Проблема трагической судьбы России в повести А. Платонова 'Котлован'
ПРОБЛЕМА ТРАГИЧЕСКОЙ СУДЬБЫ
РОССИИ В ПОВЕСТИ А. ПЛАТОНОВА «КОТЛОВАН»
Андрей Платонов — один из тех немногих
советских писателей, которые в своем осмыслении новой эпохи сумели перейти от
принятия коммунистических идей к их отрицанию. Платонов верил в революционное
переустройство мира искренне, почти фанатично — и ничем в этом смысле не
отличался от большинства своих современников. Ему казалось, что впервые в истории
возникла наконец возможность победить в человеке эгоизм, создать общество
«высшего гуманизма», общество, в котором благо других будет обязательным
условием собственного счастья. Но уже в первых своих произведениях Платонов
проявил себя художником, умеющим видеть мир неоднозначно, понимающим сложность
души человека. Тоска по человечности в рассказах Платонова неотделима от внимания
к отдельному человеку. Писатель — вольно или невольно — следовал той традиции,
которая была заложена в русской литературе Гоголем и Достоевским. Очень ярко
гуманизм Платонова проявился в повести «Котлован». Тема России неотделима в
этой повести от поисков человечности, а размышления писателя над проблемами
советской эпохи трагичны и необыкновенно глубоки.
В повести «Котлован» Платонов показал
российскую действительность конца двадцатых — начала тридцатых годов как эпоху
почти необратимого истощения почвы, на которой вырастает «культура жизни» —
культура человечности, накопленная столетиями. И это истощение неизбежно
означает утрату смысла человеческого существования.
Герои Платонова роют котлован для
башни-общежития, дома для счастливых обитателей социализма, отбирая для этого
строительства «лучших» — самых обездоленных, самых бедных людей. Но и взрослые
и дети в повести гибнут, «унавоживая» почву для других, став «ступенькой» ко
всеобщему счастью, достижение которого оказывается невозможным без жертв. Но
фанатизм «строителей», слепая вера в идеалы не дает им возможности усомниться в
правоте происходящего.
Из
всех персонажей повести только двое умеют взглянуть на эпоху со стороны, умеют
сомневаться: Прушевский и Вощев. Прушевскому, как воздух, нужна в этом мире
теплота, человечность, чувство своей необходимости не всем, не классу, а
конкретному человеку. Вощев не может, не хочет чувствовать себя «винтиком»,
быть счастливым по приказу. Он русский правдоискатель, натура двойственная,
противоречивая.
В начале повести Вощев
уходит бродить по свету, пытаясь найти смысл жизни. Он хочет «докопаться» до
смысла всего сущего, до хода светил, до роста былинки в поле — и роста башни
будущего, на строительстве которой он оказывается. И Вощев хочет знать, нужен
ли для строительства всеобщего счастья именно он, живой, единственный,
«отдельный», а не безличная масса. Но при этом он не протестует против
конкретной бесчеловечности идеи, участвует в коллективизации. Его желание быть
личностью — невольный вызов коммунистическому государству, а его жестокость —
отражение бесчеловечной атмосферы эпохи. Он двойствен, как и его время,
соединившее в себе и мечту о счастье, и массовые убийства.
Повесть
полна безысходных метафор. Герои роют котлован для дома всеобщего счастья, а
сами спят в гробах, заготовленных для себя крестьянами, знающими, что ждет их в
пролетарском государстве. И разве только крестьяне? Все должны превратиться в
песок, в навоз, на котором вырастет цветок «прекрасного» будущего. Между
возрастами нет различия, и девочка, потерявшая мать и нашедшая приют у строителей,
тоже спит в гробу: она обречена, как и взрослые.
В соседних деревнях
идет страшный процесс коллективизации, уничтожения крестьянства, ненавистного
пролетариям только потому, что у крестьянина есть хоть какая-то личная — не
общая! — собственность. Дома пусты, гуляет ветер, а на кузне трудится за всех
медведь-батрак, истинный пролетарий, полный ненависти к «хозяевам» и
фанатичного, слепого трудолюбия. Одни запасаются гробами, не дожидаясь смерти,
других сажают на плоты и сплавляют в море, на страдания и гибель. И особенно
страшна полная покорность крестьянства, лишь изредка меняющаяся на одиночные
вспышки бунта.
Страх и жестокость
определяют в повести атмосферу времени. Страх перед опасностью уклониться от
генеральной линии, мгновенно из своего превратиться в предателя — и
беспощадная жестокость ко всем, кто может этой линии помешать. Таковы Чиклин и
Сафонов — фанатики идеи. Таков активист, днем и ночью со страшным нетерпением
ждущий начальственных директив — выполняющий любое, самое абсурдное указание,
не задумываясь ни на секунду над его смыслом. Там, наверху, знают, что и как
надо делать для всеобщего счастья, дело остальных — выполнять приказы. Такова
Россия, ослепленная идеей, уничтожающая саму себя.
Насилие в повести
распространяется на все: на живую природу и на человека. Но дело в том, что
насилие ничего не может создать, построить. Оно способно лишь разрушать, и его
итог — гробы, которые хранятся в одной из ниш котлована. У героев «Котлована»
нет и никогда не будет дома — есть сарай, возле ямы котлована, место, где они
умирают, ночлежка, но стен, дома, семьи нет: все развеяно, все пущено по ветру.
Да и зачем он нужен, этот так и не построенный дом, если счастья в этом доме
никогда не будет! Не может быть счастья для всех, счастье существует только как
бережность к человеку. И котлован становится могилой для ребенка, для той
самой девочки, во имя которой и приносят взрослые жертвы, уничтожая и себя, и
других...