Любовь в поэзии А.А.Ахматовой
Любовь в поэзии А.А.Ахматовой
Выполнил: Морозов Алексей 11 “А”
Школа № 683
Спб 2003
Любовь
То змейкой, свернувшись клубком,
У самого сердца колдует,
То целые дни голубком
На белом окошке воркует,
То в инее ярком блеснёт,
Почудится в дреме левкоя…
Но верно и тайно ведёт
От радости и от покоя.
Умеет так сладко рыдать
В молитве тоскующей скрипке,
И страшно её угадать
В ещё не знакомой улыбке.
Есть ценр, который
сводит к себе весь остальной мир поэзии Ахматовой, оказывается её основным
нервом, её идеей и принципом. Это любовь. Стихия женской души неизбежно должна
была начать с такого заявления себя в любви. Герцен сказал однажды как о
великой несправедливости в истории человечества о том, что женщина “загнана в
любовь”. Вся ранняя лирика Ахматовой “загнана в любовь”.
“Великая земная
любовь”- вот движущее начало всей её лирики. Именно она заставила по- иному-
реалистически увидеть мир. В одном из своих стихотворений Ахматова назвала
любовь “пятым временем года”. Из этого- то необычного, пятого, времени увидены
ею остальные четыре, обычные. В состоянии любви мир видится заново. Обострены и
напряжены все чувства. И открывается необычность обычного. Человек начинает
воспринимать мир с удесятирённой силой, действительно достигая в ощущении жизни
вершин. Мир открывается в дополнительной реальности: “Ведь звёзды были
крупнее, Ведь пахли иначе травы”.
В стихах Ахматовой
много эпитетов, которые рождаются из слитного восприятия мира, когда глаз видит
мир неотрывно от того, что слышит в нём ухо; когда чувства материализуются, а
предметы одухотворяются. “В страсти раскалённой добела”- скажет Ахматова. И она
же увидит небо:
Жарко веет ветер душный,
Солнце руки обожгло.
Надо мною свод воздушный,
Словно синее стекло…
Стихи Ахматовой-
не фрагментарные зарисовки, не разрозненные психологические этюды: острота
взгляда сопровождается остротой мысли. Велика их обобщающая сила. Стихотворение
может начаться как непритязательная песенка:
Я на солнечном восходе
Про любовь пою,
На коленях в огороде
Лебеду полю.
А заканчивается
оно библейски:
Будет камень вместо хлеба
Мне наградой злой.
Надо мною только небо,
А со мною голос твой.
Личное(“голос твой”)
восходит к общему, сливаясь с ним. И так всегда в стихах Ахматовой. Грусть об
ушедшем предстаёт как картина померкнувшего в этом состоянии мира.
Он весь сверкает и хрустит,
Обледенелый сад.
Ушедший от меня грустит,
Но нет пути назад.
И солнца бледный тусклый лик-
Лишь круглое окно;
Я тайно знаю, чей двойник
Приник к нему давно…
Мандельштам имел
основание ещё в 20-е годы написать: “…Ахматова принесла в русскую лирику всю
огромную сложность и психологичес-
кое богатство
русского романа 19-го века. Не было бы Ахматовой, не будь Толстого и “Анны
Карениной”, Тургенева с “Дворянским гнездом”, всего Достоевского и отчасти даже
Лескова.
Столько просьб у любимой всегда!
У разлюбленной просьб не бывает.
Как я рада, что нынче вода
Под бесцветным ледком замирает.
И я стану- Христос помоги!-
На покров этот, светлый и ломкий,
А ты письма мои береги,
Чтобы нас рассудили потомки…
Но любовь в стихах
Ахматовой отнюдь не только любовь- счастье, тем более благополучие.Часто,
слишком часто это- страдания, своеобразная антилюбовь и пытка, мучительный,
вплоть до распада, до прострации, излом души, болезненный, “декадентский”.
Образ такой “больной” любви у ранней Ахматовой был и образом больного
предреволюционного времени 1910-х годов и образом больного и старого мира.
Дал Ты мне молодость трудную.
Сколько печали в пути.
Как же мне душу скудную
Богатой Тебе принести ?
Долгую песню, льстивая,
О славе поёт судьба.
Господи! я нерадивая,
Твоя скупая раба.
Ни розою, ни былинкою
Не буду в садах Отца.
Я дрожу над каждой соринкою,
Над каждым словом глупца.
Любовь у Ахматовой
почти никогда не предстаёт в спокойном пребывании. Чувство, само по себе острое
и необычайное, получает дополнительную остроту и необычность, проявляясь в
предельном кризисном выражении- взлёта или падения, первой пробуждающей встречи
или совершившегося разрыва, смертельной опасности или смертной тоски. Потому же
Ахматова так тяготеет к лирической новелле с неожыданным, часто прихотливо
капризным концом психологического сюжета и к необычностям лирической баллады,
жутковатой и таинственной (“Город згинул”, “Новогодняя баллада”).
Как живое взглянуло окно…
Это место совсем незнакомо,
Пахнет гарью, и в поле темно.
Но когда грозовую завесу
Нерешительный месяц рассёк,
Мы увидели: на гору, к лесу
Пробирался хромой человек.
(Отрывок из стихотворения “Город згинул”)
Стихи Ахматовой, и
правда, часто грустны: они несут особую стихию любви- жалости. Есть в народном
русском языке, в русской народной песне синоним слова “любить”- слово “жалеть”;
“люблю”-“жалею”. Уже в самых первых стихах Ахматовой живёт не только любовь
любовников. Она часто переходит в другую, любовь- жалость, или даже ей
противопоставляется, или даже ею вытесняется:
О нет, я не тебя любила,
Палима сладостным огнём,
Так объясни, какая сила
В печальном имени твоём.
Вот это сочувствие, сопереживание, сострадание в любви- жалости делает
многие стихи Ахматовой подлинно народными, эпичными, роднит их со столь
близкими ей и любимыми ею некрасовскими стихами. И открывается выход из мира
камерной, замкнутой, эгоистической любви- страсти, любви- забавы к подлинно”великой
земной любви” и больше- вселюбви, для людей и к людям.
Любовь у Ахматовой в самой себе несёт возможность саморазвития.
И может быть потому же почти от самых первых стихов вошла в поэзию
Ахматовой ещё одна любовь- к родной земле, к Родине, к России.
Мне голос был. Он звал утешно,
Он говорил: “Иди сюда,
Оставь свой край глухой и грешный,
Оставь Россию навсегда.
Я кровь от рук твоих отмою,
Из сердца выну чёрный стыд,
Я новым именем покрою
Боль поражений и обид”.
Но равнодушно и спокойно
Руками я замкнула слух,
Чтоб этой речью недостойной
Не осквернился скорбный дух.
“Замкнуло слух”- не
от искушения, не от соблазна, а от скверны. И отвергается мысль не только о
внешнем, скажем, отъезде из России, но и вероятность какой бы то ни было
внутренней эмиграции по отношению к ней. Это стихи 1917 года. А вот- 1922 года:
Не с теми я, кто бросил землю
На растерзание врагам,
Их грубой лести я не внемлю,
Им песен я своих не дам.
Такие стихи не были
эпизодическими эмоциональными всплесками. Это заявлялась жизненная позиция.
Недаром строки стихотворения 1922 года стали эпиграфом к стихам 1961 года- “Родная
земля”.
Любовь к Родине у
Ахматовой не предмет анализа, размышлений.
Будет она- будет
жизнь, дети, стихи. Нет её- ничего нет. Вот почему Ахматова писала во время
войны, уже Великой Отечественной:
Не страшно под пулями мёртвыми лечь,
Не горько остаться без крова,-
И мы сохраним тебя, русская речь,
Великое русское слово.
В ощущении судьбы,
которое появилось уже у ранней Ахматовой и которое стало одним из главных
залогов становления Ахматовой зре-
лой, есть
действительно замечательное свойство. Оно основано на исконной национальной
особенности- чувстве сопричастности миру, сопереживаемости с миром и
ответственности перед ним: моя судьба- судьба страны, судьба народа- история.
Анна Ахматова
прожила долгую и счастливую жизнь. Как счастли-
вую? Не кощунственно
ли сказать так о женщине, муж которой был расстрелян и чей подрасстрельный сын
переходил из тюрмы в ссылку и обратно, которую гнали и травили и на чью голову
обрушивались бесконечные невзгоды, которая почти всегда жила в бедности и в
бедности умерла, познав, может быть, все лишения, кроме лишения Родины-
изгнания.
И всё же-
счастливую. Она была- поэт: “Я не перестовала писать стихи. Для меня в них-
связь моя с временем, с новой жизнью моего народа. Когда я писала их, я жила
теми ритмами, которые звучали в героической истории моей страны. Я счастлива,
что жила в эти годы и видела события, которым не было равных”.