Пять слов о богословии. Слово 27, против евномиан и о богословии I, или предварительное
Пять слов о богословии. Слово 27, против евномиан и о
богословии I, или предварительное
Святитель Григорий Богослов
Известно
всего 45 "Слов" св. Григория Богослова. Из них наиболее важными
представляются "Пять Слов о богословии" (по общему порядку они
обозначаются как "Слова" 27-31). Они написаны в защиту православного
учения о Святой Троице. Первое из этих "Слов" посвящено общему
представлению о богословии и тому, кто и как может богословствовать....
Слово
к хитрым в слове, и начну от Писания: се аз на тя, горде (Иер. 50:31), то есть
на ученость, и слух, и мысль! Ибо есть, действительно есть люди, у которых при
наших речах чешутся и слух, и язык, а даже, как вижу, и руки, которым приятны
скверные суесловия, и прекословия лжеименного разума, и ни к чему полезному не
ведущие словопрения (1 Тим. 6:4, 20). Ибо Павел, проповедник и вводитель слова
сокращенна (Рим. 9:28), учитель и ученик рыбарей, называет так все излишнее и
изысканное в слове. Хорошо, если бы те, о ком у нас речь, так же были несколько
искусны в деятельном любомудрии, как оборотлив у них язык и способен
приискивать благородные и отборные слова. Тогда мало и, вероятно, меньше, чем
ныне, стали бы они вдаваться в нелепые и странные мудрования и словами (о
смешном деле и выражусь смешно) играть, как шашками. Но, оставив все пути
благочестия, они имеют в виду одно — задать или решить какой-нибудь вопрос, и
походят на зрелищных борцов, представляющих не те борьбы, которые ведут к
победе по законам ратоборства, но те, которые привлекают взоры не знающих дела
и похищают у них одобрение. И надобно же, чтобы всякая площадь оглашалась их
речами, чтобы на всяком пиршестве наводили скуку, пустословие и безвкусие,
чтобы всякий праздник делался непраздничным и полным уныния, а при всяком
сетовании искали утешения в большем зле — в предложении вопросов, чтобы во
всяком женском тереме — этом убежище простодушия — нарушалось спокойствие и
поспешностью в слове похищаем был цвет стыдливости! А если дошло уже до этого,
если зло стало неудержимо и невыносимо, даже есть опасность, что и великое наше
таинство обратят в низкое ремесло, то пусть сии соглядатаи окажут столько
терпения, чтобы, когда отеческое сердце наше приходит в волнение и чувства наши
терзаются, как говорит божественный Иеремия (4:19), им без ожесточения принять
сие о них слово и, хотя несколько, если только могут, удержав язык, преклонить
к нам слух. И, без сомнения, вы не потерпите ущерба. Или буду говорить в уши
слышащих, и тогда слово принесет некоторый плод, именно тот, что вы
воспользуетесь словом, потому что, хотя сеющий слово сеет в сердце каждого,
однако же плодоприносит одно доброе и плодотворное сердце. Или пойдете от меня,
смеясь и над сим словом, находя в нем новый предмет к возражениям и злословию
на меня, что доставит вам еще большее удовольствие. Не подивитесь же, если
скажу слово, и оно будет не по вашему закону и странно для вас, которые слишком
отважно и мужественно (боюсь оскорбить, сказав: невежественно и дерзко)
утверждаете о себе, что знаете все и всему в состоянии научить.
Любомудрствовать
о Боге можно не всякому, — да! не всякому. Это приобретается не дешево и не
пресмыкающимися по земле! Присовокуплю еще: можно любомудрствовать не всегда,
не перед всяким и не всего касаясь, но должно знать: когда, перед кем и
сколько. Любомудрствовать о Боге можно не всем, потому что способны к сему
люди, испытавшие себя, которые провели жизнь в созерцании, а прежде всего
очистили, по крайней мере очищают, и душу и тело. Для нечистого же, может быть,
небезопасно и прикоснуться к чистому, как для слабого зрения к солнечному лучу.
Когда же можно? Когда бываем свободны от внешней тины и мятежа, когда
владычественное в нас не сливается с негодными и блуждающими образами, как
красота письмен, перемешанных письменами худыми, или как благовоние мира,
смешанного с грязью. Ибо, действительно, нужно упраздниться, чтобы разуметь
Бога (Пс. 45:11), и егда приимем время, судить о правоте богословия (Пс. 74:3).
Перед кем же можно? Перед теми, которые занимаются сим тщательно, а не наряду с
прочим толкуют с удовольствием и об этом после конских ристаний, зрелищ и
песней, по удовлетворении чреву и тому, что хуже чрева, ибо для последних
составляет часть забавы и то, чтобы поспорить о таких предметах и отличиться
тонкостью возражений. О чем же должно любомудрствовать и в какой мере? О том,
что доступно для нас, и в такой мере, до какой простираются состояние и
способность разумения в слушателе. Иначе, как превышающие меру звуки или яства
вредят одни слуху, другие телу, или, если угодно, как тяжести не по силам
вредны поднимающим и сильные дожди — земле, так и слушатели утратят прежние
силы, если их, скажу так, обременить и подавить грузом трудных учений.
И
я не то говорю, будто бы не всегда должно памятовать о Боге (да не нападают на
нас за это люди на все готовые и скорые!). Памятовать о Боге необходимее,
нежели дышать, и, если можно так выразиться, кроме сего не должно и делать
ничего иного. И я один из одобряющих слово, которое повелевает поучаться день и
нощь (Пс. 1:2), вечер и заутра и полудне поведать (Пс. 54:18), и благословлять
Господа на всякое время (Пс. 33:2). А если нужно присовокупить и сказанное
Моисеем, то лежа, и востая, и идый путем (Втор. 6:7), и исправляющий другие
дела должен памятовать о Боге и сим памятованием возводить себя к чистоте.
Таким образом, запрещаю не памятовать о Боге, но богословствовать непрестанно;
даже запрещаю не богословствование, как бы оно было делом не благочестивым, но
безвременность, и не преподавание учения, но несоблюдение меры. Мед, несмотря
на то что он мед, если принят в излишестве и до пресыщения, производит рвоту. И
время всякой вещи, как рассуждаю с Соломоном (Еккл. 3:1). Даже прекрасное не
прекрасно, если произведено вне порядка; как, например, совершенно не приличны
цветы зимой, мужской наряд на женщине и женский на мужчине, геометрия во время
плача и слезы на пиру. Неужели же ни во что будем ставить время единственно
там, где всего более надобно уважать благовременность? Нет, друзья и братия
(все еще называю вас братиями, хотя ведете себя и не по-братски)! Не так будем
рассуждать, не побежим далее цели, как горячие и неудержимые кони, сбросив с
себя всадника — разум, и отринув добрую узду — благоговение, но станем любомудрствовать,
не выступая из назначенных христианину пределов, не будем переселяться в
Египет, не дадим увлекать себя к ассириянам, не воспоем песнь Господню на земли
чуждей (Пс. 136:4), т. е. вслух всякому, и стороннему и нашему, и врагу и
другу, и благонамеренному и злонамеренному, который чрез меру тщательно
наблюдает за нами и желал бы, чтобы в нас каждая искра худого обратилась в
пламя, сам тайно ее возжигает, раздувает, воздымает своим дыханием к небу, выше
попаляющего все окрест себя вавилонского пламени. Поелику в собственных своих
учениях не находят они для себя подкрепления, то ищут его в том, что слабо у
нас. А потому, как мухи на раны, нападают на наши (как назвать это?) неудачи
или погрешности.
Но
не будем долее оставаться в неведении о себе самих и не уважать приличия в
таких предметах. Напротив того, если невозможно истребить вражды, по крайней
мере согласимся в том, чтобы о таинственном говорить таинственно и о святом —
свято. Перед имеющими оскверненный слух не станем повергать того, о чем не
должно всем разглашать. Не попустим, чтобы в сравнении с нами оказались
достойными большего почтения поклоняющиеся бесам, служители срамных басен и
вещей; потому что и они скорее прольют кровь свою, нежели откроют учение свое
непосвященным. Будем знать, что есть некоторое благоприличие, как в одежде,
пище, смехе и походке, так и в слове и молчании; тем паче что мы, кроме других
наименований и сил, чтим в Боге и Слово.
Самые
состязания да будут у нас подчинены законам. О рождении Бога, о сотворении, о
Боге из не сущих , о сечении, делении и разрешении для чего слушать тому, кто
слушает сие неприязненно? Для чего обвинителей делаем судьями? Даем меч в руки
врагам? Как и с какими, думаешь ты, понятиями примет слово о сем тот, кто
одобряет прелюбодеяния и деторастления, кто поклоняется страстям и не может
ничего представить выше телесного, кто вчера и за день творил себе богов,
богов, отличающихся делами самыми постыдными? Не с понятиями ли (к каким он
привык) грубыми, срамными, невежественными? И богословия твоего не сделает ли
он поборником собственных своих богов и страстей? Если мы сами употребляем
такие речения во зло, то еще труднее убедить противников наших, чтобы
любомудрствовали, как следовало бы нам. Если мы сами у себя обретатели злых
(Рим. 1:30), то как им не коснуться того, что действительно в нас есть? Вот
следствия нашей междоусобной брани! Вот польза от подвизающихся за слово более,
нежели угодно Слову, и от подвергающихся одной участи с лишенными ума, которые
зажигают собственный свой дом, или терзают детей, или гонят от себя родителей,
почитая их чужими!
Но
отлучив от слова чуждое и многочисленный легион, поступивший в глубину, послав
в стадо свиней, обратимся к себе самим (что составляет второй предмет нашего
слова) и, как изваяние, иссечем богослова во всей красоте. Прежде же всего
размыслим о том, что значит такое ревнование о слове и эта болезнь языка. Что
за новый недуг? Что за ненасытимость? Для чего, связав руки, вооружили мы язык?
Не хвалим ни страннолюбия, ни братолюбия, ни любви супружеской, ни девства; не
дивимся ни питанию нищих, ни псалмопению, ни всенощному стоянию, ни слезам; не
изнуряем тела постами, не преселяемся к Богу молитвой, не подчиняем (как
правильно рассуждающие о своем составе) худшего лучшему, то есть персти духу;
не обращаем жизни в помышление о смерти; помня о горнем благородстве, не
удерживаем за собой владычества над страстями; не укрощаем в себе ни ярости,
делающей надменными и зверскими, ни унижающего превозношения, ни безрассудной
скорби, ни необузданного сладострастия, ни блуднического смеха, ни наглого
взора, ни ненасытного слуха, ни неумеренной говорливости, ни превратного образа
мыслей, ни всего, что против нас у нас же самих берет лукавый, вводящий, как
говорит Писание, смерть сквозе окно (Иер. 9:21), то есть через чувства. У нас
все напротив. Как цари даруют пощаду после победы, так мы даем свободу страстям
других, если только поблажают нам и дерзостнее или нечестивее устремляются
против Бога, и за недоброе воздаем худой наградой, за нечестие — своевольством.
Но
вопрошу тя мало, совопросник и вещий муж, ты же ми отвещай, говорит Иову
Вещавший сквозе бурю и облаки (Иов. 38:1–3). Что слышишь: много у Бога обителей
или одна? — Без сомнения, согласишься, что много, а не одна. Все ли они должны
наполниться? Или одни наполнятся, а другие нет, но останутся пустыми и
приготовлены напрасно? — Конечно, все, потому что у Бога ничего не бывает
напрасно. — Но можешь ли сказать, что разумеешь под такой обителью: тамошнее ли
упокоение и славу, уготованную блаженным, или что другое? — Не другое что, а
это. — Но, согласившись в сем, рассмотрим еще следующее. Есть ли что-нибудь
такое, как я полагаю, что доставляло бы нам сии обители, или нет ничего такого?
— Непременно есть нечто. — Что же такое? — Есть разные роды жизни и избрания, и
ведут к той или другой обители по мере веры, почему и называются у нас путями.
— Итак, всеми ли путями или некоторыми из них должно идти? — Если возможно,
пусть один идет всеми. А если нет, то, сколько может, большим числом путей.
Если же и того нельзя, то некоторыми. Но если и сие невозможно, то примется в
уважение, как мне по крайней мере кажется, когда кто-нибудь и одним пойдет
преимущественно. — Правильно разумеешь сие. Посему что же, по твоему мнению,
означается словом, когда слышишь, что путь один, и притом тесен? — Путь один
относительно к добродетели, потому что и она одна, хотя и делится на многие
виды. Тесен же он по причине трудов и потому, что для многих непроходим, а
именно для великого числа противников, для всех, которые идут путем порока. Так
и я думаю. — Но если сие справедливо, то почему же, наилучший, как будто уличив
наше учение в какой-то скудости, оставили вы все прочие пути, а стремитесь и
поспешаете на этот один путь, на путь, как вам представляется, разума и
умозрения, а как я скажу — пустословия и мечтательности? Да вразумит вас Павел,
который по исчислении дарований сильно упрекает за сие, говоря: еда вcu
апостоли? еда вcu пророцы? и так далее (1 Кор. 12:29).
Положим,
что ты высок, выше самых высоких, а если угодно, выше и облаков; положим, что
ты зритель незримого, слышатель неизреченного, восхищен как Илия, удостоен
богоявления как Моисей, небесен как Павел. Для чего же и других, не больше как
в один день, делаешь святыми, производишь в богословы и как бы вдыхаешь в них
ученость и составляешь многие сонмища неучившихся книжников? Для чего
опутываешь паутинными тканями тех, которые наиболее немощны, как будто это дело
мудрое и великое? Для чего против веры возбуждаешь шершней? Для чего
располагаешь против нас состязателей, как в древности баснословие гигантов? Для
чего, сколько есть между мужами легкомысленных и недостойных имени мужа, собрав
всех, как сор в одну яму, и своим ласкательством сделав их еще женоподобнее,
построил ты у себя новую рабочую и не без разума извлекаешь для себя пользу из
их неразумия? Ты возражаешь и против сего? У тебя нет другого занятия? Языку
твоему необходимо должно господствовать? Ты не можешь остановить болезней
рождения и не разродиться словом? Но много есть для тебя других обильных
предметов. На них обрати с пользой недуг сей. Рази Пифагорово молчание, Орфеевы
бобы и эту надутую поговорку новых времен: сам сказал! Рази Платоновы идеи,
преселения и круговращения наших душ, припамятование и вовсе не прекрасную
любовь к душе ради прекрасного тела; рази Эпикурово безбожие, его атомы и
чуждое любомудрия удовольствие; рази Аристотелев немногообъемлющий промысл, в
одной искусственности состоящую самостоятельность вещей, смертные суждения о
душе и человеческий взгляд на высшие учения; рази надменность стоиков,
прожорство и шутовство циников. Рази пустоту и полноту и те бредни, какие есть
о богах или жертвах, об идолах, о демонах, благотворных и злотворных, какие
разглашаются о прорицалищах, о вызывании богов и душ, о силе звезд.
А
если ты не удостаиваешь сие и словом, как маловажное и многократно
опровергнутое, хочешь заняться своим предметом и в нем ищешь пищи любочестию,
то и здесь укажу тебе широкие пути. Любомудрствуй о мире или мирах, о веществе,
о душе, о разумных — добрых и злых — природах, о воскресении, суде,
мздовоздаянии, Христовых страданиях. Касательно этого и успеть в своих
исследованиях не бесполезно, и не получить успеха не опасно. О Боге же будем
рассуждать теперь не много, но в скором времени, может быть, совершеннее, о
Самом Христе, Господе нашем, Которому слава во веки, аминь.
Список литературы
Для
подготовки данной работы были использованы материалы с сайта http://www.portal-slovo.ru/