|
В
В 1865 году Толстой предпринимает попытку создания собственно
религиозного сочинения под названием "О религии", в котором уже
намечаются расхождения писателя с православной верой. Религиозный характер
приобретает и переписка писателя (см., например, его письма к Фету). А к концу
1860-х назревает второй после смерти брата духовный кризис Толстого и отход от
литературы. Писатель опять сосредотачивается на сельском хозяйстве и
педагогической деятельности. Вместе с тем Толстого все больше волнуют вопросы
духовной жизни, воплощения идеала на земле. Быть может, именно этим обусловлена
поездка писателя в Оптину пустынь, известную в то время своими старцами. А в
1879 году Толстой много общается с православными богомольцами на Киевском
шоссе, посещает Киево-Печерскую лавру и беседует со схимником Антонием. Тогда
же он совершает поездку и в Троице-Сергиеву лавру. Любопытен тот малоизвестный
факт, что Толстой в беседе с монахом (впоследствии архиепископом) о. Никоном
(Рождественским) настойчиво и подробно расспрашивал его о лаврских подвижниках,
о характере их духовного делания. Отец Никон рассказал писателю о схимонахе
Филиппе, затворнике, носившем вериги, биографию которого он сам составил.
Толстой попросил прислать ему эту биографию, что о. Никон вскоре и исполнил.
Таким образом, хотя Толстой и сообщал философу и критику Н.Н. Страхову в письме
от 3 октября 1879 года, что после встреч с духовными людьми он укрепился в
своем антицерковном настроении, тем не менее, он не перестал живо
интересоваться православными праведниками.
Священноначалие Русской Православной Церкви очень трезво оценило
ситуацию - далее медлить в отношении деятельности Толстого было нельзя. В
результате в 1901 году Священный Синод издал постановление, которое гласило о
сознательном отпадении Толстого от Церкви. Хотя отлучения как такового и
предания анафеме не последовало, все же участие Толстого в церковных таинствах
становилось совершенно невозможным. Однако в постановлении Синода звучал ясно
выраженный призыв ко всем верным церковным чадам усиленно молиться о покаянии и
возвращении писателя в лоно православия. Но ни Толстой, ни его нецерковное
окружение не поняли полное отеческой строгости и материнской любви послание
иерархов Церкви. Более того, сам писатель, его жена и многие известные деятели
культуры все более ожесточались в борьбе с Православной Церковью. Эта борьба
закончилась подлинной трагедией - смертельно больного писателя не допустили к
беседе со старцем Варсонофием Оптинским его же собственные ученики-толстовцы,
вопреки воле своего учителя. Таким образом, Толстой умер без покаяния и был
похоронен без отпевания вдали от церковной ограды - раньше так хоронили лишь
разбойников и самоубийц.
Но смысл духовного пути Толстого глубже той трагедии, которая
разыгралась в 1910 году после бегства из Ясной Поляны и привела к смерти на
станции Астапово. Смысл этот заключается в бессилии Толстого преодолеть
собственное преклонение перед красотой православия, в которую он проникал
чутьем подлинного художника, имеющего дар от Бога. Поэтому, например, в 1886
году он преподнес своему сыну на день рождения гипсовую православную церковку,
а в 1910 году для разрешения внутренних противоречий устремился (уже в который
раз!) в Оптину пустынь. Трижды подходил великий писатель к келье великого
старца Иосифа (Литовкина) и трижды отходил от нее, не решившись войти. Таким по
существу был и весь духовный путь Толстого - постоянное стремление к вечной
красоте и правде, неустанное вопрошание: "Что есть истина?" и столь
же упорное неприятие Христа, Того, Кто есть "Путь и Истина".
В сознании отечественного читателя жизнь и творчество Л. Н.
Толстого связывается с бунтарством, сектантством и богоотступничеством, с
активным расшатыванием церковных и государственных устоев. В последние годы все
более популярной становится иная идея — идея Толстого как религиозного учителя
всего человечества, идея «духовного экуменизма» писателя, стремящегося к
объединению разных религий. Но существенным в художественном мире писателя
следует признавать православное понимание правды и праведничества.
В 1860-е годы в жизни и творчестве Толстого наметился переход от,
так сказать, не вполне осознанного воспроизведения традиционных православных
ценностей (но тем не менее воспроизведения глубокого и художественного) к
поиску своей собственной правды, к первым опытам ее художественного
исследования. Однако толстовская «тенденция» не покрывала всего пространства
художественного мира писателя. Подтверждением тому может послужить ряд
«народных рассказов», написанных в 1880-х годах. Так, в рассказе «Три старца»
смиренные отшельники, достигшие высокого уровня духовной жизни, оказывают
послушание Церкви и стремятся выучить молитву «Отче Наш». Интересен и еще один
пример. В июне 1885 г. Толстой со слов пьяных мужиков, ехавших с ним из Тулы в
Ясную Поляну, написал рассказ «Свечка», целиком выдержанный в православном
духе. Главный герой произведения, крестьянин Петр Михеев, олицетворяя любимую
толстовскую идею о непротивлении злу силою, демонстрирует и силу христианской
праведности, истинного смирения, любви к ближним и Церкви. Особенно убедительно
подтверждает сказанное заключительная сцена рассказа. В противоположность
другим мужикам, взбунтовавшимся против приказчика, заставлявшего их работать в
праздничную Пасхальную седмицу, Петр Михеев призывает всех к миру и согласию,
несмотря на видимую несправедливость. И он сам первым показывает пример делом,
а не словом, выйдя работать в поле. Сохранив душевный мир и остудив пыл
мужиков, Петр Михеев явил и послушание Церкви: он не перестал праздновать
Пасху, пел торжественные церковные песнопения, а на плуг поставил горящую
свечу, которая не гасла на ветру. Как видим, Толстой даже не стал отказываться
от элемента чудесного, так целенаправленно изгонявшегося им из житий святых,
которые он переделывал в 1870-е годы для своей «Азбуки». Негаснущая свеча —
символ твердой веры Петра Михеева, его праведности, признанной не одними лишь
людьми, но и Богом. И в этом сказалась не слабость Толстого-художника или
Толстого-мыслителя, как считали, например, Е. П. Андреева, Е. И. Купреянова, Э.
С. Афанасьев и ряд других ученых-литературоведов, а объективная причастность
писателя укорененной в сознании русских людей православной традиции.
Первая глава рассказа-легенды Л. Н. Толстого «Разрушение ада и
восстановление его» (1902) содержит одну любопытную деталь. Излагая события
после крестных страданий и смерти Христа, автор-повествователь сообщает, что
«Вельзевул видел, как Христос в светлом сиянии остановился во вратах ада,
видел, как грешники от Адама и до Иуды вышли из ада... (курсив мой — А. Т.)».
Здесь весьма показательно объединение Адама и Иуды (в легенде имеется в виду,
разумеется, Иуда Искариотский) в одну группу грешников. Согласно христианской
истории, известно, что Адам после грехопадения всю оставшуюся жизнь проводил в
подвиге покаяния и смирения перед Богом, а поэтому считается и первым
ветхозаветным праведником. Этот момент совершенно отсутствует в толстовском
произведении. Из Священного Писания мы также знаем и о том, что Иуда, предатель
и фактически убийца Христа, закончил свою жизнь не покаянием, а новым,
противоположным покаянию, тяжким грехом — самоубийством. Смешение праведника с
грешником, покаяние с упорством в грехе свидетельствует, что для Толстого
граница между праведностью и неправедностью проходила совсем в каком-то совсем
другом месте, где покаяние и смирение не принципиальны и не важны. Из
приведенного отрывка вполне очевидно оправдание Иуды — он выходит из ада вместе
с другими его обитателями. Как видим, Толстой демонстрирует специфическое,
противоположное христианскому, понимание духовной жизни и представление о
посмертной участи людей. Самые великие грешники оказываются вместе с
праведниками в раю, «нет в мире виноватых». Налицо гуманистический,
«человеческий, слишком человеческий» подход Толстого к описанию загробного
мира, чрезмерно подчеркивающий безграничное милосердие Божие ко всем грешникам,
даже тем, кто не нуждается в этом милосердии и не ищет прощения, как Иуда, то
есть налицо некое абстрактное милосердие. При этом не придается значения другой
стороне христианского понимания Бога — Его правосудию. Надо сказать, что в
1870—1880-х годах Толстой еще допускал в какой-то степени существование
«божеского» плана. «Мне отмщение, и Аз воздам» — эпиграф романа «Анна Каренина»
и черновой редакции «народного рассказа» «Свечка» — убедительное тому
подтверждение. Однако в 1900-е годы Небесное Царство рассматривается только с
точки зрения «царства Божия на земле». «Божеское» не противопоставляется и не
дополняется «человеческим», оно само целиком человеческое.
Подобное «божеское» воззрение фиксируется в текстах Священного
Писания (слова Христа о муках вечных, ожидающих грешников, о том, что горе тем,
через кого в мир приходят соблазны и лучше бы не родиться тому, кем Сын
Человеческий предается и т. д.), и в многочисленных святоотеческих трудах,
часть из которых имелась в яснополянской библиотеке, и в народном творчестве (к
примеру, в духовном стихе «Два Лазаря»), и в текстах богослужебных песнопений
(во время Пасхальных торжеств, знаменующих собой ликование как бы уже
наступившего Небесного Царствия, Церковь, движимая «божеской», а не
«человеческой» любовью поет: «Тако да погибнут грешницы от лица Божия, а
праведницы да возвеселятся»). На фоне такого миропонимания и различения
«божеского» и «человеческого» яснее вырисовываются своеобразные черты
толстовского по сути атеистического «божеского» и гуманистического
«человеческого», отраженные в последних произведениях Толстого. «Божеское было
лишь тонким налетом на творчестве великого художника, под ним всегда скрывалась
человеческая основа. Мне думается, более глубокого материалиста не существовало
в нашей литературе», — утверждал писатель В. Ф. Тендряков в статье «Божеское и
человеческое Льва Толстого». Сходное по сути, несмотря на несколько отличное
внешнее оформление, высказывание сделал литературовед Г. В. Краснов в статье
«‘‘Божеское’’ и ‘‘человеческое’’ в произведениях позднего Л. Н. Толстого»:
«Проникновение «божеского» в «человеческое», их слияние в сочувственном
авторском повествовании хотя и не меняют «материалистического» взгляда Толстого
на божественное, но в то же время оспаривают известное полемическое утверждение
Бердяева о ветхозаветности религии Толстого». Поэтому дальнейшие размышления
этого ученого о том, что главный герой рассказа «Божеское и человеческое»
Светлогуб «принимает христианское откровение о личности, видит, а не
игнорирует... лицо Христа в его Сыновней ипостаси», не связываются с
приведенным выше мнением, не подкрепляются и текстом самого толстовского
произведения. Наоборот, «божеский» план в «Божеском и человеческом», имеющий
отношение к образу авторского праведника Светлогуба, передает укрепившееся в
1900-е годы антихристианское настроение Толстого, утверждает отрицание
Бога-Троицы, исповедуемого Православной Церковью (а, значит, и Сыновней
ипостаси Христа). Описывая предсмертное состояние героя, Толстой, как бы
обобщая его жизнь, писал: «Светлогуб не верил в Бога и даже часто смеялся над
людьми, верящими в Бога. Он и теперь не верил в Бога, не верил потому, что не
мог не только словами выразить, но мыслью обнять Его» (42, 212). Особая
светозарность лица героя, его фамилия Светлогуб, ангелоподобность, подмеченная
стариком-раскольником, вместе с ним сидевшим в тюрьме, означают вовсе не
причастность христианскому учению, а именно праведность этого литературного
персонажа в толстовском ее понимании, выраженную указанными художественными
средствами. Стандартный набор других характерных черт — выборочное чтение и
использование Евангелия, отсутствие личного покаяния, обвинение других во зле,
утверждение практической морали, обеспечивающей «царство Божие на земле» — еще
больше убеждает в гуманистическом, атеистическом наполнении слова «божеское»,
поставленного в заглавии рассказа.
После своего обращения в 1880 Толстой на некоторое время оставил
художественную литературу и посвятил себя созданию публицистических трактатов,
излагавших его религиозные, философские, нравственные и социальные воззрения.
Хотя этим произведениям недостает напряженности личного переживания,
характерной для Исповеди, они написаны тем же изумительным слогом и
обнаруживают исключительный дар рациональной, логической и убедительной
аргументации. Пожалуй, наиболее значительными из них являются Исследование
догматического богословия (1879–1880) – критика церкви; В чем моя вера (1884) –
обобщение буквально всех накопленных Толстым к этому времени мыслей и сочинений
по вопросам религии; Так что же нам делать? (окончено в 1886) – описание
наблюдений и переживаний Толстого в московских трущобах и убийственное
обличение, вскрывающее причины нищеты в современном обществе; Царство Божие
внутри вас (1893), где Толстой доводит до логического предела свои взгляды.
Средоточием этого трактата является его теория непротивления злу насилием, и,
применяя ее к деятельности различных правительств, он приходит к выводу, что
все они в сущности аморальны и служат интересам богачей и сильных мира сего,
угнетая народные массы посредством воинской повинности, тюремного заключения и
собирания налогов. Многие сочинения направлены против того, что Толстой считал
общественными пороками или злодеяниями властей: таковы статьи Для чего люди
одурманиваются? (1890) – против употребления спиртных напитков и курения
табака; Не могу молчать (1908) – обличение царского правительства, чинившего
массовые расправы над участниками революции 1905; нередко он призывает к
практическим реформам, как в Письмах о Генри Джордже (1897), где исследуется
возможность решения проблемы российского землевладения посредством единого
земельного налога, предложенного американским экономистом Г.Джорджем.
В 1898 Толстой опубликовал трактат Что такое искусство?
Произведение является искусством, утверждал он, только если оно «заражает»
читателя, слушателя или зрителя душевным состоянием его творца. Если же такого
сообщения соответствующих чувств не происходит, если отсутствует достигаемое
путем «заражения» единение творчества и его восприятия, значит произведение
искусства не состоялось. Толстой различал несколько уровней искусства; высшего
достигало искусство религиозное, заражавшее людей чувствами, «проистекающими из
любви к Богу и человеку». Однако, руководствуясь своими критериями, он
отказывал в праве называться искусством произведениям таких авторов, как
Шекспир и Р. Вагнер, а многих признавал лишь с оговорками. Большую часть своих
прежних сочинений Толстой также искусством не считал – они, по его мнению, не
отвечали ни нравственным, ни эстетическим требованиям. Когда же он вновь
обратился к художественной литературе (еще до написания Что такое искусство?),
то попытался писать в согласии со своими новыми идеалами.
Были
написаны и рассказы в иной манере, предназначенные для образованного читателя.
По стилю они ближе к прежней прозе: в них допускается обилие реалистических
подробностей и психологический анализ. Лучшие из них – Записки сумасшедшего
(1884–1886, не закончен) – впечатляющее, на грани мистицизма, изображение человеческого
отчаяния перед лицом жизненной тщеты, и Смерть Ивана Ильича (1886), где герой –
воплощение обычного человека. Осознавший неизбежность смерти, он в конце концов
озаряется внутренним светом веры и любви.
Одна из проблем,
которые в особенности тревожили Толстого после его обращения, – проблема
половая, тем более в свете его твердого убеждения, что человеческое
благополучие в большой степени зависит от способности человека приближаться к
идеалу воздержания.
Говоря о Толстом, мы, конечно, не случайно употребляем слово
"трагедия". Гениальный русский писатель, получивший от Бога великий
талант, глубокий мыслитель, всю жизнь размышлявший о земном пути человека и его
значении для вечности, в то же время не преумножил полученные дары, но
растратил их на упрямую, ожесточенную и бездумную борьбу с Церковью. Потому что
истинная реализация данного Богом таланта и возможна только в Боге.
"Обращение" графа Толстого относится к 70-м гг. XIX века,
когда писатель пережил тяжелейший духовный кризис, чуть не завершившийся
самоубийством. Основной вопрос, тяготивший его в то время - вопрос о смысле
жизни и смерти. С этого момента начинаются его религиозные поиски, чтение
богословских трактатов, поездки в Оптину Пустынь, Лев Николаевич становится
искателем абсолютного добра на земле, проповедником возврата к религиозной
культуре, исповедником буквального понимания заповеди о "непротивлении
злу".
Очень важно понимать, что Л.Н. Толстой фактически был противником
не только современной ему Церкви (как, скажем, Мартин Лютер), но и христианства
в целом. Еще в 1855 году он записал в своем дневнике: "Вчера разговор о
Божественном и вере навел меня на великую громадную мысль, осуществлению
которой я чувствую себя способным посвятить жизнь. Мысль эта - основание новой
религии, соответствующей развитию человечества, религии Христа, но очищенной от
веры и таинственности, религии практической, не обещающей будущее блаженство,
но дающей блаженство на земле".
В результате Толстой пришел к отрицанию главнейших догматов
христианства: учения о Троице, божественном достоинстве Христа, искуплении,
Церкви. Христианское учение он заменил, по меткому выражению прот. Василия
Зеньковского, "тиранией этической сферы", "панморализмом".
Следствием чего стало, как известно, полное отрицание Толстым всех достижений
культуры, начиная от государства и любых социально-правовых форм и кончая
наукой и искусством.
Очень характерно письмо писателя художнику Яну Стыке (от 27.07.1909
г.), где Толстой прямо признавал, что во всех религиях истина религиозная и
нравственная одна и та же. Результат такой рефлексии очень печален: даже такой
свидетель, как Максим Горький, сумел за нигилизмом Толстого увидеть
"безконечное, ничем не устранимое отчаяние и одиночество". В этом и
заключалась суть трагедии Толстого: всю жизнь посвятив напряженному поиску
явленного Царства Божия, он отверг это Царство, то есть Церковь в ее
исторической действительности. Это привело к тому, что десятки лет Л.Н. Толстой
фактически боролся с Русской Православной Церковью и призывал народ к отпадению
от нее. Результат его деятельности был поистине ужасным. Как записал в своем
дневнике А.С. Суворин, "в России два царя: Николай Второй и Лев Толстой.
Который сильнее? Николай Второй ничего не может сделать Толстому, а Толстой
непрерывно расшатывает трон Николая Второго".
А вот что об этом пишет сын Толстого, Лев Львович: "Во
Франции говорится часто, что Толстой был первой и главной причиной русской
революции, и в этом есть много правды. Никто не сделал более разрушительной
работы ни в одной стране, чем Толстой. Русское правительство, несмотря на все
свои усилия, не могло рассчитывать на необходимое содействие и поддержку со
стороны общества. Отрицание государства и его авторитета, отрицание закона и
Церкви, войны, собственности, семьи. Что могло произойти, когда эта отрава
проникла насквозь в мозги русского мужика и полуинтеллигента и прочих русских
элементов. К сожалению, моральное влияние Толстого было гораздо слабее, чем
влияние политическое и социальное".
Далее Лев Львович рассказывает об очень интересном эпизоде -
обыске, произведенном у его тети в России. Когда руководивший обыском большевик
узнал, что она является сестрой великого писателя, он вежливо ей поклонился со
словами: "Какая жалость, что он не дожил до того, чтобы воочию видеть
результаты своей работы". Совершенно очевидно, что в этой ситуации Церковь
не могла молча выслушивать хулу на Христа и Его учение.
Прежде всего несколько слов о понятии "отлучение" (греч.
anathema). В церковном праве под анафемой понимается отлучение христианина от
общения с верными чадами Церкви и от церковных Таинств, применяемое в качестве
высшей кары за тяжкие преступления, каковыми являются измена православию, то
есть уклонение в ересь или раскол. Анафема обязательно должна провозглашаться
соборно. От анафемы следует отличать временное отлучение члена Церкви от
церковного общения, служащее наказанием за менее тяжкие грехи (греч.
aforismoz). Главное отличие первого от второго заключается в том, что анафема в
буквальном смысле слова произносится над нераскаявшимся грешником и доводится
до сведения всей Церкви. Кроме того, снятие анафемы предполагает покаяние перед
всей Церковью и согласное принятие этого покаяния всей Церковью.
Церковь всегда с большой осторожностью относилась к вынесению
приговора об анафеме (впервые это слово начинает использоваться в
постановлениях Соборов с IV века). Главным критерием для этого служила оценка
степени опасности того или иного учения для церковного сообщества, а также
степень упорства данного лица в проповедуемом учении. Таким образом, Церковь
опиралась на слова Самого Христа, "если и Церкви не послушает, то да будет
он тебе как язычник и мытарь" (Мф.18. 17). Исторически и в Русской
Православной Церкви анафема всегда являлась очень осторожным и взвешенным
воспитательным актом и применялась только после многих тщетных попыток
вразумить данного человека и вызвать у него покаяние. Эта мысль ясно выражена в
"Духовном регламенте": "Ибо не просто за грех подлежит анафеме,
но за явное и гордое презрение суда Божия и власти церковныя с великим
соблазном немощных братий."
Было ли покаяние? Можно предполагать, что поворот к Церкви и ко
Христу совершился в душе писателя незадолго до смерти. Характерно, что еще в
1909 году, когда, как указывалось выше, Ясную Поляну посетил Епископ Парфений
(Левицкий), беседовавший с женой писателя, а затем с ним самим, Толстой так
отреагировал на эту встречу в своем дневнике: "Как бы не придумали они
(представители церкви. - Ред.) чего-нибудь такого, чтобы уверить людей, что я
покаялся перед смертью. И поэтому заявляю, кажется, повторяю, что возвратиться
к Церкви, причаститься перед смертью, я так же не могу, как не могу перед
смертью говорить похабные слова или смотреть похабные картинки, и потому все,
что будут говорить о моем предсмертном покаянии и причащении - ложь".
Ныне мы располагаем совершенно определенными данными, позволяющими
утверждать, что в конце жизни писатель почувствовал необходимость что-то
изменить. Сын писателя, Л.Л. Толстой, свидетельствовал, что "более, чем
когда-либо, особенно в последние месяцы своей жизни, он искал не внутри себя,
но вовне, моральную и религиозную поддержку".
овое учение Толстого привлекало множество последователей, которые
становились его учениками, а в некоторых случаях создавали «поселения
толстовцев», чтобы общими усилиями жить в согласии с его заповедями. Однако он
не доверял столь организованным действиям, так как полагал, что истина,
равнозначная счастью, не может быть внушена; каждому человеку дано открыть ее
лишь самому – ибо «Царство Божие внутрь вас есть» (Лк, 17:21). Люди со всего
света съезжались в Ясную Поляну, чтобы увидеть и услышать седобородого мудреца.
Старания Толстого жить согласно новоутвержденным заповедям привели к раздорам с
женой и почти со всеми членами его многочисленной семьи. Толстой остро
чувствовал болезненное противоречие между своей уютной жизнью в Ясной Поляне и
той, какой он хотел бы жить – свободной от мирских забот, ясной и простой
жизнью религиозного отшельника. Это противоречие, усиленное издевками над его
верой, и невыносимая обстановка в семье наконец вынудили его в возрасте 82 лет
тайком бежать ночью из дому в надежде обрести прибежище, где он сможет жить не
по лжи и приблизиться к Богу. Через несколько дней, 7 (20) ноября 1910 года, на
небольшой железнодорожной станции Астапово (ныне станция Лев Толстой, Липецкая
область) Толстой умер от пневмонии.
Мы обладаем большим количеством свидетельств, что Толстой ехал в
Оптину с совершенно определенной целью - встретиться с оптинскими старцами. Об
этом сообщает врач писателя, Д.П. Маковицкий и некоторые другие современники
событий последних дней жизни писателя. К сожалению, эта встреча не состоялась:
писатель не нашел в себе сил переступить порог монастыря и скита. 29-30 октября
Толстой направляется к своей сестре, монахине Шамординского монастыря. Об этой
встрече сообщает важные подробности сестра известного философа Л.М. Лопатина:
"Приехав в Шамордино к Марии Николаевне, он (Толстой. - Ред.) радостно
сказал ей: "Машенька, я остаюсь здесь!". Волнение ее было слишком
сильно, чтобы поверить этому счастью. Она сказала ему: "Подумай, отдохни!"
Он вернулся к ней утром, как было условлено, но уже не один: вошли и те, что за
ним приехали (дочь, А.Л. Толстая, а также ее подруга Е.М. Феоктистова и врач
Д.П. Маковицкий. - Ред.). Он был смущен и подавлен и не глядел на сестру. Ей
сказали, что едут к духоборам. "Левочка, зачем ты это делаешь?" -
воскликнула она. Он посмотрел на нее глазами, полными слез. Ей сказали:
"Тетя Маша, ты всегда все видишь в мрачном свете и только расстраиваешь
папу. Все будет хорошо, вот увидишь", - и отправились с ним в его
последнюю дорогу".
Указанными лицами Толстой в Козельске был посажен на поезд, но так
разболелся, что вынужден был сойти на станции Астапово и остановиться в
комнатах начальника железнодорожной станции. Узнав об этом, первенствующий член
Святейшего Синода Митрополит Антоний (Вадковский) телеграфировал Епископу
Калужскому Вениамину (Муратовскому) и предложил ему направить к уже больному
Толстому оптинского старца Иосифа. Но так как сам преп. Иосиф был в это время
тоже болен, к писателю поехал скитоначальник преподобный старец Варсонофий.
5 ноября старец Варсонофий прибыл на станцию Астапово и обратился
с запиской к родным умирающего, прося допустить к нему, на что получил
немедленный ответ А.Л.Толстой, что отец этого не желает, а его воля для нее
священна. Неудивительно, что старец Варсонофий не был допущен к Толстому. В
беседе Епископа Парфения с жандармским офицером Савицким последний заметил, что
Толстого "буквально содержали в плену и делали с ним, что хотели". То
же подтвердил сын Толстого Андрей Львович. В своем отчете епархиальному
архиерею преп. Варсонофий сообщил, что согласно воле покойного, его тело должно
быть без церковных обрядов предано земле в Ясной Поляне.
Таким образом примирения писателя с Церковью так и не произошло, потому
что не было самого главного - покаяния. Раскаяние же и мысли о возможном
покаянии - еще не действенное покаяние, имеющее плоды.
Очень важный момент, связанный с описанными событиями, отмечен в
воспоминаниях бывшего оптинского послушника игумена Иннокентия, опубликованных
в 1956 году в Бразилии. В них впервые указано на существование телеграммы,
посланной Толстым старцу Иосифу в Оптину Пустынь. После получения этой
телеграммы и был, по мнению о. Иннокентия, собран совет, на котором было решено
послать не преп. Иосифа, а преп. Варсонофия. Вопрос, действительно ли
существовала такая телеграмма, является очень важным, так как ее наличие прямо
бы свидетельствовало о желании писателя перед смертью встретиться со старцами.
Очень часто можно услышать вопрос: почему Церковь не простит
Толстого? Ответ на него сформулирован еще в Евангелии: когда справа и слева от
Христа были распяты два разбойника, один из них покаялся и услышал очень
важные, единственно важные для человека в этой жизни слова Христа: "Ныне
же будешь со Мною в раю". А другой злословил Христа, и нигде в Евангелии
не говорится, что он услышал те же слова (Лк. 23. 39-43). Но вовсе не потому,
что Господь его лично не простил и наказал. Бог уважает личный выбор, акт
самоопределения каждого человека, даже тогда, когда этот выбор есть выбор
тупика и бесовской бездны. И навязывать через 100 лет русскому писателю то, от
чего он сам отказался, мы не вправе.
Список использованной литературы:
1.
Рассуждения заместителя декана богословского факультета Свято-Тихоновского
Богословского института, специалиста по новейшей истории Церкви, священника
Георгия Ореханова. http://www.samara.orthodoxy.ru/Smi/Npg/053_10.html
2.
Лидия Пляшкевич «Духовная трагедия Льва Толстого»/Женский христианский журнал
«Надежда для тебя»/ http://nadezhda.iatp.by/lev%20tolstoj4-3.html
3.
Сайт:РУБИКОН http://www.peoples.ru/art/literature/prose/belletristika/tolstoy/
Похожие работы на - Религиозная трагедия Л.Н. Толстого
|