Лексический состав «повести временных лет»: словоуказатели и частотный словник
Лексический состав «повести временных лет»:
словоуказатели и частотный словник
О. В. Творогов
Введение
«Повесть
временных лет» занимает особое место в истории древнерусской литературы и
русской общественной мысли. Текстом «Повести временных лет» (далее - ПВЛ)
начинаются многие летописные своды, и сама ПВЛ - свод, включающий в свой состав
предшествующие своды. В то же время ПВЛ не просто летопись, сумма погодных
статей, повествующих о событиях, происходивших на Руси и в сопредельных странах
на протяжении двух с половиной столетий - с середины IX до начала XII в. По
слогам академика Д. С. Лихачева, ПВЛ явилась «не просто собранием фактов
русской истории и не просто историко-публицистическим сочинением, связанным с
насущными, но преходящими задачами русской действительности, а цельной,
литературно изложенной историей Руси. Можно смело утверждать, - продолжает
Лихачев, - что никогда ни прежде, ни позднее, вплоть до XVI в., русская
историческая мысль не поднималась на такую высоту ученой пытливости и
литературного умения. Патриотическая возвышенность рассказа, широта
политического горизонта, живое чувство народа и единства Руси составляет
исключительную особенность создания Нестора» [40, с. 169].
Прежде
всего ПВЛ отвечает на поставленный в ее заголовке вопрос «откуда пошла Русская
земля», предваряя рассказ об истории Руси обширным историко-географическим
введением, цель которого - обосновать принадлежность славян к семье европейских
народов, ведущих свое начало от потомков библейского Иафета, и утвердить
законность обладания теми землями, которые входили в состав древнерусского
государства во времена Нестора.
Во-вторых,
ПВЛ настойчиво убеждает в необходимости единства Киевской Руси. Летописец,
излагая легенду о призвании варягов, подчеркивает, что все русские князья -
потомки Рюрика, представители единого рода и поэтому должны жить в тесном союзе
и братолюбии. Начавшемуся после смерти Ярослава Мудрого дроблению Руси на
феодальные уделы летописец противопоставляет концепцию, согласно которой Киев,
«мать городов русских», должен оставаться политическим и духовным центром всей
Руси, а великий князь киевский выступать в почетной роли старшего из князей,
которому удельные князья обязаны беспрекословно подчиняться.
ПВЛ
- памятник, пронизанный идеями глубокого общерусского патриотизма. И
составителю предшествовавшего ПВЛ Начального свода, и создателю ПВЛ Нестору, и
его преемнику Сильвестру были чужды местнические интересы, они сурово осуждали
межкняжеские распри, постоянно напоминали о необходимости крепить единство
Русской земли перед лицом постоянной опасности со стороны кочевников.
ПВЛ
не только исторический памятник в узком смысле слова, это одновременно и
ценнейший источник познания древнерусской философии и основополагающих
концепций древнерусской государственности.
ПВЛ
- шедевр древнерусской литературы. Литературный характер летописного
повествования отмечал еще в 1856 г. М. И. Сухомлинов в статье «О древней русской
летописи как памятнике литературном». В последние десятилетия о литературной
Природе ПВЛ писали И. П. Еремин [15], Д. С. Лихачев [38; 40], О. В. Творогов
[85], Е. В. Душечкина [14] и др. Летопись относится к «объединявшему жанру»
древнерусской литературы (термин Д. С. Лихачева; см. 39, с. 59 и сл.), так как
в составе летописного текста наряду с основным и преобладающим его компонентом
- погодными статьями - встречаем отдельные повести, жития, фрагменты из
переводных и оригинальных сочинений, документы из княжеских архивов и т. д.
Жанровое разнообразие компонентов летописного текста естественно приводит к
отражению в летописи различных литературных стилей. Д. С. Лихачев отметил, что
преобладающим стилем древнерусской литературы XI - XIII вв. был монументальный
историзм, оказавший существенное влияние на характер летописного повествования,
особенно тех его частей, которые в наибольшей мере отвечали требованиям
литературного этикета [42, с. 25-62]. В фрагментах ПВЛ, восходящих к устным
историческим преданиям, используется стиль «эпический» (там же, с. 63-71].
Стилистическая неоднородность летописи представляет определенную ценность для
языковедов, так как материал одного памятника позволяет наглядно увидеть и
исследовать сложный характер взаимоотношений различных функциональных стилей в
древнерусском литературном языке.
Словарь
ПВЛ охватывает лексику, употреблявшуюся в самых различных сферах древнерусского
быта и древнерусской письменности. Это требует внимательной оценки каждого
языкового явления, которое должно рассматриваться не как некое абстрактное
слозоупотребление древнерусского письменного языка начала XII в. (с поправкой
на время конкретного списка летописи), а во многих случаях как языковый факт,
обусловленный контекстом; сюжет повествования, стилистическая тенденция данного
отрывка, а иногда и происхождение самого фрагмента (является ли он цитатой или
созданием самого летописца) должны учитываться при лингвистической
интерпретации отдельного слова или оборота речи.
То
обстоятельство, что памятник начала XII в. сохранился в нескольких редакциях,
незначительно отличающихся друг от друга и отраженных достаточно древними
списками - Лаврентьевским 1377 г., Ипатьевским - начала XV в. и Радзивиловским
- XV в., - открывает широкие возможности для его лингвистического анализа. Язык
ПВЛ уже более столетия интенсивно изучается в отечественной науке. Начало
положено трудами П. А. Лавровского [33] и М. А. Колосова [28], в которых ПВЛ
рассматривалась еще в одном ряду с другими памятниками. Но уже Е. Ф. Будде поставил
своей задачей описать язык Лаврентьевского списка ПВЛ. Он дополнил и
существенно откорректировал наблюдения М. А. Колосова, проанализировав
особенности отражения фонетических явлений в языке списка [2]. В конце статьи
ученый заявил о намерении рассмотреть и морфологический строй памятника,
однако, к сожалению, ему не удалось это осуществить.
В
1896 - 1897 гг. увидело свет обстоятельное описание языка ПВЛ по
Лаврентьевскому списку, осуществленное Н. П. Некрасовым [60]. Автор анализирует
особенности графики (лигатуры, надстрочные знаки, написания слов под титлом,
употребление выносных букв, различные начертания отдельных букв), орфографию
(употребление букв ъ и ь, юса малого, йотированного а, букв Ь и е, случаи
написания ы и и после заднеязычных и т. д.). В работе имеется обзор морфологии
списка: рассматриваются падежные формы существительных, смешение склонений,
местоименные формы, употребление личных форм глагола и причастий. Охватывая по
существу все основные черты языка ПВЛ по Лаврентьевскому списку, автор, однако,
не ставил своей целью исчерпывающее описание отмечаемых явлений и фактов.
Поэтому несмотря на обилие примеров, иллюстрирующих различные языковые явления,
у читателя не остается уверенности в том, что учтены и адекватно описаны все
варианты написаний или грамматических форм. Именно это обстоятельство вызвало
критические замечания Н. Петровского, внесшего ряд существенных уточнений в
наблюдения над морфологическим строем памятника [65]. Он указал, в частности,
на случаи вариантности флексий существительных, не отраженные в описании
Некрасова, привел дополнительные данные об употреблении форм двойственного
числа существительных и форм сигматического аориста, отметил отсутствие
сведений о страдательных причастиях и т. д.
В
1910 г. Д. Н. Кудрявский опубликовал небольшую статью, сообщив статистические
данные, полученные при анализе распределения глагольных форм в Лаврентьевской
летописи [31]. Исследователь пришел к выводу, что употребление определенных
форм зависит от содержания повествования и что «литературно обработанные
рассказы об отдельных исторических событиях писались в старом славянском стиле,
и поэтому аорист в них встречается чаще» (с. 51), что причастия на -л особенно
употребительны при передаче в летописи прямой речи.
В
20-30-е годы нашего века появляются исследование В. М. Ганцова о языке
Радзивиловской летописи [11] и фундаментальные труды Е. Ф. Карского [23] и В.
И. Борковского [1].
Е.
Ф. Карский рассмотрел особенности употребления в ПВЛ собирательных
существительных, обстоятельно проанализировал употребление падежных форм,
предложное и беспредложное управление. В. И. Борковский обратился к
исследованию статей Лаврентьевской летописи с 1111 по 1305 г., то есть служащих
в ней непосредственным продолжением ПВЛ. Эта работа представляет первостепенный
интерес и для изучения ПВЛ, поскольку содержит материал для сопоставления
текста с текстом последующих летописных статей. Кроме того, описание графики и
орфографии (с. 5-25) непосредственно относится и к ПВЛ, так как почерк второй
части ее текста прослеживается до конца летописи. При анализе фонетики
Борковский подробно останавливается на соотношении полногласных и
неполногласных форм (проблема, интересовавшая впоследствии Ф. П. Филина, Т. Н.
Кандаурову, Л. М. Устюгову и др.). В разделе, посвященном морфологии ПВЛ,
рассматривается склонение имен, формы числительных и причастий, особенности
спряжения глаголов.
Многочисленные
работы о языке ПВЛ появились в 50-е годы, что до известной степени вызвано
изданием текста ПВЛ, подготовленного Д. С. Лихачевым [67]. В них
рассматривались типы словообразования существительных [63], особенности их
склонения [87-89], префиксальные существительные, соотносимые с глаголами [27].
Склонение имен существительных в ПВЛ в ряду других памятников было исследовано
в коллективной монографии ученых Ленинградского университета [12]. Имеются
работы о формах прошедшего времени глагола в ПВЛ [78], функции глагольных
приставок [76], местоимениях [52-53], предлогах и предложных сочетаниях [6-8,
105-107].
Синтаксические
особенности ПВЛ, помимо упомянутых выше фундаментальных трудов Е. Ф. Карского и
В. И. Борковского, описаны в статьях В. И. Казариной [17], Л. В. Капорулиной
[18-21], С. М. Кардашевского [22], Т. И. Катриченко [24], Л. А. Коробчинской
[30], М. И. Мулкиджаняна [56-57], В. В. Назаретского [58-59], Г. А. Пирцхалава
[66], Л. А. Поляковой [69], М. Н. Прокопук [71], Р. В. Хворовой [99-100], И. Я.
Чернухиной [101].
Особо
следует отметить статью Н. Д. Русинова [75], содержащую характеристику
лингвистических особенностей текста, принадлежащего двум основным писцам
Лаврентьевской летописи. В ней приводятся статистические данные о фонетических
и морфологических фактах, соотносимых либо со старославянской, либо с
восточнославянской письменной традицией, диалектные черты в орфографии обоих
писцов. Эти материалы позволяют судить не только о различиях в языковой
ориентации писцов, но и о степени влияния на них языка протографа.
Индивидуальная манера писца в области орфографии оказывается сильнее, чем
влияние орфографии их оригинала, а это существенно для оценки возможностей
ретроспективной характеристики языка определенной эпохи по языку памятников, ей
принадлежащих, но сохранившихся лишь в поздних списках.
Как
видим, изучены далеко не все особенности языка ПВЛ. Например, обследована лишь
группа существительных с основой на -о; только в работе Г. Я. Симиной и в
опубликованном на русском языке фрагменте монографии Р. Ружички [74]
рассматривается глагольная система памятника; отсутствуют работы о
словообразовании и склонении прилагательных и т. д.
В
большинстве названных статей язык ПВЛ служил источником для описания тех или
иных языковых процессов, при этом авторы не ставили своей целью исчерпывающее
описание изучаемой грамматической категории в памятнике. Поэтому работы о языке
ПВЛ часто не содержат сведений о соотношении конкурирующих форм, в них не
рассматриваются сложные и спорные случаи. Все еще не существует всестороннего
описания грамматических свойств языка ПВЛ, к которому призывал в свое время
академик В. В. Виноградов [4, с. 18].
Более
обстоятельно исследуется лексический состав ПВЛ в монографиях Ф. П. Филина [96]
и А. С. Львова [51]. Однако оба автора ставили своей целью не исчерпывающее
описание лексики ПВЛ, а ее анализ для решения вопроса о характере и
происхождении древнерусского литературного языка. Ф. П. Филин намеревался на
материале ПВЛ «выяснить... закономерности лексической системы русской
литературной речи начальной эпохи ее существования» [96, с. 4]. В связи с этим
автора интересовали, вопервых, изменения, которые претерпевала лексика ПВЛ в
составе поздних летописных сводов, а во-вторых, соотношение в языке летописи
разных стилистических пластов - церковнославянских и восточнославянских
элементов, общерусской и диалектной лексики. Несмотря на эту ограниченность задач
исследования, Филин смог проанализировать основные семантические группы
(общественно-политическую лексику, термины материальной и духовной культуры,
обозначения временных и пространственных понятий, названия животных, растений,
пищи и т. д.), а также группы слов, обозначающих передвижение, способы
говорения, понятия «видеть» - «смотреть», «брать» - «взять» и т. д.
А.
Г. Львов задался аналогичной целью - «рассмотреть лексику "Повести
временных лет" в целом, в плане ее отношений к языку памятников старославянской
письменности и восточнославянской речи» [51, с. 3]. Таким образом, если в
работе Ф. П. Филина рассматривалось преимущественно дальнейшее развитие
лексического строя языка, отразившегося в ПВЛ, то в центре внимания А. С.
Львова оказалась предыстория - соотношение языка ПВЛ с языком памятников
церковнославянской письменности; при этом ученый стремится разграничить
церковнославянскую лексику с лексикой общеславянской (праславянской).
Вообще
проблеме соотношения старославянизмов и восточнорусизмов в языке ПВЛ уделялось
большое внимание в отечественной науке. Ряд разысканий по этой теме принадлежит
Л. М. Устюговой [90-94], отдельные наблюдения содержит статья О. В. Творогова
[31]. Материал ПВЛ постоянно привлекался в работах Т. Н. Кандауровой, Г. И. Белозерцева,
И. С. Улуханова и др. Итоги этих наблюдений были подведены в книге Ф. П. Филина
[95, с. 263 и сл.].
Лексический
состав ПВЛ изучался и в других аспектах. О фразеологизмах памятника писал М. М.
Копыленко [29], о тавтологических словосочетаниях - А. Г. Ломов [43-45], об
устойчивых речевых клише - О. В. Творогов [86]. Имеются работы о тюркизмах ПВЛ
[13], личных именах [3, 73], этнонимах [26, 98].
Лексический
материал ПВЛ широко привлекается во всех работах по исторической лексикологии.
В этой связи назовём книги Н. Г. Михайловской [55], Ф. П. Сороколетова [80], С.
Д. Ледяевой [37], «История украинского языка. Лексика и фразеология» [16а],
статьи Л. В. Вялкиной [9-10], Г. Н. Лукиной [46-48]. Однако предметом изучения
в них является словарный состав литературного языка Древней Руси, а не
отдельного памятника - ПВЛ. «Цельной и тем более исчерпывающей его картины» мы
пока не имеем, констатировал недавно Ф. П. Филин [97, № 3, с. 15].
Стоит
еще решить, какая форма и структура описания лексического состава памятника
предпочтительнее? Достаточен ли обзор основных тематических групп лексики,
подобный тому, какой находим в известной монографии С. П. Обнорского [61] или в
книге А. С. Львова [51]? Как широко может быть применен разработанный Л. П.
Жуковской [16] метод лингвостилистического анализа текста?
Очевидно,
что исчерпывающее описание лексического состава памятника может представить
только полный словарь к его тексту, подобный словарю «Слова о полку Игореве»
[79] или словарю «Моления» Даниила Заточника [35]. Словоуказатель к тексту,
разумеется, не решает этой задачи, но представляет необходимый материал для ее
осуществления.
Попытка
составления полного словаря ПВЛ была предпринята в начале 60-х годов. Основные
принципы его изложены в статье О. В. Творогова «О типе словаря к литературному
памятнику» [83] и в работе «Словарь-комментарий к „Повести временных лет“»
[84]. Полная картотека ПВЛ хранится в Межкафедральном словарном кабинете им. Б.
А. Ларина на филологическом факультете ЛГУ. На ее материале опубликована
статья, содержащая статистическую характеристику лексического состава ПВЛ [82].
Полный словоуказатель к ПВЛ составляется также в ФРГ, но издается он [108]
небольшим тиражом.
В
заключение остановимся на важном методологическом вопросе. Результаты интересных
изысканий о языке ПВЛ обесцениваются порой из-за того, что авторы их забывают
некоторые принципы современного источниковедения, плохо представляют себе
историю текста изучаемого памятника, историю летописания. Устойчиво
употребляется, например, обозначение Лаврентьевской летописи как Суздальской. В
осуществленном Е. Ф. Карским издании первого тома Полного собрания русских
летописей [32] второй выпуск озаглавлен: «Суздальская летопись по
Лаврентьевскому списку». Именование летописи Суздальской восходит к изданию
1872 г., откуда Карский и перенес дословно следующую справку: «Лаврентьевский
список, подобно большей части наших летописей, есть летописный свод, в который
вошли Повесть временных лет в редакции начала XII века и ее продолжения,
преимущественно излагающие события Северной Руси (Суздальского княжества).
Такой состав списка отразился на его правописании и языке, разнообразие
которого дает повод предполагать или о нескольких писцах, участвовавших в его
переписке, или о многих рукописях, находившихся в руках составителя этого
северо-восточного (Суздальского) свода» [36, с. VIII]. В трудах исследователей
русского летописания - А. А. Шахматова [102], М. Д. Приселкова [70], специально
занимавшегося историей текста Лаврентьевской летописи, Я. С. Лурье [49] и
других ученых - этот поверхностный взгляд, свойственный «дошахматовскому»
периоду в изучении летописания, существенно откорректирован. Лаврентьевская
летопись представляет собой копию Тверского свода 1305 г., в котором, согласно
М. Д. Приселкову, был использован Переяславский свод 1281 г., восходящий к
Ростовскому своду 1263 г., и т. д. Само именование летописи Суздальской (она
действительно была переписана для князя Суздальского и Нижегородского Дмитрия
Константиновича и по поручению епископа Суздальского, Нижегородского и
Городецкого) не таит в себе опасностей для лингвистической интерпретации, но
приведенный выше краткий источниковедческий экскурс должен напомнить, сколь
много переписок и переработок отделяют Лаврентьевский список ПВЛ от первоначального
текста памятника.
Гораздо
существеннее другая, весьма распространенная, к сожалению, ошибка. В
Лаврентьевской летописи утрачено несколько листов, на которых читался текст с
середины статьи 898 г. до статьи 921 г. включительно. Учитывая, что Радзивиловская
и Московско-Академическая летописи сохранили ту же, что и Лаврентьевская,
редакцию ПВЛ и в пределах ПВЛ текстуально близки к ней (но не тождественны!),
издатели Лаврентьевской летописи позволяют себе реконструкцию текста, восполняя
пропуск по Радзивиловской летописи. Это восполнение оговаривается в таких
наиболее авторитетных изданиях, как Полное собрание русских летописей, где
текст Радзивиловской летописи напечатан с отступом [32, столб. 28-43], или
издание ПВЛ, подготовленное Д. С. Лихачевым [см. 67, ч. 2, с. 185-186].
Нельзя
рассматривать текст Лаврентьевского и Радзивиловского списков как единое целое:
это два различных памятника языка; к тому же Радзивиловский список более чем на
сто лет моложе Лаврентьевского и принадлежит к совершенно иной языковой и
орфографической традиции. В. М. Ганцов [11] определил язык Радзивиловской
летописи как западнорусский (список переписан, очевидно, в Смоленске) со
следами влияния южнославянской и даже польской орфографии, с нетипичными для
Лаврентьевского списка написаниями (например, е вместо Ђ в безударных слогах)
и. т. д.
В
то же время указанная особенность изданий ПВЛ в некоторых работах либо
игнорируется, либо получает неверное истолкование. Так, группа ленинградских
лингвистов использует в своей работе [12] текст ПВЛ по Лаврентьевскому списку в
издании 1950 г. [67]. Избранный ими фрагмент занимает с. 14-55, но именно в
этих пределах (на с. 23-32) и читается текст, восполненный по Радзивиловскому
списку. Ф. П. Сергеев упоминает статью 912 г. по Лаврентьевской летописи, но
эта статья читается только в Радзивиловской летописи и сходных с ней. В другом
случае этот же автор употребляет обозначение «Л из Р», что бессмысленно: в
изданиях дополнен по Р (Радзивиловской летописи) текст ПВЛ, а не Лаврентьевский
список, являющийся для лингвиста прежде всего памятником языка, а не памятником
летописания [77, с. 6, 7, 11, 18 и сл.]. В исследованиях М. П. Выгонной, также
основанных на издании текста ПВЛ 1950 г., ссылки даются на текст, восходящий то
к Лаврентьевской летописи, то к Радзивиловской, то к фрагменту из Ипатьевской
летописи, то к «Поучению» Владимира Мономаха - самостоятельному памятнику,
механически вставленному в текст ПВЛ по Лаврентьевскому списку. Подобное
смешение различных летописей, цитируемых как некий единый текст ПВЛ, имеет
место и в других работах.
Начиная
с Ф. П. Филина исследователи обратились к анализу лексических вариантов в
различных списках ПВЛ. Однако для получения объективных результатов при таких
сопоставлениях необходимо учитывать установленные в науке соотношения
летописных сводов, чтобы решить, на каком этапе истории текста могло возникнуть
то или иное чтение. Чаще всего мы можем констатировать лишь общие языковые
тенденции, прослеживаемые на материале летописных текстов. Делать выводы о путях
и причинах изменения отдельных слов в составе ПВЛ можно лишь с учетом
взаимоотношений конкретных списков летописи. Поэтому неправомерно, например,
предположение такого рода: «Употребление вариантов градъ - городъ в
Радзивиловском списке в целом совпадает с Лаврентьевским списком. Некоторое
увеличение случаев употребления лексемы городъ может быть объяснено тем, что
переписчик Радзивиловского списка сверял свой текст по одному из списков
Повести временных лет типа Ипатьевской. Подтверждением этого предположения
служит ряд случаев употребления лексемы городъ и в частях текста, отсутствующих
в Лаврентьевском списке». И далее: совпадение «не может быть объяснено иначе,
как только фактом сверки текста Радзивиловского списка Пов. вр. лет с одним из
списков типа Ипатьевского» [94, с. 103-104]. Но прежде чем говорить о
возможности влияния одного конкретного списка на другой на лексическом уровне,
следовало бы показать возможность их связей на уровне текстологическом. А. А.
Шахматов внимательно проанализировал довольно редкие случаи близости текстов
ПВЛ в Ипатьевском и Радзивиловском списках (при постоянном совпадении
Радзивиловской и Лаврентьевской) и объяснил их отнюдь не влиянием друг на друга
списков, а тем, что в таких случаях и Радзивиловская и Ипатьевская летопись
лучше, чем Лаврентьевская, сохранили первоначальный текст [102, с. 32-35].
Проанализировав сложную судьбу текста ПВЛ в течение XII - XIV вв., Шахматов
заключил: «Из всего вышеизложенного явствует, как ненадежен текст
Лаврентьевской летописи для восстановления по нему первоначального текста
«Повести временных лет». С одной стороны, сказавшееся при составлении этой
летописи влияние списков - Владимирского полихрона начала XIV в. и
Переяславской летописи XIII в. - имело следствием проникновение в текст Лаврентьевской
летописи ряда чтений, изменивших и исправивших первоначальную редакцию
«Повести»; с другой стороны - уже в Ростовском своде XIII в., основном
источнике Лаврентьевской, и его протографе - Владимирском своде 1185 г. могли
быть чтения новые сравнительно с чтениями первоначальной редакции «Повести». Но
кроме того, не исключена возможность того, что составитель Лаврентьевской и сам
внес в свой труд кое-какие домыслы и поправки» [102, с. 37].
Нельзя
забывать и о том, что уже первоначальный текст ПВЛ был сложным по составу:
помимо разновременных летописных записей в него входили фрагменты из различных
источников - цитаты из книг Священного писания, тексты договоров с греками,
извлечения из византийских хроник и других переводных сочинений (сведения об основных
источниках ПВЛ содержатся, например, в работе А. А. Шахматова «Повесть
временных лет» и ее источники» [104] и в его издании реконструкции текста ПВЛ
[103]).
Происхождение
каждого конкретного текста не безразлично: ряд лексем и грамматических конструкций
получит исчерпывающее объяснение лишь тогда, когда мы будем знать источник и
иметь представление о его языковых особенностях. Подобные наблюдения пока
сделаны лишь над текстом договоров русских с греками [34, 62] и «Речи философа»
[50].
И,
наконец, последнее замечание. Работа по изданиям текста, исправленного и
откорректированного текстологами, без обращения к подлинной рукописи, может
невольно приучить молодых исследователей к мысли о безусловной «правильности»
древнерусского текста и относительной легкости его прочтения и понимания. В
действительности же текст всякого древнерусского памятника, и ПВЛ в том числе,
изобилует «темными местами» - описками, пропусками, следами позднейшей и не
всегда верной правки [см. об этом 41, с. 71-81]. Поэтому крайне важно не
ограничиваться знакомством с препарированным в издании текстом, а ознакомиться
с подлинным текстом ПВЛ либо по критическому изданию в Полном собрании русских
летописей [32], где разночтения приведены более наглядно, чем в издании в серии
«Литературные памятники», либо по фототипическому изданию ПВЛ по
Лаврентьевскому списку [68] и по Радзивиловской летописи [72].
В
лингвистических исследованиях, которые не ограничиваются
примерами-иллюстрациями, а ставят своей целью исчерпывающее описание той или
иной грамматической категории или лексической группы в тексте ПВЛ, мы неизбежно
встретимся с трудностями, когда в каждом конкретном случае приходится решать,
как понять и осмыслить испорченный текст.
Вот
несколько примеров. В статье 980 г. по Лаврентьевскому списку читаем: «обрЬтши
же лну весны творить благопотребная рукада своима» (л. 25 об. - 26). В
Радзивиловском списке в этом месте читается: «обрЬтши волну и лень сотворит
благопотребнаа руками своима» (л. 46 об.), что соответствует библейскому тексту
- источнику этой цитаты. Порча в Лаврентьевском списке несомненна, но можно ли
утверждать, что в ПВЛ читаются слова лень и весна, или же написание желнувесны
бессмысленно, и произвольно видеть в нем три слова: же лну весны? Видеть ли в
слове рукада описку вместо рукама, или же правы издатели ПСРЛ, увидевшие здесь
недописанное слово рука и частицу да?
В
статье 1102 г. в Лаврентьевском списке читается: «видяще знаменье благовЬрнии
черньци со въздыханьем моляхуся» (л. 93). В Радзивиловском списке в этом месте
иное чтение: «благоверные человЬци» (л. 151). Считать ли чтение черньци всего
лишь опиской и включать в словник ПВЛ слово человЬци или же видеть в чтении
Лаврентьевской летописи результат переосмысления текста переписчиком? Иными
словами, лингвистическое прочтение текста должно постоянно сопровождаться
текстологическими наблюдениями, основанными на знании истории текста памятника
и взаимоотношении основных его списков, учитывать особенности работы
определенных писцов и т. д.
Язык
«Повести временных лет» еще ждет своего полного описания и изучения.
Предлагаемые в этой книге материалы, думается, будут способствовать решению
этих задач.
СЛОВОУКАЗАТЕЛИ
К «ПОВЕСТИ ВРЕМЕННЫХ ЛЕТ» (ЗАДАЧИ И ПРИНЦИПЫ ПОСТРОЕНИЯ)
1.
Задача словоуказателя - сообщить исчерпывающие сведения о словарном составе
текста, указав местонахождение в нем каждого употребления каждого слова. Именно
благодаря указателю мы получаем возможность судить о степени употребительности
разных слов, о соотношении синонимов и дублетов, привлечь к анализу всю
совокупность употреблений каждого слова, что необходимо для наблюдений над его
грамматической и лексической сочетаемостью. Материалы, сообщаемые
словоуказателями, пишет академик Д. С. Лихачев, представляют интерес «не только
для лингвистов, но и для литературоведов, занимающихся проблемами стиля, и для
историков, заменяя последним полные предметно-терминологические указатели» (Д.
С. Лихачев. Текстология (на материале русской литературы X - XVII вв.). М.; Л.:
Изд-во АН СССР, 1962, с. 530).
2.
Словоуказатель к «Повести временных лет» (далее - ПВЛ) имеет особую ценность по
ряду причин. Во-первых, ПВЛ - самый значительный (если не считать продолжающих
ее летописных сводов) памятник древнерусской литературы Киевского периода,
созданный в первые десятилетия XII в. Во-вторых, хотя древнейшие списки ПВЛ:
Лаврентьевский 1377 г. (рукопись Гос. Публичной библиотеки им М. Е.
Салтыкова-Щедрина, шифр Р. п. IV, № 2), Радзивиловский (рукопись Библиотеки АН
СССР, шифр 34.5.30) и Ипатьевский (рукопись той же библиотеки, шифр 16.4.4) -
оба XV в- -удалены от даты создания памятника на несколько веков, но наличие
совокупности списков, отражающих близкие друг к другу редакции одного и того же
текста, открывает широкие возможности исследования, в частности, позволяет с
достаточной объективностью судить о характере первоначального текста ПВЛ и о
характере изменений, которым он подвергся при последующей редактуре и
переписке. В-третьих, ПВЛ - памятник исключительно разнообразный по содержанию,
что обусловило богатство его лексического состава.
Всего
в ПВЛ по Лаврентьевскому списку 4699 слов, употребленных более 47 тысяч раз. В
числе их 2152 существительных (45,8% словника), 619 прилагательных (13,2%),
1534 глагола (32,6%); 394 слова относятся к другим частям речи, на их долю приходится
8,4% словника.
Из
2152 существительных 378 личных имен (включая отчества), 249 географических
названий и 152 этнонима (собственно этнонимы - болгаре, варязи, вятичи и т. д.
и наименования лиц по месту их проживания - корсунци, любечане, мЬняне и т.
д.).
Прилагательных
в ПВЛ 619 (при этом прилагательные в форме сравнительной степени
рассматриваются в отдельных статьях, а прилагательные краткой и полной формы -
в одной). В числе прилагательных 69 производных от названий городов и стран
(козарьскыи, новгородьскыи, римьскыи и т. д.) и 110 притяжательных. К
прилагательным отнесено и 36 причастий, употребленных исключительно в значении
прилагательных (всемогущии, възлюбленыи, любимыи и т. д.).
Глаголов
в ПВЛ 1534. При этом как одно слово рассматривается совокупность всех основных
форм - инфинитива, личных форм и причастных.
В
ПВЛ, как и во всяком тексте, значительна доля редких слов. По одному разу
употреблено в ПВЛ 2187 слов, или 46,5% словника. Не более пяти раз употреблено
3736 слов, или 79,5% словника, в том числе 79,7 существительных, 84,8
прилагательных, 81,3 глаголов, 62,7% слов, относящихся к другим частям речи.
Более подробные сведения о распределении словарного состава ПВЛ по частоте
употребления дает следующая таблица.
Редкие
слова в Лаврентьевском списке ПВЛ
|
Количество употреблений
Похожие работы на - Лексический состав «повести временных лет»: словоуказатели и частотный словник
|