философия перевода юридической терминологии

философия перевода юридической терминологии

Оглавление

Введение                                                                                        с.3

Глава первая                

Историческая связь юриспруденции с философией                    с.3

Глава вторая

Роль юриспруденции в развитии философии                               с.8

Заключение                                                                                    с.20

Библиография                                                                                с.21

Введение

В настоящем реферате ставятся проблемы соотношения юриспруденции и философии при переводе юридических терминов. Философский аспект перевода таких слов становится актуальным, если вспомнить о тесной связи правоведения с этикой, как одной из философских наук. Поскольку стык лингвистики, языкознания и философии это достаточно неразработанная область науки, автор использовал работы, где данные дисциплины изучаются попарно, т.е., исследования на границе философии и права, права и языкознания, языкознания и философии.

Хронологически приводимые проблемы, которые автор находил у различных авторов, в первой главе принадлежат более ранним временам, во второй – более поздним. Соответственно в первой главе рассматривается больше влияние философии на юриспруденцию, а во второй – обратный процесс. Это совершенно естественным образом объясняется постольку, поскольку с развитием естественных наук активность учёных в этих дисциплинах стала превышать активность философских поисков, и естественнонаучные достижения понемногу стали определять популярность тех или иных воззрений внутри философии.

Глава первая

Историческая связь юриспруденции с философией

Понятие правосудия, права, справедливости это древние понятия, составляющие глоссарий этики как части философии. Они восходят к категориям добра и зла, составляя поле понятий, составляющее «добро». Понятие добра и зла эволюционировало от древнейших представлений к новейшим. Начиная с дикарских эгоистических и эгоцентрических представлений о добре как о личном благе и собственной выгоде, добро и зло постепенно абстрагировались и делались независимыми от человеческой воли категориями.

Латинский язык на протяжении множества веков был языком международного научного общения. В различных языках мира множество юридических понятий обозначаются не исконными, а заимствованными словами, например: процесс, юриспруденция, кодекс. Иногда, даже когда слово выглядит привычно для носителя языка, оно ялвляется, в сущности, калькой. Таковы, например, словосочетания «право крови» или «право почвы», которые образованы по моделям латинских юридических терминов «jus sangi» и «jus soli».

Проблемы добра и зла надёжно вросли в систему права. Само слово «право» во многих языках происходит от слова «правый», т.е., «правильный», «желаемый», «хороший». Но постепенно сложность этих проблем заставила отказаться от возведения в абсолют текущих представлений о них. Разумеется, речь не идёт о моральном релятивизме. У самых разных народов имеются схожие максимы: «не убий», «не укради», «не клевещи». Но развитие философии, осознание всей глубины и сложности проблем, касающихся справедливости, заставили носителей передовой правовой мысли отходить от понятий добра и зла к понятиям закона и преступления. Это выражается в известной поговорке «благими намерениями дорога в ад вымощена». Частное доброе намерение становится рискованным предприятием. Появляется разумный совет: «Если не знаешь, как поступить – поступай по закону». Употребление термина «правильное» по отношению к человеческому поведению не означает, что он всегда имеет моральный смысл[1]. Позже дифференциация значений этого термина дала прекрасные практические результаты. Она отсекла тяжесть лишних моральных сомнений при осуществлении юридической практики. Закон стал главным мерилом правильности деяний. Но, поскольку «всякая мысль, доведённая до логического совершенства, вырождается в собственное отрицание», постольку крайней формой возведения закона в абсолют стал легизм, осуждаемый рядом учёных правоведов. Морально-нравственное начало в законе несмотря на все труды великих философов Просвещения и современности до сих пор осталось частично иррациональным и транцендентным.

При переводе юридических терминов с латинского языка на национальный возникала трудность с передачей смысла, который определялся контекстом использования оригинального слова. Классический пример такого рода: проблемы перевода титулов. Латинское слово «rex» буквально означает «правитель». Однако его полный смысл: наследственный монарх крупного варварского государства. В первые века после падения Западной Римской империи этот титул был не так почётен, чтобы короли довольствовались им и не пытались называть себя императорами или басилевсами. Но с течением времени «rex», производные «Roi», «Re» и равноценные ему «kyning», «kral» стали высшими из дворянских титулов Европы.

Поскольку воплощение языка – речь, она же – среда развития языка, сделаем шаг к проблемам существования юридических терминов в речи. В реальных речевых ситуациях часто встречается сочетание диалогической и монологической речи[2]. Разберёмся, что более ценно для юридического глоссария: диалог или монолог? Очевидно, что в монологе автор менее скован, чем в диалоге, и может позволить себе изобретение новых юридических терминов (напр. «Великая хартия вольностей»). Но в диалоге не просто поддерживаются стандарты глоссария, в нём, в споре двух сторон, зачастую - двух юристов, обыгрываются нюансы значений, глоссарий проверяется на злободневность его составляющих, на удобство терминов в повседневном применении. Это даёт нам возможность подтвердить старую истину: диалог более плодотворен, чем монолог, общее дело быстрее, чем единоличное. В диалоге же гораздо большее значение имеет речевой этикет.

Что же такое речевой этикет? В широком значении его следует понимать как форму нормативного речевого поведения в обществе между представителями единой нации. В более узком значении под речевым этикетом подразумевается совокупность типовых высказываний, закреплённых национально-культурными и языковыми традициями в данном языковом коллективе для использования в конкретных социально-коммуникативных ситуациях[3]. Само происхождение названия этого явления от слова «этика» говорит о философской составляющей в проблеме этикета. В какой-то степени это печальное наблюдение: оратор является не только проводником идей, но и заложником этикета, его оценивает не только разум слушателя, но и чувства. Такая нераздельность логической и эмоциональной составляющей, истинности и приличия, постоянно наблюдается нами в окружающей жизни. Мы не можем отделить одного от другого, но констатируя этот факт, мы делаемся «предупреждены, а значит, вооружены»; в дискуссиях мы будем опираться не только на логические законы, но и на правила этикета. В поведении же противника мы будем стараться разглядеть рациональную основу под слоем эмоций.

Проповеди Христа стали самой крупной вехой, разделяющей человеческую историю на две половины: дохристианскую и христианскую. Динамика поучения Христа в том, что он внешне заданный закон превращает во внутренний, одновременно развивая его до внутреннего мотива: одно дело требовать от человека легального поведения, другое – нравственной чистоты[4]. Однако, спустя полторы тысячи лет после появления христианства юридическая мысль столкнулась с трудностью. Многие века суд базировался на христианских принципах, в судах разных стран на одном языке произносились клятвы и формулировки. Не по иронии судьбы, а по вполне понятным причинам, латинское слово «расследование» («инквизиция») приобрело зловещее содержание. И вот, сначала философы (Гоббс, Локк), затем государственные деятели (Тюдоры, Капеты) и даже священники (Мартин Лютер, Савонарола) стали призывать к секуляризации правосудия. Позже период борьбы против всесилия церкви в области правосудия будет отнесён к одним из проявлений эпохи гуманизма. Сам же этот термин станет означать не буквальное «человекопоклонство», а «жизнь ради людей». Понимая неспособность христианских идей снова завоевать мир и, прежде всего, умы сильных, Иммануил Кант написал: «Чем более цивилизованны люди, тем больше они актёры; они внешне вызывают симпатию, уважение к другим, скромность, бескорыстие, хотя этим никого не обманывают, так как всякий другой понимает, что всё это неискренне, но очень хорошо, что так принято в мире»[5]. Таково было признание поражения христианской морали перед буржуазной (или «протестантской») моралью. Переводы Библии на национальные языки влекли поднятие самого статуса национальных языков и развитие в них юридической терминологии. Несмотря на то, что национальные законы уже реже упоминали религиозные ценности в качестве источников для осуществления правосудия, создание национальных юридических терминов из местных корней оживляло юриспруденцию. Латинское слово «криминальный» в чужом языке звучит абстрактно. Его невозможно понять, если не выучить определения. Но вот русское слово «преступный» по своему составу показывает, что оно касается такого действия, как переход над какой-то чертой, в данном случае – над границей закона.

XIX век был веком наибольшего сплава законотворчества с философией. Активный обмен научными идеями и политической информацией требовал точного перевода. Различия в оттенках значений служили основанием для пересмотра утверждений, обнаруженных у научных соперников. Только в ХХ веке симбиоз права и этики ослаб. Разумеется, не уменьшился интерес учёных к этическим основам права, но сам закон стал более прагматичным, о чём будет сказано во второй главе реферата.

Глава вторая

Роль юриспруденции в развитии философии

На протяжении двух с половиной тысячелетий обозримой истории философии и права эти сферы человеческой мысли претерпели значительное развитие. Потомки народов, населявших Европу и бравших пример с греческих философов и римских законодателей, разделились на множество государств различных формаций. То, что было кощунственно для феодалов, стало свято для буржуазии; против того, что защищали буржуа, восстали наёмные рабочие.

В 1776 году народ, населявший североамериканские колонии английского короля, сверг британское наместничество и провозгласил на своей земле новое государство: Соединённые Штаты Америки. Чтобы самоконституироваться, отцы-основатели США узаконили немыслимую прежде идею: народ имеет право на восстание. Даже когда шёл процесс над Карлом I, его судьи не могли помыслить подобного, они преследовали низложенного короля лишь за измену в виде приведённых на английскую территорию иностранных наёмников. Идея права на восстание, принадлежащего народу, технически была переводима на любой язык, но мысль, заложенная в этом лозунге, оставалась недоступной для перевода. Однако, произошёл естественный процесс осмысления революционного положения. Произнесённое вслух слово сформировало мысль, мысль привела к действию, действие изменило мир. Множество революций XIX века и среди них Европейская революция 1848 года прошли с осознанием своего законного права на существование: эти революции были реализацией протеста народа против деспотичного правительства. Как могло случиться, что «слово стало плотью», если обычно материя порождает бесплотное слово? Сказанная вслух идея послужила катализатором бродивших в народах идей. Принципы, заложенные в основу государственного строя США, послужили примеров для построения других государств. Джефферсон, Вашингтон, Франклин, Адамс и другие государственные деятели Северо-Американских Соединённых Штатов были хорошими юристами, их формулировки годились для употребления в республиканских законах иных государств после перевода. Когда в России произошла другая социально-политическая революция, ситуация повторилась. Из трудов Маркса, Энгельса, Плеханова и Ленина в основу советского государства перешла идея социального государства. После нескольких десятилетий сосуществования двух систем и неизбежной их конвергенции понятие «социальное государство» вошло в конституции ряда западных демократий: в Европе и Америке.

Само право превращалось в необыкновенно сложное понятие. Оно разделилось на частное и публичное, эти разделы, в свои очередь, стали дробиться на свои составляющие, а те – на свои. В публичном праве появилось уголовное, в уголовном – процессуальное и исполнительное. Поскольку развитие права шло в разных культурах, различия между ними становились всё более заметными, в т.ч., и в юридических терминах. Если мы возьмём такое явление права, как смертная казнь, то она является обычным явлением во множестве стран третьего мира и считается пережитком в развитых демократических странах. В патриархальных мусульманских странах наподобие Ирана чаще можно услышать конкретное наименование казни: обезглавливание, забивание камнями или закапывание. В европейских странах наоборот – смертная казнь называется одним термином, без разделения на виды, так как для европейского правосознания она осталась в благополучно изжитом прошлом. Что произойдёт при столкновении двух текстов, содержащих термины двух различных правовых культур? Очевидно, европеец воспримет подробные описания казней как напоминание о собственном недавнем прошлом. Ещё в XIX веке в английских, например, приговорах в случае решения о применении смертной казни писалось, что приговорённый «должен быть повешен за шею, пока не умрёт». Видимо, случится парадоксальная ситуация: европейский юрист, как практик более развиттого права сможет посмотреть на документ иранского суда «сверху» или «со стороны». Но юрист фундаменталистской страны несмотря на кажущееся богатство его терминологии окажется позади европейского юриста, поскольку его система права отстаёт от европейской; она ещё не абстрагировалась от смертной казни и не подвергла её сомнению, не попыталась оценить её воспитательную и предупредительную силу, её целесообразность.

Мы только что говорили об усложнении системы права, о появлении в ней новых разделов с собственными наименованиями и тут же привели пример, где абстрактное наименование оказывается признаком более высокого развития, чем разнообразие конкретных названий. Таков простой пример философского схождения противоположностей применительно к юридической науке.

Юриспруденция занимается такими глубинными понятиями философии, как воля, разрешение или запрет. Само слово «право» означает в русском и других языках не только область закона, но и особое состояние: возможность сделать что-либо ввиду отсутствия запрещения. Эти состояния прочно вошли в язык, они называются модальностями и отражают основы видения мира человеком. Помимо реальности и фантазии в сознании человека присутствуют такие глубинные понятия как возможность и невозможность; желание, противодействие или безразличие; дозволение и запрет; помощь и воспрепятствование. Юридическая лексика необычайно хорошо хранит эти понятия со множеством их оттенков. Разумеется, юрист более ограничен в своей профессиональной деятельности, чем философ. Философ может позволить себе некоторое остаточное сомнение, юрист же должен в конце работы прийти к однозначному выводу. Если преступление, в котором обвинялся человек, не доказано, или не доказана вина этого человека, это не значит, что он «возможно виновен». Это означает, что он невиновен. В этой связи очень интересно рассмотреть редкий случай «третьего варианта» вердикта, который существовал в английском суде: «преступление не доказано». По своим юридическим последствиям этот вердикт как и оправдание вёл к освобождению подозреваемого и восстановлению в других правах. Но это не был оправдательный вердикт. При переводе решения присяжных о том, что «преступление не доказано», нам придётся фактически создавать целый раздел в юридической картине мира, который окажется между областью вины и областью невиновности. Существование такого понятия уже само по себе вызовет упрёки и критику по причине весьма сомнительной его необходимости. Но у правоведа появится возможность поразмыслить о градациях решения суда помимо двух известных.

«Свобода внутренне противоречива: подлинно свободный человек наиболее стеснён, ибо свобода – это ответственность»[6]. Свобода в ХХ века стала предметом небывалого количества философских рассуждений и псевдофилософских спекуляций. «Свободен от чего или свободен для чего?» такой внешне странный вопрос задавал своему читателю Заратустра Фридриха Ницше. Несмотря на обилие толкований свободы выделить подходящее определение свободы, в общем-то, легко. Свобода это жизнь человека, регулируемая запрещениями. Определение парадоксально, но дело в том, что «принцип запрещений» это правовой режим, когда, существует некоторое конечное количество частных запретов, а всё, что не запрещено то разрешено. Эта простая формула, родившись в одном языке, с лёгкостью может быть переведена на другой, а с её переводом туда же придёт осознание критерия свободы.

Ещё одна проблема возникшая перед народами в ХХ веке была проблемой власти. После падения ряда монархий и диктатур, народы попытались построить демократии и республики. Два этих старинных слова обозначают народовластие и всеобщность. В арабских странах для обозначения демократии и республики политики использовали промежуточное слово: «Джамахирия» («джумхурия»). Народ был объявлен сувереном на своей земле, большинство народа стало утверждать закон. Но всегда ли право большинство? После долгих десятилетий размышлений над тревожными примерами из жизни политикам и публицистам пришлось удовлетвориться афоризмом Черчилля: «Демократия – отвратительная форма правления. Но она – лучшая из всех нам известных». В социалистическом лагере предпринималась попытка построить т.н. «народную демократию», имя которой, в сущности, тавтология, потому что «народная демократия» это «народное народовластие». Перевода на английский язык для использования этого термина у правоведов в странах англо-саксонского права не получилось, из-за его искусственности термин не обрёл признания в чужом языке. Дальше – больше. Две совершенно разные политические системы декларировали совершенно различные базисные ценности. Западные демократии защищали отдельного человека. Но понятие «индивид» для советского строя было в лучшем случае нейтральным. А понятие «общество», которое так строго защищалось законом, не имело серьёзного значения для западных юристов. «Преступление против общества», «хищение социалистической собственности» были едва переводимыми терминами. Ещё можно было объяснить в англо-саксонском суде, что такое преступление против общества, но почему хищение социалистической собственности более тяжёлое преступление, чем обычное хищение, можно было разъяснить только для человека, который принял бы советское мировоззрение как своё собственное. Серьёзного критического анализа и разработки с позиций достижений теоретической мысли и общественной практики сегодняшнего дня требуют проблемы взаимоотношений между индивидом и обществом, индивидом и государством[7]. Конвергенция сделала своё дело: на постсоветском пространстве снова была декларирована ценность индивида (или отдельной личности), а в западных странах усилилась позиция нации и государства при конфликте с отдельным человеком. Юриспруденция отказалась утверждать заведомую правоту большинства, хотя в предыдущие века такие заявления имели место. Это было ещё одним шагом к прагматизму юриспруденции: признать больинство простым сувереном. Благодаря практике перевода это явление вошло в правовые системы разных государств: их законодатель (большинство народа) отказался уточнять свой характер и просто самоопределялся как носитель верховной власти внутри своих границ.

Наконец, конвергенция двух систем и её частное проявление разрядка служили созданию международно-правовых норм и всеобщих деклараций. Вообще, в этом смысле ХХ век – беспрецедентный отрезок исторического времени, когда человечество смогла выработать множество договоров немыслимых прежде по своему охвату. Эти договоры внесли ряд новых понятий в национальные своды законов. Заявление о священности человеческой жизни было сделано в Делийской декларации[8]. Это заявление логически влекло отказ государств от смертной казни, уже принятый в подавляющем большинстве европейских стран. Для нас особенно интересно то, что международные договоры пишутся на разных языках, а сверка идентичности требует серьёзной работы, основанной на глубоком понимании языковой картины мира народов, чьи представители подписывают данный документ. Переводы доказали удивительную, в сущности, вещь. Народы Земли при всех их различиях в истории, менталитете и интересах обнаруживают постоянное и гарантированное взаимопонимание. Не существует двух языков, один из которых был бы настолько примитивен, что не мог бы воспроизвести юридический текст из другого языка. Это доказывает единство человечество, его одновременное пребывание целиком на общей и достаточно высокой ступени развития.

Что же мы можем сказать о воздействии современной юриспруденции и юридического перевода на философскую мысль? Неудивительно, если современные правоведы дают философам и историкам философии пищу для размышлений и научной работы. Ещё менее удивительно, если интерес вызывают переводы юридических терминов и текстов. Но редкостью в наши дня стало осознанное влияние юристов на философию.  Современная практика правоприменения принципиально не отделяется от утилитарной цели. Её можно использовать как основу для развития философских теорий, что и происходит, но всякое действие профессионального юриста на работе сугубо прагматично. Отрыв от действительности и уход в теорию только помешает достижению поставленной перед юристом цели. Таким образом, процесс, который мы наблюдаем, очень необычен: юриспруденция оказывает значительное влияние на философию, но это влияние обнаруживается благодаря исследователям философии, а не юриспруденции. Переводы юридических терминов, которые всё чаще требуются юридическому процессу, соответственно, всё чаще дают новые импульсы для появления философских идей.

История свидетельствует о том, что во всех государствах (с разной степенью осознанности и качества) осуществляется особая деятельность по распространению воззрений о праве и правопорядке, для чего используются имеющиеся в распоряжении средства: церковь, литература, искусство, школа (всех уровней), печать, радио, телевидение, специальные юридические учебные заведения. Иными словами, правовое воспитание является составным компонентом идеологической функции любого государства. По мере развития и совершенствования государственности изыскиваются все более искусные способы и формы идеологической обработки сознания масс, все более обосабливается и специализируется правовое воспитание как самостоятельный вид деятельности государства, его органов местного самоуправления и общества в целом. Перевод играет важную роль при сравнении различных школ правового воспитания. Он является ключом к развитию и взаимному обогащению различных юридических школ.

Меняется содержание и тактика, объекты, формы и способы воздействия на сознание масс и отдельных граждан, но в значительной степени стабильной, прежде всего, в развитых государствах остается его сущность в виде представлений о праве и правосознании, их сущности, ценности и функциях. Только в условиях реальной демократии возможна целенаправленная и специально организованная деятельность по правовому обучению юристов-профессионалов. Юристу-профессионалу крайне желательно владеть хотя бы одним иностранным языком, чтобы смотреть на свою терминологию немножко "сверху", абстрагированно. Знакомство с техникой перевода помогает ему постичь возраст и традицию своего лексикона.

Правовое воспитание обладает относительной самостоятельностью целей, спецификой методов их достижения и организованных форм. Оно представляет собой многоцелевую деятельность, предполагающую наличие стратегических, долговременных целей и целей тактических, ближайших, общих и частных. Цели могут конкретизироваться с учетом специфики субъекта и объекта воспитательного воздействия, используемых форм и средств этой деятельности, а также органов, осуществляющих правовое воспитание.

В нашей стране уделяется определенное внимание вопросам профессиональной этики, но этого внимания явно недостаточно. По сравнению с тем, как тщательно и скрупулезно западные профессионалы относятся к этическим нормам своей профессии, нам предстоит еще очень много сделать в этом направлении, и автор надеется, что эта его публикация будет служить одним из инструментов для совершенствования профессиональной этики адвокатов, или по крайней мере обратит большее внимание на эту проблему.

Особое значение профессиональная этика имеет в таких профессиях, где работа ведется с людьми. Потому на Западе в профессиональных ассоциациях медиков, юристов, риэлтеров, учителей, брокеров и иных консультантов такое большое внимание уделяется нормам профессиональной этики.

Нарушение этических норм может повлечь за собой исключение из профессиональной организации и, соответственно, отсутствие членства в профессиональной организации в большинстве стран влечет за собой запрещение заниматься такой профессией и за это уже существует даже уголовное наказание.

Например, в США специально создана профессиональная ассоциация юристов, куда входят все профессиональные юристы. Если кому-то придет в голову не будучи членом этой ассоциации практиковать американское право в США он или она очень скоро предстанут перед судом и будут наказаны, вплоть до уголовной ответственности.

Риэлтеры США около 80 лет назад приняли в городе Миннеаполисе, штат Миннесота, Кодекс этики. Все риэлтеры США и их местные профессиональные организации подписывают документ о том, что они признают Кодекс этики и обязуются его соблюдать. Поводом для принятия Кодекса этики было сообщение в местной газете о жулике, который обманул вдову при купле-продаже недвижимости. Риэлтеры Миннеаполиса решили обезопасить свой бизнес и свои честные имена от подобных случаев и разработали Кодекс этики, где впервые применили термин «риэлтор» и этот термин фактически стал синонимом лица, занимающегося бизнесом в области недвижимости. Затем этот Кодекс был принят постепенно во всех штатах США и теперь фактически является законом для профессиональных риэлтеров США. Как уже упоминалось выше, грубые, неоднократные нарушения Кодекса этики могут повлечь исключение из профессиональной ассоциации риэлтеров США, что в результате приведет к невозможности легально вести бизнес риэлтора в США.

В настоящее время юридическая общественность стран-участниц Союза Европы работает над принятием этических норм поведения юристов, которые будут общими для юристов всех этих стран.

Особенно интересно развитие норм профессиональной этики, и в целом юридической профессии в Великобритании. Как известно, отличительной чертой правовой системы является разделение правовой профессии на две отдельные ветви - солиситоры (поверенные, адвокаты) и барристеры. Это разделение восходит к 1340 г., времени, когда развивалась профессиональная адвокатура. Адвокаты с правом выступления в судах общего права, назывались «сержанты» или «барристеры». Подготовительную, досудебную подготовку дела вели поверенные суда, которые назывались «атторней». Таким образом, в Великобритании сложилась уникальная система, где существовало 2 вида юристов, судебные адвокаты, которые не занимались ничем, кроме выступлений в судах, и адвокаты, которые не имели права выступать в судах, но делали всю другую юридическую работу. Барристеры традиционно были наиболее известной и уважаемой частью адвокатской профессии Великобритании. Обычно барристерами становились потомственные аристократы и это считалось и считается престижной профессией. Постепенно, случилось следующее: поскольку скромные солиситоры больше работали с клиентами, они стали более известны и доступны для клиентов, а барристеры стали полностью зависеть от солиситоров. Сейчас в Великобритании идет сложный процесс слияния двух адвокатских профессий.

Естественно, что каждая из ветвей юридической профессии Великобритании имела и имеет свои этические правила. Для солиситоров существует профессиональная организация, которая называется «Юридическим сообществом Англии и Уэльса» и именно она издает правила профессионального поведения для своих членов («Правила работы солиситоров 1990 г. с изменениями и дополнениями от 1 июня 1994 г., а также «Кодекс адвокатуры»), как частнопрактикующих адвокатов, так и для юридических фирм. Кроме того, существует принятый Парламентом «Закон о солиситорах» 1974 г., уделяющий определенное внимание профессиональному поведению солиситора.

Обилие непереводных терминов, которые используются при рассказе о традициях англосаксонского права, только побуждает снабжать их разъяснением и расширять кругозор. Таково положительное воздействие переводных текстов на юриста и на его стремление к образованию.

Перечень вопросов, которые можно отнести к вопросам профессиональной этики очень широк, это и отношения между адвокатом, клиентом, юридической фирмой, юридической консультацией, посредниками, третьими лицами, свидетелями, потерпевшими, судом, следствием, государственными органами, отношения с противоположной стороной, имеющей или не имеющей юриста, обмен информацией, отношения между партнерами юристами, их подчиненными, выполнение обязанностей на благо общества, столкновение интересов, роль юриста в проведении переговоров, в рекламе, или информации об услугах, при назначении и получении гонораров, при соблюдении вопросов профессиональной дисциплины и сохранении служебной тайны и тайны клиентов, при определении прав на публикации юристов, другие права на интеллектуальную собственность юристов, ведение допросов, при решении жалоб клиентов, роль юриста при распоряжении денежными средствами клиентов (расходовании, хранении), при защите чести и деловой репутации фирмы и многие другие вопросы.

В связи с ограниченным объемом данной работы все эти и другие вопросы просто невозможно изложить здесь, но автор полагает, что даже простое перечисление этих вопросов поможет читателю обратить на них внимание, обдумать их и учесть их в своей повседневной работе.

Наиболее важными из перечисленных несомненно являются вопросы, возникающие в практической деятельности юристов-адвокатов при их общении с клиентами, партнерами и судом.

Суть всей работы юриста-адвоката это максимальная помощь своему клиенту, который является работодателем для адвоката. Тем не менее, существует известное мнение: «Клиент мой - враг мой». Это мнение основано на негативном опыте многих поколений адвокатов, имевших те или иные проблемы со своими клиентами и в связи с этим сильно пострадавших.

Существует и другая аксиома: «Клиент всегда прав». В действительности всегда ли прав клиент? Надо ли слепо следовать указаниям клиента, даже когда адвокату очевидно, что клиент не прав? Прямого ответа на эти вопросы не существует, так как они носят очень оценочный и прикладной характер и в зависимости от ситуации адвокат должен принимать свое решение этих вопросов. Разумно считать, что клиент прав до тех пор, пока его требования разумны, рациональны, законны и понятны. К тому же клиент то лицо, которое оплачивает работу адвоката, и с этим нельзя не считаться. В ситуациях, когда очевидно, что клиент не прав, следует проявить максимум внимания и такта и принять все меры для объяснения клиенту, в чём его ошибка.

Заключение

Проблемы, рассмотренные в реферате, затрагивались у различных мыслителей прошлого: у Т.Гоббса, Дж.Локка, Ф.Бэкона, И.Бентама и других. В современной науке похожими проблемами занимались и занимаются Ф.Дюрренматт, А.Мигранян и их коллеги: учёные и писатели. Перевод это прежде всего передача мысли и ощущения. Поэтому перевод юридического термина это в высшей степени ответственная задача, где недопустима малейшая погрешность, где терпимы только незначительные естественные межъязыковые вариации смысла. Перевод юридических терминов это не только повод для размышлений на этические темы, но и прекрасный индикатор различного рода явлений, о которых спорят философы и историки философии разных народов. Переводы обнаруживают как различные стороны предметов, обозначаемых соответственными терминами, так и характер культуры, к которой принадлежит переводчик; они освещают объект и дают информацию о субъекте, осуществившем перевод.

Тем не менее, есть область, которая сознательно разрабатывается юристами, как часть философии. Эта область – профессиональная этика. Обилие тонких нюансов различных этических понятий в данном случае не утомляет познающего их юриста, и не отнимает у него времени но лишь повышает его квалификацию. Таков ещё один пример известного принципа диалектики о единстве и борьбе противоположностей. Уделяя внимание сложным теоретическим вопросам в области этики, адвокат прежде всего усиливает собственную практическую силу. Насколько прагматична адвокатская этика вообще, в причинах, и в частностях, это вопрос исследуемый различными учёными: правоведами и философами. Переводы их работ принесут огромную пользу юридической теоретической науке и, несомненно, законоприменительной практике.

Библиография

1. Александров А.Д., Проблемы науки и позиция учёного, Л., 1988

2. Бакурадзе О.М., Природа морального суждения, Тбилиси, 1982

3. Большакова Е.С., Английская диалогическая речь научного содержания, Кишинёв, 1979

4. Большая книга афоризмов, М., 2001

5. Ильин И., Человек, этика и природа, М., 1992

6. Кант И., Метафизические начала естествознания, М., 1999

7. Кириллов В.И., Старченко А.А., Логика, М., 1998

9. Мигранян А.М., Демократия и нравственность, М., 1989

10. Ступин Л.П., Игнатьев К.С., Современный английский речевой этикет, Л., 1980