Западе. Так в битве при Каванакадзима (1561 г.) между Такэда Сингэном и Уэсуги Кэнсином с обеих сторон участвовало 21000 человек (в большинстве конных)83. Объяснить это можно многочисленностью самурайского сословия в Японии, насчитывавшего, по некоторым оценкам, 2 млн., или более 11% всего населения Японии в XVI веке.

В качестве эталона "бескровных битв" XII-XIII веков в Западной Европе, приводят такие, как при Тенчебре (1106 г.), когда с французской стороны был якобы убит всего один рыцарь, при Бремюле (1119 г.), когда из 900 участвовавших в бою рыцарей погибли всего 3 при 140 пленных, или при Линкольне (1217 г.), когда у победителей погиб всего 1 рыцарь (из 400), у побежденных - 2 при 400 пленных (из 611). Характерно высказывание летописца Ордерика Виталия по поводу битвы при Бремюле: "Я обнаружил, что там были убиты только трое, поскольку они были покрыты железом и взаимно щадили друг друга, как из страха божьего, так и по причине братства по оружию (notitia contubemii); они старались не убивать беглецов, а брать их в плен. Поистине, как христиане, эти рыцари не жаждали крови своих собратьев и радовались честной победе, предоставленной самим Богом..." .

Так М. Стриклэнд исследуя средневековые сражения задает ряд вопросов. Почему возникли эти обычаи, предназначенные "щадить" противника? Являлось ли это "гуманизмом" или братством по оружию? Рыцари, сознавали ли они существование такого "сообщества" оружия, принадлежности к международному "рыцарству"? Где были границы этого "братства" в настоящих сражениях)? Имелись ли большие "достижение" в это направлении благодаря рыцарской этике? Были ли они хорошо защищены от смерти своими доспехами?

Отвечая на свои вопросы, автор приходит к определенным выводам. Во-первых, как уже отмечалось выше благодаря распространению новой рыцарской этики, уже начиная с конца XI века характер войн сильно меняется, даже в ходе самых кровавых столкновений рыцари предпочитали брать противника в плен, а не убивать. К тому же, в следствии постоянной смены политических альянсов бывший враг мог стать близким союзником, поэтому не было смысла сражаться насмерть, "сжигая все мосты". Во-вторых, надо отметить характерную ограниченность рыцарской этики, судьба крестьян и неблагородных воинов рыцарей не волновала. Для рыцарей того времени, "рыцарские" правила поведения, касались только рыцарей, рыцарский идеал был аристократическим, он не являлся ни демократическим ни гуманным. В-третьих, несмотря на прогресс в защитном вооружении кольчуги и гамбизоны не могли полностью защитить рыцарей, о чем свидетельствуют археологические исследования мест полевых сражений. Существует множество свидетельств, показывающих, что, в турнире как и войне, рыцарь, который действительно хотел убить противника в столкновении один на один, мог с успехом это совершить ударом копья. Но, скорее всего, рыцари в большинстве случаев чаще уклонялись от того, чтобы так поступать.

Изучая состав феодальных войск того времени, еще Ф. Энгельс подчеркивал, что "к концу X столетия кавалерия была единственным родом войск, который повсюду в Европе действительно решал участь сражения. Пехота... являлась не чем иным, как плохо вооруженной толпой, организовать которую почти не делалось никаких попыток. Пехотинец даже не считался воином; слово miles (воин) сделалось синонимом конного воина". Это утверждение верно и относительно Востока. Так в раджпутской армии пехоты было очень немного, не столько, сколько предписывалось древней военной наукой Индии для кшатрий-ского войска (соотношение конницы и пехоты должно было быть 1 : КЗ).

В XII-XIII веке происходит кастовое разделение кавалерии. По мнению французского историка Делпиша термин miles на Западе обозначал не просто вооруженного всадника, а только тех, которые отличались благородством происхождения и качеством вооружения, т.е. имели рыцарское звание. Уже во второй половине XIII в. западноевропейские рыцари, даже беднейшие, никоим образом не склонны были смешивать себя с простыми воинами, как это было в начале столетия. Пестрое по социальному рангу и материальному положению, это сословие цементируется крепкой корпоративной солидарностью, связывающей в единый организм по отношению к внешней социальной среде все его эшелоны. С большим удовлетворением рассказывает Жуанвиль, участник VII крестового похода, какому публичному наказанию был подвергнут по его требованию королевский сержант (т.е. простой воин), толкнувший одного из рыцарей Жуанвиля. Сержант, "босой, в одной сорочке и штанах, с обнаженным мечом в руке опустился на колени перед рыцарем, взял меч за конец лезвия и протянул его рыцарю и сказал ему: "Сир, даю вам удовлетворение за то, что прикоснулся к вам; и я принес вам сей меч, дабы вы, если вам угодно, отрубили мне руку".

Существовало несколько причин падения роли пехоты в военном деле, прежде всего это техническая и идеологическая. С ростом технического прогресса происходит совершенствование и усложнение защитного и наступательного вооружения. Военное снаряжение тяжеловооруженных всадников становится очень дорогим. Как известно, в Европе IX-XII вв. рыцарское вооружение и доспехи равнялись стоимости 30-45 коров . Свободное крестьянство было не в состоянии приобрести это оружие . Подобные процессы происходили и на Востоке. В VIII в. в Западной Европе Карл Мартелл провел знаменитую бене-фициальную реформу, на Ближнем Востоке подобная реформа была проведена в IX в. (сложилась система "икта", по-араб. "надел"), на Северном Кавказе военнослужилая знать появилась в XIII-XV вв., идентичные процессы произошли в Японии в середине VII в. после аграрной реформы императора Котоку. Основной целью этих реформ было создание тяжеловооруженного конного рыцаря, для обеспечения и содержания которого, требовался труд крепостных крестьян. Все это способствовало росту значения тяжеловооруженной конницы на основе наследственного и условного землевладения.

В XII-XIII вв. военное дело стало как бы прерогативой рыцарей, а они делали все, чтобы не допустить участия в сражениях "грубых мужиков", ибо это - занятие "благородных мужей" сословия "людей меча". Часто запрещалось ношение оружия и верховая езда "базарным торговцам, крестьянам, ремесленникам и чиновникам", и вообще представителям неблагородных сословий. В битвах рыцари отказывались сражаться вместе с простолюдинами и с теми, кто был вооружен, как пехотинец.

На первом этапе сражения при Куртрэ удачную атаку произвела французская пехота (итальянские арбалетчики и прочие наемники). По словам Жиля ле Мюизи (аббат Св. Мартина в Турнэ), они действовали столь удачно, что "были почти на грани победы". Но пехоту остановил приказ Робера де Артуа (командующего Французской армией). Как сообщает "Старая хроника Фландрии", французские рыцари, видя, что пехота вот-вот разобьет фламандцев, подошли к Артуа и спросили его: "Сир, чего вы еще ждете? Наши пехотинцы... наступают так, что они одержат победу, и мы не стяжаем здесь чести". Поэтому Робер отдал приказ "Пехотинцы, отходите назад!", и в атаку пошла рыцарская кавалерия. Чем это закончилось, известная история: от 700 до 1000 погибших рыцарей (около 50 % всего рыцарского войска) из них 63 знатных, включая командующего, нескольких маршалов, графы и др. В битве при Азенкуре 1415 г. французские рыцари отказались от помощи 6000 лучников, присланных из Парижа, заявив: "На что нам эти лавочники?". В 1509 году, при осаде Падуи, ландскнехты соглашались идти на штурм при непременном участии в приступе, наравне с ними, дворян. Тогда авторитетнейший представитель французского дворянства, "рыцарь без страха и упрека", Баярд возмутился: "должны ли мы идти в бой рядом с портными и сапожниками?". К нему присоединились и немецкие рыцари, и высшему командованию пришлось снять осаду. Раджпуты в Индии набирали отряды пехоты из низших каст, и использовали их в основном для прикрытия ног боевых слонов.

Даже в тех сражениях, где пехота оказывала эффективную поддержку своим рыцарям, ее действия осуждались благородными участниками событий. В ходе битвы при Воррингене (1288 г.) крестьяне из Берга стали безжалостно резать рыцарей противников и их лошадей. Хотя они и были враги, хронист Ян ван Хеелу, автор "Рифмованной хроника", полагал, что "ужасная вещь", когда столь доблестные рыцари убиваются в спину низкородными крестьянами. Как уже отмечалось выше в "кодексе рыцарского поведения" существовала огромная разница между отношением к рыцарям и отношениям к пехотинцам: источники обнаруживают реальное равнодушие к судьбе последних; неспособные заплатить выкуп (об этом даже не думали), их убивали без стыда, несмотря на (или возможно из-за) той важной роли, которую они играли в осадах и сражениях и которую историки в свою очередь слишком часто, недооценивают .

Эта тенденция, согласно которой дворянин не мог сражаться с неблагородными, со временем превратилась в норму, и была закреплена в феодальном праве. Так в "Кутюмах Бовези" по этому поводу говорится: "Согласно нашей кутюме, война не может происходить ни между простолюдинами, ни между горожанами. И если между ними возникают угрозы, оскорбления и драки, то дело подлежит суду... И поскольку на оружие имеют право только дворяне, они не могут воевать с простыми людьми". война рыцарский поведение сражение

Нередко рыцари разных стран считали себя единой кастой, для членов которой не всегда важна политическая, конфессиональная, этническая и вассальная принадлежность. Это ощущали современники. Для европейских рыцарских романов XII-XIII вв. характерны представления о "мировом" рыцарстве, охватывающем как христианский, так и мусульманский мир. В этом отношении примечательны мемуары мусульманского рыцаря Усамы ибн Мункыза, чья жизнь прошла в почти непрерывных сражениях с крестоносцами. Это не мешало ему относиться к ним с большим уважением и даже дружить со многими из них, в том числе с членами ордена тамплиеров. В ходе Реконкисты, отвоевывая у арабов земли, испанские феодалы считали мусульманских рыцарей равными христианским. Этот факт отражен в средневековой литературе. Не раз западноевропейские феодалы переходили на службу к мусульманским правителям, получая икта.

Подводя итоги необходимо отметить, что вся жизнь "рыцарей" была связана с войной, которая считалась единственным занятие достойным благородного человека. Подобная картина наблюдалась еще в обществах живущих в условиях родоплеменного строя и зарождающихся государств, но завершенный вид приобретает уже в средневековье в условиях феодального строя. Несмотря на то, что традиционно мир считался предпочтительней войне, а об этом говорят все мировые религии, возникшие в Средние века, "воюющие" в глазах окружающих и сами для себя находили моральное оправдание своим действиям. Возникают представления о неизбежности войны, о справедливой и несправедливой войне, дхарме воина и т.п.

Далее следует отметить, что в эпоху феодализма сложились две концепции войны: первой была "смертельная" война, вторая "рыцарская" война, а так же существовали промежуточные варианты. Рыцарская война характеризовалась немногочисленностью армий (по сравнению с войнами Древнего мира и Нового времени), составом участников (рыцарское конное войско) а так же наличием определенных правил и кодексов поведения (необходимость подрыва материальных ресурсов противника, преобладание осад и мелких стычек над крупными сражениями, наконец, особым отношением к "врагу-сопернику").

Можно с уверенностью утверждать, что в это время всех воюющих объединяла классовая солидарность, которая довлела над всеми остальными чувствами. Поэтому рыцарская война легко могла быть прервана и бывшие враги, эти "друзья-соперники", отложив оружие, собирались все вместе в одной церкви или храме для проведения совместных, религиозных обрядов или же устраивали общую трапезу, совместные развлечения, охоты, турниры и т.п. Но, в конце-концов рыцарские войны ожесточаются, чему способствует ряд факторов:

Определенным прототипом ведения военных сражений по рыцарским правилам, прослеживаемым в первобытной среде, могут служить методы, способы и особые отношения между воюющими, наблюдаемые учеными уже в XIX в. в ходе этнографических исследований племен Океании и Африки. Так, например, в Папуа противника предупреждали заблаговременно о начале ведения боевых действий, и война начиналась только после обоюдной готовности к сражению. В ходе военных действий имелся запрет на применение наконечников для стрел, имеющих зазубрины, которые наносили излишнее повреждение телам воинов. В войне объявлялся перерыв до 15 дней, если происходило убийство или ранение одного из сражающихся. Перемирие свято соблюдалось обеими сторонами, что находит подтверждение в отсутствии часовых, выставляемых для охраны.

У нас мало письменных свидетельств о том, как проходили некоторые войны периода Древнего мира, и насколько их характер соответствовал описаниям в произведениях героического эпоса. Одним из немногих таких примеров, может служить описание боевых действий в знаменитой "Илиаде". Повествование о сражениях под стенами Трои, это не плод фантазии слепого сказителя, а исторические реалии. По мнению некоторых ученых в "Темные века" греческой истории, в эпоху Лелантской войны между Халкидой и Эретрией на Эвбее в VIII-VII вв. до н.э. ведущую роль в сражениях играли знатные воины, а не ополчение, а сама война была локальной, и носили ритуализованный характер, вследствие различного рода неписаных законов, соблюдавшихся во время

До легендарных реформ короля Шаки зулусы, согласно устной традиции, воевали также как и их соседи - для сражения стороны встречались в заранее назначенном месте и перестреливались лёгкими метательными копьями, защищаясь овальными щитами; во время схватки происходили многочисленные поединки храбрейших воинов, а за боем из тыла наблюдали старики и женщины. Потери в подобных стычках были невелики, и к вечеру одна из сторон, признав поражение, просила мира и обещала платить дань.

Приход к власти в 1816 г. Шаки в корне изменил военное дело зулусов. По всей стране был объявлен рекрутский набор, армия стала профессиональной. В тактическом плане от перестрелки копьями и дротиками на дальнем расстоянии, перешли к организованным атакам с последующей рукопашной с использованием больших овальных щитов и ассегаев - коротких копий с длинным колюще-рубящим наконечником. Но в многочисленных войнах с соседними племенами и англичанами, зулусы даже имея огнестрельное оружие, предпочитали все же сражаться врукопашную. Зулус Мангванана как-то заметил, что "если мужчина является мужчиной, то он бьётся врукопашную".

К. Райт писал о том, что войны первобытных народов иллюстрируют международные правила ведения войн, существующие в настоящее время: правит ла, определяющие типы противников, определяющие обстоятельства, которые устанавливают нормы, и основания для начала и конца военных действий, правила, устанавливающие количество участников, время, место и методы ведения войны и даже правила объявления войны вне закона.

Как уже говорилось выше, "воюющие" с детства готовились к превратностям своей профессии, закаляя себя физически и изучая нелегкую военную науку. Но и потом они должны были постоянно совершенствовать свое воинское мастерство и тренироваться, участвуя в различных состязаниях. Западноевропейские рыцари эту суровую необходимость превратили в нечто невиданное для других сообществ "воюющих" - турниры. Рыцарь участвовал в войнах так долго, как только позволяли ему силы, до самой старости. Его дом - казарма, крепость, замок, служивший оружием нападения и защиты. Когда же по чистой случайности он пребывал в мире, то и тогда стремился предаваться войне воображаемой, сражаясь на турнирах, ибо турнир - уменьшенная копия войны, дополнительная возможность сражения и получения добычи. О роли турнира в подготовке к войне повествуется в отрывке английского хрониста Роджера Хоудена: "Рыцарь не может блистать на войне, ежели он не подготовился к ней на турнирах. Нужно, чтобы он видел, как льется его кровь, слышал, как трещат под ударами кулака его зубы, пусть его сбросят на землю, чтобы он почувствовал тяжесть тела своего неприятеля, да чтобы, двадцать раз выбитый из седла, он бы двадцать раз оправился от падений, еще более чем когда-либо, готовый ринуться в бой. Только тогда он сумеет безбоязненно участвовать в жестоких войнах с надеждой выйти победителем".

В задачи нашей работы не входит исследование этого средневекового западноевропейского культурно-исторического феномена т.к. это тема отдельного научного труда, тем не менее, мы рассмотрим в этой главе и следующей некоторые формы турниров которые приближались к настоящим войнам.

В XII в., во времена Уильяма Маршала турниры немногим отличались от настоящей войны. Это были генеральные сражения между двумя армиями -двух феодальных лордов с их отрядами, которые состояли из собственной феодальной свиты, вместе с другими, которые поступали к ним на службу за плату. Самые маленькие из таких турниров, проходили с участием только двух отрядов рыцарей, насчитывавших двадцать или тридцать человек с каждой стороны. На более великих турнирах, другие лорды и их отряды соединились между собой в две партии - претендентов и защитников, где могли быть сотни рыцарейна каждой стороне .

В дополнение к рыцарям использовалось большое число оруженосцев и пехотинцев. Некоторые участвовали в сражении, часто с арбалетами и луками, более часто с мечами и булавами, нападая на упавших рыцарей, иногда даже подрезая стремена, чтобы спровоцировать падения. Другие вооруженные воины держались в запасе, чтобы борьба не вышла из-под контроля, поскольку это часто случалось, или помещались в засаду в близлежащем городе или лесе, готовые напасть на неосторожных всадников.

Цель борьбы, как и в большей части реальных войн того времени, была добыча - состоящая из выкупа, лошадей, и снаряжения. Хотя часто случались потери и повреждения, и смертельные случаи были часты, так как использовались обычная броня и оружие, участники знали, что за мертвого соперника никто не заплатит никакого выкупа, и поэтому они стремились захватывать, а не вредить противнику. Как было совершено пленение, не имело значение. Не было никакого акцента на технике, как это было позже с ломающимися копьями, и никаких разговоров о честной игре; двое или трое объединялись против одного, поскольку это было наиболее эффективным .

Все же существовало несколько правил, которые отличали такой турнир от реального сражения, хотя они не всегда соблюдались, и никакими должностными лицами не предписывались. Эти турниры проводились, в заранее оговоренное время и месте, например, соблюдалось общее перемирие до и после борьбы. Была нейтральная земля, lices, где пленные и добыча могли быть сохранены и где уставшие или раненые, могли найти убежище, если они могли сделать это прежде чем попасть в плен. В теории, по крайней мере, такой турнир был дружественным сражением, с пределами и условиями выкупа, хорошо понятными и иногда устанавливавшимися заранее. Турнир происходил на открытом пространстве; в "Истории Уильяма Маршала" местоположение турнира обычно определяется не в данном городе, а между двумя городами - "entre Anet е Sorel.n Рыцари собирались заранее, поселяясь в одном из городов. Была в обычае некоторая предварительная борьба - "вечерний турнир" - чтобы оправдать раннее прибытие, но настоящий турнир начинался следующим утром. Обычно происходила некоторая предварительная схватка, commencailles, в которой, поскольку это был акт бравады, отдельные рыцари выезжали из рядов, чтобы бросить вызов чемпионам от противоположной стороны для индивидуального боя. Но эта, схватка имела небольшое значение, и сам турнир, был просто melee, общим сражением. Оно начиналось с атаки рыцарей, объединенных в двух противостоящих друг другу отрядов, пока не ломались копья. По ходу сражения можно было брать новые копья, которые доставлялись оруженосцами, или, более часто, сражение продолжали с мечами и булавами. Сражение длилось, пока не наступала ночь или до тех пор, пока одна из сторона была полностью побеждена.

Если рыцаря сбивали с коня, его противник захватывал его лошадь и галоп мчался к lices, где он вручал этот приз своим оруженосцам и вооруженным воинам, чтобы они его охраняли, в то время как он мчался назад в драку. Если побежденный рыцарь был ошеломлен или ранен при падении, его противник -или оруженосцы его противника, и вооруженные воины захватывали его и тянули его прочь к lices, чтобы оставить под охраной, пока он не принимал меры к своему выкупу. Если он не был ошеломлен или ранен при падении, оруженосцы, и вооруженные воины нападали на него с булавами и били его, заставляя сдаться, если его товарищи или его собственные вооруженные воины не могли спасти его.

Любимой тактикой Уильяма Маршала был захват лошади и наездника одновременно. Он мчался в драку и захватывал уздечку лошади своего противника, вырывая ее из руки наездника; потом он ехал прочь так быстро как мог, держа узду на расстоянии вытянутой руки, вне зоны действия меча своего беспомощного пленника. Уильям уделял оружию мало внимания, зная, что наездник, лишенный уздечки, будет думать только о том, как удержаться в седле. Однажды Уильям применил эту тактику на противнике, который вместе с вооруженными воинами, попробовал заманить его в засаду в деревне. Уильям захватил уздечку своего противника и поехал прямо через ряды пеших солдат, таща своего беспомощного пленника за собой. Но, поскольку они помчались вниз по деревенской улице, его пленник, столкнувшись с водосточной трубой спускающейся с крыши, был выбит из седла. Уильям не обратив внимание на падение, продолжал тянуть позади себя лошадь, но уже без всадника. Он дотянул ее до укрепленного места со своими оруженосцами и приказал, чтобы они позаботились о его пленнике. "Каком пленнике?", спросили они, и только тогда обернувшись Уильям увидел, что его ценная добыча исчезла. Но он находился в хорошем настроении и просто рассмеялся. Уильям обладал широкой натурой "веселого варварства", которая характеризовала молодых рыцарей его времени, и, кроме того, он знал, что лошади и седла были также ценны.

Как показывает этот инцидент, турнир не был ограничен в пределах установленных границ. Территория могла располагаться в пределах целой сельской местности и на улицах соседних деревень. Хотя теоретически lices были нейтральными землями, Уильям заботился, о том чтобы видеть, что его пленники тщательно охраняются. И, хотя теоретически перемирие соблюдалось после того, как турнир был закончен, в действительности, ни один рыцарь не был в безопасности, пока он не оказывался среди своих друзей в его собственном жилье. На одном турнире Уильям и его товарищи возвратились на свои квартиры в городе и подсчитывали прибыль и потери - главным образом потери со стороны товарищей Уильяма - когда они увидели приближающегося раненного рыцаря, ошеломленного и вот-вот упадущего с лошади. Обрадованный, Уильям подпрыгнув, выбежал, захватил упавшего в обморок рыцаря, подхватив полностью вооруженную фигуру под руку, и помчался назад к ждущим друзьям. "Вот," сказал он, бросая беднягу к их ногам", тот который должен заплатить ваши долги.

На закате турнир заканчивался, хотя лидеры отрядов могли договориться на схватку второго дня. Вечер после турнира, проходил в устраивании оплаты выкупов и обсуждения событий дня. Лидеры решали, кто выиграл pris, "честь" турнира, обычно устный, а не материальный. Было также много выпивки и хриплых песен , но никакого формального развлечения кроме борьбы; и, хотя лидеры развлекли своих собственных людей и любых случайно заглянувших посетителей, не было никаких общих пиров, и ни один из лидеров, ни даже те, кто организовывал турнир, не имели обязательств гостеприимства к тем, кто наблюдал этот турнир.

Подводя итоги можно сказать, что турнир двенадцатого столетия был суровым и неофициальным делом, без церемоний и зрелищ, которые характеризовали более поздние турниры и незначительно влияли на вопросы рыцарской чести, за исключением обязательства выплачивать долги. Церковь имела полное оправдание выступать против таких турниров, и моралисты типа Жака де Витри не испытывали особенных трудностей, доказывая, что турнир был гнездом семи смертельных грехов. Государство так же непреклонно выступало против турниров; они угрожали жизням участников, угрожали нарушить общественный порядок, и безопасность. Любое большое собрание вооруженных людей было потенциальной опасностью для короны. Так на турнире в Стене в 1215 году бароны заманили в ловушку короля Иоанна Безземельного, заставив его подписать Великую Хартию Вольностей. Так что первым своим подтверждением европейские "права человека" обязаны весьма неблагородному ис-пользованию благородной забавы.

Все предприятия западноевропейских рыцарей связанные с войной, постоянно объявлялись с большой торжественностью, и это возбуждало в воинах стремление к славе и наградам. Рыцари по этому поводу давали обеты, подтверждаемые особыми актами. Исполнение этих обетов предписывалось религией и честью. Интересное описание рыцарских обетов мы находим в "Записках о древнем рыцарстве", книге Сент-Палея. "У рыцарей - пишет названный автор, - существовал так называемый обет павлина или фазана. В назначенный для принесения обета день все рыцари собирались в каком-либо названном месте, и дамы или девицы торжественно вносили в это многочисленное собрание рыцарей жареного павлина или фазана. Эту птицу подносили каждому рыцарю, и каждый произносил над ней обет; потом блюдо ставили на стол и жаркое разделяли между всеми присутствующими".

Значение обета состояло, как правило, в том, чтобы, подвергая себя воздержанию, стимулировать тем самым скорейшее выполнение обещанного. В основном это были ограничения, касавшиеся принятия пищи. Первым, кого Филипп де Мезьер принял в свой орден Страстей Господних, был поляк, который в течение девяти лет ел и пил стоя. Бертран дю Геклен также был скор на обеты такого рода. Когда некий английский воин вызывает его на поединок, Бертран объявляет, что встретится с ним лишь после того, как съест три миски винной похлебки во имя Пресвятой Троицы. Потом он клянется не брать в рот мяса и не снимать платья, покуда не овладеет Монконтуром. Или даже вовсе не будет ничего есть до тех пор, пока не вступит в бой с англичанами .

Другим способом подтолкнуть рыцаря к скорейшему выполнению обета было искусственное ограничение физических способностей. Так Фруассар рассказывал, что сам видел английских рыцарей, закрывших один глаз шелковой повязкой во исполнение данного ими обета смотреть на мир лишь одним глазом, пока не свершат они во Франции доблестных подвигов.

Еще одним рыцарским обычаем, предваряющим сражение, было назначение места и времени для проведения битвы. Перед сражением при Лаудон-Хилле в 1306 г. Роберт I, король Шотландии, получил послание от Эймера де Валенса, командующего английской армией, который "послал ему известие" о том, что "вызывает его на равнины" "под холм Лоудун" сразиться с ним в "десятый день мая". Брюс принял вызов, отправив гонца назад со словами "Будь спокоен, я говорю, (что) встречу его (на) холме Лоудун" . Генрих Трастамарский хотел любой ценою сразиться со своим противником на открытом месте. Он сознательно пожертвовал более выгодной позицией и проиграл битву при Нахере (Наваррете, 1367 г.). Когда король Франции не нашел подступа для штурма Кале, он, учтиво предложил англичанам выбрать где-нибудь место для битвы. Карл Анжуйский дает знать римскому королю Вильгельму Голландскому, "что вместе с войском, на лугу, точь-в-точь у Ассе, без движенья, три дня он будет ждать сраженья". Битве при Креси (1346 г.) предшествовал обмен посланиями, причем король Франции предлагал королю Англии на выбор два места и один из четырех дней, - а то и больше, - для того чтобы провести сражение. Вильгельм, граф Геннегау, идет еще дальше: он предлагает французскому королю трехдневное перемирие, чтобы построить за это время мост, который даст возможность войскам войти в соприкосновение друг с другом для участия в битве.

сентября 1356 г. войска англичан и французов встретились около города Пуатье. Видя численное превосходство французов, и опасаясь за исход битвы, Черный рыцарь предложил перемирие на 7 лет. Но Иоанн II отказался от фактически бескровной победы, он жаждал реванша за поражение при Креси. При этом набожный французский король перенес битву с воскресенья на понедельник. Пока французы молились, англичане возводили укрепления. Король отослал назад городское ополчение из Пуатье, пришедшее помочь рыцарям, он считал, что не дело простого народа вмешиваться в споры между королями .

Английские короли и полководцы, склонные к благоразумным поступкам в большей степени, чем их противники французы, все же были не чужды рыцарских предрассудков. Так, за несколько дней, до битвы при Азенкуре в 1415 году король Англии Генрих V, продвигаясь навстречу французской армии, в вечернее время миновал по ошибке деревню, которую его квартирьеры определили ему для ночлега. У него было время вернуться, он так бы и сделал, если бы при этом не были затронуты вопросы чести. Король, "как тот, кто более всего соблюдал церемонии достохвальной чести", как раз только что издал ордонанс, согласно которому рыцари, отправляющиеся на разведку, должны были снимать свои доспехи, ибо честь не позволяла рыцарю двигаться вспять, если он был в боевом снаряжении. Так что, будучи облачен в свои боевые доспехи, король уже не мог вернуться в означенную деревню. Он провел ночь там, где она застала его, распорядившись лишь выдвинуть караулы, невзирая на опасность, с которой он мог бы столкнуться.

В период "Сражающихся царств" в Японии прославились два выдающихся полководца, Такэда Сингэн Харунобу из провинции Каи (1521-1573) и Уэсу-ги Кэнсин Тэрутора из провинции Этиго (1530-1578). Соседи, они отличались абсолютно противоположными характерами, и пять раз сражались друг с другом в местечке Каванакадзима (исходы сражений были весьма спорными, но все же превосходство оставалось за Кэнсином). Сингэн был великолепным администратором расчетливым политиком, Кэнсин же был воином, искренним и простым, чьим рыцарским духом восхищались даже его враги, в том числе и Сингэн.

Воюя с Сингэном, Кэнсин узнал, что третий князь, открыто не воевавший с Сингэном, отрезал путь, по которому доставляли соль. Тогда Кэнсин велел своим подданным вдоволь снабдить своего противника солью, написав ему, что находит такой способ экономической войны достойным презрения: "Я сражаюсь не солью, а мечом". Затем Кэнсин отправил письмо к Сингэну в котором говорил что не испытывает к нему обиды и злобы, и что сражается с ним только чтобы помочь попросившим у него помощи другим самураям. Сингэн соглашается, что дело Кэнсина правое, но он все равно будет продолжать войну .

Такэда Сингэн Харунобу, а позже его сын Кацуёри и Уэсуги Кэнсин Тэ-рутора известны еще и тем, что они были главными противниками первых объединителей Японии Ода Набунага и Токугава Иэясу. Готовясь к войне с ними, Кэнсин послал письмо Набунага, в котором предупреждал его, что будущей весной нападет на область Киото. Вместе с письмом он в качестве подарка отправил 200 кусков ткани. Весной 1578 года была собрана огромная армия северных провинций, все было готово к походу. Кэнсин лично провел смотр, принял клятвы и собирался выступить. Однако незадолго до намеченного срока выступления он вдруг заболел и через два дня умер (по другой версии был отравлен наемным убийцей Ода Набунага).

Подобные отношения мы наблюдаем и в средневековом Китае. О победе речь могла идти лишь в том случае, если сражение возвышало честь полководца. Двое вельмож, Цинь и Цзинь, расположили свои войска в боевом порядке друг против друга, не начиная сражения. Ночью к Циню пришел посланец от Цзиня и уведомил его, чтобы тот приготовился: "С обеих сторон уже достаточно воинов! Встретимся же наутро друг с другом, я Вас вызываю!" Но люди Циня замечают, что взгляд у посланного к ним не очень-то тверд и голос его не слишком звучит уверенностью. И вот Цзинь уже потерпел поражение.

"Войско Цзиня боится нас. Оно вот-вот обратится в бегство! Отбросим врагов к реке! Мы наверняка разобьем их". Но войско Циня не трогается с места, и противник может спокойно покинуть поле проигранной битвы. Честь препятствует тому, чтобы последовать такому совету. Ибо: "Не дать подобрать убитых и раненых - это бесчеловечно! Не дожидаться урочного времени, загонять противника в угол - это же трусость...".

Зачастую рыцари сознательно шли в битвы, заведомо зная, что они проиграют или даже погибнут, но отказаться от участия не позволяла честь, которая понималась как превознесение личной доблести в глазах всего света. Разум, равно как и материальная выгода, должны были уступить требованиям этой чести, подразумевающей прежде всего храбрость и великодушие. Это горделивое поведение очень далеко от смирения, приличествующего истинным Христовым рыцарям, но его нельзя отнести за счет пустого хвастовства, на что указывают многочисленные эпизоды истории того времени. На поле битвы при Азенкуре под вечер, когда королевские войска под командованием коннетабля д'Арманьяка были уже наголову разбиты, появился Антуан Бургундский, брат Иоанна Бесстрашного, заклятый враг арманьяков; он пожелал, несмотря ни на что, до конца исполнить свой долг по отношению к королю Франции, и его тело будет найдено среди других павших в тот день. Его племянник, Филипп Добрый, нередко будет высказывать сожаление о том, что был в те времена слишком молод и не мог последовать его примеру, и у нас нет оснований подвергать сомнению искренность этого чувства. При нападении французов на английское побережье у Дартмута в 1404 г. Один из предводителей, Гийом дю Ша-тель, хочет напасть на англичан с фланга, так как побережье находится под защитою рва. Однако сир де Жай называет обороняющихся деревенщиной: было бы недостойно уклониться от прямого пути при встрече с таким противником; он призывает не поддаваться страху. Дю Шатель задет за живое: "Страх не пристал благородному сердцу бретонца, и хотя ждет меня скорее смерть, чем победа, я все же не уклоняюсь от своего опасного жребия". Он клянется не просить о пощаде, бросается вперед и гибнет в бою вместе со всем отрядом. Участники похода во Фландрию постоянно высказывают желание идти в голове отряда; один из рыцарей, которому приказывали держаться в арьергарде, упорно противился этому.

Так же обстояло дело и в Японии. Поскольку самураи получали специальное вознаграждение за проявление инициативы в битве, они часто шли на любые ухищрения, чтобы первыми вступить в бой. Например, было обычным явлением, когда самурай тайком уходил ночью из лагеря и занимал передовую позицию, чтобы во время атаки, запланированной на утро, оказаться впереди всех. При этом самурай нередко обнаруживал, что один или несколько его товарищей по оружию замыслили то же самое и попытались ночью продвинуться еще дальше, чем он. То же самое предпринимали и противники, и это приводило к стычкам, еще прежде чем началось сражение.

В знаменитом сражении при Нагасино в 1575 году встретились армии Ода Набунага и Токугава Иэясу с одной стороны и армия Кацуери, сына Такэда Сингэна с другой. Ода Набунага долго не решался вступить в сражение, и только когда Токугава пригрозил перейти на сторону Кацуери, согласился выступить со своим войском. Имея численное преимущество своего войска в несколько раз, Ода даже при этом так опасался сражения со знаменитой конницей провинции Каи, что построил три ряда частокола, за которыми спрятал 3000 стрелков с аркебузами.

Старые полководцы Кацуери - Нобуфуса, Масакагэ и Масатоё, еще служившие у его отца, видя невыгодность своего положения, пытались убедить его не начинать сражения. Двое же фаворитов сказали: "В сегодняшней битве нам суждено победить двух заклятых врагов. Не слушайте этих старых и трусливых людей". На что Нобуфуса ответил: "В сегодняшней битве мы, старые и трусливые, умрем. Вы же просто побежите".

Кацуери, в конце концов, решил сражаться. Масакагэ и Масатоё возглавляя свои отряды, бросились вперед и пали сраженные пулями. Нобуфуса с восьмьюдесятью всадниками прикрывая отход разгромленной армии Каи сражался до последнего. Когда рядом с ним никого не осталось, он взобрался на холм и громко закричал, обращаясь к врагам: "Я Баба, губернатор Минно. Убейте меня, если сможете, и вы получите большую награду!" Враги нанесли ему множество ран, и он умер. Двое фаворитов, как и предсказывали, бежали первыми .

Иногда перед началом сражения полководцы обменивались посланиями или встречались непосредственно на поле битвы для обмена любезностями. Так в Махабхарате говорится, что перед генеральным сражение Кауравов и Панда-вов "Юдхиштхира, отложив в сторону свое оружие и сойдя с колесницы, направился в сторону Кауравов. Его братья, удивленные и недоумевающие, Кришна, а также некоторые их сторонники пошли за ним. Оказалось, что Юдхиштхира, понимая какой грех они собираются совершить, решил заручиться формальным согласием своих родных на начало братоубийственной битвы. Подойдя к колеснице Бхишмы - старшего в их царском роде, Юдхиштхира с почтением приветствовал его и попросил разрешения начать битву. Бхишма, удовлетворенный такой почтительностью и проявлением величия души у старшего из Пандавов, дал разрешение начать битву и предсказал Юдхиштхире победу. Затем Юдхиштхира обратился с той же просьбой к наставникам Дроне и Крипе, а также к царю мадров Щалье. Они также разрешили начать битву и заверили Пандавов, что те одержат победу, так как их дело правое. Сами же они вынуждены сражаться за неправое дело, так как зависят от Кауравов. После этого Юдхиштхира и его спутники вернулись к своему войску, и битва началась".

Но порой случалось что подобные "любезности" носили несколько иной характер. Происходило произнесение речей, высмеивающих военачальников противной армии. Издевательство и моральная дискредитация врагов относились к необходимой подготовке битвы. Так в битве при Линкольне в 1141 г. Роберт Глостерский, подбадривая своих воинов, встал на возвышенность и высказался следующим образом относительно персоны графа Йоркского: "человек необыкновенного постоянства, в злодеяниях ... брошенный женой, бежавшей из-за его невыносимой развращенности". Графа же Суррея перед своими войсками Роберт обвинил в крайней нечистоплотности и в уводе жены у вышеназванного графа, в поклонении Бахусу (пьянстве) и полной некомпетентности в военном деле. От королевской стороны (король Стефан поручил это одному из дворян поголосистее, Балдуину Фицгилберту) перепало и самому графу Роберту: "в его обычае много угрожать и мало делать; у него челюсть льва и сердце кролика; он красноречив на словах, но всегда держится на заднем плане из-за своей лени". Ранульфу Честерскому досталось еще больше. Он де "человек безрассудной храбрости, готовый плести заговоры, (но) непостоянный в исполнении их, стремительный в войне, неготовый к опасностям, замышляющий слишком возвышенные для исполнения планы, склонный выполнять невозможное'*. "За что бы он ни брался как мужчина, он всегда заканчивает как женщина; поскольку во всех делах, за которые он принимался, он встретился с неудачей...".

Основную идею рыцарского сражения прекрасно выразил японский полководец Уэсуги Кэнсин: "Цель Сингэна - полная победа, ибо его подлинное желание - возделывать землю. Я не таков. Я встречаю врага и сражаюсь с ним. По сути, я хочу лишь затупить свой меч". Действительно рыцари зачастую сражались не ради каких-то целей, а ради самого сражения как такового. Главным была не победа, а достойное поведение, рыцарь мог и проиграть сражение или даже погибнуть, но это нисколько не ущемляло его честь, если он все делал как надо, по правилам. "Лучше честная смерть, чем жизнь во стыде" - говорили рыцари. В романе А. де Ла Саля герою внушается мысль: "заботьтесь о том, чтобы быть добродетельным, и доблестно проигрывайте и с честью выигрывайте, ибо что бы с вами ни случилось и сколь бы могущественным вы ни были, ваше достояние может составлять только честь".

Отсюда исходило и полное пренебрежение рыцарей к тактике и стратегии, зачем разрабатывать схемы и планы, зачем выстраивать войска, зачем наконец нужна пехота, достаточно лишь увидев достойного противника броситься на него в бешенной атаке. Эти идеи были прекрасно выражены идеологами японского самурайства.

Бусидо приказывало сражаться отчаянно, насмерть. "Любого противника, с которым ты сражаешься, считай настолько сильным, что с ним не управятся и десятки людей", - говорил Наосигэ из рода Набэсима. "Ты никогда не сможешь совершить подвиг, если будешь следить за ходом сражения. Только тогда ты достигнешь многого, когда, не обращая внимания на окружающее, станешь биться отчаянно, как бешеный". "Добиваться цели нужно даже в том случае, если ты знаешь, что обречён на поражение. Для этого не нужна не мудрость, ни техника. Подлинный самурай не думает о победе и поражении. Он бесстрашно бросается на встречу неизвестности". Идеалом самурая была рукопашная битва "... Если на поле битвы ты будешь вырываться вперёд и заботиться только о том, чтобы вонзиться в ряды противника, ты никогда не окажется за спинами других воинов, и ты стяжаешь себе великую воинскую славу". Господин Аки заявлял, что он не позволит своим наследникам изучать военную тактику. Он говорил: "Если на поле боя начать рассуждать, этим рассуждениям не будет конца. Благоразумие никогда не победит врага. Меньше всего оно требуется, когда человек оказался перед логовом тигра. В таком случае, если человек когда-либо изучал военную тактику, он начнёт сомневаться, и его сомнения никогда не прекратятся". Накано Дзиньэмон говорил: "Изучение таких предметов, как военная тактика, бесполезно. Если воин не бросается на врага и не рубит его, закрыв глаза, он окажется бесполезным, потому что в бою не продвинется ни на один шаг".

На Западе еще кельты, во время военных действий, хотя и знали строй (подчас образуя "живую крепость" - замкнутую стену из щитов наподобие римской "черепахи"), гораздо больше внимания уделяли действиям знатных воинов, сражавшихся вне строя и независимо от него. Эти воины образовывали фианну - "священный отряд" (хотя отряд как раз предполагал совместные действия, а фении - члены фианны - вместе пировали, но сражались порознь). Прятаться за бронёй, шлемом, иногда - щитом у воинов фианны считалось недостойной трусостью. Столь же недостойным они считали тонкий расчёт и занятие стратегически важных позиций.

В целом идея благоразумия, рассудительности вписывалась в систему ценностей рыцарской культуры с очевидным трудом. Причина этого заключалась в естественной сложности сочетать в военной практике храбрость и чувство меры, что прекрасно ощущали сами современники - "по правде, нельзя проявить великой храбрости, чтобы в ней не было безрассудства", - говорил Генрих Валансьенский. Императору Латинской империи Генриху постоянно приходилось уговаривать своих рыцарей:"... не бросайтесь вперед прежде, чем я вам прикажу. Вы же видите, что это не детская игра и не развлечение". Но дело как раз в том, что даже самые серьезные сражения рыцари рассматривали как игру и развлечение.

Рыцари часто не только не склонны были внимать этим принципам, но очень негативно воспринимали требования элементарных мер личной предосторожности, как в отношении себя, так и своего сеньора, что нередко являлось причиной роковых исходов стычек с врагом.

Никакой воинской дисциплины у рыцарей не было, и быть не могло. Ибо рыцарь - индивидуальный боец, привилегированный воин с болезненно острым чувством собственного достоинства. Он был профессионалом от рождения и в военном деле равен любому из своего сословия вплоть до короля. В бою он зависел только сам от себя, и выделится, быть первым, мог только показав свою храбрость, добротность своих доспехов и резвость коня. И он показывал это всеми своими силами. Да кто же тут мог ему что-то указать или приказать? Рыцарь сам знал всё, и любой приказ для него - урон чести.

Да и сами полководцы зачастую, как только начиналось сражение, забывали о своей роли руководителя и организатора сражения и начинали вести себя как простые рыцари. В Битва при Воррингене (1288 г.) Жан Брабантский произнес речь, хваля храбрость своих рыцарей, их предков и т.д. и обещая лично сражаться в первом ряду, поскольку у него были лучший конь и вооружение. В отличие от многих других государей, перед боем передававших свои доспехи другим, чтобы не быть узнанными в бою, Жан Брабантский выехал при полном параде. Далее герцог сказал, что вассалы должны защищать его сзади и с боков, а спереди он обо всем позаботится сам, и если увидят его бегущим или сдающимся в плен, они должны убить его. При герцоге было двое телохранителей, но ни один не ехал впереди него.

В 917 г. войска государства Цзинь подошли к ущелью, вход в которое загородило войско киданей под предводительством императора Ляо Абаоцзи. Цзиньский полководец Ли Сыюань, желая подбодрить свои войска, во главе более ста всадников двинулся вперед первым. Сняв шлем и взмахнув плетью, он начал перебранку с киданями на их языке... Пустив коня резким ударом плети, он трижды врезался в строй киданей и зарубил одного их вождя. Отряды, стоявшие позади, бросились за ним. Кидани отступили, все цзиньское войско сумело пройти.

В годы регентства дома Ходзё (1199-1333) самураям впервые в истории довелось столкнуться с внешним врагом. Дважды объединенные монголо-китайские силы пытались совершить высадку на юге архипелага, и оба раза беззаветная храбрость самурайского ополчения, поддержанная силой тайфунов-камикадзе, одерживала победу. Особенно кровопролитным было второе сражение на острове Кюсю, длившееся сорок девять дней и закончившееся полным разгромом монголо-китайских полчищ. Монголы в тот период были, несомненно, носителями самой передовой в мире военной тактики, заимствованной чуть ли не во всех странах Азии и Европы. Их короткие луки были вдвое более дальнобойными по сравнению с огромными японскими юми, легкие доспехи и сабли позволяли лучше маневрировать в бою. Они использовали катапульты с пороховыми снарядами. Их тактика конных атак была отработана до мелочей в бесчисленных завоевательных походах. Немалый урон причиняли самурайским дружинам и китайские копейщики, завербованные в экспедиционный корпус.

Но наибольшим шоком для буси, привыкших к определенному военному церемониалу, было полное отсутствие уважения к противнику. Обычно в междоусобных баталиях самураю надлежало выбрать себе достойного противника и после обмена приветствиями и соответствующими изысканными оскорблениями по всем правилам сразиться. Поле боя подчас превращалось в сплошные "парные турниры" с выбыванием участников. Не принято было нападать сзади, не окликнув предварительно жертву, прибегать к помощи слуг и оруженосцев (если к тому не понуждали чрезвычайные обстоятельства). Отрезанная голова противника, которая потом демонстрировалась сюзерену и выставлялась на всеобщее обозрение, была не просто варварским трофеем, а самым достоверным сертификатом личного участия в схватке с равным. Монголы же применяли исключительно тактику массовой атаки и набрасывались на горделивых буси, как стаи голодных собак. Известно, что и "трофеи" они брали анонимные, указывающие лишь на количество жертв, а именно уши врага.

Действительно, рыцари полагались, прежде всего, на личную удаль и доблесть каждого воина и плохо умели вести согласованные действия. Рыцарское сражение - это большое количество поединков, проводимых по правилам, последовательно, при наблюдателях, даже зрителях.

Горя нетерпением сразиться с достойным противником, западноевропейские рыцари топтали конями мешающих им своих же пеших воинов. С таким же равнодушием они относились и к всадникам без доспехов, лишь с мечами и лёгкими копьями (так называемые сержанты). Так, битву при Бувине начали французские конные сержанты, которые должны были смешать боевые порядки неприятеля. Это были неблагородные воины, и поэтому им выпала самая неблагодарная задача. Противник встретил эту атаку с возмущением: фландрские рыцари считали оскорбительным для себя биться на равных с простолюдинами. Они просто перекололи своими длинными копьями лошадей французских сержантов (убивать лошадь под рыцарем запрещал кодекс чести) и только тогда поскакали на достойного врага - рыцарей.

На Западе победивший рассчитывал, прежде всего, на выкуп, который он мог получить с побеждённого. Нередко случалось, что побеждённый получал свободу под честное слово и вновь бросался в бой, стремясь добиться победы над таким противником, выкуп с которого компенсировал бы его предыдущее поражение. Бывало, что бой сводил родичей, вассала и сеньора. Это не проходило бесследно для хода боя, сковывая противников. Но и незнакомые рыцари проявляли в бою не только отвагу, но и расчёт, избегая излишнего риска. Поэтому в европейских войнах рыцарей гибло очень мало. Так в битве при Бувине участвовало около 2500 рыцарей, а погибло всего два рыцаря, но зато было захвачено не менее 130 знатных пленников (по некоторым данным около 300). Такие войны были типичны для того времени.

Привычка к таким "турнирным войнам" иногда приводила к трагедиям. Всякая игра, которая соприкасалась с серьезной жизнью, могла стать бессмысленной и жестокой. В первой битве Столетней войны при Марроне 90 французских рыцарей ордена "Звезды" погибли только потому, что, согласно уставу ордена, они имели право отступать с поля боя не более чем на четыре арпана. Подобная регламентация лишала воинов свободы маневра, и они гибли, окруженные противником. Бессмысленные жертвы рассматривались как должное и никак не влияли на беззаботную, расточительную жизнь двора "нового короля Артура . В битве при Креси Иоанн Слепой, король Богемии, устремляясь в самую гущу врагов, велел рыцарям свиты следовать за ним. Чтобы не разлучится во время боя, они связали уздечки своих лошадей, а также лошадь короля, -"и так яро ринулись на англичан, что погибли все до одного".

Иногда воюющие рыцари оказывали друг другу помощь - советами, вооружением, медицинской помощью и т.д. В решающем сражении между пандавами и кауравами Юдхиштхира просит у своего противника Бхишмы совета как ему одержать.над ним победу, и как это не покажется странным, тот дает такой совет, после чего героически погибает. В разгар битвы 1192 г. под Яффой английский король Ричард I Львиное Сердце оказался без лошади. Его соперник Сайф ад-Дин, сын знаменитого Салах ад-Дина, послал ему двух боевых коней. В том же году Ричард I возвел сына Сайф ад-Дина в рыцарское достоинство . Когда в одной из битв "Столетней войны" в 1389 г. англичан преследовал голод и дизентерия, они шли лечиться к французам, после чего возвращались и сражение возобновлялось.

Как уже ранее отмечалось, соперничество между рыцарями не нарушало солидарности элиты как таковой, солидарности, распространявшейся и на врагов, принадлежащих к элите. Можно прочесть о том, как принимали англичане врагов, побежденных ими в битвах при Креси и Пуатье, о совместных пирушках и состязаниях. Во время войн между франками и сарацинами один из лучших рыцарей Карла Великого Ожье, именуемый Датчанином, вызывается на поединок с рыцарем сарацин. Когда сарацины хитростью взяли Ожье в плен, его противник, не одобряя таких приемов, сдался в плен франкам, чтобы те могли обменять на него Ожье . Образ мышления тех, кто жил при дворе или в замке, был проникнут верой в то, что рыцарство правит миром.

Случалось, что движимые благородными чувствами рыцари и вовсе отказывались от результатов своих побед. Жоселен, граф Эдесский напал на "крепость Джабара" принадлежавшую Наджм ад-Даула Малику ибн Салиму и занял местности, расположенные вокруг. Он захватил пленных и угнал большие стада и расположился напротив крепости, от которой его отделял Евфрат. Наджм ад-Даула Малик сел в лодку вместе с тремя-четырьмя слугами и переехал к Жоселену через Евфрат. Между ними была давнишняя дружба, и Жоселен был многим обязан Малику. Жоселен подумал, что в лодке едет гонец от Малика, один из франков подошел к нему и оказал: "Это сам Малик сидит в лодке". -"Это неправда!" - воскликнул Жоселен, но к нему подошел другой воин и сказал: "Малик вышел из лодки. Он прошел мимо меня и идет сюда". Тогда Жоселен встал и вышел Малику навстречу. Он оказал ему почет и возвратил все захваченные стада и пленных, и если бы не разумное поведение Наджм ад-Даула, его область была бы опустошена .

На ход рыцарских войн сильное влияние оказывали вассально-ленные отношения. По рыцарским законам срок несения военной службы вассалом в пользу своего сеньора был ограничен 40 днями в году. По окончании этого срока сеньор должен был оплачивать издержки вассала или тот мог покинуть армию или даже уехать с поля битвы по своему желанию. Близкие нормы существовали на Востоке. В 1157 г., когда сельджукский султан Мухаммад II осаждал Багдад, "султанские эмиры стали уклоняться от сражения: они увидели, что время прошло, и у них нет способа овладеть Багдадом. Они стали разъезжаться - каждый из них хотел вернуться к своим семьям и своим землям". Аналогичный случай произошел в 1174 г. в Египте.

Вершиной личной отваги в бою у раджпутов считался кавалерийский прием спешивания, так называемый "угара". В критический момент битвы кавалеристы спешивались, и бой с противником продолжался уже на земле. Расчет делался в основном на психологический шок у противника - ведь такое безрассудное поведение во время битвы могло привести к верной гибели. Когда битвы происходили между раджпутами, "угара" с одной стороны вызывала такое же поведение и у другой, и бой принимал форму многочисленных поединков. Иноземцы приходили в замешательство, но в сражение "на равных" не вступали, у них была пехота. Для раджпутов высший смысл "угара" как раз и состоял в том, чтобы, во-первых, если так суждено, погибнуть самому, не губя при этом коня, и, во-вторых, не иметь соблазна спастись бегством с поля боя, не выполнив последний долг воина. В одной из поэм подобный эпизод боя описан так. Герой вдруг "увидел своего младшего брата Вирама, который никогда в жизни не ходил по земле пешком (раджпутскому радже не полагалось ходить по земле пешком - он пользовался паланкином, когда не сидел на коне), сражающимся с врагами на земле, без коня. Очень взволнованный этим, Рав Хаммир воскликнул: "Почему я остаюсь в седле?" И тоже боролся на земле. Его ноги были разбиты в кровь об острые камни...".

Чтобы Победа была несомненной и общепризнанной, победителю нужно было оставаться на поле боя целый день и даже три дня, если речь шла о "назначенном сражении". Этот обычай сохранялся в течении многих веков: так, Людвиг Баварский, победив при Мюльдорфе (1322 г.) Фридриха Австрийского, пренебрег этим правилом: и это было "не по обычаю военных", швейцарцы же, не склонные к рыцарским сентиментальностям, напротив, после сражений при

Земпахе (1315 г.) и Грансоне (1476 г.) его соблюдали .

Вести себя по рыцарски необходимо было и после сражения. Когда в 1131 г. скончался граф Жослин I, воевавший с ним эмир Гази ибн Данишменд прекратил военные действия и передал франкам: "Я вам соболезную и, что бы ни говорили, но я не склонен сражаться с вами сейчас. Ибо из-за смерти вашего правителя я могу легко одолеть ваше войско. Поэтому спокойно занимайтесь своими делами, изберите себе правителя... и властвуйте с миром в своих землях".

Умирая, Такэда Сингэн позвал своего сына и наследника Кацуёри, и сказал "...если я умру, в Поднебесной останется только один достойный человек -Кэнсин. Попросите его помощи и отдайте ему наши земли. Если, он согласится, он никогда не объединится с соседями и не нападет на нас". Узнав о смерти Сингэна Кэнсин произнес: "Я потерял своего лучшего противника. Героя, подобного ему, более не будет!" После он втайне оплакивал его. Военачальники провинции Этиго пытались убедить Кэнсина воспользоваться ситуацией и напасть на провинцию Каи. Кэнсин сказал: "Я пятнадцать или шестнадцать раз сражался с Сингэном, но так и не смог захватить его земли. Теперь он мертв. Если я пойду против его сына, воспользовавшись его поражением, и отниму его земли, как я смогу смотреть в глаза людям?".

Самым страшным преступлением для рыцарей было уличение в трусости. Храбрость же была обязательна для рыцаря, она было неразрывно связана с его статусом. Неприемлемость спасения бегством с поля боя и вообще отступления породила множество афоризмов, имеющих разные оттенки. Во время тяжелой битвы военачальник Аламбет в тюрко-монгольском эпосе "Манасе" говорит: Насмерть каждый стой до конца. / Замени, живой, мертвеца, / А живым не уходи, / Слава или смерть - впереди!

В "Романе о Фулконе Кандийском" девица Офелиза клянется в верности рыцарю Модюи, но он бросает ее в минуту опасности и вместо того, чтобы защитить, поворачивает коня, удирая. Девушка так говорит ему: "...Ведь вы были моим возлюбленным, но теперь вы рухнули с вершины. Усвойте себе это как следует. Возвращайтесь назад: таков весь мой ответ. Я бы это записала, чтоб было понятней..." Вовсю стыдит Офелиза Модюи после его оправданий: "Вы весьма красноречивы! Но я видела, как вы повернули коня. Скажите же, должна ли иметь дело, хоть днем, хоть ночью, благородная дама с тем, кто бросил подругу и бежал, оставив ее? Поступив так, вы меня покинули. Мне на помощь пришел мой брат Тибо. Он меня спас; но вы отныне покрыты позором. Опасайтесь докучать мне. Весьма глупа та, что ждала бы от вас толка. Ступайте же: на нас все смотрят".

В книге Алена Шартье "Четыре дамы" представлены четыре любовницы, оплакивающие судьбы своих рыцарей после битвы при Азенкуре. Это и составляет весь сюжет. Первая потеряла любовника, который пал, храбро сражаясь. Друг второй был тяжело ранен, и она не знает, жив ли он. Возлюбленный третьей - в плену, и неизвестно, когда освободится. Дамы спорят, кто из них более несчастна. Если первой осталось лишь скорбеть, две других живут в томлении, худшем, чем скорбь. Вступает четвертая и заявляет, что ее возлюбленный остался в живых и не пострадал, потому что он сбежал с поля боя, он трус. Четвертую даму признают самой несчастной.

На Северном Кавказе трусость считалась несовместимой с положением свободного человека, а тем более дворянина. Если трусость проявлял крестьянин, то за это его, безусловно, осуждали, но ниже занимаемого им в социальной иерархии места его нельзя было опустить. В отличие от него уорк, проявивший трусость, лишался дворянского звания. Рыцарь, уличенный в трусости, подвергался гражданской смерти, которую, по сообщению Хасана Яхтанигова, адыги обозначали термином "унэ дэмыхьэ, хьэдэ имых" (букв.: к кому не входят в дом, в чьих похоронах не участвуют). С таким человеком переставали общаться друзья, ни одна девушка не вышла бы за него замуж, он не мог принимать участие в народных собраниях и вообще в политической жизни своего народа, общины .

Для всеобщей демонстрации народного презрения в старину, по свидетельству Ш.Б. Ногмова, "уличенных в трусости выводили перед собранием в войлочном безобразном колпаке для посрамления и налагали пеню ценою в пару волов". По другим данным, этот колпак носила мать провинившегося, пока он каким-либо подвигом не искупал своей вины или не погибал. До этого же времени вся его семья пребывала как бы в трауре. Жене опозоренного воина окружающие выражали сочувствие, в знак которого высказывалось благопоже-лание: "Честь твоего мужа бог да восстановит".

Так же вели себя и индийские женщины. Влияние раджпутской жены простиралось так далеко, что она считала постыдным для себя иметь мужа-труса. В случае если она убеждалась в трусости мужа, она должна была совершить обряд самосожжения и стать "сати". История сохранила курьезное, но очень характерное и красноречивое свидетельство Франсуа Бернье, французского путешественника и врача при дворе Могольского правителя Аурангзеба. Когда жене раджы Джасвант Сингха доложили, что ее муж "приближается, и рассказали, что произошло на поле битвы, с какой доблестью он сражался, как у него осталось не более 400-500 человек, и он, будучи не в состоянии долее держаться, вынужден был отступить, - жена, вместо того, чтобы послать кого-нибудь его встретить и утешить в его несчастье, сухо приказала запереть ворота крепости и не пускать этого подлого человека; он ей не муж, она не желает его больше видеть... Он должен был победить или умереть... Она приказывает, чтобы ей приготовили костер, она хочет, чтобы ее сожгли... Она провела в таком возбуждении несколько дней и не могла решиться принять своего мужа, пока не приехала ее мать, которая ее несколько утешила и успокоила, обещая, что как только раджа отдохнет, он соберет новое войско... и восстановит свою честь, какой бы то ни было ценой".

Раджпутские хроники и поэмы донесли до нас многочисленные свидетельства того, что раджпутские женщины часто буквально выпроваживали мужей на войну и на борьбу: считалось, что поскольку в их объятьях воины забывают обо всем на свете, жены имеют моральное право отрезвить их, напомнив об оставленных обязанностях.

Знаменитое раджпутское предание о Хари Рани хранит память об удивительно героической раджпутскои принцессе. Было это, опять-таки, во времена Аурангзеба. Хари Рани была молодой женой равата Салумбара из кулы Сисо-дия, и таким образом, принадлежала к одной из самых великих раджпутских семей. Ее супруг должен был участвовать в сражениях с моголами. Он ушел, страдая от одной только, мысли, что должен покинуть свою прекрасную жену, с которой они недавно поженились. Хари Рани осталась, размышляя о том, что если он будет думать только о любимой, он не сможет быть хорошим воином. От ворот крепости он послал к ней, прося, чтобы она дала ему что-нибудь, чтобы он мог постоянно чувствовать ее присутствие рядом. Ни секунды не колеблясь, юная жена вынула меч и снесла свою голову - чтобы ее отдали мужу. Когда служанка принесла эту голову супругу, он приторочил ее к своему седлу, и, воодушевленный героизмом своей жены, поехал на войну. Она выполнила свой долг тем, что не мешала ему выполнять его долг.

В конце параграфа хотелось бы отметить следующее. Некоторые элементы проведения сражений по рыцарским правилам можно было наблюдать уже у первобытных племен. Перед сражением было принято назначать место и время его проведения. Противника себе надо было выбирать достойного и не пользоваться его временными слабостями, и ни в коем случае нельзя было отказываться от сражения, даже если оно заведомо было проигрышным.

В ходе самого сражения Рыцари зачастую сражались не ради каких-то целей, а ради самого сражения как такового. Главным была не победа, а достойное поведение, рыцарь мог и проиграть сражение или даже погибнуть, но это нисколько не ущемляло его честь, если он все делал как надо, по правилам, отсюда исходило и полное пренебрежение рыцарей к тактике и стратегии. Рыцари полагались, прежде всего, на личную удаль и доблесть каждого воина и плохо умели вести согласованные действия. Рыцарское сражение - это большое количество поединков, проводимых по правилам, последовательно, при наблюдателях, даже зрителях. Иногда воюющие рыцари оказывали друг другу помощь -советами, вооружением, медицинской помощью и т.д.

Вести себя по-рыцарски необходимо было и после сражения: позволить противнику достойно отступить и не преследовать его, позволить обменяться или выкупить пленных, похоронить убитых, дать собраться с силами для новых войн.

Список литературы

.Дельбрюк Г. История военного искусства в рамках политической истории. - М., 1938. Т.З.

3.Дударев С.Л., Басов И.И. Северокавказские... 4.1. СП; Кабус-намэ. Восточная литература. М., 1958.

.Журавлев И.В. Обучение и воспитание воинов армии Арабского халифата (конец VI - середина XIII вв.) // Военно-историческая антропология. Предмет, задачи, перспективы развития. М., 2002.

.Интериано Дж. Быт и страна зихов, именуемых черкесами // Адыги, балкарцы и карачаевцы в известиях европейских авторов ХІІІ-ХІХ вв. Нальчик, 1974.

6.История народов Северного Кавказа с древнейших времен до конца XVIII в. М., 1988.

7.Каламбий (Адыль-Гирей Кешев). Записки черкеса. Нальчик, 1987.

8.Кардини Ф. Истоки средневекового рыцарства. М., 1987.

9.Липец Р.С. Образы батыра и его коня в тюрко-монгольском эпосе. М., 1984;

.Люшер А. Французское общество времен Филиппа Августа. СПб., 1999.

.Марзей А.С. Черкесское наездничество - "Зекгуэ" (Из истории военного быта черкесов в XVIII - первой половине XIX века). М., 2000.

.Мелетинский E.M. Средневековый роман. M. 1983.

13. Мирзоев А.С. Уэркъ Хабзэ - кодекс чести черкесского дворянства // http://adiga.narod.ru/historv/301 .htm. 2002;

14.Монтескье Шарль Луи де. О духе законов / Сост., пер. и коммент. А.В. Матешук. М., 1999. 15.Нартский эпос / Подгот. текста, пер. и примеч. В.И. Абаева. Дзауджикау, 1945.

16.Низами Гянджеви. Семь красавиц. Баку. 1983.

17.Никифоров В.Н. Восток и всемирная история. М, 1977.

.Оссовская М. Рыцарь и буржуа: Исследования по истории морали. М, 1987.

.Оссовская М. О некоторых изменениях в этике борьбы // Рыцарь и буржуа: Исследованияпо истории морали. М., 1987.

20.Павленко В.Г., Николаев Р.В. Европейское рыцарство / Учеб. пособие. Кемерово, 1998.

.Прокопьев В.П. Армия и государство в истории Германии Х-ХХ вв. Л. 1982.

.Руа Ж.Ж. История рыцарства М., 1996.

.Садави Н.Х. Египетское войско во времена Садах ад-Дина. Каир, 1959.

24.Светлов Р. Войны античного мира: Походы Пирра. М., 2003.

.Свечин А.А. Эволюция военного искусства. М.-Л., 1928. T.I.

.Сенека Луций Анней. Философские трактаты / Пер. с лат., вступ, ст. и комен. Т.Ю. Бродай.М., 2000.1, XI.

27.Сенявский А.С. Психологическая регуляция и подготовка воинов в различных историче ских и этнокультурных условиях // Военно-историческая антропология. Ежегодник, 2002. Предмет, задачи, перспективы развития. М., 2002.

28.Спеваковский А.Б. Самураи - военное сословие Японии. М., 1981.

29.Тарновский В. Самураи. Рыцари Дальнего Востока. М, 1997.

30.Тацит Публий Корнелий. О происхождении и местожительстве германцев // Сочинения в двух томах. Т.1. Анналы. Малые произведения. Л., 1969. Гл.ХГУ.

31.Торнау Ф.Ф. Воспоминания кавказского офицера. 1835-1838. М., 2000. С. 163;

.Успенская Е.Н. Раджпуты: рыцари средневековой Индии. СПб., 2000.

33.Хейзинга Й. Homo Ludens; Статьи по истории культуры / Пер., сост. и авт. вступ, ст. Д.В. Сильвестрова; Коммент. Д.Э. Харитоновича. М, 1997.

.Цезарь Гай Юлий. Записки о гальской войне / Пер. с лат. М.М. Покровского. СПб., 1998.

35.Цыбулько Г.Ф. Рыцарская культура в эпоху Филиппа Августа и Людовика святого //СВ.№60.С394.

36.Черных А.П. Оружие и закон // СВ. 1992. Вып.55.

.Jones G.F. Grim to your Foes and Kind to your Friends II Studia Neophilologica, XXXIV. 1962.

. Strickland М. War and Chivalry. The Conduct and Perception of War In England and Normandy, 1066-1217. Cambridge, 1996.