История изучения социальных отклонений в России
Министерство образования и науки Российской
Федерации
Губкинский институт (филиал)
Московского государственного открытого
университета
КОНТРОЛЬНАЯ РАБОТА
по
Отечественной истории
ИСТОРИЯ ИЗУЧЕНИЯ СОЦИАЛЬНЫХ ОТКЛОНЕНИЙ В РОССИИ
Студента ________I________ курса
заочного
отделения
специальность
150200 Мигунова
С.Ю.
Руководитель: к.и.н., доцент
Богданов С.В.
Губкин – 2006
СОДЕРЖАНИЕ
Введение ……………………………………………………………………………..3
1. Социальные отклонения:
понятие, механизмы возникновения ………………..5
2.
Изучение социальных отклонений в России в XX веке
……………………...10
Заключение
…………………………………………………………………………39
Источники
и литература …………………………………………………………..41
ВВЕДЕНИЕ
Залогом успешного и продуктивного развития любого общества является
социально-экономическое и морально-психологическое благополучие его граждан.
Также вполне понятно, что нельзя говорить о стабильности государства в целом и
регионов, в частности, наблюдая прогрессирующую деградацию социальной структуры
общества, алкоголизацию и наркотизацию населения, криминализацию общественного
сознания, в целом рост отклоняющегося (девиантного) поведения. В этой связи во
многом от позиции молодежи зависит, получит ли российское общество позитивный
импульс развития, или «раковые клетки» социальных недугов, в конце концов,
уничтожат саму основу государственности.
Однако
социальные установки не возникают сами по себе – они продукт общественного
развития, результат государственной деятельности либо бездеятельности.
Социальная политика в России является одним из фундаментальных элементов в
общей экономической и политической стратегии государства.
С
начала рыночных реформ концепция государственной социальной политики включает в
себя основные позиции по передаче все больших социальных функций в регионы;
перенесению большей доли финансирования социальных расходов на сбережения
граждан; снятию ограничений в социально-трудовой сфере; создания возможностей
в увеличении доходов граждан; поддержанию оптимального уровня занятости;
предотвращению роста социальных патологий. Но слова делам – рознь. По
прошествии десятилетия массированных рыночных реформ в России обнаруживается
то, что на практике не замечается последовательной разработки и планомерного
осуществления стратегии социального развития, а социальная политика сводится к
отдельным мерам по обеспечению гарантированного социального минимума и «латанию
дыр» при возникновении чрезвычайных ситуаций в социальной сфере. Духовная же
сфера фактически оказалась предоставлена сама себе. В результате стремительной
«рыночнизации» как массового, так и индивидуального сознания практически не
осталось ни одной из социальных групп, где бы ни образовался своеобразный
морально-этический вакуум. В его основе лежит несоответствие старых
нормативно-нравственных личностных установок стремительно изменившимся условиям
социальной адаптации. Это в свою очередь спровоцировало возрождение и выход «из
тени» многочисленных проявлений отклоняющегося поведения.
Сегодня
уже можно с уверенностью констатировать – надежды «романтиков от монетаризма»
на рынок как на панацею от всех бед в России не оправдались. С переходом нашего
общества к рыночной системе хозяйствования серьезно актуализировались проблемы
социальных патологий. При этом власть в настоящее время пока фактически
демонстрирует неспособность справиться с все возрастающими социальными
аномалиями. В то же время поиск оптимальных регуляционных механизмов
ограничения и вытеснения социальных аномалий – вопрос во многом открытый, ибо
самым тесным образом связан с реализацией социального контроля. Но где границы
данного контроля?
Социальная
практика на примере отечественного исторического опыта в XX
столетии дает наглядную картину своеобразного «кругооборота» подходов в том или
ином модифицированном виде к ограничению проявлений девиантного поведения. На
протяжении многовековой российской истории власти на практике использовали все
возможные репрессивные средства и методы, включая различные виды смертной
казни и изощренные пытки. Однако ни преступность, ни иные формы девиантного
поведения (алкоголизм, наркотизм, проституция и др.) так и не исчезли.
Целью
настоящего реферата является рассмотрение эволюции отечественной мысли,
посвященной проблемам социальных отклонений.
1. СОЦИАЛЬНЫЕ ОТКЛОНЕНИЯ:
ПОНЯТИЕ,
МЕХАНИЗМЫ ВОЗНИКНОВЕНИЯ
Для обозначения различного вида социальных отклонений используются
следующие термины: «социальные аномалии», «социальные патологии», «общественные
отклонения», «девиантное поведение». Не смотря на определенное различие не
только по звучанию, но и семантике, концептуальное единство всех этих
определений, несомненно. Все они характеризуют определенные формы отступления
от установленных как государством, так и устоявшихся в обществе норм поведения.
Наиболее социально разрушительными формами общественных аномалий выступают:
преступность, алкоголизм, наркомания, проституция и самоубийство (суицид).
Авторитетный российский исследователь Я.И. Гилинский пишет, что «под
отклоняющимся поведением понимаются ... поступок, действия человека ... или
... социальное явление, выраженное в массовых формах человеческой
деятельности, не соответствующих официально установленным или фактически
сложившимся в данном обществе нормам (стандартам, шаблонам)» [1].
Девиантное поведение, понимаемое как нарушение социальных норм, приобрело
в последние годы массовый характер и выдвинуло эту проблему в центр внимания
социологов, социальных психологов, медиков, работников правоохранительных
органов.
Общая
мировая тенденция – рост зарегистрированных девиантных проявлений со второй
половины ХХ столетия и отставание органов и средств социального контроля в
противодействии преступности, организованной преступности, коррупции,
терроризму, наркотизму, проституции и т.п.
В этом плане совершенно отчетливо высветилась проблемная ситуация -
неадекватность (рассогласование, несоответствие) социальных реалий современного
российского общества (девиаций, девиантного поведения), реакции общества на них
(социальный контроль) и научного их осмысления (девиантологические теории).
В сегодняшних условиях объяснить причины, условия и факторы,
детерминирующие эти деструктивные социальные явления, стало насущной задачей.
Ее рассмотрение предполагает поиск ответов на ряд фундаментальных вопросов,
среди которых вопросы о сущности категории «норма» (социальная норма) и об
отклонениях от нее. В стабильно функционирующем и устойчиво развивающемся
обществе ответ на данный вопрос более или менее ясен. Социальная норма – это
необходимый и относительно устойчивый элемент социальной практики, исполняющий
роль инструмента социального регулирования и контроля.
Социальная норма, - по мнению Я.И. Гилинского, - определяет
исторически сложившийся в конкретном обществе предел, меру, интервал
допустимого (дозволенного или обязательного) поведения, деятельности людей,
социальных групп, социальных организаций.
Социальная норма находит свое воплощение (поддержку) в законах,
традициях, обычаях, т.е. во всем том, что стало привычкой, прочно вошло в быт,
в образ жизни большинства населения, поддерживается общественным мнением,
играет роль «естественного регулятора» общественных и межличностных отношений.
Социальные
нормы, подобно другим ценностям, выполняют функции оценки и ориентации
личности, социальной общности. Вместе с тем они не ограничиваются этими
функциями. Нормы осуществляют регулирование поведения и социальный контроль
над поведением индивидуума, включенного в различные виды социальных и
межличностных связей. Они носят ярко выраженный волевой характер. Это не
только выражение мысли, но и выражение воли. При этом в отличие от
индивидуального волеизъявления, норма выражает типичные социальные связи,
определяет типовой масштаб поведения. Норма не только оценивает и ориентирует,
подобно идеям, идеалам, но и предписывает. Ее характерной чертой является императивность.
Это единство оценки и предписания.
Социальные
нормы – это правила, выражающие требования общества, социальной группы
к поведению личности, группы в их взаимоотношениях друг с другом, социальными
институтами, обществом в целом. Регулирующее воздействие норм состоит в том,
что они устанавливают границы, условия, формы поведения, характер отношений,
цели и способы их достижения.
Вследствие
того, что нормы предусматривают и общие принципы поведения, и конкретные его
границы, они могут давать более полные модели, эталоны должного, нежели
другие ценности.
Нарушение
норм вызывает весьма конкретную и четкую негативную реакцию со стороны
социальной группы, общества, его институциональных форм, направленную на преодоление
отклоняющегося от нормы поведения. Поэтому нормы являются более действенным
средством борьбы с девиацией, средством обеспечения порядка, устойчивости
социума [2].
Нормы
возникают вследствие потребности в определенном поведении. Так, например,
одной из самых древних норм была норма честного отношения к своей доле в
общественном труде. На заре человечества можно было выжить и поддерживать
нормальную социальную жизнедеятельность, только придерживаясь данной нормы.
Она появилась в результате закрепления повторяющихся необходимых совместных
действий. Примечательно, но данная норма не потеряла своей фундаментальности и
в настоящее время, хотя ее питают иные общественные потребности, актуализируют
иные факторы социального бытия.
Многообразие
социальной реальности, общественных потребностей порождает и широкий спектр
норм. Классифицировать нормы можно по различным основаниям. Для правоведа
имеет значение выделение норм по субъектам, носителям норм. По этому основанию
выделяют общечеловеческие нормы, нормы общества, групповые, коллективные. В
современном российском обществе наблюдается сложная коллизия, взаимопроникновение
этих норм.
По
объекту или сфере деятельности разграничиваются нормы, действующие в области
определенных видов отношений: политические, экономические, эстетические,
религиозные и т.д. По содержанию: нормы, регулирующие имущественные
отношения, общение, обеспечивающие права и свободы личности, регламентирующие
деятельность учреждений, взаимоотношения между государствами и т.д.
По
месту в нормативно-ценностной иерархии: основополагающие и второстепенные,
общие и конкретные. По форме образования и фиксации: жестко фиксированные и
гибкие. По масштабам применения: общие и локальные.
По
способу обеспечения: опирающиеся на внутреннее убеждение, общественное мнение
или на принуждение, на силу государственного аппарата.
По
функциям: нормы оценки, ориентирующие, контролирующие, регламентирующие,
карающие, поощряющие.
По
степени устойчивости: нормы, опирающиеся на социальную привычку, на обычай,
традиции и не имеющие такого основания и др.
Нормативные системы общества не являются застывшими, навсегда данными. Изменяются сами
нормы, изменяется отношение к ним. Отклонение от нормы столь
же естественно, как и
следование им. Полное принятие нормы выражается в конформизме, отклонение от нормы – в различных видах девиации, девиантного поведения. Во все
времена общество пыталось подавлять
различными способами нежелательные формы человеческого поведения. Резкие отклонения от средней нормы, как
в положительную, так и в отрицательную
стороны грозили стабильности общества, которая во все времена ценилась превыше всего.
В
социальных науках отклоняющееся поведение принято называть «девиантным». Оно
подразумевает любые поступки или действия, не соответствующие писаным или неписаным
нормам. В некоторых обществах малейшие отступления от традиции, не говоря уже о
серьезных проступках, сурово карались. Борьба с девиациями часто перерождалась
в борьбу с разнообразием чувств, мыслей, поступков. Обычно она оказывается
нерезультативной: через какое-то время отклонения возрождаются, при этом в еще
более яркой форме.
В узком
понимании под девиантным поведением подразумеваются такие отклонения, которые
не влекут за собой уголовного наказания. Иначе говоря, не являются противоправными.
Совокупность противоправных поступков, или преступлений, получила в социологии
права особое название - делинквентное (буквально - преступное) поведение. Оба
значения - широкое и узкое - одинаково употребляются в общественных науках.
Каковы
же причины социальных отклонений? Наука о преступности, и, в целом, о девиации
сформировалась во второй половине XIX в. и
получила название криминология. Базировалась она на теоретических построениях
древнегреческих и древнеримских мыслителей, уделяла внимание этой проблеме и
средневековая мысль, ученые и философы нового времени.
Существенный
вклад в представления о причинах преступности и социальной неустроенности
внесли просветители XVIII столетия – Вольтер, Гельвеций,
Гольбах, Дидро, Локк, Монтескье, Беккариа, Бентам и др., которые считали, что
законодатели должны смягчать репрессии и больше уделять внимание
предупредительным мерам, воспитанию граждан. О причинах девиации размышляли и
социалисты-утописты, которые обвиняли не человека, ставшего на преступный путь,
а порочную организацию общества, допускающего частную собственность и
эксплуатацию людей.
Развитие
учений о социальных отклонениях шло в рамках двух направлений – рассмотрение их
в биопсихологическом и социально-психологическом, социологическом направлениях.
2. ИЗУЧЕНИЕ СОЦИАЛЬНЫХ ОТКЛОНЕНИЙ
В
РОССИИ В XX ВЕКЕ
Исследование
различных проявлений социальных аномалий в России – тема многогранная и сложная
одновременно. От широкого спектра работ, посвященных различным формам
общественных патологий в первой четверти XX в. в
России, и вплоть до полного запрета на научные публикации по данной
проблематике после свертывания нэпа и до второй половины 1980-х гг. –
траектория, проделанная отечественной обществоведческой мыслью в истекшем
столетии в изучении социальных аномалий.
Естественно,
на протяжении всего периода существования советского общества в сознание
граждан настойчиво внедрялась мысль о постепенном искоренении негативных
явлений социально-бытовой действительности.
С
начала 1930-х по конец 1980-х гг. проблемы девиантного поведения в
отечественном обществоведении должного освещения не получили. Более того, после
небольшого глотка, хотя и половинчатой свободы периода новой экономической
политики, с начала 1930-х гг. на такие темы как преступность, алкоголизм и
наркомания, проституция, самоубийства, выступления против общественного порядка
и нравственности был наложен фактический запрет.
С 1927
г. начало ощущаться приближение «года великого перелома» с выкорчевыванием
кулачества и потерями для страны в целом. «Уровень открытости и гласности» в
статистике заметно понизился, а научная критика переродилась в опасные
политические обвинения, и многие статистики были репрессированы. В некоторых
важных областях, в том числе и в анализе различных социальных аномалий,
статистические исследования были просто запрещены.
Так, в
1930 г. была прекращена работа сектора моральной статистики ЦСУ СССР, в котором
обобщалась и анализировалась информация о динамике самоубийств в стране. Книга
Ю. Ларина «Алкоголизм среди промышленных рабочих», изданная в 1927 г., явилась
одной из последних довольно обстоятельных публикаций, посвященной анализу
причин и последствий распространения данного явления в среде «класса-гегемона».
С начала 1930-х гг. даже в периодической печати, из сводок криминальных
новостей исчезли упоминания о проституции. Статистику общеуголовной
преступности постигла такая же судьба. В целом обществу стал активно и
методично навязываться миф о последовательном и успешном искоренении этих
«пороков прошлого».
Тем не
менее, именно рост или снижение данных явлений являются убедительным
свидетельством социально-психологического благополучия или напротив нездоровья
общества и государства.
Представляет
интерес остановиться более подробно на воззрениях отечественных специалистов на
различные проявления социальных аномалий.
Преступность
Исследованию
причин преступности в дореволюционной отечественной литературе было уделено
значительное внимание. Уже в 1873 г. выдающийся отечественный специалист в
области криминологии, уголовного права и процесса И.Я. Фойницкий публикует
статью «Влияние времени года на распределение преступлений» [3].
В этой
оригинальной работе автор сформулировал основной тезис теории факторов
преступности: «Преступление определяется совместным действием условий
физических общественных и индивидуальных». И.Я. Фойницкий, кроме этой статьи,
написал еще две криминологические работы: «Факторы преступности» (1893 г.) и
«Женщины – преступницы» (1893 г.). Он также затрагивал криминологические
проблемы и в уголовно-правовых, и уголовно-процессуальных трудах: в «Учении о
наказании в связи с тюрьмоведением» (1889 г.), «Курсе уголовного права.
Особенная часть» (1890 г.), «Курсе уголовного судопроизводства» (1884-1898 гг.)
и др.
В конце
1880-х гг. также появляется ряд работ, содержавших красочное живописание
преступного дна Москвы и Санкт-Петербурга. [4]
С
позиции теории факторов преступности на протяжении нескольких десятков лет
анализировал уголовную статистику видный российский криминолог и социальный
статистик Е.Н. Тарновский [5].
Теория факторов преступности благополучно перешла в XX в. и была одной из
ведущих в российской криминологической науке вплоть до конца 1920-х гг.
В русле
социологического направления работали и представители нового поколения
отечественных исследователей: М.Н. Гернет, С.К. Гогель, М.М. Исаев. А.Ф. Кони,
П.И. Люблинский, С.В. Познышев, Н.Н. Полянский. Х.М. Чарыхов, Г.П. Чубинский.
М.Н.
Гернет прославился своей монографией «Общественные факторы преступности»
(переиздание 1966 г.), Х.М. Чарыхов работой «Учение о факторах преступности»
(1910 г.), МП. Чубинский – «Курсом уголовной политики» (1895 г.).
Антропологическое
направление в отечественной криминологии было представлено такими фигурами как
юристы Д.А. Дриль, Н.А. Неклюдов и А.П. Лихачев, врачи - П.Н. Тарновская и В.Ф.
Чиж.
При
этом успехи российской науки о причинах и факторах преступности были вполне
очевидны и во многом новационны не только для российской, но и мировой научной
мысли. Например, Н.А. Неклюдов за 11 лет до выхода книги Ч. Ломброзо
«Преступный человек» в работе «Уголовно-статистические этюды» (1866 г.) в
качестве основной причины преступности рассматривает такой биологический фактор
как возраст человека [6].
Наиболее
ярким криминологом антропологического, а вернее синтетического направления был
Дмитрий Андреевич Дриль, которого также можно отнести к основателям российской
криминологии. Он был не только ученым, но и практикующим криминологом. В
отличие от И.Я. Фойницкого он писал в основном криминологические работы: «Новые
влияния» (1880 г.), «Преступный человек» (1882 г.). «Малолетние преступники» (I
т. - 1884 г., II т. - 1888 г.), «Психофизические типы в их соотношении с
преступностью» (1890 г.), «Преступность и преступник» (1899 г.), «Учение о
преступлении и мерах борьбы с нею» (1912 г., посмертное издание).
Значителен
вклад в развитие криминологии до революции и первое десятилетие после нее
внесли: М.Н. Гернет, С.К. Гогель, А.А. Герцензон. А.А. Жижиленко, М.М. Исаев,
А.А. Пионтковский, С.В. Познышев, Н.Н. Полянский, Б.С. Утевский, М.П.
Чубинский.
В
первую очередь следует отметить известные работы М.Н. Гернета «Общественные
факторы преступности» (1906 г.), «Моральная статистика» (1922 г.), «Статистика
городской и сельской преступности» (1927 г.), «Новейшие данные с преступности в
Германии, Англии и ее колониях» (1927 г.), «Преступность за границей и СССР»
(1935 г.), «Исторический обзор изучения преступности в дореволюционной России и
СССР» (1944 г.).
В 1910
г. появилась книга М.П. Чубинского «Курс уголовной политики в связи с уголовной
социологией», Е. Ефимова «Природа преступления» (1914 г.). В 1922 г. вышла
работа А.А. Жижиленко «Преступность и ее факторы», в 1927 г. X. Раковского
«Этиология преступности и вырождаемость».
Пожалуй,
самыми плодотворными годами в послеоктябрьский период в изучения преступности
оказались 1920-е. В 1921 г., в самом начале нэпа, увидела свет первая работа
отечественного юриста В. Быстрянского «Преступление в прошлом и будущем»,
посвященная изучению преступности в молодом советском обществе [7].
Значительный
вклад в изучение преступности, личностей преступников, причинно-следственных
связей, обуславливающих серьезную криминализацию советского общества в 1920-е
гг., внесли М. Гернет, А. Герцензон, А. Жижиленко, В. Куфаев, Д. Родин [8].
С
середины 1920-х гг. началась активно изучаться проблематика региональной
преступности в работах А. Арановича, Н. Гедеонова, С. Голунского, Б. Змиева, В.
Куфаева, В. Пететюрина, Д. Родина [9].
Также в
этот период стали появляться тематические сборники «Проблемы преступности»,
«Хулиганство и хулиганы», «Хулиганство и поножовщина», «Современная
преступность», «Преступный мир Москвы» [10].
Обращает на себя внимание большое количество публикаций, посвященных
такому виду преступлений как хулиганство. Данное обстоятельство было
обусловлено широким распространением данного антиобщественного явления в жизни
советского общества периода нэпа.
Серьезный рост преступности среди несовершеннолетних в 1920-е гг. обратил
на себя внимание значительного числа отечественных правоведов. В своих работах
они рассматривали причины и особенности, динамику преступлений среди
несовершеннолетних [11].
Пустившая глубокие корни в период нэпа теневая экономика и коррупция
государственного аппарата способствовали появлению большого числа исследований
российских криминологов по данной проблематике [12].
В
целом, отечественная криминология 1920-х гг. продолжила лучшие традиции в
исследовании преступности, заложенные в России еще в дореволюционный период.
Примечательно
то, что советская криминология начиналась как практическое направление
уголовной статистики. При ЦСУ РСФСР, затем СССР, при губернских судах
функционировали отделы моральной статистики, изучавшие преступность, ее
причины, личность преступников. Появился первый отечественный институт по
изучению преступности и преступников, который издавал на четырех языках
полноценные статистические обзоры о преступности в СССР до 1935 г.
Бурное
развитие криминологии в период нэпа было насильственно прервано. С середины
1930-х г. до 1956 г. криминология как «служанка буржуазии» фактически
прекратила свое существование. Советские вожди исходили из того, что социализм
не имеет имманентных причин преступности, а, следовательно, потребности в
криминологических исследованиях нет.
Однако
повседневная практика советской действительности, а именно наличие и устойчивое
воспроизводство преступности в первой стране победившего социализма, вынудили
вновь развернуть и снять запреты с криминологических исследований.
Возрождение
криминологии последовало в 1950-х - начале 1960-х гг. С 1964 г. Постановлением
ЦК КПСС о юридическом образовании и юридической науке криминология вносится в
учебные планы как обязательная дисциплина юридических вузов. В мае 1963 г.
организуется Всесоюзный институт по изучению причин и разработке мер
предупреждения преступности.
С
1960-х и практически до конца 1980-х гг. отечественная криминология испытывает
жесткий прессинг со стороны коммунистической идеологии. В ней непреложными для
криминологии выступало несколько постулатов. Первый - социализм не содержит
коренных причин преступности и не порождает их. Второй - преступность
преходяща, она исчезнет с построением высшей фазы социализма – коммунизма. В
остальном советские криминологи были относительно свободны в своих
исследованиях.
Советская
криминология добилась ощутимых результатов, и именно в эти годы она
сформировалась как самостоятельная наука. Условия засекреченной уголовной
статистики и отсутствия идеологического плюрализма, как это ни парадоксально,
способствовали углубленному вниманию к методологии и теории новой науки,
изучению причин преступности, личности преступника и профилактики преступлений
[13].
Широкую
известность получили первые монографические работы, созданные представителями
уголовного права.
Среди
них книги А.Б. Сахарова «О личности преступника и причинах преступности в СССР»
(1961 г.), А.А. Герцензона «Введение в советскую криминологию» (1965 г.),
«Уголовное право и социология» (1970 г.), М.И. Ковалева «Основы криминологии»
(1970 г.), В.Н. Кудрявцева «Причинность в криминологии» (1968 г.), И.И. Карпеца
«Проблема преступности», A.M. Яковлева «Преступность и социальная психология»
(1970 г.), В.К. Звирбула «Деятельность прокуратуры по предупреждению
преступности (научные основы)» (1971 г.), первый учебник «Криминология» (1966
г.), впоследствии переиздававшийся в 1968 и 1976 гг.
В
1970-1990-е гг. интенсивно исследуются проблемы причин преступности (А.И.
Долгова, И.И. Карпец, Н.Ф. Кузнецова, В.Н. Кудрявцев, В.А. Номоконов, У.С.
Джекебаев, А.Б. Сахаров, М.Д. Шаргородский, A.M. Яковлев и др.), преступности
(Ю.Д. Блувштейн, Н.Ф. Кузнецова, С.Е. Вицин, Д.А. Ли, В.В. Лунеев, А.А. Конев,
Л.И. Спиридонов), механизма преступного поведения и личности преступника (Ю.М.
Антонян, П.С. Дагель, К.Е. Игошев, Н.С. Лейкина, А.Р. Ратинов, С.А. Тарарухин,
И.Г. Филановский и др.), виктимологии (Л.В. Франк, Д.В. Ривман, В.Я.
Рыбальская, П.С. Дагель, С.С. Остроумов, B.C. Минская, B.C. Устинов и др.),
прогнозирования и планирования борьбы с преступностью (Г.А. Аванесов, С.В.
Бородин, В.В. Орехов, В.В. Панкратов и др.), предупреждения преступности (А.А.
Алексеев, А.Э. Жалинский, Г.М. Миньковский, В.К. Звирбуль, Г.Е. Саркисов, B.C.
Устинов, А.С. Шляпочников и др.), преступности несовершеннолетних (Г.М.
Миньковский, Е.В. Болдырев, В.Д. Ермаков, К.Е. Игошев и др.), организованной
преступности (А.И. Гуров, B.C. Овчинский, В.А. Номоконов, B.C. Устинов и др.),
насильственной преступности (Ю.М. Антонян, С.Б. Алимов, Э.Ф. Побегайло, Д.А.
Шестаков и др.), рецидивной преступности (А.И. Алексеев, Ю.И. Бытко, Ю.В.
Солопанов, О.В. Старков, Г.Ф. Хохряков и др.), экономических и других корыстных
преступлений (Б.В. Волженкин, Г.В. Дашков, А.Н. Ларьков, В.Г. Танасевич, B.C.
Устинов, И.Л. Шрага, В.Б. Ястребов, A.M. Яковлев и др.), неосторожной
преступности (П.С. Дагель, Б.Л. Зотов, В.3. Катков, В.А. Серебрякова, В.Е.
Квашис, В.Б. Ястребов).
В
1980-1990-е гг. были сформированы такие частные криминологические теории как
региональная криминология (К.К. Горяинов, К.К. Ростов и др.), семейная
криминология (Д.А. Шестаков), криминология средств массовой коммуникации (Г.Н.
Горшенков, В.Т. Томин и др.), криминология женской преступности (A.M. Антонян,
В.Н. Зырянов, В.А. Серебрякова и др.), политическая криминология (С.В. Дьяков,
П.А. Кабанов, В.В. Лунеев, Д.А. Шестаков и др.), военная криминология (В.В.
Лунеев), психиатрическая криминология (Ю.М. Антонян, С.В. Бородин, С.В.
Полубинская) и т.д.
Таким
образом, причины воспроизводства, формы проявления такой социальной аномалии
как преступность изучались на различных исторических этапах развития страны.
Однако с начала 1930-х и по вторую половину 1980-х гг. на эту отрасль научной
мысли огромное влияние оказали идеологические доктрины и установки правящего
политического режима.
Данное
обстоятельство серьезно ограничило появление работ о преступности в России в
контексте отечественной истории. Пожалуй, единственное исключение составляет
работа С.С. Остроумова «Преступность и ее причины в дореволюционной России»
(1960 г.), но ни юристы, ни историки в тот период не развили данную
проблематику.
Алкоголизм и
наркомания
Проблема
алкоголизма и употребления наркотиков уже в конце XIX
– начале XX вв. привлекала к себе значительное
внимание исследователей различных отраслей научного знания [14].
Так, на
первом съезде российских психиатров (1887 г.) И.М. Мержеевский впервые
потребовал от царского правительства принятия мер по борьбе с хроническим
алкоголизмом.
Серьезные научные исследования алкоголизма и пьянства в России ведут свой
отсчет с октября 1907 г. – открытие при Психоневрологическом институте
амбулатория Общества призрения и лечения алкоголиков. С 1911 г. в структуре
Психоневрологического института был учрежден Экспериментально-клинический
институт по изучению алкоголизма (т.н. «Противоалкогольный институт», а с
начала 1914 г. в документах появляется наименование «Наркоманический
институт»). В стационаре Противоалкогольного института использовались самые
современные методы лечения. С 1912 г. в институте впервые в России С.Д.
Владычко начал читать курс научно обоснованного лечения алкоголизма. В 1913 г.
вышел первый выпуск «Вопросов алкоголизма» – сборника Противоалкогольного
института, содержащего оригинальные работы В.М. Бехтерева и его сотрудников.
Активно разрабатывались вопросы лечения больных алкоголизмом с использованием
техник гипноза. К 1914 г. были сформулированы преимущества коллективного метода
психотерапии алкоголизма, а в 1915 г. В.М. Бехтерев ввел условно-рефлекторный
метод терапии алкоголизма.
С начала
XX
столетия проблема алкоголизма и пьянства в России получила рассмотрение под
различными углами зрения.
Размышляя
о влиянии спиртных напитков на здоровье и нравственность населения России, И.
Сикорский связывал неумеренное употребление алкоголя с такими видами
деструктивных явлений, как половые аномалии и преступления. По его мнению,
существует прямое соотношение между количеством потребляемых населением
спиртных напитков и числом половых аномалий и преступлений в этом населении», а
также с детской смертностью, убийствами среди взрослого населения и
самоубийствами.
Н.
Шипов в работе «Алкоголизм и революция» (1908 г.) приводит данные о
государственной политике по регулированию винопития. Автор делает вывод, что
самой характерной и устойчивой тенденцией в отношении к алкоголизму в
допетровской и послепетровской России было то, что «не только не велась борьба
с народным пьянством - но это зло поощрялось и поддерживалось, так как торговля
спиртными напитками была всегда как бы в привилегированном положении, питье
спиртных напитков не порицается в обществе и даже быть пьяным в торжественных
случаях считалось и считается до сих пор прямо-таки одобрительным».
С.
Первушин в своих «Очерках по теории массового алкоголизма» (1911 г.) утверждал,
что корни такой распространенности явления лежат в так называемой коллективной
потребности группы, возникающей как результат «определенной социально-групповой
психики,…определенной групповой эмоции». Возникает эта «эмоция» вследствие
полнейшей неуверенности в завтрашнем дне и стремлении забыться.
Значительное
внимание прогрессировавшей алкоголизации населения в начале XX
в. уделяла не только медицинская общественность, но и отдельные представители
политических кругов. Так, депутат Государственной думы М.Д. Челышев в своих
выступлениях перед депутатским корпусом и в печатных изданиях неоднократно
ставил вопрос перед властью о необходимости принятия экстренных мер по
ограничению данного явления.
В
советский период, особенно в 1920-е гг. проблемам злоупотребления алкоголем
было посвящено значительное число работ [15].
Более
того, распространение пьянства и алкоголизма среди большевистской номенклатуры
не могло не настораживать высшее руководство партии.
В этот
период, в условиях определенной свободы мнений данная теневая сторона жизни
советского общества получила определенное рассмотрение как в научной
литературе, так и в публицистике.
В
работах А.М. Арановича, В.В. Башмачникова, Д.Н. Воронова, Э.И. Дейчмана, Б.Ф.
Дидрихсона, Ю. Ларина, А.М. Раппопорта, Н.П. Тяпугина, А. Учеватова были
подвергнуты анализу причины и последствия массового пьянства и алкоголизма
среди различных групп населения [16].
Благодатная
социальная почва, фактическое отсутствие правового регулирования оборота
наркотиков в советской России способствовали появлению значительного количества
работ, посвященных наркотизации преимущественно жителей городов. Следуя
отечественной традиции конца XIX-начала XX
столетия, исследования в данной сфере продолжили преимущественно медики (В.А.
Бахтиаров, Н.К. Топорков, Д. Футер, А.С. Шоломович, д-р Дубровин, д-р Забугин,
д-р Зимин) [17].
В их
трудах рассматривались весьма тревожные тенденции потребления наркотиков, в том
числе и приобщение к ним молодежи.
Ситуация
начала меняться с начала 1930-х гг. На проблемы алкоголизма постепенно стало
распространяться своеобразное «табу». Естественно, светлый образ строителя
коммунистического будущего никак не вязался с гражданином, злоупотребляющим
спиртными напитками. При этом ведомственная статистика органов внутренних дел и
министерства здравоохранения продолжали фиксировать неуклонный рост данного
явления практически среди всех социальных групп населения СССР.
Тем не менее, не смотря на общую либерализацию конца 1950-х – первой
половины 1960-х гг., об алкоголизме по-прежнему предпочитали молчать. Тема, как
и прежде, оставалась для власти «неудобной». В советский период анализ и
описание алкоголизма даже с жестко биологической точки зрения был ограничен.
Это ограничение было связано с официальным запретом проведения любого сравнения
между алкоголизмом и наркоманиями.
Существовала идеологическая установка, согласно которой наркомания как
проблема в СССР отсутствовала. В соответствии с этим постулатом признаки
алкогольной патологии, которые могли быть ассоциированы с механизмами наркомании,
исключались.
Например, несмотря на то, что формально термин «алкогольная абстиненция»,
описанный в 1935 г. отечественным психиатром Жислиным, запрещен не был; тем не
менее, в работах, посвященных алкоголизму, этот термин использовался редко.
Даже само наличие алкогольной абстиненции часто объявлялось ложным: например,
советский психиатр Столяров (1967 г.) декларировал, что алкогольная абстиненция
является обычной постинтоксикационной астенией.
Между тем, оснований для беспокойства в отношении прогрессировавшей
алкоголизации советского общества была предостаточно. 25 апреля 1962 г. был
опубликован приказ МЗ РСФСР №151 «О мерах по борьбе с алкоголизмом и
наркоманиями», в связи с чем Институт им. В.М. Бехтерева провел анализ
заболеваемости и распространения алкоголизма в Северо-Западных областях РСФСР.
На 1 января 1965 г. на учете во внебольничной психоневрологической
сети Северо-Западных областей состояло 75167 больных, из них с хроническим
алкоголизмом и алкогольными психозами 21054 человека, или 27,9% от общего числа
состоящих на учете. За 1964 г. было госпитализировано в психиатрические
больницы 13498 больных, из них с алкогольными психозами и хроническим
алкоголизмом 5265 человек, 39,0% от общего числа больных поступивших в
больницы.
Отмечался рост заболеваемости алкогольной этиологии. В 1962 г. во
внебольничных учреждениях состояло на учете 33,3% страдающих алкогольными
психозами и хроническим алкоголизмом (к общему числу психических больных), в
1963 г. – 38,7%; 1964 г. – 37,5%. Лица, страдавшие наркоманией, в общем
удельном весе больных занимали 0,73%.
Число больных хроническим алкоголизмом и алкогольными психозами,
находившихся в психиатрических больницах, в 1956 г. составляло 4,6%; 1962 г. –
7,3%; 1963 г. – 7,8%; 1964 г. – 9,8% [19].
Данную статистику постигла такая же участь как все последующие
исследования в области потребления алкоголя – они были помещены в спецхраны и
доступ к ним был крайне ограничен.
Только
со второй половины 1980-х гг. (после известной антиалкогольной кампании 1985
г.) наряду с конъюнктурными книгами и статьями стали появляться серьезные
публикации социологического, медицинского, экономического, исторического,
психологического характера [20].
Практически
ту же траекторию проделала и отечественная литература, посвященная различным
аспектам наркомании.
После взлета отечественной мысли 1920-х гг. в отношении проблем
наркотизма, с середины 1930-х гг. наступила полоса затишья. Официальная
идеология к наркомании стала относиться как к решенной проблеме. Затем
наступила эпоха «ликвидации» в стране наркотизма как социального явления, а,
следовательно, и ненужности каких-либо исследований.
Медицинские и юридические исследования этих проблем вновь стали
появляться лишь в конце 1950 – начале 1960-х гг. И только в конце 1960-х тема наркотизма
занимает прочное место в исследовательской деятельности социологов. После
смерти Сталина, в период «оттепели» появились первые публикации о западной
культуре, а также о наркотиках как об одном из признаков разложения западного
общества. Одновременно проблемы наркомании в советском обществе как бы
продолжали оставаться совершенно «неактуальным» вопросом.
При
этом проявились различные тенденции в оценке изучаемого явления. Основная
тенденция определялась жестким идеологическим контролем со стороны партийного
руководства. Отрицалась сама возможность наркомании при социалистическом строе,
наркотизм трактовался как «единичные случаи экспериментирования с наркотиками»
(исследования Э.А. Бабаяна, М.Х. Гонопольского), а потребители
наркотиков рассматривались, прежде всего, как преступники. Это и предопределило
репрессивный подход при их лечении.
Затем –
по мере развития демократических процессов – все большую роль стал играть
научный подход к наркотизму. Одновременно меняется и отношение к наркоманам: их
начинают считать, прежде всего, больными людьми.
Первое
крупное социологическое исследование наркотизма на территории СССР было
проведено в 1967–1972 гг. в Грузии. Руководитель проекта А.А. Габиани
изучил социально-демографический состав и условия жизни потребителей
наркотиков, структуру потребляемых средств, возраст приобщения к наркотикам и
мотивацию.
Опубликованная
пять лет спустя довольно обстоятельная монография содержала
историко-теоретический раздел, методологическую часть, изложение результатов
эмпирического исследования, схему деятельности преступных групп по
распространению наркотиков, а также программу медицинских, правовых и
организационных мер по борьбе с наркотизмом.
Однако результаты проводимой государственной политики в отношении
алкоголизма и наркомании были чрезвычайно негативными, приводили к постоянной
фальсификации статистических данных и появлению двух типов статистики: открытых
данных, публиковавшихся в официальных изданиях, и секретных статистических
данных, содержащихся в специальных изданиях, которые можно было получить только
при специальном разрешении соответствующих ведомств.
Информация, касающаяся статистики в психиатрии, особенно проблем
алкоголизма, злоупотребления препаратами, наркомании, публиковалась в открытой
печати в явно искаженном (в сторону снижения) виде.
Так, в учебнике психиатрии Снежневского (1983 г.), как и в других
руководствах, безапелляционно утверждалось, что проблемы наркомании в СССР не
существует, а редкие случаи опиоидной зависимости развиваются лишь у отдельных
пациентов после хирургических вмешательств, в случаях назначения им этих
препаратов в течение длительного времени.
Постоянно подчеркивалось, что алкоголизм и наркомания не являются
реальными проблемами в СССР, и злоупотребление алкоголем и наркотиками
появляется в результате пережитков капитализма в сознании немногочисленного
числа советских людей.
Новое исследование, респондентами которого стали представители тех же
социальных групп, Габиани провел в Грузии в середине 1980-х гг. В
1988–1989 гг. он осуществляет широкое социологическое исследование
наркотизма на территории Латвии, Украины, Приморского и Ставропольского краев,
Горьковской, Новосибирской областей, а также в Москве и Ташкенте. В ходе
исследований было опрошено 2998 наркоманов и потребителей наркотиков,
2000 экспертов и около 6000 учащихся общеобразовательных школ и ПТУ.
Если учесть, что, по мнению экспертов, к систематическому приему
наркотиков и токсических веществ приобщается каждый десятый молодой человек, то
можно представить, какие масштабы приобрела наркомания на территории СССР.
Данные Габиани свидетельствовали, что в места лишения свободы попадали в
большинстве случаев не распространители наркотических средств и тем более
наркодельцы, а их рядовые потребители. Работы А.А. Габиани внесли заметный
вклад в становление социологии девиантности в СССР.
В 1980–1990 гг. центром социологических исследований наркотизма
становится сектор социальных проблем алкоголизма и наркомании ИСИ АН СССР
и его филиал в Ленинграде.
Исследования проводились также медиками (ВНИИ общей и судебной
психиатрии им. В.П. Сербского) и психологами. С развитием
отечественной социологии девиантности наркотизм начинает рассматриваться как
разновидность отклоняющегося поведения.
В
целом, наркополитика в советской и постсоветской России традиционно отстает от
западных стран на несколько десятилетий. Это связано с «ликвидацией» наркотизма
в 1930-1940-х гг., замалчиванием существования проблемы в 1950-1970-х гг.,
«кавалерийскими атаками» в целях полной ликвидации наркомании в 1980-е гг. и,
наконец, с отсутствием реалистической государственной антинаркотической
программы в 1990-е гг.
Официальная
статистика наркозависимых увидела свет только в 1987 г. в сборниках Госкомстата
СССР.
Проституция
В
России второй половины ХIХ - начала ХХ вв. существовала глубокая и развитая
традиция исследования социальных аномалий. В то время эта традиция была
продиктована самой жизнью в силу ряда объективных причин.
Процесс
модернизации российского общества был настолько болезненным и массированным,
что образовался широкий люмпенизированный слой, единственным источником
существования которых стала торговля собственным телом. Это не могло в свою
очередь не беспокоить научную общественность и отдельных представителей власти.
В России, по данным библиографических указателей, с 1861 по 1917 гг. вышло 431
отечественное издание о проституции и 37 переводов [21].
К числу
дореволюционных исследователей историко-социального характера можно отнести,
прежде всего, С.С. Шашкова. В своей книге «Исторические судьбы женщин,
детоубийство и проституция» автор дает очерк развития проституции, начиная с
эпохи Киевской Руси и до 60-х гг. XIX в.
В
работах М. Кузнецова «Историко-статистический очерк проституции и развитие
сифилиса в Москве» (1870 г.), С.С. Шашкова «Исторические этюды» (1872 г.), В.М.
Тарновского «Отчет консультанта по венерическим болезням при главном
военно-медицинском управлении» (1881 г.), Д.Д. Ахшарумова «Проституция и ее
регламентация» (1889 г.), П. Гирш «Преступность и проституция как социальные
болезни» (1893 г.) содержался значительный массив статистической информации по
проблемам распространения проституции в России и ее социальным последствиям,
прежде всего широком распространении венерических заболеваний в обществе, а
также втягивании в занятие проституцией малолетних [22].
Основная
масса наблюдений была сделана на базе старейшей в стране венерологической
Калинкинской больницы. Полного единства взглядов на проблему продажной любви у
медиков не существовало.
Сторонником
регламентации проституции являлся В.М. Тарановский - основоположник венерологии
в России. Все труды В.М. Тарановского направлены на утверждение, поддержку и
расширение функций медико-административного контроля за проституцией [24].
Позицию
В.М. Тарановского поддерживали и служащие Врачебно-полицейского комитета А.И.
Федоров и К.Л. Штюрмер [25].
С
другой стороны, довольно мощным было и противоположное направление –
аболиционизм. Это течение объединило в своих рядах противников легальной
проституции. Они считали, что решительные меры властей по запрету института
продажной любви будут куда более эффективными, нежели его
администативно-врачебная регламентация. Сторонниками аболиционизма были М.И.
Покровский, Е.С. Дрентельн, Б.И. Бентовин, П.Е. Обозненко [26].
Активно
занимались проблемой проституции и российские правоведы М.М. Боровитинов, В.И.
Дерюжинский, А.И. Елистратов, А.Ф. Кони, М.С. Маргулис.
Среди
правоведов также не было единства мнений в отношении государственного контроля
за проституцией. Большинство из них, особенно представители молодого поколения
русских юристов, приступивших к практической деятельности в период
революционного подъема начала XX в., тяготели к аболиционизму.
Противоположную
позицию занимали правоведы-практики, непосредственно связанные с криминальной
средой и проституцией, например А. Лихачев, прокурор петербургского окружного
суда в 80-90-х гг. XIX в., А.Ф. Кошко, возглавлявший уголовный розыск империи в
начале XX в. и др.
В
условиях острейшего противостояния на фронтах гражданской войны, провозглашения
решительного искоренения проституции, и временного замирания этого вида
промысла, естественно, исследования данной социальной аномалии отошли на второй
план. Но это продолжалось недолго. Уже в начале 1920-х гг. вначале публицисты,
а затем и научная общественность вновь была вынуждены вернуться к освещению
феномена торговли своим телом.
Переход
России к нэпу вновь серьезно обострил проблему проституции. В 1920-е гг.
проводится ряд обследований проституток и беспризорных девочек-проституток
юристами (М.Н. Гернет, П.И. Люблинский), врачами-наркологами (Д. Футер, А.С.
Шоломович, Г.О. Сутеев) и венерологами (В.М. Броннер, Зальцман и др.).
Также
появляются работы историко-обобщающего сравнительного характера – например,
С.Е. Гальперин «Проституция в прошлом и настоящем» (1928 г.). При этом следует
отметить, что после революции по данной теме писали не только большевистские
лидеры и пропагандисты - А.М. Коллонтай, М.Н. Ладова, Н.А. Семашко, но
продолжали свои научные изыскания дореволюционные специалисты - В.М. Броннер,
А.И. Елистратов, Л.М. Василевский, Л.И. Люблянский [27].
С
начала 1930-х гг. исследования, посвященные проституции в СССР были прекращены.
Официальная доктрина и образ строителя светлого будущего никак не вязались с
этим «гнусным» пороком царизма. Но это еще не означало абсолютного исчезновения
проституции как социального явления из повседневной жизни советского общества.
Не случайно в отдельных документах партийных и государственных органов середины
и конца 1930-х гг. встречаются упоминания об отдельных проявлениях проституции,
фактах «морального разложения» (так в то время было принято именовать половую
нечистоплотность отдельных партийных и государственных функционеров,
представителей рабочего класса, интеллигенции). Естественно, отсутствие
официальной статистики и тоталитарный идеологический диктат практически до
второй половины 1980-х гг. привели к исчезновению любых работ о проституции в
стране.
Провозглашение
гласности, перестройки и демократизации в СССР привели к возникновению условий
для относительной свободы научных исследований в сфере социальных аномалий. Но
при этом проблемам проституции по-прежнему отводилось периферийное место.
Обращает на себя внимание, что проблемы проституции получили большее
эмпирическое освещение на региональном уровне, нежели применительно для страны
в целом [28].
Вновь
работы, посвященные проституции в России, теперь уже на принципиально иной,
историко-объективной основе были возобновлены в начале 1990-х гг.
Среди
работ последних лет, в которых осуществляется ретроспективный анализ
проституции в России можно назвать публикации Б.Ф. Калачаева «Взгляд на
проблему... через столетие» (1991 г.), весьма обстоятельную и добротную работу
Н.Б. Лебиной, М.В. Шкаровского «Проституция в Петербурге (40-е гг. ХIХ - 40-е
гг. ХХ вв.)» (1994 г.), В.С. Поликарпова «История нравов России, Восток или
Запад» (1995 г.), Н.Б. Лебиной «Повседневная жизнь советского города: нормы и
аномалии. 1920-1930 годы». (1999 г.)
Самоубийство
(суицид)
Самоубийство
- весьма сложный, многоаспектный (философский, психологический, нравственный,
юридический, религиозный, культурологический, медицинский и пр.)
междисциплинарный феномен.
Первые
десятилетия XX столетия для России высветили серьезную
проблему скачкообразного развития суицидального поведения населения. Уровень
самоубийств в России в 1915 г. составлял 3,4 на 100 тысяч населения (имеется в
виду число лиц с завершенными суицидами).
До
революции в 1917 г. в России изучение суицидальных аспектов поведения шло как в
практическом плане (ими занимались юристы, психиатры, педагоги), так и в наиболее
общем ключе рассматривались философские, религиозно-нравственные,
социально-психологические аспекты этой проблемы.
Детально
и основательно феномен суицида изучался в связи с криминальной и медицинской
статистикой и в совокупности с другими данными земского учета [29].
Так, в
1882 г. в Санкт-Петербурге вышла книга А. Лихачева «Самоубийство в Западной
Европе и европейской России. Опыт сравнительно-статистического исследования»
[30].
Классифицируя
основные причины суицидально поведения, ученый сделал вывод, что существует 8
классов мотивов самоубийств. Они следующие:
1
класс. Душевные болезни. Умопомешательство, слабоумие, идиотизм.
2
класс. Пьянство.
3
класс. Материальные невзгоды, неудачи. Бедность, страх перед бедностью,
денежные затруднения, расстройство дел, долги, проигрыш в карты.
4
класс. Утомление жизнью (жизнь в тягость). Тоска по родине.
5
класс. Горе и обиды. Домашние неприятности, потеря близких, разлука.
6
класс. Физические страдания.
7
класс. Стыд и страх наказания. Развратная жизнь, приводящая к угрызениям
совести и недовольству собой. Неприятности в профессии.
8
класс. Ревность, несчастная любовь, беременность вне брака.
Эпидемия самоубийств в России после поражения в Русско-японской войне
(1904-1905 гг.) была подвергнута широкому, бесцензурному анализу отечественных
специалистов различных научных отраслей и общественными деятелями. В печати
приводились различные статистические данные, делались попытки вскрыть
социальные причины этого явления. Любопытно отметить, что в этих публикациях не
обнаруживается стремление успокоить российскую общественность заверениями, что
все самоубийцы являются психически больными и что этим обстоятельством проблема
исчерпывается.
В
начале XX
столетия отечественные специалисты различных отраслей знания от философов и до
медиков проявили значительный интерес к данному явлению. Среди последних
достаточно упомянуть имена таких признанных научных авторитетов как Бехтерев,
Корсаков, Сикорский, Веселовский.
Отдельные
российские специалисты - П.М. Минаков, И.И. Нейдинг, А.И. Крюков, И.М. Гвоздев
связывали суицидальное поведение с факторами биологического порядка. Они
считали, что причиной самоубийства являются аномалии в строении и развитии
человеческого организма. В Германии обнаружили при вскрытии самоубийц анатомические
изменения и аномалии (уродства, опухоли и кровоизлияния в мозг) и
конституциональные изменения (увеличение зобной, иногда и щитовидной, железы;
уменьшение надпочечников, уменьшенный размер сердца, узкую аорту).
Сторонники
медико-биологической школы в России пришли к выводу, что человека толкает на
самоубийство сращение твердой мозговой оболочки с костями черепа, были выявлены
и иные болезненные изменения в организме. Однако исследования не позволили
выявить постоянные, неизменные, повторяющиеся патологические изменения
физиологического происхождения, которые бы проявлялись неизбежно в каждом
случае самоубийства. Кроме того, оппоненты справедливо обращали внимание на то,
что указанные патологические изменения бывают и у людей, которые умерли естественной
смертью.
Представители
российской психиатрической школы С.С. Корсаков, И.А. Сикорский, В.Ф. Чиж, Н.И.
Баженов, С.А. Суханов утверждали, что самоубийство связано с наличием душевного
заболевания. Следовательно, данный поступок совершается людьми, которые не
способны рационально управлять своим поведением, в силу этого им необходима
помощь специалистов-медиков. В 1920-е гг. данная точка зрения победила в
России. Волевым решением суицидология была отнесена к психиатрии, и
исследованием социальных проблем суицидологии специалисты практически перестали
заниматься.
Необоснованность
указанного подхода подтверждается современными исследованиями, которые
показывают, что только 20% суицидентов предварительно состояли на учете в
психоневрологическом диспансере, еще 8-9% признаны нуждающимися в такой помощи,
состояние более 70% суицидентов находится в пределах нормы.
Ряд
исследователей пытались усмотреть причину самоубийства не во внешних факторах,
а во внутренних психологических переживаниях личности - чувстве вины,
безнадежности, оскорбленности, беззащитности, ощущении отверженности.
Так,
например, Г.И. Гордон в работе «Современное самоубийство» (1912 г.) писал о
том, что некоторые люди носят в душе зародыш самоубийства, как чахоточный
больной носит в себе зародыш туберкулеза. У людей такого типа происходит
ослабление жизненного тонуса или инстинкта жизни, что субъективно
воспринимается как утрата вкуса к жизни, лишение ее смысла и цели.
Представители указанных школ видели в самоубийстве сугубо индивидуализированный
поведенческий акт и не рассматривают его как социальное явление.
В
начале XX
в. в России дал знать о себе также и социологический подход к исследованию
проблемы самоубийства. Он получил отражение в работах М.Я. Феноменова и А.М.
Коровина, которые ставили своей задачей выявление суицидоопасных популяций,
распределение частоты самоубийств в регионе, изучение динамики самоубийств,
личностных характеристик (пол, возраст, социальное происхождение, этническая
принадлежность), особенностей суицидального поведения (способ самоубийства,
попытки самоубийства, суицидальные угрозы, мысли и намерения). Отдельные
научные гипотезы им удалось реализовать. В частности, была установлена связь и
динамика между уровнем самоубийств и кризисным, нестабильным этапом в развитии
социальной среды и государственности.
Трудности
исследовательского процесса заключались в том, что статистика самоубийств
велась ограниченно - всего лишь в Москве, Санкт-Петербурге, Риге. Кроме того,
она касалась лишь войск, тюрем, учебных заведений.
Знаменитый
психиатр В. Бехтерев в труде «О причинах самоубийства и возможной борьбе с
ними», выпущенном в Санкт-Петербурге в 1912 г., выделил следующие условия,
способствующие суициду: быстрое изменение привычных условий жизни в худшую
сторону; большая миграция населения из сельской местности в города; алкоголизм;
разочарование в обществе; доступность орудий суицида; наследственность;
душевная болезнь; потери близких; острые противоречия во взглядах и
потребностях в семье между супругами, старшими и младшими членами семьи.
С точки
зрения ученого, существуют внешние начальные поводы (причины, ускоряющие
решение о трагическом акте) к самоубийству: неудовлетворенность жизненными
условиями, дурное обращение общества, личные столкновения, компрометация чести,
физические недостатки из-за несчастных случаев, неудачная любовь, страх перед
неизлечимой болезнью. При этом последней стадией является угнетенное состояние
души, вызванное вышеуказанными поводами и влекущее за собою появление мрачной
мысли о самоубийстве как единственном способе разрешения крайне обострившихся
для индивидуума проблем.
В
целом, дореволюционная литература, посвященная суициду, насчитывает более ста
пятидесяти наименований, что свидетельствует о значительном интересе со стороны
научной общественности к данной проблеме.
Традиция
изучения самоубийства как одного из проявления социально-аномального поведения
была достаточно плодотворно продолжена в советской России в период нэпа.
Благодаря усилиям М.Н. Гернета, в 1920-е гг. в рамках Центрального статистического
управления (ЦСУ) СССР был образован Отдел моральной статистики, учитывающий,
помимо прочих проявлений девиантного поведения, самоубийства.
Необходимо
отметить, что 1920-е гг. явились одними из самых плодотворных для
систематизации и сбора и обработки статистической информации о законченных
случаях самоубийств и покушениях на самоубийство.
С 1922
г. в советской России началась регистрация самоубийств по особым статистическим
листам. Параллельно осуществлялся учет в отделе судебной экспертизы Народного
комиссариата здравоохранения. Непродолжительное время такие сведения собирались
органами милиции, уголовным розыском в ведомостях, представляемых в НКВД.
Ведущей организацией в изучении этого явления стал отдел моральной статистики
ЦСУ [31].
Осенью
1921 г. в отделе моральной статистика ЦСУ был составлен листок регистрации
случаев самоубийств и соответствующая инструкция о порядке его заполнения.
В лист
регистрации были включены следующие показатели: фамилия, имя, отчество, пол,
возраст, национальность, родной язык, вероисповедание, образование, постоянное
место жительства, семейное положение (с подробным спектром ответа на вопрос, в
случае, если брак не был зарегистрирован), имел ли детей и сколько, постоянная
профессия, занятие до Октябрьской революции, занятие или ремесло на момент
совершения самоубийства (с подробной градацией), способ совершения самоубийства
(с подробной градацией), место, где совершено самоубийство, время его
совершения, причины, не было ли ранее попыток совершения самоубийства,
примечания и дополнения, кто давал сведения.
В 1926
г. графа «вероисповедание» была заменена графой «партийность». Из анализа
листка регистрации становится очевидным, что сведения, которые фиксировались в
этом документе, являлись более чем достаточными для подробного изучения этого
явления на статистическом уровне. Порядок заполнения листов регистрации также
был весьма четко регламентирован.
На
каждый случай оконченного самоубийства составлялся опросный лист учреждениями,
регистрировавшего смерть. Наблюдение за правильностью, полнотой заполнения и
инструктирование осуществляли статистические органы соответствующего уровня.
Заполненные опросные листки ежемесячно направлялись из подотделов ЗАГСов в
губернское статистическое бюро. После этого листки обрабатывались в этом
органе и пересылались в ЦСУ.
Летом-осенью
1923 г. в отделе моральной статистики, судя по документам, существовали
разногласия о процедуре регистрации самоубийств, которые в основном сводились к
вопросу о том, нужно ли продолжать регистрировать такие случаи в органах ЗАГСа
или передать весь учет в органы милиции.
И, все
же, необходимость продолжения такой работы в органах ЗАГСа была доказана, и
регистрация была продолжена. На основе их обработки отдел моральной статистики
подготовил и опубликовал два сборника в серии «Труды ЦСУ», в которые вошли
статистические таблицы, включающие различные показатели, по 1922-1925 гг. за
1926 г.
Значительный
материал, посвященный самоубийствам коммунистов и военнослужащих, содержится в
обследованиях инструкторов ЦК ВКП(б) и сотрудниками ГлавПУРа РККА, врачами,
работавшими по заданию этих органов в наиболее неблагоприятных с точки зрения
динамики суицидального поведения партийных организациях и воинских частях
[32].
В
целом, до конца существования периода нэпа исследования самоубийств, хотя и
были лишены единой методологической основы, но развивались в том же
направлении, что и на Западе, отражая становление и развитие демократического
общества.
В конце
1920-х гг. ситуация решительно изменилась. С установлением тоталитарного режима
в СССР самоубийство не могло не стать проблемой, которую замалчивали,
проблемой, неприемлемой для официальной идеологии. Пафос строительства
социализма предполагал декларирование торжества общественного оптимизма.
Советское общество не должно было иметь таких предпосылок для самоубийства
психически здорового человека, какими являются одиночество, нищета, страх,
неуверенность в будущем, разочарование в существующей действительности.
Однако
власть не ограничивалась исключительно моральным порицанием самоубийц. Рядом с
идеологий тесно следовали и практические меры. Светские законы до недавнего
времени были столь же беспощадны: завещание самоубийцы после смерти
признавалось недействительным; если же он оставался в живых, его привлекали к
уголовной ответственности как посягнувшего на человеческую жизнь.
Между тем период мощных социальных потрясений в 1930-1950-х гг.
изобиловал причинами, способствовавшим эскалации самоубийств. Насильственное
переселение целых народов с разрывом традиционных, семейных, кровнородственных
и товарищеских связей; уничтожение огромного числа невинных людей, угроза
насилия, нависшая над каждым; тайный страх и тревога наряду с демонстрацией
оптимизма, всеобщего счастья и веселья; индустриализация с массовой миграцией
населения из деревни в город, создавшая огромные массы социальных маргиналов;
истребление крестьянства, интеллигенции и духовенства, искусственное изъятие из
духовной жизни народа религии, важнейших явлений культуры и исторического
наследия как идеологически чуждых системе, оставлявшие людей без нравственных
ориентиров.
Таковы лишь некоторые процессы, которые обусловили столь значительный
рост уровня самоубийств за годы существования тоталитарного режима в первой
стране победившего социализма.
В целом,
в 30-70-е гг. ХХ в. в СССР тема самоубийств была плотно закрыта не только для
общества в целом, но и для научной общественности. Считалось, что советский
человек не способен на суицид. В этот период проблема суицида изучалась
исключительно в медико-биологическом аспекте. Более того, идеологические
концепции постоянно оказывали существенное влияние на развитие советской
психиатрии. Одной из таких концепций являлось декларирование лозунга об
отсутствии в социалистическом обществе основных социальных условий для
возникновения психических нарушений, в том числе и суицида.
Следует
отметить, что самоубийство было не единственным явлением негативного свойства,
нарушающим безоблачную картину советской действительности, однако иные
социальные девиации нельзя было, подобно самоубийству, полностью отнести за
счет личностной патологии. Чрезвычайно удобным для системы оказалось
представление о суициде как о проявлении душевного расстройства; самоубийство,
таким образом, становилось в ряд узко профессиональных проблем.
Сведения
о распространенности самоубийств, сравнительно-статистические выкладки были
полностью закрыты для гласности, как в прочем и моральная статистика в целом.
Закрытой стала, естественно, и информация о подобных исследованиях за рубежом.
В то время как на Западе научные публикации по проблемам суицидологии
становятся в послевоенный период все более многочисленными, в отечественной
литературе подобные работы единичны и посвящены суицидам в психиатрической
клинике.
Если
судить по изданиям энциклопедических словарей в этот временной интервал, то
получалось, что проблемы, как и самого понятия «самоубийство», как бы не
существует. Лишь в конце 1960-х гг. ею занялись как социальной проблемой в
Московском НИИ психиатрии и во ВНИИ МВД СССР.
Публикация
статистики самоубийств для широкой общественности в СССР возобновилась лишь в
1988 г. Замалчивание проблемы суицида или стремление полностью выхолостить его
социальную подоплеку нанесли серьезный ущерб отечественной теории и практики
противодействия данной социальной аномалии. Засекреченность статистических
данных, идеологически заданный характер изучения феномена самоубийства лишь в
рамках психической патологии определяли единственно разрешенное направление
суицидологических исследований - исследование клинических аспектов
самоубийства. Помимо методологических затруднений и непременных искажений
научных результатов, подобный подход практически исключал возможность оказания
адекватной медико-социальной помощи кризисным пациентам, делал весьма
проблематичной их социальную реадаптацию.
Увеличение случаев добровольного ухода из жизни особенно в крупных
городах страны в середине 1970-х гг. вынудило власть отказаться от практики
замалчивания и игнорирования самоубийств как явления.
Был создан Всесоюзный научно–методический суицидологический центр. С
этого времени в советской психиатрии началась постепенная смена взглядов на
причины суицидального поведения. Согласно концепции А.Г. Амбрумовой (1974 г.),
самоубийство стали рассматривать как следствие социально–психологической
дезадаптации (или кризиса) личности в условиях переживаемых ею микроконфликтов.
В Москве в середине 1970-х гг. была создана превентивная
суицидологическая служба. В ее компетенцию входило оказание специализированной
медицинской и психиатрической помощи нуждающимся в суицидологической превенции.
При этом звенья службы для реабилитации кризисных пациентов, не страдающих
душевными заболеваниями, были развернуты вне психиатрических учреждений:
амбулаторные подразделения, кабинеты социально-психологической помощи - в
территориальных поликлиниках; кризисный стационар - в стенах городской больницы
«скорой помощи». Было открыто также отделение экстренной терапевтической помощи
– «телефон доверия».
В конце 1970 – первой половине 1980-х гг. в советской психиатрии
произошел коренной концептуальный поворот от сугубо биологического и
патопсихологического объяснения причин суицида к личностному и
социально-психологическому.
ЗАКЛЮЧЕНИЕ
В целом, наиболее активно исследования социальных аномалий начались в
России с конца XIX столетия. На разных
исторических этапах развития России в прошлом веке отдельные виды отклонений
получали более широкое рассмотрение, либо вовсе замалчивались. Естественно это
не придавало сил государству в борьбе с этими явлениями и не ускоряло их
искоренение или ограничение. В то же время власть, провозглашая те или иные
концептуальные установки и намечая генеральную линию по «исправлению» общества,
не могла уповать исключительно на идеологию. Следовали конкретные меры.
Если в период существования монархии арсенал противодействия социальным
порокам преимущественно был представлен мероприятиями административного и
регулирующего характера, то ситуация серьезно изменилась с приходом к власти
большевистского правительства.
Еще в
феврале 1917 г. Временное правительство провозгласило необходимость перехода к
более решительным мерам по противодействию различным видам социально
отклоняющегося поведения. Так, например, была запрещена проституция. Но
демократическая власть в России образца февраля 1917 г. не привела в действие
конкретные действенные механизмы ограничения социальных аномалий.
Ситуация
кардинально изменилась в октябре 1917 г. Приход к власти большевиков означал
новый этап и принципиально иные подходы в борьбе с социальными отклонениями.
Насилие, возведенное в ранг закона, ничем не ограниченная диктатура мыслились
как самые эффективные меры излечивания и, в конечном счете, изживания
общественных болезней. Однако на практике вышло иначе. На закате перестройки в
СССР один из ее вдохновителей, бывший член Политбюро ЦК КПСС А.Н. Яковлев
обронил многозначительное откровение: «...начиная с 1917 г., мы привыкли жить в
криминальном мире во главе с преступным государством...».
В
целом, общетеоретические проблемы социальных аномалий получили довольно
обстоятельное освещение в обществоведческой литературе. Различные аспекты
отклоняющегося поведения: причины возникновения, формы проявления, последствия
для социума, государственности и личности – получили определенную трактовку в
научных трудах и концепциях. В то же время в сегодняшних условиях существует
необходимость рассмотрения государственной политики в отношении социальных
аномалий на различных этапах исторического прошлого в XX
столетии.
При
этом особое внимание привлекают 1920-е гг. Именно этот совершенно
непродолжительный период исторического прошлого страны продемонстрировал различные
социальные модели и подходы к регулированию социальной сферы в целом,
противодействия общественным отклонениям, в частности.
ИСТОЧНИКИ И ЛИТЕРАТУРА
1.
Гилинский Я.И. Социология девиантного поведения
как специальная социологическая теория // Социологические исследования. 1991.
№ 4. С. 74.
2.
Социальные отклонения / Кудрявцев В.Н., Бородин
С.В., Нерсесянц В.С., Кудрявцев Ю.В. 2-е изд., перераб. и доп. М.: Юридическая
литература, 1989.
3.
Фойницкий И. Влияние времени года на
распределение преступлений // Судебный журнал. 1873. № 1-2; Он же. Факторы
преступности / История русской правовой мысли. М., 1998. С. 575-601.
4.
Михневич В. Язвы Петербурга. СПб., 1886.
5.
Тарновский Е.Н. Изменение преступности в
различных общественных группах // Юридический вестник. 1889. № 5; Влияние
хлебных цен и урожаев на движение преступлений против собственности в России
// Журнал Министерство юстиции. 1898. № 2; Статистика преступности лиц
дворянского сословия // Вестник права. 1900. № 10; Конокрадство в настоящее
время и в дореволюционную эпоху // Проблемы преступности. Вып. 2. М.-Л., 1927.
С. 100-109 и др.
6.
Неклюдов Н.А. Уголовно-статистические этюды.
СПб., 1866. С.50-52.
7.
Быстрянский В. Преступление в прошлом и будущем.
Пг., 1921.
8.
Гернет М.Н. Преступность и самоубийства во время
войны и после нее. М., 1927; Герцензон А.А. Преступность и алкоголизм в РСФСР. М., 1930;
Жиженко А. Преступность и ее факторы. Пг., 1922; Куфаев В. Борьба с
правонарушениями несовершеннолетних. М., 1924; Родин Д. Городская и сельская
преступность // Право и жизнь. М.-Л., 1926. Кн. 2-3.
9.
Голунский С.А. Преступность в Северо-Кавказском Крае в 1925 г. //
Вопросы изучения преступности на Северном Кавказе. Ростов-на-Дону, 1926. С.
10-32; Змиев Б. Преступность в Татреспублике // Проблемы преступности.
Сборник. Вып. 4. М.: Изд-во НКВД РСФСР, 1929. С. 39-57.; Потетюрин В.
Хулиганство в Ростове-на-Дону и борьба с ним // Вопросы изучения преступности
на Северном Кавказе. Ростов-на-Дону: Изд-во Севкавкнига, 1927. С. 76-82.
10. Хулиганство
и хулиганы. Сборник. М., 1929; Современная преступность (преступление, пол,
репрессия, рецидив по данным переписи мест заключения). М., 1927.
11. Авдеева
М. Преступность юных возрастов по данным всесоюзной переписи по местам
заключения // Современная преступность. Социальный состав, профессии, возраст,
грамотность. Вып.2. М.: НКВД РСФСР, 1930. С. 3-9; Люблинский П.И. Борьба с
преступностью в детском и юношеском возрасте. Социально-правовые очерки. М.:
Юрид. изд-во НКЮ СССР, 1923; Утевский Б.С. В борьбе с детской преступностью.
Очерки жизни и быта московского трудового дома для несовершеннолетних
правонарушителей. М.: Изд-во НКВД РСФСР, 1927.
12. Полянский
Н.М. Должностные растраты: их уголовное преследование. М.: Изд-во Правовая
защита, 1926; Современная преступность: Сборник Государственного Института по
изучению преступности и преступника. М.: Изд-во НКВД, 1928; Ширяев В. Растрата
и растратчики. Государственный институт по изучению преступности и преступника.
Кн. 2. М.: Изд-во НКВД, 1926; Уголовный кодекс РСФСР. Практический комментарий.
Хозяйственные преступления. (Текст и комментарий к ст.ст. 126 - 141 Уголовного
Кодекса) / Под ред. Гернет М.Н., Трайнин А.Н. М.: Изд-во Право и Жизнь, 1923.
13. Герцензон
А.А. Введение в советскую криминологию. М., 1965; Курс советской криминологии.
Т.1. М., 1985; Шляпочников А.С. и др. Криминология. Исправительно-трудовое
право. История юридической науки. М., 1977.
14. Диомидов
И. Алкоголизм, как фактор преступности несовершеннолетних // Дети-преступники.
Сборник статей с 15 фотографиями и с приложением библиографических указателей.
- М.: Книгоизд-во «В.И. Знаменский и Ко», 1912. С. 353-366; Успенский С.
Законодательные меры по борьбе с пьянством. М.: Тип. «Наше Слово», 1912.
15. Влассак Р.,
Страшин И.Д., Дейчман Э. И., Политов Л.Г. Алкоголизм
как научная и бытовая проблема. М.-Л.: Государственное изд-во, 1928; Страшин И.Д. Борьба с
алкоголизмом // Р. Влассак и др. Алкоголизм как научная и бытовая
проблема. М.-Л.: Государственное изд-во, 1928. С. 139-173; Герцензон А А.
Преступность и алкоголизм в РСФСР / Под ред. Г.М. Сегаа и
Ц.М. Фейнберг. М.: Красный печатник, 1930.
16. Башмачников
В.В. Водка и самогон (потребление и их влияние на преступность) // Наше
хозяйство. 1928. № 6-7; Воронов Д.Н. О самогоне. М., 1929; его же. Алкоголь в
современном быту. М.; Л., 1930; Дейчман Э.И. Алкоголизм и борьба с ним. М.; Л.,
1929; Дидрихсон Б.Ф. Алкоголизм и производительность труда. Л., 1931; Ларин
Ю.А. Новые законы против алкоголизма. М.; Л., 1929; его же. Алкоголизм: причины,
задачи и пути борьбы. Харьков, 1930; Раппопорт А.М. Алкоголь и производительность труда. М.-Л., 1931; Учеватов
А. Тайное винокурение в городе и деревне (по данным Москвы и Московской губ.)
// Проблемы преступности. Вып. 2. М.; Л., 1927.
17. Зиман
Р.М. О кокаинизме у детей // Вопросы наркомании. М., 1926. Вып. 1; Футер Д. О
детях – наркоманах // Московский медицинский журнал, 1925. № 10; Иоголевич
П.И. Половые аномалии и наркомания среди преступников // Материалы. Из
работ криминологической секции. Вып. 17. Соловки: Изд-во Бюро печати УСЛОН,
1927; Шоломович А.С. Теория и практика борьбы с наркотизмом. М., 1933; Рапопорт
А.М. Кокаинизм и преступность // Преступник и преступность. Вып. 1. М., 1926,
Шоломович А.С. Кокаин и его жертвы. М., 1926, Вислоух С. Проституция и
наркомания // Рабочий суд. 1925. № 7-8, Гернет М.Н. Сотня детей-наркоманов //
Вопросы наркологии. Вып. 1. М., 1926. C.
34-38; Родионов С.М. О наркомании (морфинизм и кокаинизм) по данным
Психиатрической клиники медицинского института и Преображенской больницы //
Вопросы наркологии. Вып. 1. М., 1926; Горовой-Шалтан В.А. Морфинизм, его
распространение и профилактика // Вопросы наркологии. Вып. 2. М., 1928.
18. Центральный
государственный архив научно-технической документации Санкт-Петербурга (ЦГАНТД
СПб). Ф. 313. Оп. 1-4. Д. 913. Л. 82–83.
19. Кошкина
Е.А. К вопросу о профилактике алкоголизма среди женщин. Социология в медицине:
теоретические и практические аспекты. Вып. II. М., 1990; Заиграев Г.Г. Общество
и алкоголь. М., 1992 и др.; Бородкин Ю.С., Грекова Т.И. Алкоголизм:
Причины, следствия, профилактика / АН СССР. Л.: Наука. Ленингр. отделение,
1987.
20. Каплан
С.И., Политов Л.Г., Готлиб С.С. Материалы к библиографии проституции (на
русском языке) // Социальная гигиена. Сб. 6. М.; Л.: Тип. «Красная Пресня»,
1925; Голосенко И.А. Социологическая литература России второй половины XIX -
начала XX века: Библиограф. указатель. М.: Онега, 1995.
21. Кузнецов
М. Историко-статистический очерк проституции в Петербурге с 1852 по 1869 гг.
// Архив судебной медицины и общественной гигиены. СПб., 1870. Кн. 1. Март.
Отд. III; Его же. Кузнецов М. Проституция и сифилис в России.
Историко-статистическое исследование. СПб., 1871; Манасеин М.П. Отчет о
деятельности комиссии для обсуждения вопроса о врачебно-полицейском надзоре за
проституцией в связи с общим вопросом о борьбе с нею, состоящей при II
отделении Русского общества охранения народного здравия // Русский медицинский
вестник. СПб., 1904. № 10.
22. Шперк
Э. О мерах к прекращению сифилиса у проституток //Архив судебной медицины и
общественной гигиены. СПб., 1869. Кн. 3. Сентябрь. Отд. III; Кузнецов М.
Проституция и сифилис в России. Историко-статистическое исследование. СПб.,
1871; Чистяков М. Доклад собранию членов русского сифилидологического и дерматологического
общества // Военно-медицинский журнал. СПб., 1887; Ахшарумов Д.Д. Проституция
и ее регламентация. Доклад обществу русских врачей в Риге. Рига, 1889; Сабинин
А.Х. Проституция. Сифилис и венерические болезни. Половое воздержание.
Профилактика проституции. Историко-профилактический этюд. СПб., 1905; Бляшко А.
Гигиена проституции и венерических болезней. М., 1909.
23. Тарновский
В.М. Проституция и аболиционизм. Доклад русскому сифилидологическому и
дерматологическому обществу. СПб., 1888; Федоров А.И. Проституция в
Санкт-Петербурге и врачебно-полицейский надзор за нею // Вестник общественной
гигиены и практической медицины. СПб., 1892. Т. .ХIII. Кн. 1.
24. Штюрмер
К.Л. Проституция в городах // Труды высочайше разрешенного съезда по обсуждению
мер против сифилиса в России. СПб.: Тип. МВД, 1897. Т. 2. С. 39-47; Федоров
А.И. Очерк врачебно-полицейского надзора за проституцией в Санкт-Петербурге.
СПб.: Б. и., 1897.
25. Обозненко
П.И. Поднадзорная проституция Санкт-Петербурга по данным врачебно-полицейского
комитета и Калининской больницы. Дисс. СПб., 1896.
26. Василевский
Л.М. Проституция и рабочая молодежь. М.-Л., 1924; Гернет М.Н. К статистике
проституции // Статистическое обозрение. 1927. № 7; Голосовкер С.Я. Итоги
половой анкеты // Молодая гвардия. 1923. № 4-5; Кампфмейер П. Проституция как
общественно-классовое явление, и общественная борьба с нею. Пер. с нем. / Под
ред. Б. Авилова. Пг., М., 1923; Коллонтай А.М. Трудовая республика и
проституция // Коммунистка. 1920. № 6; Люблинский П.И. Социальная профилактика
в борьбе с беспризорностью детей раннего возраста // Журнал по изучению
раннего детского возраста. М., 1928. № 3-4; Федоровский А. Н. Современная
проституция: Опыт социально-гигиенического исследования / Профилактическая
медицина. 1928. № 9-10.
27. Габиани,
А.А.; Мануильский, М.А. Цена «любви»: (Обследование проституток в Грузии) //
Социологические исследования. М., 1987. № 6. С. 61-68; Густавсон, Х. Из
истории проституции // Советское право. Таллин, 1988. №2. С. 135-137;
Гилинский, Я. О проституции, или как в капле воды // Советское право. Таллинн,
1989. № 1. С. 24-27.
28. Веселовский
К.С. Опыты нравственной статистики в России. СПб., 1847; Феноменов М.Я. Причины
самоубийств в русской школе. СПб., 1914.
29. Лихачев
А.В. Самоубийство в западной Европе и европейской России. СПб., 1882.
30. Российский
государственный архив экономики (РГАЭ). Ф. 15б2. Оп. 1. Д. 261. Л.л. 5, 11,
28.
31. Российский
государственный архив социально-политической истории (РГАСПИ). Ф. 17. Оп. 7. Д.
164; Ф. 17. Оп. 44. Д. 1013.
32. Бородин
С.В., Михлин А.С. Мотивы и причины самоубийства // Актуальные проблемы
суицидологии. М., 1978. Т. 82; Постовалова Л.И. Социальные аспекты
суицидального поведения // Научные и организационные проблемы суицидологии.
Сборник научных трудов НИИ психиатрии. М., 1983.